В созвездии Медузы, часть 4 гл. 2

Глава вторая

Рассказ солдата


Весь день он скрывался в одной из лощин, выжидая, пока стемнеет. Когда же стало смеркаться, он прокрался обратно в сарай и тихонько постучал по бидону:

– Служивый! Ты здесь?

За его спиной послышался шорох. Рыцарь стремительно обернулся, обнажая меч.

– Тсс! Это я, – раздался негромкий голос из завалов инвентаря, и вслед за тем оттуда выполз солдат.

– Ты мечом-то не шибко маши! – предостерег он Конфеткина. – А то мне, ненароком, ещё и ус отрубишь.

Рыцарь вложил меч в ножны. Солдат встал на ноги, отряхнулся и протянул рыцарю руку:

– Ну, што, давай знакомиться, что ли? Иван.

– Витя, – сказал светлый воин, пожимая крепкую, шершавую ладонь Ивана.

– А по фамилии как будешь?

– Конфеткин.

Служивый окинул его улыбчивым взглядом:

– Что ж, фамилия добрая… И откуда ты только взялся такой, браток?

– Какой такой?

Солдат почесал затылок:

– А я знаю? Чудной какой-то… Ну, да откуда б ты ни был – а все одно спасибочки. Ослобонил ты меня от этой бабы проклятущей.

– А как же ты к ней угодил?

Иван усмехнулся:

– А! Это долго рассказывать.

От его плечистой, кряжистой фигуры веяло богатырской силой. Простоватое, широкоскулое лицо Ивана вызывало у Конфеткина симпатию. Глаза светились юмором и добротой. Несмотря на кажущуюся грубоватость, он вызывал к себе доверие – такой не выдаст!

– Ну, так и что, что долго? – сказал Конфеткин. – Время у нас есть – великаны, надо полагать, улягутся спать еще не скоро. А и делать нам пока что всё равно нечего. Так что, коли есть охота, расскажи мне, как ты очутился в этих местах. Авось вместе и надумаем, как действовать дальше.

– Ладно, – сказал Иван. – Ты, как я погляжу, парень свойский, смекалистый. Слушай, да мотай на ус. Узнаешь, какие дивные дела творятся на белом свете!

Похоже, он тоже с первого взгляда признал в Конфеткине своего.

Среди всевозможного хлама валялось несколько колод. Солдат кивнул на одну из них:

– Сидай. В ногах правды нет.

Они уселись на обрубки брё;вен и заговорили вполголоса.

– В брюхе урчит, как у скаженной собаки, – посетовал Иван. – Может, сперва перекусим чего?

– Да чего же мы тут перекусим-то?

Иван хитро подмигнул Конфеткину и, со словами: «Есть тут у меня одна заначка!» опустил руку в карман мундира. Он вынул из него сверток и развернул его. В нем оказалась краюха хлеба. Солдат преломил хлеб и протянул кус своему товарищу:

– Держи.

Хлеб был черствый, давнишний – видать, служивый берег его на крайний случай. Тьма сгустилась, и теперь они сидели почти что в полной темноте.

– Слыхал про такое местечко: Ясные зори?

– Не-а, – сказал Конфеткин, с аппетитом уминая черствый хлеб.

– Так вот, я с тех краев буду. Село у нас богатое, зажиточное. Есть в нашем краю всё – и пшеница, и гречка, и просо, и всяческая живность. И даже мёд! А посреди поселения растет чудо-яблоня.

– Да ну! – сказал светлый рыцарь с едва заметной иронией. – И чем же это она, интересно знать, такая чудесная?

– А тем и чудесная, – произнес Иван строгим тоном. – Ствол у нее такой, что не обхватишь и вдесятером. А ветви выше облаков растут! И яблоки-то на ней не простые! Как съешь яблочко – так никакая хворь тебя и не возьмет, и будешь ты во всех делах своих удачлив.

– И ты те яблоки ел?

– А то!

– И как же ты тогда в ошейник к великанам угодил? – сказал Конфеткин. – А говоришь – удачлив!

– Ай, не скажи! – возразил ему солдат. – Ты-то меня ослобонил?

– Ну, и?

– Во! Видишь! В краю титанов, у самого, не к ночи будь сказано, чёрта на куличках – а таки нашелся добрый молодец, который выручил меня из беды! Выходит, удача улыбнулась мне. И, значит, не даром я те волшебные яблоки ел!

С его словами трудно было не согласиться. Похоже, Иван не унывал ни при каких обстоятельствах.

– А что? Пожалуй, ты и прав, – сказал Конфета.

– Ага! Так вот слушай дальше. Яблоки на этом дереве такие – что и описать их тебе невозможно, так и тают во рту! И чем выше они растут – тем они вкуснее. А уж аромат какой от них стоит – ай-яй! за версту слышно! И что самое чудное: если человек какой глуп или, положим, выжига какой-нибудь, то, отведав этих самых яблочек, он тотчас становится разумным, и тут же отрекается от всякого своего зла и от всякой лжи. И, сказывают, кто постоянно эти яблоки ест, тот обретает такую силу и познание всех тайн небесных, что это даже и вообразить себе невозможно. И живет он себе поживает, как у Бога за пазухой, да добрым людям помогает во всех их благих начинаниях и защищает от всяческой нечисти. И не подумай, брат ты мой, что эти яблоки нужно покупать! Нет-нет! Приходи, и бери задаром – была бы твоя воля!

– И что же, берут?

– А то! Хотя, конечно, – правды негде деть – есть и такие, что всё им недосу;г! То, вишь, погода плохая стоит, то дела по хозяйству не отпускают, или неможется там, или же просто лень идти. А как припечет, да как прищучит беда какая – так и побегут к яблоне, в любую непогоду, позабыв все свои дела и свою лень. И начинают тогда умолять её: «Ах ты, яблонька моя, милая, помоги мне, век тебя помнить буду!» А как дело-то на поправку пошло – так многие тут же и забудут про чудо-яблоню. Вот так-то, брат ты мой…

Солдат помолчал, размышляя о чём-то своем, несказа;нном, и светлый рыцарь почувствовал, что он как будто даже и дышат с ним одинаково; и что и думают, и чувствуют они сейчас тоже сходно. И уже в самом молчании Ивана была заключена некая притягательная сила – так, кажется, и сидел бы с ним в этом сарае целую вечность.

– Ай, есть и такие, что и отродясь в рот не брали этих яблок, – нарушил тишину Иван. – Дрянной народец, доложу я тебе, сударь ты мой – злобный и коварный. Спит и видит, как бы сделать пакость добр    ым людям. Но эти уже за канавой живут.

– За какой канавкой?

– Э! Есть у нас такая канавка, – солдат пошевелился, устраиваясь на колоде поудобней. – Вот послушай. Сказывают старые люди, что яблоню посадил еще наш предок, Горисвет. И с той поры все село у нас Горисветы. В какую хату не зайди – ты кто? Горисвет! Так вот, праотец-то наш – вечная память ему! – и посадил это чудо-дерево, а вокруг него провел борозду. И с той поры стали люди селиться внутри очерченного бороздой круга. И уж так повелось, что кто более разумен да беззлобен – тот ближе к яблоне селился. А тот, кто меньше разумом наделен – уже поодаль. И так – аж до самой канавы. А за канавкой-то – уже другой народец пошел, другое племя, не из наших. Всё Бирюки, да Лизоблюдовы, да Чернобаевы, да Лиходеевы – тьфу ты, пропасть! Чур, им!

– И что же, они к вам за канавку не ходят?

– Иной раз захаживают. А некоторые – так даже пробуют селиться. Да только не приживаются никак. Других они корней, другой породы, понимаешь? И – как не прикидываются путными людьми – а все одно, глядишь, натуру-то свою шакалью и проявят. Иль украдут что-нибудь, где, или же порчу соседу из зависти наведут. Ну, громада их тогда опять за канавку и вытурит.

Рыцарь задумался.

– А вот эта яблоня…

– Ну?

– Она ведь для всех плодоносит?

– А то! И никогда, брат ты мой, её урожай не оскудевает. Приходи к ней в любой час, поклонись в пояс – и принимай с зеленых ветвей заветные яблочки. А коль сам дотянуться не в силах – так на то добры молодцы есть. Во всякое время на её ветвях сидят, да в котомки чудо-плоды собирают, а потом, кому следует, их на веревках и опускают. А иные уже так пообвыкли на её ветвях обретаться, что вниз и слазить не хотят – так мило им там да сладостно. Вот и живут себе, поживают, словно птицы небесные, ни о чем не ту;жат. А самые рьяные-то – так те и до самой верхушки добираются, а потом за облака уходят. И, сказывают старики, сияют они оттуда добрым людям, как будто живые солнца.

– Ну, а коли так, – в простоте своего сердца промолвил Конфеткин, – так отчего бы тогда всем этим Лиходеевым да Бирюкам не отведать волшебных яблочек? И не стать добрыми людьми?

– А оттого, что противны они им. Яблоню нашу они тридесятой дорогой обходят, чураются ее, как черт ладана. Им, вишь, подавай что-нибудь вонючее, гадкое – такое, на что доброму человеку и взглянуть тошно. А наипаче они обожают дурь-траву.

– А это что такое?

– Ой-ёй! Да ты, паря, как я погляжу, уж, не с луны ли свалился? Ужель и впрямь ничего не слыхивал об этом проклятущем зелье?

– Нет.

– Ну, так тогда слушай. К западу от наших краев, коли все время шагать на заход солнца, лежат страна Бастардов. Гиблые места, доложу я тебе! Всякая мерзость, всяческое нечестие плывет к нам оттуда. Уж и не поймешь, что за народец такой мерзопакостный там обитает? На иного глянешь: вроде и в штанах ходит, и папиросу шмалит так, что аж дым из ушей валит, а приглядишься – баба! А другой, слышь, напялит на себя платье поцветастей, порасфуфыристей, морду размалюет почем зря, и плывет, задницей туда-сюда виляет. Фу-ты, ну-ты, подумаешь, и что же это за фифочка такая нарисовалась? Очи протрешь… Батюшки-светы! Да это ж мужик!

– Гей, что ли?

– Уж и не знаю, гей, или брадобрей. Да только сволочной народец: наглый, ленивый, заносчивый. Родительских заветов не чтит, обычаев древних не соблюдает. Вот землю-то и прогневили… И теперь не родит она им ни пшеницы, ни ржи, и никаких плодов добрых не приносит – все у них там одна волчья ягода, да дурь-трава, да гриб поганка, с чертополохом и перекати-полем. И места всё глухие, негожие. Сколько народу уж там сгинуло…

За сараем послышался шорох. Возможно, это были коты? Солдат замер, прислушиваясь к ночным звукам. Конфеткин тоже напряг слух. Но вскоре шорохи прекратились.

– И названия-то у них всё бедовые, не нашенские, так что даже гадко и вымолвить, – снова повел речь солдат, понизив голос до шепота. – Череп-гора! Чёртов глаз! Остров мертвяков! Тьфу ты, пакость! Вот в этих-то треклятых местах больше всего этой дурь-травы и растет. Ягодка у нее, знаешь, такая красная, как кровь. Съешь ее – и тут же очумеешь. А листья бурые, вонючие. И вот разведут эти байстрюки костер, побросают в него листьев, рассядутся вокруг и вдыхают дым. А как надышатся до одури – то являются им всяческие видения. И уж тут эти вражьи дети совсем ум свой теряют. И давай скандалить, драться или же дела непотребные учинять, у всех на виду, словно скот какой. 

Иван задумчиво помолчал.

Ничто не нарушало тишины подземного города.

– И уж сколько веков эти глюкоманы окаянные хотят нашу красу-яблоню извести! – заговорил он снова после некоторой паузы. – Чтобы уж и само воспоминание о ней стереть из памяти людской! Никак она им, вишь, покоя не дает.

У сарая снова послышались чьи-то шаги, и беглецы замерли. Неизвестный приблизился к двери, постоял немного и отошел прочь.

– Фу ты, дьявол! И кого это носит среди ночи? – проворчал солдат.

Потом продолжил:

– Вот потому-то мы и защищаем нашу яблоню от всякой нечисти. И уж не раз давали этим басурманам от ворот поворот. На то мы, ратные люди, и поставлены. И вот собрался однажды на нас ворог тучей грозною. И замыслил он, уже в который раз, нашу свет-яблоню извести. И выступили мы в поход против орды этой поганой. Трое суток шли полки наши по землям Бастардов, средь лесов дремучих, пока не вышли к Проклятой Реке. А русло-то у этой реки высохшее, все покрытое галькой, хотя когда-то видала она и лучшие времена – поила своей водой и Землю, и всяческую живность. А на берегах у нее курганы стоят, словно уснувшие часовые. Вот князь-то наш, Всеволод Олегович, выставил на курганах дозорных, а сам с дружиной спустился на дно Проклятой Реки. И прошли мы по сухому руслу аж до Мертвого Острова, к самому распадку, что Чёртовым Глазом зовется, да и стали там лагерем, потому как дальше идти было уже нельзя.

– Почему нельзя?

– А потому, паря, что места там лихие, бедовые. Налево пойдешь – и встанет перед тобой лиловый туман, густой, словно кисель. И будет он стоять до той поры, аж пока в него не войдет последний воин. А как скроется он в колдовском мареве – туман-то и рассеется… Ан дружинников-то и нет! А направо пойдешь – посыплются тебе на голову огненные головешки, и земля задрожит и станет проваливаться под ногами; и вокруг будет стоять дикий хохот да вой… А уж дальше-то, к западу, за Проклятой Рекой, лежит Долина Железного Дракона, а по ней проложены полозья чёрные, и по этим-то полозьям ползает дракон. И глаза у него белые, светящиеся, и из головы валит дым густой. И везет это чудо-юдо дивное в своем чреве мертвяков гнусных к Череп-Горе; а в горе-то прорыта нора длинная, и в эту нору и утаскивает Дракон всякую нечисть.

– Ну, а дальше-то что? – поторопил Конфеткин. – Стали вы лагерем у Чёртового глаза? И?

– Так я ж тебе и толкую. Стоим мы, значит, у распадка окаянного, что глазом чёртовым зовется, да вражью рать поджидаем. Потому как, да будет тебе ведомо, в нашу землю ей и прийти больше и не откуда – только лишь через это самое место. Три дня да три ночи простояли мы на дне реки. Когда слышим: шум какой-то, словно река бурная бежит, да о камни гранитные бьется. Думаем, что это за напасть такая? Вдруг… Ай люли, малина красная! Несутся на нас лавиною, со свистом да гиканьем, огибая Мертвый Остров – кто на ишаках, кто на козлах да на котах полосатых, да на свиньях, хрюкающих – басурмане поганые, аж земля под ними трясется. А в руках-то у них все арканы длинные, да сети крепкие; ай и сабли кривые да вострые, а рожи-то всё чумазые, зверские. Мы от изумления и рты разинули. Тут князь наш, Всеволод Олегович, как зыкнет: 

– Ну, чего зенки вылупили, орлы-соколики?! Ай, басурман никогда не видывали? Не посрамим славы отчей, братушки! Костьми поляжем – а не пропустим поганых на землю нашу!

И кинулись мы в бой.

Сеча, доложу я тебе, была лютая. Многие из наших в том бою полегли. А и я в аркан к супостату угодил, и утянул он меня аж за Чертов Глаз, на самый Остров Мёртвых. Очнулся я посреди ночи, глядь: луна неживая в небе висит, и какая-то она не нашенская, а как бы оранжевая. И так тяжко, так муторно у меня на душе стало – этого и не передать тебе словами. Вот точно в самое сердце лучи ее мертвые капают. А и небо, знаешь, такое зловещее, недоброе – чую, к беде это, лиху быть. И сами-то небеса, брат, холодные да серые, как сталь, а по нему черные перья облаков разбросаны. И лежу я, братишка, то ли на плато каком-то, то ли камне гладком – и сам в толк не возьму. Когда – батюшки-светы! – летят ко мне какие-то твари крылатые. Руки, лица у них как у людей, а крылья – словно у воронов. Подлетели ко мне, под локти цап-царап – и понесли за реку. И несли они меня по небу, под мертвенной луной, над горами темными, да над лесами дремучими, да над болотами погибельными. И увидел я внизу под собою долину Железного Змия; и прилетели мы, брат ты мой, к самой Череп-Горе. А на горе той стоят демоны в плащах черных, да с капюшонами, а вместо голов у них черепа железные, и в руке-то у каждого по копью острому. А и нашего брата там было немало. Вот поставили меня твари крылатые на гору лысую, да и надели на шею колоду дубовую. И приковали они меня к колоде такого же, как и я, горемыки. И стоял наш брат на той горе цепями скованный, под чуждой оранжевой луной. А как настал час утренний – погнали нас бесы по ту сторону горы. И шли мы с горы той по тропам тайным, пока не достигли глубокого ущелья. И обступили нас там басурмане дивные. Росточком все мал-мала меньше, а головы-то рогатые, ровно у козлов каких али баранов, а рожи всё злые, да бородатые. У одного, глядишь, одна башка на плечах сидит, а у другого – и целых две имеется. А на поясах-то у них кинжалы висят. Руки, ноги нам лапают, словно девкам каким, да всё что-то по-своему лопочут. И стали демоны с Лысой Горы менять нас на всякие камушки. Я, и еще двое пленников, попали к одному чертяке о двух головах, по прозвищу Олдык-Булдык. И погнал нас этот самый Олдык-Булдык со своей бражкой в пещеру темную. А в пещере той лаз секретный прорыт был, да такой, что в него добрый человек едва и протиснется. И пришлось нам, паря, ползти под землю по этой чертовой норе, словно червям каким. Вот ползли мы, ползли – да и приползли в некое подземелье. А в нем – туман кровавый стоит, словно в печи огненной, а в тумане том басурман этих – видимо-невидимо! Окружили они нас со всех сторон, галдят, рожи корчат, щипают… вот потешились они над нами всласть, да и отвели в острог каменный, к другим таким же горемыкам, как и мы… Так-то, Витек, и попал я в полон к этим выродкам рогатым…

Могучая грудь Ивана всколыхнулась от шумного вздоха:

– Да-а… – произнес он. – Нагляделся я там, брат ты мой, всякого… Много повидал, да наслышался о делах всяких чудных. Так что если рассказывать тебе обо всем – пожалуй, и ночи не хватит…

Он задумчиво понурил голову.

И чем больше Иван рассказывал о своих мытарствах, тем большую симпатию он вызывал у Конфеткина. Ему ужасно нравилось, как Иван выговаривал слова: с расстановкой, неторопливым, басовитым голосом – знал цену словам, не бросал их на ветер. Было в его завораживающей простонародной речи какое-то неповторимое очарование.

– А что ж это там за подземелья такие? Катакомбы, что ли?

– Куда там катакомбам! –  усмехнулся Иван. – У них там под землей целый мир спрятан! А обитает в нем всякая нечисть рогатая. Живут в пещерах каменных, вот как мы с тобой в горницах, да по переходам подземным шастают, точно по улицам. Но живут скверно, дружбы между ними нет никакой. Мы же у них там заместо скота рабочего. Кто покрепче да поздоровей будет, тех они камень рубить определяют – новые ходы прокладывать, пещеры выдалбливать, да редкие камешки добывать. А кто похлипче вышел – тех по хозяйственной части ставят.

– А сами-то чем занимаются?

– А всё больше разбоем промышляют, да дурное зелье пьют.

– И где же они разбойничают, Ваня?

– А где придется. Случается, что что и меж собою распри учиняют. Но чаще в других мирах бедокурят.

– В каких таких других мирах?

– А в тех, что к ним примыкают. То внизу нашалят, то наверх вылазки сделают.

– А наверху что?

– А, так… всякая шантрапа собрана… У них там все болота ядовитые, да леса дремучие. А под болотами да чащобами вертепы устроены. И в вертепах тех дурное зелье прямо из-под камней бьет. И стекается оно в подземные реки да озера. Вот на их-то берегах притоны бесовские и раскиданы. Приходи к такому озеру али к реке, да, коль душа твоя мерзости жаждет, черпай из него дурь окаянную хоть кружкой, хоть котелком. Ан нет – так ложись на берег, и лакай эту гадость поганую, аж пока хрюкать не начнешь. И у каждого такого кабака подземного свой особый хозяин имеется. В реках сивушных – водяные плавают, а в озерах – змеи о трех головах сидят. Вот в эти-то притоны черти рогатые через специальные скважины и поднимаются, да пьяниц к себе и утаскивают.

– А зачем?

– А так, потехи ради. Вроде как заместо шутов они потом у них. А заодно и дурным зельем разживаются.

– А внизу что?

Иван пошевелился, помолчал в темноте.

– А ты и не знаешь?

– Не-а.

– Чудно это… – задумчиво вымолвил Иван.

– Почему это – чудно?

– Да уж должон бы знать, коли тут сидишь.

– С чего бы это?

– А с того, паря, что мы сейчас в этом самом мире как раз и находимся. В мире титанов, или, по-ихнему, на уровне Зет.

– Да, ну? – Конфеткин недоверчиво улыбнулся.

– Э! Да ты, как я погляжу, и впрямь с луны свалился! Ужель не ведаешь, что мир Титанов лежит под обителью рогатых чертей?

Конфеткин обескураженно почесал за ухом. Прошло, наверное, не меньше минуты, прежде чем он проронил:

– Ты что это, Ваня, серьезно? 

– Да уж куда серьезней.

Конфеткин пожевал губами, обмозговывая информацию.

– И что же это получается? Что мы с тобой сейчас сидим под землей?

– Вот именно, – сказал солдат.

Светлый воин, как бы разгоняя наваждение, помотал головой:

– Не понимаю!

– Чего?

– А как же этот город? И это небо? И солнце, тучи? А море? А водопад? Это что – все под толщей земли?

– А я что говорю...

Чело Конфеткина прорезала задумчивая складка.

– Ну, хорошо… допустим. Ладно! Положим, что мы с тобой действительно находимся под землей. А что же под нами? Тоже, может быть, скажешь, другие миры?

– А то!

– И что же там? – Конфета потыкал пальцем вниз, совершенно упустив из виду, что Иван не может увидеть этого в темноте.

– Ну, точно я не ведаю, – сказал Иван, – однако знающие люди сказывали, что под нами расходятся книзу глубокие трещины. И как попадет, положим, какой страдалец в этакую трещину – то и застрянет в ней на веки вечные – лишь, может быть, одна башка только и будет из нее наружу торчать.

– Наружу? Это куда?

– В другой мир, естественно.

– То есть, ты хочешь сказать, что под нами есть и другие миры?

– Естественно.

– А там что?

– Э! Там, мил друг, реки огненные текут. И низвергаются они в моря из расплавленного железа. И как выскользнет, какой бедняга из такой трещины – так и нырнет прямиком в бурлящий поток. Так что, коль по улицам ходить будешь – смотри внимательней под ноги. А то, как сиганешь в люк какой – и…

Конфеткин вообразил себе эту картину, и его пробрала дрожь.

– А ниже, под этими реками огненными, тоже миры имеются?

– А то, как же. И, как сказывают люди ведающие, тянутся они аж до самого центра Земли. Да только каковы они, не всем раскрывают, в секрете держат.

– Так. Хорошо. Допустим, – пробормотал Конфеткин, сосредоточенно покусывая палец. – Ну, а рогатые карлики? Им-то что надобно на уровне Зет?

– Как что? А харч? Выпивку-то они себе в верхних слоях добывают, а пропитание тырят уже здесь, внизу. Своего-то у них там ничего нету. Вот великаны и охотятся на них, словно коты на мышей. А как наловят, сколько им требуется – то и устраивают бои в цирках. И тогда эти рогачи режутся промеж собой на кинжалах.

– А великаны делают на них свои ставки, не так ли?

– Верно.

– А вот скажи-ка мне, Ваня… скажи-ка мне ещё вот о чем, – промолвил Конфеткин, потирая пальцами свой девственно чистый лоб, – вот эти чертяки рогатые – они что, местные, или как?

– Не, залетные.

– А раньше они где проживали?

– За Череп-горой. А как пробил их час – так и прибыли сюда в Железном Змие.

– А они что, и всегда были такими рогатыми карликами?

– Нет. Рогами они обзавелись уже тут. 

– А те, что в подземных трещинах блуждают? Они каковы из себя будут?

– Ну, эти, значит, уже как бы полулюди-получерви. Но больше с червями сходство имеют.

– А почему так?

– Да потому, мил друг, что дюже пронырливый народ был – такой, что по чужим головам и к черту в пазуху пролезет.

– А карлики?

– О! Эти были князьями! Да только все больше распри кровавые учиняли, а о своем народе не пеклись. Вот теперь под землей и лютуют.

– Так. Хорошо. А титаны?

– Эти уже тутошние. Правда, в старину тоже за Череп-Горой обитали, но переселились сюда еще с незапамятных времен. И теперь о своей древней прародине ничего не помнят.

– А ты-то откуда всё это знаешь, Ваня?

Солдат задумчиво почесал свою щетинистую щеку.

– А кое-что люди бывалые сказывали, кое-то что и сам на своем веку повидал… Но, главным образом, потому, что чудо-яблоки ел.

– Ясно, – кивнул Конфеткин. – И как же все эти несчастные существа находят пути в назначенные им миры?

– А тянут они их к себе, словно как бы магнитом. Ежели, положим, ты за горою разбойничал али лихоимствовал – то тебя к своим же, к лиходеям и влечет. А коль пройдоха – к пройдохам манит. И где бы этакий прохвост не объявился – всё одно к своей яме придет, как свинья к своему корыту. И потому бродят эти нелюди по преисподним мирам до тех пор, пока не вольются в свое сообщество. И уж там они – как рыба в воде. А ежели ты чужак, не из своих будешь – то мимо их ямы пройдешь, и даже не заметишь её.

– Понятно, Ваня. Понятно. А скажи, долго ль ты в плену у этих рогачей был?

– Да как сказать… кажись, уж тыщу лет прошло – до того там время тошно тянется. Дома-то у меня, браток, жена-краса осталась, Варвара ненаглядная. Да дочки малые – Маришка и Одарочка, да сын Ивасик. Ну, и друзья-приятели, конешно. А уж о яблоньке-то нашей сердешной и говорить нечего! И вот как начнешь вспоминать обо всем этом в застенках каменных, да посреди этих бесов рогатых – то, брат ты мой, такая тут тоска-печаль тебя возьмет…

– А что же ты, сбежал от них?

– Ага. Убёг.

– А как?

Солдат пошевелился на колоде.

– А вот послушай… Вызывает меня как-то к себе Олдык-Булдык. А дело-то уж после работы было, я и размечтался: шас, думаю, похлебаю баланды их бисовой – да и на нары. Штоб, значит, хоть во сне забыться, не видеть этих рож окаянных да нор их каменных. А тут – на тебе, здрасьте! Вваливаются к нам в острог его псы рогатые, да и уводят меня с собой.

Ну, явились мы, значит, к этому выродку двухголовому. Гляжу, Олдык-Булдык в кресле расселся, в своем тереме подземном, и сам с собой в карты играет. А тут и Жердина, шут его, в своем дурацком колпаке с бубенцами стоит, да головой потолок подпирает. И, вижу я, хозяин его уже наклюкался в дымину. А надобно тебе знать, паря, что одну голову у этого чёрта окаянного звали Олдык, а другую – Булдык. И вот как начнут эти головы играть в карты, или же в кости – то и давай браниться, на чем свет стоит. Уцепятся за что-нибудь – и ни в жисть друг дружке не уступят. Иной раз чуть до драки не дойдет. Да только с кем биться-то? Ведь туловище-то у них одно на двоих. 

В общем, не успел я порог переступить – Олдык на меня зырк по-волчьи, и говорит второй башке:

– Ну, што? Моя правда была?

Булдык взглянул на меня искоса, и отвечает:

– Нет, моя! Это она у него за сегодняшний день отросла. А вчера её еще не было.

Думаю, об чем это они? (а я к тому времени на их тарабарском наречии уже маленько кумекать стал.) Вот Олдык и заявляет:

– Да как же она могла за день вырасти? Ты што, дурак?

– Сам дурак, – отвечает Булдык. – И мать твоя была дурой. А отец – так вообче полный балбес. И ты – их точная копия.

– А ты? – усмехается Олдык. – Не на одних ли плечах со мной сидишь? Глянь-ка лучше на себя, ублюдок!

– Нет, – отвечает ему на это Булдык. – Я – не из таковских буду! Мой род аж от самых Булдыковичей идет. А ты, холоп, ко мне примазался.

Тут Олдык по столу кулаком как грохнет:

– Как так – примазался? Какой я тебе, ёшкин корень, холоп?!

А Булдык другим кулаком по столу – хрясь:

– Холоп и есть! Худого рода!

И пошло-поехало. Беда, да и только! Бранятся меж собой – аж пена из ртов летит. Никак не разберут, чей род у них древней, да кто краше рожей вышел. А уж об том, что оба красавцы писанные – и толковать нечего. Носы у обоих крючками, как у сов ночных, зенки круглые, зеленые – во мраке так и сверкают. А бородёнки веником торчат, бери хоть сейчас горницу подметай; а и головы, как мячи, гладкие, а на них рога ветвятся. Ну, и Жердина – парень хоть куда: длинный, пучеглазый, и зеленый, как жаба, словно его только что подцепили сачком из пруда. И выряжен, черт знает во что – кафтан не кафтан, штаны не штаны, а так, лохмотья какие-то из лоскутов, как у петрушки. Ну, спорили они, спорили – наконец Олдык и говорит:

– А скажи-ка нам, Жердина – ты тут особа нейтральная – на чьей стороне правда будет? На моей – иль на его? Могла ль у этого чужеземца борода за один день аж до самого пупа вырасти?

– Да только гляди, урод безрогий, коли не по-моему вякнешь, – предупреждает Булдык, – не сносить тебе башки.

Жердина подумал-подумал, и отвечает им так:

– Милостивые господа, Ваши сиятельства и Ваши высокие превосходительства. Вопрос, конешно, поставлен вами очень интересный… Да только его так, с кондачка, не решить. Тут следует с научных позиций походить.

– Ты головы-то нам не дури, – отвечают головы. – Толком говори. С каких ещё таких научных позиций?

– А вот с каких, – заявляет им шут. – Необходимо провести научный эксперимент.

– И что же это за эксперимент такой? – интересуется Булдык. – Говори на понятном нам языке, тварь болотная. А то мы и с двумя головами уторопать не можем, что за дичь ты несешь.

– А остричь ему бороду, – поясняет Жердина свою мысль. – И каждый день замеры производить, на строго научной основе. А показания – в специальный журнал заносить. Вот и увидим потом, на сколько у него борода за день выросла, за неделю, за месяц. А затем, на основании этих показаний, специальный график вычертим, в виде диаграммы – и тогда сразу всё станет ясно и понятно. А так, без научного эксперимента, невозможно дать правильный ответ.

Призадумались головы.

– Ты смотри-ка! – говорит Олдык. – А ведь и верно говорит, мошенник! Одной головой – а как лихо кумекает! Мы б с тобой и вдвоем до такого не домикитили!

Почесал Булдык за ухом, и согласился:

– Да. Это он верно сказал. Проведем научный эксперимент, и все сомнения сразу рассеются.

– А для чистоты эксперимента, – вставляет Жердина с важной рожей, – надо его в возчики перевести. А то в каменоломнях дюже темно, можно и ошибиться в замерах. А так я буду каждый день на карниз приходить и там, на свету, ему бороду линейкой измерять.

– У барбосов нет вопросов, – отвечают головы. – Давай, валяй, Жердина, проводи свои эксперименты. А о результатах будешь докладывать нам ежедневно.

На том и порешили. Дали мне ножницы, остриг я бороду, и отвели меня обратно в темницу. Вот так вот дурацкая выходка шута и переменила мою дальнейшую судьбу…

Иван примолк, воскрешая в своей памяти все перипетии этой удивительной истории.

– Ну, а что потом было? – поторопил его Конфеткин.

– Так я ж и говорю. Поставили меня эти твари рогатые камень катать, – продолжил своё повествование Иван. – До этого-то я рубил его в каменоломнях. А теперь, значит, уже возчиком стал. И начал я с этого времени помышлять о побеге.

Иван помолчал, вспоминая былое. Затем продолжал:

– В каменоломнях-то что? Привели тебя рогачи, дали кайло – и вперед, во славу красных карликов! Выполнишь норму – дадут тебе пайку баланды. А нет – так и околевай, как собака. Куда ж тут сбежишь? А возчики – те камень в нижний мир отвозят. Вот скатят они тачки по центральному стволу до самого карниза, что нависает над скалой, как крысиная нора, и сбрасывают с него каменюки. А потом идут вверх порожняком, за следующей ходкой. Так туда-сюда и мотаются. А по краям центрального ствола боковые ответвления расходятся. Некоторые бездействуют – так те решетками забраны, а в которые камень провозят, так там охрана стоит. Разведал я все это досконально, как меня в возчики-то определили, и стал думу думать. Ну, хорошо, размышляю, прорвусь я через охрану их бисову, или же решетку сумею взломать и проникну в тоннель. А дальше-то что? Ведь всё равно без карты в этих лабиринтах заплутаешь и сгинешь без вести, либо опять-таки к этим же выродкам рогатым и угодишь. А в нижний мир спускаться тоже нет резона. Моя-то страна наверху, за Череп-горой. Чего ж мне ещё дальше под землю-то лезть? А и захотел бы – то, как это сделать? Высота там, доложу я тебе, такая, что с карниза и глянуть вниз страшно. В общем, и так я прокручивал эту и мысль, и так… Гляжу, уж борода опять почти до пупа отросла – а на ум ничего путного так и не приходит. И затосковал я, Витек, по отчизне своей милой так, что и выразить тебе этого невозможно. И вот пришел как-то я с работы в острог, прислонил головушку свою бедовую к холодной каменюке и в мыслях своих восклицаю: 

– Яблонька наша ясная, свет наш несказанный и надежда! Спаси и помилуй меня, горемычного, вызволи из плена басурманского, подыми из застенков каменных к свету вышнему!

И слова, знаешь, словно сами собой из сердца изливаются, а по щекам-то слезы горючие текут. И словно сердце они мне омывают, смывают всю мою скорбь-печаль. И таким я чувствую себя мальчиком махоньким да беззащитным в этом мире окаянном… И, вроде бы, и слов много не поистратил – а только чую, доходит моя мольба до яблоньки, слышит она меня, родимая! И так посветлело у меня на душе. И, в думах о яблоне-заступнице нашей, да об отчизне милой и лег я на нары. И смежил я веки, и стал засыпать, но не успел ещё окончательно в сон погрузиться – глядь, стоит в моей темнице дева прекрасная! Стан стройный, величавый, лицо белое да ясное – такой красы, что и высказать этого тебе невозможно. А на голове-то корона сверкает, как солнце рассветное, а за плечами коса златая висит. А платье на ней длинное, белоснежное, как бы из лепестков цветущей яблони. И такой свет мягкий да ласковый, такая любовь и нежность, неизреченная исходят от неё… Уж и не знаю, братец ты мой, как это тебе передать словами. И вот смотрю, приближается ко мне царица небесная. Села на краешек нар, да и обняла меня, словно матушка моя родимая, и как бы окутала она меня всего собой, своей любовью несказанной, и растворился я в ней, а она – во мне. И стали мы уже одно существо, одна душа. И говорит мне прекрасная дева:

– Как тебе тут, Ванечка?

– Ох, плохо, – отвечаю я ей. – Уж мочи моей больше нету терпеть.

И, знаешь, говорю-то не губами, а прямо сердцем. И без утайки говорю, потому как губами, браток, и солгать возможно, а сердцем-то уже никак нельзя, сердце никогда не соврет.

– Ну, потерпи еще малость, Ванечка, родимый, – утешает меня дева. – Потерпи маленько, милый. Мы тебя все очень, очень любим. Недолго тебе еще осталось мыкаться в этом краю. Вот найдете медвежонка – и придет твоим бедам конец. 

Какого ещё медвежонка, думаю? Хотел я спросить у нее, ай не успел – стала она растворяться, словно пар легкий. И вижу, опять я один на нарах лежу, а царевны-то милой и нету со мной… Да только свет от её прихода чудного в душе остался, и заснул я в ту ночь тихим, благодатным сном. А на утро явились в острог стражники рогатые, и давай сквернословием, да речами своими мерзкими воздух колебать. А я ни рож их мерзопакостных, ни словечек похабных и не замечаю – до того у меня светло да празднично на душе. И уж и сам не пойму, как так случилось, что первым я свою тачку камнями в тот раз нагрузил, да и покатил побыстрее к карнизу. А караульные-то приотстали – да и куда им спешить: все одно с той норы крысиной ещё никто не сбегал, так что службу свою они несли спустя рукава. И вот выкатил я тачку на уступ, глядь – а на нем лоза виноградная прямо из камня растет. А конец-то – в пропасть свисает. И как она за ночь прямо в скале выросла? Чудеса, и только! Ну, да я рассусоливать не стал – тачку в пропасть кувырк, хвать за лозу, и полез вниз с той горы бисовой. Лез, лез – гляжу, уже ниже облаков спустился, и земля подо мною видна. Голову задрал – ай люли, малина красная! В тучах – просвет, словно как бы оконце чистое. А в оконце-то, на уступе каменном, фигурки крохотные секирами машут, лозу волшебную рубают. Ну, думаю, до земли-то лететь далече – и заскользил по лозе, аж руки горят. Когда – фьють! – сорвался с кончика лозы, лечу вниз камнем! И – шмяк во что-то мягкое, податливое. На колени привстал, головой верчу… Батюшки-светы! Я – в ладонях у великана! Это он, выходит, меня на лету поймал. Вот к груди своей меня он поднес, да и разглядывает, словно зверушку какую. Поглядел, поглядел, губами почмокал, да в котомку и сунул. Вот так-то, паря, и угодил я в страну Титанов, на уровень Зет. 

Он вздохнул, помолчал немного, а потом сказал:

– И, знаешь, я теперь и сам уж всему этому и верю, и не верю… Вот, словно как бы и не со мной всё это происходило, а с каким-то совсем другим человеком. Да и было ли вообще? Вот так вот иной раз подумаю… Уж не сон ли это?

– Ясное дело, сон! – сказал Конфеткин и с шутливой улыбкой толкнул солдата локтем в бок. – Это я тебя во сне толкаю, Ваня! Я – твой сон.

Солдат усмехнулся:

– Да понимаю я, понимаю, что мы с тобой – в подземном мире. А только, согласись, чудной он какой-то. – Иван пошевелил пальцами, пытаясь подобрать нужные слова. – Какой-то грубый, ненашенский…

– Ничего, прорвемся, – сказал Конфета. – Ты лучше скажи, что это за Уровень Зет такой, в котором мы с тобою очутились?

– Ну, это мир Титанов…

– Да это я уже понял. А кто они такие? Местные, иль как?

– Ну, слыхивал я от прозорливых людей, что Титаны – это дети спускавшихся некогда с небес к земным женщинам богов, и что раньше это было очень надменное и могущественное племя. И что во все дни своей жизни они творили одно лишь только зло. И тогда Бог разгневался на их нечестивый образ жизни и согнал их с лика Земли и заключил сюда, в этот подземный мир. И отнял Он у них память об их истории и об их былом могуществе, и теперь великаны уже и сами не ведают, кто они есть в этом мире и откуда пришли.

Конфеткин взволнованно вскочил с колоды.

– Да как же это? – воскликнул он, забывая об осторожности. – Как так! Как эти существа могут жить, не помня своих предков и преданий своей старины?

После пребывания в волшебной амфоре, это казалось ему самым чудовищным наказанием из всех, какие только можно было изобрести на свете. Ведь даже красные карлики и эти пьяные олухи с верхних слоев хранили память о том, кем они были когда-то. И, следовательно, для них всё еще сохранялось возможность что-то изменить в своем житие-бытие. В какой-то далекой, очень далекой перспективе, они могли осознать всю глубину своего падения и раскаяться. Но для Титанов такая возможность была утрачена навсегда.

– А так и живут… – молвил Иван. – Ребятишками они еще сохраняют смутные воспоминания о том, что некогда были почти богами. Им хочется что-то делать: петь, танцевать, рисовать, выдумывать небывалые истории… Каким-то непостижимым образом они догадываются, что существуют и иные миры. Но с возрастом всё это уходит, и дети всё больше становятся похожими на своих угрюмых родителей. И наступает час, когда они, подобно неким бездушным призракам, отправляются на остров Морро, в свой последний путь.

– А что же это за остров такой? – спросил Конфеткин, снова усаживаясь на колоду.

Солдат сдвинул плечами:

– Да всякое толкуют… Поговаривают, будто бы лежит он на море-океяне, да только где – не ведает никто.

– А почему?

– Потому, что он блуждает по морю. То в одном месте объявится, то в другом. Поди-ка, сыщи его! И ходит молва, будто обитают на этом волшебном острове Чёрные Странницы из Бездн Мрака.

Конфеткин так и замер на месте. Стараясь не выдать своего волнения, он спросил:

– А каковы они из себя, эти чёрные странницы?

– Ну, как тебе сказать… – Иван развел руками. – Вроде таких тонких летающих кругов из чёрной плоти.

– А по ней идёт змеиный рисунок?

– А ты-то, откуда знаешь? – удивился Иван.

– Да уж знаю… Эх, Ваня, Ваня, из-за такой странницы ночи я и попал в этот мир!

Продолжение часть 4 гл. 3  Звуки неведомой трубы  http://proza.ru/2022/09/19/844