Ждали

-Женя приехал! — крикнул кто-то на дворе.

-Женечка приехали! — завопила горничная Наталья, вбегая в классную. — Ах, боже мой! Илья Ефимович! Маша, Сонечка! Женечка вернулись!

Вся семья Головиных, с часу на час поджидавшая Женю, бросилась к окнам. У подъезда стояла открытая пролетка, в которой сидящий на козлах ямщик скручивал цигарку.

Скрутил, закурил, пустил струю густого дыма… Затем дернул вожжи и хлестнул свою тощую кобылу:

-Ннн-но, курва! Шевели копытами, падаль!

Тарантас, подпрыгивая на недавно замененных, а потому еще выпуклых и сочных цветом булыжниках, укатил.

«Это мысль!» - подумал Илья Ефимович, спеша в кабинет за папиросами. От волнения, доведшего нетерпение до высшего градуса, после которого остается только топать ногами, курить Головину захотелось смертельно. До зуда в ладонях, хотя прошел уже год, как Илья Ефимович употребление табака бросил. Для всех - в целях экономии, для себя (то есть, для совести) - в знак солидарности с сыном. С родным и милым Женечкой, все претерпевшим и наконец-то вернувшимся.

Папиросы, терпеливо ждавшие именно такого случая, были спрятаны среди книг, за «Забавной библіей» Таксиля. Спички же Илья Ефимович носил в кармане всегда – зажечь свечу, если вдруг отключат электричество; после обеда сделать зубочистку; показать загрустившей Танюше фокус. Один и тот же, но для четырехлетнего дитяти всегда новый.

Прислушиваясь к звукам (Женя должен был уже подняться), Илья Ефимович сдавил зубами папиросный мундштук, чиркнул, с наслаждением вдохнул… Подержал, замечая, что он сам и все кругом стало мягким и неустойчивым… И густо выпустил, как давеча извозчик, чувствуя, что нужно немедленно сесть. Благо, диван стоит рядом. Или на кресло? Нет, на диван.

Упав на потрескавшуюся от времени диванную кожу, Илья Ефимович уловил донесшиеся из прихожей шумы – кто-то вошел в квартиру.

Не кто-то, а сын! Женя, вернувшийся домой через три года, полтора месяца и два дня после ареста.

Три с половиной года назад случилось недоразумение. Мальчишеская глупость, требующая снисхождения, а не наказания. Подумаешь, сказал, что…

Нет, не подумаешь. А если подумаешь, то никогда не скажешь. Тем более при свидетелях. А Женечка, наивная душа, сказал. Поделился мнением по поводу… Усомнился в…

И получил каторгу! Словно он декабрист Трубецкой. Или Муравьев-Апостол. Странная фамилия: Муравьев-Апостол. Апостол муравьев. Интересно, муравьи верят в бога? А пчелы?

Но теперь все позади – арест, суд, этап и редкие письма «оттуда». Всего несколько строк карандашом, суть которых – жив, здоров. Правда, года два назад Женя писал, что лежит в больнице. А после снова – жив, здоров.

Илья Ефимович докурил папиросу и, преодолевая приятное одурение, поднялся. И снова прислушался. Тихо. Странно.

Открыв форточку, Головин отправил окурок на улицу (небо затягивалось тучами) сделал глубокий вдох-выдох и сел. Но уже в кресло, стоящее «лицом» к двери.

«Буду ждать Женьку здесь, - решил он, не исключая, что при встрече с сыном зарыдает, - чтобы без свидетелей»

Илья Ефимович закрыл глаза и представил, что будет через несколько мгновений – быстрые, громкие из-за каблуков шаги, стук… Входит сын. Похудевший, возмужавший, бледный, обросший щетиной, в арестантском (почему-то) халате, похожем на застиранную поповскую рясу.

-Батя!

-Сынка!

-Батя! Как же ты постарел, батька!

-Сынок… Сы… - Илью Ефимовича душат слезы.

И крепкие объятия, от которых у Ильи Ефимовича трещат кости (или это пенсне?); угольный запах вагона, источаемый халатом. Сукно жесткое.

-Батя, блин!

-Что, проголодался? А мы для тебя щуку фаршировали. Сейчас вот обедать будем. И мадеры купили. Соскучился?

По мадере?
Как-то так…

Между тем в квартире стояла тишина. Это было странно – Женя вернулся! Тут бы громкий смех, тут бы Маше и Соне прыгать, визжа от радости (Танечка спала) вокруг брата… И ему бы голос подавать:

-Мамаша!

-Сынок!

-Мамаша!

-Женечка…

-Мамаша, а вы совсем не постарели! Только волос седых прибавилось. Господи, неужели я снова дома?!

-А мы… - прыгает рядом с братом Соня, не зная какой новостью поделиться в первую очередь.

Нет, все тихо. Неужели, на коляске приехал не Женя? Быть не может! А телеграмма? Странно.

Илья Ефимович вышел из кабинета.

Гостиная была пуста. Столовая тоже.

Илья Ефимович направился в классную, где они, пытаясь ускорить время, играли в лото: жена Ильи Ефимовича, сидя за роялем; Соня и Маша, объединив карточки, за столом; он, как ведущий, устроившись, на сундуке.

Войдя в помещение, Илья Ефимович замер.

В классной стояла темноволосая дама в шляпке, с улыбкой поглядывающая на Соню, Машу и жену Ильи Ефимовича. Грудь дамы взволнованно вздымалась. Ее красное от смущения лицо было чем-то Илье Ефимовичу знакомо. Кого-то она ему напоминает? Кого? Да, Танечку! Очень неприятное сходство.

-Что вам угодно-с? – холодно спросил Головин.

-Мне необходимо с то… с вами поговорить. Лучше в кабинете.

«И голос знакомый… - недоумевал Илья Ефимович. – И откуда ей известно, что у меня есть кабинет? И где же Евгений?»

-Да, но… - Илья Ефимович замялся.

-Я приехала по поручению. Оттуда.

-Тогда прошу следовать за мной.

-Я знаю дорогу, - сказала дама и добавила. – Господи, как же Машка-то вымахала! Да и Соня тоже.

Илья Ефимович вздрогнул и посмотрел на жену. Вера Александровна пожала плечами. Маша и Соня замерли с открытыми ртами.

Едва они оказались в кабинете, Илья Ефимович спросил:

-А где же Евгений. Ведь, вы от него?

-Да вот же я! Неужто не узнал?

И дама, бросив сумочку на пол, заключила Илью Ефимовича в объятья:

-Батя!

Губы сумасшедшей бабы тыкались Илье Ефимовичу в висок, лоб, щеки:

-Батя! Как же ты постарел!

-Pardon, madam… - прохрипел Головин, не без труда высвобождаясь от охвата крепких рук. – Вышло какое-то недоразумение. Вы, должно быть, ошиблись адресом. Сейчас мы позовем дворника и ошибку исправим.

-Батя, да это же я! Твой Женя. Теперь твоя. Так получилось.

-Что получилось?

-Это, - она огладила свои бедра и поправила блузку на груди. - Хорошая фигура?

-Я сейчас полицию позову. Я сейчас…

-Доказать.

-Что именно?

-Что я - это я?

-Н-не знаю, - Илье Ефимовичу стало страшно.

-Тогда открой книжный шкаф. Там на второй полке стоит Белинский. В нем сухой кленовый лист. Раз! В спальне у мамаши трещина на изразцах. Два! У Сони родинка на плече. Три! И вот…

Тетка подняла сумку и вынула бумагу, оказавшуюся метрикой. С печатью и подписями: «Головина Евгения Ильинична, год рождения 185…»

-Достаточно? Теперь веришь?

Илья Ефимович не ответил. Дрожащими руками он взял лежащие на письменном столе папиросы (не успел перепрятать) и закурил. Ноги его тотчас ослабли, поэтому снова пришлось плюхнуться на диван.

Женя сел (села) рядом:

-Угостишь? Сто лет не курила нормального табака.

-Прошу.

-Все еще не веришь… Ничего, привыкнешь. Я же привыкла. – сделав губы колечком, Женя тонкой струйкой выпустила дым. - О! Давно забытый вкус дорогих папрос. Блаженст

-Но зачем?! – вскричал Илья Ефимович. - Зачем?! И каким образом? Имитация?

-Все по-настоящему. Кирхенштейн постарался.

-Какой Кирхенштейн?

-Хирург лагерный. Гений, творящий с помощью скальпеля, спирта и обычной сапожной иглы чудеса. За такими будущее, батя, помяни мое слово.

-Это техническая сторона. А…

-Во-первых, женщин не отправляют на лесоповал. Во-вторых, пенсия. Считай на десять лет раньше. В-третьих, секретное задание. В-четвертых, имя «Женя». Очень удобно.

-Задание?

-Задание, батя, задание! Ты точно за три года отупел. Внедриться. И добывать необходимую информацию – явки, пароли, листовки, взрыывчатка. Так и под пытками не не выудишь, а через постель без труда. Выпили, покувыркались… М-да. Не хотела я к вам. Чтобы никого не смущать и лишний раз не засвечиваться. Но сам понимаешь – дом, мамаша, сестренки. Соня невестой стала. А Танюша, поди, уже говорит вовсю. Смотрю, мостовую поменяли. Молодцы.

-А-а-а…

-Что, бать?

-Вы… ты надолго? И как тебя представлять? Девочки еще малы, для подобной «правды». Ждали брата, а приехала черт знает кто.

-Сестра приехала. Старшая. Но ты не дрейфь - сейчас выкурю еще одну, и на вокзал - у меня поезд через три часа. В Иваново, в самый рассадник. Устроюсь ткачихой. Эх, как хорошо дома!

Женя, потянулась и зевнула. Точно также, как это делал до посадки Женя.

-А обратно? - глухим от горя голосом спросил Илья Ефимович

-Из Иваново? Как сложится.

Головин поморщился:

-Я не о том.

-Обратно уже никак. Что отрезано, назад не пришьешь. И к тому же, честно тебе скажу… - Женя придвинулась к Илье Ефимовичу.

– Минуточку.

Илья Ефимович вскочил и прытью бросился вон - от услышанного у него случился когнитивный диссонанс, вызвавший расслабление желудка.

Оправившись, Евгений Ефимович медленно вернулся в кабинет, не зная, что делать и как себя вести. Жени не было. На столе рядом с папиросной коробкой лежал лист. На нем мелким почерокм сына было написано «Быть женщиной прекрасно!»

Тут вошла жена, и за нею сунули головы Соня и Маша. Илья Ефимович зажал записку в кулаке.

-Ты что, курил? А где дама? – спросила Вера Александровна.

-Она нас покинула. Я… я проводил через черный ход. Плохие новости, Верочка, очень плохие. Жене продлили срок.

-Господи… Насколько?

-Навсегда. Навсегда… навсегда. Сука! Сука! Сука!

Илья Ефимович зарыдал.