Мальчик-звезда

                Посвящается К.И. Машковичу

     Мальчика ждали, ждали, а его все не было и не было.
     Друзья время от времени подшучивали:
     - Вот родится у нас мальчик – назовем Данилой.
     Они пугались, а потом бросались в бой:
     - Не смейте. Это наше имя – имя нашего будущего сына.
     Но год шел за годом, а сына все не было, постепенно утихли и шутки по этому поводу – шутить на больную тему было уже неприлично.
     И вот, когда все уже перестали ждать, по прошествии восьми лет совместной жизни он явился, именно мальчик, именно Данька, как заказывали, очень долгожданный и от этого затянувшегося, почти безнадежного ожидания – бесконечно дорогой. Звучите, фанфары, бейте в литавры – свершилось!

     Они зажили счастливо втроем в далеком заполярном городе, где девять месяцев зима и полярная ночь, а три – коротенькая весна, быстрое лето и мгновенная осень.
     Зато в таком климате молодым специалистам сразу выделяли квартиры. Именно поэтому когда-то давно, получив новенькие, пахнущие кожей и клеем инженерские «корочки», они распределились на Север. Добраться в эти дивные места можно было только самолетом.
     Климат оказался более чем суровым. Приезжая в гости, Ниночка рассказывала подруге, как сложно в ночи заставить себя вставать и ехать на работу, стоять на автобусной остановке в мороз в ожидании автобуса. Когда ты круглая как капуста от обилия теплых одежек, а ветер такой, что кажется, стоишь голая, и с тоской соображаешь, что тебе сейчас продувает бесстрастный ледяной ветер – легкие или печень? Но вот долгожданный автобус подходит, ты устремляешься к заветному обжитому людскому теплу, и тут могучим движением плеча тебя отталкивает тридцатилетний молодой хохол (их здесь пруд пруди) – ты летишь колобком в ворохе своих одежек легче пушинки. А, придя в себя от изумления, опять оказываешься стоящей на остановке в ожидании следующего автобуса, и подлый ветер набрасывается на тебя с новой силой.

     Здесь ты быстро выучиваешь местные термины метеорологических прогнозов. «Ливневый снег» – снегопад, при котором не видишь свою вытянутую руку. «Черная пурга» – можешь утонуть в сугробе рядом с домом.
Так вот: еще тяжелее, оказалось, ложиться спать вечерами при ярком свете полярного дня – прибегали к уловкам – задергивали плотные шторы на окнах и воображали, что за ними ночь и темнота.
     А воздух? Это – отдельная песнь. Вся таблица Менделеева в этом воздухе, преимущество, конечно, за сернистыми соединениями. С непривычки его и вдохнуть трудно, особенно, если ветер со стороны комбината.

     От такой веселой жизни при любой возможности старались отправить малыша на материк.
     Дитя покорно соглашалось. Папы – мамы нет, буду любить бабушку и дедушку.
В стране было время очередей и тотального дефицита. Друзей с материка просили присылать гречку – поддержать малыша. «Сами не едим, все ему – Данилушка так ее любит». Друзья сердились: «Мы ее тоже не едим – всю вам посылаем, собираем из заказов и отправляем – так что сами ешьте обязательно». У друзей была теория «все делить на всех поровну» – нельзя детей растить в таких трудностях и вырастить хорьков – все себе.
     Позднее двухметровый Данилка морщился:
     -Гречка? Ой, нет, не буду, меня ею в детстве перекормили.

     Мальчишка получился – подарок, когда от жизни получаешь больше, чем просишь. Ласковый, умненький, красивый. В их жестком северном климате требовалось недюжинное здоровье. Вот Ниночка и позаботилась о том, чтоб сын рос здоровым и выносливым, в пять лет отдала его в плавание. Результаты не замедлили сказаться. И, когда через два года на волжском плесе весь в мелких брызгах Данила энергично растирался махровым полотенцем, она перехватила восхищенный взгляд невестки и тихий возглас: «Вот это мускулы!» – материнское сердце горделиво дрогнуло. Не зря были хлопоты, ой, не зря!

     К тому времени они уже совсем обжились на севере, получили квартиру побольше, обставили ее. За мебелью не поленились выбраться в Москву; занавесочки, керамику выбрали в художественных салонах – на деньги не скупились! И не прогадали! Такая славная, уютная квартира получилась, что хоть из дома не выходи, и все равно, что там за окном: полярная ночь или полярный день.

     В краткости полярного лета особенно ценен был вид зеленого листа. Что может быть милее жителю средней полосы, нежели зеленое буйство леса и разнотравье лугов? Поэтому так увлечены были горожане севера комнатным цветоводством. Ниночка превратила свой дом почти в оранжерею. У нее оказалась легкая рука – самые экзотические растения чувствовали себя превосходно и разрастались до гигантских размеров. Одно имело форму шара, другое красивым веером рассыпало свои листья, из плетеных кашпо свешивались цветущие лианы всевозможных оттенков: от белых с розовым краем восковых звездочек до ярко-оранжевых изогнутых перьев жар-птицы.

     Зачем вся эта красота без друзей? – Без друзей не нужна! Друзья, конечно, были. Не так много – друзей много не бывает, но те, что были – надежные, настоящие. Открытость Ниночки и искренность Бориса привлекали сердца. Все любили приходить в этот гостеприимный дом. На скорую руку готовилось что-нибудь вкусное, для Ниночки с этим не было проблем – это не главное, главное – были беседы обо всем на свете, потом Борис брал гитару, слегка ее подстраивал и начинал петь, в-основном, бардовские студенческие КСП-эшные песни. Он пел негромким теплым «душевным» голосом, и постепенно песни захватывали его и уводили куда-то из этой компании, и все постепенно замирали, каждый задумывался о своем. А когда Борис спохватывался – смущался, что опять увлекся слишком сильно, отставлял гитару, и уговорить его спеть еще было уже невозможно. В общем, здорово было!

     Весной тундра преображалась. За краткий миг ей нужно было успеть прожить все: и цветение, и опыление, получить плоды и их укрыть. Тундра жадно напивалась талыми водами, ловила тепло зависшего солнца, и происходило чудо: почки брызгали побегами, узловатые ветви распускались мириадами листочков, слабые цветы тянули свои чашечки. Они трогали за душу больше всего. Кисточки пушицы, синие незабудки и горечавки, желтые лютики, розовые астрагалы, красные мытники, стайки мелких бледно-розовых и белых смолевок, камнеломок пестрели тут и там. Откуда-то появлялись жучки, червячки, паучки, мелкие грызуны, птицы. Все, прежде затаившееся, сновало, жужжало, стрекотало. И оказывалось, что всюду жизнь, даже здесь, в этом суровом краю.
     Сколько ягоды водилось в тундре – не перечесть – клюква, черника, брусника, голубика. А царскую ягоду морошку, про которую раньше только в учебниках географии читала, Ниночка только здесь впервые и попробовала.
     Хороша была в этих местах рыбалка, диковинные рыбы невиданной величины попадались даже неумелому рыболову. На одной из таких рыбалок Борис «щелкнул фотиком» Ниночку, и осталась на память фотография, где она торжествующая задорно поднимает двух огромных рыбин, а вязаная шапка предательски сползает ей на лоб.
В этих диких краях бродили по тундре и стада диких оленей. И как-то, по большому блату, Борьку взяли на охоту. Но ему она не понравилась, это было больше похоже на бессмысленную бойню – и он не любил об этом вспоминать. После этой охоты им сразу расхотелось «заиметь» меховые шапки «из пыжика».

     Время шло, приятностей было много больше, чем неприятностей. В отдаленной перспективе у всех северян была цель – жилье «на материке».
     За длинным рублем да за этим жильем и ехал сюда народ: и русские, и хохлы, и другие разные национальности нашей необъятной Родины. Ходила даже такая байка. Приехал на заработки один молодой парень-кореец, мечтал о машине – «Волге». Приехал, устроился на комбинат и работает. Год работает, другой, а в конце третьего не выдержал, приехал к нему его старый отец. «Поехали, сын, домой!» – «Нет,- отвечает сын,- я еще денег не набрал». – «Сколько же стоит твоя машина?» Сын ответил. Отец подумал и спросил: «Можешь достать трактор?» – «Могу». Отец походил по окрестностям, растер в руках землю, присмотрелся, распахал поле, засеял его зеленью, снял урожай, продал. И увез сына домой вместе с деньгами на машину.

     И отчего мы не корейцы? Правда, мне очень понравился ответ японца нашему писателю – мудрецу Астафьеву, которого я сама глубоко уважаю. Астафьев с болью за родную отчизну сказал: «Вот вы – такой трудолюбивый народ на бесплодных островах какие-то коренья, моллюсков собираете – выживаете, а если б вам такую землю как наша? Что бы было?» На что умный японец неожиданно для писателя ответил: «Через поколение стали бы ленивыми». Но народ наш я очень люблю, не считаю его ленивым. Он трудолюбив, талантлив, добр и отзывчив, широк, но не педантичен и не склонен отстаивать свои интересы до конца – не прагматичен. Сейчас модно говорить – инфантилен, это когда работа для души, а не для денег, или за минимальные, вот и сидим – с душой и без денег. Что-то я отвлеклась.

     Принимая во внимание отдаленную перспективу, Боря с Ниной и Данилкой при первой возможности перебрались в Прибалтику в маленький латышский городок, где у предприятия был филиал и договорные работы.

     Сына на время переезда отвезли к ниночкиным родителям. Было решено, что Данила пару месяцев, августсентябрь, поживет у бабушки-дедушки, тем более, что он шел только в первый класс, был хорошо подготовлен, и на учебе пропуск занятий сильно бы не сказался.

     Дед ревниво оговорил с бабушкой паритет на общение с любимым внуком.
К тому времени, в силу нелегкого характера деда, дедушка с бабушкой жили раздельно. После замужества любимой дочери Василий Кузьмич совсем замкнулся, стал нелюдим, нетерпим – жуткий интраверт, жить с ним было невозможно, он изводил жену и сына постоянными придирками по любому поводу, – и Нина Михайловна с Сережей сдались, построили себе однокомнатную кооперативную квартиру.
За несколько лет дед привык жить один, но к Даниле был искренне привязан. Любовь к мальчику растопила его сердце, и для Данилы дед сделал исключение, брал его к себе с удовольствием.
     У деда в жизни было две страсти: книги и грибы. В его доме было не пройти от книг, журналов, связок пожелтевших газет. Для постороннего глаза здесь царил настоящий хаос, но только не для деда. Он безошибочно мог найти любую книгу в считанные секунды. Убираться не позволял никому, даже Ниночке. Она несколько раз попыталась заговорить о ремонте, но отец так разнервничался, что она отступилась.
     В последнее время Василий Кузьмич увлекся народным целительством и теперь ходил в лес не только за грибами, но и за травами.

     В один из «своих» дней дед отправился с внучком за опятами.
     Стояло «бабье лето», золотая осень. В лесу было ясно и тихо. Тончайшие паутинки были натянуты тут и там – серебрились, дрожали на солнце; время от времени срывался и медленно кружился золотой лист, плавно опускаясь на желтеющую траву или мох; в воздухе стоял крепкий грибной дух.
     Дед знал лес как свои пять пальцев. Он уверенно шагал к знакомому березняку, где замшелые пни были усыпаны опятами всех размеров, опята весело карабкались и на стоящие деревья, росли кучно, собирать их было одно удовольствие.
     Крепенькие, плотные, в юбочках, с маленькими круглыми шапочками, припорошенными коричневыми пупырышками, они упруго пружинили под ножом и стайками отправлялись в корзину.
     – Ты, Данилушка, только маленькие бери – они вкуснее, большие, те, что раскрылись, не надо. Вот белый боровичок лучше большой, а опенок лучше маленький, – учил дед.
     Данила согласно кивал, грибов прибывало с каждым шагом, и они все дальше углублялись в лес. В охотничьем азарте дед с внуком не заметили, как нарезали две большие корзины и полиэтиленовый пакет, что дед взял на всякий случай.
     Солнце стало клониться к горизонту. Вдруг деда качнуло, он успел схватиться за шершавый ствол березы, сердце гулко застучало, его удары отдавались в голове барабанным боем, во рту пересохло. «Беда, – подумал дед, – похоже, сердечный приступ. Не дай Бог, свалиться, что с ребенком будет?» И ласково, чтоб не испугать мальчика, он попросил:
     – Данилушка, милок, ты покличь кого-нибудь. Я, кажется, заплутал немного.
     Данила закричал, но никто не откликнулся. Им встретилось по дороге два – три человека, но это было давно, к тому же каждый грибник хранит свои места и криком народ не созывает. Теперь же и вовсе они зашли в самую глушь.
     – Ты поди, Данилка, поищи кого, позови, я, кажется, ногу маленько подвернул. Далеко не уходи, на меня оглядывайся, чтоб видел, – продолжал Василий Кузьмич плести ложь во имя спасения.
     Мальчик внимательно посмотрел на деда, насторожился и пошел искать. Увидел, как дальнюю поляну быстро пересекает человек, бросился к нему:
     – Дяденька, дяденька, там мой дедушка вас зовет, – он тянул мужчину за рукав. Тот нехотя подчинился.
     – Мил человек, прихватило меня, Христом Богом прошу, выведи ты нас из леса. Видишь, я с мальчонкой.
     – Да, Вы что, издеваетесь? Я за грибами приехал, еще набрать ничего не успел. Не могу, как хотите, не могу, Специально отгул взял.
     – Ты наши бери, все бери, только выведи. Нельзя мне с мальцом в лесу оставаться.
Мужик взял грибы и вывел их на шоссе, еще и попутку остановил. Больше в лес они не ходили.

     В Прибалтике Боре и Ниночке пришлось налаживать быт на новом месте. Обросли новыми друзьями. Открыли для себя что-то новое: культуру жилья, земледелия, сдержанность.
     Здесь даже у общаг вокруг зеленые газоны и цветочки, а не россыпи консервных банок и бутылок.
     На огородах среди картофельной ботвы повсеместно растет рядок-другой ноготков или настурции, иногда разноцветного душистого горошка – очень красиво и для растений, оказывается, полезно: то ли от вредителей помогает, то ли землю обогащает – Ниночка уже забыла точно.
     Сдержанность ей понравилась меньше. Нельзя закричать через дорогу который час или спросить соседей идут ли сегодня в кино, нельзя с балкона криком на весь двор позвать сына обедать. Нельзя показывать свое горе, плакать на улице, особенно навзрыд – все начинают неприязненно коситься и зябко поводить плечами, и никто не подойдет – не спросит, не предложит помощь. Правда, и на похороны никто без цветов не придет – неприлично.

     Постепенно сложился новый уклад жизни. Любимый досуг – походы в финскую баню – сауну – на берегу озера. Баня принадлежала энергетикам с трансформаторной станции, находившейся тут же, хорошим немногословным ребятам. Это была большая рубленая изба с высокой двускатной крышей и резным коньком наверху – изба Берендея. Внутри было единое пространство, даже без потолка. На цепях висел строганый стол, вокруг лавки. Кованые светильники дополняли убранство. Внизу оборудована парилка. Ходили семьями, по две-три семьи. Не то, что вы подумали. Все очень целомудренно – в парилку девочки-мальчики по очереди. Насидишься-нажаришься – и в озеро с разбегу, и так несколько раз, сауна-озеро, сауна-озеро.
     А красота кругом сказочная; тишь, будто ты один во всей Вселенной; сосны великаны до неба стеной стоят зачарованно, только шапками облака цепляют; и вся эта красота в озере отражается – красота в квадрате. Намоешься, накупаешься – и за стол: помидоры фаршированные, бутерброды с копченой салакой, легкое вино, детям компот – жить можно.
     В лесу брусника, черника, земляника, грибы – пока по объекту пройдешь – корзина белых. Опята – мешками. Друзья им несколько грядок выделили: сажайте-растите. Вот где Ниночка в совершенстве освоила искусство консервирования, экспериментировала – смешивала все со всем – результат объедение! Пальчики оближешь и еще попросишь!

     За это время Данилка освоил велосипед, гонял со сверстниками Артуром и Эрикой наперегонки и на огороды, и на озеро. Пробовал ездить боком, без рук, одной ногой, другой, чуть не задом наперед, по бревну и через канаву – лихачил, когда мама не видит, а то бы Ниночку удар хватил.
     Он любил ходить с родителями в гости к дяде Валдису и тете Ларе, где старый Вольдемар, дедушка Артура и Эрики, рассказывал, как когда-то мальчишкой в теплушках с семьей их отправили на поселение в Сибирь, как он жил там. Как мечтали латыши вернуться в родные края, а сейчас он то и дело вспоминает то свое житье и восхищается русскими людьми, и любит их сердечно. Зло от власти, ибо с незапамятных времен известно «разделяй – и властвуй», а простой народ добр и милосерден.
     – Ты, Данила, еще мал, не понимаешь… А я тебе скажу какая разница между нашими женщинами. Положим, будешь ты падать в пропасть и кричать о помощи, так русская жена будет тебя из последних сил тащить, хотя и сама может с тобой погибнуть, а наша оценит опасность и подальше отойдет, чтоб ты ее за собой не утащил. Против правды – не пойдешь, говорю, как есть, хоть она для меня и не очень приятна.
     Данила согласно кивал, а сам веселым глазом перемигивался с Артуром и Эрикой, о чем это взрослые толкуют? И при первой возможности неразлучная троица выскальзывала за дверь и начинались ребячьи затеи: прятки, шашки «на победителя», лото, велосипед, а можно было залезть на ветлу – там у них был оборудован секретный наблюдательный пункт, даже фанерка удобная лежала. Они залезали и мечтали, как вырастут и поедут в разные страны, откроют новые архипелаги, может быть, даже доберутся до Америки. Мечтали до тех пор, пока не слышали родительских голосов: «Куда же подевались эти сорванцы?»
     Иногда на лодке плыли на хутор на дальнем конце озера. Здесь были места и вовсе заповедные. Чего здесь только не было! Огромные резные папоротники – ростом с Данилку, как будто созданы для игры в индейцев!
     Солнечные протоки так прозрачны, что видно, как журчит вода, взмучивая со дна фонтанчики песка. Ребятня сразу принималась пускать кораблики из кусочков коры с парусом-листом – у кого дальше уплывет. Только, чур, «по-честному» – прутиком не помогать!
     Повсюду деловито хлопотали лесные пичуги, не обращая внимания на людей.
     Был даже рыцарский замок – огромный сарай, сложенный из валунов. Валдис и Лара – родители ребят – пытались приспособить его под жилье, но работы еще было «начать и кончить». Тут же был разбит огород и заложен яблоневый сад.
     Дети доставали с чердака луки, подтягивали бечеву и устраивали веселые турниры, иногда и взрослых вовлекали.
     И в каком мужчине не живет мальчишка? И в какой женщине не прячется веселая девчонка с косичками? Помню умиление в парке, когда на соседней скамейке сидели три старушки, и одна из них оживленно говорила: «Ой, девочки, что я Вам сейчас расскажу!..»
     Так вот: самый меткий стрелок в цель получал большой кусок пирога. В его честь под сводами леса раздавалось веселое троекратное «Ура-а-а!!!». А на голову победителю торжественно возлагался венок.

     Так бы и текла эта счастливая размеренная жизнь, но «ничто не вечно под Луною». И стали ходить латышские активисты по домам и собирать подписи в защиту национального самосознания и самоопределения. Ниночка с Борисом, конечно, подписали, а как же иначе: «человек человеку друг, товарищ и брат», все люди должны быть равны и свободны, и желанный коммунизм не за горами. Особенно, когда во главе государства такой славный и честный лидер как Михаил Горбачев, который сам осознал необходимость демократических перемен. «Перемен, перемен требуют наши сердца», – поет Виктор Цой – певец-трибун нашей многонациональной Родины. Он, кажется, кореец? Ну и что? Мы все – братья. В нашей лучшей из стран есть еще недостатки, но мы их изживем, преодолеем. «Перемен, перемен» – эхом вторит страна. В-общем, они подписались, не раздумывая.
     А потом начались странные вещи: люди разучились говорить по-русски, особенно, в магазинах или если с вопросом подойдешь. «В нашей стране говорите на нашем языке, здесь вам не Россия». Латыши стали смотреть на русских, как смотрят на латышей немцы. Боря с Ниночкой начали учить латышский, тут открылись удивительные вещи. Оказалось, что культурные подтянутые водители автобусов вовсе не произносят высокопарные речи, а тихо переругиваются между собой и совсем не высоким слогом. Они даже пожалели, что стали учить язык, и неприглядная правда открылась им во всей красе.
     Хорошо, что подвернулось вакантное место для Ниночки в Калининградском филиале, и они успели перебраться в славный город Кенигсберг до решительного ухудшения обстановки в Латвии.

     Калининград стал еще одной вехой их жизненного пути. Почти граница, почти заграница. Польша рядом, переименованные после войны прибрежные курортные немецкие городки еще не утратили своего очарования. Балтийское море, Куршская коса, дюны, сосны, песок. Крупнейшее, если не единственное в мире месторождение янтаря.
     Осколочки солнца в мокром песке на берегу прямо под ногами, особенно много их после шторма. Жить можно!..
     Калининград – удивительный город! Город новых судеб – так окрестила его Ниночка – город фронтовой любви. Жизнь и смерть, война и любовь – все переплелось для его горожан в единое целое. Представьте только: она вынесла его раненого из-под огня, он влюбился в нее без памяти; или они потеряли столько друзей в боях, и лишь их любовь помогла им выстоять-выдержать, а после Победы разве можно расстаться? Дома родные не поймут, не примут, там их жены, дети, у кого-то мужья. Как им объяснить фронтовую любовь? Оставались жить в Калининграде, а потом подрастали дети, появлялись внуки. Семей с подобными историями было большинство.
     В стране набирало силу центробежное движение. Значит, соврало «армянское радио», когда на вопрос «возможна ли в СССР еще одна партия кроме Коммунистической?» – ответило, – «нет, больше одной народу не прокормить». А оказалось, народ в состоянии прокормить десяток-другой не только партий, но и правительств. И опять было у нас – «не то, чтоб здорово, но интересно»!

     На новом месте началась новая жизнь. Борис занялся предпринимательской деятельностью. Открыл крошечную мастерскую по ремонту автомобилей. Работы он не чурался, набрал трех-четырех надежных мужиков, и дело пошло. Только вначале мешала собственная экономическая безграмотность. Усердно принялся наверстывать упущенное: собирал конспекты, учебники по экономике, пошел на бухгалтерские курсы.
     – Это ж надо, – удивлялся он в разговоре с друзьями, – мы же всегда над экономистами подсмеивались, девичий курс, самый низкий проходной балл в институте. А теперь, оказалось, они – главные люди. И без экономики этой – никуда!
     Но, как говорится, «глаза боятся – руки делают». Дела у Бориса пошли успешно. Да и то сказать, поток автомашин просто хлынул в разодранную страну. Особенно много было подержанных иномарок. Они и себе купили маленький юркий фольксваген.

     Когда ты на машине, все становится ближе. По выходным Боря усаживал Ниночку с Данилой на заднее сиденье, и они катили по обсаженному деревьями старинному шоссе загород. Выходили где-нибудь в красивом месте, гуляли, обедали в уютных кафе, к вечеру возвращались. Так они объездили все окрестности. Больше всего им нравилась Куршская коса, ее дюны напоминали «родную Прибалтику». Любили бывать и на озерах, откуда шел водозабор для города. По озерам плавали царственные белоснежные лебеди, а небо временами бывало такой нежной акварельной красоты, что до боли напоминало то северное небо, под которым родился Данилка, и сердце теснилось сладкими воспоминаниями.

     Данила уже давно не напоминал того теплого крошечного сосунка, которого Ниночке хотелось укрыть крылом от всего мира. Мальчишка вытянулся – долговязый голенастый жеребенок. Детство и отрочество смешно сочетались в нем. Детская открытость и отроческая порывистость, искренность отца и тактичность матери.
     Он по-прежнему ходил на плавание, у него уже был серьезный спортивный разряд. Учился в школе, а летом гостил с родителями у бабушки и дедушки на Волге. Иногда ездил с родителями на Черное море, как-то побывали и на Азовском, недалеко от столицы фруктов – Мелитополя.

     К тому времени Ниночка его крестила. Она не верила в Бога, но рушились все ценности. Коммунизм растаял как мираж, и, вопреки учению классиков марксизма-ленинизма, на просторах нашей Родины еще неуклюже, топорно, но неотвратимо устанавливался капитализм. В это смутное время Ниночка и решила: «Пусть у мальчишки будет ангел-хранитель и хоть какие-то жизненные ориентиры». Тем более что моральный кодекс строителя коммунизма оказался калькой с заповедей Божьих.
     У Ниночки в это время крестилась знакомая семья в Москве, и в один из приездов она попросила подругу Веру крестить сына. «А ты сама-то не хочешь? – Нет, я погожу, не созрела еще».
     Данила, выросший без набожных дедушек-бабушек, с интересом расспрашивал:
     – А ангел-хранитель, он какой?
     – Белоснежный, с огромными крыльями и с мечом.
     – Он будет мой личный, будет меня всегда защищать?
     – Конечно.
     – Будет мечом с бандитами за меня сражаться?
     – Нет, он сделает так, что они с тобой разминутся.
     – А увидеть его я смогу?
     – Это, вряд ли, но он всегда будет рядом.

     Про ангела-хранителя Ниночка вспомнила позже, в больнице. «Жаль, что не покрестилась сама, был бы и у меня ангел-хранитель, может быть, и операция бы не понадобилась», – думала она. Ниночку привезли из операционной, ей только что удалили аппендицит. Операция, даже плановая, легкая, та, что на потоке, для больного всегда нервы – как бы чего не вышло. Так и сейчас, все прошло успешно, и Ниночка очень хотела спать. А уснуть не получалось, она слишком переволновалась, натерпелась, да и в палате было жарко, душно. В конце концов, ей удалось забыться. Набегали теплые волны и в их мерном колыханье растворялись звуки, очертания предметов, боль отпускала. Ниночка совсем было погрузилась в желанную безмятежность, как вдруг увидела дверной проем, стоящий прямо на цветущем лугу, и в нем маму, мамочку. Ее похоронили два года назад, и Ниночке она снилась редко, хотя дочь и очень скучала, горевала, что не дано ей услышать родной голос, прижаться к материнской груди, сказать еще раз как сильно любит, просто почувствовать себя ребенком, когда ты не крайняя в этой жизни, у тебя есть мама.
     Сколько себя помнила Ниночка, мама всегда была безупречно одета, причесана – уверенная в себе интеллигентная женщина средних лет. У нее была активная жизненная позиция. Она дала сыну и дочери высшее образование. Когда Ниночка жила в общежитии, посылала ей денежные переводы, передавала со знакомой проводницей домашние заготовки: с любовью закатанные пупырчатые огурцы, откроешь – и дух захватывает от пряного запаха, маринованные помидоры, грибочки. Особенно радовалась студенческая братия абрикосовому варенью с сюрпризом – прямо под крышкой янтарно светились ядрышки из косточек, расколотых заботливой материнской рукой. Иногда мама приезжала сама проведать дочку, привозила обновы из знаменитого ленинградского ателье «Смерть мужьям» с Невского проспекта.

     Как мама радовалась на их свадьбе с Борисом, зять ей сразу понравился своей серьезностью, обстоятельностью, но больше всего ее тронуло, как он смотрел на Ниночку. «Умница доченька! Какого парня себе нашла! Совет да любовь!» Отец на свадьбу дочери не приехал, не желал видеть наглеца, что приблизился к его дочери, завладел его сокровищем. Достоинства жениха он не желал обсуждать априори. Смог общаться только, когда привезли внука, за Данилку он простил все.
     Боря радовался, когда к ним в гости приезжала теща. Все в руках у нее спорилось, по дому плавали дразнящие запахи пирогов – их она была печь большая мастерица, особенно ей удавались пироги с рыбой. Это были любимые Борины пироги, они напоминали ему детство, так же когда-то пекла их его мама. Нина Михайловна заговорщически поглядывала на Борю и спрашивала:
     – Ну, что, Боренька, привезешь мне рыбки?
     – Обязательно, Нина Михайловна, сегодня же и привезу.
     Он понимал, что ей хочется его побаловать, потешить, угодить, а чем она еще могла отблагодарить зятя за счастье дочери? Понимал и ценил, у него и присказка на этот счет была: – Хоть полсвета обойдешь – лучше тещи не найдешь!

     Ниночка вспомнила последний свой приезд к маме. Ей бросилось в глаза, как изменилась мама. Из статной красивой женщины с добротной фигурой она как-то одномоментно превратилась в старушку. Движения стали мелкими, суетливыми, уголки глаз стали слезиться, и вся она стала легче и прозрачней. Она очень была рада приезду дочери, не знала куда посадить, чем угостить. Ниночка подумала, что, Слава Богу, у нее есть возможность побаловать маму, и она просто сказала: «Пойдем, мамочка, погуляем!» Они ходили по улочкам родного города, многое изменилось, но ее школа и детский сад стояли на прежнем месте. В школе располагался какой-то колледж, а во дворе садика по-прежнему бегали и играли дети. Зашли в кондитерскую попить чаю с пирожными, у конфетного прилавка мама оживилась:
     – Как меняется время! «Мишки», «суфле» – в свободной продаже, бери – не хочу, только очень дорого, а раньше самые дорогие конфеты стоили 7 рублей 60 копеек, ты помнишь?
     – Давай, мамочка, кутить! Каких тебе хочется?
     И купила ей разных: и «мишек», и «суфле», и «юбилейных». С красивым пакетом они пошли домой. Мать высыпала конфеты в хрустальную лодочку, взяла конфету, потом другую, на пятой, виновато опустила глаза, перехватив взгляд дочери, как бы застигнутая за чем-то неприличным. Ниночка успокоила:
     – Ты ешь, мамочка, ешь сколько хочется, я тебе их купила.
     Через полтора месяца пришла телеграмма от брата Сергея, что мама скончалась во сне, тихо как праведница.

     Сейчас мать стояла в дверях молча и спокойно смотрела на Ниночку, в руках у нее было дедово темно-синее зимнее пальто. Ниночка хорошо помнила его: тяжелое, двубортное, на ватине, оно всегда висело на вешалке, верно, «на память», потому что Ниночка не помнила случая, чтоб его кто-нибудь носил.
     – Наверное, там, откуда мама, холодно, вот она и одела, а здесь жарко – и она сняла, – подумала Ниночка и позвала маму, – мамочка, что же ты там стоишь, входи. – Сама она была слаба и подойти не могла. Но мать стояла неподвижно.
     – Так это за мной она пришла, – вдруг поняла Ниночка, но не испугалась, а как бы удивилась, как все просто и буднично. Все заботы разом закончились, стало легко-легко, как-то невесомо.
     – Я – пушинка и даже легче. Всю жизнь боролась с лишним весом, и вот достигла. Я – эфир, зефир, – подумала она, и откуда-то из-подсознания всплыло: «ночной зефир струит эфир, шумит, бежит Гвадалквивир».
     – Это ни к месту, нужно быть серьезней в такой момент. Нужно хорошенько подумать.
     Но мысли не хотели думаться и разлетались куда-то, тоже легкие, как пушинки. Одну она успела ухватить.
     – А как же муж, сын останутся без нее? Ничего, поплачут и привыкнут жить так. Это же со всеми происходит, с кем раньше, с кем позже, – быстренько успокоила она себя и стала смотреть, что будет дальше.
     – Кажется, в последние минуты вся жизнь человека проходит перед ним, – вспомнилось ей.
     И, верно, перед ней промелькнула ее жизнь, но так быстро, как будто пленку выдернули из фильмоскопа, и она тут же скрутилась в тугой рулончик. Ниночкина душа поднималась все выше. А дальше стали происходить и вовсе удивительные вещи. Ниночка увидела зелено-голубой шарик нашей Земли, он удалялся и уменьшался в размерах, потом нашу галактику – с ней происходило то же самое – она стала похожа на скатерть. Потом кто-то потянул эту скатерть за угол, и она стала скручиваться – скручиваться до тех пор, пока не скрутилась в горошину. А потом крупная детская ручка схватила эту горошину и сунула в спичечный коробок. Не успела Ниночка и охнуть, как ящичек спичечного коробка с треском задвинулся, и оказалось, что он существует не сам по себе, а из таких спичечных коробков склеена кукольная мебель. Этот был составной частью письменного стола. Потом Ниночка услышала топот детских ножек, игрушку поставили на настоящий большой комод красного дерева, покрытый вязаной крючком кружевной салфеткой. Ребенок убежал. Шум стих.
     Ниночка была ошеломлена.
     – Мы здесь живем, страдаем, познаем. А на самом деле не значим ничего для какого-то гигантского ребенка. Весь наш видимый мир со всеми нами – всего лишь горошина в игрушках малыша. Она может провалиться в дырку половицы, и он даже не заметит пропажи.
     Ниночка задохнулась от возмущения и проснулась. За окном стоял жаркий летний день.
     – Надо же, какая ерунда может присниться после наркоза, – подумала она.
     А через две недели пришла телеграмма о смерти брата, Сережки, единственного, горячо любимого. Его сбила машина, когда ходил за хлебом. Значит, мама приходила не за ней. И как, скажите, после этого относиться к снам?

     Потом была поездка в родной город и похороны, острая боль и отупение, безразличие, как избавление от этой боли. У брата с мамой была отдельная квартира, ее нужно было освободить. Ниночка разбирала вещи, что-то отдавала знакомым, что-то выбрасывала. Самой ей ничего из вещей не было нужно, жизненно нужны, необходимы были их владельцы. А их не вернуть. Обидно было за брата – такая глупая, нечаянная смерть. Вышел человек за хлебом в ясный солнечный день, ни о чем плохом не думал, переходил на зеленый. А другой человек пытался проскочить перекресток на желтый и сшиб брата на большой скорости. И остался только большой пакет фотографий, где все живы и счастливы.
     Когда она вернулась в Калининград и выплакалась на груди у Борьки, оценила усилия своих мужичков по хозяйству, их неловкую нежность и заботу, то вывела для себя постулат – «нужно любить живых»! Никого дороже мужа и сына в жизни у нее нет. А ушедшим добрая память и Царство Небесное! И в следующий свой приезд в столицу она пошла и окрестилась, точнее, приняла таинство Крещения у удивительно доброго батюшки Геннадия, служившего в небольшом храме на улице Неждановой, спрятавшемся в уютных переулках в самом центре Москвы.
     С Богом в сердце ей жить легче – решила она, созрела!

     Борис с головой ушел в работу. Запчасти, инструмент, расчеты с поставщиками, договора, налоги – только успевай поворачиваться. Он осунулся, похудел, в голове постоянно держал кучу цифр, расчетов. Нина жалела мужа, купила ему ежедневник и просила записывать туда максимум информации, а то никакой головы не хватит. А он у них отец семейства – единственный и неповторимый, и голова его для них бесценна.
     Ниночка в очередной раз обустраивала их жилище, домашние заботы почти целиком легли на ее плечи. С юмором она наблюдала за стремительно меняющейся ситуацией в городе. Сначала толпы поляков наводнили город. Они скупали все подряд, особенно в хозяйственных и продуктовых магазинах. Тащили в Польшу ведра, лопаты, другой инвентарь и там его выгодно продавали. Оттуда привозили в город симпатичный текстиль, косметику, бижутерию. Это Ниночку мало трогало. Хуже было, что они взвинчивали цены на продукты, сметая яички, молочную продукцию и тушенку. Через какое-то время движение потоков поменялось с точностью до наоборот. И уже в Калининград везли яички, молочную продукцию, овощи и фрукты – здесь их стало продавать выгоднее.

     Как-то к ним в гости приехали Валдис с Ларой и детьми Артуром и Эрикой. С грустью рассказывали, что творится в Прибалтике. Иностранцы с заманчивыми предложениями и большими деньгами валом к ним не повалили, а русских они отвадили. Всероссийские здравницы: Юрмала, Паланга – имеют плачевный вид и думают, как жить дальше. Доходит до того, что люди вспоминают русский язык, кое-где стали появляться вывески на русском. А предприниматели спешат приветливо заулыбаться, заслышав редкую теперь в этих краях русскую речь.
     Началась неразбериха с паспортами и гражданством. Кому давать, кому не давать, чуть ли не дележка людей на первосортных и второсортных. Ребятам тоже досталось. Старому Вольдемару припомнили сибирскую ссылку. Для новой власти он был не вполне благонадежен. Да и Лара была русской, так что дети Артур и Эрика получались не чистокровные латыши. Дедушка «байки травил» про русских и латышских жен – выбрал сын жену русскую, а внучки расхлебывай. С комбината Лару уволили, так что теперь вся надежда на хутор. Они хотят превратить его в экологический отель, потому и приехали. Пусть Боря с Ниной подскажут им, где дешевле приобрести стройматериалы, да помогут с таможней.
     Поохали, повспоминали, подивились: «Это ж надо такую страну по частям растащить». Все они родились, выросли, получили образование в той большой стране под названием «великий, могучий Советский Союз». Все были родом оттуда.

     Ниночка с Борей поженились, когда учились в институте в Москве. Он приехал с Черного моря, она – с Волги. А с ними на потоке учились ребята из всех республик. Многие поехали по распределению не в родные края, а туда, где молодым специалистам предоставляли благоустроенное жилье и интересную работу. А теперь однокурсники нежданно-негаданно оказались иностранцами вдали от родных и знакомых, удастся ли увидеться когда-нибудь? Простым людям только лишние хлопоты от этих границ.
     Как было здорово в едином пространстве. Никакого национализма в людях они не замечали, а даже наоборот. Примеров тьма. И посыпались как из рога изобилия воспоминания.

     Студентке Ниночке очень хотелось мир посмотреть. Не долго думая, она поехала на Калининский проспект и в трансагентстве купила турпутевку на Памир. Маршрут начинался с турбазы в Душанбе. Поход получился незабываемый, но уже в аэропорту она вспомнила про родную студенческую общагу и решила побаловать друзей и подруг среднеазиатскими дынями – торпедами. Слаще них ничего на свете не было. Покрытая мелкой сеточкой кожура скрывала медовую тающую массу.
     В Душанбе летом страшная жара, на непривычного человека она обрушивается неотвратимо и безжалостно. Поэтому первые два дня сборов в поход и акклиматизации туристы проводили на речке. Мелкие, ледяные, стремительные, со множеством валунов – они были спасением в этом пекле. Ниночка быстро перезнакомилась с девчонками из палатки. И с утра они шли на ближайший базарчик, затаривались дынями и айда на речку. Усаживались на приглянувшиеся валуны и уплетали дыни.
     Так и сейчас, вспомнив про дыни, она сгоняла на рынок, выбрала самые-самые, поторговалась. Денег хватило на четыре дыни – ровно 26 рублей. Таща их в аэропорт, Ниночка возблагодарила Бога, что ей не хватило на большее число, иначе там бы под ними она и легла – дыни были огромные, она уж постаралась, когда выбирала.
     Ниночка пошла сдавать багаж, и тут выяснилось, что за груз нужно доплатить.
     – Как же так, мой рюкзак практически пуст? – удивилась Ниночка. И верно, горные ботинки пали смертью храбрых на Памире, а драные кеды она утром засунула в урну на турбазе.
     – Рюкзак легкий, но дыни тяжелые, с Вас 3 рубля. – У меня нет, я все оставшиеся деньги потратила на эти дыни. Что же мне делать?
     – Отказывайтесь от багажа или платите, у Вас 10 кг лишнего веса. Думайте быстрее! Вы всех задерживаете.
     Ниночка отошла и бросилась разыскивать своих москвичей-туристов. По закону подлости – никого, куда все могли провалиться, недоумевала она. Потом принялась высчитывать, сколько дынь ей надо бросить здесь в аэропорту, получалось – дыню с небольшим, значит две. Как обидно! Она надрывалась, тащила! От обиды слезы брызнули из глаз.
     – Ты что плачешь, девочка? – услышала она над собой голос. Подняла голову, увидела старика лет 45-ти в стеганом полосатом халате подпоясанном двумя шелковыми платками и в тюбетейке. Смуглое лицо, внимательные глаза. – Мне не хватает 3 рубля доплатить за багаж, и наших никого нет…- всхлипывая, стала объяснять она.
     – На, возьми, – старик протянул деньги.
     – Ой, спасибо, Вы мне адрес, пожалуйста, дайте. Я Вам сегодня же их вышлю.
     – Не надо адрес, ты не плачь больше, - и старик ушел.
     Ниночка стояла оглушенная с зажатой в руке трехрублевкой. Потом опомнилась и оформила багаж.
     – Это же надо, какие у нас люди в стране чудесные, – думала она, – ведь он, этот старик, совсем меня не знает и так великодушно поступил. За этими размышлениями ее застали веселые довольные участники памирского маршрута.
     – Где же Вы были, мне нужно было занять 3 рубля, я Вас обыскалась.
     Народ принялся хохотать:
     – А мы на последние деньги пошли в кафе, так славно посидели напоследок!
Да нет, что говорить, чудная у них была страна!   

     Сейчас Валдис с Ларой рассказывают о событиях в Прибалтике. А они и Прибалтику вспоминают только добром.
     Студенческой компанией, человек шесть, они поехали дикарем на экскурсию по Латвии. Поехали на 3-4 дня в межсезонье, пока действуют студенческие скидки. Сначала досконально разработали маршрут. Изучили музеи и их расписание, чтоб не попасть на «выходной день». Продумали переезды, чтоб немного поспать в поездах и автобусах – республика-то маленькая, не Транссибирская магистраль, где ехать семь суток, «спи, не хочу» – и отправились. Все шло замечательно. Ели в маленьких закусочных и кафе. Ночью поехали в Юрмалу, немного вздремнули в электричке, немного на станции. Спать было неудобно и пошли бродить по спящему курорту. Сосны, аккуратные нарядные домики, скверы, мощеные дорожки. В конце концов, они вышли к морю, решили встречать рассвет. Было зябко, но рассвет стоил мучений. Интересно было увидеть, как вынырнет из вод морских край светила, как побегут от него мелкие облака, и как начнет оно подниматься выше и выше. И солнце вынырнуло, только у них за спиной. Тут только они сообразили, что они на Диком Западе, а не на Дальнем Востоке. А солнце, как известно, встает на востоке. Но если ты стоишь у края земли, естественно ждешь его из-за моря. Так что будете в Юрмале – любуйтесь на закаты.
     Продрогшие, обескураженные они пошли искать кафе. Чашка горячего кофе с пирожным вполне могла примирить их с жизнью. Но оказалось, что все точки общепита закрыты до лета, а работают лишь санаторные столовые. Во всех этих столовых им отказывали, узнав, что они не отдыхающие. Увидев деньги, махали руками: «Что вы, что вы, не положено». Отчаявшись, голодные они ткнулись еще в один пансионат. Подошли к официантке, стали что-то сбивчиво объяснять, хотя вид был красноречивей слов, просили покормить их за деньги. Женщина в кружевной наколке и белом передничке согласно закивала и сказала: «Проходите вон за те два крайних столика. Я сейчас вам все принесу". На столе как по волшебству появился творог со сметаной, потом каша, бутерброды с маслом, сыр, какао. Они отяжелели, согрелись. Мир снова стал прекрасным и удивительным. Когда же стали расплачиваться, женщина всплеснула руками: «Что вы, что вы, ничего не надо, уберите скорей! Вы что хотите, чтоб меня уволили? Я покормила вас как отдыхающих, мы всегда готовим с запасом. Идите, ребятки, идите. Всего вам доброго». И, где скажите мне, национализм?
     Но воспоминаниями сыт не будешь, мы живем в настоящем времени. Борис обещал помочь со стройматериалами, «поспрошать народ» насчет таможни. Позднее у них даже небольшая коммерция с Валдисом получилась, что-то было дешевле приобретать в Прибалтике, что-то в Калининграде, а на разнице цен, как известно, построена вся торговля.

     Для чего созданы женщины? Разберемся, пойдем от слова: женщина – жена, хотя сейчас многие эмансипе-«суфражистки» с Вами заспорят. Забавное полузабытое слово. Я как-то заспорила с мужем на выставке по поводу одной картины английских романтиков, а мужчина рядом презрительно отозвался: «Вы, верно, суфражистка?». Мои доводы уже не рассматривались.
     И так, женщина производное от жена, идем дальше, ассоциации: жена – мать, материнство. Извечное предназначение женщины – продолжательница рода, сама матушка-природа позаботилась об этом, отсюда и целлюлиты – запас на случай голода, и большая продолжительность жизни, чтоб вырастить, на ноги поставить. Кто у нас, в-основном, воспитывает деток в неполных семьях? Правильно, женщины! А что милее всего для женского уха? Топот детских ножек, милый лепет – «жриамули». А если дитя обнимет ручонками – «Вот как сильно люблю мамочку!» – можно задохнуться от счастья. Карьера, конечно, дело хорошее, кто спорит? Женщина она тоже человек! Но так ли хороши сила и независимость? Может лучше слабость и зависимость от любимого мужчины, мужа? Ах, я не могу без него, задыхаюсь, свет не мил без милого дружка! Кстати, чувствуете, близость слов? Женщина – жена, мужчина – муж. Пришли к чему хотели.
     Да здравствует счастливая семья! Где мужчина – муж сильный да надежный, добытчик, батюшка, а жена за мужем как за каменной стеной, живут в любви и согласии. У мужчины есть дом, где его всегда ждут, где дети бросаются к нему на шею и наперебой рассказывают о дневных происшествиях. А женщине есть на кого изливать свою нерастраченную любовь, не опасаясь, что со временем ее поменяют на другую моложе, красивей, пригоже. Где прожитые трудности только объединяют и укрепляют семью. Дети подрастают в таких семьях в правильных ориентирах. Уверена, что у них скорее сложатся счастливые удачные браки, нежели у детей из неполных семей. Очень трудно вырастить самодостаточного человека без комплексов в одиночку. Как потом верить этой девочке или мальчику, что их не предадут в будущем мужья и жены, если в детстве их уже предали самые родные люди на свете – отец или мать. Конечно, хорошо, когда все хорошо, кто бы спорил, но так бывает не всегда, к сожалению.

     Ниночке очень хотелось дочку, но никак не получалось. И тогда она решила взять детей из детского дома, но не одного, а несколько, чтоб был у них против нее коллектив. Одного – было б невозможно воспитывать, он бы считал, что его притесняют как неродного, сравнивал бы все время свое положение с данилкиным. Дело это оказалось непростое. Во-первых, выяснилось, что дети нынче в детских домах, в-основном, дети заключенных или асоциальных слоев населения. Во-вторых, дело хлопотное, куча бумажек, справок, заключений. В-третьих, желательно, чтоб Ниночка их сразу усыновила, и государство благополучно переложило бы на их с Борисом плечи тяготы по содержанию и жилью детей. С первыми двумя трудностями Ниночка смирилась, но усыновлять детей отказалась наотрез.
     «Мы все под Богом ходим, сейчас у нас все благополучно, но кто знает, что ждет в будущем? Нам что тогда, побираться? Нет, я буду отдавать детям всю любовь и заботу как родным, но возьму их только в опеку! Пусть государство выделяет какие возможно деньги и, когда вырастут, обеспечит детей жильем, квартира у нас не такая большая, чтоб всех прописать, о большем я не прошу», – объясняла она свою позицию в попечительских органах. Наконец, все формальности были улажены, и в их доме появилось два новых человека.

     Старшая была девочка-доченька, светловолосая, голубоглазая Настенька, шести лет отроду. Веселые конопушки, курносый нос, расцарапанные коленки – такой они забрали ее из деревни от какой-то дальней родственницы, которая согласилась подержать ее после гибели родителей, пока оформлялись документы на опеку. Малышка помогала нянчить новорожденного сына родственницы. Они приехали за ней на машине с красивой куклой в подарок. Когда же им вывели маленькое чучело в грязном ватнике на голое тело и в больших резиновых сапогах, а на солнце в этот день было + 30, все слова застряли у них в горле. Они быстро посадили ее в машину и молча уехали. По дороге Борис притормозил у Детского мира, и Ниночка наспех купила платье, халатик, пару трусиков, носочки и шлепки. Дома девочку первым делом засунули в ванну с пеной, причем сначала она никак не хотела раздеваться и туда залезать, чуть ли не царапалась и кусалась, как в плохом кино, боялась, но потом, теплая вода и приятные запахи сделали свое дело – Настенька разнежилась и успокоилась. Разморенную скрипящую от чистоты девочку одели во все новое, чистое, накормили, дали чаю с куском яблочного пирога. Ниночка пошла стелить дочери постель, а Борис сложил ватник и сапоги в пакет и пошел выносить его на помойку. Когда же они вернулись в кухню, ребенок сладко спал, положив голову на стол, рядом стоял недопитый чай и недоеденный кусок пирога. Настенька не выдержала обилия впечатлений и уснула. Новоиспеченные родители перенесли дочь на купленную заранее кушетку. Еще немного поговорили и тоже пошли спать. Ночью они проснулись от странных равномерных стуков, кто-то настойчиво и монотонно стучал в их стену. С беспокойством они пошли в соседнюю комнату, где спала Настя. И увидели страшную картину: спящая девочка, раскачиваясь, билась головой о стену. Личико ее при этом то кривилось, то блаженно расслаблялось. Оказалось, это были вши, голова ими буквально кишела. Последующие три дня Ниночке было чем заняться.
     Потом поехали в Дом ребенка и забрали маленький сверток с сыном. Сыну было 10 месяцев, и звали его Николай или просто Николка.

     Для Насти жизнь волшебно изменилась, ей накупили много красивой одежды, а заколочек, резиночек с бабочками, цветами, камушками и вовсе без счета.
     И когда через неделю к ним зашли в гости соседи Вадим с Ольгой, модница Ольга в этот раз была с летящим шарфом и в соломенной широкополой шляпе, Настюша доверчиво потянула ее за пуговицу и сказала:
     – Знаешь, тетя, у меня тоже есть такая панамка!

     Однажды Ниночка с Настей пошли в магазин, им нужно было купить кое-что по хозяйству. У прилавка галантереи девочка остолбенела: перед ней стояла красотка-продавщица с обилием косметики на лице. Длинными ярко-красными ноготками она небрежно брала чеки и ловко отпускала товар, руки были унизаны кольцами, а в ушах в тон ногтям покачивались золотые серьги с большими алыми рубинами. Ниночка в раздумье перед прилавком машинально спросила: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» Настя в ответ просто указала на «прекрасное видение».
     Ниночка печально усмехнулась и подумала, если девочке хочется продавать, пусть делает это на другом уровне и за другие деньги. Все мы и себя в какой-то степени продаем. Вот, например, милиционеры при посольствах сидят в будках за NN-ую сумму. А хозяйки, чтоб выгадать несколько рублей, готовы таскать тяжеленные сумки через весь город на большие расстояния. И не пожалеешь их, ведь если полные сумки, значит удачно отоварилась.
     В общем, не мудрствуя лукаво, она записала Настю в студию бальных танцев. Там девочкой неожиданно заинтересовались и сказали, что у ребенка очень хорошие данные и есть слух, не занимается ли она в музыкальной школе? После чего Ниночка отвела ее туда, и Настя была зачислена по классу флейты. Ниночка считала, что дети должны быть максимально заняты полезными занятиями.

     Жизнь Ниночки стала наполнена до краев, только успевай поворачиваться. Маленький Николка требовал много времени и внимания. За годовалым малышом «глаз да глаз» нужен. Борис помогал, чем мог, помогал и Данила. Он спокойно воспринял, что будет теперь у родителей не один, был внутри ситуации и, когда закончилась волокита с опекой, был рад за родителей. Дети по очереди сидели с ребенком, если Ниночке нужно было отлучиться, благо у Насти уже был опыт, а иногда вместе брали коляску и отправлялись пешком на занятия Насти. Позже Нина перезнакомилась с другими родителями по музыкальной школе и танцам, двое жили в соседнем доме, договорились сообща водить детей по очереди – стало легче.

     Ниночка думала: кто же она детям? Мама? Но Настя еще помнила родную маму, и врать Ниночка не хотела. Чужая тетя? Тоже неправда. И тогда она повела детей в храм и окрестила их. Пусть будет им Божья помощь, она им, ой, как нужна. И для Ниночки вопрос разрешился, как всегда бывает у Бога самым естественным образом: теперь она – крестная мама Насти и Николки, Бог одну маму взял, а другую дал. И на этом основании она их растит и воспитывает.

     Поступок свой Боря с Ниной не скрывали, но и не афишировали, но людская молва – дама быстрая, «на чужой роток ведь не накинешь платок», многие об этом узнали. Отнеслись по-разному, кто-то удивленно присвистнул: «Ну, ребята дают, молодцы!», а кто-то покрутил у виска пальцем. Пытались спрашивать:
     – Борис, ты-то как ввязался в такую авантюру?
     – Ниночка так решила, ей это надо. А дело это хорошее, разве не так?
     Ниночка объясняла:
     – Понимаете, в детском доме их, конечно, кормят, одевают, учат, но о душе особо никто не думает. Каждый раз при этом она вспоминала Семенова и Юрочку. А дело было так.

     В три года Данька попал в больницу, Ниночка находилась при нем. Первые четыре дня она не видела ничего вокруг из-за горя и слез, боязнь потерять сына парализовывала волю и силы. Но когда кризис миновал, и дело пошло на поправку, молодая мать повеселела и увидела, что в больнице они не одни. Сначала она заметила маленького сопливого Юрочку. Хорошенький кудрявый малыш с круглыми голубыми глазами был как кукла для отделения, его брали поиграть девочки постарше, медсестры время от времени совали ему то яблоко, то конфету. Мальчику было около двух лет.
     – А где же его родители? Таких маленьких ведь с мамой кладут.
     – А у него нет, детей до трёх лет часто держат по больницам и потом распределяют в детские дома.
     Жалость полоснула сердце. Ниночка пригляделась к мальчику повнимательнее. Замурзанное личико, замурзанная рубашонка.
     А на тумбочке у Данилки чего только нет: черешня, первая клубника, заморские бананы, даже маленькая баночка красной икры. Она перевела взгляд на сына. Вот он – ее кроха любимая: чистенький, бледный, бесконечно дорогой, забылся во сне, только ручка подрагивает.
     Тогда она решительно подвела Юрочку к раковине, взяла ребенка на руки и стала умывать. Отмывать чужие сопли было неприятно, но она пересилила себя, отмыла заодно и ручки. Утерла его домашним пушистым полотенцем, потом сняла с мальчишки рубашонку и стала стирать. А пока, запнувшись на секунду, надела на ребенка данилину футболку и голубую мохеровую кофточку с тонким синим узором. Посадила малыша на стул и дала грызть яблоко. Он спокойно сидел и болтал ногами, глядя, как она ловко отстирывает его рубашку. Потом рубашка была отжата, тщательно расправлена – утюга-то в отделении нет, и развешена на батарее. В это время кто-то из мам зашел в их палату:
     – О, у нас новый маленький пациент появился, – весело сказала женщина.
     – Где? – не поняла сначала Ниночка.
     – Да вот, ножками болтает.
     – Это же Юрочка!
     – Вот это да! Я его не узнала. Богатым будешь, карапуз!
 
     С этого дня популярность Юрочки резко выросла. Но сам он старался прибиться к Ниночке: частенько заглядывал в дверь, ждал, пока она освободится. Сама она охотно брала его в свободные минуты на колени, читала данилкины книжки с красивыми картинками, рисовала сама, объясняя: «Это дом, это солнце, это цветок».
     Как-то на ночь ее подменил Борис. Она поехала домой немного выспаться и помыться. А когда утром открыла дверь отделения, к ней в ноги бросился Юрочка с криком: «Мама!» и громким плачем. Это было неожиданно. Она почти оттолкнула его. «Она ему не мама! Она мама Данилы!» Но потом, устыдившись, взяла малыша на руки, расцеловала мокрые щечки, погладила по голове, прижала. В этот момент в ней произошел переворот, она приняла Юру сердцем.
     Прошло еще два дня, она продумывала, как начать разговор с Борей об усыновлении Юрочки.
     – Будет у них два сыночка. И Данилке хорошо – будет дружок для игр, будет о ком заботиться, он же станет старшим братом. Они молодые – вырастят! Но сможет ли, захочет ли Борис принять чужого ребенка, как приняла его она?
     Юра к этому времени их палату практически не покидал, только на ночь она относила спящего ребенка в кроватку, предварительно нежно поцеловав.
     Данилушка семимильными шагами шел на поправку: щечки порозовели, капельницу убрали, ел он уже сам, все швы сняли, ему разрешили вставать, Данила с Юрочкой с увлечением собирали картинки из кубиков или слушали ее сказки. Ниночка начала переговоры с лечащим врачом о возможной выписке. Поручив знакомой маме приглядеть за сыном, она поехала отвезти часть вещей домой, а когда вернулась, Юрочка не ждал ее у дверей, не было его и в палате, она забеспокоилась и спросила у дежурной:
     – А где Юрочка?
     – А его забрали родители часа два назад, приехали и забрали.
     В палате на стуле сиротливо лежали данилкины футболка и голубая мохеровая кофточка с тонким синим узором. Значит, не был он сиротой. Просто родители разные бывают, и обстоятельства у людей тоже разные.
     Она скучала по Юрочке, вспоминала, как неприятно ей было его «мама!», и вот надо же, именно тогда, когда она приняла дитя сердцем, ее лишили этого ребенка.

     Тогда-то она и увидела Семенова. Она и раньше видела этого Семенова, но не особо обращала внимание. Он был некрасивый, не то, что Юрочка. Семенов был нечто. Нечто было лет 3-х, круглоголовое стриженое налысо существо, с бессознательным выражением круглого лица. Относительно Семенова она слышала только команды медсестер: «Семенов – есть! Семенов – спать! Семенов – горшок!" Семенов исполнял. Она никогда не слышала его голоса, и никто в отделении не знал, умеет ли Семенов разговаривать, с ним просто никто и никогда не говорил. Но Семенов все-таки был маленьким человеком, потому что иногда Ниночка слышала, как медсестры просят девочек-школьниц: «Девочки, покормите, пожалуйста, Семенова».
     Тут Ниночка заинтересовалась Семеновым. Она подошла к посту и спросила:
     – А Семенов, это вообще кто? Девочка или мальчик? И с чем он лежит?
     Никто точно не знал. Медсестра открыла его карту, и выяснилось, что все-таки мальчик Леша, 3 с половиной года, ничем особо не болен, из «этих» – точно без родителей, подержат по больницам лет до 5-ти, а потом в детдом.
     Теперь Ниночка заботу и нежность, предназначенную Юрочке, устремила на Семенова. Он не знал, что его зовут Леша, не откликался на это имя, плохо понимал слова, только команды: есть, пить, спать. А самое ужасное – он не умел улыбаться. Он про это ничего не знал.
     Ниночке стало стыдно за свое благополучие. И она принялась тормошить Лешу Семенова: она делала ему «козу», водила по ладошке «сороку-белобоку», дула ему в лицо «полетели-полетели, на головку сели», кувыркала «ехал, ехал пан-пан по дорожке сам-сам…» и добилась: на четвёртый день Семенов улыбнулся. И тут Ниночка с удивлением обнаружила, что никакой он не урод, а очень симпатичный мальчик Леша, и если ему не состригать машинкой наголо волосы, то он будет даже похож на их Данилу, который для них с Борей самый красивый мальчик на свете. А разница между ними только в одном: один – любимый, а другой – нет.
Еще через три дня их выписали домой.

     Они уже забыли, что такое маленький ребенок. Теперь они опять проходили этот путь, радовались первым шагам, первым словам.
     Спустя три года Борис со смехом рассказывал своим мужикам, как вчера поздно вечером к ним зашел балагур и весельчак Василий. Ниночка уже положила Колю спать, но ребенок еще не заснул. Ему было интересно, кто пришел в гости, поэтому он громко спросил из своей комнаты:
     – Ты кто? Покажись!
     – Крокодил! Показаться? – пошутил Василий. Из комнаты раздалось испуганное:
     – Не надо…

     Однажды Ниночка не на шутку испугалась. Можно верить в бога, можно нет – это только вопрос веры. Но иногда жизнь подкидывает такие задачки, что поневоле призадумаешься.
     Николке было года три – три с половиной. Ночью он пронзительно закричал. Ниночка проснулась и бросилась к нему в комнату. Маленький спящий ребенок подполз к иконке Богородицы, сшиб ее на пол, потом улегся и спокойно уснул. Ниночка подумала, что иконка упала от сквозняка, приладила ее на прежнее место, укрыла мальчика и пошла спать. Не успела она дойти до кровати, Николка вновь закричал. Она вернулась и увидела, как он с закрытыми глазами ползет прямо к иконе, сшибает ее и успокаивается. Ниночка перевесила икону левее и вышла.
Все повторилось вновь. На стене висели игрушки, детские картинки. Но Николка безошибочно полз к Богородице.
     Утром она взяла ребенка на руки и пошла в храм. Священник внимательно выслушал ее, покачал головой и сказал.
     – Причащайте своих деток почаще, в храме ваше и их спасение. Дай Вам Бог Веры, Надежды и Любви. Трудную Вы выбрали ношу.
     С тех самых пор они стали ходить в храм чаще. Дети стали спокойнее, Николка не просыпался по ночам.

     Московская тетушка, двоюродная сестра Бориса – тетя Нюра приглашала Ниночку с детьми летом погостить на даче. Она, единственная из родни, одобряла поступок брата и невестки. Соглашалась «попасти» Настю с Николкой в одиночку.
     Николке в гостях нравилось, он помогал полоть, поливать, уплетал ягоды с молоком. На свежем воздухе дети загорели, окрепли, на щеках горел жаркий румянец. А к доброй набожной тетке Нюре Никола проникся искренней приязнью. И когда Ниночка начинала его отчитывать за шалости, только махал рукой:
     – Ничего, она отмолет.
     Имея в виду добрейшую тетю Нюру.

     Сколько живем, столько развиваемся – на этом стоит прогресс. Дети подросли, ходили в школу, им уже не так нужна была материнская опека. Ниночка подумала и устроилась цветоводом в частную школу. Она так грамотно продумала дизайн классов и вестибюлей, что интерьер школы преобразился до неузнаваемости. Как звездность отелей напрямую зависит от количества и качества растений, так и ее школа приобрела самый элитарный вид. О школе был сделан репортаж по местному телевидению, после него директриса стала с Ниночкой еще любезней.
     Но, когда основная работа была сделана, нужно было только поддерживать все на должной высоте, то есть ухаживать за растениями – опрыскивать, подкармливать, обрезать, Ниночка заскучала. Этого для жизни ей было маловато. И она вспомнила о живописи. В детстве она занималась в художественной школе. И сейчас пошла в магазин, купила этюдник, краски, кисти, бумагу и попробовала писать с натуры. Акварель она не любила, ей хотелось густоты, сочности и выразительности работ маслом. Но опыта было маловато.
     Как-то на пленэре к ней подошел мужчина, цепким профессиональным взглядом оглядел работу и предложил: «А Вы бы не хотели присоединиться к нам? У нас группа любителей живописи, регулярные занятия ведет художник Эдуард Цветков». Ниночка согласилась, работы Цветкова она знала, они всегда выделялись из общего ряда, были какие-то беспокойные, неожиданные, но очень образные, яркие, запоминающиеся. Они «цепляли», как сейчас говорят. Так у нее появилось свое дело. Муж одобрил.

     Ниночка стояла на балконе, ждала Бориса с работы и думала о том, как любит своего мужа. Любит в тысячу раз сильнее, чем перед свадьбой, а он глупый на это обижается: «Что же ты за меня без любви выходила?»
     Ниночка вспомнила себя – юную вредину. Как тогда натерпелся от нее Борис. Влюбился в длинноногую общительную первокурсницу. Обещал ей Луну с неба, все блага мира, свое сердце, свою жизнь, и даже больше – обещал жениться, свободу не пожалел! А эта юная нахалка возьми да и скажи: «Не надо Луну – это не реально, просто возьми мою фамилию после брака!» Это ж надо такое приду-
мать! Он же все-таки мужик. Ему ее фамилия нравилась – Владимирова. Может она и позвучнее его собственной – Шухов. Меняешь фамилию – и, если уж не владеешь миром, то владеешь любимой, но как людям в глаза смотреть? Тоже мне Джульетта! «Зовись иначе как-нибудь, Ромео, и всю меня тогда бери взамен». Уж он ее уговаривал-уговаривал, серенады под гитару пел, цветами заваливал, после производственной практики купил ей золотое колечко, да не простое, а со смыслом – как бы сплетенное из двух – две их судьбы навеки переплетены, и никуда им друг от друга не деться, и любовь та без начала, и без конца. Колечко взяла в знак помолвки: «А от слова своего, – говорит, – все равно не отступлю! Интересно мне, на что вы, мужики, ради нас способны, а то горы золотые обещаете, а сами и малостью не поступитесь! Бери мою фамилию – и хоть завтра под венец!» И смотрит зелеными глазищами, так бы и утонул в них, так нет – поблескивают в них стальные искорки как лезвия ножей. Что любовь с человеком делает! «Куда ни кинь – всюду клин!» Боренька и так, и этак прикидывал, может взять, но как матери, родне в глаза после этого смотреть. За его мучениями наблюдал весь институт, чем дело кончится? И тогда он не выдержал, уехал на Урал, на очередную практику – решил забыть вредную девушку. Тем более, что учился он тремя курсами постарше – скоро конец институту, конец любовным мучениям, «с глаз долой – из сердца вон». Но не получилось забыть зловредную. Понял Боря, что лучше жить с любимой врединой, чем потерять ее навеки. А от мысли, что на ней женится кто-нибудь другой, у него так захолонуло сердце, что после практики он пришел в общагу и, не поднимая глаз, со сведенным судорогой лицом глухо проронил только одно слово: «Согласен…». На следующий день они пошли подавать заявление в грибоедовский Дворец бракосочетаний, заполняла анкеты Ниночка – у нее почерк был лучше, на графе «будущая фамилия супругов» она взглянула на окаменевшего жениха, усмехнулась и вывела – Шуховы. Так появилась на свет молодая семья Шуховых. Была веселая студенческая свадьба, все радовались, что так славно разрешились боренькины мучения.

     Ниночка вспомнила, как мил и бережен был с ней всегда Борис. Она боялась зажигать газ, путалась с горелками. Муж ее спасал, спасал, а потом понял ее затруднения и сказал: «Смотри, что я тебе покажу, больше ты никогда путаться не будешь». С этими словами он снял горелки и приподнял верхнюю панель плиты. Ниночка увидела две симметричные пары трубок, шедшие от горелок к выключателям. Это было так просто и наглядно, что она на всю жизнь запомнила: крайние выключатели – к ближним горелкам, а средние – к дальним. Как его не любить после этого?
     А вот еще случай. Пошел переставить машину и пропал на полчаса. Пришел взъерошенный, и со счастливым лицом говорит, что спасал дождевых червей. «Они-дурашки после ливня выползли на асфальт, их же там всех подавят. Пришлось спасать, штук 30-40 перенес на газон». Кто еще на такое способен? Скажите, как его не любить после этого?
     А когда она переживала, что потеряла последнюю тысячу, муж утешал: «Глупенькая, значит, она кому-то была нужнее. Ты ее отнесла в нужное время в нужное место. Вот и все. Не переживай». Как его не любить?

     Но не все так безмятежно было в их семейной жизни. Ниночка старалась забыть злополучную историю с «заветным долларом».
     Когда-то Борис принес с работы помимо денег доллар. Они с любопытством разглядывали заморскую зеленую бумажку. По современным меркам ничего особенного в ней не было: старая потрепанная, много раз переходившая из рук в руки. Самое удивительное – что она оказалась у них в руках. Прежде им не приходилось ни видеть доллар, ни тем более держать его в руках. Еще свежи были воспоминания о статье за валютные операции. Это было самое начало официального хождения доллара по просторам нашей родины, но это – «у кого-то где-то», к ним это отношения не имело. Только начинали открываться «обменники».
     – Ничего себе, откуда ты его взял? – выдохнула Ниночка.
     – Пап, пап, дай подержать, – канючил Данилка.
     – На, подержи, – снисходительно разрешил отец. – Гордитесь, какой у вас батя сообразительный и предприимчивый.
     И рассказал, что поляк Юзеф привозил на реализацию знакомым ребятам сигареты «Мальборо», расчет шел в валюте, а передавал Борис. Цена коробки не была круглой – N долларов 50 центов, два раза Борис дал сдачу в рублях, один из них пошел Юзефу, а второй остался Борису. Таким образом, сейчас внимательный американский президент Вашингтон смотрит на них, а они на него.
     – Знаешь что, – сказала Ниночка, – оставь его себе на счастье, он у нас будет заветный. А Борис и не возражал, заветный доллар навек поселился в укромном кармашке его портмоне.

     И вот как-то по прошествии двух или трех лет, Ниночке недоставало 500 рублей на коммунальные платежи. Борис в это время весело фыркал под душем.
     – Возьми у меня в кошельке, – прокричал он из-за шума льющейся воды. – Он у меня в кармане куртки.
     Ниночка нашла кошелек, достала 500-рублевку и, уже закрывая, удивленно вскинула брови – за целлулоидным окошком заветного доллара не было.
     – Странно, – подумала она, – что за нужда была у Бориса расплатиться им, по нынешним временам не большие деньги, в любом обменнике можно купить.
     Когда Борис вышел из ванной, она спросила:
     – Слушай, а куда ты дел заветный доллар?
     О, святая мужская простота! Лучше бы она не спрашивала!
     – Я подарил его Людочке на счастье.
     Хорошенькая Людочка с веснушчатым круглым личиком была поварихой на базе у Бориса. К тому времени он расширил предприятие, купил у обанкротившейся автобазы старый гараж, отремонтировал его, у него уже работало человек 15-20, в том числе и повариха – он был рачительным хозяином.
     У Ниночки упало сердце, но она взяла себя в руки и, как ни в чем не бывало, спросила:
     – Как это?
     Ни на минуту не усомнился в жене Борис и рассказал, как однажды он засиделся с бумагами, а когда запирал двери, увидел на кухне Людочку. У нее был такой усталый печальный вид, что он машинально спросил:
     – Что-нибудь случилось? И тогда она не выдержала, разревелась и рассказала, что все, абсолютно все, у нее плохо. Мужа уволили с работы, а тут еще вдобавок он ногу сломал. Теперь прыгает на одной ноге по дому, пытается стирать, готовить, хоть чем-то помочь, с дочкой уроки делает, а подработать не может. Материально им очень тяжело, всегда жили на зарплату мужа, а из нее какая добытчица! Она устает, ходит по домам, подрабатывает, делает уколы за деньги – у нее училище медицинское за плечами, но все равно мало получается. Не хочется домой идти, где одни заботы и заискивающий виноватый взгляд мужа. А он всегда был таким сильным и мужественным.
     Борис вспомнил, как видел Армена на чьем-то дне рождения. Высокий красивый чернобородый армянин ему тогда понравился своей открытостью, удалью. Был он широкоплеч, силен, был начальником отдела в каком-то НИИ. Вот как все обернулось! Что может человек сделать в такой ситуации? Борис достал из кармана две тысячи рублей и отдал Людмиле, сказал, что возвращать не надо – у всех бывают трудные времена, но они проходят. На глаза попался заветный доллар. Минута была соответствующая.
     – Есть у меня заветный доллар, на, возьми его себе, пусть он принесет вашей семье счастье.
     Людочка подарок взяла, на глазах еще были слезы, а на губах улыбка.
     – Спасибо Вам, Борис Александрович, спасибо. Я уж пойду, Вы извините меня, просто, Вы так неожиданно меня спросили, я пойду.
     И она ушла. Вот так примерно рассказал Борис эту историю Ниночке, только опустил некоторые подробности, в том числе промолчал и про деньги.

     Ниночка опустилась на стул, силы оставили ее. Вот, она всегда этого боялась, боялась борисовой жалости. В первый год замужества ей трижды подряд снился один и тот же сон, как приходит к ней Борис и говорит, что другая женщина ждет от него ребенка, и он уходит к ней жить.
     – Ты не думай, я только тебя люблю. Но ты красивая, сильная. А она некрасивая, горбатенькая нескладеха. Просто пожалел ее, ее никто никогда не любил, понимаешь. Она просила пусть у нее будет хоть одна ночь, один вечер, о котором она будет вспоминать всю жизнь, что и она была любимой, желанной. Ты же умница, ты все понимаешь! А теперь вон как все обернулось, случился ребенок. Ее, Ниночку, будет он любить всю жизнь, но ту, с ребенком, бросить не может. Ты сильная, ты справишься!
     А Ниночка не хотела быть сильной и справляться, она хотела жить с Борисом «во веки веков».
     Наутро она рассказала Боре сон, высказала свое мнение по этому поводу и просила никогда никого не жалеть до такой степени. Борис смеялся:
     – Фантазерка моя любимая! Выбрось все из головы! Это только сон!
     И вот сон в руку.

     – Ты знаешь, мне совсем не нравится твой поступок. Лучше бы ты ей денег дал, а доллар не дарил.
     – Да, что ты так хлопочешь об этом долларе, это фетиш, я тебе сотню дам, хочешь?
     – Ты что, действительно не понимаешь, или прикидываешься? Ты теперь для нее – романтический рыцарь Айвенго. Она теперь с тобой начнет мысленно всем делиться, а не с собственным мужем. Она уже почти влюблена в тебя!
     – Что ты выдумываешь. Армен – чудесный муж, их дочь Зара – милая девочка, надо их с Данилой познакомить. Вообще у них отличная семья!
     – Вот пусть она у него на груди и рыдает, не надо на груди у моего мужа жаловаться на судьбу. Всегда с этого начинается!
     – Ниночка, я тебя не узнаю, ты же – интеллигентный человек. Остановись! Мы с Людой просто друзья.
     – Ах, Вы с Людой, а я – остановись! Хорошо, дай мне, пожалуйста, адрес твоей подруги.
     – Зачем?
     – Я напишу письмо ее мужу, буду с ним дружить, чем я хуже? Будем дружить домами, ты – она, я – он. Ты, говоришь, он – достойный интересный человек, тем лучше. Я – тоже мила, умна, хороша собой. Надеюсь, нам не будет скучно.
     То, что она слышала об Армене, ее устраивало. Пусть у нее будет красивый, умный друг, с которым можно поговорить по душам обо всем на свете. У нее тоже есть о чем поплакаться.
     – Посмотрю я, мой любимый, как тебе это понравится! Думай после этого про свои рожки, хватает тебе кальция или нет!
     Про измену телом она не думала, слишком была брезглива. Для нее и этого письма было слишком много.

     До сих пор муж был для Ниночки всем: папой-мамой, защитником, другом-подругой, любимым, жилеткой. Когда у Ниночки случались неприятности в открытом космосе: на работе, в институте, в транспорте – она знала главное добраться до Бориса. А там он пожалеет, успокоит, приголубит – и все станет хорошо. Даже если в пылу спора она погорячилась и была неправа, он всегда был на ее стороне, знал свою женушку: «покипит, покипит и сделает как надо».
     А теперь чужой человек войдет в их жизнь, хотя, может, он и симпатичный. Кандидат наук, одно время преподавал в горном на кафедре петрографии. В их геологоразведочном эта кафедра сплошь была упакована тетками с нордическим характером, которые требовали безоговорочного знания своего предмета. Все эти оливины, шлихи – с ума можно было сойти от этой премудрости. Сколько часов они провели за микроскопом. Зачет с первой попытки никто не сдал, даже самые-рассамые отличники. Поэтому-то и был любим в их институте такой вариант известного анекдота.
     «Звонок по телефону.
     – Кафедру петрографии можно?
     – Нельзя, она сгорела.
     Звонок опять.
     – Кафедру петрографии можно?
     – Я же Вам сказал, она сгорела.
     Вновь звонок.
     – Кафедру петрографии можно?
     – Я Вам третий раз говорю: кафедра петрографии сгорела!
     – Повторяйте, повторяйте, мне так приятно это слышать».

     А когда Маринка Травкина из параллельной группы пошла беременная на последних месяцах сдавать экзамен единственному мужчине на кафедре петрографии в надежде, что хоть придираться и заваливать не будет – препод ее выгнал, разорался, что пусть рожает и сдает, он с такими связываться боится. Хуже женщин оказался. Поэтому теперь, спустя несколько лет, всякое упоминание о петрографии вызывало теплые чувства. 

     На следующий день она написала Армену письмо, предлагая дружбу, поскольку дружат их половины. И вечером прочитала его Борису.
     – Прошу тебя, пусть твоя подруга Людочка передаст мое письмо своему мужу. Там написано о вашей чистой дружбе. Но ведь ничто хорошее, доброе не боится света, не так ли? Пусть передаст сама, раз ты не даешь мне адрес.
     – Я с тобой разведусь, если ты его отправишь. Не трогай эту семью. Что ты хочешь?
     – Я хочу «заветный доллар», скажи, что ты погорячился.

     Через месяц «веселой жизни» заветный доллар вернулся на место. Ниночка поразилась, она бы никогда не взяла его назад, купила бы несколько и выбрала самый похожий. А может, так оно и было? Кто теперь узнает?
Она-то точно больше не хочет выяснять отношения.

     Тем более у нее и так хлопот полон рот, опять вызывают в школу по поводу Николая. Ах, ты, Коля-Николаша, неугомонная твоя душа, наплевал на восемь детей из класса. На тех, чьи родители написали ходатайство об исключении его из школы.
     В прошлый раз на педсовете она его еле отстояла, а удастся ли сейчас? Тогда все в гневе накинулись на Ниночку, предъявляя ей счет за сорванные уроки, разбитые носы и порванные тетрадки. Кричали, требовали исключить «хулигана» из школы. Не понимают, что Николка просто защищается, когда его обзывают «ублюдком» и другими гадкими словами. В тот раз Ниночке хватило мужества сдержаться, молча выслушать все обвинения. А когда запал пропал, все немного затихли, и завуч спросила ее, что она может им сказать в ответ, Ниночка встала и высказала свое, выстраданное тихим спокойным голосом:
     – Вы все убеждаете меня, как вы его не любите, как он вам не нужен, а я всю жизнь пытаюсь доказать мальчишке, что его любят и что он нужен.
     Тут всем стало стыдно, решили дать Николаю последний шанс. И вот новое ЧП. Виновата опять она: пришла тогда домой после педсовета и разревелась, благо дома никого кроме них двоих не было. Николка ходил кругами вокруг и бубнил:
     – Ну, чего ты, мам, не плачь, ну, не надо, дураки они все, я с ними разберусь.
     Вот, видно, и разобрался, наплевал только на тех, чьи фамилии в списке подписавшихся о его исключении. Как он только их разузнал? Персонально подошел и плюнул на бантики, макушки или куда попал, но смачно, а ей теперь разбирайся.
     Ниночка как в воду глядела: исключили Николая из класса. Ей все-таки пошли навстречу: перевели парня на домашнее обучение. Психоневролог помогла, дала заключение, что рекомендованы занятия на дому. Но и тут Никола нет-нет, да и выкинет фортель. Как-то говорит:
     – Мне кажется, Татьяна Федоровна сегодня не придет на занятия.
     А ей и ни к чему, не придала значения, только ответила:
     – С чего бы это? Она бы позвонила.
     Татьяна Федоровна – старенькая учительница по русскому и литературе симпатизировала и Ниночке, и Николаю. Ей нравился неугомонный неунывающий сорванец, по ее предмету у него даже четверки попадались. Обычно она приходила в три. Ниночка услышала, как поехал лифт и остановился на их этаже.
     – Ну, вот, приехала, а то – кажется ему…
     Но звонка не было. Ниночка открыла дверь и выглянула. У лифта стояла Татьяна Федоровна с потертым портфельчиком, она явно собиралась уезжать.
     – Здравствуйте, Татьяна Федоровна, Вы, что же, даже не зайдете к нам?
     – А, Вы дома? – как будто смутилась учительница.
     – Конечно, сейчас же урок, – удивилась Ниночка.
     – А у Вас на двери записка, – Татьяна Федоровна протянула Ниночке клочок бумаги. На нем старательно было выведено: «Татьяна Федоровна! Нас сегодня не будет дома». Что с ним делать? Только любить!

     С Настей таких проблем не было, в школе она была обычной смешливой девчонкой, звезд с неба не хватала, особой тяги к знаниям и книгам у нее не было, но свои тройки-четверки получала без особых хлопот.
     В музыкальной школе ее хвалили. Алевтина Матвеевна, учительница по классу флейты, сетовала только, что у Настюши мало прилежания, маловато занимается, а с такими данными она бы могла блистать, стать первой ученицей. Настя покорно выслушивала, соглашалась, но рвения не проявляла.
     Совсем другой она была на танцах, преображалась. В ней появлялась особая грация, ножки в такт музыки скользили по паркету, она напряженно ловила каждое замечание тренера. Настя делала быстрые успехи. Их пару выдвинули на смотр. Тут их ожидал триумф – неожиданно для всех они заняли первое место в своей подгруппе. Маленький репортаж был показан по местному телевидению. На концерт дипломантов смотра художественной самодеятельности были приглашены семьи участников.
     Они пошли всей семьей: Борис, Нина, Данила и Николка. Было много интересных номеров, даже фокусы и частушки, но они ждали выхода Насти с ее партнером Никитой. И вот началось выступление секции бальных танцев. Сначала объявили латиноамериканские танцы. Заискрились, замелькали в бешеных ритмах самба, джайв, ча-ча-ча. Глаза не успевали уследить за змеящимися гуттаперчевыми телами, быстрыми поворотами, подскоками – просто один веселый вихрь. Потом пошел стандарт, это было еще красивее: танго, фокстрот, знаменитый венский вальс. А одежда? Строгие фраки, белоснежные рубашки, бабочки у мальчиков, про девочек и говорить нечего.
     Данила замер: ребята, практически его сверстники, казались небожителями, они двигались легко и непринужденно, их ноги едва скользили по сцене, грациозный наклон головы, изысканные па, – Данила напрягся и не отрывал глаз от сцены – и финальный полный достоинства поклон, а потом торжествующая улыбка победителей. Но Настя с Никитой танцевали лучше всех, кто бы узнал в этой юной красавице, почти девочке в нежно зеленом мерцающем платье их Настю. Из гадкого утенка она превратилась в лебедя.

     Данилка загорелся, заболел танцами, и Ниночка сдалась. Почему бы и нет, она знала двух чиновников высокого ранга, которые тоже прошли в детстве школу бальных танцев, и в жизни это им очень помогло. У них была прекрасная осанка, легкая походка, и на самых высоких раутах они не тушевались танцевать. Данила стал заниматься танцами. Через два года он стал партнером Насти, сменив Никиту, на этом настояла Ниночка.

     Данила проявлял редкостное упорство, ему хотелось стать лучшим. Он быстро преодолел несколько ступенек, они с Настей удачно выступили на нескольких конкурсах, приезжали два раза в Москву, поехали и на международный конкурс в Данию – Борис спонсировал это недешевое мероприятие. Боря радовался успехам детей, он показывал родне фотографии с конкурсов и спрашивал: «Ну, как вам ножки у нашей крошки?» Ножки были хороши.
     Но призовых мест они не заняли. Даниле было обидно, он начал корить Настю, говорил что «деревянная», нет артистизма, Настя плакала, Ниночка нервничала: переживала за сына, сердилась на Настю. В последнее время она все больше раздражала Ниночку своей безалаберностью, бестолковостью. Мыла полы быстро и хорошо, но забывала прополоскать, выжать и повесить на просушку тряпку, сполоснуть ведро. Чистила картошку, но не хотела учиться готовить. Ниночка попробовала учить ее вязать, но та
при первой возможности запрятывала рукоделие подальше с глаз.
     Данила с Николкой продолжали заниматься плаванием.

     Легко любить несчастных, гораздо тяжелее любить счастливых, тем более озорных и хулиганистых.
     Приближалось двадцатилетие совместной жизни, Ниночка решила примерить свои украшения, проверить лезет ли ей еще обручальное колечко. Каково же было ее изумление, когда на дне коробочки она обнаружила только порванную цепочку. Четыре колечка, кулон и две пары серег бесследно исчезли. К ответу был призван Николка. Он решительно отпирался от обвинений, но вечером, когда отец стал увещевать его, сдался и рассказал, что продал их еще два месяца назад каким-то дядькам у пивного ларька за 200 рублей, а денег у него уже почти нет:
– Вот осталось 13 рублей 60 копеек, хотите, заберите. И он протянул зажатые в кулаке деньги, остальные они с соседскими мальчишками потратили на сникерсы и кока-колу. Неделю с ним никто не разговаривал. Никаких концов украшений не удалось найти, хотя Борис самолично повесил объявление у ларька о вознаграждении. Жизнь была напряженной.

     Когда тетя Женя, мамина сестра, приехала к ним в гости, посмотрела на их житье-бытье, покачала головой и сказала: «Ну и груз же ты взвалила на себя, девочка». Ниночка ответила: «Еще неизвестно, тетечка, кто кому нужнее, я им или они мне».

     Все считали их брак счастливым. «А ларчик просто открывался», и Ниночка это точно знала – их счастливый брак был браком по расчету, просто расчет был правильным. Перед тем, как идти в загс, они подробно все обсудили, чтоб избежать после свадьбы неприятных открытий. Прошлись по парку, выбрали уединенную скамеечку всю в солнечных бликах. И начался нешуточный разговор. Вопросы задавала Ниночка.
     – Ты как – поесть любишь? А то я готовить не умею и не люблю.
     – Нет, мне воды с корочкой хлеба вполне хватит, – Борис засмеялся.
     – А детей ты любишь, хочешь? Мне бы не хотелось их убивать…
     – Не говори мне об этих ужасах, детей я люблю, вполне согласен на хоккейную или футбольную команду.
     – А порядок? Ты – аккуратист? А то у моей подруги ее парень скандалы ей закатывает, что маникюр не идеальный, а она только от мастера вышла, требует, чтоб все было накрахмалено, отутюжено – наглажено. Я тогда – пас, или ты сам гладь, крахмалить я умею.
     – Нет, здесь я в пределах нормы, чисто – и ладно. Над такими пижонами сам посмеиваюсь.
     – А деньги? Без них же не прожить, но я бы не хотела получать их любой ценой. Цель не оправдывает средства.
     – Согласен и надеюсь, до такого выбора не дойдет.
     – Пока мы сходимся. А все-таки, Борь, очень страшно выходить замуж. Вдруг это не любовь, а влюбленность? И через год, другой ты или я полюбим по-настоящему, и будет три несчастных человека. И за будущее ведь нельзя ручаться, хотелось бы на всю жизнь и «до березки», как в сказке «жили долго и счастливо и умерли в один день». Как это можно узнать? – Не узнаешь. – Жалко! Очень большая ответственность. Если мы сомневаемся, может не жениться?
     – А если это та самая настоящая любовь? Давай все-таки жениться!
     – Ну, давай. И еще, давай «жить километрами, а не квадратными метрами». Мир такой большой, такой интересный. А как люди живут? Представь только – взгляд со стороны: такие маленькие люди-муравьишки всю жизнь хлопочут, чтоб получить отдельную норку, и чтоб в этой норке было побольше каморок. Сначала им там очень просторно, но они не живут, а стремятся заполнить эти каморки как можно большим количеством вещей, так чтоб им самим места опять не хватало, а когда набьют и, кажется, можно жить, уже Смерть на пороге: «Тук-тук-тук, я пришла!» Ужас, правда?
     И тут Борис вновь подумал, что ради такого «чуда» и фамилию поменять было б не жалко.

     Они поженились, распределились на север. И все б у них было хорошо, если б Господь дал детей, а их не было: ни футбольной команды, ни хоккейной, никого.
     Борис с Ниночкой были люди компанейские – с друзьями им было хорошо, но и без друзей не плохо. Духовная и душевная близость были безграничны, понимали друг друга с полуслова, а то и без слов. Иногда наступало безмолвие, внешний мир замирал где-то вдалеке, представлялось: они первые люди на свете – Адам и Ева. Полнота жизни, любви переполняла, в пронзительные минуты единения, полета и невесомости, блаженной истомы, казалось, что именно сейчас забьется новая жизнь. Взрыв Вселенной – рождается новая звезда, а как же иначе? Но увы, увы…

     А потом, когда уже смирились и не ждали, появился Данилка.
     – Гуляйте, друзья, гуляйте, товарищи, знакомые и незнакомые, всех угощаю! Радость, радость у меня! Сын родился! Сын!
     И вот сейчас они сидят за праздничным столом и отмечают 16-летие Данилы. Именинник сияет, на руке поблескивают швейцарские часы – подарок родителей. А за столом ребята и девчонки – друзья по школе и танцам. У них подобралась своя компания. Если у тебя джинсы не той марки, или ты шнуруешь кроссовки – ты может быть и хороший человек, но здесь тебе делать нечего, ты – чужой на этом празднике жизни.
     К своим 16-ти годам Данила много повидал: он был в Париже и в Неаполе, Помпеи его не вдохновили – пыльные руины под палящим итальянским солнцем, то ли дело – миланские бутики, сэйлы. Там такие шмотки можно оторвать, что даже их пресыщенный портовый народ прикусит в досаде язычок.
     И если раньше Данилка за счастье почитал польскую обновку, то вот уже года два-три родители без него ничего из одежды ему не покупали. Он им объяснил, что они безнадежно устарели со своими представлениями «идет – не идет», он лучше знает, что сейчас модно, много вещей ему не надо, но те, что нужны – пусть будут отменного качества. И отец с матерью признали, что вкус у него лучше.
     Весь танцевальный народ был «слегка сдвинут» на шмотках. Но ведь Ниночка с Борисом не хотели, чтоб над их мальчиком потешались из-за «неправильной» одежды – и они приняли условия игры. Пусть одевается как хочет, лишь бы учился. А средства побаловать сына у них есть.
     Но вот как раз учиться Данила особо не рвался. У отца процветающее дело, а он – наследник. В тихих пустынных местах за городом отец давал ему порулить, и у него это неплохо получалось. Больше всего на свете ему нравилось ехать в открытой машине, небрежно держа руль одной рукой, хорошо бы еще мобильник в другую, чтоб болтать на скорости с друзьями. Но это пока мечты. Отец
обещал купить мобильник, если он поступит в столичный институт на экономический или любой другой факультет, – отец мечтал вырастить наследника.
     А в Москву Даниле абсолютно не хотелось, у него во рту появлялась оскомина при слове Москва. Как он куда-то уедет, если Карина здесь. Ему ведь каждый день нужно видеть бездонные карие глаза, влажный зовущий рот. А самое лучшее – чувствовать крепкое горячее тело в бешеном ритме латино.
     Но с родителями не поспоришь, тем более, когда у нее за спиной стоит Армия и ждет:
     – Не хочешь учиться, голубчик, и не надо. Иди ко мне, милый, не бойся. Нам рекруты ой как нужны, мы всех берем: беленьких, черненьких, с амбициями и без.

     Ниночка сидела у подруги в Москве. Вспоминали беззаботное студенческое житье, вспомнили и Ниночкины дыни, вся общага тогда сбежалась их пробовать. Приехал и однокурсник Артем Тарсов, он прослышал, что Ниночка в Москве и напросился в гости.
     Ниночка была его студенческой любовью: тогда при виде ее на него столбняк нападал, слова было не вытянуть. Против Бореньки с гитарой у него шансов не было. Свадьба Ниночки была приговором его любви.
     Конечно, у него уже давно была семья, подрастали две дочки, он был мастером на производстве, но где-то в тайниках сердца жила озорная студентка Ниночка.
     Сейчас по прошествии двадцати лет они изменились: и у Артема серебрились виски, и Ниночка была не та, – для всех, но только не для Артема. Он смотрел на милое лицо, и наглядеться не мог. Говорил только для нее и слышал только ее. Соглашался со всем, что она говорила. А она ничего не замечала, жаловалась, что муж хочет пристроить сына в технический вуз, а ему бы в модный бизнес, на
подиум – Данила высок, красив и артистичен, к тому же танцами занимается.
     – Да, да, как Борька не понимает, такого парня и к станкам. Ты, конечно права.
     И с грустью думал Артем, что упустил он тогда свою птицу счастья. Да что ж поделаешь?

     Поехал Данила в Москву. Учебники принципиально не брал в руки: завалю и вернусь в любимый Калининград. Но недооценил юноша папину хватку, он и ахнуть не успел, как был зачислен абитуриент Данила Шухов на 1 курс института. Отчаяние несколько смягчил новенький мобильник – звонить родителям, модель он выбрал сам.
Стоит задуматься, с кем лучше жить в общаге? С ребятами, что день и ночь корпели над учебниками, сдавали, волновались и поступили сами? Или с детками, которых пристроили добрые дяди-тети? Первые, конечно, с сермяжным рылом, а вторые – почти сливки общества. Совсем-то сливки за границей. Родителей проинформировали, что жилье двух типов, в-основном обычное: слегка обшарпанное за символическую плату, а одно крыло на третьем этаже на порядок дороже, элитное: метров побольше – народа поменьше, сантехника получше. Можно за свои деньги ремонт сделать, любую технику поставить, все запирается. Ниночка с Борей особо не раздумывали – конечно, элитное. Деньги внесли и на паях с другими родителями ремонт затеяли. Получилось любо-дорого, шторы римские – жалюзи уже не в моде, холодильник, телевизор, музыкальный центр. Учитесь детки!
     – А как быть с деньгами? Оставить сразу на семестр, на месяц? У парня опыта жизненного маловато, истратит или потеряет – будет сидеть голодный!
     Нашли соломоново решение: двоюродная тетушка будет выдавать племяшу определенную сумму каждую неделю. Заодно ему волей-неволей придется навещать родню, и родители будут в курсе данилкиных дел.

     Тетушка была в том возрасте, когда уже больше думают о душе, чем о мирских радостях. С годами она становилась все набожнее, переосмысливала жизнь и племяша старалась наставить на путь истинный.
     – Ты, Данила, Бога не забывай, и он тебя не забудет. В Москве соблазнов много, причащайся хотя бы раз в месяц – будет тебе помощь и защита.
    Данила обещал, потом оправдывался – не успел, дел много. Через год честно признался:
    – Что-то, тетя Нюра, у меня ноги в храм не идут.
     И тут же переменил тему:
     - А поедемте на Поклонную гору, посмотрите, как я на скейте катаюсь.
     Тетка всплеснула руками.
     – Страх какой, расшибешься еще, что я родителям скажу? У меня сердце не выдержит смотреть на твое лихачество. Нет, дружок, ты уж лучше причастись, мне так за тебя спокойнее будет. И про учебу не забывай, главное, занятия не пропускай, тогда тройку хотя бы за усердие поставят. Дружи с ребятами, вместе сдавайте, вместе всегда легче.
     Данила улыбнулся теткиным советам. Каждый остался при своем.

     К родителям Данила относился снисходительно, потребительски – а как еще могут относиться дети к родителям? – но с нежностью. Предки, конечно, безнадежно отстали от жизни, остались в своем времени, смешные чудаки с устаревшими словечками, типа «хипповать», «тащусь», «амбре», «хауз». Но люди они, безусловно, добрые – взяли двух ребят, воспитывают, хотя детки – не подарок.
     Данила втайне гордился успехами отца: батя начал с нуля, а сейчас у него процветающее производство, и еще наращивает объемы. Данька приехал на каникулы и не узнал базы. Отец поставил «новые окна», сразу стало просторней, светлее, «цивильней» – почти Европа! Конечно, что-то Данила сделал бы иначе, у него были на этот счет кой-какие соображения, не в части производства, а как деньгами распорядиться, «прокрутить» их и «наварить». Но отец пресек его доводы одной фразой: «Заработай и наваривай». Обидно, конечно, он же хотел как лучше. Но все равно, батя у него «молоток»!
     С мамой Даньке всегда было проще, легче. Она смотрела на сына любящими глазами, и он отвечал ей взаимностью. Они понимали друг друга с полуслова, а иногда и без слов, дышали в такт, сын был ее плотью, ее кровью.
     Ниночка никогда не позволяла себе усомниться в правильности решения, относительно приемных детей, как бы трудно не было, но перед сыном и мужем чувствовала свою вину, что усложнила им жизнь, чем-то обделяет их, излишне «напрягает». Им было так хорошо, легко втроем – та жизнь была счастлива и безмятежна.
     Когда она начала писать маслом свои картины, вкладывала в них душу, пытаясь передать настроение, а потом дарила родным, друзьям, знакомым, Борис с Даней с грустью посматривали на это расточительство – будто Ниночка отдавала по кусочкам себя. А иногда откровенно восставали: «Эту не дари, мы против». Данила пояснял: «Мам, люди приткнут куда-нибудь в дальний угол, не оценят, оставь лучше нам». Что говорить: ее сын ее понимал. Настя молчала, своего отношения не высказывала, один Николка бурчал: «Совсем с ума сошла, столько денег на краски переводит, на 400 рублей купила, лучше бы мне дала».

     Кое-как Данила отучился два курса, пару раз его чуть не отчислили, но вовремя приезжал папа, находил репетиторов, ходил по преподавателям, в деканат, одним словом, улаживал.

     Однажды поехала выручать сына и Ниночка. У Данилы был напряг с математикой: половину лекций он прогулял, не сдал в срок две контрольные и его грозились не допустить к экзаменам.
     В институте на кафедре Ниночка разыскала преподавателя Штейн Л.Ю., представилась. Математичка, оказалась, подтянутой средних лет женщиной в строгом костюме. Ее звали Лариса Юрьевна. У нее как раз была свободная пара, и они сели беседовать в пустой аудитории. Ниночка спросила, как можно поправить положение – как все родители, они с мужем хотят дать сыну высшее образование – а он, вырвавшись на волю, подзапустил занятия и теперь на грани вылета, если не уладится с математикой. А там армия и все вытекающие последствия. Лариса Юрьевна согласно кивнула, сказала, что как никто понимает Ниночку, она сама мать такого же оболтуса, но, Слава Богу, он заканчивает в этом году институт, другой факультет. Чего ей это стоило! Первые три года дались очень тяжело, стыдно было перед коллегами, только на четвертом сын взялся за ум, а к пятому вышел в лидеры и даже подумывает об аспирантуре. Так что пусть Ниночка не расстраивается, все у них наладится. А для таких случаев у них предусмотрен вариант: ей нужно будет оплатить через кассу дополнительные занятия. Четырех, она думает, хватит, так как одну контрольную Данила уже защитил, она его помнит, парень не без способностей. Она с ним позанимается, «натаскает», и экзамен он сдаст без проблем. Только время терять не надо, пусть Ниночка идет прямо в кассу, а они сегодня же начнут.
     – А нельзя прямо сейчас? Данила с тетрадями ждет в коридоре.
     – Можно, у меня еще час свободный.
     Довольные друг другом они расстались. Ниночка увидела сына:
     – Иди, занимайся, повезло тебе с преподавателем, кажется, уладила.
     Глаза Данилы удовлетворенно блеснули, он усмехнулся, спросил:
     – Сколько «эта» стоила?
     – Она – бесценна, а тебе должно быть стыдно, мал еще так говорить. Иди!
     Она пошла в универмаг и купила преподавательнице хороший французский крем от чистого сердца, как «мать – матери», Даниле ничего о подарке не сказала.

     В очередной раз Данила приехал на каникулы в родной Калининград. Только сейчас он понял, как отвык от родного города, как близка ему стала Москва. У него появились любимые места в столице: Охотный ряд и Парк Победы, – там и потусоваться можно, и на скейте оторваться, и вообще жизнь кипит. После Москвы Калининград казался меньше, провинциальнее. Но зато Данила узнал новость – многие из их танцоров перебрались в Америку вслед за их преподавательницей Нелли Павловной. Она выехала туда на ПМЖ, приглашала ребят, обещала помочь устроиться.
     Это было очень заманчиво. Недосягаемая, недоступная Америка, оказывается, была ближе и доступней, чем он думал. Можно для начала оформить визу на лето по студенческому обмену, потом спортивную, а там еще варианты появятся – зацепиться можно. Главное начать.
     Данила загорелся, он вспомнил как они с Артуром и Эрикой мечтали о путешествии в далекую Америку. А, оказывается, туда можно просто поехать, жить, работать. Фантастика!
     Данила ожил, появилась цель, он проявил кипучую энергию, предприимчивость, включил обаяние и … получилось!!! В руках у него загранпаспорт с американской визой.

     Боре затея совсем не понравилась, он уперся: «Не дам денег, не нужна эта Америка!» Но тут вмешалась Ниночка: «Не стой у мальчика на пути. Это его выбор! Пусть попробует быть самостоятельным. Не подрезай ему крылья». Против двоих Борис не устоял, скрепя сердце смирился – против любимых мы, вообще, бессильны. Данила улетел.

     Америка встретила неласково, хотя все началось замечательно. Нелли Павловна с сыном Юриком встретили его в аэропорту, отвезли к себе, сказали, что пока поживет у них. Будет помогать Нелли Павловне, ассистировать в школе танцев.
     Ему выделили гостевую комнату с маленькой верандой. Белый уютный домик, обшитый сайдингом, находился в предместье Нью-Йорка. Юрка повез Данилу показывать Манхэттен. Ребята были ровесники, хорошо знали друг друга, несколько лет занимались танцами в одной подгруппе, и сейчас были искренне рады друг другу. Толкались, пихались, смеялись.
     – Ты, ущипни меня, ущипни, я, что, правда, в Америке? Не сплю? – говорил Данила.
     – Правда, правда… – смеялся в ответ Юрик и щипал Даньку.
     Они затеяли веселую возню. Никто их не останавливал, улыбающиеся люди спешили по своим делам.
     – Ты, первым делом, покажи мне Бродвей и Центральный парк, и еще, я сам не знаю что, ты мне все покажи.
     – Ладно, ладно, не суетись, все успеешь посмотреть.
     Они поехали на Бродвей, и там Данька купил себе классную бейсболку сумасшедшего алого цвета, бродили по городу. Ночью он позвонил маме:
     – Мам, я счастлив, тут здорово, я Вас с папой обожаю. От Нелли Павловны Вам большой привет. Тут полно наших: и Ленка, и Толик, Юрка, само собой, и еще ребята, я еще всех не видел, только-только уехала назад Каринка. Ну, все, пока, спать хочу, это у Вас день, а здесь ночь, я тебе буду по ночам звонить, ночью тариф дешевле.
     Он отключился.

     А через три месяца разразился грандиозный скандал. Данька просто хотел получить на руки свою зарплату, папины деньги закончились. И тут Нелли Павловна сорвалась, высказала все, что думает: что он инфантильный, ни о чем не думает. Живет у них на всем готовом, хоть бы раз продуктов купил или поинтересовался сколько денег уходит на питание, за жилье не платит, это тоже недешевое удовольствие, в ванной запирается на четыре часа по ночам – льет воды «немеренно», и бойся за него, как бы не уснул и не захлебнулся, возвращается заполночь – ни с кем не считается, а они нервничают, не спят, им рано вставать, а он потом дрыхнет до полудня. Телевизор смотрит чуть не до утра, пару раз вообще уснул – не выключил. Им счет кругленький за электричество пришел. И еще про деньги спрашивает! Кто платить за все будет?
     Пожить в гостях неделю-другую можно, но три месяца – это хамство!
     В-общем, ей это надоело, пусть что-то ищет и съезжает от них!

     Данила был ошеломлен. Он считал, что он подарок для всех: красивый, веселый, воспитанный. А тут деньги, расчеты, как все низменно, мелочно! Нелли Павловна всегда была «гранд-дама». Что Америка с людьми делает! Все-таки пятьсот долларов она отдала. Данила принялся искать жилье, его было много разного, не устраивала цена. Прошло еще две недели.

     Перед ним простиралась Америка, он катил по ней из края в край на большой скорости, гладкое полотно стрелой убегало в даль.
     В открытой машине, как когда-то мечтал, Данила несся вперед на предельной скорости, даже мобильный был при нем, лежал в кармане – на таких скоростях не разговаривают по телефону. Вот она осуществленная мечта: Америка у его ног, вернее, под колесами. Вот она свобода!
     Пусть кто-то рвется покорять Москву, он покоряет Америку. Он – «крутой чел». Болтает по-английски на вполне приличном уровне – освоил за четыре месяца, а люди годами не могут освоить – мучаются. И жизнь налаживается: три дня назад они с ребятами на паях сняли жилье у пожилой четы американцев. Те были рады ребятам. Им было скучно одним, дети давно выросли, разлетелись по разным штатам, внуки навещали редко. Теперь же дом наполнился молодыми голосами, молодой жизнью, повеселел, встрепенулся. Ребята были улыбчивые, приветливые, культурные.
     С заработком у него тоже порядок: вот уже неделю они с Леной танцуют в ночном клубе, им даже разрешили по-
весить объявление, что они дают уроки для желающих совершенствоваться в танцах. Менеджер на них не нарадуется: их выступления пользуются успехом, в клуб потянулся народ. В местной школе танцев договорились ассистировать.
     Есть деньги – жить можно! Первым делом он взял машину напрокат, хочется же посмотреть Америку.
     Он, Данила, воплотил мамины мечты, утер нос снобаммосквичам. Он круче, он «сделал» Америку! Он улыбнулся и прибавил газу.
     Неожиданно что-то бросилось Даниле под машину, это был скунс, он решил перебежать пустынное шоссе, но не успел, мощный удар снес его, машина вильнула и на полной скорости врезалась в рекламный щит.
     Последнее, что увидел Данила: что-то темное метнулось под колеса, – инстинктивно он попытался избежать столкновения, машина сделала крутой вираж и слетела с шоссе, – прямо на него с бешеной скоростью несся рекламный щит. Данила зажмурился и взлетел. Боли не было. Он открыл глаза и увидел под собой искореженную машину, бессильное неестественно изогнутое тело, узнал свою алую бейсболку, купленную на Бродвее. Потом услышал мощный шум сильных крыльев, прекрасное лицо с любовью смотрело на него.
     – Это ты?! Мой ангел-хранитель! Я узнал тебя! Значит, я могу тебя видеть?
     – Теперь можешь. – Данила понял… и спросил:
     – Ты мог спасти меня?
     – Я спас!

     Плохие вести летят как на крыльях – на следующий день они получили страшное известие. Никто не хотел верить: ни близкие, ни друзья, ни знакомые. Они звонили в Америку, перепроверяли информацию, узнавали видел ли ктонибудь их мальчика собственными глазами.
     С ними связалась Нелли Павловна, она чувствовала свою вину, любила своего легкомысленного ученика, смерть перечеркнула все придирки и разногласия – осталось только горе и трагедия, непоправимость случившегося. И теперь она с жаром принялась хлопотать об отправке Данилы на родину.
     Борис в каком-то полуобморочном состоянии договаривался о кладбище, машине, еще чем-то, стараясь не думать о том, для кого он все это делает. В поле бокового зрения он все время держал Ниночку, болел за нее сердцем, как то переживет его отважная маленькая жена страшное событие, готовый в любую минуту подхватить, закрыть, защитить. Себя он защитить уже не мог… Нужно было просто научиться жить с этой бедой.
     Неделя до похорон, похороны и поминки прошли в полусне. Потом друзья и родня разъехались, а они остались, жизнь продолжалась и нужно было жить дальше.

     В чувство их привели дети. Во время скорбного марафона, детей «пасла» добрая тетка Нюра, приехавшая поддержать брата и невестку в свалившемся на них несчастье. И сейчас после похорон она осталась пожить с ними пока не придет в себя Ниночка и не оправится немножко Борис.
     Борис ушел с головой в работу, за это время накопился ворох нерешенных проблем, их нужно было решать. За ним стоял коллектив, от него зависел их «кусок хлеба», обязанности руководителя помогали ему справиться с горем.
     С Ниночкой было сложнее. Она не плакала – не могла. Лежала неподвижно на кровати, смотрела невидящими глазами в потолок. Нюра, а для Ниночки просто Аннушка, пыталась говорить с ней, уговаривала поплакать:
     – Поплачь, легче будет.
     Ниночка упрямо мотала головой:
     – Не могу, не получается…
     Аннушка незаметно хлопотала по дому, готовила, убирала. Николка таскал ей сумки с продуктами, Настя помогала убирать. Дети притихли, но по Даниле не убивались, а даже, как будто, с удовлетворением приняли страшную весть. Теперь они одни, ушел из жизни обожаемый родителями старший брат. То, как расправились дети – свободнее стали вести себя, не оплакивали Данилу, резануло Ниночку, заставило встрепенуться и приглядеться:
     – Нет, это мне только кажется. Неужели, они в душе рады? Неужели, все долгих одиннадцать лет они сравнивали? Не может быть!
     Но, когда еще через неделю, Николка где-то достал и стал включать на полную мощность песню «о последнем крике и визге тормозов», перематывал и включал по новой – ей стало не по себе. Ниночка заставила себя выйти из оцепенения и встать.
     – Выброси сейчас же эту дрянь, как тебе не стыдно?
     – Что ты? Что ты привязалась? Слушаю, никому не мешаю, мне песня очень нравится, душевная.
     Что с ним, драться что ли? Кассету Ниночка все-таки выбросила.
     Аннушка со спокойным сердцем поехала домой – выкарабкивается родня из омута.

     А тут еще новая напасть – Настя не пришла ночевать. Пошла к подруге на день рождения и с концами. Хоть бы предупредила. Они всю ночь места себе не находили, догадки одна страшней другой приходили на ум, пили вдвоем сердечное, успокоительное – лекарств теперь в доме было навалом. Что может случиться ночью с хорошенькой семнадцатилетней девушкой, вырастили дочку, все как в присказке «маленькие детки не спят, а с большими сам не уснешь». Большая-то она большая, а мозгито детские, непуганая, как бы чего не случилось.
     Утром пришла улыбающаяся, довольная. «Хороший, – говорит, – День рождения получился». Они на нее накинулись: «Почему не позвонила? Они чуть с ума не сошли!» А она: «Это за городом, на даче, там и телефона-то нет». До этого про дачу молчала, они б ее не отпустили. Обняла их, успокаивает: «Пап, мам, не волнуйтесь, что со мной может случиться?» А по лицу видно, что довольна, что родители так о ней заботятся.
     Через три месяца пропала на три дня. И опять валерьянка, сердечное, заявление в милицию. А ей как с гуся вода: «Все гуляли, и я гуляла, вы мне не указ, я уже взрослая. Воспитывают, воспитывают, достали уже, уйду от вас в интернат, если не отстанете». Ну, Ниночка не выдержала, взяла ремень и выдрала ее по наглой попе, пять раз хлестнула всего, но больно:
     – Меня не жалеешь, себя не жалеешь, хоть отца пожалей, мужика чуть инфаркт не хватил, бессовестная ты девчонка.
     У «бессовестной» все-таки совесть проснулась, расплакалась, прощения попросила.
     Прошло полгода, и Настя объявила, что беременна от конопатого рыжего Пашки, это три месяца назад было, рожать будет, потому что убивать ребеночка грех, а замуж не пойдет, она Пашу уже не любит, теперь ей нравится Вовка. Ниночка поговорила и с Пашкой – сказал, что готов жениться хоть сейчас, и с Вовкой – тот только вытаращил глаза. В-общем стали они с Борей ждать внучка, а дождались внучку.
     Как-то в выходной Борис усадил Ниночку в машину, и они поехали как когда-то за город на озера. Вновь они были вдвоем, хотя лучше бы втроем, но это была запретная тема. Вдруг заполоскались на солнце крылья, и один за другим на водную гладь опустились пять лебедей. Они сложили белоснежные в жемчужных переливах крылья и поплыли – это было очень красиво, как в сказке. Ниночка с Борисом залюбовались.
     – Постой, я сейчас хлеб из багажника достану, покормим, – сказал Борис и пошел к машине. Вдруг один из лебедей отделился и поплыл к Ниночке, он подплыл на максимально близкое расстояние, проплыл мимо и, проплывая, обернулся, глянул почти человеческим взглядом.
     Сердце Ниночки захолонуло:
     – Это Данила, мне знак посылает, – подумала Ниночка.
     Птица как бы кивнула в ответ, царственно изогнув шею.
     – Да, это Данила, его грация, его стать, молодой, непарный. Лебедь мой белый, куда же ты улетел, на кого ты нас покинул?
     Вернулся Борис с хлебом, но птицы есть не стали, поднялись и улетели.

     Еще через год Борис и Ниночка сидели в военкомате, смотрели представление. Военком спрашивал:
     – Ну-ка, Николай, скажи нам: на дереве сидело 5 ворон, 3 улетели, а 2 потом вернулись. Сколько их стало?
     Никола сделал бессмысленное лицо: взгляд застыл, рот в умственном напряжении открылся, из него потекла тоненькая струйка слюны.
     – Ну, думай-думай, не торопись, – благодушно сказал полковник.
     Слюна побежала быстрее, кулаки Николы сжались, на лбу набрякла жила. Полковник удовлетворенно повернулся к Ниночке и Борису:
     – Ну вот, видите? Куда его в армию брать. У нас и заключение психоневролога есть. Так что забирайте своего хлопца домой.
     Они пошли, на аллее за военкоматом Николай принялся хохотать:
     – Что, родители, не удалось сбагрить меня в армию? А то выдумали на День рождения на 18-летие сумку дорожную подарить. Я сразу Вас понял, не дурак.
     – Не дурак ты, точно, – сказал Борис, – дураки, похоже, мы.
     И тогда Николай развернулся и быстрым шагом направился обратно в военкомат. Зашел в кабинет:
     – Вы простите меня, товарищ полковник, четыре вороны стало, это я пошутил, признаю, что шутка дурацкая. Отправьте меня служить! Хочу служить в армии – мир посмотреть, себя испытать. А учиться не хочу, я среднее еле-еле получил. Психоневролог с маминых слов свое заключение сделала, когда мама ей на жизнь жаловалась. Мамы – они народ эмоциональный, Вы это лучше меня знаете. Так что отправляйте, не бойтесь, дурить не буду. Это кровь во мне играет. Я ж – молодой!
     Полковник чуть со стула не упал, подумал:
     – Вот ловкач, а «говорит, как пишет». Вот тебе и идиот! Но парень вроде неплохой. Бог с ним, будет ему армия!
     И поехал Николай служить.

     Прошло еще два месяца. Борис по делам приехал в Москву, Ниночка напросилась с ним проведать Аннушку.
     Они ехали из аэропорта в машине и с интересом отмечали, как от приезда к приезду меняется Москва, считали, что столице с градоначальником повезло, хотя пресса и поругивала Лужкова за новоделы. Было видно, что мэр свой город любит: перед ними расстилался большой европейский город с современными офисами, хорошими транспортными развязками, цветочными газонами, парками и фонтанами.
     Борис поехал на деловую встречу, Ниночки решила сходить на дневной спектакль.
     Ниночка сидела в боковой ложе Большого театра, окидывала взглядом зал.
     В первый раз на оперу Ниночка попала с мамой и братом в 13 лет и очень скоро поняла, как она изматывает и переворачивает душу, ходишь после нее неделю больная, зато потом еще сильнее хочется жить, глубже понимаешь людей, сопереживаешь им больше. За это она ценила оперу, особенно любила отечественную, русскую: тяжелую и трагическую. Вот уж где настрадаешься и выходишь обновленная. Ей очень нравился анекдот, услышанный когда-то. «Двое друзей пошли в консерваторию, смотрят, а половина слушателей в зале сидит с нотами. Спрашивают: « Что это они?» Им отвечают: «Они оркестр по партитуре проверяют». «А почему у других нет?» «А они наизусть произведения знают!»» Ниночка очень хотела бы жить в таком обществе, но это мечты; пока же всякий раз приезжая в Москву и Питер, Ниночка обязательно шла в Большой и Мариинку наслаждаться высоким искусством. И даже была благодарна жучкам-перекупщикам, что может купить у них билет на любой спектакль и на любой день. Борис сопровождал жену редко, работы было невпроворот, а «напряга» ему и в жизни хватало.
     Единство речи и музыки – союз очень сильный. Поэзия сама по себе высокое искусство – квинтэссенция мысли и чувства, пронзающее насквозь. А музыка – высокая классическая охватывает и покоряет душу даже без слов.
     И сейчас, в тяжелый момент жизни, Ниночка музыкой спасалась. В своем городе ходила в филармонию, на концерты заезжих артистов, а бывая в Москве и Питере: в консерваторию, Зал Чайковского, Мариинку, Большой –
везде, куда при случае удавалось попасть – на все подряд, располагалась в кресле и слушала, не дыша. Душа то возносилась к небесам, то падала в преисподнюю, была такая лавина чувств и звуков, что она поняла – она – не одинока, она – не исключение, все люди подвержены невзгодам и потрясениям, иногда чудовищным, но жить дальше надо, – она осталась жить с вечной благодарностью музыке.
     Ниночка пыталась слушать записи дома, но поддержки не находила, Николка сразу включал в своей комнате что-нибудь разухабисто-блатное на полную мощность, – а к его отъезду она еще не привыкла.

     Сегодня ей повезло: знакомая кассирша достала Ниночке билет на «Летучего голландца» Вагнера в исполнении Мариинки. Дирижировал Валерий Гергиев. Спектакль начался. Великолепная мощная музыка в исполнении замечательно слаженного высокопрофессионального оркестра потрясали. Слезы навернулись на глаза. Сколько должно было сойтись в судьбах множества людей, включая Вагнера и этих музыкантов, чтоб сейчас состоялось это выступление. А голоса?!! Мурашки по коже. Велик Господь, велики творения его. И она, Ниночка, в зале! Все не случайно, для нее эта музыка, этот оркестр, звуки обрушиваются, увлекают в водоворот и освобождают душу. Ниночка погрузилась в музыку. Она думала, как тесно переплетены жизнь и смерть! На размышлениях о смерти во многом построена философия. От осознания смерти острее ощущаешь все проявления жизни, болезненнее чувствуешь, что окружающая красота не навсегда, ценишь жизнь дороже. Может быть, любишь то, что боишься потерять? Да, ей есть что терять, но самое дорогое в этом мире для матери – сына она уже потеряла. Она вспоминала свои слова:
     – Мы не такие плохие, чтоб нас так наказывать, и не такие святые, чтоб нас так испытывать. Тогда как же так получилось? Как это все понять? Как теперь жить? К чему были болезни сына, бессонные ночи, танцы, учеба? Столько сил потрачено, чтобы вырастить! А он? Человек рос, мучился, что-то для себя понимал и совсем не пожил, 20 лет – не срок!
     С такими вопросами Ниночка пришла в храм. Все, что ей говорили, проходило мимо сознания, пока совсем недавно она не услышала фразу, которая задела в ней какую-то струну.
     – Дети даны нам от Бога на подержание, – сказала ей в храме старушка, когда Ниночка ставила свечу за Данилу.
     Сейчас она это обдумывала. Как хорошо сказано! Просто и мудро! Подержали – лети птичка! Дети часто разлетаются из родного гнезда. Когда-то так вылетели они с Борисом. Это естественно. Противоестественно, что их Данечка улетел так далеко. Сначала за моря и океаны – она этому радовалась и хоть и побаивалась за него, радовалась, что сын становится самостоятельным, – потом еще дальше, в поднебесье. Улетел так далеко, что не коснуться, не услышать, не увидеть…
     А на сцене шел заключительный акт. Тонул «Летучий голландец», но это была не гибель, а освобождение. Любовь спасла души от вечного проклятия. Корабль тонул, но души взмывали вверх. Великая музыка Вагнера, трагичность переживаний – вынести это было невозможно. Рыдания, так долго сдерживаемые, вырвались наружу, Ниночка плакала. Мощный хор, последние аккорды. Несколько секунд тишины – высшая награда! И потом шквал аплодисментов! Ниночка тихо вышла из зала.

     Ниночка шла по улице, и в ней совершался переворот. Она вспомнила «небо Аустерлица», над ней было такое же: серое, но не тяжелое, свинцовое, давящее – как в эти два долгих года, а высокое, возвышающее, манящее – милосердное. Где-то там был ее сын, ее Данечка, она на это очень надеялась, она чувствовала его. Теперь ей не страшно умирать – за чертой ее ждет сын. Хорошо, что они тогда крестились, иначе пережить случившееся было б невозможно. Только надежда на встречу давала силы жить. После страшного известия она окаменела, не верила, что все происходит с ними. Плакать не могла. И вот сейчас впервые плачет, отходит, возвращается к жизни. Слезы текли по ее лицу, но она их не замечала, не отирала. Это были слезы светлой радости, облегчения, а потом пространство вокруг нее забилось, запульсировало появился ритм, и сами собой пришли строки:

     Зачем ты ушел, сыночек,
     В надзвездные края?
     Жизни теплый комочек,
     Частица бытия.

     Зачем пережить на свете
     Было суждено
     Мне дитятко родное,
     Сокровище мое?

     Ты – продолженье рода,
     Ты – будущего миг,
     Утерянная надежда,
     Оборванный мой крик.

     Ты – целый мир потерянный,
     Ты – в мир иной гонец,
     Угасший преждевременно
     Отчаянный юнец.

     Познал ли блаженство вечное?
     И что там за чертой?
     Дадут ли родным страдающим
     Увидеться с тобой?

     Вопросы без ответов
     Теснят и теснят мне грудь,
     Позволь хоть во сне, сыночек,
     Мне на тебя взглянуть.

     Сказать, как истосковалось
     Разбитое сердце мое,
     Прижать тебя, милый, к сердцу…
     Уж сердцу не будет темно…

     Она выполнила свой материнский долг. На Урале служит Николка – ей уже благодарность командир части прислал, получили фотографию на фоне знамени части. Растит дочку Настя, ее назвали в честь бабушки Ниной. В журнале опубликовали репортаж с ее последней выставки, посвященной сыну.
     Впереди их с Борей ждет новая неизведанная жизнь, горе еще больше сблизило их. Они выстояли, выдержали этот удар судьбы. Сколько кругом мечущихся, ищущих утешения, они могут помочь, подсказать. Впереди еще столько всего…
     Она и не заметила, как оказалась на бывшей улице Герцена рядом с маленьким белым храмом Малого Вознесения. Сердце дрогнуло: здесь когда-то служил милый ее сердцу батюшка Геннадий. В память о батюшке вокруг росли розы, их он когда-то собственноручно посадил, видимо, за ними заботливо ухаживали, сейчас они поднялись, окрепли. Недалеко на бывшей улице Неждановой находится храм Воскресения Словущего, где батюшка ее когда-то крестил. Храмы в городе напоминали корабли, плывущие посреди житейского моря. Ноевы ковчеги, где можно спастись от любых бурь, даже в огромном мегаполисе – тихие пристани с тысячелетними традициями. Вокруг деловито спешили люди, у каждого своя судьба, свой путь. Они рассеянно скользили взглядом по Ниночке и устремлялись дальше. Ниночка тихо улыбалась, в этот момент она любила всех, всем сострадала, собственная боль отступала, растворялась. Она вошла в храм…