Мемуары

...Давно, ещё в пору журналисткой юности, ко мне как-то подошла пожилая женщина с просьбой посмотреть некий архив её покойного мужа и, в частности, как она их назвала, «мемуары». «Может, что-то важное в них? Может, кто-то напечатает?»

Признаться, просьба была сколь неожиданной, столь и странной – в редакции газеты работали более опытные сотрудники, тем не менее её выбор она объяснила просто: «Стесняюсь, а тебя знаю давно…»

Отказать я не мог. Не хотел обижать. Человеком она была хорошим, очень приветливым, а глаза с нескрываемой надеждой смотрели на меня – лишь бы не отказал. Было видно, что просьба далась женщине нелегко. Вот так в один из вечеров и заглянул к ней, надеясь на быстрый разговор. Выпив на скромной кухоньке по чашке чая, перешли к делу. На столе появились несколько разномастных, довольно потрепанных общих тетрадей.

С первого взгляда было понятно, что ни за четверть часа, ни за длинный осенний вечер осилить рукописный текст я не смогу, поэтому попросил взять тетради с собой. Разрешение с промелькнувшей в глазах собеседницы тревогой было дано, и всё же вежливость не позволяла покинуть дом скоротечно и без каких-то расшаркиваний.

Открыв лежавшую сверху тетрадь, на которой была выведена жирная цифра «1», бегло прочел первые строки, выведенные мелким и ровным почерком… Меня охватило… Нет, не разочарование, не понимание бесполезности моего визита, а скорее злость… Сославшись на позднее время или на какие-то другие пустяки, теперь уже и не вспомнить, торопливо оделся и, дав обещание заглянуть через недельку, закрыл за собой дверь…

Уже дома, перелистывая рукопись, утвердился в первом своём впечатлении – передо мной лежали тетради, наполненные  скучным, косноязычным и безнадежно серым бытописанием. Усугубляло ощущение безнадежности текста и то, что в нём постоянно мелькали цитаты классиков марксизма-ленинизма, «размышления» о классовом подходе, темы партийных собраний, производственные проблемы, карьерные интриги и бог весть что ещё, мало кому интересное. В руках у меня был какой-то протокол – с именами передовиков, нарушителей, виновников, с выводами и постановкой целей.

Странное ощущение…  Несомненно, написано это было не для публикации, не для обсуждения, а как бы «наперед» - чтобы потом, гораздо позже, автор мог сказать: «Я же предупреждал! Я сигнализировал!»

Так чего ж я разозлился тогда, поддавшись на просьбу женщины и раскрыв рукопись?
Вот на это и злился. Какое право имел я, зеленый журналист,  согласиться прочесть, а тем более дать хоть какую-то оценку написанному? Как теперь смотреть этой женщине в глаза и врать – именно врать! – о ценности и важности написанного её покойным мужем? Разве можно было сказать ей то, что думал я на самом деле?..

Как и обещал, через неделю зашел к своей доверительнице вернуть тетради. Не раздеваясь, топчась в прихожей, как можно увереннее мямлил о важности написанного, о том, что автор обладал превосходной памятью, о его несомненно цепком взгляде и о доступности стиля. Говорил  не переставая, не давая вставить  слова в ответ, и всё лишь для того, чтобы в конце добавить несколько спасительных банальностей: «Здесь много личного. Это нельзя публиковать. Постарайтесь сохранить записи мужа для детей, для внуков, пусть для них это будет память не только о человеке, но и об истории…»

Меня выслушали с пониманием, а быть может и с благодарностью. Во всяком случае обиды я не почувствовал. Облегченно вздохнул, и всё же тягостное ощущение той самой злости на самого себя не проходило долго. Пожалуй, оправдывало меня лишь то, что у женщины, в этом был уверен, больше не появится желание показывать рукопись посторонним, а мне не пришлось говорить ей правду.

До сих пор не знаю, прав ли…