А река течет...

Деревню я помню с самого раннего возраста. Вот я маленькая ковыряюсь в песочнице. Вот катаюсь на надувной детской лодочке по речке. Вот мой первый трехколесный велосипед с яркими кисточками на ручках. Вот печеная картошка, которой пачкаешь руки и обжигаешься, но она никогда больше не будет такой вкусной, как в пору летних каникул. Вот мой шрам на левой коленке – результат чересчур резвых детских игр, а вот спустя еще несколько лет на правой.

В километре от деревни, прямо в поле, бьет родник – один из многих, что питает нашу извилистую речку. Знаете, какая вода из родника, когда тебе шесть лет?.. она солнечная. Она брызгается и обжигает босые пыльные от беготни ноги. А какой воздух в поле, когда валяешься в стогу сена? Он вкусный. Дышать – это тоже целое искусство. Его постигаешь с самого детства и забываешь, как только вырастаешь. Бежишь так через засеянное пшеницей поле, колоски щекочут голые коленки, и вдыхаешь травянистый дух. Этот аромат тоже куда-то пропадает со временем.

Еще интересно перейти речку на другой берег вброд в самом мелком для детского роста месте. С гиканьем и хохотом, разбрызгивая ледяную воду солнечными искрами. Течение сильное, ноги увязают в холодном песчаном дне. Высоко-высоко поднимаешь над головой сандалики, и это остается единственным, что выходит сухим. А песок на берегу огненно-горячий, аж нестерпимо, приходится его немножко раскапывать и ухаться в ласковое тепло.

К вечеру разводят коров и лошадей по дворам, и с полей возвращаются тракторы, поднимающие столбы пыли по проселочной дороге. По заливному лугу расстилается туман, наползающий с речки. Гаснет золотисто-розовое солнце. Зажигаются окошки в домах и один-единственный тусклый фонарь у школы. В деревню входит темнота. Густая, летняя темнота. А, если светит луна, то можно даже тень свою увидеть. Четко-четко, как днем.

Тишина стоит такая, что оглохнуть можно. Не слышно ни цикад в пшеничных полях, ни лягушек в тихих речных заводях. Деревня наша на холме, а за двумя полями и леском, в соседней – железная дорога. И где-то среди ночи можно ясно услышать, как грохает колесами товарняк, проходящий мимо, куда-то во Владимир или еще дальше. И так спокойно. Потому что завтра будет новый солнечный день, будут деревенские ребята и наши шумные игры. И это никогда не закончится и не пройдет. Всегда будет эта деревня.

Папа, также проведший здесь все свои летние каникулы, рассказывал, как они с соседскими мальчишками лет в десять строили плот и пускались в путешествие по речке. Только, говорят, речка была намного глубже. Я тихонько хихикала: папин друг из числа соседей – дядя Митя – с таким животом, что кажется, будто засунул под рубашку арбуз, а сам папа – огромный, в плечах косая сажень. Они вдвоем океанский лайнер потопят, не то, что плот. Дети с трудом понимают, что родители тоже когда-то были маленькими.

Самое главное в нашей деревне – это бабушка в цветастом платье, фартуке и тапочках с вышивкой. У бабушки в избе белая печка и красный угол с лампадкой. В бабушкином доме не мешали отсыпаться и всегда наливали чай. Хороший добротный русский чай. У бабушки в деревне праздновали все семейные праздники: жарили шашлыки, пели песни под гитару и плясали под гармошку. К вечеру через заливной луг ходили купаться на речку, которая с годами становилась все мельче и мельче. А, может быть, это росла я, а не речка иссыхала?..

Когда мне исполнилось лет тринадцать, посевную в поле за деревней прекратили – не хватало воды. Ключи и родники уводили в трубы, чтобы не мешали застройке коттеджных поселков. Менялись русла грунтовых вод, и наша речка тоже начала мелеть на глазах – год от года воды становилось все меньше, а в коварных «омутах», наводящих ужас на всех местных, теперь спокойно можно было стоять взрослому человеку, вода доходила до плеч.

В последние годы жизни бабушке, мучавшейся болезнью суставов, стало совсем трудно ходить, поэтому от летних поездок в деревню пришлось отказаться. Переносила отсутствие свежего воздуха, скамеечки в палисаднике, откуда видно главную деревенскую улицу, и речки она с трудом. Все смеялась: «Ничего, сейчас подлечимся и поедем в деревню».

Первое после ее смерти лето деревенский домик простоял пустым. На следующее лето в бабушкин дом приехали родители, а я – только к самому концу сезона, ближе к сентябрю, по дороге отмечая, как поменялись соседские дома: их перепродавали, наследники отстраивали заново или меняли заборы и облицовку. Без прежних хозяев деревня как-то осиротела.

С высокого берега точно так же было видно, как стелется по заливному лугу туман, слышно, как глухо стукает колесами поезд. А я сидела на крыльце и понимала: что-то безвозвратно ушло, закончилось и никогда уже не будет «как раньше». Папа вышел на крыльцо, набросил мне на плечи старую лыжную куртку, присел рядом на деревянную ступеньку. Закурил. Огонек сигареты засветился в темноте.

– Как тут дела, бать? – подала голос я.

– Потихоньку, – пожал плечами он. – Поле засеяли.

– Наше? – удивилась я.

– Угу, – папа зажал зубами сигарету, поправляя куртку. – Накинь, застудишься.

– А воду откуда взяли? Речка-то высохла, одно название.

– Да кто тебе сказал-то? – удивился папа. – Купались с матерью все лето, даже я дна не достаю. Поставили на поле механизмы эти для орошения. Урожай уже собрали. Во Владимир на хлебозавод повезут.

– Надо же!..

Где-то в темноте за лугом несла свои воды по извилистому руслу наша речка. Почему мне показалось, что она начала иссыхать?..

– Ты Сашку-то на следующее лето привози. Турция – это хорошо, но пусть ребенок на свежем воздухе отдохнет, – наставительно заметил папа. – У Комаровых внук – ровесник. Не заскучают.

– Привезу, бать, обязательно.

Из окошка выглянула мама, откидывая сетку от комаров.

– Давайте ужинать, – позвала она. – Саша с Ромой уже ложками стучат.

Папа потушил сигарету, устроив бычок в стеклянную пепельницу, и поднялся на две ступеньки вверх, открывая дверь в теплый дом, из которого слышались голоса зятя и внука и аромат маминых блинов с мясом. Я встала следом.

А река за лугом все течет и течет…