Пасха

    Весна была в самом разгаре. Почки на деревьях набухли, лед с озера почти сошел, солнце вовсю припекало. Кричали, как оглашенные, воробьи. Приближался праздник Светлой Пасхи.
    Лия Сергеевна, новая учительница по рисованию, закрепила на доске лист ватмана с нарисованной корзинкой, в ней - разноцветные яйца. Около корзинки примостился пушистый кролик.
    - Сегодня рисуем пасхальные яйца, - начала она без всяких предисловий, и, поправив очки, добавила, - вы ведь знаете, что в это воскресенье большой праздник - Пасха.
    - Какой же это праздник? Праздник - это Новый год или день рождения, - тут же возразил Вова Макаров, староста класса.
    - Ну почему же не праздник? Столько верующих по всему миру с нетерпением его ждут.
    - А вот мы его не празднуем, - с какой-то особой гордостью сказала Олеся Матвеева. - Мне папа сказал, что религия для темных людей.
    - Темных? – переспросила Лия Сергеевна, - А кто такие темные люди?
    Тася заметила, что на щеках и шее учительницы появились красные пятна.
    Ей нравилась Лия Сергеевна. Она совсем недавно пришла в их школу. Невысокая, худенькая, она напоминала фарфоровую куклу, изящную и хрупкую. Нежная кожа была белой, почти прозрачной, каштановые волосы аккуратными локонами обрамляли лицо.
    - Понятно же - бабули древние, неграмотные, - фыркнула Олеся.
    - Но ведь мы не назовем Пушкина, других писателей, художников неграмотными. А ведь они были крещеными с младенчества, венчались в церквях, отпевались в храмах, - попыталась объяснить Лия Сергеевна. - Вот из вас, ребята, кто будет праздновать Пасху? Кто-нибудь знает, как надо готовиться к этому празднику?
    - Мой отец говорит, что религию придумали попы для того, чтобы запудривать головы простым людям, а потом управлять ими, - сказал Вова Макаров.
    Да, отец Таси тоже так говорил. Слово в слово. В Тасиной семье Пасху не праздновали. Все, кроме бабушки, были атеистами. Когда на другом берегу озера, почти напротив их окон вдруг построили церковь, отец не раз подкалывал свою мать, бабушку Таси, что теперь ей и идти никуда не надо, стой у окна и молись, сколько влезет. Только бабушка в их семье носила на веревочке маленький крестик. Говорила, что ей его как надели при крещении, когда она, трудно представить, была младенцем, так она с тех пор этот самый крестик и не снимала. Тася в это не очень-то верила. Бабушка такая старая, а тут всего лишь веревочка, вряд ли она могла сохранится с тех времен. Еще бабушка говорила, что ей не столько лет, сколько по паспорту, а сына своего, отца Таси, она родила позже, чем опять же указано в паспорте. Эти «россказни» очень раздражали Тасину мать. Как только бабушка начинала вспоминать об этом, а волей не волей вспоминать приходилось, поскольку папин день рождения по меньшей мере раз в году надо было когда-то праздновать, то ли по паспорту, то ли со слов бабушки, мать закатывала глаза, глубоко вздыхала и выходила из комнаты. Став постарше, Тася больше склонялась к тому, что правда на стороне бабушки, ведь она мать, а кому как не матери знать, когда она родила своего единственного сына. И к тому же это были первые дни войны, вполне вероятно, что началась неразбериха, и бабушке выдали документы на ребенка заранее, опасаясь, что потом это сделать будет невозможно. Тем не менее мать Тася даже слышать об этом не хотела, и на робкое предложение Таси праздновать день рождения отца дважды, высказалась весьма прямолинейно. День рождения в итоге всегда отмечали по паспорту. Отец и сам с этим смирился. Но пятого июля бабушка украдкой звала Тасю к себе в комнату, и там они устраивали небольшое застолье. Бабушке нельзя было есть многие продукты, но вместе с булкой для диабетиков, маргарином она доставала желтую кусковую халву, разноцветные дольки мармелада, сушеную чернику и фундук, привезенные с далекой деревни, куда ей удалось съездить лишь однажды, к оставшейся родне. Тасе все бабушкино угощение казалось неимоверно вкусным, она с любопытством доставала из старинного коричневого чемодана тканевые мешочки, наполненные душистыми травами, орехами, сушеными ягодами.
    К Пасхе они начинали готовиться загодя. Бабушка, держа в руках холщовую сумку, дожидалась Тасю со школы, и они вместе выходили на залитый солнцем двор. Перейдя дорогу, попадали в парк, больше похожий на лес. Шли по хорошо протоптанной тропинке, ведущей к небольшому пруду. Там бабушка искала едва показавшуюся траву, листья одуванчика, мать-и-мачехи, какие-то травки. Она, казалось, знала их все, говорила названия, но Тася не запоминала. Дома они мыли собранное, сушили, завернув в полотенце. Обычно на подоконнике у бабушки уже вовсю зеленели укроп и петрушка, появлялись желтые цветки на огурцах. Урожай появлялся к середине лета и состоял из двух, иногда трех коротеньких огурцов да пары помидорок. Но слаще бабушкиных овощей Тася ничего не ела. В честь Пасхи бабушка срезала несколько стеблей укропа, петрушки. Потом мыла с десяток яиц и наконец, когда все необходимое лежало на столе, они вместе разноцветными нитками начинали привязывать к каждому яйцу какой-нибудь листик или травинку. Завязать крепко-накрепко с первого раза Тасе не удавалось, нитки никак не хотели держаться на яйце, поэтому скоро Тася просто брала яйцо и подбирала к нему растение, потом выбирала катушку с нитками, отрезала нитку и передавала набор бабушке. Бабушка перевязывала и клала готовое яйцо в носок. Готовить подходящие носки было также обязанностью Таси, поскольку она точно знала, какие носки линяют и могут испортить всю одежду в стирке, а какие нет. Ей не раз попадало от матери за то, что подсовывала в стирку линяющие носки. Теперь Тася стирала их сама. Синие, фиолетовые, красные, каждое яйцо, с привязанным к нему листиком она клала в носок, завязывала узлом и клала в кастрюльку. Бабушка зачем-то солила и сбрызгивала узелки лимонным соком, затем ставила на плитку. Пока яйца булькали, бабушка брала в руки вязанье и начинала рассказывать Тасе истории. То ли они были из ее жизни, то ли она сама их выдумывала, Тася точно не знала, но то, что они обладали магической силой, в этом она была уверена. Тася словно перемещалась в рассказываемую историю. Вот она уже бежит по дорожке к деревянному дому, вот замедляет шаг, потому что на крыльце стоят незнакомцы с собаками, и от них явно исходит угроза. Она чувствует, как страх заползает во все уголки ее тела. Она прячется за домом, тихонько заглядывает в окно. Это ей старшая сестра машет изо всех сил, и это она понимает, что надо уходить, бежать отсюда как можно скорее. Сердце бешено колотится. Сестра перекрещивает ее напоследок, и она пятится от дома, он крайний в деревне, почти у самого леса, и она бежит в лес, все дальше и дальше.  Ей знакомы все тропинки и овражки в лесу, здесь страх понемногу отступает. Она прячется под широкой елью, тут можно наконец выдохнуть, ее сердце потихоньку успокаивается. Она не возвращается домой, как будто знает наперед, что его больше нет, сожжен, она вспоминает о тихой церквушке, на теплых деревянных ступенях которой она часто сидела, зная, что здесь ее никто не потревожит. Церковь стояла далеко в лесу, и мать сердилась, что она бегает туда одна. Эта церковь на долгие месяцы становится ей домом. Каким-то чудом ей удалось уцелеть, в то время как одна за другой исчезали деревни и разрушались города. И в это страшное время она и еще несколько детей с матушкой праздновали Пасху. На всех было только одно яйцо, голодная курица едва могла снести больше. И это было настоящее чудо, почти как золотое яичко из сказки, да что там, лучше. Они бережно передавали его друг другу, прикладывали к сердцу, как самую большую драгоценность. Тогда-то матушка и показала им, как красить яйца. Они любовались получившимся узором, светлыми листьями на темно-оранжевом яйце, натертым воском до блеска, и у каждого ныли животы от голода, но было до слез жалко разбивать яйцо, разрушать красоту.
    Бабушка замолкала, думая о чем-то своем, едва слышно двигая спицами и тихонько кивая в такт своим мыслям.  Тася сидела, завороженная сказкой, еще в лесу или на залитом солнцем дворе, пока в их мир не врывался голос матери, зовущий к повседневным делам. Бабушка поспешно совала Тасе в карманы домашнего платья припасенные сладости. А дверь уже бесцеремонно распахивалась, и сильные руки уводили Тасю за собой, в кухню, к урокам, куда угодно от уютного пристанища.
    Но бабушка, как никто другой, умела ждать и знала, что для внучки самое интересное еще впереди. Она никогда не уходила, не дождавшись Тасю, и никогда не встречала ее с уже готовыми, разложенными на тарелке яйцами. Они вместе, в этом было все дело, обязательно вместе аккуратно вынимали яйца из носков, затем снимали нитки и обождав секунду-другую, предвкушая удивление и смакуя радость, наконец снимали листья. Переглядываясь, восторженно кивали они друг другу, довольные результатом своих трудов. Это действительно стоило того: разноцветные яркие яйца с причудливым узором поражали воображение. Бабушка смачивала ватку каплей подсолнечного масла и аккуратно протирала каждое яичко. Тася завороженно наблюдала за ней.
    Бабушка говорила, что в Пасху солнце играет, надо только встать пораньше. Тася поднималась ни свет, ни заря, но опередить солнце все равно не удавалось. Как ни удивительно было для их северного края, на Пасху всегда стояла солнечная погода. Вдвоем с бабушкой, как два заговорщика, с самого утра они выходили за хлебом, прихватив с собой корзинку, накрытую полотенцем, у продуктового магазина садились на «двойку» и ехали до конечной. Сойдя с автобуса, они оказывались на противоположном берегу озера, откуда был виден их дом, и если бы отец с матерью внимательно посмотрели в окно, то они могли бы заметить две маленькие фигурки, направляющиеся к церкви. Рядом возвышался новый храм, но бабушка шла не туда, ей была милее деревянная церквушка, стоявшая здесь испокон веков. Внутри было так тесно, что столы, накрытые кружевной скатертью, выставляли на улице прямо во дворике церкви. Прихожане мгновенно заставляли стол корзинами с куличами, яйцами, пасхами. Кто-то приносил бутылки с рубиновым кагором, некоторые ставили на стол колбасу и соль. Глаза разбегались от пестроты, царившей на столе. Тася держала бабушку за руку. Она смотрела на безмятежное небо, искрящийся на солнце крест, воробьев, стайкой сидевших на деревьях в ожидании заветных крошек. Радостью и вместе с тем покоем наполнялось сердце. «Пасха - лучший день в году», - думала Тася. – «Пожалуй, даже лучше Нового года или дня рождения».
    Наконец, выходил батюшка, большой, бородатый, он пел что-то про Христа, всего несколько строчек, но Тася никак не могла разобрать, что именно. Некоторые подпевали. Батюшка окунал небольшую метелку в воду и щедро брызгал водой на яства на столе и на людей, стоящих рядом, приговаривая «Иисус воскрес!» и поздравляя всех с праздником. Все отвечали хором «Воистину воскрес!» и крестились, и смеялись, как малые дети, когда вода попадала на них.  Потом забирали свои корзинки и расходились, а бабушка с Тасей, оставив корзинку на столе, поднимались по нескольким ступенькам и заходили в полумрак церкви. Бабушка неспеша обходила иконы, у некоторых останавливалась, беззвучно что-то шептала, едва кивала головой, перекрещивала и себя и Тасю и на секунду лбом прислонялась к иконе.
    Тася волновалась за корзинку, но молчала, чувствовала, что не стоит мешать бабушке. После они выходили во двор и отправлялись в обратный путь. У дома покупали обещанный хлеб.
    Войдя в квартиру, они тут же встречали мать, как будто нарочно поджидающую их. Мать недовольно зыркала глазами, бабушка молча отдавала хлеб отцу, а тот проходя в ее комнату и прикрыв за собой дверь, что-то сердито выговаривал бабушке. Тася слышала обрывки фраз о том, что не годится таскать ребенка по церквям и заставлять целовать иконы, в конце концов это полная антисанитария. Потом мать с отцом, запершись в кухне, о чем-то долго спорили, что-то доказывали друг другу, а Тася, юркнув в комнату бабушки, схватив самое красивое яичко уже вызывала бабушку на бой. Еще через секунду, немного подумав, клала яйцо обратно на тарелку и брала другое, красивое оставляя на потом. Она давно заметила, что если бить первой и острым концом, то обязательно победишь. Иногда она поддавалась бабушке, потому что знала, та наверняка поддается ей. Пасха была незабываема!
    Поэтому на уроке она смело подняла руку:
    - Мы красим яйца, а потом освящаем их в церкви. Вместе с бабушкой.
    - Они красят их в носках! - вдруг выкрикнула Наташа, ее подруга, насмешливо глядя на Тасю. - Сначала носят их, а потом в них же красят яйца.
    Тридцать голов повернулись к Тасе и недоверчиво уставились на нее.
    - Давайте мы ей свои носки принесем, пусть красит на здоровье!  - пошутил Вова.
    Все засмеялись.
    Тася опустила голову, комок предательски подступил к горлу. Тысяча мыслей пронеслись в голове, а потом не осталось ни одной. Но из глубины души вдруг послышался звон, сначала едва различимый, тихий и мелодичный, потом он стал нарастать, и вот это уже колокола, передают ей звоном своим только им присущее послание, что-то важное, наполняют душу праздником и благодатью, придают сил. Она подняла голову и посмотрела на учительницу. Та, не отрываясь, смотрела на Тасю. В ее взгляде читались одобрение, гордость и … любовь. У бабушки был такой же светлый взгляд, полный доброты и любви. И Тася внезапно поняла самое важное. Их всех объединяла любовь. Именно она жила в сердце, спокойно и твердо, ничем не прикрываясь, не оправдываясь и никому ничего не доказывая.
    Тася улыбнулась, взяла карандаш и начала рисовать Пасху.