Над судьбой. Том третий. Глава пятьдесят пятая

 


Сэму Бруку пришлось быстро осознать, что бросивший   вызов враг значительно выше и сильнее него.  К тому же,  солнце светило Бруку в глаза. Сэму не однажды  доводилось смотреть смерти прямо в лицо, он привык ходить по краю пропасти. Но этот, опьяненный  исступлённой  яростью,  дикарь был особенно страшен. 




Брук надеялся только на одно: измотать противника, не позволив ему приблизиться. Сэм четко понимал — стоит   хоть раз схлестнуться с краснокожим, и увидеть Майскую Радугу удаться только в Стране Вечного Покоя.



Индейцы тесно сдвинули ряды, и площадка  для боя стала совсем маленькой. Мерно гудели барабаны, задавая ритм  безжалостному поединку. Им   вторил бубен. Над округой разносились возгласы одобрения в поддержку Сломанного Дуба, но этот рёв лишь прибавлял   Сэму сил. Он был совсем один против огромной толпы  озверевших  туземцев.


Как прирученный волк в нежданный  миг прыгает на загривок вскормившего его хозяина, так и эта стая потерявших человеческое обличие аборигенов жаждала крови, повинуясь  лишь    древним  животным  инстинктам.



Сэм был уверен в  собственном  хладнокровии  и стойкости. Он не сомневался, что  сможет измотать индейца, заставит его потерять бдительность, а в удобный момент неожиданным ударом завершит дело. Брук  был сыном расы победителей, и это удесятеряло  силы. Индеец не мог одолеть его, полагал Сэм, просто потому, что родился краснокожим.



Брук загнал невольно возникшую симпатию к сильному и ловкому противнику в глубины рассудка. Им двигали только природное чутье  и жажда выжить. В бездонных провалах памяти исчезли грандиозные деяния его предков. Будто и не было ни веков христианства, ни прекрасной поэзии Шекспира, ни великих открытий Ньютона. Посредине дремучего леса сошлись в схватке два зверя, и  остаться  в живых должен был только один.



Бесконечно долго метались они в   исступленной смертельной  пляске. Не раз    ударялись одно о другое  искрящиеся на солнце  лезвия ножей. Скрежет  металла хлестал     по ушам, разносясь по округе.  В  остервенении стиснув зубы, Сэм отскакивал в сторону, вновь уходя от краснокожего. Стремительность и  проворство  — он знал свои козыри.


 Но всё чаще  безжалостный клинок вспарывал кожу на предплечьях,  прорезая мышцы и жилы. Кровь, стекая  горячими ручейками,  густыми каплями падала в истоптанную траву.



Все-таки индеец загнал его, и им пришлось сблизиться вплотную. Изловчившись, Брук схватил  свободной рукой держащую нож руку врага,  и  попытался нанести удар. Но и здесь делавар на мгновение  опередил  его, мёртвой хваткой вцепившись в запястье. Сэм ощутил всю ужасающую силу дикаря.


Мышцы сразу свело, сухожилия от напряжения затрещали. Сэм почувствовал — еще миг и они просто взорвутся. Цепкие пальцы индейца, будто тиски, все сильнее и сильнее сдавливали запястье. С трепетом  Брук  почувствовал  хруст собственных костей. Лицо делавара до неузнаваемости исказилось в  порыве ожесточения. И без того страшное от шрамов, оно вселяло безумный, мистический ужас. В глазах врага Сэм увидел свою смерть!



Силы исподволь покидали измученные мускулы, и незаметно  Брука стало одолевать  равнодушие. Дрожащая рука инстинктивно еще пыталась пробиться к сердцу краснокожего, но движения  становились всё слабее.   Тело уже не  верило разуму!



Сэм так и не успел до конца осознать свою обреченность, когда его враг выверенным, распространенным у аборигенов движением, мгновенно качнувшись назад, нанёс сокрушительный удар головой в переносицу. Последнее, что ощутил Сэм Брук — резкая обжигающая боль, гул в ушах и искры в глазах.

***               

Бледнолицый обмяк и повис, как убитый олень. От бессилья он упал на колени, голова безвольно завалилась. Не веря, что всё страшное уже позади, Сломанный Дуб долго не выпускал рук противника. А затем опрокинул его на спину и вогнал в сердце нож. Вонзив лезвие по самую рукоять, делавар исступлённо  вращал и раскачивал своё грозное оружие, наслаждаясь победой над хитрым и коварным врагом.



Выдернув клинок, воин обвёл окружающих мутным,   осоловевшим взглядом.  Алая кровь   вытекала из пробитого насквозь сильного, крепкого сердца. Сломанный Дуб схватил волнистые русые волосы, ловко сделал три коротких надреза и рывком сорвал скальп с головы поверженного  бледнолицего.



Толпа обезумела. Делавары выли, как волки, ревели, как медведи, прыгали, выкрикивая нечленораздельные звуки, необузданно били себя в грудь, безудержно смеялись и плакали навзрыд. Это было самое настоящее умопомешательство.


Прошло более четверти века с тех пор, как недобитые остатки народа делавар были загнаны в резервацию. Лишь старики всё еще помнили, как снимать скальпы. Молодежь же в большинстве своем не видела даже живого лося. Проворство Сломанного Дуба вызвало упоение, восторг, жажду боя.

***         

«Братья! — обратился к народу воин, в одночасье ставший признанным героем, — я убил белого человека. Я сделал это один. Мы все знаем их Закон. Закон беспощаден к каждому, кто встанет на пути бледнолицых. Не успеют еще первые лучи солнца скользнуть по вершинам клёнов на холме за рекой, я уйду. Я покину наши стойбища, чтобы не вернуться уже никогда. И гнев белых людей не падёт на делаваров.



Но пусть все помнят — Сломанный Дуб всегда был воином!   Рождённый  в резервации, я умру  свободным!  И ради этого я готов убить каждого бледнолицего, вставшего на моем пути!



Вы еще не забыли моего старшего брата Большого Бобра?  Британские власти предали   его суду,  а затем  повесили   на городской площади. Он убил много белых людей. Я, Сломанный Дуб, говорю — каждый раз я был рядом!».


Годами страданий и молчания копились эти мысли. Войдя в резонанс с чаяниями всего народа, они породили бурлящий  поток  отчаянного красноречия.


Воин замолчал, выждал, когда уляжется волнение, и, не спеша, стараясь ничего не упустить, продолжил свой рассказ,  оживленно подкрепляя слова жестами и телодвижениями.


«Только малые дети не помнят тот год, когда была Великая Засуха. Реки и ручьи иссякли, все звери разбежались, ища спасения. Люди ели кору деревьев в надежде хоть как-то утолить голод, но дыхание смерти безжалостно настигало всех и каждого.



Мой брат Большой Бобр был опытным  охотником, он знал, как добыть пищу. В те дни я был еще мал и беспомощен, едва мог удержать в руках лук и копье. Да и нужны ли стрелы для того, чтобы собирать червей?



Много Малых Солнц шли мы на закат, веря, что нам удастся    встретить  весомую  добычу. Это были земли племени чикасавов, и мы хорошо знали, что грозит за вторжение в чужие охотничьи угодья. Но разве смерть от голода лучше?



Прошел  ливень. Это был первый дождь после стольких Лун засухи. Мы пересекли  совсем ещё свежий след благородного оленя вапити.  Кругом виднелись  приметы идущих за ним койотов. Олень был уже не молод  и обессилен  бескормицей. Койоты тоже были слабы. Голод лишил хищников  резвости, но он же неумолимо  гнал их вперед, заставив напасть на такого крупного зверя. Они хитростью отбили добычу от стада и безостановочно преследовали слабеющее с каждым шагом животное.



Хищники двигались  по пятам вапити, ведая одно — его смерть даст им силу. Таков Закон — если не ты, то тебя.   Я знал: конец   изматывающей погони предрешен. Кожей я ощущал  безостановочный   ход неутомимых  охотников.
   Я видел   блеск пылающих от голода глаз  и безжалостный оскал кровавых пастей. Я чуял запах  разбрызганной по тропе смерти слюны.  Я испытывал  злобное рычание и лязганье зубов. 



Но олень  тоже хотел жить.  И он уходил от погони на пределе последних сил. Это  нескончаемое движение было отмечено кровью.  И тот, чьи глаза с детства  даже при ослепительном солнце способны видеть лишь пелену, смог бы различить кровавые отпечатки этой изматывающей все силы погони.



Вапити остановился, замер. Он окружен и
приготовился к бою. Могучими копытами  он отбросил койота  и вырвался вперед.   
А тут олень споткнулся и упал. Хищники ринулись, зубами вгрызаясь в тело. Но он чудом смог подняться  и разбросать  своих преследователей.



Повсюду были видны многочисленные  следы отчаянной, смертельной схватки. Даже не переведя дыхания, мы безостановочно  двигались  за  преследующими свою добычу охотниками. Большой Бобр очень удивился увиденному. Хищники были так слабы, что поваленный    вапити  нашёл в себе силы  снова подняться  на ноги. Такого не бывало никогда! За ручьём он затоптал еще одного зверя.   



Мы прибавили ходу. Олень всё чаще  спотыкался,  сбивался с шага. Внезапно лес расступился, и открылась  большая пустошь. Истекающий кровью вапити пал на передние ноги и застыл.  Сил подняться у него уже не было.  Койотов в живых осталось только трое. Они понимали, что настал час пиршества, и сужали кольцо окружения неспешно,  тщательно выбирая место для последнего прыжка.



Большой Бобр приготовил стрелы. У меня как ножом резануло в желудке,  голод терзал всё тело. И в этот миг раздались  выстрелы.  Трое бледнолицых, ликуя от восторга, направились к горе сочного вкусного мяса.  У них были  ружья и пистолеты.



Мы оцепенели в растерянности. Я стоял, с трудом сдерживая слезы. От бессилья подламывались ноги. Мы так долго преследовали нашу добычу и вот опять, в который раз, белые  люди отнимали у нас то, что по праву принадлежало  нам.



Не опуская ружья, старший из них заговорил с нами по-английски.  Мы едва  схватывали отдельные слова, но уловить смысл  так и не смогли. Тогда он  стал  изъясняться на разных индейских наречиях. Но ни одно из них не было   знакомо  нам. Языком жестов он дал понять, что туша оленя принадлежит им, а нам следует убраться как можно скорее. Большой Бобр  не стал спорить, ведь в любой миг они легко могли пристрелить  нас.



Мы ждали, когда бледнолицые удалятся, чтобы поживиться их объедками. Будто лисы, затаившиеся до окончания пиршества медведя, мы замерли в надежде утолить голод  хоть чем-то.



Белые люди пришли в нашу страну и забрали всё, оставив краснокожим лишь крохи со своего стола. Но разве не так гласит Закон — сильный всегда прав?!

**   

Всё живое рождается,   чтобы,   дав потомство,  умереть в определенный духами миг. Весной дерево набирает силу: почки набухают, наливаются влагой, затем распускаются зеленые листья. Но наступит неумолимая осень, листья пожухнут и умрут.   Лань с годами потеряет силы и подоспеет день, когда она не сможет убежать от волков. Даже могучий медведь,  имя которого наводит трепет на всех обитателей леса,  сделается старым и дряхлым. Время неумолимо, и свора голодных хищников обязательно разыщет  его, насытив плотью свои  желудки. 


Как набухший соком жизни бутон, готовый распуститься в назначенный час, влечёт к себе юная девушка.  Её гибкость и стройность завораживают. Упругая,  задорная походка манит. Высокая грудь,  обильные, крепкие чресла. Горящие глаза. Блеск их зовёт неотразимо. Она хочет жить, и эта радость насыщает юношей огнём влечения. Они становятся смелыми и решительными. И тогда лучший из воинов вводит ее в свой вигвам, чтобы она хранила очаг и стала матерью его детей.


Но, родив первенца, женщина уже сделала главное в своей жизни. Красота увядает, пламя в глазах меркнет, движения становятся вялыми и неловкими. Надежда её жизни в детях. Она слабеет, уступая место тому, кто сильнее. И этот бесконечный круг преображений вечен и неизменен.

***   

Бледнолицые отняли нашу добычу по праву сильного. От унижения мы скрежетали зубами и до судороги в пальцах сжимали кулаки. Мы оба молчали, стыдясь, друг друга. Я долго не мог заснуть, с отчаянием обреченного вглядываясь в ночную темноту. Голова упала на грудь, и горькие слезы потекли из глаз. Я плакал, молча, боясь, что брат  обнаружит мою слабость.



Затем я искоса посмотрел на него: брат спал. Но сон  был тревожным, прерывистым. Он стонал, ворочался, что-то беспрестанно бормоча. Вены взбухли на шее Большого Бобра, желваки играли на скулах. Он покрылся   потом, и был мокрым, будто только что вышел из воды. Я весь обратился в слух, тщась разобрать слова, слетающие с его языка. Вдруг он проснулся и с изумлением взглянул на меня, словно не мог узнать родного брата.



«Мне было видение, — тревожно, с дрожью в голосе произнёс Большой Бобр, — я находился далеко, далеко, там, где  гул пустой  болтовни людей не мешает думать. Во всем теле я испытывал прилив невообразимой легкости. Пытливые уши чуяли любой, едва уловимый звук.  Зоркие глаза отлавливали  каждое малейшее движение. И я запомнил, хорошо запомнил всё, что видел и слышал.



Я попал в далекую землю, где нет места живым. Но видел я не Заоблачные Поляны Охоты и не Страну Вечного Покоя. Это страшные места.



Кроваво-красный диск луны висел на востоке, предрекая беду, небо было черным, бездонным, холодным. Тусклые камни звезд угрюмо взирали на бездыханную пустошь.  Тревожный шум ветра разносился словно стоны, а вода в  озере будто плакала.  Голые деревья были мертвы.


Там я каждой частицей своего тела испытал невыносимые страдания духов  наших великих предков: могучих вождей и мудрых жрецов. Чувство смятения медленно, исподволь стало охватывать меня,  нестерпимо захотелось куда-то убежать, скрыться.  Я понимал,  они не в силах вынести муки нынешнего поколения  делаваров.  Но чем я мог помочь им?!



Трепетная  боль за весь народ делавар пронзила меня, ломая и выворачивая каждую частицу плоти. Этот страх проник всюду и перерос в ужас. Я побежал.



И в тот же миг огромная свора взбесившихся  покрытых белой шерстью  росомах   ринулась за мной. Их  оказалось так много, что они заполнили всё пространство от края и до края.



Они были беспощадны и ненасытны — эти белые росомахи: крепкие челюсти, острые торчащие клыки, отвратительные красные языки. Я мчался, спасая свою жизнь. Я чувствовал их злобное сопение за спиной. Запах кровавой пены, стекающей из открытых пастей, обжигал ноздри.




Я  осознавал — моя жизнь принадлежит не только мне. За мной стоял весь народ делавар, и духи наших великих предков с надеждой взирали на меня. И я знал, что не  имею права  умереть.



Я несся как молодой олень, перепрыгивая через ручьи, легко одолевая холмы. Я верил, что мои силы никогда не иссякнут и кровожадные, ненасытные твари не смогут насладиться вкусом моего мяса.



Но я изнемогал, шаг становился всё короче, дыхание всё прерывистей. И тогда я осознал, что обречён. Эти алчные звери собьют меня с ног, их клыки вонзятся в горло и моя плоть наполнит их ненасытные желудки. Я споткнулся и упал, последний вопль отчаяния вырвался из груди. Я чувствовал, ощущал смерть. Непереносимой, невыразимой болью она пронзила меня бесчисленным множеством жгучих колючек.



И в этот миг огромный орёл ринулся с вершины скалы и ударами могучих лап разбросал злобных белых росомах. Он уничтожил их всех.



«Иди, — сказал мне орел, — и убей бледнолицых, которые отняли твою добычу. Убивай их всех. И тогда в леса снова вернутся олени, а реки наполнятся рыбой». И я понял, что это был дух великого вождя Чёрного Орла, посланный Гичи Маниту!»

***       

Рассказ Сломанного Дуба потряс многих делаваров. Боль унижений закипала в жилах. Посредине круга валялся убитый бледнолицый, мертвый он был совсем не опасен. Но живые?!



Мистический  трепет перед расой победителей и господ въелся в сознание делаваров. И страх этот ломал могучих воинов, превращая их в безвольных, ничтожных существ. Но рядом стоял гордый, безудержно смелый воин, Сломанный Дуб. Он бросил вызов белым людям, он не боялся смерти. Воин был живым укором тем, кто давно променял свободу на чашку  похлёбки из  прогоркшей муки: меры, которой победители оценили побежденных.



Тоска отчаяния, будто опухоль, сжимала горло, прерывая дыхание. Но жажда мщенья вспыхивала лишь одинокими искрами. Не успев подняться, они тут же гасли. Делаварский костер давно уже сгорел дотла.



Сломанный Дуб чувствовал это. Он был плоть от плоти и кость от кости делавар. Воин не мог не любить свой народ, даже такой, каковым это народ был. И Сломанный Дуб продолжил свой рассказ.
   «Белые охотники   выпили огненной воды, один встал в дозор, остальные  крепко спали. Они никого не боялись в покорённой ими стране: ни людей, ни зверей. На этот раз они сильно ошиблись. Темнота стала нашим надёжным союзником. Большой Бобр подкрался с наветренной стороны.  Он не спешил.  Каждому бледнолицему досталось по три стрелы.



Задолго до рассвета мы  закопали трупы. Забрав  оружие, мы сложили мясо в лодку и отчалили. Когда кончились земли чикасавов, мы затопили челнок в реке и несколько дней объедались свежей олениной. Это было настоящее блаженство.


Большой Бобр долго рассказывал о видении, сошедшем на него в ту ночь. Гичи-Маниту через дух Чёрного Орла говорил с ним о прошлом и будущем, и он запомнил каждое слово, сказанное Великим Духом.


«Бесконечно далёкими кажутся дни, когда на земле краснокожих от моря и до моря совсем не было  пришельцев.  Тёплое солнце согревало всё живое, и радость наполняла сердца людей. Обычаи и законы предков чтились, и дети следовали по тропе отцов.



Ложь бледнолицых еще не проникла в глаза и уши воинов, и они не обольщались губительными соблазнами своих врагов. Девушки были крепки и здоровы; красотой и страстью они зажигали сердца юношей огнём желания. Груди женщин переполнялись молоком, каждый год они давали обильный приплод. Не было страшных болезней, принесённых белыми людьми, племена множились и возрастали.



Леса были полны зверей, а реки рыбы. И в мирное время, и на Тропе Войны воины оставались воинами, сытость и покой царили на земле. Порой наступало такое изобилие, что не было нужды подстрелить пробегающую мимо дичь. А в каждом вигваме слышались детские голоса и задорный смех.



Но появились пришельцы. Они убили воинов, вырубили леса, уничтожили зверей. Белые люди беспощадны и нет от них спасения ни на земле, ни под землей. Но  они люди, а не духи. Как и краснокожие, они смертны. Их надо убивать. Тайно, одного за другим. И тогда вновь вернётся время радости. Делавары  станут жить по обычаям отцов, и  солнце  согреет священную землю предков».

***

Люди затаив дыхание, внимали каждому слову Сломанного Дуба. Одинокий воин, бросивший смертельный вызов Миру Зла, кровавым следом, пометивший Тропу Войны — он был такой же, как и они, но в то же время совсем другой. Послышались возгласы самых нетерпеливых:  «Дальше! Что же было дальше?!»



Сломанный Дуб провел руками по искореженному шрамами лицу, движением головы отбросил назад черные, густые, как конская грива волосы и, выждав паузу, продолжил:  «Мы съели много, очень много мяса и наши тела вновь сделались крепкими и упругими. Спрятав ружья в пещере возле водопада, мы вернулись в резервацию. После дождей людям  сделалось легче, и жизнь вновь пришла в движение в вигвамах делаваров.



Мы с братом стали выходить на Тропу Войны. Делая засады  в самых отдаленных местах, мы охотились на  белых людей,  как на взбесившихся волков.


Следующим был священник-миссионер. Он плыл в челноке вместе со своим помощником из земель чероков к стойбищам чоктосавов. Верный слуга Бога Белых нёс самую большую ложь краснокожим, и в этой встрече Большой Бобр узрел волю духов.



  Прячась в густой листве, мы долго выслеживали их, поджидая удачного мига. На изгибе реки я встал на пологом берегу, там, где несложно причалить. Я замахал руками и начал громко кричать, привлекая их внимание. Они поддались на нашу уловку и повернули   к берегу, тщась понять, чего я хочу.



Большой Бобр затаился за деревом, он ждал. Когда лодка поравнялась с местом засады, мы быстро объяснили им, что нам было нужно. Наконечники стрел Большой Бобр всегда делал только из железного листа. Такой стрелой можно сразу убить даже лося.



Умирая, миссионер говорил что-то о Боге. Я не мог понять его. Наверно, он пугал и проклинал нас. Но разве может быть ещё хуже тому, кто живет такой жизнью, как мы? В челноке было несколько книг: все толстые, крепкие. Мы сразу же сожгли эти книги, ведь в них кроется сила наших врагов.



Затем было еще много бледнолицых, и ни разу моя рука не дрогнула. Мы вершили справедливость, духи вели нас.



Когда стали странно исчезать люди в округе, за многими воинами установили наблюдение. Американский  Конь выследил нас и предал британским властям. Но Большой Бобр сказал всем, что он убивал один. Его повесили. Прощаясь с братом, я дал слово, что продолжу исполнять волю духов. И сдержал обещание. Я все сказал. Хау!» 


***               


Не успел ещё Сломанный Дуб закончить свою речь, как вокруг поднялся неимоверный переполох. Возмущённые крики сыпались вперемешку с обвинениями и угрозами в адрес Американского Коня. Дело шло к расправе над так называемым вождём. Когда потребовали, чтобы Американский Конь дал объяснения, оказалось, что его нигде нет. Причина этого исчезновения была ясна всем.



Тогда Черная Молния предложил, чтобы тот, кто готов навсегда бежать из резервации, встал рядом с ним для исполнения Танца Духа.   Кроме Сломанного Дуба, которому терять было нечего, вышло совсем немного воинов. На словах большинство делаваров оказались намного проворнее, чем в деле.



Забили барабаны и воины устремились в отчаянную пляску, навсегда порывая с прежней жизнью. Этот ритуал стал непреодолимой преградой между убогим прошлым и будущим, достойным настоящих  мужчин.


Когда состояние беспредельной эйфории захлестнуло танцующих, жрец, большой друг и приятель Американского Коня, поднёс к губам воинов чашу с отваром трав, помогающих духу освободиться от плоти и вознестись в Страну Духов.



Спустя час все,  испившие снадобья,  заснули ровным, крепким сном. Ни у кого это не вызвало никаких подозрений. Но даже утром и ближе к полудню все они ещё беспробудно спали. Вскоре всё выяснилось. Вернулся Американский Конь с управляющим по делам резерваций и двумя десятками воинов из других родов. Они забрали с собой Черную Молнию и Сломанного Дуба.



Управляющий провёл дознание, опросил свидетелей. Картина   совершенно ничем не оправданного убийства, стала абсолютно ясна.     Преступника увезли в город для проведения судебного разбирательства и вынесения приговора. Никто не сомневался, каковым он будет. А зачинщика беспорядков снова отправили в лагерь для мятежных аборигенов.



Так бесславно закончился бунт в резервации делаваров летом семьдесят третьего года.


  В эти дни алгонкины сверхнапряжением сил наращивали техническую базу будущих побед и   готовились к нанесению сокрушающего удара по форту Майттон. Заря свободы уже поднималась над огромным континентом. Она вставала на западе. Но ни Черная Молния, ни Сломанный Дуб, ни тем более Другая Раковина, хваткая детская память которого улавливала каждый штрих окружающей жизни, не могли осознавать масштабы этого исторического поворота!