От истоков своих часть 2 Глава 4 Председатель

           В самом конце зимы в семье деда Ерошки произошли трагические события. Его Лукерья шибко простудилась. Приспичило ей простирнуть кой-чего. Она повесила постиранное бельё на верёвку во дворе, приподняв её на палку с расщепленным концом, чтобы бельё не мызгалось по снегу. Ворча и не довольствуя на деда, который опять умчался на толковище посудачить с мужиками о работе в колхозе, Лукерья повернула с пустым ведром в избу. Но на пороге оступилась и загремела вниз по ступенькам обледенелого крыльца, поминая то Бога, то чёрта. При этом она сильно ударилась о ступеньку головой. Как ни старалась, подняться на ноги она не смогла.  Любое движение причиняло ей страшную боль. Так и просидела на крыльце несколько часов, пока не сгустились зимние сумерки. Увидев жену, совершенно окоченевшую от холода, дед рванул к соседу за помощью. Кое-как втащили они, стонущую и, время от времени, вскрикивающую от боли, Лукерью, в избу.

          – Фершала тябе срочно надыть, – засуетился дед, чувствуя свою вину, – дык, я в один секунд слетаю за им, – бормотнул он.

 "Да, ужо тот ишшо «летальщик»", – подумала уже плохо соображающая бабка.

      Лукерья, трясясь всем старческим, тщедушным телом, пыталась согреться под грудой тряпья, которой заботливо укрыл её дед.  Однако попытки её были тщетны. Время тянулось для Лукерьи тягучей смолой, и сознание меркло, пропадало, пока она полностью не впала в забытьё.
Сколько было в нём прыти, помчался дед к местному фельдшеру, живущему на другом конце села. Когда дед Ерошка с фельдшером пришли в избёнку стариков, Лукерья металась в жару, издавая время от времени хриплые стоны.
Осмотрев больную, фельдшер определил, что у бабки началось воспаление лёгких. К тому же по его предположению Лукерья получила сотрясение мозга и перелом правой ноги. Он наложил ей тугую повязку, приладив для чего-то ещё и дощечку к ноге.   
Порошки, что оставил фельдшер, Лукерье не помогли.  Прометавшись в жару трое суток, она вдруг захрипела предсмертным хрипом. Потом вытянулась на кровати, посветлев лицом и вроде даже помолодев. Нос покойницы заострился, а на лице появилось выражение умиротворённости. Соседки обмыли и принарядили покойную. Дед Ерошка притащил из сарая заготовленную лет десять назад домовину*, где и нашло своё последнее пристанище тело Лукерьи.

      Хоронили старушку всем селом. Дед со дня смерти жены переменился. Подолгу сидел на заснеженной лавочке у своей калитки, не желая идти в холодную, пустую избу. Разговаривал неохотно, без прежних своих шуточек, жаловался на свою горькую судьбу, часто утирая выцветшие голубые глаза краем рукава одежды.

          – Лукерьюшка-то моя, голубушка, спокинула мяне горемычнаго. А как жить без иё не обсказала. Така вота тиятра. Вместях больше пол веку прожили, деток-то Бог нам не дал, так как теперя мяне одному маятьси? – заглядывал дед растерянным взглядом в глаза собеседнику, взъерошившись как воробышек.
 
      Соседи, жалея старика, угощали его: кто пирогом, кто кусочком хлеба или яйцом. Дед тихо благодарил, принимая угощение. Он отламывал крошечные кусочки двумя пальцами и щепотью клал их себе в рот вместе со слезинками, стекавшими по его сморщенным щекам. Дед Ерошка пережил Лукерью только на три месяца. Его нашли мёртвым на могилке жены в мае, когда земля едва покрылась молодой травкой. О смерти стариков сожалели все в селе, помня их добрый нрав и отзывчивость.
      
      Весна в том году была холодной.  Ещё в марте кружили частые метели, наметая огромные горы белого снега. А потом долго и словно нехотя стекали в почву влагой. Земля под неласковым солнышком никак не могла оттаять. Только в конце апреля она, наконец, прогреваясь, стала парить. Нетерпеливо ждала, когда бросят в неё зерно и начнёт она свой труд по выращиванию золотых колосьев, трав и цветов. Колхозники активно готовились к пахоте: осматривали технику, плуги, бороны, готовили лошадей к работе.  Объединив все наделы, они получили довольно большую посевную площадь. Готовить пашню стали в срок, как закуковала первая кукушка. 
 Умаялись сами и загоняли лошадей, а вспахали только малую часть общей площади. Продолжая трудную пахоту, с нетерпением ждали обещанной техники и, в первую очередь, трактор – невидаль для деревни. С раннего утра на высокую берёзу забирался кто-нибудь из мальчишек, на наблюдательный пост. С берёзы дорога, ведущая в село, хорошо просматривалась.
 На третий день сверху, с дерева, послышались радостные крики и залихватский свист - едет долгожданная техника! Новенький трактор, с восседающим на высоком сиденье трактористом в шапке-шлеме, остановился у края села. Люди, побросали свои домашние дела и помчались взглянуть на такую диковину.

          – Глянь-кось колёса каке большушши и в шипах!

          – Да! Ровно зубья, оне сами землю вспашуть. Цепляй плуг! Глянем на энту технику.

Дружно прицепили к трактору плуг, и работа пошла, как по маслу. Казалось, трактору не составляло никакого труда переворачивать пласты жирной земли. За день вспахали такое поле, что и за неделю на лошадях с однолемешным плугом не обработать. Сначала крестьяне бегали за трактором всей толпой, восхищаясь, как ловко и быстро обрабатывает он землю. Притомились, уселись прямо на вспаханной борозде, цокая языками и удивлённо качая головами.

          – Да, механизьма это вам не просто так! В руках человека она всё могёть: и пахать и сеять, али просто чаво перевезти, – важно, с пониманием дела, сказал Кузьма Фролов.

          – Да уж, прёть, так прёть! Мы вона бягом за им не поспевам, – восхищался Дементий Потапов, которому поддакивали остальные собеседники.

Довольные крестьяне разошлись по домам, надеясь, что всё в колхозе у них сладится хорошо, с такой-то техникой.
      Колхоз «Светлый путь» начинал свою жизнь. Почти каждый день проводились собрания, когда нужно было коллективное решение какого-либо вопроса. В правлении колхоза работа актива шла даже по ночам. До утра светилось окно правления желтым неровным светом. Вопросов было много, а ответов на них мало.
Маркела Титова неожиданно вызвали в земельный отдел Губисполкома в Уфу. Теряясь в догадках, что сулит ему разговор с начальством, Маркел тронулся в путь.
Председателю было, что рассказать секретарю земельного отдела. За два с половиной месяца со времени организации колхоза обустроили Сельский совет в доме Прокопия Нелюбова, рядом разместилось правление колхоза. Здесь на стенах висели портреты Ленина и Сталина, плакаты, призывающие колхозников к честному труду на благо Советской власти.
Открыли новую школу в доме бывшего богача, раскулаченного Игнатия Булашова, державшего до раскулачивания маслобойку. Старая школа была уже ветхой и маленькой, к тому же в ней обучали только четыре года. А теперь планировалось семилетнее обучение. В школе уже создан был пионерский отряд, состоящий из десяти пионеров. Открыли и библиотеку совместно с избой-читальней, где комсомольцы села читали газеты всем желающим слушателям. И это, кроме того, что основная работа велась по подготовке к посевной. Организовали питание в общественной столовой для колхозников. Даже детский сад в одном из домов раскулаченных открыли, куда уже ходили четырнадцать детей от двух до шести лет.
Пестряков встретил Маркела сдержанно. После взаимного приветствия он сразу перешёл к делу.

          – Мне стало известно, что ты уже почти все свои площади запахал? Это что за самоуправство? Разве ты не читаешь газет? Наших директив не получал? В них ясно прописано: пахоту начать пятнадцатого мая, всем колхозам одновременно.
 
          – Да, как жа! Ведь время подошло, промедлим – в урожае не доберём. Пятнадцатого уж лён всегда высевают, а тут только пахать зачинай, как жа энто?

          – А ты, что же, себя умнее партии считаешь? Сеять тоже, наверное, по своим срокам планируешь? – строго спросил Пестряков помрачневшего Маркела, – Ты, вот что. Ты, Маркел-умный мужик, делай выводы, пока не поздно. И вот ещё что, ответь-ка мне: какой процент сельчан у тебя коллективизацией охвачен?  Пятьдесят шесть? А что же остальные? Какую работу ведёте в правлении, чтобы охватить всех коллективизацией? Того, кто саботирует раскулачить надо и чтобы за год все колхозниками стали! Такая вот у партии установка, понял, Маркел? А пока похвалить тебя не за что. Партия вам, крестьянам, землю дала, о которой вы мечтали. Земля помещиков теперь ваша, земля раскулаченных ваша. Единоличники свои наделы полностью не засевают, так излишки той земли тоже ваши – колхозные! Семена вам власть выделила, закупив их за границей. Технику вам направила. Денег огромных стоит, между прочим. Так теперь ваша задача вырастить урожай и вернуть ей те затраты. А как вы вернёте, если почти половина сельчан единоличники? Думай, Маркел, думай и исправляй свои ошибки и просчёты. Иначе ничего хорошего не жди, – грозно закончил Пестряков.

Пестряков конечно преувеличивал. Семенной хлеб был отобран у раскулаченных. Техника в колхозах первое время появилась тоже из богатых хозяйств кулаков. Однако зачем об этом знать всем. Гораздо лучше, если крестьяне будут думать, что это советская власть позаботилась о них.
 Весь обратный путь Маркел был в тягостных раздумьях. "Как жа энто так, всем в одно время пахать, в одно время сеять? У всех одновременно вёдро не можеть быть. А ежели, к примеру, дождь припустит, али заморозки? С приметами природными опять жа как не считатьси? Чаво тоды вырастить смогёшь. Вот незадача! По-своему поступишь – виноват и недоберёшь урожай – тожа виноват. Пестряков яснее ясного дал понять, чем грозит ослушание. Вот беда-то!"

Телега гремела и тряслась по ухабам земляной дороги, создавая неприятные ощущения внутри пустого живота. Но мысли, как тяжёлые камни со скрежетом ворочались в голове Маркела, заглушая голод. "Вроде с коммуной и то легшее было. Ну, ясно: туды силой людей не сгоняли, все добровольно шли. И хоть чижало было, а трудилиси радостно. Никто над душой со своеми глупыми директивами не висел: коды пахать, коды сеять. Вот и получалося дело, и люди сыты были. А чичас страшно и зачинать. Ишшо не посеяли, а уж разнарядка есь, скольки каких зерновых сдать надыть. А како лето будеть – никто не знат. Чаво оно даст? И как теперя несогласных в колхоз завлекать? Ужо вроде всё использовали. Неужли придётси, как в других местах в холодную сажать, в погреб, али ишшо как-то? Грозить, запугивать? И с энтими жа людями в колхозе работать. Да будут ли оне хорошо работать опосля такех «уговоров»? Не затаять ли обиду?
Скот-то обобществить придётьси. И орудия хозяйственные. А крестьянину это ровно серпом по одному месту…"

Мысли Маркела перетекали из одного русла в другое. "Вот, к примеру, скот. Ну, согнали яго в один сарай, а должного ухода нет. У коров вымя разбухат, трескатси. Орут, бедолаги, недуром. А выдоить не успевам. И куды молоко девать? Иные хозяйки по ночам прокрадываютси в сарай, раздаивають своих любимиц. Лишь ба корова от несдоенного молока не подохла. Раздаивают их и плачуть, глядя, как молоко в землю льётся. Дома-то дети голодные, а тута… Для кого такие директивы? А может, против кого? Эх, ма! – горячился он, – Да и Тимка с Савелием те ишшо бригадиры. Тольки орать на колхозников и умеют. Лодыри, не привыкшие работать, и неумехи. Работу организовать не могут, скотина у них дохнеть. Так глядишь и лошади и коровы попередохнуть. А уж свиней сколь загубили! А ведь как собирали у сельчан ту скотину при обобшшествлении, даже мост через Янгельку разобрали, только ба не угнали скот за гору в лес. А теперя игде она? Падёж скота почти на треть от того числа, что обобшшествили. Как отчитыватьси за энто? Да, хозяйствовать ишшо учитьси и учитьси…
 Опять жа тащуть всё, что плохо лежить. Конфискованное имущество наполовину растащили, кроме того, что колхоз бедняцким семьям раздал. Считають: раз колхозное, значить – ничьё", – думал он с досадой.

Впереди на дороге показалось двое верховых. "Кто энто прогуливатси в пахоту?" – прищурился Маркел, пытаясь рассмотреть всадников.

Верховые галопом неслись навстречу телеге Маркела. В груди шевельнулось неприятное предчувствие опасности. Председатель внутренне напрягся, попридержал лошадь. Всадники подлетели к телеге, едва сдерживая взмыленных, гарцующих коней. Сами они были вооружены наганами, висящими сбоку, а за их спинами торчали ружья. В одном из них Маркел узнал Тихона Нелюбова, сына мельника.

 "Вота, оказия! – мелькнуло в голове Маркела, – ружьишко-то надыть было прихватить".

          – Ну, здорово, председатель, – опалил злобным взглядом из-под чёрных бровей Тихон.

          – Пока здоров, – ответил Маркел, недружелюбно глянув на всадников.

          – Ну, чаво жа не расскажешь, как в доме нашем живётси вам, коммунякам? Как сладко спитси на постелях наших? Игде мое родители чичас, знашь? Жена моя, сёстры, братишка – несмыслёныш, игде? – наклонился он с коня к лицу Маркела, дыша ненавистью, – Чаво молчишь, гнида краснопузая? Портки обмочил? Я ничо не забыл. И ты теперя знай, что живой я, и у мяне руки давно зудять с тобой поквитатьси. Помни, Маркел, расплата моя к тябе придёть. Чичас не трону, лёгкой смерти не дождёсси! За всё расплачуся с вами! Соплями красными захлебнётеси! – злобно цедил Тихон сквозь зубы, – Жди, Маркел, кажин день жди! – повернул он коня к лесу и, махнув плёткой, стрелой умчался вдаль.

Пыль, поднятая всадниками, медленно оседала на дорогу в безветренной, звучащей разными голосами птиц, степи.
Маркел перевёл дух. Всё же в какой-то момент страх перед смертью показал свои когти, но вцепиться в сердце не успел. Он потянул вожжи, понукая лошадь. Мысли постепенно вернулись в прежнее русло, и страх отступил.
"Да… Вот ещё одна закавыка* – Тихон. Один он али с бандой? Угрозы сурьёзные и не только мяне. Ухо надо держать востро. Караул бы у села выставить, так опять жа, с какой стороны? Срочно актив правления надыть собирать, срочно и секретно!" – решил председатель.

Подъезжая к селу, он ещё издали увидел пашущий в поле трактор. Он услышал отчаянные крики Терентия Устинова и других колхозников, бегающих вслед за трактором.
 
          – Помогитя! Спаситя! Силов моех больше нету! – орал Терька, старший сын Архипа Устинова, – Ой, не могу больше терпеть! Не мо-о-гу, обмараюсь прямо ту-у-ута! Остано–о-витя жа энтот чёртов трактор!

      Председатель недоуменно воззрился на представшую перед ним картину. По вспаханному полю к трактору спеша прыгал на одной ноге молоденький тракторист, опираясь на плечи двух молодых сельских пареньков. Получалось у него плохо. Передвигаться на одной ноге по вспаханной целине было очень трудно. Он часто падал, но опять поднимался и упрямо двигался на помощь орущему Терьке. А трактор нарезал небольшие круги, делая борозды всё глубже, и управлял им Терька Устинов.

          – Чаво энто здеся происходить? – спросил Маркел у, взмокших от беготни, колхозников.
 
Сельчане наперебой рассказывали председателю историю происходящего:

          – Дык, тракторист, которого вместях с трактором из городу прислали, ногу вередил*.  Вчерась в бане посклизнулси и вота растяжение каких-то связок. Так фершал сказал.

          – Фершал сказал: покой и тугая повязка. А иначе не пройдёть нога!

          – Тракторист Терьке показал, как пускать трактор надыть, а как остановить яго, не научил.

          – Вот он и пашеть с самого утра, с той поры, как ты, Маркел, в Губисполком подалси.

          – Да! Ужо овраги и те запахал! Чичас чуть за покосы не принялси.

Вместе с тем, все внимательно смотрели в сторону трактора, двигающегося строго по окружности. Было видно, что городской тракторист что-то кричит Терьке, стараясь переорать шум работающего двигателя. Наконец, трактор, дёрнувшись ещё раз, застыл на месте. С него, скрючившись, держась одной рукой за живот, кубарем скатился Терька и помчался в ближайшие кусты. Его жена Клава рванула было за ним. Но бабы грозным окриком остановили её. Через несколько минут из кустов показалась долговязая фигура Терентия. Он был бледен и вытирал рукавом рубахи, вспотевший от натуги, лоб, но глаза его светились радостью.

          – Гляньте, сколь вспахал! Силишша, механизьм! – возбуждённо говорил он председателю, не замечая его задумчивого взгляда на пашню.

Постояв минуту, Терентий, развернувшись, опять потрусил в кусты.
Среди прочих колхозников, здесь, на поле, Маркел встретил Захара Булашова и Дмитрия Анисимова.

          – К девяти в правление, всем составом, передайте остальным. А я перекушу малёк. С утра маковой росы во рту не было. Живот, как у волка с голодухи подвело. И к девяти, как штык, я в правлении, – торопясь сказал им председатель.
 
Маркел вошёл к себе в избу. Жена Люба заметалась, выставляя на стол тарелку со щами из кислой капусты, нарезала ломтями каравай хлеба. Маркел улыбнулся жене, приобнял дочку, которой не терпелось выложить отцу домашние новости.

          – У нашей пеструшки цыплятки вывелись. Из-за их матушка молоко упустила. Говорит, теперь коровка меньше молока давать станет, – грустно закончила она.

          – Опять Краснуху бегала раздаивать? Говорил я тябе: не ходи. Так ишшо и молока домой приташшила! Чаво люди скажуть? – недовольно глянул он на жену.

          – Не могу я Маркел глядеть, как скотина погибаеть, и молоко в землю лить не могу.  Я Матрёне отнесла, всё ж четверо у неё и Катьке два литра тож.  Знашь ведь, малец у иё – грудничок, дык молоко у иё почаму-то пропало, а кормить яго чем? – оправдывалась Люба, – Рубаху сымай, пропылилася вся. Сейчас водицы солью. 

Она прихватила ведро с водой, большой ковш и поспешила во двор к мужу. Маркел умывался с удовольствием, покрякивая и пофыркивая, брызгая с ладони водой на дочку, отчего та весело смеялась и уворачивалась.
После пыльной, жаркой дороги холодная вода освежила и взбодрила.
Наскоро перекусив, Маркел направился в Сельсовет, где поджидали его члены правления.

          – Чаво я вам должон сказать. Получил я устное взыскание от председателя земельного отдела Губисполкома по поводу пахоты. Рано, говорять, мы вспахали, директивы сверху не дождалися. Тольки пятнадцатого велено пахоту зачинать. А у нас ужо готово всё. Сеять тож по директиве надобно, ажник в конце мая.
 
Правленцы переглянулись, несогласно загудели.

          – Да, как жа! Сеяли завсегда, как берёза распуститси. А далее зерно ужо в сухую землю упадёть! – удивился Захар.

          – Вот, вот! И чаво тоды вырастеть? Землица-то перестоить, – добавил Дмитрий.

          – А чаво нам? Како прикажуть, так и сделам. Пушшай сами ответ за недород держать, – развёл руками Тимка Хохлов.

          – Теперя мы люди подневольные. По директивам – значитси по директивам, – поддержал его Савелий.

          – Да, вам, лодырям, тольки бы ответ с себя скинуть. А чаво колхозники наши и ихи семьи есть опосля будуть, чаво мы на семена засыпем? С вами вобше разобратьси следоват, как вы с Тимофеем бригадирствуетя? – ответил председатель, укоризненно взглянув на бригадиров, – Нет, мои дорогия, пока я председатель, не могу я позволить недорода. В прошлом годе почти ничаво не собрали. Но тама погода подвела. А нынче чаво жа? Опеть на погоду недород списывать? Надо сеять как завсегда, как деды наши сеяли, коды берёза распутитси.

До глубокой ночи заседали правленцы. Обсуждали все остро стоящие перед ними вопросы. Решили директиву о сроке посева зерновых нарушить, хорошо понимая, чем это может им грозить. Решение было принято большинством голосов, не поддержали его только бригадиры Тимофей и Савелий.
 Рассказал Макар правлению и о своей встрече с Тихоном Нелюбовым, о его угрозах. Во избежание беды решено было выставить охрану у особо важных объектов: сарая с семенным зерном и трактора. По этому вопросу решение было единогласным. На заседании актива крепко досталось бригадирам за никчёмное отношение к своим обязанностям и в первую очередь за падёж скота.

          – Чем вы два месяца заниматесь? Сколь коров у вас сейчас осталоси против того, что обобшшествили? Сколь доярок с имя работають? Не успевають? А почаму их так мало? Почаму бабы из ваших бригад по домам сидять? Молоко кто будеть в обшшественну столовую возить, в садике почаму молока нету, а? – строго спрашивал бригадиров председатель.

Другие члены правления так же активно поддержали Маркела, негативно высказываясь о работе бригадиров. В тот момент они даже не подозревали, каких врагов себе нажили и как скажется это заседание на их судьбах.


*домовина – гроб.
*закавыка – неожиданное препятствие, затруднение.
*вередил – повредил, поранил.

Продолжение... - http://proza.ru/2022/09/18/111