Путь в точку отсчета. Глава 25

«Недавно прочла в историко-литературном сборнике 1868 года о страшной судьбе графа Матвея Александровича Дмитрия-Мамонова. Загадка его архива долго будоражила умы света. Некоторые из записей опубликованы. Помню, удивилось созвучию наших мыслей. Особенно в той части, где он сокрушается, читая трактаты о доказательствах существования Бога. Он писал - эти трактаты сделали более неверующих, чем верующих. Человеку без костыля веры трудно творить добродетель. Наблюдаю за подобной одержимостью былых знакомых. Ведь в них исчезает милосердие, жажда истины, справедливости. Остается только ненависть и непомерная гордыня.
 Казалось бы, вот оно, неизменяемое веками. Значит ли, что близкое к истине?
Вспомнила о судьбе графа Мамонова – Дмитриева. Много лет, до самой своей смерти он провел отшельником, укрывшись от света. Да что от света, даже крестьян своих сторонился. Поговаривали о сумасшествии, ему даже подобрали опекунов. А закрылся он исключительно от обиды. В годы Отечественной войны граф на собственные средства создал казачий полк, который так и не поучаствовал в боях. Зато прославился дерзким поведением. Из «подвигов» - сожжённое село, в котором его вояки обосновались на постой. Графу пришлось выплатить большую компенсацию жителям, но молва шла по войскам.  После войны полк расформировали, а графа приписали к другому. Это вызвало такое неприятие, такую обиду, что Матвей Александрович не смог оправиться до самой смерти.
Как страшно остаться наедине со своими мыслями, потерять надежду. Господи, дай мне отыскать тропку к тебе!»
Город стискивал серой хмарью. Автомобиль с трудом пробирался сквозь утренние пробки. Даже обычно разговорчивый Кирилл нахохлился, свернулся тёмным клубком на пассажирском сиденье. Развязка у выезда слепила осколками солнца в стёклах машин. А за городом – разгул весны с бледно-зелёными кляксами на нетерпеливой земле. С невозможной синевой рассветного неба. С рябью дымящихся жизнью веток разбуженных деревьев.
- Хорошо-то как, - оживился Кирилл, стягивая кепку.
- Хорошо, - согласился Антон, подставляя разгорячённую голову влетающему в окошко игривому ветру.
В такое утро, полное юных соков, все истории казались безумной фантазией. Реальным был только мир, скользящий за окошком. Реальными были бесстрашные от любви птичьи виражи, травка, изгоняющая пролежни старого снега.
- Антон, не обидишься, я вчера уснуть не мог, читал дневник Анны Петровны.
- И как?
- Удивительнейший человек. Так странно, ощущение, что знаю её давным-давно, что, ты только не смейся, она всегда жила внутри меня. Только молчала всё время, но мысли, будто мои. Как с собой поговорил…
Показалось или они, действительно, проехали мимо старухи в чёрной шали?
- Как думаешь, Анны Петровны нет в живых?
- Думаю, что нет. Прости Антон.
- Я плохо её знал при жизни. В детстве гостил  несколько раз, а потом случилась семейная ссора и мы больше не встречались.
- Жаль…
- И мне очень жаль.
- Трудно о таком говорить, но, думаю. Ты меня поймёшь. Если бы не наша «Рука», не знаю, как выжил. Иногда, кажется, что мы создали какой-то искусственный мир.
- И мне так кажется.
- Ты женат?
- Нет.
- И я нет. До тридцати это не напрягало, а сейчас смотрю на детей, что-то щёлкает внутри. Хочу семью, хочу детей, но как-то…  всё не то, всё не те.
Откровенность Кирилла подкупала и пугала. Антон не был готов к таким разговорам. Он с ужасом думал, что придётся терпеть навязчивость айтишника несколько дней. Или сразу ставить ограничения. Но попутчик будто почувствовал его настроение, уткнулся в планшет и замолчал. 
Мелькали посёлки-деревеньки. Вполне крепкие, с разросшимися дворами-постройками и умирающие, рассыпающиеся угольной крошкой. Надо же, из глубин подсознания выползла эта самая крошка. Вспомнил, как манила в детстве графитной чернотой. Казалось, что великан натёр в кучу много-много карандашей. Бабушка ругалась: «Тошка, Тошка, тебя же не отмоешь». А он тянул ручки, с восторгом разглядывая искрящийся тёмный снег на ладошках.
Обедали в придорожном кафе. Кирилл взял инициативу в свои руки, деловито сделал заказ, уселся в дальний угол. Нахохлившийся, немногословный. Так и ели молча под дружный хохот дальнобойщиков за соседними столиками.
«Обиделся, ну и пусть. Нервный тип», - думал Кислицин, выезжая с парковки.
Кирилл дремал, укрывшись капюшоном. Дорога стала ровнее, выехали в соседнюю область. Через двадцать километров должен быть поворот с основной трассы. Попутчик посапывал, изредка вскрикивая во сне. На просёлочной дороге открыл глаза, недоумённо озираясь.
- Где мы? Я всё проспал.
- Повернули на Латково, до Лощинок ещё километров семьдесят.
- Дорога кончилась?
- Ага, осталось лишь  направление.
Автомобиль потрясывало на ухабах и ямах. Поселения исчезли, а вместо них появились странные разрушенные строения, больше смахивающие на сараи. Пегий бурьян подступал к самой обочине.
- Кощеевка, - прочёл Кирилл надпись на помятом указателе.
- Прямо сказочная деревня.
Но деревни не было, лишь пара стыдливо заросших фундаментов и брошенные яблоньки.
Сохранившиеся посёлки жались к райцентру как собаки, почувствовавшие скорый отъезд хозяев.
- Интересно, останется тут хоть что-то лет через десять?
- Райцентр может и останется.
У въезда в Латково на остановке дрались парни. Женщины с распухшими сумками толпились метрах в десяти, боясь подойти к куче озверевших молодых тел. Антон проехал мимо. Вдоль центральной улицы ряды серых двухэтажных домов с чахлыми кустиками вместо газонов. Редкие прохожие спешили по делам. Не было видно даже ребятни.
- Неуютное место, - Кирилл вновь уткнулся в планшет.
- Неуютное, - согласился Антон. Вспомнил, как полгода назад Ани потащила в какое-то очередное статусное место, выставку модного фотографа. Как же его звали? Не вспомнить. А работы понравились, хоть и не хотел идти. Смутило название экспозиции: «Оттеняя серое». Была в нём дешёвая провокация, аналогия с модным романом для сексуально озабоченных граждан. Роман Кислицин не осилил, хоть Ани и настаивала.  Прочёл пару страниц, пролистал, цепляя откровенные сцены, и забросил.
Художник, как же его все-таки звали, маленький толстячок, тяготился собственным присутствием в кругу «ценителей». А «ценители» сыпали банальностями, говорили какую-то чушь о «серости бытия». Антон остановился у работы, которая называлась «Выход». Видно, что снимали откуда-то снизу. Привычные дома, та же серость многоэтажек, те же суетящиеся автомобили, изломанные фигурки людей, но всё это на белоснежном фоне первого снега. И от этого парящее, взлетающее к серому небу с прорехами света.
«Мы инфицированы смертью. Те, кто не ощущает, счастливы по-своему. Внутри меня зарождаются новые знания, будто привнесены извне. Осталось разгадать, понять, какой во всём этом смысл», - прочёл Кирилл.
- А я-то голову ломаю, что ты читаешь всю дорогу.
- Привык доверять интуиции. Мне кажется, что мы набрели на ключ, Антон. В каком-то смысле, я – фаталист. Не верю в случайности. Нечто подобное в последнее время ощущают многие, а тётушка твоя нашла слова.
- Не знаю, на меня как-то всё обрушилось. Будто сидел в тёмной комнате много лет, а потом вышел под яркое солнце. Возвращаться не хочу…
Дорога стала грунтовой, благо слегка подсохшей.
- Осенью не проехать, - Кирилл отложил планшет, - а ты и в самом деле не видел мать своей девушки?
- Я даже не знал о её существовании, думал, что Аня – сирота. И про дочь ничего не слышал. Она при мне им никогда не звонила.
- Был у меня приятель.
- Был?
- Погиб в ДТП год назад.
- Прости…
- Обычное дело, жить торопился. В Москву уехал первым, сразу после школы. Звал, манил показной успешностью во время приездов сюда. Я и сам делал несколько попыток уехать, в Москве пытался прижиться.  Не смог. Страшный город, вытягивающий все силы. Странное чувство испытывал, казалось, что Москве нужны стерилизованные насельцы, оторванные от былых привязанностей. Ей нужно самой создавать, лепить, насаждать своё, нечеловеческое. Может это моё, субъективное. А приятель жил там, был счастлив по-своему… Так вот, он любил повторять - реальность лишь то, что мы создаём в своём сознании. В его реальности не было места родителям, он даже на похороны матери не приехал. Не было места сынишке. И таких людей всё больше. Именно поэтому я и работаю в «Руке».
Дорога оборвалась, упёрлась в стену непроходимого бурьяна.
- Что за…
Навигатор советовал повернуть налево. Но не было никакого поворота, был тупик, была крепость переплетённых рыжих стеблей.
- Ну и куда теперь?
Они вышли из машины. В лёгкие ворвалась прелость, забивало горло шуршащей пылью.
- Не видно ничего, - Кирилл взобрался на бугорок – пограничный столб другого измерения.
Антон поднял голову – лишь небо в ошмётках выцветших туч.
- Похоже, тропинка слева, во всяком случае, здесь точно кто-то шёл. Кислицин тоже увидел, не тропинка, скорее пролом. Не понять, кто оставил – человек ли, зверь.
- Рискнём? – в блестевших глазах Кирилла заиграл азарт охотника.
Джунгли затягивали: цеплялись, припорашивали пылью семян, опутывали ноги. Казалось, что идут вечность, что весь мир превратился в эти заросли, ничего не осталось: ни шумных городов, ни сверкающих витрин, ни оживлённых трасс, ничего. Даже небо пропало, остались лишь клочки серой ваты, зацепившиеся за особо рослые стебли. И очень хотелось назад, к жизни, к горизонту. Антон скорее почувствовал, чем увидел: дышать стало легче, поросль расступалась, становилась ниже, слабее, пока совсем не рассыпалась на редкие кучки. Появился горизонт с прибитыми тушками тёмных домов.
Тушки превращались в горы, разрастаясь, затягивали небо. Стало трудно дышать…