Догонялки-5. Цари и султаны в xv-xvi вв

Оглавление
Многоликая Русь
Падение Второго Рима
    Флорентийская уния
    Стамбул, не Константинополь
    Московские амбиции
Европейцы открывают Московию
    Первые контакты
    Замена «окна в Европу»
    Первые европейцы на московской службе
Время Ивана Грозного и Сулеймана Великолепного 
    Начало русско-турецких войн
    Московию открывают англичане
    Модернизация Ивана Грозного
    Ливонская война, или «бей своих»
Русь не великая
    Шляхетские вольности
    Православная церковь в ВКЛ
    Православные братства
    Брестская уния
    Русское книгопечатание
    Русское просвещение
Московия от Грозного дол Романовых
    Венец над Третьим Римом
    Европеизация при Фёдоре Иоанновиче и Годунове
    Визит Флетчера
    Царь Дмитрий
   

МНОГОЛИКАЯ РУСЬ   

Величия и славы достигали  народы, которые хорошо учились.
Но в ходе обучения нужно было постоянно общаться с «учителем». Между тем «семейные условия» у всех народов были разные. Одни жили вблизи старых цивилизаций, другие – в глуши, среди себе подобных дикарей. Средства передвижения в течение тысячелетий оставались примерно на одном уровне: на суше – лошади, верблюды, ослы и мулы, на море – гребные суда и парусники. С таким транспортом далеко не уедешь и не уплывёшь. Поэтому научиться чему-то можно было только у близких соседей.

Средиземноморский регион с его удобством мореплавания и разноплеменным населением давал уникальные возможности взаимного обучения. Финикийцы и критяне учились здесь у египтян и вавилонян, греки – у критян, финикийцев и опять же у египтян и вавилонян, римляне – у греков, кельты и германцы – у римлян, арабов и евреев. Перенимали знания, навыки, обычаи, привычки, видоизменяя их в соответствии со своими национальными характерами. 

Обучение длилось веками. Европейским варварам, разрушившим Римскую империю, потребовалось около тысячи лет, чтобы освоить античное  наследие и двинуться к новым вершинам. Только в XI-XII вв. массы европейских мирян потянулись к образованию. Гвиберт Ножанский, родившийся на севере Франции в 1053 году, т. е. за год до смерти Ярослава Мудрого, писал в автобиографии: «Незадолго до моего детства, да, пожалуй, и тогда ещё,  школьных учителей было так мало, что в маленьких городках найти их было почти невозможно, а в больших городах – разве что с великим трудом. Ла если и случалось встретить такого, то знания его были столь убоги, что их не сравнить было даже с учёностью нынешних бродячих клириков». В XII веке в христианской Европе возникают первые университеты.
А ведь предки итальянцев, французов, испанцев жили на территории Римской империи, – можно сказать, прямо «в школе», среди «учителей», «старшеклассников» и разбросанных всюду «учебных пособий». 

Несмотря на раздробленность, на развалинах Римской империи сложилась единая западноевропейская цивилизация. Её основные отличительные черты:
1) разделение общества на сословия, каждое с определёнными неотъемлемыми правами;
2) элементы муниципального самоуправления,
3) господствующее положение единой римско-католической церкви;
4) общая политическая система, признающая авторитет римско-германских императоров,
5) усвоение римского культурного наследия,
6) общая  борьба с мусульманами и викингами. 

Римские традиции проявлялись во всём. В богослужении, в занятиях литературой и наукой использовали латинский язык. Страны, народы, государственные должности и единицы измерения имели латинские названия. Огромным авторитетом пользовалось римское право. Германские короли именовали свою империю Римской и время от времени наведывались в Рим, чтобы короноваться императорской короной.

В восточной части Средиземноморья господствовала греческая культура, более древняя, чем римская. Однако и тамошняя империя, населённая греками, армянами, славянами, фракийцами и пр., именовалась Царством римлян – ;;;;;;;; ;;; ;;;;;;; (название «Византия» появилось уже после её падения). Свою столицу Константинополь ромеи считали вторым Римом. Эпизодически в Восточной Европе появлялись и другие претенденты на римское наследство, например, болгарский царь Иван Александр, племянник византийского императора, объявивший свою столицу Тырново новым Константинополем. Больше того: турецкий султанат, возникший на отвоёванных у Византии землях, назывался Румским, т. е. Римским.

Русь, удалённая от основных очагов древних цивилизаций, с редким и многонациональным – славянским, финно-угорским, балтским, тюркским (в том числе кочевым) населением, разбросанным на огромном пространстве, с точки зрения учёбы находилась в заведомо проигрышном положении. В XIII веке большая часть русских земель вошла в состав державы монгольских ханов. Для европейцев к востоку от Польши начиналась теперь гигантская Тартария.

На территориях бывшей Киевской Руси складываются несколько крупных государственных образований, более того – несколько историко-культурных зон. 

Литовские князья из династии Гедиминаса в борьбе с Тевтонским и Ливонским орденами сколотили «Великое княжество Литовское, Русское, Жемайтское и иных» (ВКЛ). Оно включало часть литовских территорий, все белорусские, а также киевские, переяславские, подольские, чернигово-северские и другие земли бывшей Киевской Руси. Одни княжества подчинялись Гедиминовичам более-менее добровольно, другие (например, Смоленск) после долгих войн; при этом Жемайтия – западная часть современной Литвы, крепче других державшаяся за языческие традиции, окончательно покорилась вильнюсским правителям значительно позже – в XV веке.

Галицкое и Волынское княжества изначально имели тесные связи с Польшей и Венгрией, а позже с Великим княжеством Литовским. По соглашению 1352 года Волынь осталась за Гедиминовичами, а Галицкая земля со столицей во Львове попала под власть польских королей, что навсегда превратило ее в особый культурно-исторический регион.

Весь север современной Европейской России занимала Новгородско-Псковская земля. Здесь в IX-X веках была наибольшая концентрация  варяжского (скандинавского) населения, быстро смешавшегося с многочисленными словенами и более ранними местными насельниками –  финнами и балтами. В начальной русской летописи сказано: «И от тех варяг прозвалась Руская земля, новгородцы, те люди новгородцы от рода варяжского, а прежде были словене».

А в Залесье, на северо-восточной окраине распавшейся Киевской Руси, тесня соседей, ширилось и крепло Великое княжество Владимиро-Суздальское. Под властью татаро-монголов Владимирский великокняжеский стол постепенно закрепился за московскими князьями. Новгородско-Псковская земля, огромная, богатая, с элементами демократии, но малонаселенная, ослабляемая постоянными распрями внутри Новгорода и между Новгородом и Псковом, атакуемая немцами с запада и зависящая от поставок хлеба с востока, с трудом противостояла московским самодержцам, располагавшим несравненно большими людскими ресурсами и мощной поддержкой татаро-монгольских ханов.

ПАДЕНИЕ ВТОРОГО РИМА

…Take me back to Constantinople!
No, you can't go back to Constantinople
Been a long time gone, Constantinople.
Why did Constantinople get the works?
That's nobody's business but the Turks
              «Istanbul (Not Constantinople)».
              Lyrics by Jimmy Kennedy and music by Nat Simon.

…Верни меня в Константинополь!
Нет, ты не можешь вернуться в Константинополь.
Давно нет Константинополя.
Почему же Константинополь ещё на слуху?
Это никого не касается, кроме турок.
             «Стамбул (не Константинополь)»
             Слова Джимми Кеннеди, музыка Нэта Саймона

ФЛОРЕНТИЙСКАЯ УНИЯ

Ещё в период становления христианства епископы пяти особо значимых городов = Рима, Константинополя, Александрии Египетской, Антиохии Сирийской и Иерусалима, – получили почётный титул патриарха. Впрочем, в Риме больше в ходу было другое греческое слово – папа.
Русь, приняв христианскую веру из Византии, обрела церковь,  зависимую от Константинопольской патриархии. Такое положение сохранялось в течение нескольких веков; однако по мере усиления московских самодержцев оно постепенно начинает их тяготить. Сложившийся в Залесье московский менталитет предполагал полную и безусловную власть государя над всеми подданными; эту власть Великие князья Московские не собирались делить ни с кем, в том числе с далёким константинопольским патриархом.   
После смерти в 1431 году митрополита Киевского и всея Руси Фотия (на Западе в том году сожгли Жанну д’Арк) архиереи Северо-восточной Руси по желанию Великого князя Московского Василия II и без согласования с Константинополем «нарекли» в митрополиты рязанского епископа Иону. Но патриарх утвердил митрополитом смоленского епископа Герасима (Смоленск, напомним, в это время относился к Великому княжеству Литовскому). Вернувшись из Константинополя в Смоленск, Герасим в Москву не поехал, сославшись на смуту в Великом княжестве Владимирском: «Зане князи руские воюют и секутся о княжении великом на Руской земле». В самом деле, сын Дмитрия Донского Юрий Галицкий оспаривал тогда великокняжеский Владимирский стол у своего племянника Василия II Московского. Когда посол ордынского хана вручил ярлык на великое княжение Василию, эта церемония впервые проходила не во Владимире, а в Москве, которая таким образом признавалась фактической столицей. Юрий с подобным исходом не смирился, и лишь его смерть, последовавшая в 1434 году, сделала победу Василия безусловной.

Литовский Великий князь Свидригайло, поддерживавший кандидатуру Герасима, вскоре заподозрил митрополита в тайных сношениях с поляками и сжёг его живьём в Витебске. Иона отправился в Константинополь, но ещё до его прибытия патриарх утвердил митрополитом Киевским и всея Руси грека Исидора, который в 1437 году прибыл в Москву.

Византия, раздираемая внутренними распрями, в это время уже гибла под натиском турок. Её власть, элиты и население оказались перед историческим выбором: примкнуть к западноевропейской цивилизации или попасть под власть мусульман. Император Иоанн VIII Палеолог сделал выбор в пользу Запада, рассчитывая на его военную и финансовую помощь. Однако этот выбор безнадёжно запоздал, и заключённая в 1439 г. во Флоренции уния Рима и Константинополя на востоке не была признана. Восточные монахи и миряне отказывались от совместного богослужения с униатами, многие перестали посещать «осквернённый» храм Св. Софии и т. п. В 1443 году на соборе в Иерусалиме патриархи Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский отлучили от церкви всех приверженцев унии. Командующий византийским флотом Лука Нотара заявил: «Скорее я готов видеть в Константинополе турецкий тюрбан, чем папскую тиару».
Исидор, получивший во Флоренции пост кардинала и папского легата  «для провинций Литвы, Ливонии, всея Руси и Польши», вернулся в подведомственные земли, всюду объявляя о свершившемся соединении с Римом. В западнорусских землях православные князья приняли его дружелюбно, однако его кардинальство и легатство игнорировали.
В марте 1441 года Исидор прибыл в Москву, перед ним несли католический крест. На первой же литургии при чтении решения Флорентийского собора московская знать устроила обструкцию: князья, бояре и епископы «вси умолчаша и воздремаша и уснуша». Вряд ли их в самом деле сморил сон на таком важном мероприятии, скорее они ожидали реакции Василия II Тёмного. Великий князь не промедлил: обозвав митрополита «ересным прелестником, лютым волком, лжепастырем, губителем душ», он приказал  заточить Исидора в Чудовом монастыре. Созванный собор признал флорентийское определение незаконным. Исидора усиленно понуждали отречься от унии, но он, невзирая на угрозы, твёрдо стоял на своём. Просидев в монастыре весну и лето, он ночью 15 сентября 1441 года бежал в Тверь, а оттуда через Великое княжество Литовское  и Константинополь добрался до Рима.
В 1448 году церковный собор, созванный под эгидой Москвы, без предварительных консультаций с Константинополем избрал митрополитом рязанского епископа Иону. С этого момента церковь восточной Руси  фактически обрела самостоятельность (автокефалию). А спустя десять лет ученик Исидора Григорий был утверждён в Риме митрополитом Киевским и всея Руси. Так завершилось разделение русской церкви на две митрополии – Московскую и Киевскую.

СТАМБУЛ, НЕ КОНСТАНТИНОПОЛЬ

29 мая 1453 года султан турок-османов Мехмед II после двухмесячной осады захватил столицу Византии Константинополь, который был переименован в Стамбул (точнее, Иста;нбул). Греческое издание Римской империи прекратило существование.

В те времена подвижное турецкое войско имело превосходство и над византийской армией, и над ополчениями европейских рыцарей.
Основу османской армии и султанской власти составляли сипахи –  служилые люди, получившие от султана права на доходы с определённой населённой территории на условиях военной службы. Мелкие пожалования такого рода назывались «тимар», более крупные – «зеамет». Доходы с остальных земель принадлежали либо султану («хасс»), либо мусульманскому духовенству. Частновладельческих земель («мюльк») было немного.
Поначалу сипахи были всадниками на бронированных конях с ударным оружием (как правило, булавами). Начиная с XV века османы использовали порох и огнестрельное оружие в конных войсках. 
Около 1360 года султан Мурад I учредил в качестве дворцовой личной гвардии ени чери – «новое войско» (в русском языке – янычары). Янычарское войско быстро разрослось и превратилось в нечто вроде национальной гвардии, призванной поддерживать порядок в провинциях. Комплектовалось оно за счет девширме – принудительного набора христианских мальчиков, которых воспитывали в духе исламского фанатизма. В отличие от сипахов, янычары получали от правительства не землю, а денежное жалование. Большинство их числились на действительной службе, остальные в качестве ветеранов получали повышенное жалованье. Кроме того, янычарское звание давало привилегию балта асмал –  официальное право на рэкет: повесив на стенку лавки свой боевой топор («балта»), янычар мог взимать с торговца часть дохода. Однако жениться и иметь сторонние занятия разрешалось лишь самым заслуженным ветеранам.
Вот что писал Константин из Островицы – поляк, при Мехмеде II прослуживший некоторое время в янычарах: «Когда вы будете готовить поход против турок, должны помнить, что нельзя себя отягощать оружием, толстыми копьями, арбалетами и приспособлениями для их натягивания, вы должны готовить к войне и к решающей битве такое оружие, которым вы бы владели, не отягощаясь. В этом отношении турки намного впереди. Если ты их преследуешь, то они быстро убегают, а если они преследуют, то от них не скрыться; турки и их кони, благодаря их большой легкости, всегда быстрее; мы же всегда из-за тяжелых коней и тяжести оружия медлительны, ибо когда у тебя много на голове, тебе трудно действовать и к тому же ты не слышишь и никогда как следует не видишь и руками и сам собой из-за тяжести оружия не владеешь. Бывает так, что иные так себя закуют в тяжелые доспехи, как будто их надо бить камнем, когда уже сидишь на них; между тем человек с чистым и мужественным сердцем должен участвовать в бою. Лучше так ему подготовиться к бою, чтобы он мог с честью, если будет нужно, отступить и остаться невредимым и тут же начать снова сражаться, нежели на месте погибнуть, стоя как оловянный».

Со временем некоторые янычары, получив зеамет или ттимар, стали переводиться в сипахи.
В XV веке янычары примкнули к суфийскому ордену, основанному двумя столетиями ранее дервишем Хаджи-Бекташем. Учение Бекташа получило к тому времени широкое распространение в Турции, Албании и Боснии, прежде всего среди перешедших в ислам христиан. Учение представляло смесь батинизма (аллегорическое толкование Корана и Сунны, поиски в них тайных смыслов), суфизма (философская доктрина вахдад аль-вуджуд – «единство бытия»), шиитского ислама (почитание наряду с пророком Мухаммедом его зятя Али, празднование Навруза как дня рождения Али), элементов христианства (подобие Троицы в лице Аллаха, Мухаммеда и Али, ежегодная исповедь, нечто вроде крещения водой и причастия с использованием хлеба, вина и сыра). Основатель ордена не соблюдал правил шариата и никогда не молился. Бекташи проповедовали  уважение к другим и терпимость, что нисколько не мешало янычарам зверствовать при подавлении мятежей.
В качестве бекташи янычары носили войлочные шапки с длинными шлыками, символизировавшими рукав халата дервиша, и собирались вокруг полкового котла не только для еды, но и для общего совета.

Все чиновники султана и солдаты регулярных воинских частей, включая янычаров, относились к категории «капы кулу» – «рабов правительства». Среди них было немало настоящих рабов: купленных или  подаренных султану, взятых в качестве «девширме». Султаны Османской империи даже предпочитали назначать на высшие государственные должности рабов-инородцев, полагая, что они будут более преданы им лично, чем соплеменники-османы. Турецкое государство не знало наследственной аристократии: раб мог сделаться советником султана – визирем, как, впрочем, и визирь всегда мог превратиться в раба, а то и лишиться головы.
Помимо янычаров и сипахи, в Османской империи существовало множество различных ополчений, отличавшихся друг от друга по источникам комплектования и задачам в бою: левенды, ассапы, сеймены и другие. Привлекались на военную службу и представители народов, некогда покоренных османами. Так по данным итальянского военного теоретика и путешественника Луиджи Марсильи, который в конце XVII века сам побывал в Турции, подавляющее большинство ассапов составляли арнауты (православные албанцы).
Султан назначал великого визиря (по-арабски «носильщик тяжестей», помогающий султану нести тяжесть правления; от этого же термина происходит название шахматного ферзя). Великий визирь возглавлял диван – совет из наиболее важных сановников, выполняющий роль исполнительной власти. Кроме того, огромную роль играл шейх-уль-ислам – глава мусульманского духовенства и высший судья в вопросах, так или иначе связанных с религией и моралью (а в мусульманской стране других вопросов почти не существует).  Хотя шейх-уль-ислам назначался султаном, в периоды нестабильности он часто выступал как критик султана.
В дела правления зачастую вмешивались обитатели гарема – мать султана («валиде султан»), жена султана, родившая ему первого сына («баш-хасеки»), другие жёны, родившие сыновей («икбаллер»), любимые одалиски-наложницы (у Мехмеда II Завоевателя наряду с женским гаремом был гарем из мальчиков) и гаремные евнухи; «кизляр агасы» («начальник девушек»), предводительствовавший черными евнухами, был весьма заметной в дворцовой иерархии фигурой: помимо гарема, он заведовал и расположенной в том же здании Клеткой (о ней ниже).
Османская империя делилась на эялеты – провинции во главе с бейлербеями, и на санджаки – округа, возглавляемые санджакбеями. Все крупные должностные лица носили титул паши и разделялись на ранги, символом которых служили бунчуки (знамена из конских хвостов). Так, санджак-беи чаще всего находились в ранге однобунчужного паши, а бейлербеи –  двухбунчужного.

С такими порядками Османы создали огромную империю, охватившую всё восточное Средиземноморье и Северную Африку. С XV века она стала именоваться Османской (иначе Оттоманской) державой – Devlet-i ;liyye-i Osm;niyye.
Турки и значительная часть населения их империи были мусульманами, а османский султан считал себя Халифом – наместником Пророка Мухаммеда и главой всех «правоверных».
Всем мусульманам в той или иной степени знаком арабский – язык Корана. Государственный османский язык, тюркский по происхождению и грамматике, был наводнён арабской лексикой, заимствованной из арабского языка непосредственно или через персидский, также весьма распространённый на территории Османской державы. 

Европейские дипломаты обычно имели дело с канцелярией Великого визиря. Она располагалась в центре Стамбула прямо напротив резиденции султана – дворцового комплекса Топкапы. Во двор канцелярии вели высокие ворота, турецкие чиновники между собой так её и называли – Высокие ворота, по-арабски Баб-и-Али, по-турецки Паша-капусу,. От них это название заимствовали и европейские дипломаты.  На французском и итальянском, дипломатических языках той эпохи,  «ворота» назывались соответственно porte и porta, поэтому в Европе Османская держава была известна как Османская (Оттоманская) Порта, Высокая Порта или Блистательная Порта.

МОСКОВСКИЕ АМБИЦИИ

В Москве исчезновение Византии сочли Божьей карой за отступление от истинной веры. Москва ощутила себя последним оплотом древнего православия. В 1476 году церковный собор Московской митрополии постановил не принимать лиц, присланных из Константинополя.
Между тем эрудиция северо-восточных архиереев далеко отставала от благочестия. Когда во второй половине XV века в Новгороде объявились образованные еретики, на свой лад толковавшие Священное писание и святоотеческую литературу, выяснилось, что отвечать на их аргументы нечем: греческого языка почти никто не знал, а на русский (точнее, церковнославянский) даже Библия была переведена не полностью. Некоторые священники и миряне, видя шатание устоев, решили, что теперь всё дозволено. Попов, в пьяном виде надругавшихся над иконами, высекли на торгу кнутом, но для борьбы с ересью этого было недостаточно. Стали разыскивать по монастырям и переводить недостающие книги Библии. Так появился Геннадиевский, или Синодальный, список Библии – первый полный перевод её на церковнославянский язык. На первом листе этой огромной (1002 листа) рукописной книги имеется запись: «В лето 7007 (1499 г.) написана бысть книга сия, глаголемая Библия, рекше обеих Заветов Ветхаго и Новаго, при благоверном великом князе Иване Васильевиче, всеа Руси самодержце, и при митрополите всеа Руси Симоне, и при архиепископе новогороцком Генадии, в Великом Нове Городе, во дворе архиепископле, повелением архиепископля архидиакона инока Герасима. А диаки, кои писали, се их суть имена: Василь Ерусалимьской, Гридя Исповедницкой, Климент Архангельской».
Архиепископ Геннадий, руководивший созданием полной русской Библии, был озабочен безграмотностью священнослужителей. «Бил я челом государю великому князю, – писал он митрополиту Симону, – чтоб велел училища устроить; ведь я своему государю напоминаю об этом для его же чести и спасения, а нам бы простор был; когда приведут ко мне ставленника грамотного, то я велю ему ектению выучить да и ставлю его и отпускаю тотчас же, научив, как божественную службу совершать, и такие на меня не ропщут. Но вот приведут ко мне мужика: я велю ему апостол дать читать, а он и ступить не умеет, велю дать Псалтирь – он и по тому едва бредёт; я ему откажу, а они кричат: земля, господин, такая, не можем добыть человека, кто бы грамоте умел; но ведь это всей земле позор, будто нет в земле человека, кого бы можно в попы поставить». 

ЕВРОПЕЙЦЫ ОТКРЫВАЮТ МОСКОВИЮ

ПЕРВЫЕ КОНТАКТЫ

По мнению культуролога Г. Г. Шпета, «Россия могла взять античную культуру прямо из Греции, но этого не сделала». Тут, однако, надо учесть три обстоятельства. Во-первых, культура – не тот плод, который можно проглотить за один приём. У германских народов полное усвоение античного наследия заняло более тысячи лет, а Русь относительно тесный контакт с греками установила столетий на восемь позже, чем германцы с римлянами. Во-вторых, ко времени этого контакта греческая культура переживала упадок. А самое главное: выросшая в Залесье Московская Русь была весьма далека от Киевской Руси. Поэтому даже в начале XIX века А. С. Пушкин сетовал: «Учёность, политика и философия ещё по-русски не изъяснялись: метафизического языка у нас вовсе не существует».

Залесье (Московская Русь) заимствовало культурные достижения Греции гораздо медленнее, чем Русь Белая и Русь Малая, вошедшие в состав Польского королевства и ВКЛ. Московское княжество долгое время было полностью изолировано от Европы. Его соседями были другие русские княжества и татары; в конце XIV века у него не было общей границы даже с ВКЛ и Новгородско-Псковской землёй.

Правление Ивана III (1462–1505 гг.) ознаменовалось целым рядом знаковых событий. Женитьба Ивана на Софии Палеолог, племяннице последнего византийского императора Константина XI, подчинение Новгорода, открытое противоборство с Ордой («стояние на Угре» в 1480 году), утверждение на престоле в Казани ставленника Москвы,– всё это чрезвычайно возвысило Великого князя Московского.
В это же время европейцы неожиданно обнаруживают, что к востоку от польско-литовского государства появилась новая могущественная держава. В 1470-е годы Москву проездом из Ирана посещают венецианские дипломаты; за ними следуют посланцы Священной римской империи германской нации. «Можно сказать, – пишет С. М. Соловьёв, – что Северо-Восточная Россия, или Московское государство, для западных европейских держав была открыта в одно время с Америкою. При императорском дворе знали, что Русь подвластна королю польскому и великому князю литовскому, но не знали, что на северо-востоке есть ещё самостоятельное Русское государство, до тех пор, пока в 1486 году не приехал в Москву рыцарь Николай Поппель, посещавший из любопытства отдалённые страны и имевший при себе свидетельство от императора Фридриха III. Этому свидетельству в Москве дурно верили, подозревали, не подослан ли Поппель от польского короля с каким-нибудь дурным умыслом против великого князя, однако отпустили его без задержки».

Одновременно миланский герцог Джан Галеаццо Сфорца направляет подарки «Великому Герцогу России Иоанну». В июне 1486 года в Милан прибыло ответное посольство Ивана III. Возглавлявший его грек Георгий Перкамота представил верительную грамоту и вручил Джан Галеаццо ответный подарок – двое сороков прекрасно выделанных собольих шкур, двух кречетов и несколько живых соболей. Со слов Перкамоты в канцелярии миланского герцога было составлено описание Московии – «государства очень обширного и плоского».

Москва из первых контактов с Европой извлекла весьма причудливый урок. Латинскую культуру отвергли с порога как заведомо еретическую. На то, что в Европе подданные имеют по отношению к государю не только обязанности, но и права, внимания не обратили. Зато упомянутый архиепископ Геннадий, требуя от митрополита Зосимы расправы над еретиками, имел возможность сослаться на передовой опыт испанской инквизиции: «Если же государь наш, князь великий, еретиков не обыщет и не казнит, то как ему с своей земли позор свести? Смотри, франки по своей вере какую крепость держат; сказывал мне цесарский посол про испанского короля, как он свою землю очистил, и я с его речи послал тебе список».

Цесарский посол, о котором упоминает Геннадий, т. е. Николай Поппель, вновь появившись в 1489 году в Москве, предложил Ивану III выдать одну из дочерей за какого-либо имперского князя. Поппель рассчитывал, что московский государь будет соблазнён возможностью получить от западного императора королевскую корону. Однако он совершенно не сознавал, что в Московии его предложения звучат не столь уж заманчиво. Жители Восточной Руси издавна чтили константинопольских патриархов и византийских императоров. Они были приучены кланяться  татарским ханам, которых тоже именовали цезарями (царями), Но Рим, папы и германско-римские императоры находились где-то в другом мире и не пользовались особым авторитетом. Византия пала, и московские Великие князья, освобождаясь от власти татар, не видели вокруг себя равных по силе государей. Королевская корона – предмет вожделений Бургундских герцогов и Великих князей Литовских – казалась им не соответствующей их истинному величию. Поппелю было сказано, что Московские Великие князья – государи в своей земле изначала, от первых своих прародителей, и поставлены от Бога, а потому в императорском утверждении не нуждаются. В Германию отправлен был грек Юрий Траханиот, предлагавший брак московской княжны с кем-либо из Габсбургского императорского дома. Переговоры, продлившиеся до 1492 года (Колумб в это время плыл в Америку), остались безрезультатными. После этого отношения с имперским двором были прерваны на одиннадцать лет.

ЗАМЕНА «ОКНА В ЕВРОПУ»

Сформировавшийся к XII веку «Господин Великий Новгород», – олигархическая боярско-купеческая республика с элементами демократии, схожая с итальянскими городами-государствами, в той или иной мере контролировал территорию от Балтийского моря до верховьев Волги и Уральских гор.

В поэме А. С. Пушкина «Медный всадник» Пётр I, стоя на месте будущего Санкт-Петербурга, говорит:
«Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам…»
На самом деле эти волны вовсе не были для европейцев новыми. Устье Невы издавна служило местом встречи новгородских и европейских купцов. По Ореховецкому договору, который новгородцы подписали со шведами в 1323 году, новгородские владения начинались с небольшого (12 км в длину и максимум 3 км в ширину) острова Котлин в восточной части Невской губы Финского залива. Отсюда граница между владениями Новгорода и Шведского королевства шла на север через Карельский перешеек по реке Сестре, далее по болотам, рекам и озёрам вплоть до впадения реки Пюхайоки в Ботнический залив (Каяно-море). Для купцов устанавливался беспрепятственный проезд к Новгороду по Неве или сушей. Торговля велась через остров Готланд и немецкие города. И готландцы, и немцы имели в Новгороде свои фактории, называвшиеся соответственно Готским и Немецким дворами. По мере укрепления Ганзы – союза свободных немецких городов, возглавляемого Любеком, – немцы оттеснили готландцев, и уже в XIV веке Готский двор превратился в филиал Немецкого.
Подойдя к Котлину, ганзейские корабли высылали гонцов к устью Невы, и затем в сопровождении новгородцев, с новгородскими лоцманами плыли вверх по Неве до Ладоги. Там товар перегружали с морских судов на речные и везли по Волхову. У Гостинополья груз досматривали, устанавливали размер ввозной пошлины, разгружали и доставляли на Немецкий либо Готский двор.
Кроме этого основного пути, разрешено было ввозить товары через Вирланд (Вирумаа в Северной Эстонии) и через Псков, где немцы арендовали купеческие дворы на противоположном от Кремля берегу реки Псковы. Прочие варианты логистики рассматривались как контрабандные.
Сами новгородцы и псковичи далеко на запад не забирались. Их торговые дворы действовали в Риге, Дерпте (Юрьев, ныне Тарту) и Ревеле (Линданисе, Колывань, позже Таллинн). В XII–XIII веках ездили новгородцы и на Готланд, там у них даже была своя церковь. Но в XIV–XV веках такие поездки упоминается реже, хотя полностью не прекратились, о чём свидетельствует захват Ганзой в 1422 году нескольких новгородских судов.

Итак, инициативу в новгородско-европейских связях прочно захватили немцы, имевшие право свободно торговать не только в Новгороде, но и по всей Новгородской земле. Почему это произошло? Ганзейские купцы выступали единым фронтом, а новгородские были разобщены. Точнее, в Новгороде имелись купеческие объединения, но узкоспециализированные.  При церкви Иоанна Предтечи на Опоках собрались торговцы воском («Иванское сто»), при церкви Параскевы Пятницы – те, кто вёл заморскую торговлю, при Троицкой церкви – купцы, торговавшие конкретно с городом Щецином, и т. п. Занимались эти корпорации преимущественно защитой своих привилегий, в том числе друг от друга; поэтому их наличие не только не увеличивало силу новгородского купечества, а наоборот, ослабляло её.

Мелким союзам новгородских купцов противостояла могущественная Ганза, объединявшая более 100 (!) немецких городов. Имея возможность занять в своей корпорации значительные суммы, ганзейский купец или купеческая компания могли как угодно долго ждать выгодной цены и при продаже, и при покупке. А среди новгородцев, не располагавших большим кредитом, кто-то всегда нуждался в деньгах, и потому соглашался дёшево продать свой товар или, напротив, быстрее купить у немцев хотя бы и задорого, чтобы быстро прокрутить деньги и получить какую-никакую прибыль. В результате новгородский экспорт стоил дёшево, а импорт получался неоправданно дорогим. 
Тем не менее Новгородская земля худо-бедно выполняла функцию русского «окна в Европу».
Когда усилившиеся Великие князья Московские предъявили претензии на все земли «Рюриковичей», именно Новгородская конфедерация городов-республик стала их самой лёгкой добычей. Прежде считали, что новгородские земли очень сильно зависели от поставок зерна из Московии. Сейчас масштабы этой зависимости ставятся под сомнение, хотя в той или иной степени она наверняка существовала. Ослабляли Новгородско-Псковскую землю и постоянные конфликты Новгорода с Псковом и Вяткой. Но самым слабым местом  северных территорий было их редкое, малочисленное население. До поры до времени новгородцам и псковичам удавалось лавировать между Москвой, Вильно и Ливонией, но в 1478 году Великий князь Московский Иван III Васильевич вынудил их заключить мир «на всей его воле», без ссылок на старинные права. Северные русские республики перестали существовать; балтийское «окно в Европу» оказалось в руках Москвы.

Что последовало за этим?
Прежде всего Иван III уничтожил новгородский правящий слой, который веками обеспечивал торговлю Руси с Западом. Более восьми тысяч семей новгородских бояр, житьих людей, детей боярских и купцов были выселены и угнаны на восток – зимой, по морозу, без возможности хоть что-то взять с собой. Многие перемёрли в пути, а выживших расселили в московских землях.   

Спустя полтора десятилетия был сделан следующий шаг: Иван III окончательно перекрыл торговлю новгородцев с Ганзой. Немецкий двор в Новгороде был закрыт, находившиеся там 49 купцов из 18 немецких городов арестованы, их товары стоимостью 96 тыс. марок конфискованы. Московские власти утверждали, что эти шаги стали ответом на отказ ливонских властей выдать царю «злодеев» – судей, по приговору которых в Ревеле за уголовные преступления были казнены двое русских (одного сварили в котле, другого сожгли). Шведский историк Иоханнес Мессениус (1579-1636) считал, что  Москва и Дания при подготовке договора 1493 года «о дружбе и  вечном союзе» достигли соглашения о прекращении ганзейской торговли в России. Этой версии несколько противоречит тот факт, что после закрытия немецких дворов в Новгороде и Пскове торговлю с Западом в значительной степени перехватил принадлежащий Швеции Выборг.
Возможно, главной целью Ивана III была не Ганза, а Ливония (по-немецки Лифляндия), занимавшая северную часть нынешней Латвии и южную часть Эстонии. Она представляла собой конфедерацию пяти католических государственных образований: Ливонского ордена, Рижского архиепископства и трёх епископств – Дерптского, Эзель-Викского и Курляндского. Через ливонские города Ригу, Дерпт, Ревель и Нарву шла основная торговля Ганзы с Новгородом и Псковом; они и пострадали больше всего от её запрета. Правда, между Дерптом и Псковом продолжал действовать двусторонний торговый договор, а Нарва, не являвшаяся членом Ганзейского союза, самостоятельно вела теперь торговлю с Русью.
В 1485 году московские войска оккупировали Тверь, Великий князь Тверской Михаил Борисович бежал в ВКЛ.
В памятном 1492 году (Колумб тогда приплыл к берегам Америки, а Фердинанд II Арагонский и Изабелла I Кастильская завоевали последнее мусульманское владение на Пиренейском полуострове и выслали из Испании всех иудеев, отказавшихся креститься) – в этом году Иван III с целью давления на Ливонию построил на русском берегу реки Наровы каменную крепость Ивангород. Ливония с тревогой следила за тем, как Иван собирает войска и строит дорогу от Новгорода к Ивангороду. Вальтер фон Плеттенберг, только что занявший пост ландмейстера Ливонского ордена, обращался за помощью к гроссмейстеру Тевтонского ордена, к папе римскому, германскому императору Максимилиану, католическим германским князьям и к Дании. Но гроссмейстер и император ограничились словесной поддержкой, имперский рейхстаг в феврале 1497 года отложил рассмотрение ливонского вопроса до следующего раза, а Дания не собиралась разрывать только что заключённый союз с Москвой против Швеции. Правда, папа Александр VI разрешил проповедь крестового похода против русских в Швеции и Ливонии и даже обещал его участникам отпущение грехов, но компания велась вяло и практических результатов не имела. Последовавшие военные действия между Москвой и Ливонией, сопровождавшиеся взаимным разорением территорий, завершились в 1503 году перемирием сроком на 50 лет. В 1509 году к перемирию добавился договор Ливонии с Псковом – последний акт самостоятельной псковской внешней политики.
В начале 1514 года Москва подписала новый договор с Ганзой; в мае Немецкий двор в Новгороде был вновь открыт, а спустя несколько лет заработал и «Немецкий берег» в Пскове.
ПЕРВЫЕ ЕВРОПЕЙЦЫ НА МОСКОВСКОЙ СЛУЖБЕ
В это время на службе Великих князей Московских появляются фряги (итальянцы и французы) и «немцыв» (все остальные европейцы). Иван III и Василий III  наделя.т их земельной собственностью наравне с соотечественниками. В житии св. Даниила Переяславского есть сюжет о борьбе инока Даниила, желавшего основать монастырь, с соседним помещиком-«немцем» Иоанном и его «свирепой вельми» женой Натальей. «Немец»-помещик атаковал подвижника, опасаясь, как бы монастырь не захватил его земли.
Из отечественных и ливонских документов известно, что имел поместье и выехавший из Рима на службу к Василию III зодчий Петр Фрязин. Этот итальянец принял православие и завёл семью в Москве.
В 1524 году «немец» Наум Кобель с товарищами били челом московскому Государю, что нашли в Двинском уезде соляные ключи. Вокруг располагалась необжитая местность, стоял лес. Василий III дал иностранцам право чистить ключи, рубить лес, ставить дворы, заводить пашню и зазывать к себе людей, «нетяглых и неписьменных..., добрых и не ябедников, не воров и не разбойников, которые из городов и волостей выбиты».

ВРЕМЯ ИВАНА ГРОЗНОГО И СУЛЕЙМАНА ВЕЛИКОЛЕПНОГО

НАЧАЛО РУССКО-ТУРЕЦКИХ ВОЙН

Ко времени восшествия на московский великокняжеский стол трёхлетнего Ивана IV Грозного (1533 год) его владения соприкасались на западе с Великим княжеством Литовским, Ливонией и Швецией, а на юге на горизонте замаячила Османская держава. Первое вооруженное столкновение с ней относится к 1541 году: когда крымский хан Сахиб I Герай, подстрекаемый бежавшим в ВКЛ московским воеводой князем Семёном Федоровичем Бельским, двинулся на Москву, в походе участвовали турки.

В царствование султана Сулеймана I Кануни; (Законник), в Европе известного как Сулейман Великолепный (1520-1566 гг.), Османская держава находилась на вершине могущества.
.Турецкому султану полагался гарем, причём принципиальной разницы между шехзаде – сыновьями от многочисленных жён и наложниц – не существовало: любой из них в принципе мог претендовать на трон. А если сам принц не желал править, всегда могли найтись люди, готовые возвести его на престол без его согласия.
Средневековые монархи в вопросах престолонаследия редко руководствовались соображениями гуманности. Однако степень жестокости в Европе и в Османской империи была всё-таки разной.
Ричард III Плантагенет, расчистивший дорогу к трону через убийство в 1483 году двоих малолетних племянников, сделался на века образцом злодея для всей Европы. Генрих VIII Тюдор остался в памяти соотечественников тираном, поскольку добился от безропотных судей осуждения и казни двух своих жён и нескольких вельмож, включая канцлера Томаса Мора. Его дочь Елизавета I Тюдор после долгих колебаний в 1587 году отправила на плаху (разумеется, через суд) свою дальнюю родственницу Марию Стюарт, претендовавшую на английский престол. А Сулейман Кануни;, десятый султан Османской империи, наблюдал из-за ширмы, как его собственного сына, приобретшего опасную популярность в армии, задушили тетивой. Супруга Сулеймана Великолепного Хюрре;м Хасеки;-султан, известная в Европе под именем Роксоланы (предположительно уроженка Украины Анастасия Лисовская) совершенно бестрепетно устраняла детей своего повелителя от других жен, оклеветала и погубила великого визиря. При этом в Турции Сулейман Кануни считается величайшим султаном из династии Османов.
Воюя с Габсбургами, императорами Священной Римской империи, Сулейман захватил Белград, часть Венгерского королевства и дважды осаждал Вену, но взять её так и не смог. Вассальную зависимость от Сулеймана признали Трансильвания, Валахия и, отчасти, Молдавия. В 1535 году турки взяли Багдад, получив контроль над Месопотамией и выход к Персидскому заливу. К концу жизни Сулеймана I население Османской империи насчитывало 15 млн. человек (для сравнения: в Англии проживали от 2,5 до 5 млн.), а османский флот контролировал значительную часть Средиземного моря.
В это время закладывается стратегический союз Османской державы с другим врагом австрийских Габсбургов – Францией. Фердинанд I Габсбург, потерпев ряд поражений от французов и турок, в 1547 году  (17-летний Иван Грозный в том году объявил себя царём) вынужден был признать власть Османов над Венгрией. Итальянский схоласт Франческо Сансовино (1521-1586) писал тогда об Османской державе: «Если бы мы тщательно исследовали их происхождение и подробно изучили их внутригосударственные отношения и внешние связи, мы могли бы сказать, что римские воинская дисциплина, выполнение приказаний и победы равны турецким… Во время военных кампаний [турки] способны есть очень мало, они непоколебимы, когда сталкиваются с трудными задачами, подчиняются своим командирам абсолютно и упорно воюют до победы… В мирное время они организуют разногласия и беспорядки между подданными ради восстановления абсолютной справедливости, что при этом выгодно самим им». А французский правовед, член Парижского Парламента Жан Боден (1529 -1596) утверждал, что «предъявлять права на титул абсолютного правителя может лишь османский султан. Только он законно может претендовать на титул преемника Римского императора».

В 1556 году царь Иван Грозный послал в крымские и турецкие владения воеводу Матвея Ивановича Ржевского по прозвищу Дьяк, который при поддержке запорожских казаков совершил несколько набегов на турецкие и крымские владения, разорив окрестности Ислам-Кермена, Очакова и Керчи и захватив много пленных. Весной 1557 года крымский хан Девлет Герай с большим войском в течение 24 дней осаждал и штурмовал крепость запорожских казаков на днепровском острове Хортице. Запорожские казаки под командованием князя Дмитрия Вишневецкого отбили все атаки противника и заставили его отступить.

В январе 1558 года под предлогом того, что Ливония и Ганза не пропускали европейские корабли в новый русский город, построенный по приказу Ивана Грозного в устье реки Наровы, русско-татарское войско вторглось в Ливонию. «Немецкий берег» в Пскове прекратил деятельность – теперь уже окончательно.

В том же 1558 году на низовья Днепра ходил Данило Адашев. Он опустошил Крым и взял два турецких корабля. К 1558 году Москва уничтожила Астраханское ханство.
Сулейман I, занятый другими делами, до времени оставлял без внимания успехи московского войска. Наконец в 1563 году он задумал поход в Астрахань, желая отнять её у Москвы. Крымский хан отговаривал султана, боясь усиления османских позиций в Северном Причерноморье; ему долго удавалось оттягивать турецкий поход.
В 1566 году Сулейман I умер, и астраханский поход состоялся при его преемнике Селиме II. Летом 1569 года 15 тысяч янычар, две тысячи сипахов, несколько тысяч азапов (вспомогательная лёгкая пехота) и акынджи  (иррегулярная лёгкая конница) осадили Астрахань, в то время как оттоманский флот стоял у Азова. Но московские войска заставили противника снять осаду, а оттоманский флот был уничтожен сильным штормом и казаками.
В 1572 году крымский хан Девлет I Герай собрал для похода в московские  владения 120-тысячную армию – 80 тысяч крымцев и ногайцев, 33 тысячи турок плюс 7 тысяч турецких янычар. В конце июля ханские войска подошли к Серпухову, разбила русские заставы, переправилась через Оку и двинулась к Москве. Навстречу им подтянулись русские полки, стоявшие в Серпухове, Тарусе, Калуге, Кашире и Лопасне. 30 июля – 2 августа 1572 года, за три с лишним недели до Варфоломеевской ночи, на реке Пахре при Молодях, в 50 км от Москвы, крымско-османская армия была уничтожена 25-тысячным русским войском под командованием князей Михаила Ивановича Воротынского и Дмитрия Ивановича Хворостинина. 

МОСКОВИЮ ОТКРЫВАЮТ АНГЛИЧАНЕ

Англичане добрались до Московии на несколько десятилетий позже итальянцев и немцев. В 1553 году их корабли, обогнув Скандинавский полуостров в поисках северного пути в Индию и Китай, вместо китайцев обнаружили «русских варваров». «Наши люди узнали, – писал главный кормчий экспедиции Ричард Ченселор, – что страна эта называется Россией, или Московией, и что Иван Васильевич (таково было имя их тогдашнего короля) правил далеко простиравшимися вглубь землями».
Ченселору сразу бросилось в глаза кардинальное отличие российского образа жизни от английского: «Он (московит) не может сказать, как простые люди в Англии, если у нас что-нибудь есть, что оно – “бога и мое собственное”. Можно сказать, что русские люди находятся в великом страхе и повиновении и каждый должен добровольно отдать своё имение, которое он собирал по клочкам и нацарапывал всю жизнь, и отдавать его на произволение и распоряжение государя».
Это системное отличие в общественном устройстве, наряду с отмеченным ещё в XIII веке Гази Бараджем безразличием русских правителей к жизни или смерти своих подданных, наложили неизгладимый отпечаток на все дальнейшие отношения между Европой и Россией. Изменить это положение не в силах были ни дипломатические уловки, ни, напротив, «честная игра». Однако и сотрудничеству подобная ситуация нисколько не мешала. Каждая страна, каждая политическая группировка в Европе стремилась использовать Московию в качестве союзника. Просто взаимодействие было обречено оставаться ограниченным. 

МОДЕРНИЗАЦИЯ ИВАНА ГРОЗНОГО

В Московской Руси XVI-XVII веков, где вся жизнь протекала под неусыпным контролем властей, европейцы не могли селиться частным образом, как это делали французские гугеноты в Англии или английские диссентеры в Голландии. Но московские государи, ставя себя выше Европы, а свою столицу считая Третьим Римом, тем не менее, охотно нанимали выходцев из Европы в качестве воинов, врачей, архитекторов и ремесленников. Уже сын Ивана III Василий III (крестильное имя Гавриил), правивший с 1505-го по 1533 год, завёл почётную стражу из иноземных наёмников. Но так как московские власти хотели насколько возможно ограничить контакты своих подданных с европейскими «латинцами» и «луторами», им отвели для поселения слободу Наливки в Замоскворечье, между Полянкой и Якиманкой в районе современного Спасоналивковского переулка. В 1571 году, при Иване Грозном, эту слободу сжёг  крымский хан Девлет I Герай во время нападения на Москву.

В 1539 году, в малолетство Ивана Грозного, был возобновлён торговый договор с Ганзой. Пятидесятилетнее перемирие с Ливонией, заключённое в 1503 году, продлилось, как ни странно, именно такой срок, на какой было рассчитано. Москва активно готовилась к возобновлению войны, реформируя свои вооружённые силы. В 1550 году молодой Иван, побуждаемый своими советниками (т. н. «Избранная рада»), начал создавать на смену пищальникам-ополченцам полурегулярную пехоту – стрельцов, вооружённых огнестрельным оружием: «В лето 7058 (от сотворения мира) учинил у себя Царь и Великий князь Иван Васильевич выборных стрельцов с пищалей три тысячи человек и велел им жити в Воробьевской слободе, а головы у них учинил детей боярских». Жалованье стрельцам определили по 4 рубля в год, стрелецкие головы и сотники получили поместные оклады. Число стрельцов быстро увеличилось; только в Москве располагалось 10 стрелецких полков (около 10 тыс. человек), ещё более десятка стрелецких полков стояли в различных русских городах.

При Иване Грозном европейских военных наёмников на Руси прибавилось. В основном это были выходцы из Речи Посполитой и германских княжеств, но встречались также голландцы, шотландцы, шведы и датчане, и ещё греки и турки. Джильс Флетчер насчитал в 1588 году 4300 иностранных наемников, из которых 3500 стояли по различным русским крепостям. Иван Грозный, как его дед и отец, продолжил приглашать из Германии и Италии инженеров, литейщиков, пушкарей, при помощи которых укрепил по-итальянски Казань, Астрахань. В Москве появились мастерские по изготовлению аркебуз и новый пушечный двор. Анонимный итальянский автор XVI века, объясняя причины быстрого взятия Полоцка русским войском в 1563 году, заключил, что успех был достигнут благодаря английским и германским пушкарям, которые мощным огнем зажгли город и принудили его к капитуляции.
В середине и 2-й половине XVI века в России появилась иностранная наемная конница – несколько тысяч рейтаров из немцев и поляков, а также большое число русских «конных стрелков на саксонский образец», вооружённых, в том числе, мушкетами – новым оружием, впервые применённым в 1525 году в битве между испанцами и французами при Павии. Большинство иностранцев служили за жалованье, но некоторым давалось право на поместье с крестьянами в 100, 200, 300 и 400 четвертей (то есть примерно от 50 до 200 га). Однако «приискивать» себе землю с крестьянами служилый иноземец вынужден был сам, расспрашивая «там и здесь» или разыскивая вдов-помещиц. Казне иностранцы обходились значительно дороже стрельцов, но они приезжали уже обученными, а главное, стрельцов нельзя было надолго оторвать от их семей и хозяйства.
В Москве периода опричнины компактное «немецкое» поселение находилось в черте городского посада у речки Неглинной, по которой проходила граница между опричными и земскими землями в столице. Здесь жила «большая часть немецких торговых людей, которые были вывезены из городов Ливонии (Лифляндии). В Москве и за ее пределами в середине XVI века появляются новые «немецкие» поселения. Служилые иноземцы уже не умещались в Немецкой слободе, поэтому в четырех милях от столицы для них были построены два поселка: один – севернее Москвы, другой в замоскворецкой Болвановке на Яузе, в районе Большого и Малого Болвановских переулков (сейчас переулки Новокузнецкий и 6-й Монетчиковский). По данным опричника Генриха фон Штадена, до сожжения Москвы крымскими татарами в 1571 году немцам давали уже готовые дома в Москве, и только после пожара стали селить в Болвановке, отмеряя участки размером 40 на 40 сажен (85 на 85  метров). По данным венецианца Франческо Тьеполо, в замоскворецкой Болвановке жили более восьми тысяч аркебузеров. Иноземец строился «как ему угодно»; он мог нанимать русских слуг, однако власти следили, чтобы православные обычаи не нарушались и чтобы русских, по словам Штадена, не принуждали «есть мясо великим постом, по средам и пятницам».
Венецианский посол  Марко Фоскарино на московском войсковом смотре 1557 года видел «30 тысяч стрельцов по образцу швейцарских, которые постоянно обучаются военному делу;. освобождены от налогов и пользуются большой властью над другими». Тьеполо, сам в России не бывавший, но обобщавший письменные и устные свидетельства о Московии, сравнивая обученность и вооруженность русского войска времен Василия III с конниками и пехотинцами его сына Ивана IV Грозного, назвал первых «неопытными и плохо вооруженными», а вторых нашел «в довольно хорошем порядке». «Нынешний герцог (т. е. Иван Грозный), – подчеркивает Тьеполо, – превосходит всех своих предшественников как численностью войска, так и тем, что в мирное время обучает его, а чтобы делать это лучше, он дал у себя приют многим иностранным солдатам и, как сказано выше, предоставил им жилища в своем государстве. Теперь во многих местах, а главным образом в Москве, при помощи их и других московиты по праздникам обучаются аркебузу (стрельбе из аркебуз) по германским правилам и, став уже весьма опытны, изо дня в день совершенствуются».
Джером Горсей, агент, а затем  «фактор» (глава) московской конторы английской Московской компании, прожил в России с 1573-го по 1591 год и хорошо владел русским языком; в России его звали Еремей Ульянов. В 1580 году Иван Грозный послал его к королеве Елизавете, а в Московию он вернулся весной 1581 года с 13 кораблями, груженными оружием, порохом, медью и другими товарами, необходимыми для продолжения Москвой Ливонской войны.
Горсей рассказывает о судьбе «немцев», захваченных русскими в ходе Ливонской войны. Среди пленных «немцев» обнаружились «лифляндцы, французы, шотландцы, голландцы и небольшое число англичан». Все они прежде служили наемниками в шведской армии, причем некоторые перешли туда из датской армии. «В самом жалком положении» они вместе с тремя англичанами обретались под Москвой. Здесь же находилась и большая часть других пленников: шведов, лифляндцев, французов, поляков, голландцев. Джером Горсей принял активное участие в судьбе своих соотечественников и 85 шотландцев. Горсей предложил Ивану Грозному принять их на службу, расписал их военные достоинства, объяснив, что шотландцы «представляли целую нацию странствующих искателей приключений, наемников на военную службу, готовых служить любому государю-христианину за содержание и жалование». Русский царь воспользовался советом англичанина, причем, судя по всему, принял на службу не только шотландцев и англичан, но и прочих западных пленников. Их вооружили мечами, ружьями и пистолями, поселили в Немецкой слободе, дали лошадей, жалование, ежедневный «корм» и фураж для коней. Вся эта служилая иноземная братия была сведена в 12 конных сотен. Каждая сотня комплектовалась по национальному признаку и имела командира той же нации, что и его воины. Шотландцев возглавил «доблестный воин и благородный человек» Джимми Лингет. Горсей упоминает еще один небольшой (человек в десять) отряд шотландцев и шведов, которые добровольно перебежали в Россию из шведской армии. Горсей замолвил свое слово и за этих ребят, ссудил им 300 талеров, на которые те купили достойное платье, пистоли, мечи, и приобрели вид весьма воинственный и бравый. На русской службе этих «немцев» возглавил «храбрый шотландский капитан» Габриэль Элфингстоун. Горсей сообщил также о 1200 «благородных» поляков-конников на русской службе. Вскоре все иностранные кавалеристы проявили себя на крымской границе. Татары, по словам Горсея, были «напуганы до смерти и кричали: «Прочь от этих новых дьяволов, которые пришли со своими метающими «паффами». Горсей отмечал, что западные рейтары составляют небольшую часть в стотысячной русской коннице. Однако он подчеркивал более высокую, чем у русских дворян, боеспособность иностранной кавалерии. Горсей решил, что успех немцев-кавалеристов связан с тем, что татары впервые встретились с огнестрельным оружием. Однако этого не могло быть, так как русские применяли огнестрельное оружие против татар еще со времен стояния на Угре (1480). Скорее дело было в особой незнакомой татарам и русским рейтарской тактике конных «московских немцев» в сочетании с применением ими огнестрельного оружия. Русские «служилые по отечеству» (наследственная служба) дети боярские, как и татары, предпочитали в конном бою по-прежнему холодное оружие. В итоге при первых же случаях столкновения крымской конницы с находившимися на службе в Москве западными рейтарами последние ярко продемонстрировали свое превосходство.
Русские власти ценили «немцев»-конников выше «немцев»-пехотинцев. Кавалерийское искусство требовало большей подготовки, чем пехотный строй. Западным кавалеристам жалованье платили большее, чем «немцам»-пехотинцам, выдавали конникам особое денежное пособие при обзаведении двором, а некоторым иностранцам-конникам выделяли даже поместья.
Простым россиянам запрещалось общаться с иностранцами, но московская верхушка в меньшей степени была защищена от европейского влияния. Если верить Исааку Массе, первый «переворот» в гардеробе одежд знати (причём женской её части) задолго до Петра I желал произвести старший сын Ивана Грозного, царевич Иван. Рассуждая о причинах убийства царевича в ноябре 1581 года, Масса передавал сведения, которые он, очевидно, почерпнул в Москве у русских и здешних немцев. «Говорят, – ишет Масса, – отец подозревал, что его сын, благородный молодой человек, весьма благоволит к иноземцам, в особенности немецкого происхождения. Часто приходилось слышать, что по вступлении на престол он намеревался приказать всем жёнам благородных носить платья на немецкий лад. Эти и подобные им слухи передавали отцу, так что он стал опасаться сына».
Тем не менее, царские заимствования у Запада иногда выходили за рамки чисто военных вопросов. Так, с 1581 года (и до московского пожара 1611 года) в Кремле работала первая в России царская аптека, очевидно созданная трудами английского аптекаря Джеймса Френчама. Лекарственные травы для неё поставлялись из специальных русских аптекарских огородов, один из которых располагался прямо у стен Кремля, между Троицкой и Боровицкой башнями. Обслуживала аптека только царскую семью и тех, кого укажет царь. Впрочем, по известию Исаака Массы, долго служивший в царской аптеке врач-голландец Арендт Классен фан Стелингсверф часто помогал русским вельможам (по царскому приказу или нет – неизвестно) и пользовался большим почётом у московской знати. Он жил в России с 1576 года и в русских источниках именовался Захарием Николаевым.

ЛИВОНСКАЯ ВОЙНА, или «БЕЙ СВОИХ»

Осенью 1569 года Иван IV во главе войска опричников разорил все города по дороге от Москвы до Новгорода. Зимой в течение шести недель опричники громили, грабили и жгли беззащитный Новгород, окрестные монастыри, сёла и деревни, пытали жителей и топили их в Волхове. В новгородские округа (пятины) были разосланы опричники со списками заподозренных в измене лиц, которых они «без рассуждения и без пощадения» избивали вместе с семьями и принадлежащими им крестьянами. По оценкам современников, в Новгороде и его окрестностях было убито от 27 тыс. до 700 тыс. человек. Возможно, впрочем, что большая часть их погибла от голода (опричники уничтожили съестные запасы) и последовавшей эпидемии чумы.
Пока Иван Грозный разорял свою страну и настойчиво ломился в Европу, европейцы –  особенно немцы – пристально вглядывались в Московию. Тогдашние политические аналитики констатировали, что к востоку от Германской империи возникает величайшая держава. Если царь завладеет Ревелем, он утвердится на Балтийском море и сделается намного опаснее турецкого султана. В то же время некоторые немецкие купцы рассчитывали прибрать к рукам торговлю России с Европой. Баварец Фейт Зенг, долгое время проживший в Москве, призывал установить с Московией почтовую связь, дать её обитателям возможность ездить в Европу и обучаться наукам. На имперском рейхстаге в Шпейере в 1570 году курфюрсты, как и сто лет назад, отказались вмешиваться в ливонские дела, чтобы не быть втянутыми в войну с Польшей, Данией и особенно с Московией, которую рассматривали как потенциального союзника в конфликте с Турцией. Представители Любека и Майнца высказались в том смысле, что Ганзе Польша и Швеция мешают больше, нежели Москва. Поляки, напротив, рисовали ужасные картины «татарских зверств» в Ливонии и распространяли среди участников рейхстага памфлет «О страшном вреде и великой опасности для всего христианства, а в особенности Германской империи и всех прилежащих королевств и земель, как скоро московит утвердится в Ливонии и на Балтийском море». Анонимный автор сетовал, что в недавно захваченную Иваном IV Нарву со всей Европы, невзирая на запреты, везут съестные припасы и товары «стратегического назначения» – панцири, мечи, алебарды, порох, ядра, селитру, серу, свинец, олово, медь. Получая из Европы шелка, бархат и полотно, русские того гляди сами научатся их выделывать. Цены на драгметаллы быстро идут вверх благодаря большому спросу со стороны России. «Всего же опаснее то обстоятельство, что многие правительства доставляют московитам опытных кораблестроителей, знающих морское дело, искусных в сооружении гаваней, портов, бастионов и крепостей, затем оружейных мастеров, мореходов, которым хорошо знакомо Балтийское море, его течения, гавани и пр. Все эти сношения Европы с царем придали ему мужества; теперь он стремится стать господином Балтики». Автор предупреждал, что европейцы напрасно тешат себя надеждой договориться с варваром-царём: «Может ли понимать силу клятвы, силу честного слова тот, в ком нет ни истинной религии, ни чести, ни воспитания!».
Как будто для того, чтобы подтвердить эту оценку, Иван IV в том же 1570 году направил письмо Елизавете Английской. В нём он жаловался на высокие цены, запрашиваемые английскими купцами, на то, что послания королевы запечатаны разными печатями, и на арестованного в Нарве английского купца Гудмена, у которого обнаружили «многие грамоты, в которых для унижения нашего государева достоинства и нашего государства написаны ложные вести, будто в нашем царстве якобы творятся недостойные дела». В заключение Иван в присущей ему хамской манере царь укорял Королеву-Девственницу за то, что она не правит самодержавно, как он сам, и за то, что ставит торговые интересы выше военно-политических: «Ажно у тебя мимо тебя люди владеют и не токмо люди, но и мужики торговые, и о наших государевых головах и о честех и о землях прибытка не ищут, а ищут своих торговых прибытков. А ты пребываешь в своем девическом чину, как есть пошлая девица».

Война в Ливонии растянулась до 1583 года. В ходе её Ливонский орден исчез с исторической арены, его магистр Герхардт Кетлер переквалифицировался в герцога Курляндского. Ливонская конфедерация развалилась: одна её часть вошла в состав Великого княжества Литовского (то есть Речи Посполитой), а другая превратилась в герцогство Курляндия и Семигалия, вассальное по отношению к тому же ВКЛ. Той же «республиканской монархии» отошла и Рига. Швеция получила Ревель, Нарву и половину Вирланда (так называемая Шведская Эстония), Дания – остров Эзель (Сааремаа) и Пильтен – древнюю резиденцию курляндских епископов.

Иван Грозный всегда и всюду видел заговоры, а в последние годы жизни его паранойя обострилась ещё больше. Он усердно  занимался магией, собирая по Руси колдунов, особенно из местности между Холмогорами и Лапландией», которые считались обиталищем колдунов ещё во времена Владимира Святого и Ярослава Мудрого. Правда в том, что в окружении царя многие были недовольны его намерением жениться на англичанке Мари Гастингс, дочери графа Хантингдона и дальней родственницы английской королевы Елизаветы I. Некоторые предполагают, что к смерти Ивана 18 (28 н. ст.) марта 1584 года причастен лейб-медик Иоганн Эйлоф.
Ко времени смерти Ивана Грозного поселения европейских служилых людей и купцов существовали в  Москве, Вологде, Холмогорах, Архангельске, Нижнем Новгороде, Ярославле и Костроме. Однако царь не поощрял увлечения Западом. «При великом князе Иване, – рассказывает поляк Станислав Немоевский, –один  боярин, будучи послом в Польше, присмотрелся там к нашим постройкам и по возвращении приказал ставить избу из тёсаного дерева. Когда об этом узнал великий князь, он приказал народу весь этот дом разметать, предварительно вымазавши его грязью».
РУСЬ НЕ ВЕЛИКАЯ

ШЛЯХЕТСКИЕ ВОЛЬНОСТИ

В многотомной «Истории России», написанной в XIX веке С. М. Соловьёвым, западнорусским землям уделено очень много места. А вот вышедшую несколько лет назад книгу о Западной Руси её автор А. М. Буровский вполне обоснованно озаглавил «Россия, которой не было».
После описания монголо-татарского нашествия центральные области Киевской Руси исчезают со страниц российских учебников, чтобы спустя несколько веков возникнуть вновь уже в качестве периферии Московского царства.
На то, чтобы центр и окраина поменялись местами, ушло почти полтысячелетия. К началу XVI века Москва сумела прибрать к рукам только Новгородскую землю. Собственно Киевская Русь, т. е. нынешняя Украина с прилегающими районами Курской, Орловской, Тульской и Калужской земель, а также Белоруссия со Смоленской землёй оставались в составе Великого княжества Литовского (ВКЛ) и связанного с ним личной унией Польского королевства. (Захват Смоленщины Москвой был закреплён Андрусовским перемирием 1667 года и Вечным миром 1686 года).

Киевская Русь приняла христианскую веру ещё в X веке, и ко времени вхождения славяно-русских земель в состав ВКЛ они, в отличие от литовских племён, успели обзавестись определённой  культурно-религиозной и литературной традицией. Поэтому делопроизводство в ВКЛ велось преимущественно на западнорусском (старобелорусском) языке; он сохранил преобладающие позиции до середины XVII века, когда был вытеснен польским языком. Также письменными языками Великого княжества были церковнославянский, латинский, изредка литовский (жемайтский); в отдельных случаях использовались немецкий, татарский и хазарский (караимский). Государственный статус старобелорусского языка был закреплён Статутами Великого княжества Литовского.

В 1386 году литовский князь Ягайло вступил в брак с польской королевой Ядвигой и принял католичество. 
Польша являлась окраиной западноевропейской цивилизации; если продолжить сравнение павшей Римской империи со школой, то Франция находилась в здании школы, Германия – на школьном дворе, а Польша – где-то возле школьных ворот. Тем не менее роль учителя Западной Руси и Литвы переходит к полякам. Католичество становится государственной религией ВКЛ, в его общественную жизнь проникают польские обычаи. И если Великие князья Московские, выученики татарских ханов, были вольны в жизни и смерти всех своих подданных, включая самых знатных, то Великие князья Литовские довольно рано попали в зависимость от панов радных – удельных князей, заседавших в Раде (королевском Совете). Княжьи служилые люди, владельцы вотчин и поместий – бояре, земяне, дворяне и слуги – первоначально большой роли не играли, но после Городельской унии с Польшей (1413) земян и бояр католического исповедания причисляют к шляхетскому сословию и наделяют гражданскими вольностями. Уже в 1447 году эти вольности распространяются и на православную шляхту. Отныне литовско-русский шляхтич (от немецкого slahte – «род, происхождение, порода») мог проживать где угодно и посещать любую страну – для Московии вещь невиданная! – а без правильного суда его нельзя было казнить, заключить в тюрьму или конфисковать у него имущество.
Долгое время уния Литвы с Польшей носила личный характер: каждый раз великого князя Литовского должны были выбрать польским королём, что на практике случалось не всегда. При Сигизмунде II Августе (великий князь Литовский с 1529-го и король Польши с 1530 года) решено было образовать из Короны (Польши) и Княжества (Литвы) нечто более-менее целостное. В 1560-х гг. права литовско-русской шляхты подтягиваются к польскому уровню: она получает гарантию неприкосновенности земельных владений, местное самоуправление и право избрания депутатов на вальный (общегосударственный) сейм, без согласия которого запрещается  собирать войско и вводить налоги. Православные шляхтичи полностью уравниваются с католиками. Завершением этого процесса стал сейм в Люблине в 1569 года, на котором  Корона и Княжество соединились в Речь Посполитую (буквальный перевод на польский язык латинского res publicum – «общее дело»), с общим сеймом и с монархом, совмещавшим титул короля Польского и Великого князя Литовского.
Не только русские, но и многие литовцы были недовольны тем, что первенство в объединённом государстве захватили поляки. Однако в польско-литовском государстве у русского шляхтича,  несмотря на утеснения, всё-таки были большие права, в то время как в Московии он оказался бы на положении холопа. Во времена Ивана Грозного  эта разница проявилась особенно выпукло. Русский историк-славянофил белорусского происхождения М. И. Коялович писал: «Были в среде образованных белорусов замышления соединить Литовское княжество с Московским царством и даже происходили тайные сношения. Но неистовства Иоанна IV и бегство от него в Литву многих русских, особенно такого видного и даровитого человека, как князь Андрей Курбский, разрушали в русской среде Литовского княжества всякие надежды на восточную Россию. Впоследствии сами поляки говорили, что к окончательному соединению с Польшей пригнал Литву Иоанн IV. При таких обстоятельствах приходилось вспомнить о помощи польской, о сближении с Польшей, т. е. приходилось дать ещё большую силу латинской партии на погибель литовской независимости».
«В этом государстве, – пишет о Речи Посполитой Михаил Коялович, – встретились и долго жили вместе две выработавшиеся и резко различные цивилизации – православная и латинская, имевшая каждая большое число последователей. Неизбежным следствием этой встречи должна была быть борьба между ними и рядом с борьбой – сильная сделка между различными началами. Образовалась незаметно, постепенно партия ревнителей православной веры, способная всё принести в жертву дорогим убеждениям, и рядом с нею – партия людей, утомившихся религиозной борьбой, способных ради житейских выгод на всякие сделки с латинством».

ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ В ВКЛ

Положение православной церкви на востоке и на западе Руси также отличалось коренным образом. 
После того, как в 1453 году остатки Византии были захвачены турками-османами, константинопольские патриархи превратились в слуг турецких султанов, а средства на существование вынуждены были выпрашивать у тех, у кого они были. В этой ситуации богатые московские государи получили возможность диктовать патриархам свою волю.
В Московской державе государственная власть полностью контролировала церковь, но зато обеспечивала ей монополию в религиозных вопросах. Разногласия между царём и патриархом иногда возникали, однако в целом зазор между властью и церковью был микроскопическим. Миряне мало влияли на церковные дела, пока патриарх Никон не попытался изменить порядок богослужения. 

В ВКЛ православная церковь испытывала давление разнонаправленных сил – высших церковных иерархов, великокняжеской власти, верующих мирян и патронов (владельцев земли, на которой находился храм или монастырь). Православный собор, состоявшийся в Вильно (Вильнюс) в 1509 году, потребовал ставить на церковные должности только по избранию «владык (епископов) и панов греческого закона». Священника, служащего без благословения архиерея, только по воле пана, следовало лишать сана. Патрону предписывалось не отнимать у священника церкви без ведома архиерея, а архиерею – не назначать нового священника, пока не исследована вина предыдущего. В церковь, пустующую свыше трех месяцев, епископ получил право назначить священника без согласия прихожан. Мирянам под страхом отлучения собор запретил держать у себя Кормчую (сборник  церковных и светских законов, по-гречески именуемый Номоканон), поскольку, изучив церковные правила, они начинали самостоятельно их толковать, пренебрегая мнением пастырей.   

Много было и других неурядиц. Православные епархии иногда отдавались в управление мирянам, а то и епископам-католикам. Овдовевшие священнослужители женились вторично и даже в третий раз, не отказываясь от сана; даже киевский митрополит Онисифор Петрович по прозвищу «Девоча» (Девочка) был женат дважды. Православные епископы, несмотря на монашеский обет, жили, как паны, в замках, с жёнами, пользуясь епархиями как собственными вотчинами, и-за которых даже воевали друг с другом наравне со светскими панами.

В Галицкой земле, входившей в состав «Короны», православная епархия была вообще ликвидирована, и некоторое время надзор за галицкими «схизматиками» (т. е. православными) осуществляли католические архиереи. Позже галицкие земли вошли в состав Киевской православной митрополии, однако справцу (управляющего) в них назначал мирянин-староста. В 1509 году право назначать справцу король передал львовскому католическому архиепископу. Галичане воспротивились и выбрали своего справцу. В ходе тридцатилетней борьбы между католиками и православными, включавшей подношения королю и королеве, победу одержал православный Макарий Тучапский, который сперва был утверждён справцей, а в октябре 1539 года рукоположен в Киеве в епископа «митрополии Галицкой, Львовского и Каменца-Подольского». Макарий восстановил в своей епархии клирос – совещательный орган, состоявший из львовских священников. Однако злоупотреблений эта мера не устранила. Спустя почти полвека, в 1585 году, православные галицкие дворяне, приехавшие в Варшаву на заседание сейма, жаловались киевскому митрополиту Онисифору Девочке «на великие несправедливости»: закрытие церквей, насильственное «выволакивание» попов, запрещение мирским людям молиться. «Мало этого: рубят кресты святые, захватывают колокола в замок, отдают их в распоряжение жидам. В монастырях честных, вместо игуменов и братьи, игумены с жёнами и детьми живут и церквами святыми владеют, из вещей церковных делают себе пояса, ложки и сосуды. Но что ещё хуже, ваша милость поставляешь один епископов без свидетелей и без нас, братьи своей, вследствие чего негодные люди становятся епископами и на столицах с жёнами живут без всякого стыда и детей родят. И других, и других, и других нестроении множество!».
Православные миряне не ограничивались жалобами на творившиеся безобразия. Законы Великого княжества Литовского позволяли им отстаивать свои права, а навыки самоуправления поддерживались как старинными вечевыми традициями, так и благодаря магдебургскому праву, которым короли наделили многие западнорусские города. В таких городах при королевском градоначальнике-войте (от немецкого фогт – vogt) создавались магистраты из двух коллегий: Рады для управления текущими делами и Лавы для судопроизводства. Судебные приговоры войт выносил после совещания с лавниками. Первый состав лавников горожане выбирали пожизненно, а затем по мере их выбытия Лава сама подбирала новых сочленов. Рада состояла из рядовых радцев (ратманов) и нескольких бурмистров, по очереди ею руководивших. Тех и других войт выбирал из кандидатов, представляемых поспольством (городской общиной). Рада заботилась о городском имуществе, о вдовах и сиротах,  надзирала за пекарями и шинкарями, за верностью мер и весов, наказывала перекупщиков, следила за добронравием горожан. Состоятельные горожане («старшие из поспольства») контролировали деятельность Рады: радцы отчитывались перед ними, и без их одобрения постановления Рады были недействительны. Но часто Рада выкупала у короля должность войта со всеми его правами. В этом случае она сама выбирала из своей среды бурмистров, сама себя пополняла и сама же назначала лавников; у остальных горожан отнималось даже право представлять кандидатов.

ПРАВОСЛАВНЫЕ БРАТСТВА
 
В этих условиях защитниками интересов православных горожан выступали братства. Первоначально это были профессиональные объединения купцов, ювелиров, скорняков, кузнецов и пр., созданные в форме церковного прихода и имевшие каждое собственный храм или хотя бы придел (часть храма с дополнительным алтарём). Корни западнорусских братств можно усмотреть в братчинах – профессионально-религиозных организациях, существовавших ещё до монгольского нашествия в Новгороде, Пскове, Полоцке и напоминавших  античные объединения, создававшиеся при храме какого-нибудь божества для организации совместных жертвоприношений, празднеств и похорон. Братчики регулярно проводили собрания, периодически переизбирали своих старшин, платили членские взносы, заботились о своём храме, организовывали престольные праздники, похороны, заупокойные и заздравные литургии, вели поминальные книги; некоторые обзавелись госпиталями и богадельнями.
В бурном XVI веке роль братств расширяется; они берут на себя функции, ранее им несвойственные.

В ВКЛ после Люблинской унии усиливается католическое влияние. В страну хлынули иезуиты; католики-поляки приобретают имения в литовско-русских землях, участвуют в местных шляхетских сеймиках, занимают государственные должности.
В Европе в это время полным ходом идёт Реформация – широкое движение, придавшее религиозную окраску стремлению наций и более мелких общин самим определять свою судьбу. Не обошло оно стороной и польско-литовское государство. В протестантство перешли могущественный Николай Черный Радзивилл (на его двоюродной сестре Барбаре был женат Сигизмунд Август), Воловичи, Глебовичи, Сапеги, Огиньские, Ходкевичи, Вишневецкие и другие известные фамилии. Многие католические монахи и монахини покидали монастыри; даже киевский епископ Николай Пац перешёл в протестантство и женился. Протестантская проповедь добросовестного исполнения долга хорошо соответствовала национальному характеру жителей Белой Руси. В Новогрудском воеводстве из 600 семей православной шляхты более 580 приняли евангельскую веру.

На православное население Реформация повлияла самым прямым образом. Нет, братчики не уверовали в учения Лютера или Кальвина. Однако в вопросах внутрицерковной жизни они действовали не менее решительно, чем самые непримиримые пуритане. Правда, в силу различия условий их протест принимал иные формы.
В Европе тысячу лет монопольное положение занимала римско-католическая церковь. Именно это не устраивало протестантов; католическая иерархия во главе с папой Римским стала главным объектом их нападок. В Речи Посполитой православная церковь, хотя и ущемляемая, оставалась самостоятельной. Константинопольский патриарх, которому она подчинялась, ни в коей мере не был аналогом папы: он находился далеко, сам зависел от присылаемой «милостыни» и во внутрицерковной борьбе в Западной Руси чаще держал сторону братств. Поэтому братствам не требовалось избавляться от попов: они могли просто подбирать их по своему вкусу.
Признавая каноническую власть Константинополя, братства активно использовали авторитет других восточных патриархов. В 1586 году антиохийский патриарх Иоаким утвердил устав братства, представленный   ктиторами львовского храма Успения Богородицы. Помимо обычных правил (братские сходки, взносы, выбор старост, братский суд, взаимная помощь), устав давал Успенскому братству право выбирать себе священника, обличать ведущих неправедную жизнь и даже отлучать их от Церкви; если же и епископ будет вести себя незаконно, то и ему сопротивляться, как врагу веры. «Повелеваем, – писал в грамоте Иоаким, – чтоб этому братству Львовскому все братства повсюду повиновались». Такие привилегии мирян вызвали сильнейшее недовольство львовского православного епископа Гедеона Балабана.

Константинопольский патриарх Иеремия во время посещения Великого княжества Литовского в 1588–1589 годах благословил новое братство в Вильне при церкви Святой Троицы, предоставив ему и львовскому Успенскому братству ставропигию – независимость от епископского суда. Патриарх подтвердил прежние права Успенского братства и дал новые: печатать не только церковные книги, но и учебники, удалять священника при неблагонравном его поведении, а львовскому епископу приказал  священника, избранного братством, утверждать безоговорочно: «Не смей ничего говорить против львовского братства, на котором Бог почивает и славится, и если услышим, что ты возбраняешь дела благие, то будешь отлучён, а потом и другому церковному наказанию подвергнешься».

БРЕСТСКАЯ УНИЯ

Низложив дважды женатого митрополита Онисифора Девочку, Иеремия по рекомендации мирян поставил на его место Михаила Рагозу, человека благочестивого и доброго. Однако между патриархом и митрополитом с самого начала пробежала чёрная кошка: Рагоза отказал Иеремии в деньгах, а Иеремия пригрозил Рагозе отлучением от Церкви. Более того – патриарх ограничил власть митрополита, поставив луцкого епископа, образованного и энергичного  Кирилла Терлецкого, своим экзархом в юго-западной Руси с правом надзора и суда над епископами. И это несмотря на то, что соседи по землям не раз жаловались суду на буйство Терлецкого, на его наезды, сопровождавшиеся даже убийствами. В результате недовольными остались и Рагоза, и Терлецкий, метивший на место митрополита и к тому же безуспешно пытавшийся найти управу на своего врага – луцкого церковного старосту.
Михаил Рагоза привлекал братства к обсуждению и решению церковных дел и даже дал им право участия в соборах; из скромных профессионально-религиозных союзов они превратились в важнейшую опору православной Церкви. В братства записывались люди разных занятий и сословий, включая шляхту и духовенство, не только местные жители, но и иногородние. Так, в 1591 году в львовское Успенское братство вступили священник Гологурский и весь его приход, в киевское Богоявленское братство около 1620 года записались запорожский гетман Сагайдачный со всем войском.
Некоторые православные иерархи признавали за братствами церковные права. Так, перемышльский епископ Михаил Копыстенский в 1592 году дал Комарскому братству право обличать «не покоряющихся истине» и передал ему больницу и школу. Однако большинство архиереев были крайне недовольны ростом влияния мирян. Ещё куда ни шло советоваться со шляхтичами, но выпрашивать разрешения у скорняков и седельников... Епископы пришли к выводу, что для греческого начальства они всего лишь овцы, которых стригут, но не кормят, и что гораздо правильнее поставлены дела у католиков, чьи епископы заседают в Сенате. Результатом этих настроений стало обращение Терлецкого и ещё нескольких епископов к королю с жалобами на восточных патриархов. «Видя, как они там живут на своих патриаршествах, как один за другим подкупается, и сюда к нам приезжая, только поборы с нас берут», православные архиереи выражали желание под верным ручательством короля «приступить к соединению веры и пастыря единого, главного, которому самим Искупителем мы вверены, святейшего Папу римского пастырем своим признать».
После длительных переговоров о гарантиях прав и имущества на соборе в Бресте в конце 1596 года большинство православных епископов Киевской митрополии согласились присоединиться с римско-католической церкви при условии сохранения прежней обрядности. Гедеон Балабан и Михаил Копыстенский под вооружённой охраной, предоставленной православным князем Константином Константиновичем Острожским, провели альтернативный собор, решительно отвергший союз с Римом; в итоге львовская и перемышльская епархии остались вне унии. При короле Владиславе IV (1632–1648 гг.) сейм провозгласил равенство между православными и католиками, признал восстановление православной иерархии, гарантировал противникам Брестской унии свободу исповедания и сохранение за ними церквей.   
Таким образом, к католической, православной и нескольким протестантским церквам Речи Посполитой добавилась униатская (греко-католическая), а Московское царство ещё более укрепило за собой репутацию оплота православия. В Речи Посполитой католичество и протестантство остались преимущественно панскими, шляхетскими религиями, а православие и униатство – хлопскими, то есть мужицкими. Литовско-русским шляхтичам куда приятнее было водить знакомство с щеголеватым ксендзом или учёным пастором, чем с неуклюжим и малограмотным русским попом. Православные вельможи предпочитали сразу перейти в католичество, нежели связываться  с унией; так, например, поступили сыновья князя Константина Острожского. Тем не менее, униатская церковь, опиравшаяся на монашеский орден базилиан*, выжила, обзавелась квалифицированным духовенством и даже собственным мучеником в лице полоцкого архиепископа Иосафата Кунцевича, убитого в Витебске православными верующими в 1623 году.

РУССКОЕ КНИГОПЕЧАТАНИЕ 

В Европе в XV–XVII вв. острый конфликт между католицизмом и протестантством сопровождался ростом религиозного скептицизма; просвещение начинает отпочковываться от религии. На Руси же образованность по-прежнему оставалась делом церкви и была тесно связана с межконфессиональной борьбой. Хорошим примером может служить книгопечатание.
В Европе первым печатным изданием стала латинская «Библия», выпущенная в 1453-1454 годах Гуттенбергом; однако с самого начала наряду с церковной издавалась и сугубо светская литература. К концу XVI века книги светского характера – труды античных и средневековых учёных, календари, басни и т. д., – составляли половину издаваемых названий, в XVII веке – не меньше двух третей. До XVI ввека около 70% всех книг издавалось на латыни; позже преобладание получили книги на живых национальных языках.

В славянских странах, принявших христианство от Византии, богослужение велось на одном и том же языке – так называемом церковнославянском, не совпадавшем полностью ни с каким живым славянским языком. На церковнославянском и печатались книги, имевшие не просто религиозный, а почти исключительно богослужебный характер. Первые славянские книги, которые издал в 1491 году в Кракове немец Швайпольт Фиоль, представляли собой пособия по ведению церковной службы: «Октоих» (нотная книга с восьмигласными молитвами), «Часослов» (псалмы, молитвы, песнопения суточного круга) и «Триодь» (трипесненные каноны годового круга). Более полный «Октоих» и ещё несколько богослужебных книг были изданы в 1494–1495 годах в Цетинье – столице Зеты (Черногория), в монастыре Рождества Богородицы, по инициативе черногорского жупана (князя) Джурдже Црноевича и митрополита Вавилы. Издатель, священник Макарий, объяснял необходимость своего предприятия нехваткой богослужебных книг из-за «расхищения и раздрания» их агарянами, т.е. турками. Когда в 1496 году турки окончательно захватили Зету, Црноевич бежал в Венецию, и цетиньский печатный двор прекратил существование. А с 1519 года в Венеции купец Божидар Вукович из черногорской Подгорицы наладил издание «душеполезных книг» на церковнославянском.
В 1517 году в чешской Праге уроженец Полоцка, «в лекарских науках доктор» Франциск Скорина, обучавшийся в Краковском университете (основан в 1364 года указом польского короля Казимирам III), «Псалтырю (ветхозаветные псалмы) тиснул русскими словами, а словенским языком». (Во времена Франциска Скорины литовский язык использовался всеми социальными слоями, но только как разговорный, и представители литовских элит воспринимали тексты на западнорусском, как написанные на своём родном языке). За три года Скорина издал 19 книг Библии, «на руский язык ново выложенных» (то есть переведённых на разговорный язык Западной Руси). Затем он перенёс типографию в Вильну, а ещё позже попытался организовать издание Библии в Москве, но отпечатанный там тираж был признан «люторским» и сожжён.
Если в Европе книгопечатание завели частные предприниматели, то в Московии оно начиналось как «государево дело». Первую типографию завёл в своём доме знаменитый поп Сильвестр, советник юного Ивана IV Грозного. Здесь были напечатаны «Четвероевангелие», «Псалтырь», «Триодь постная» (молитвословия от начала подготовки к Великому посту до Пасхи) и «Триодь цветная» (от Пасхи до второго воскресения после Троицы). В 1560 году Сильвестр попал в опалу, а типография то ли пришла в упадок, то ли подверглась разгрому. Однако молодой царь Иван тоже увлёкся новым делом – «как бы изложить печатные книги». По его указанию митрополит Макарий поручил устройство новой печатни Ивану Фёдорову и Петру Тимофееву по прозванию Мстиславец (Пётр был родом из города Мстиславца в Великом княжестве Литовском, в современной Белоруссии). Относительно Ивана Фёдорова есть предположение, что он учился в Краковском университете: там сохранилась запись, что в 1532 году степени бакалавра был удостоен некто «Johannes Theodori Moscus». В письме, написанном по-латыни, Иван Фёдоров называет себя «типографом греческим и славянским», то есть греческий язык он тоже знал. Приехав в Москву с митрополитом Макарием, он получил место диакона в кремлёвском храме Николы Гостунского. В типографии  на Никольской улице в 1563-1565 годах Иван Фёдоров и Петр Мстиславец напечатали «Апостол» (богослужебная книга, включающая, в частности, «Деяния» и «Послания» апостолов Христа) и «Часовник» (сокращённый вариант «Часослова»). Митрополит Макарий к тому времени умер, в типографии произошел пожар (возможно, следствие поджога), а печатники спешно покинули Московское государство. Сам Иван Фёдоров впоследствии писал: «Из-за многих начальников и священноначальников, и учителей, которые нас по причине зависти в многих ересях обвиняли, желая благо во зло превратить и Божье дело окончательно погубить, как это свойственно злонравным и невежественным и несведущим в науках людям, которые в искусстве грамматики не умудрены, и духовного разума лишены... ненависть нас и прогнала с земли и с родины». Напомним, что именно в это время Иван Грозный учреждает опричнину – террористический аппарат для уничтожения подлинных и мнимых противников царских зверств. 
После бегства Ивана Фёдорова и Петра Мстиславца в Москве Никифор Тарасиев и Андроник Невежа Тимофеев издали «Псалтырь», которая была объявлена первым печатным изданием (видимо, всякие упоминания о беглецах и их работах попали под запрет). Далее книгопечатание остановилось, печатный двор на Никольской был окончательно уничтожен. При царской резиденции в Александровской слободе была издана в 1577 году Невежей Тимофеевым единственная книга – «Псалтырь».

В Великом княжестве Литовском Ивана Фёдорова и Петра Мстиславца радушно принял ревнитель православия, великий гетман Литовский Григорий Ходкевич. В своём имении Заблудове (в нынешней Польше) Ходкевич устроил типографию, где московские эмигранты отпечатали «Учительное евангелие» – сборник бесед и поучений с толкованием евангельских текстов.
В 1562 году в Несвиже, на территории нынешней Белоруссии, протестантские проповедники Сымон Будный и Лаврен Крышковский с несвижским старостой Мацеем Кавячинским устроили типографию, воспользовавшись привезённым из Вильны шрифтом Скорины. Изданный ими «Катехизис» предназначался простым людям, чтобы они слова Божии «сами учили и деток своих научали». Позже в Лоске, в замке белорусского магната Яна Кишки, Сымон Будный издал целый ряд книг – от «Нового Завета» с комментариями до переведённого с французского языка памфлета о событиях Варфоломеевской ночи.

Григорий Ходкевич после 1569 года в знак протеста против Люблинской унии отказался от гетманства; типография в Заблудове закрылась. Иван Фёдоров перебрался сначала во Львов, а потом в Острог, где под покровительством вышеупомянутого князя Константина (в крещении Василия) Константиновича Острожского кружок учёных людей готовил, говоря современным языком, академическое издание Библии. Дело было очень трудное, учиться приходилось на ходу. Единственный список Геннадиевской Библии, присланный из Москвы, оказался испорченным. Острожский выписывал из дальних стран списки недостающих библейских книг и отдельных фрагментов на еврейском и греческом языках; некоторых книг так и не достали, пришлось переводить с латыни, руководствуясь чешским и польским переводами. Вышла «Острожская Библия» в 1580–1581 годах. Сразу после этого Иван Фёдоров вернулся во Львов и устроил там собственную типографию. Издательское дело, вероятно, не было прибыльным: деньги на него Иван добывал литьём пушек, и всё равно пришлось залезть в долги. Умер он в предместье Львова 5 (15) декабря 1583 года и был похоронен в львовском Свято-Онуфриевском монастыре. Успенское братство взяло на себя содержание его типографии.
Пётр Мстиславец, разойдясь с Иваном Фёдоровым, перебрался в Вильно, где устроил типографию на паях с мещанами Зарецкими и купцами Мамоничами. Спустя несколько лет между учредителями пошли нелады на денежной почве, и в марте 1576 года. Виленский городской суд отдал нераспроданный тираж изданий Мамоничам, а типографское оборудование и шрифты – Мстиславцу. Тем не менее Мамоничи продолжали издательскую деятельность, обеспечивая учебной литературой православные учебные заведения в Великом княжестве Литовском, Польше и Московской Руси. Печатались у Мамоничей и официальные издания на русском (фактически старобелорусском) языке – «Трибунал жителям Великого княжества Литовского» и «Статут Великого княжества Литовского».

РУССКОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ

В Польше образование стояло относительно высоко: грамотным было около 12 % мужского населения (среди шляхты процент был намного выше). Правда, уровень преподавания в школах оставлял желать лучшего, да и Ягеллонский университет в Кракове (Краковская академия) уступал западноевропейским аналогам. «Правовед, – пишет Н. И. Костомаров, – зазубривал кое-что из римских законов и ничего не знал о польском праве; богослов не читал священного писания, а долбил только Liber sententiarum Петра Ломбардского (ум. в 1160 г. – А. А.); медик учился по Галену, незнакомый с новым ходом науки и не изучая вовсе человеческого тела». Однако подданные польско-литовских королей, в отличие от московитов, могли свободно ездить учиться за границу и активно этим правом пользовались.
В Великом княжестве Литовском вклад в просвещение вносили все конфессии. Иезуиты заводили бесплатные школы. Их коллегия в Вильне, получившая статус Академии, стала образцом и для православных учебных заведений. В 1586 году в Академии было уже до 700 учеников. При протестантских кирхах в середине XVI века на протяжении неполных десяти лет были открыты сотни школ, давшие возможность тысячам молодых людей получить, как минимум, начальное образование. В протестантских типографиях издавалась не только религиозная литература, но и книги по истории, географии, математике, философии, поэтические и прозаические произведения разных авторов, переводы с иностранных языков.
Имея подобных конкурентов, православные тоже не сидели сложа руки. Даже Феодосий Лазовский, буйный владимиро-волынский епископ, под старость выделил доходы с местечка Олераны и одиннадцати селений на содержание соборной церкви, на учреждение при ней богадельни и школы с двумя учителями-бакалаврами: один должен был учить ребят славянскому языку, другой греческому. Важную роль играли православные вельможи. Бежавший из Московской Руси князь Андрей Михайлович Курбский употребил на защиту православия все силы и средства, сам занимался переводами, даже на старости лет выучил латынь. Князь Константин Острожский открыл в Остроге высшую школу, то же сделал князь Юрий Слуцкий; при обеих школах имелись типографии.

И, конечно, большой вклад в культурное развитие Западной Руси внесли православные братства. Подобно протестантам, братчики изучали Библию и другие священные книги, стремились самостоятельно разобраться в богословских тонкостях. В настоятели церквей и монастырей подыскивали людей учительных, знающих слово Божие.
Киевское Богоявленское братство заложило основу первого на Руси высшего учебного заведения. В 1615 году в Богоявленском монастыре архимандрит Елисей Плетенецкий учредил Киево-братскую школу для изучения классических языков, риторики, богословия и некоторых предметов элементарного образования. Киевский митрополит Пётр Могила (1596-647), сын господаря Валахии и Молдавии Симеона Могилы, объединил эту школу с основанным им училищем, образовав Киево-Могилянскую коллегию (1631-1701) по образцу европейских коллегий и академий, в которых обучался сам Могила. Здесь преподавались языки (славянский, греческий и латинский), пение и элементарная теория музыки, катехизис, арифметика, астрономия, поэзия, риторика, философия и богословие. В Коллегии обучались многие крупные деятели науки и церкви, в частности, Феофан Прокопович – знаменитый публицист, учёный Петровского времени, фактический глава Святейшего Синода. В 1701 году Коллегия переименована в Академию, круг наук в ней расширен: введены были языки французский, немецкий и еврейский, естественная история, география, математика; некоторое время преподавались также архитектура и живопись, высшее красноречие, сельская и домашняя экономия, медицина и русская риторика.

На рубеже XVI–XVII вв. около двадцати братств имели школы. Учителей старались подыскивать православных, но если таких не находилось, брали и иноверцев. Помимо древнегреческого и церковнославянского языка, преподавались латинский и польский, а также семь свободных искусств на западноевропейский манер. Из братских школ вышли многие видные деятели просвещения, богословы, переводчики и исправители книг, составители первых школьных учебников. В типографиях при Львовском, Виленском, Могилевском, Луцком и других братствах печатались не только богослужебные и святоотеческие книги, но также учебные и др. Книги братской печати расходились и за пределами польско-литовского государства – в Московской Руси, Валахии, Молдавии.

Поддержка, которую Речь Посполитая вскоре оказала Лжедмитрию, ещё больше отдалила её от восточного соседа. «Руський» язык в среде русско-литовской шляхты начинает вытесняться польским. В начале XVII века в столице Великого княжества Литовского Вильно (Вильнюс) в ведении православных остался единственный храм – Свято-Духов монастырь, остальные были отобраны «на имя короля» в пользу униатов. Тем не менее западные земли, далеко обогнавшие Московию в культурном развитии, остались центром русского просвещения. При Свято-Духовом монастыре существовали училище и типография, где в 1596 году была напечатана первая в России славянская азбука – «Наука к учению и разумению письма словенского». В Духовом монастыре жил Мелетий Смотрицкий – известный богослов, доктор медицины, автор грамматики церковнославянского языка, сохранявшей значение на протяжении полутора веков (по ней в XVIII веке учился М. В. Ломоносов).
Казалось бы, всё это должно было способствовать культурному росту не только Западной, но и Восточной Руси: бери и пользуйся. Однако для Москвы появление русских грамотеев и поток русскоязычной литературы создавал лишь новые проблемы.

Словом, русская культура сосредоточилась на западе, а сила и власть – на востоке.
* Базилиа;не (василиа;не, лат. OSBM — Ordo Sancti Basilii Magni) — общее название нескольких католических монашеских орденов византийского обряда, следующих общежительному уставу, который приписывается св. Василию Великому.

МОСКОВИЯ ОТ ГРОЗНОГО ДО РОМАНОВЫХ

ВЕНЕЦ НАД ТРЕТЬИМ РИМОМ

Московское государство к концу царствования Ивана Грозного было разорено, его центральные и северо-западные области обезлюдели. На восточном побережье Балтийского моря утвердились шведы, морскую торговлю Россия сохранила лишь на Белом море. При Фёдоре Иоанновиче и Борисе Годунове немецким купцам разрешили торговать в Новгороде и Пскове, плавать в Архангельск и Xолмогоры. Годунову в 1590 году удалось отбить у Швеции Ивангород, но в Смутное время шведы вновь его захватили, вдобавок оккупировав и разорив Новгород. По Столбовскому мирному договору 1617 году они вернули Новгород России, но Михаил Фёдорович Романов был вынужден уступить им территорию от Ивангорода до Ладожского озера, отказавшись от претензий на Ливонию и Карельскую землю. Россия вновь полностью лишилась прибалтийского побережья. Русские купцы получили право свободно торговать в Швеции, шведские – в России, но шведам не дозволялось ездить через Московию в южные страны, а московитам – через Швецию в Западную Европу. Шведский король Густав II Адольф говорил в риксдаге (парламенте): «Одно из величайших благ, дарованных Богом Швеции, заключается в том, что русские, с которыми мы издавна были в сомнительных отношениях, отныне должны отказаться от того захолустья, из которого так часто беспокоили нас. Россия – опасный сосед. Её владения раскинулись до морей Северного и Каспийского, с юга она граничит почти с Чёрным морем. В России сильное дворянство, множество крестьян, густонаселённые города и большие войска. Теперь без нашего позволения русские не могут выслать ни одной лодки в Балтийское море. Озёра Нево (Ладожское) и Пейпус (Чудское), Нарвская поляна, болота в 30 вёрст ширины и твёрдые крепости отделяют нас от них. У русских отнят доступ к Балтийскому морю, и, надеюсь, не так-то легко будет им перешагнуть через этот ручеёк».
Но щелчок, полученный на западе, нисколько не умерил царских амбиций. Несмотря на пережитую Смуту, Московия добилась безусловной гегемонии на огромном пространстве между Великим княжеством Литовским и Уралом. Бывшие владельцы крупных княжеств превратились в слуг московского великого князя, который именовался теперь царём (раньше так называли только хана Джучиева улуса да византийского императора). Татарские ханы могли ещё доставить серьёзные неприятности (напомним, что крымский Девлет-Герай появился под Москвой в июле 1572 года), но от их былого могущества осталась жалкая тень. Однако за ними теперь стояли турки.
Европа только начинала маячить на российском горизонте; да там пока и не было по-настоящему великих держав. Испания стремительно сдавала позиции; лоскутную империю Габсбургов теснили турки; Англия только ещё примеряла роль владычицы морей; Францию потрясали гражданские войны между католиками и гугенотами: битву при Молодях и Варфоломеевскую ночь (на 24 августа 1572 года) разделяют всего три недели. Именно отсутствие равных по силе соперников позволило Ивану Грозному безнаказанно опустошать собственную страну (разорение беззащитного, не пытавшегося сопротивляться Новгорода имело место за два года до той же Варфоломеевской ночи).
В Москве в своём могуществе видели награду за православие. Уже игумен Волоколамского монастыря Иосиф Волоцкий (умер в  1515 г.) утверждал, что «Русская земля ныне благочестием всех одоле» (под «Русской землёй» понималась, естественно, Московская Русь). Идею о Москве как оплоте православия особенно ярко сформулировал старец Филофей  (ок. 1465 – 1542 гг.), инок Псковского Спасо-Елеазарова монастыря. Ссылаясь на пример Иисуса Христа, побуждавшего апостолов уйти из города, где их не принимают, Филофей писал о духовном Риме – средоточии истинной веры, переместившемся из земного Рима в Константинополь, а после падения Константинополя в Москву: «Два Рима пали, третий стоит, а четвертому не бывати».

У православного населения Западной Руси претензии Москвы не встретили понимания, хотя, казалось бы, обстановка этому благоприятствовала. В 1569 году ВКЛ и Польша объединились в одно государство. Московские государи стремились подкрепить свою новую роль повышением статуса подвластной им церкви. Руководители древних восточных церквей, с немногочисленной паствой, жившие под властью мусульманских владык и зависевшие от подачек московских царей, именовались патриархами, в то время как глава московской церкви был всего лишь митрополитом.
Правительство Годунова приняло меры, чтобы вывести Русскую православную церковь из-под чисто формальной власти беспомощных константипольских патриархов, вынужденных угождать и султанам, и московским царям.
Однако решение вопроса так или иначе зависело от Константинопольской патриархии. Она находилась в трудном положении: турки меняли патриархов по своему усмотрению, патриархи присваивали деньги, поступавшие из Москвы, храмы были разграблены, патриаршая резиденция отобрана турками за долги. При царе Фёодоре Иоанновиче и «правителе» Борисе Годунове  очередной патриарх Иеремия без предупреждения выехал в Москву, где даже ещё не знали о его избрании. Московские проверки, впрочем, дали положительный результат: патриарх оказался настоящим. Однако вместо ожидаемого согласия на учреждение русского патриаршества москвичи опять услышали только просьбы о «милостыне». Чтобы Иеремии лучше думалось, его заперли на Рязанском подворье. Обращались с высоким гостем почтительно, содержание положили хорошее, но никому из местных или иностранцев видеться с ним не дозволялось. Поначалу он торговался, предлагая широкую автокефалию (от москвичей требовалось только поминать константинопольского патриарха за богослужением и брать от него святое миро). Потом заявил, что готов сам остаться в Москве. При таком раскладе Москва получала рычаг влияния на западнорусскую церковь, находившуюся в юрисдикции константинопольского патриарха, но и неудобства были велики. Во-первых, опасались, что Иеремия будет больше заботиться о греческой церкви, чем о русской, используя московское золото в интересах Константинополя. Во-вторых, в Константинополе могли запросто сместить Иеремию и выбрать другого. А главное, приказывать греку – вселенскому патриарху было гораздо сложнее, чем собственному подданному. Годунов намечал в патриархи московского митрополита Иова, человека скромного происхождения (из посадских людей), обязанного карьерой умению красиво читать и петь молитвы. Благочестие Иова было известно, литургии он служил чинно и благолепно, память имел отменную – даже самые пространные молитвы читал наизусть – и был во всём послушен государевой воле. Когда позже приверженцы старины упрекали Иова в потакании иноземным увлечениям Годунова, он продолжал хранить молчание, «и только, к Господу Богу единому взирая, ниву ту недобрую обливал слезами».
Внешне, однако, предложение Иеремией, выглядело почётным, и отвергнуть его было трудно. Поэтому с ним согласились, но при условии, что патриаршую резиденцию устроят не в Москве, а в захолустном Владимире – формальной столице великого княжества. Иеремия отказался; однако выхода у него не было, и в конечном счёте он уступил по всем пунктам.
17 января 1589 года царь Фёдор Иоаннович оповестил Освященный собор и боярскую Думу о предстоящем поставлении патриарха «царствующего града Москвы и всея Руси». Иеремию попросили описать константинопольский чин (ритуал) поставления. Иеремия чин представил, но его переработали, чтобы, во-первых, сделать более пышным, а во-вторых, не особенно выпячивать роль константинопольского гостя. Иеремия хотел, чтобы наречение нового патриарха произошло в кремлёвском Успенском соборе. Но в этом случае царю и Иову пришлось бы публично благодарить Иеремию за оказанную честь. Поэтому процедуру поставления поделили на три части. В Успенском соборе члены Освященного собора лишь «выбрали» трёх кандидатов в патриархи (впрочем, имена «избранников» были известны заранее). Далее участники собора переместились в Золотую палату царского дворца, где Фёдор из трёх кандидатов нарёк в патриархи Иова. А завершилась церемония поставления 26 января в Успенском соборе. Иеремия объявил Иова патриархом Московским и всея России, они отслужили совместную литургию, во время которой произошло настолование: Иова трижды сажали на патриаршее место с пением «Ис полла эте, деспоте» («Многая лета тебе, государь»). В заключение царь торжественно вручил Иову украшенный посох Петра – первого русского митрополита.
«Для утверждения от рода в род и навеки» принятых решений была составлена «Уложенная грамота», писанная на большом листе пергамента золотом и киноварью, с десятью висячими печатями – Большой государственной, обоих патриархов, митрополичьими и архиепископскими. Москва в грамоте прямо была названа Третьим Римом: «Понеже Ветхий Рим пал из-за аполлинариевой ереси, Второй же Рим, иже есть Константинополь, находится во власти безбожных турок, твое же, о благочестивый царь, великое Российское царствие, Третий Рим, благочестием всех превзошло – все они в твоем благочестивом царствии воедино собрались, и ты один под небесами именуешься христианским царём во всей вселенной, для всех христиан».   

ЕВРОПЕИЗАЦИЯ ПРИ ФЁДОРЕ ИОАННОВИЧЕ И ГОДУНОВЕ

Ответом на новый вызов Москвы стала уния западнорусской церкви с Римом, заключённая на соборе в Бресте в 1596 году. Разумеется, «ответом» её можно назвать лишь в историческом смысле: Брестская уния явилась следствием  внутренних процессов в Великом княжестве Литовском. Поддержка, которую Речь Посполитая вскоре оказала Лжедмитрию, ещё больше отдалила её от восточного соседа. Однако тесные контакты с поляками в ходе Смуты способствовали дальнейшим сдвигам в привычках московской верхушки.
Ещё в конце царствования Грозного в царских и боярских хоромах помимо лавок, полатей и сундуков появились европейского типа кровати и кресла. Во дворце Годунова в подмосковных Вязёмах пан Мартын Стадницкий из свиты Юрия Мнишека видел посудный «буфет», одёжные «шкапы», наличники и оконные рамы из модного в Европе «чёрного дерева», изразцовые «зелёные печи» с трубами, обнесённые серебряными решётками. В начале XVII века в московских дворцах уже использовались обои из тисненой золочёной кожи или цветных тканей.
Джерома Горсея мы видим уже в день смерти Ивана IV предлагающим Годунову «людей и военные припасы». Он возглавлял русские посольства в Англию в 1585 (сообщало о воцарении Фёдора Ивановича) и в 1587 г. По версии Горсея, Годунов обсуждал с ним план своего возможного бегства в Англию и эвакуации туда спрятанных в Соловецком монастыре личных богатств.
Горсей сообщал, что для старшего сына Никиты Романовича Захарьина-Юрьева Фёдора (будущего патриарха Филарета Романова) он «написал латинскую грамматику, как смог, славянскими буквами»; Фёдору Никитычу «она доставила... много удовольствия».
В 1580-е годы обои, помимо царского дворца видели в боярских теремах Годуновых, Шуйских и Голицыных, но они были исключением даже для домов знати.

Неслучайно Немоевский заявляет: «Ни у кого из бояр собственного... замка нет – одни    деревянные дворцы из круглого нетёсаного дерева, в которых редкость – светлая горница; обыкновенно курные избы; об обоях и не спрашивай» [там же, с. 215]. Впрочем, Немоевский заметил, что некоторые русские дворяне и купцы начали строить дома из тёсаного леса, как в Польше, и им никто не запрещает этого, в отличие от старых времён.
Борис Годунов, фактический правитель при Фёдоре I Иоанновиче, в  отличие от большинства соотечественников, тянулся к европейской культуре и очень интересовался европейскими новшествами. Став в 1598 году царём, он, по выражению С. М. Соловьева, начал настоящую «гоньбу» за европецами. Иноземцев «старого выезда», то есть с истёкшим сроком контракта, не выпускали из России, одновременно усиленно вербовали новых, причём не только военных и оружейников, но также врачей, музыкантов, ювелиров, зодчих и каменных дел мастеров, руководивших строительством оборонительных сооружений Москвы –  каменного Белого города (линия современного Бульварного кольца) и деревянно-земляного Скородома (линия современного Садового кольца). Европейские картографы и обученные ими русские впервые произвели замеры и описания различных территорий, на основе которых были составлены реальные карты Москвы и Московского царства в целом. Не отделяя естественные науки от «противоестественных», Годунов также выписал из Ливонии старого астролога, с которым советовался о всевозможных приметах и знамениях.

Когда Годунов послал Богдана Бельского воеводой на границу с османским Азовом, с Бельским поехали иностранные военные инженеры. Они участвовали в возведении пограничной крепости Царёв-Борисов, а попутно присматривали за воеводой. Среди переводчиков Посольского приказа, помимо греков, были и западные европейцы. В 1593 году имперского посла Николая Варкоча встречал под Москвой переводчик Посольского приказа ливонец Георг Майнерс.

ВИЗИТ ФЛЕТЧЕРА

Хотя в  царствования Фёдора Иоанновича, Бориса Годунова и Дмитрия Самозванца статус служилых фрязей (итальянцев) и немцев (выходцев из остальных западноевропейских стран) строго регламентировался верховной властью, число их росло.
В 1588 году в Московию приехал английский дипломат, брат лондонского епископа Джайлс Флетчер. Ему было поручено добиться от московских властей для английской Московской торговой компании монополии на торговлю с северно-русскими портами и уладить дела агента этой компании Мерша, который от имени компании назанимал кучу денег в государевой казне и у  частных лиц.
Царские власти издавна (и чаще всего безуспешно) добивались от европейских дипломатов, чтобы они в своих речах и посланиях использовали без всяких сокращений «Большой Государев титул»: «Бога в Троице славимого, милостию и хотением удрьжахом скипетр Российского царствия великий государь, царь и великий князь такой-то, всея Русии самодержец, владимирский, московский, новгородский, царь казанский, царь  астраханский,  государь  псковский и великий князь смоленский, тверский, югорский,  пермьский,  вятцкий,  болгарский  и иных,  государь  и  великий  князь Новгорода Низовския земли, черниговский, резанский, полотцкий,  ростовский, ярославский, белоозерский, удорский, обдорский, кондинский, и всея Сибирские земли и Северные страны повелитель, и государь отчинный земли Лифлянские и иных многих земель государь».
Флетчер отказался полностью зачитывать это произведение московского разума. Подарки, присланные от королевы Елизаветы, царю Фёдору Иоанновичу и Годунову не понравились. В итоге Московская компания не только не получила монополию, но и лишилась права беспошлинной торговли, и на неё была начтена часть предъявленных Мершу долговых претензий.
В своей книге «Of the Russe Common Wealth» (название худо-бедно можно перевести как «О Русской державе») Флетчер насчитал в России 4300 только военных иностранных наёмников. С ними в Россию попадали  образцы нового огнестрельного оружия и новые приёмы боя. В итоге русские войска стали заметно боеспособнее татарских и турецких. По данным Жака Маржерета, телохранителя Годунова, а затем Лжедмитрия I, в 1600-1607 годах на московской службе находилось до 2500 «немцев», фрязей  (генуэзцев и других итальянцев), поляков и греков. Рядовые служилые иноземцы получали денежные оклады от 12 до 60 рублей в год. Некоторым иностранным капитанам давались оклады в 120 рублей и земельные «дачи» от 600 до 1000 четвертей. Для сравнения: столичным дворянам полагалось жалованье от 20 до 100 рублей в год, провинциальные дети боярские, рядовые конники дворянского ополчения, получали поместья размером от 100 до 300 четвертей, а денежные оклады в 4-6 рублей один раз в 6-7 лет.

Во времена Фёдора Иоанновича (ум. в 1598 г.) лейб-медиками были миланец Паоло (Павел), лечивший ещё Ивана Грозного, британцы Роберт Якоби и Марк Ридли, голландец Болдуин Хаммей. О приезде Якоби и Ридли велись особые переговоры с английской королевой Елизаветой, поэтому их не могли вечно держать в России, как случалось с большинством служилых медиков. Борис Годунов, отпуская Ридли на родину, написал королеве Елизавете: «Ежели и впредь пожелают приезжать в Россию английские врачи, аптекари и иные учёные люди, то всегда будут пользоваться хорошим приёмом, пристойным местом и свободным допуском». Болдуин Хаммей, прибывший в Россию по рекомендации Лейденского университета, тоже сумел со временем уехать домой, но с куда большим трудом. Пожилой миланец Паоло, прослуживший в России к 1595 году более 20 лет, не был отпущен даже в отпуск, несмотря на то, что об этом просил французский король Генрих IV. Судя по информации флорентийского посольства, домой Паоло смог уехать только в 1600 году.

Как свидетельствуют хроники, около 1600 года английская королева Елизавета, с которой Борис Годунов был в большой дружбе, прислала ему своего ученого доктора Виллиса. Его поручили дьяку Василию Щелканову, который взялся испытывать в знаниях англичанина и допрашивать с пристрастием таким образом: «Есть ли у тебя книги и какие? Как же это так, без книг-то лечить?» В ответ на объяснение специалиста, что книги отобрали на границе, но самая лучшая у него в голове, учёный дьяк поинтересовался: «А лекарства ты привез с собой?». «И лекарств я не привез, – отвечал английский доктор, – их приготовляют аптекари, которые есть у вас; какая будет болезнь, такое лекарство прикажу сделать, а на все болезни лекарства не напасешься». И этот ответ не понравился дьяку Василию Щелканову, и он прямо заявил ученому иностранцу: «Как же без книг и лекарств болезнь узнаешь? По пульсу или по жидкостям в теле?». Виллиса было приказано не задерживать.




Выходец из Люнебургского герцогства Конрад Буссов в своей «Хронике» под 1601 годом описывает захват русскими войсками группы немцев и их латышских слуг, бежавших во время войны с Польшей из Лифляндии. Их насильно зачислили на царскую службу, а Годунов, выступая перед ними, сулил им золотые горы: «Мы дадим вам вдоволь земли и крестьян, и слуг, оденем вас в бархат, шелка и парчу, снова наполним деньгами ваши пустые кошельки. Мы будем вам не царём и государем, а отцом, и вы будете нам не подданными нашими, а нашими немцами, и никто, кроме нас, не будет повелевать вами. Мы будем судьёй вашим, если у вас возникнут спорные дела. Веры своей, религии и богослужения вы вольны держаться тех же, как в своем отечестве». При этом дворянину Дитлофу фон Тизенгаузену пришлось от имени всей группы произнести клятву, что они никогда не уедут из страны без царского дозволения, не перейдут ни к туркам, ни к полякам, ни к шведам, ни к какому-либо другому государю.

18 декабря 1601 года после пира в царском дворце беженцев разбили на четыре группы. Старые и знатные дворяне получили «сверх ежемесячных кормов по 50 рублей деньгами, по венгерскому кафтану из золотой парчи, по куску чёрного бархата, по сорок 40 прекрасных соболей и по поместью с сотней «обеспеченных крестьян». Тридцати-сорокалетним мужчинам выдали по 30 рублей, по куску красного шёлка на кафтан, по 40 соболей, по 30 обеспеченных крестьян к поместью и положили 20 рублей годового жалованья. Молодым дворянам и нескольким «опытным воинам» из мещан – по 20 рублей, куску простого бархата, куску красного шёлка на кафтан, по 40 соболей, по 30 же обеспеченных крестьян к поместью, и годовой оклад 20 рублей. В четвёртую группу попали молодые простолюдины и дворянские слуги; им дали по куску шарлаховского (ярко-красного) сукна на камзол, по куску жёлтой камки, по 40 простых соболей, по поместью с 20 обеспеченными крестьянами и годовое содержание 15 рублей.

Гюльденстиерне, сопровождавший в 1602 году в Россию жениха Ксении Годуновой Ганса, младшего сына датского короля и голштинского герцога, сообщает о пяти придворных врачах, которых Борис Годунов отрядил лечить занемогшего принца. Это были Давид Фасмар (Висмар) и Генрих Шрёдер из Любека, Иоганн Хильшениус из Риги, Каспар Фидлер из Кёнигсберга и венгр  Христофор Рейтлингер, которого царь «выпросил у английского посла». Ещё среди лекарей находился Эразм Бенский, студент-медик из Праги. Буссов замечает, что Годунов оказывал своим врачам такое же уважение, как знатнейшим боярам и князьям. Каждому было выделено поместье с 300-400 крестьянами. Врачи получили годовое жалованье в 200 рублей плюс 12-14 рублей (примерно 33-36 рейхсталеров) для закупки свежих припасов, а также ежемесячные «корма» – пропитание для всех домочадцев и слуг, плюс с царского стола три-четыре блюда, ежедневно полторы кварты уксуса и через день боковину шпика, доставляемых на дом; питья им давали четыре бочки медов, четыре бочки пива, ежедневно полторы кварты водки; сверх того, каждый получил 60 возов дров, по шесть хороших коней из своей конюшни с обильным кормом.

В 1603 году, Москва допустила к широкой экспортной торговле через Архангельск ганзейских купцов, которые были тесно связаны с жившими в Северной Германии купцами-голландцами. Из числа последних в Россию попали Гаврил Марселис и Исаак Алин, устроившие торговую контору. Марселис сперва занимался только торговлей, а при Михаиле Романове стал вербовать на русскую службу иноземных офицеров и порой выполнял обязанности толмача при европейских миссиях.

По Буссову, Годунов собирался устроить в России школы европейского типа. Для этого он хотел выписать из европейских стран учёных, чтобы учредить преподавание разных языков, и даже хотел открыть университет. «Но монахи и попы воспротивились этому и ни за что не хотели согласиться, говоря, что земля их велика и обширна и ныне едина в вере, в обычаях и в речи и т. п. Если же иные языки, кроме родного, появятся среди русских, то в стране возникнут распри и раздоры и внутренний мир не будет соблюдаться так, как сейчас». Тогда Борис «выбрал восемнадцать дворянских сынов, из которых шесть были посланы в Любек, шесть в Англию и шесть во Францию, чтобы их там обучили». Как к этому отнеслись современники и соотечественники Бориса Годунова, видно из другого пассажа «Хроники» Буссова: «Московиты, особенно знатные люди, скорее дали бы своим детям умереть какой угодно смертью, чем добровольно отпустить их из своей земли в чужие страны, разве только их принудил бы к этому царь».
О посланных во Францию неизвестно ничего. О посланных в Любек сохранилось известие 1606 года, в нем любецкие бургомистры с огорчением сообщают царю, что хотя посланных учеников упорно учили, поили, кормили, «а они непослушливы, поученья не слушали и ныне робята от нас побежали неведомо за што». В Англию уже после воцарения Михаила Романова отправились московские послы с заданием просить денег на войну с поляками, а заодно с тайным наказом: «До памяти Алексею Ивановичу да дьяку Алексею, во III году блаженныя памяти при царе и великом князе Борисе Федоровиче, всеа Русии, посланы из московского государства в аглинскую землю в Лундон, через верного человечка Ивана Ульянова (русское имя члена английской фактории в Москве Джона Мерика) для науки латынскому и аглинскому и иных разных немецких государств языков и грамоте Гришка Олферьев сын Григорьев с товарыщи (хотя в Англию из восемнадцати посылали только четырёх, а «Гришка Олферьев сын Григорьев» на самом деле звался Никифором)», а найдя тех пропавших, «взять с собою и поставить пред царским величеством».
Послам удалось выяснить, что Никифор Олферьев сын Григорьев да Софонко Кожухов со товарищи остались в Англии. В донесении царю дипломаты утверждают, что «задержаны неволею», один даже переменил веру «и неведомо по какой прелести в попы попал».
По сообщению же Буссова, относящемуся к 1610-м годам, посланные студенты «легко выучили иноземные языки, но до настоящего времени из них только один вернулся в Россию – тот, которого Карл, король шведский и прочая, дал в толмачи господину Понтусу Делагарди. Его звали Дмитрий. Остальные не пожелали возвращаться в своё отечество и отправились дальше по свету».

ЦАРЬ ДМИТРИЙ

1 июня 1605 г. мятежной толпой, свергшей с престола Фёдора Годунова и разграбившей царский дворец, начался погром близких к Годуновым людей. Из «немцев» пострадали именно царские медики. Толпу, намеревавшуюся двинуться к царским винным погребам, переправил к лекарским погребам Богдан Бельский. До ночи шёл разгул у лекарских погребов. Водку, мёд и заморские вина черпали ковшами, горстями, шапками и даже сапогами. Чернь растащила деньги, утварь и платья врачей, увела их лошадей. Правда, «душ не губили». Разорённых было много, но убитых не было.

Как пишет немец Конрад Буссов, живший с 1601 года в Москве, Дмитрий Самозванец, заняв престол, часто, хотя и в мягкой форме, укорял бояр за их невежество, говорил, что они ничего не видели, ничего не знают и ничему не научились. «Он предлагал им поехать в чужие земли, испытать себя кому где захочется, научиться кое-чему, с тем чтобы они могли стать благопристойными, учтивыми и сведущими людьми». Но тогда дальше разговоров дело не двинулось.
Если говорить о западных новшествах времен Лжедмитрия I, то нельзя обойти вниманием церемонию его венчания на царство. Самозванец был коронован дважды двумя наборами сакральных регалий, которые были расставлены в идеологически значимую иерархию. Сначала в Успенском соборе патриарх грек Игнатий венчал «Димитрия» «венцом, диадемою и короною отца его Ивана Васильевича, присланною от кесаря, великого царя Алемании» [8, с. 179], потом в Архангельском соборе архангельским архиепископом греком Арсением на самозванца была возложена шапка Мономаха. Так старомосковский венец уступил первенство западноевропейской короне Габсбургов.
Впрочем, это не помешало Лжедмитрию I, опершись на «византийский подтекст» шапки Мономаха, писаться «императором». Тем он подчёркивал, что его статус выше титула польского короля, с которым он заключил кондиции, но ни одну из них, став русским царём, не выполнил. Интересно, что «императорами» называли русских царей в своих сочинениях о Московии почти все английские авторы и француз Жак Маржерет, хотя никто из русских монархов XVI-XVII вв., кроме Лжедмитрия I, этого титула себе не присваивал.
Ещё более шокирующей для русских стала впоследствии свадьба Лжедмитрия I. Его польская невеста Марина Мнишек, как известно, была не только открыто венчана с царём при большом скоплении русских и зарубежных гостей, но и коронована в личном качестве – единственный случай в нашей истории до XVIII в. (следующий произойдет лишь в 1724 г., когда Пётр I коронует свою вторую супругу Екатерину).

Европейская учёность в тогдашнюю Московию почти не проникала; европеизация ограничивалась бытовыми новшествами в жизни московской верхушки.
Лжедмитрий I уже на второй день после свадьбы позволил своей супруге царице Марине Мнишек носить привычное ей западное платье. (Мнишки были знатным чешским родом, переехавшим в Речь Посполитую). Заезжий голландский купец Исаак Масса (1586-1643) свидетельствует, что при въезде в Москву «Марина была одета по французскому обычаю – в платье из белого атласа, всё унизанное драгоценными камнями».
О «новых покроях одежды, о пестроте тканей, проникавших от чужих народов» сообщает также Конрад Буссов. Эти новшества, по его утверждению, в начале XVII века охватывали не только элиту, но и простых горожан. Причём Буссов, будучи протестантом-лютеранином, расценивал такое стремление как «грубое, нелепое чванство и мужицкую кичливость, приводившие к тому, что каждый мнил себя во всём выше остальных».

Весной 1606 года в самом роскошном из шатров, поставленных для отдыха Марины Мнишек и её свиты у Вязём, среди прекрасно вышитых картин на сюжеты Ветхого и Нового Заветов были помещены надписи «на латинском, персидском (на самом деле арабском) и русском языках». Иезуит Ян Велевицкий, со слов духовника Марины Мнишек ксёндза Каспара Савицкого, утверждал, что эти надписи объясняли смысл каждой сцены, а по кругу «был написан 21-й псалом на четырёх различных языках: русском, латинском, сирийском и арабском, украшение истинно царское и достойное христианского монарха». На алебардах царских телохранителей надпись «Димитрий Иванович» была выведена золотыми латинскими буквами» (алебарды тогда были модной европейской новинков).
«В царском дворце находилось много «немецкой, английской, польской серебряной посуды – это или подарки государей, полученные через послов, или приобретения, сделанные ради редкостной работы» - свидетельствует Жак Маржере, капитан-француз на русской службе. Служители расставляли большие золотые бокалы и фигурки серебряных и золотых львов, грифонов, ящериц, единорогов, оленей. Имелся умывальник в форме серебряного дельфина, «из ноздрей которого струилась вода в три раковины: перламутровую, золотую и серебряную». Имелись «большой серебряный чан, в нём золотая Диана с нимфами, Актеон, превращённый в оленя и держащий лук и стрелы», десять серебряных миланских собак, золотой Юпитер на серебряном орле и прочие греческие боги.

В отношении к служилым иноземцам между Борисом Годуновым и Лжедмитрием I имелось одно существенное отличие. Самозванец начал ломать барьеры, которые Борис, как и прежние правители Руси, призывая к себе на службу «немцев», старательно возводил между ними и русскими. Годунов не допускал общение россиян с иноземцами вне служебной или торговой надобности. Лжедмитрий I в 1605-1606 гг., напротив, несмотря на ропот духовенства поощрял неформальные связи русских с иностранцами. Однако лишь отдельные вельможи - царский фаворит Пётр Басманов, князь И.А. Хворостинин, Молчанов, несколько Салтыковых, не стесняясь, приятельствовали с обитателями Немецкой слободы. Молодой придворный Иван Хворостинин, знавший латынь и польский, начал интересоваться западными книгами, включая труды отцов католической церкви. У себя дома он завёл латинские иконы, которые почитал наравне с православными.
Конница из «немцев» успешно сражалась с польскими драгунами, гусарами и казаками Лжедмитрия, когда многие русские дворяне уже дезертировали. И после смерти Годунова, когда большая часть русских войск перешла на сторону самозванца, служилые немцы все остались верны Фёдору Годунову; челобитную Лжедмитрию они подали только после того, как боярская дума и весь русский приказной и служилый люд уже ему присягнули. Новый царь оценил их верность. 20 июня 1605 г. большинство военных «немцев» было снова зачислено на службу.
Убийство в мае 1606 года Лжедмитрия I и воцарение Василия IV Шуйского вызвало вспышку ксенофобии. Около 500 иноземцев, лишившись службы, бежали из Московии.