Игорь Новиков. Наши в Эрарте

 
В теплый весенний день 201... года в швейцарском городе Z я спустилась с горы на велосипеде к галерее, выставившей двух художников, мужа и жену -  Игоря Новикова и Татьяну Назаренко. Честно говоря, я приехала ради нее, но подружилась с обоими. Вчера в моей любимой питерской Эрарте открылась выставка Игоря "Наши". И я решила выставить текст, который как-то писала для его каталога.



Первая инсталляция Игоря Новикова, а она называлась «Лесоповал», оказалась провальной. Муляжи бухих мужиков в на следующий день после открытия выставки вышвырнули бомжевать. Мол, искусство должно доставлять эстетическое удовольствие, и все эти бревна, грязь, стружка, бутылки, в общем, бытовуха и натурализм голимый только глаза мозолит.
 
Достоевского, когда он штудировал «Мертвого Христа» Гольбейна в Базельском музее, чуть не хватил эпилептический удар. Немецкий художник написал Сына божия с утопленника из Рейна с такими подробностями разлагающегося тела, что в Спасителе с трудом усматривались божественные черты. Когда Достоевский сочиняет «Идиота», он берет в роман свое впечатление от холста. «От этой картины у иного еще вера может пропасть», - говорит князь Мышкин, рассматривающий копию «Христа» в мрачном петербургском доме Рогожина. Это не русская икона, вот вам и Арт-Базель.
 
Искусство - не обои, не занавески, не элемент интерьера, и оно не обязано украшать, если оно не салонное искусство. Оно имеет право заставлять задуматься, сомневаться, шокировать, провоцировать, давить на болевые точки. Может быть неудобным или рвать глотку от отчаяния, как «Крик» Мунка. Или как его ремейк - «Европейский крик» Новикова. Здесь Игорь использует свой любимый художественный прием – цитирует хиты мировой или русской живописи и накладывает на них символы из «модерн таймс», придающие остроту момента, «сейчасность». Он считает, что гениальность художника состоит в том, чтобы отобразить в холстах эпоху, в которую он живет. Новиков переформатирует знаковое полотно Мунка, нарисовав две белые пиктограммы, разбегающиеся от синего шара с золотыми звездами (Евросоюз) в сторону «Exit». Кстати, «Европейский крик» он пишет задолго до Брекзита.
 
«Мой язык – мои картины. Физическая боль, которую я чувствую, я выплескиваю краской на холст», - как-то сказал Игорь. А я сочувствую – либо в картинах, либо в инсталляциях, от которых после провального «Лесоповала» он на три десятка лет ушел в холст, а вернулся на выставке «Exit» в ММОМА. Кстати, так сложилось, что имена своим работам дает не Игорь, а кураторы его выставок или галеристы. Новиков считает, что названия слишком навязчиво толкуют смыслы, программируя зрителя и лишая его свободы интерпретации. Пусть будущее, которое он видит в снах или картинах и образах наяву, а потом переносит на полотна, остается для нас загадкой.
 
Но, бывает, и у него срываются с языка попытки пророчества. Например, о том, что человечество находится на грани новой революции, потому что не может быть так долго обманутым. Игорь считает, что народ во всем мире - несчастные люди, но на главную роль в своей картине, в «Gesamtwerk» своего творчества он взял русского человека, родную плоть и кровь. И нарисовал его красной пиктограммой, брендом, клеймом Новикова, которое придумал еще в середине восьмидесятых. Будучи студентом Суриковки, в поездках по древнерусским городам, он открывал для себя иконы и фрески в белых, с выкрашенными в зеленый крышами, в покинутых монастырях и соборах.
 
В советском государстве, объявившем атеизм государственной религией, храмы, которые не успели взлететь на воздух, осиротели, разорились, переквалифицировались в склады. В церкви при Третьяковке, например, хранили авангард. Игорь вспоминает, что она походила на взрыв ядерной бомбы - без окон, без дверей, сверху капало, холсты упирались углами друг в друга, папки с рисунками валялись на полу. Среди них затерлась и работа Малевича, к которой Игорь мечтал хотя бы прикоснуться. Уверена, что Новиков заряжался Малевичем. Но, хотя безликие фигуры из тридцатых родственны человечкам-пиктограммам, Игорь «подсмотрел» их не в искусстве авангарда и не на дорожных знаках, а, как это ни странно, в старинной русской иконе.
 
В Суздале, Ярославле, Загорске, Звенигороде, Ростове Великом, Переславле Залесском, где сплав пейзажа и культуры, природы и человека создавал мощную, почти магическую энергетику, красоту и духовность, студентам Суриковки отворяли запертые храмы. В них иконы пятнадцатого-шестнадцатого веков излучали свет и цвет, которого Игорь нигде не встречал раньше. Он обратил внимание на так называемые житийные иконы, написанные в ярких красках. В центре - изображение святого, которое, как венком, окаймляется сюжетами из жития: воины бьются друг с другом, кто-то подходит к городу, кому-то отрубают голову. Эти миниатюрные «боковые» сценки были свободны от канона, от диктата, как надо держать руку или наклонять голову, в них персонажи рисовались группами, и именно они и стали прототипом пиктограмм Игоря. Ползущие, летящие, карабкающиеся, на фоне банального пейзажа человечки вводят элемент контраста и создают коллизию.
                                Олег Целков сказал мне как-то, что его герои, а их даже с большой-пребольшой натяжкой трудно назвать одухотворенными, были навеяны Христом Рублева, которого он в детстве увидел в Третьяковке. Зато как сияют эти морды! И еще Олег Николаевич сообщил, что рисует не портрет конкретного человека, а всего человечества. Пиктограммы Новикова – на одно лицо, но, появляясь на фоне унылого и пронзительного родного пейзажа, обозначают уже не человечество, а народ. Взять хотя бы «Владимирку» как путь на каторгу. Повторюсь - хотя Игорь полжизни провел в Швейцарии, прекрасно знает ее изгибы, спуски и подъемы и ее людей (особенно галеристов), чаще всего в его работах идет речь о подопытном русском народе, над которым вечно ставят эксперимент.
 
О тех работягах, с которыми он общался (подозреваю – пил и закусывал) на лесопилке в Переславле Залесском, когда строил дом. Они были не на одно поколение старше Игоря, и он одновременно с ужасом и восторгом поглощал их рассказы о довоенной и послевоенной России, узнавал об их чувствах, мыслях, страданиях, смотрел на их беспробудное пьянство и их созидание. Он всегда восхищался силой духа, духовностью и смекалкой русского человека, но больше всего – колоссальным терпением. Может, и образ пилы, повторяющийся на его полотнах, как и образ народа, импортирован с лесопилки?

«Ты знаешь, что Пришвин жил в Переславле на реке Нерль и написал там лучшие свои рассказы?» - спросил меня Игорь. Действительно, цикл «Календарь года» - дневник состояний и настроений среднерусской природы, ее озер, рек, лесов, болот, ее живности, записывался в Переславле Залесском. Но он не только про «грачи прилетели», он и о человеке. Эпоха и характер русского мужика - плотников, печников, мельников, рыбаков и т.д. переданы в компактных и очень метких диалогах. «- Сколько, - сказал я, - в вашем городе церквей! – А до бога все далеко. – Вы хотите сказать, что нет бога? – Может быть, и есть где-нибудь, да ему до нас все равно, как нам до комаров».
 
Как-то Пришвин спас в Переславле изуродованный пожарами и порубками сосновый лес. После ужасающей статьи в «Известиях» его объявили заповедником, и теперь он называется Пришвинский бор.
 
Больше всего (кроме работы, разумеется) Игорь Новиков любит гулять в горах или в лесу. Может, прихватив с собой лыжи, отправиться в холмистую и довольно дикую швейцарскую Юру и, пробегая по лыжне, восхищенно любоваться высокими снежными сугробами и огромнейшими, стоящими, как свечи, елками. Человек и природа, их соитие, их связка и, увы, ее разрыв – тема, к которой он возвращается снова и снова. На многих его холстах возникает олень, обычно – белый, как символ изящества, света, чистоты. А также обновления и возрождения духовности, которого Игорь ждет и верит, что оно когда-нибудь наступит.
 
Когда-нибудь. Картина «Второе пришествие» отсылает к Христу Крамского, полотну об искушении в пустыне. У Новикова Сын божий погружен в размышления в «индустриальной» пустоши: виляет устьем кроваво-красная река, зеленый фабричный дым валит из труб. В «Тишине» (цитата из «Березовой рощи» Куинджи) человек поднимает руку на оленя, хочет снять рога, с восторгом повесить на стену трофей, обозначив дату убийства. «Традиция истребления продолжается. И тотального воровства и разбазаривания наших ресурсов. Контрабандой вывезли сибирский лес в Китай, и никто не может понять, как лесовозы проехали мимо полицейских кордонов, как прошли таможню. Ищут виновников, хотят посадить кого-то, но леса-то уже нет», - говорит Игорь.
 
Деньги стали символом новой власти и чиновничьего сословия - об этом инсталляция «Иду шагаю по Москве», или «Москва – город-герой», которую Игорь выставлял в МОММА. По центру зала выставил палеты с валютами – долларами, евро, франками, «Аbba» затянула гимн вожделенному металлу «Money, money, money», а на стене, сложенный из картин, как из блоков, в форме мавзолея развешен Кремлевский цикл Игоря Новикова. Пиктограммы- человечки ищут свое место под солнцем между горой денег и Олимпом власти. На Спасской башне торчит звезда, но, солнца нет и в помине, вместо часов зияет пустота, сплошной мрак и предчувствие беды наложены дикими, безудержными мазками.
 
В инсталляции «Русский лес» Игорь Новиков выстроил пирамиду власти, положив красных фанерных человечков ниц перед телевизором. На экране в документальной хронике, смонтированной Игорем, один за другим сменяются «цари». Начиная последним Романовым и завершая ныне царствующим президентом, они вещают, сообщают, обещают, «…ают», «…ают», «…ают», но, на самом деле, независимо от колора флага у них за спиной, все они «имеют» русский народ. «Старая государственная власть была делом зверя во имя Божие, новая власть является делом того же зверя во имя Человека». Это из дневников Пришвина, «певца русской природы», записанных в начале двадцатых. И далее: «Насилие над человеком совершается в одинаковой мере, только меняются принципы, имена». То ли еще будет – ой-ой-ой.
               
А они все ползут и ползут на свет телеэкрана, эти жертвы стокгольмского синдрома среди густых черных стволов на белом холодном снегу. Рожденный ползать – летать не может. Так подайте ему лестницу!

Игорь купил материал, скрутил лестницы, поставил подсветку так, чтобы они бросали тень на белые стены, на которые акрилом нанес своих фирменных человечков. Они готовы лезть на стенку от вечного эксперимента, который ведет в никуда. Бог все дал их стране для счастья – она прекрасна, безгранична, богата недрами, талантлива народом. Но опыт на «острове Невезения» не удался, пиктограммы обмануты, унижены, загнаны в угол. Болезнь неизлечима, они страдают, лестницы – спасательный круг, эвакуационный выход, единственный exit. Куда они ведут, одна черная, остальные – красные? В революцию, в другое измерение, в космос, к Богу, в облака, в побелку музейного потолка? Да хоть куда, хоть умереть, главное – сбежать, вырваться, потому что жить в этом мире, страшном и жестоком, больше невозможно. Столько в вашем городе церквей, а до Бога все далеко.
 
А мужики с лесопилки все идут и идут по Владимирскому тракту, на каторгу, на Голгофу. Так куда же нацелены лестницы, на какую вершину? Игорь, покажи, где выход, а главное – что за ним. Расскажи свой сон.