Что нужно сделать сегодня

-1-
Золотисто-апельсиновый лупоглазый малыш (Дэу Матиз по техпаспорту) солнечным зайчиком отражался в блестящих боках стоящих рядом автомобилей. Анастасии не приходилось каждый раз метаться по двору, соображая, где на этот раз припарковаться: по неписаным законам старого двора у каждого « железного коня» здесь было своё стойло. Её « конёк-горбунок» ночевал под старой берёзой. Дереву этому было без малого шестьдесят лет, столько же сколько и ещё десятку таких же берёз и тополей, посаженных руками счастливых новосёлов в начале шестидесятых годов прошлого столетия. Жильцам удалось отстоять пространство  для детской площадки, но основная часть двора была занята автомобилями. Четыре пятиэтажки - две рядом, одна - напротив, другая - сбоку, образовывали прямоугольник.
Солнце поднималось над пятьдесят первым, и его лучи начинали играть в окнах верхних этажей пятьдесят третьего и сорок девятого, косо скользили по пятьдесят пятому, освещая макушки берёз и тополей, в то время, как внизу ещё царил полумрак. А  Настина машина независимо от погоды ярким пятном радовала глаз и поднимала настроение.

Это сентябрьское утро не было исключением. Сегодня Нэнси, как в шутку называл её главный редактор региональной газеты, в штат которой (о, радость!) неделю назад  она наконец-то была зачислена, бежала по лестнице с пятого этажа, торопясь на встречу с этим самым редактором, обещавшим ей первое серьёзное задание. Какой-то репортаж, способный стать гвоздём очередного выпуска. Газета имела достаточно-большой тираж, благодаря поддержке областной администрации - не какой-нибудь жёлтый листок - выходила два раза в неделю на десяти страницах в цветном бумажном и электронном варианте. Это было   старейшее издание (сто лет с гаком выпускается), правда, последние тридцать лет под другим   названием.      

« Хорошо тебе, Анастасия,- говорил   Илья Петрович,- у тебя имя  такое благородное, грубо тебя   никак не назвать.  Разве дурбелка какая    решится выговорить «Настька». Всех женщин, ему приятных и интересных, шеф величал «тётями» , мужчин, независимо   от возраста - парнями, людей пустых, непонятливых и недалёких   - дурбелками.
Через полчаса она уже была в кабинете у редактора. Весёлый, говорливый, загорелый Илья Петрович встретил её приветливо. Он ещё  не вернулся из десятидневного отпуска, который всегда брал во второй половине августа, чтобы провести его в Крыму, всегда в одном и том же месте, живя совершенным дикарём в палатке рядом с такими же, как и он любителями природы. Спал под открытым небом, рядом с новенькой солнцезащитной палаткой, которую за неделю до отъезда отправил на своё имя в крымский посёлок экспресс - посылкой. Жена в этот раз взбунтовалась и требовала, чтобы он снял квартиру, если не хочет жить в отеле. Вот и пришлось соврать, сославшись на знакомых, которые  эту самую квартиру ему займут. А сам по оставшейся с юности привычке вновь и вновь приехал на желанный дикий берег, туда, где самое чистое море, самый чистый воздух. Поэтому хоть он и сидел сейчас перед Настей в кресле, мыслями он был, несомненно, там.

- Значит, тема такая. Там была одна тётя, весёлая такая, с гитарой. Сидели мы как-то вечером, говорили о любви к природе, она и рассказала, что был у неё давний знакомый. Тоже песни сочинял, по фестивалям всяким ездил, ни в чём себе не отказывал, жил, как и она, в столице нашей Родины .Стукнуло ему шестьдесят годиков, он всё бросил, ну в смысле фестивали, квартиру, семьи у него не было, друзей весёлых тоже бросил и  уехал в глухую деревню нашей, между прочим, с тобой области. Все, понятно, растерялись, что такое? Адреса не оставил, так, намёки одни, слухи. Не в тайгу, конечно, но и так просто не добраться. Ни тебе газовой плиты, печка, дрова, колодец, электричество через раз, о телевизоре речи не веди, о телефоне тем более. Совершенно заброшенная деревня среди сосновых лесов ,жителей почти не осталось и проч. Одна одичавшая природа кругом. Уж как они узнали, что у парня обнаружили неоперабельную опухоль в мозгу, тётя эта не помнит. А  он там прожил не год, не пять и даже не десять. Может, и до сих пор живёт, потому что от рака излечился окончательно. Откуда известно? Приезжал, говорит, как-то к врачу лечащему. Тот, понятно, обалдел: быть того не может! У кого лечился, говорит. Чудо! Помереть ты был должен  уже давно.

Чем дольше  Настя слушала Илью Петровича, тем тревожнее становилось у неё на душе. Она пыталась понять, в чём же будет заключаться её задача? Неужели…
-Ясное дело, мужика этого искать и брать у него интервью я тебя не отправлю, потому как точного адреса нет. Но покататься тебе придётся. Поедешь по лесам тамошним, погуляешь и напишешь о том, что с человеком делается, когда он один на один с природой остаётся. Общих слов не нужно. Приветствуется оригинальная подача материала, хоть про лешего пиши. Срок – три дня. День на покатушки, два на  написание черновика.

-2-
Настя выбралась наконец за город и поехала дальше, на границу с соседней областью, где и произрастали, по словам редактора, те заповедные леса, в которых притаилась деревенька, давшая приют и исцеление обречённому на смерть в мегаполисе отшельнику.
Нужно было свернуть с платного участка федеральной трассы и двигаться строго на восток. Жалко было обрекать малыша «Матиза» на просёлочные мытарства, но всё самое интересное, как писали братья Стругацкие, начинается там, где кончается асфальт. Она, как всегда, ручалась за смысл высказывания, но не за точность цитаты. Хвойный лес вскоре встал сплошной тёмной стеной по обеим сторонам узкой, впрочем, достаточно накатанной дороги. Не привыкшая к тишине, девушка пыталась поймать хоть какую-нибудь радиостанцию, но приёмник шипел, булькал, кашлял. Наконец, смилостивился, и Настя услышала приятный женский голос, который напевно выговаривал:
-Сегодня,4 сентября, Агафонов день. Народный праздник назвали Агафоном Огуменником, так как  православная церковь чтит память мученика Агафоника Никомидийского, который пострадал в начале IV века.
По поверьям, сегодня праздник отмечает леший…
Дальше Настя слушать не смогла. «Всё в кучу: и православный святой, и леший, и крестьяне, которые жили по народному календарю, в котором каждый! - подумать только - каждый день не просто день, а день какого-то святого. Неужели они и вправду всё это помнили и соблюдали все правила: это  обязательно .нужно сделать сегодня, а этого ни в коем случае делать нельзя, чтобы не навлечь бедность, болезнь и несчастье. Опять же Бог с ними, с крестьянами. Сейчас-то это кому интересно? Кому нужно? Хорошо Илье Петровичу говорить: хоть про лешего пиши!»

Размышляя таким образом, Анастасия не заметила, как кончился лес, а по обочинам просёлочной дороги теперь простирались бескрайние поля, в основном, уже сжатые, а иногда наполовину или на треть покрытые чем-то тускло-золотым. Вспомнилось слово «тучные». Именно «тучные» колосья то ли ячменя, то ли ржи, в общем, чего-то  злакового, Насте вовсе незнакомого, склонялись под тяжестью зёрен, но  всё же послушно следовали за порывами временами налетавшего откуда-то  ветра. Насколько хватало глазу, чернели, пестрели, золотились поля, отделяемые от горизонта узкой  тёмно-зелёной полоской деревьев. Она опустила стекло левого окна и…задохнулась: разве бывает такой воздух? Потом услышала тишину, почти не нарушаемую  ничем (мерное урчание «Матиза» не в счёт): разве бывает такая тишина? Никого вокруг. Никого. Ни людей, ни машин. Мелькнула мысль: вдруг-не дай Бог, конечно -  что-нибудь сломается? Что она тогда будет делать? Телефон здесь бесполезен, вот даже надпись «только экстренные вызовы» исчезла с экрана.
«Не учи судьбу плохому,» - напомнила ей китайская мудрость, и  Настя снова залюбовалась неяркими красками уходящего лета.
-3-

Дорога из накатанной превратилась просто в две колеи, между которыми росла низкая изжелта-зелёная травка и какие-то мелкие белые цветочки. Иногда путь пролегал по возвышениям, и тогда по обочинам то с одной, то с другой стороны попадались  довольно глубокие овражки. Когда машина в очередной раз спустилась с холма, девушку охватило странное чувство, будто пейзаж, представший перед её взором, знаком ей с детства. Но этого просто не могло быть, потому что Настя не то что никогда не бывала в этих местах, но и  ни в каких других полях отроду не ездила. По обеим сторонам едва угадываемой дороги стеной стояли высокие, ещё не тронутые колосья, а  среди них – будто договорились не мешать проходу или проезду – также с двух сторон, по четыре с каждой, стояли величавые сосны. И над всем этим – бескрайнее высокое голубое небо с такими громадами облаков, что у девушки от  восторга снова перехватило дыхание. « Да ведь у бабушки на стене висела такая картина!»- вспомнила она. Репродукция, разумеется: штамп на клеёнке. И название пришло на память, и автор. Это «Рожь» Ивана Ивановича Шишкина. А следом пришёл стыд, заливая краской щёки. Среди студентов журфака упоминание картин этого художника было намёком на банальность, на  литературный штамп. «Ага-ага. Картина Шишкина – вот что такое твой репортаж», - говорили они друг другу, изощряясь в поисках «нового слова» в журналистике. Ну а как иначе? На конфетных обёртках, в каждой советской столовой, на обложке «Родной речи», опять же  найденной в сундуке у бабушки – везде картины Шишкина. Хотя откуда им, поколению «Пэпси», бедным пленникам стереотипов, знать, что украшало стены советских столовых? И какие найти слова, чтобы это великолепие  передать?
Потрясённой величавостью увиденного Насте вдруг  вспомнились стихи:
Это ты, моя
Русь державная,
Моя родина
Православная!
Широко ты, Русь,
По лицу земли
В красе царственной
Развернулася!
«В красе царственной развернулася!» - повторяла она вслух, когда внезапно прямо под колёса выскочил кто-то небольшой, серый. Настя  резко свернула вправо – машина чудом не перевернувшись, угодила в очередной овражек. Пальцы до судорог сжимали руль, воздуха не хватало, а липкий страх поднимался от ватных ног к макушке, обходя  бешено колотящееся сердце. Посидев так минуты три, приходя в себя, девушка выбралась из «Матиза», не без усилий открыв дверь. Она обошла вокруг испуганного малыша и немного успокоилась: повреждений нет, значит,  можно будет ехать дальше. Вот  только как попасть обратно в колею? Может, если проехать вперёд по углублению, можно будет выехать по более пологому склону снова на дорогу? Настя пошла вперёд и скоро убедилась в тщетности своих намерений: чем дальше, тем глубже становился ложок, пока не превратился в узкий, но настоящий глубокий овраг. Развернуться и поехать назад? Тоже не вариант. Даже её малютке не хватит места для разворота. «Спокойно. Без паники,- разговаривала Настя сама с собой, выбираясь на дорогу. – Ведь кто-то засеял эти поля, значит, рядом люди. Ну как рядом, » - девушка посмотрела на часы. До темноты оставалось часа четыре.

-4-

Разумеется, она так и не справилась с усиливающимя с каждой минутой волнением, поэтому когда услышала звук двигателя, доносящийся с той стороны, откуда час назад приехала, обрадовалась. К ней быстро приближалась новенькая серая «Нива Шевроле», оставляя за собой шлейф пепельной пыли. Внедорожник остановился метрах в семи, а Настя снова испытала противный всеобъемлющий страх. Хотелось метнуться вправо так же молниеносно, как тот серый, маленький. Спрятаться в машине, заблокировать двери и достать из сумочки газовый баллончик. Из «Нивы» не спеша выходили высокие плечистые крепкие мужчины в темной одежде. Их было четверо. Пятый вышел позже. Он тоже был высокий, но худенький, молодой, похоже, школьник-старшеклассник.
-Ты что здесь делаешь?- спросил старший из них, подойдя к вконец обмеревшей неподвижной  Насте. Потом увидел яркое пятно в высокой траве справа и засмеялся, обращаясь к спутникам: - Да у нас тут ДТП. Потом опять к Насте: - Что ж ты, дочка, так невнимательно ездишь?
От этого его «дочка» Настя так разревелась, что приехавшие растерянно посмотрели друг на друга.

Что было дальше, девушка толком и  не поняла. Она потом готова была поклясться, что нежданные её избавители чуть ли не на руках – ей так хотелось в это верить – вынесли  апельсинового малыша и поставили снова на дорогу. – Попробуй, заведёшься?- снова подал  голос старший. Настя с готовностью прыгнула в кабину.  «Матиз» негромко заурчал, забормотал, жалуясь на пережитый страх, и она облегчённо вздохнула. Долго, сбивчиво рассказывала, кто  такая, откуда, как  оказалась на этой дороге, как выскочил перед ней кто-то, как свернула резко, потом, на секунду запнулась и произнесла:
- Можно я вам на карту переведу? У меня просто налички нет.
 Последние слова горячей картофелиной обожгли губы и язык. На неё так посмотрели все пятеро, что впору было испариться от стыда, не то что провалиться сквозь землю. Старший, как потом  выяснилось, отец – остальные четверо – сыновья – укоризненно покачал головой, но не сказал ничего: настолько жалко выглядела городская журналистка.

-5-

- Приехали  ниву посмотреть. Завтра  жать здесь будем. И так уж припозднились, зерно чуть не полегло. Лишь бы погодка не подвела, - говорил глава семейства Насте. - Ты за нами поезжай, мы покажем, как на трассу выехать. Хватит тебе на сегодня впечатлений, да и стемнеет скоро.
Она посмотрела вокруг. Наступал «золотой час», когда заходящее солнце нежно красило сначала розовым, потом алым небо,  поле, лес, лица людей.
Настя уже садилась в машину, когда до неё донеслись слова:
-  Алексей,  вот тебе и доброе дело в Агафонов день. А ты волновался.
Она не поверила своим ушам, но побежала к уходящим:
- Как? Как вы сказали? Агафонов день?
Трое из них уже были в салоне машины, младший, значит, он и был  Алексей, держал руку на ручке двери, как и отец.
- Вы сказали «Агафонов день»? – повторила  Настя.- О каком  деле идёт речь?
-Это тебе пусть Алёшка объяснит, - с доброй усмешкой ответил отец.
Тот, смущаясь, рассказал, что учительница литературы ещё на лето задала выполнить учебный проект на тему: «Народный календарь в жизни русского крестьянина». Ему это показалось интересным, и он решил попробовать по этому календарю жить. Ну, в смысле следовать советам этого самого календаря. Это только кажется нелепым, смешным и несовременным.
- Представляете, там каждый день – день какого-нибудь православного святого и в то же время мифического существа. Вот сегодня, например, в Агафонов день, следует сделать как можно больше добрых и бескорыстных дел. Если сделать доброе дело — к человеку оно вернётся трижды. А вот злых поступков совершать нельзя, так как они вернутся к человеку также трижды.
 Но сегодня также праздник отмечает леший, поэтому не следует ходить в лес. Кроме того, не отправляются в дальнюю дорогу, путешествие, поездку или поход.
- Вот и не верь после этого народному календарю,- добродушно засмеялся отец.

-6-

Трасса встретила Настю огнями, звуками, потоком машин. Неожиданно заработал приёмник в машине:
-… и всё-таки чувствовал: так кровно близок он с этой глушью, живой для него, девственной и преисполненной волшебными силами, что всюду есть у него приют, ночлег, чья-то добрая забота, чей-то голос, шепчущий: «Не тужи, утро вечера мудренее, для меня нет ничего невозможного, спи спокойно, дитятко…»
  Снова что-то затрещало, застрекотало, но приятный мужской голос прорвался и продолжил:
- Были для него ковры-самолёты, шапки-невидимки, текли реки молочные, таились клады самоцветные, от всех смертных чар были ключи вечно живой воды, знал он молитвы и заклятия, чудодейные опять-таки по вере его.
 Опять забулькал, закашлял приёмник,  Настя терпеливо ждала:
- …и прощал милосердный  Бог за все посвисты удалые, ножи острые, горячие.
Минуту царила полная тишина, потом чтение зазвучало вновь, но было понятно, что часть текста пропущена:
- …ибо всему свой срок,- миновала и для нас сказка: отказались от нас наши древние заступники, разбежались рыскучие звери, разлетелись вещие птицы, свернулись самобранные скатерти, поруганы молитвы и заклятия, иссохла Мать-Сыра - Земля, иссякли животворные ключи и настал конец, предел божьему прощению.
Несколько секунд звучала народная песня, а потом женщина-диктор произнесла:
- Вы слушали рассказ Ивана Алексеевича Бунина «Косцы» Париж.1921 год. Читал Виталий Сосой.

Настя пока не представляла, как ей удастся записать всё, что она пережила за этот бесконечный день, но кому это нужно, знала теперь точно.