Деловая поездка

Рассказ Светлой памяти Андрея Дмитриевича Сахарова посвящается от покаянного автора.


Все пропитано сыростью. Под ногами чвакает даже в городе.
А уж на поселочных дорогах... Листья делаются скользкими от долгого лежания в лужах. Если неосторожно наступить - можно шмякнуться. В лицо дождь вперемешку со снегом... Изо рта парит, а нос, сколько не вытирай влажным уже платком, все равно не просыхает... В такую погоду хорошо сидеть дома перед телевизором, забравшись с ногами на диван. На придвинутом столике горячий чай, вазочка с земляничным вареньем, аккуратно нарезанные ломтики лимона и еще что-нибудь такое, чего ужасно хотелось в детстве, но почему-то было нельзя. В жизни человека обязательно бывают вечера, когда все это такое простое и реально досягаемое становится вдруг пределом тщетных мечтаний.
Это ощущаешь острее, когда обувь недобротна и плащ не соответствует погоде. И ведь мерзнешь лишь потому, что по календарю вроде еще не сезон ходить в пальто. Странный феномен. Ты ведь давно абсолютно гражданский человек и никто с утра не объявлял, что форма одежды в гарнизоне номер четыре, что одевшись по форме пять всенепременнейше получишь взыскание...
Ветер такой же холодный и резкий, как ответ начальника, который тебя за что-то очень не любит. Главное непонятно откуда он дует, как не повернешься - все мокрые пригоршни в лицо... В окнах горит уютный свет. Так хочется оказаться за одним из них, все-равно за каким, лишь бы там поняли, что тебе очень холодно и тоскливо. Но ты идешь к платформе электрички, уже заранее зная, что сейчас что-то произойдет и движение прервется. Тогда придется стоять на продуваемой платформе, проклиная старого маразматика, решившего не позднее сегодняшнего вечера прочитать рукопись, как будто нельзя было этого сделать четыре месяца назад. Но тогда ему было не до нее дачный сезон... И потом, нельзя же сразу, чтобы смерд не возомнил...
От мысли, что после часа езды нужно идти, минут двадцать в полной темноте по хлюпающей дороге, становится особенно мерзко.
Потом будет негостеприимная прихожая, тысячи никому не нужных извинений. Они даже не предложат раздеться и выпить горячего чая. Домашние, обронив "здрасте", будут смотреть как на назойливого просителя, что не дает отдохнуть даже дома!.. Как будто не сам он назначает тебе эту дурацкую поездку с таким видом, как будто дарит "Мерседес".
Ведь все это вспомнится на каком-нибудь очередном юбилее кем-нибудь наиболее велеречивым, что, мол, "... не покладая рук, не считаясь с личным временем, буквально не щадя себя, буквально сгорая!!!..." Скорее всего и читать-то не будет. Он же знает, что прибавить или убавить просто нечего. Ну, может быть, в нескольких предложениях слова местами поменяет. Из-за этого придётся на машинке перепечатывать те страницы...
А потом будут говорить о вкладе... и аплодировать стоя.
А он скромно скажет с трибуны: "Это не я один, это мой коллектив... Это общая награда (взгляд на свой лацкан) ... И на пенсию не собирается, хотя уже давно не соответствует. Один только апломб и остался...
Низкорослый мужчина в неловко напяленном берете и плаще с поднятым воротником шёл ссутулившись, отчего казался ещё меньше. У него было продолговатое лицо с бороздами ранних морщин. Он поддерживал под низ потертый портфель с обмотанной изолентой ручкой.
Предчувствия его не обманули. Там, где висело расписание, ветер трепал листок: "Электрички 19-50, 19-56, 20-30 - отменяются по техническим причинам". Он даже не подосадовал, настолько был к этому готов.
Толпа быстро увеличивалась и пропорционально нарастало возбуждение. Дребезжала гитара. Ломкий юношеский голос фальшиво пел:
"...А ты ушла, и я один.
Ты вспомни летние цветы.
Моя тоска меня гнетет
И сердце больше не поёт.
А ты ушла, и я один.
Ты вспомни той любви цветы.
Моя тоска меня гнетет
И сердце больше не поёт..."
Рядом двое обменивались впечатлениями о вчерашнем матче.
Обычно он спокойно относился к матерщине, но когда чья-то речь изобиловала ею в присутственных местах, ему становилось тоскливо... И даже не от самих слов и их смысла, а от сознания, что он никогда не решится подойти и попросить не материться при женщинах и детях... Голоса болельщиков воспринимались как плевки, но он не отошел в сторону, как делал обычно, вдруг поняв, что будет чувствовать себя еще гаже, если ретируется...
Толпа беспокойно зашевелилась. Электричка вылетела из серой пелены, оглушительно свистя, проносилась вдоль переполненной платформы и когда уже показалось, что состав промчит мимо - остановилась.
В какой-то момент он побоялся, что его сомнут, или оттолкнут в сторону и он опять не уедет. Но ему повезло, и он оказался прямо перед дверью...
Из вагона хлынули люди. Они с руганью продирались сквозь узкие коридоры желающих занять их места, толкаясь кейсами и мешками. Стоящие снаружи, устремляясь в вагоны, казалось, хотели затащить выходящих обратно. Две толпы с еще большим ожесточением стали продираться сквозь друг друга, как только голос с плохой дикцией скороговоркой произнес: "Двери закрываются, осторожно". Прием давнишний и нехитрый, но на него почему-то всякий раз попадаешься, досадуя при этом на толкающуюся и орущую человеческую массу... У каждого ощущение, что дверь и вправду неумолимо закроют, безжалостно придавив тех, кто не успел войти всеми частями тела. От этого шум и толкотня усиливаются...
Свободных мест было довольно много, и он прошел в середину вагона, к окну. Людской вал бился в раздвижных дверях, заполняя вагон... Электричка уже тронулась, а люди все не могли успокоиться, менялись местами, убирали из проходов мешки и сумки-тележки. Бесцветный голос скороговоркой произнес: "Поезд следует со всеми остановками".
Оглядевшись исподтишка вокруг, он почувствовал облегчение от того, что рядом в проходе не стоит кто-нибудь пожилой или беременный. Он уже заранее знал, что в этом случае все равно некоторое время сидел бы, делая вид, что не замечает и кожей чувствуя, что на него все смотрят и видят, что он видит...
Промаявшись пол-перегона он все-равно бы встал, проклиная того, кому уступил и себя за весь этот моральный и физический дискомфорт... Особенно если бы на это место плюхнулся полупьяный верзила.
Он прикрыл глаза, наслаждаясь теплом и сознанием того, что начало поездки приближает ее конец. Через некоторое время, угревшись, задремал, положив подбородок на портфель... Он видел какие-то обрывки сновидений, в которые вплетались идиотские слова самодельной песни, громкий хохот, чесночный запах колбасы и все то, что можно услышать, увидеть и унюхать в междугородный электричке...
Проснулся от резкого толчка... Вздрогнул, но состав уже снова шел ровно. Потянувшись, он пошевелил отогревшимися пальцами ног... Посмотрел в темное окно. Мимо пробегали огни и огоньки. Ухнул из темноты встречный состав и его светящиеся окна замелькали перед глазами широкой прерывистой полосой.
Взглянул на циферблат часов и его кольнуло беспокойство.
За сорок с лишним минут, кажется, не было ни одной остановки... Никто вокруг не выказывал волнения. В дальнем конце вагона бренчала расстроенная гитара и несколько голосов, стараясь перекрыть шум движения, пели фальшиво и задорно... Где-то впереди надрывался ребенок... Соседи напротив, разложив на чемоданчике колбасу, хлеб и помидоры, закусывали, один смахнув проступившую слезу, другой густо покраснев, третий - выдохнув воздух сквозь собранные хоботком губы и пряча в приоткрытый кейс стаканы и пустую бутылку.
Сосед рядом всхрапывал, откинув голову на спинку скамейки и полуоткрыв рот. В отсеке напротив играли в засаленные карты... Не решаясь обратиться к только то выпившим мужикам, он развернулся назад и спросил у чьего-то затылка: "Вы не скажете, какая следующая станция?" Затылок, не оборачиваясь ответил: "Не-а ..." Поискав глазами у кого бы еще спросить и не найдя больше никого, обратился к жующим соседям: "Вы не скажете, какая следующая станция?" Тот, что сидел напротив, подбирая языком между нижней губой и челюстью крошки, отрицательно мотнул головой...
Он повернулся к стоящему в проходе парню в самопальной куртке с полуосыпапшейся надписью "Adidas": "Вы не знаете, почему не останавливают? Уже столько едем..." Тот пожал плечами... Уже начиная серьезно тревожиться он спросил у откупоривающего новую бутылку соседа: "А вы куда едете?" Тот встревоженно вскинул глаза, потом почему-то осмотрелся вокруг и, переглянувшись со своими спутниками, сузил глаза: " А тебе чего? Ты что, топтун?!" - Нет (хотя не понял, что тот имел в виду) ... Но почему ни одной остановки? Ведь больше сорока минут едем...
Стал выбираться в проход через чьи-то ноги и баулы... В тамбуре о чем-то спорили. Было накурено... Он сказал вслух ни к кому в отдельности не обращаясь: "Объявляли, что со всеми остановками, а едем-едем, ни одной не было... В чем дело?.." Никто не отреагировал.
Он двинулся вдоль вагонов, прижимая к себе портфель. Когда уперся в глухую дверь, понял, что оказался в голове состава. Подергал ручку, потом стал стучать. Еще раз опустил вниз ручку, налегая плечом на дверь... Вдруг она распахнулась, и он оказался перед другой, приоткрытой... Войдя в кабину увидел, что она ... пуста. В ветровое стекло бился мокрый снег, сметаемый щетками. Навстречу летели семафоры и шлагбаумы, за которыми терпеливыми вереницами стояли машины с зажженными габаритными огнями. Замелькали людские фигуры на пролетающей мимо платформе. Он попятился и, оказавшись в тамбуре, чуть не упал, так вдруг дернуло вагон. От толчка дверь захлопнулась. Опомнившись, он кинулся к ней и снова задергал ручку, наступив на упавший портфель... Бросаясь на дверь всем телом, он замолотил в нее кулаками. В тамбур вышел милиционер.
- Гражданин! В чем дело?! Вы что, выпили?! - Там никого нет! Там машинистов!!... Нет!!! Она не останавливается!!! - Гражданин! Предъявите документы! - Какие документы?!! Мы сейчас все в дребезги-и-и-и!!! Он ринулся к стоп-крану, но милиционер профессиональным движением перехватил протянутую руку и резко завел за спину.
От боли и отчаяния он закричал... В дверь протиснулись любопытные. Он рвался из рук милиционера: "Люди!! Товарищи!!! Вы с ума посходили все?!! Мы каждую секунду погибнуть мо-о-ожем!!! Там же никого нет!!! Стоп-кран же-е-е!!!" Несколько добровольцев кинулись помогать милиционеру. В вагоне зашевелились. Женский голос выкрикнул: "Господи! Да что же это!? Драка, что-ли?" Спокойный мужской отозвался: "Да просто переложил малеха... С кем не бывает?.." В вагоне сразу успокоились. Картежники продолжили игру. Открывшие глаза опять их закрыли. Прекратившие жевать снова заработали челюстями...
Между тем в тамбуре все стихло. Открылась дверь и появился растерянный милиционер: "Товарищи! Здесь есть врач?!" Молодой мужчина спортивного вида вскинул голову. Красивая спутница схватила его за рукав: "Костя! Не ходи! Это пьяный!" Врач мягко отстранил ее руку и стал пробираться вдоль вагона...
Он лежал на грязном заплеванном полу в распахнутом порванном плаще. В испачканных волосах запуталась шелуха от семечек и окурок... Врач наклонился над его лицом.
- Перегаром не пахнет.
Милиционер стоял с виноватым видом: "Он стоп-кран хотел совать на ходу... Я его не бил... Только держал... Он орет... Я думал пьяный, а правда, не пахнет... Может наркоман?.. Он… это... потом упал... не шевелится. Чего с ним?.." Синева разлилась по лицу лежащего. Врач пытался найти пульс на шее... Приподнял одно веко и вдруг, выхватив из кармана аккуратно сложенный белоснежный носовой платок, набросил на лицо мужчины. Зажал нос, отогнул голову и стал через платок вдыхать ему в рот воздух... Потом сложив ладони, толчками начал нажимать на грудную клетку. Периодически он останавливался и зачем-то приоткрывал глаз, один раз даже нажал двумя пальцами на глазные яблоки. Движения его ускорились. Лицо приняло страшное выражение, и он что-то бессвязно выкрикнув с размаху ударил кулаком в грудь незнакомца. Наконец встал с колен, не обращая внимания на грязные мокрые пятна на брюках и полах модного пальто.
- Он умер... Скорее всего это кардиогенный шок... Больные бывают возбуждены, неориентированы в обстановке, мечутся, кричат... Он, видимо, был очень болен...
- Что теперь делать! - Милиционер беспомощно оглядывался...
- Нужно снять его с электрички - произнес кто-то...
Милиционер стал вдруг собранным: "Так, какая следующая станция?" Люди недоуменно переглянулись и не сговариваясь посмотрели на часы. Милиционер решительно подошел к двери кабины, сильно постучал крепким кулаком... Подождал... Ответа не последовало. Он стал стучать еще громче, другой рукой дергая ручку. Дверь была глуха... Остановившимися глазами милиционер посмотрел на мертвого и перешагнув через него взялся за стоп-кран... Поезд мощно тряхнуло. Шипение и скрежет слились с криками падающих... Милиционер сильно стукнулся головой о переборку. Врач, не удержавшись на ногах, повалился на труп. Сверху его придавил еще кто-то...
В одном из вагонов шум перекрыл зычный мужской голос: "Перепились, что-ли?! Рога обломать козлопасам!!!".
29.10.88.
МОСКВА.