Винницкий мединститут. XVI-й выпуск врачей, II

 
Заведующие кафедрами института (1947-1952)

Слева - направо и сверху - вниз:
 - проф. Г. А. Литинский (глазные болезни), проф. Е. Д. Двужильная (оперативная хирургия), И. Я. Дейнека (факультетская хирургия), полковник м/с Сперанский (спец. подготовка), доц. Пиотровская С. А. (детские болезни), А. Н. Яворский (физика),
 - доц. А. Д. Деспиллер (общая химия), проф. П. М. Альперович (нервные болезни), проф. Б. С. Шкляр (факультетская терапия), проф. М. А. Благовещенский (общая хирургия), проф. И. А. Шраер (госпитальная хирургия), доц. Лидский Б. И. (госпитальная терапия), проф. Я. М. Бритван (патофизиология),
 - доц. И. П. Плотников (иностранные языки), проф. Вартапетов Р. А. (акушерство и гинекология), П. С. Кривко (марксизм-ленинизм), канд. истор. наук И. З. Забайрачный, П. Г. Лойков (политэкономия), доц. Л. Г. Лекарев (организация здравоохранения), доц. Т. А. Лобова (микробиология),
 - доц. И. С. Ройзман (биохимия), доц. Э. Ф. Гробман (инфекционные болезни), доц. Г. В. Тутаев (фармакология), доц. Н. В. Константинович (патологическая анатомия), проф. И. В. Алмазов (гистология), проф. В. П. Ярославский В. П. (ЛОР-болезни), доц. А. А. Зайцев (психиатрия).

***

Цитаты из книги Ю. Е. Резникова будут обозначаться как «Ю. Р.: ...»,
из добавлений С. Г. Айзенберга — как «С. А.: ...».

***

 - Ю. Р. : «Оперативную хирургию нам читала жена Дейнеки, тоже профессор, Двужильная. Интеллигентностью она, несомненно, превосходила супруга, материал излагала чётко и понятно.»

- Ю. Р.: [Кафедрой факультетской хирургии руководил проф. И. Я. Дейнека.] «Иногда он сам читал нам лекции, но, если они чем-то отличались, то лишь серостью.»
О проф. И. Я. Дейнека написано тут: Попытка люстрации свидетелей оккупации (Нил Крас) / Проза.ру (proza.ru) , а также в двух других моих статьях. Есть подробное изложение его жизни и деятельности также здесь: Дейнека Іван Якович — Вікіпедія (wikipedia.org).

 - С. А.: «Проф. Дейнека, ректор, успевал изложить содержание лекции за первые полчаса, а потом маялся, рассказывал о всякой всячине. Он убеждал нас учиться оперировать на животных. Однажды я сидел в первом ряду и о чем-то задумался. Вдруг он указал на меня пальцем и громко велел встать. Я испугался, что чем-то его прогневал. А он сказал мне повернуться к залу и говорит: "Подивіться на цього хлопця, що він не може спіймати якусь собаку та зробити йому операцию?"

- Ю. Р.: «… на лекциях по неорганической химии мы были покорены блеском и великолепием излагаемого материала. Читал нам её доцент Деспилер (Де Спилер), человек французского происхождения. Казалось бы, такой сухой и, вроде бы, скучный для нас предмет должен был и восприниматься соответственно. Однако он так увлекательно и живо всё рассказывал, перемежая к тому же серьёзные вещи с шутками и короткими смешными историями, что равнодушных в аудитории не оставалось.»
Я на первом курсе учился в Курском мединституте, поэтому лекций доц. А. Д. Деспиллера не слышал. На его кафедре один год работал (блата хватило только на гарантированное поступление через год, но уже в роли как бы прошедшего испытание сотрудника института) мой одноклассник - сын директора парка, известного в городе человека. И Борис Шереметкер рассказывал мне о многочисленных странностях заведующего кафедрой общей химии. Не менее комичные истории я слышал от других лиц, соприкасавшихся с весьма одарённой личностью: он владел пятью языками, музицировал на фортепиано, писал стихи, рисовал. Заведовал кафедрой защитивший в 1974 г. докторскую диссертацию А. Д. Деспиллер в течение 30 лет (до 1975 г.).

- Ю. Р.: «Курс неврологии нам читал профессор Альперович. Это был невысокого роста, плотный, лет около пятидесяти человек. Кажется, у него был лёгкий парез лицевого нерва. Лекции он читал на хорошем литературном языке, стройно и, разумеется, грамотно. Но объём материала был слишком велик, чтоб мы могли его сразу усвоить. Кое-что оставалось на "потом".»
Добавлю от себя, что парез лицевого нерва был у него хорошо заметен; он негативно влиял не только на внешность (асимметрия лица), но и на отчётливость произношения слов (на дикцию).
В 1937-1938 г. г. на советском Дальнем востоке проводились комплексные экспедиции по изучению периодически вспыхивающих там эпидемий весенне-летнего клещевого менингоэнцефалита. Среди укушенных клещом и заразившихся этим заболеванием участников экспедиции оказался П. М. Альперович: поражение лицевого нерва — стойкое осложнение перенесенной им болезни.

 - Ю. Р.: « На одной из первых ознакомительных лекций популяризатор научных знаний и в то же время серьёзный и глубокий учёный, профессор Борис Соломонович Шкляр, рассказывал нам о достоинствах и преимуществах существовавших тогда методов получения знаний. Слегка заикаясь, он говорил о том, как важно присутствовать на лекциях и впитывать в себя всё, что живо и образно излагает хороший лектор (включая, разумеется, и конспект).
Тем не менее, книга даёт возможность гораздо шире и глубже изучить интересующий вас вопрос.»

 - Ю. Р.: [Проф. Б. С. Шкляр был переведен на кафедру факультетской терапии. - Н. К.] « … И мы оказались единственными, кому он рассказывал о болезнях внутренних органов два года кряду.
Как уже говорилось, лекции он читал чётко, логично, увлекательно. Слегка заикаясь, он неустанно задавал себе и нам сакраментальное "п-почему?". Мы должны были осознать, осмыслить, выяснить, почему это так, а не иначе, почему симптоматика в данном конкретном случае получается именно такая. Мы должны были не только заучивать материал, но путём последовательной логики приходить к заключению, что здесь возможно, или должно быть то-то и то-то.»
О проф. Б. С. Шкляре в «Моей Виннице» написано весьма подробно.

- Ю. Р.: «"Организацию здравоохранения" нам блестяще читал доцент (впоследствии — профессор) Лекарев. Муж обаятельной зав. кафедрой микробиологии, профессора Лобовой, он выходил на трибуну (кафедру) в белоснежной рубашке с галстуком под тёмно-синим отутюженным костюмом и начинал прекрасным литературным языком излагать принципы и систему организации здравоохранения в СССР, очень удачно сопоставляя, а нередко и противопоставляя её старой земской и зарубежной медицине. И даже такую сухую науку, как статистику, он сумел довести до нас живо и доходчиво. Девушки все поголовно были в него влюблены. Да и трудно было не влюбиться, когда на кафедру взбегал этот моложавый красавец-брюнет.»

*

[«Почему — только девушки?», - хочется мне спросить.
До сего момента я никак не возражал автору, не оппонировал ему. Только слегка поправлял, дополнял. Даже в случаях совершенно иного моего представления о том или ином человеке (событии) я автора не критиковал: либо разногласия («разночтения») наши были не принципиальны, либо у меня оставались некоторые сомнения в моих оценках человека или обстоятельств. В конце-концов, я пересказываю содержание книги, а не рецензирую её, хотя, чего лукавить, в выборе и характере изложения тех или иных отрывков из книги уже сказывается отношение к тексту.

Но тут обычными фразами - «… начинал…  излагать принципы и систему организации здравоохранения в СССР, очень удачно сопоставляя, а нередко и противопоставляя её старой земской и зарубежной медицине.», а также « И даже такую сухую науку, как статистику, он сумел довести до нас живо и доходчиво.» - автор, образно говоря, перешёл красную линию моей толерантности (спокойной реакции на им написанное).
Конечно, слова, написанные Ю. Е. Резниковым, до сих сохраняющим «любовнейшее воспоминание» о, по его словам, моложавом красавце-брюнете, являются результатом прочно впечатавшегося в юные годы образа Леонида Григорьевича Лекарева.
[Здесь я цитирую из стихотворения В. В. Маяковского «По городам Союза»: «Университет - горделивость Казани, / и стены его и доныне / хранят  л ю б о в н е й ш е е  воспоминание / о великом своём гражданине.» Это — о В. И. Ленине, числившимся студентом первого курса юридического факультета «Императорского Казанского университета» менее четырёх месяцев.
В. В. Маяковский написал эти строки в 1927-м году. Напомню, что поэт в 15-летнем возрасте (в 1908 г.) вступил в РСДРП, но уже в 1910 г. - после третьей отсидки (около шести месяцев в одиночной камере Бутырской тюрьмы) - в январе 1910 г. вышел из партии Ленина с сотоварищами. Но, судя по стихам, с благоговением перед «вечно живым» вождём порвать ему было труднее, да и ситуация в СССР этому, мягко говоря, не "благоприятствовала".]

Ю. Р., как и мы все в то время, был комсомольцем, далее — не ведаю. Но перебравшись в США, имея контакты с тамошней медициной (если не профессионально, то, без сомнения, по причине почтенного возраста) никак не «комментирует самого себя». То есть, в данном случае, не раскрывает лживую суть «удачного» сопоставления и противопоставления …

Оставим в покое земскую медицину, которую ни мы с Ю. Е. Резниковым, ни профессор Л. Г. Лекарев сами знать не могли —  только по научным статьям или книгам (включая художественную литературу). Впрочем, и зарубежную медицину мы не знали. Может быть, Л. Г. Лекарев, но — лишь кое-что о ней, не более. Никто из нас даже туристом не был за рубежом, не то что проживал там и лечился.

Если честно, то первые представления у меня о зарубежной (США, Западной Европы и Японии) медицине появились в годы работы в Казани, когда я в тамошней библиотеке медицинского института и - во время поездок в Москву -  в Центральной научной медицинской библиотеке страны начал читать иностранные медицинские журналы. И тогда я понял, какая пропасть находится между уровнем медицинской науки и практики у нас в СССР и там. (Называя, например, имена окулиста Святослава Николаевича Фёдорова или ортопеда Гавриила Абрамовича Илизарова, вы будете не в состоянии опровергнуть мои слова о «пропасти». Во-первых,  в с е м и р н а я  слава этих незаурядных личностей советской пропагандой была неимоверно преувеличена; и, во-вторых, ответьте мне на вопрос: «Какую долю процента  в с е х  (офтальмологических и ортопедических) пациентов СССР могли принять эти две специализированные клиники?». А сколько зарубежной медицинской техники, без которой дело бы не родилось и не продвигалось, находилось в Москве у Фёдорова и в Кургане у Илизарова! Представьте себе: обычные шурупы для фиксации металлических пластин к кости - саморезы, с крестовиной, а не прямым шлицем, на головке, пр. - были западного производства. Потому что этого и очень многого другого отечественного, хотя бы приближающегося по качеству к зарубежному, в СССР не было.)

Через 20 с лишним лет после получения врачебного диплома Ю. Резниковым я слушал в Москве на съезде выступление министра здравоохранения Б. В. Петровского, который клятвенно обещал закупить для каждой  о б л а с т и  страны как минимум ОДИН фиброгастроскоп. В 1979 г., приехав на работу в Тернополь, я убедился в том, что министр — человек слова. В Тернопольской области, на самом деле, в областной больнице был даже не один, а имелись два-три функционирующих фиброгастроскопа (на 1.163.100 человек населения области). В эти же годы гастрофиброскопию проводили за рубежом не только в университетских клиниках, профильных отделениях больниц, в кабинетах врачей-гастроэнтерологов, но и у многих практических (домашних) врачей. Фиброгастроскопы, революционизировавшие некоторые разделы диагностической и лечебной медицины, до самого распада СССР оставались раритетами. О выпуске собственной аппаратуры такого рода никто и не заикался.
Похожая картина была и с ультразвуковыми обследованиями, с новейшими аппаратами для лучевой диагностики, пр.  Где открывали новые лекарства и где их производили фармацевтические предприятия — рассказывать вам не надо. Были ли они доступны «основателям ("фундаторам", как говорят в Украине) государства рабочих и крестьян»? — ответ не требует моей подсказки. Пациентам обкомовских больниц зарубежные препараты частично доставались; в «Кремлёвке» эти лекарства - из-за дефицита таковых - раскрадывали, поэтому старых членов партии персонал, как ему было велено, вежливо просил расписываться в специальном журнале о получении той или иной таблетки. Но, сами понимаете, что подслеповатым, требующим постоянной помощи (обслуживания) больным можно было скармливать и пустышки, а шприцы для них наполнять "святой водой" … Пишу это со слов моих пациентов московских (предэмиграционных) лет.

А проф. Л. Г. Лекарев «удачно противопоставлял» до конца своей преподавательской деятельности. Потому и, до поры до времени, высоко ценился в партийных верхах: как-никак коммунист, « у д а ч н о »  выполнявший партийные установки.
Интересный факт. В 1983 году, в преддверии Перестройки, кафедру организации здравоохранения в Тернополе получил Александр Макарович Голяченко, окончивший Винницкий медицинский институт, если не ошибаюсь, в 1963-м году и там же, на кафедре, возглавлявшейся до 1979-го года Л. Г. Лекаревым, прошёл аспирантуру. Его кандидатская и докторская диссертации были посвящены вопросам организации охраны здоровья сельского населения. Мы были с ним в добрых отношениях (я ему даже звонил потом из ФРГ), которые основывались не только на нашем винницком прошлом, на воспоминаниях об одних и тех же учителях, но и — на критическом отношении к происходящему вокруг нас.

Тут вспоминается один случай. Какими-то путями в Тернополь заехал министр здравоохранения (1980-1986)  СССР С. П. Буренков. Собрали на встречу с ним актив здравоохранения и заведующих клиническими кафедрами института. Министр выступил с речью,  не отличающийся самобытностью, скорее, наполненной, как говорят французы, «поношенной оригинальностью». На вопросы отвечал общими фразами.
На следующий день ректор института собрал заведующих кафедрами для обсуждения выводов и предложений, исходящих из речи министра. А. М. Голяченко, лучше клиницистов разбиравшийся в организационных вопросах, заявил ректору: «Что' обсуждать в ответ на выступление министра на уровне заведующего районным отделом здравоохранения!» У ректора отвисла челюсть…

Конечно, время было хотя и, если верно помнится, «черненковское», но всё же — не сталинское. Всё дело — в позиции человека, в данном случае А. М. Голяченко, которую он заявлял не раз, в том числе на обязательных для всех, включая заведующих кафедрами, занятиях марксистского кружка.
То же касается и ремарки Ю. Резникова о том, что даже «такую сухую науку, как статистику, он сумел довести до нас живо и доходчиво». Я когда-то писал о том, что на одной из конференций клиники факультетской терапии, где докладывалось о новых научных публикациях, Б. С. Шкляр, который всегда проводил разбор иностранных журналов (профессора' имели возможность их выписывать, однако лишь в пределах определённой суммы оплаты), отметил следующее: «Статьи советских авторов не печатаются [в иностранных медицинских журналах — Н. К.] из-за отсутствия в них статистической обработки данных».

Я, после случая правильного диагностирования заболевания (а Б. С. тогда ошибся, о чём я повествовал в «Моей Виннице»), получил право присутствовать на этих периодических обменах научными новостями сотрудниками клиники. Сие откровение о значении статистики я запомнил навсегда — и занимался освоением математической обработки научных данных все 25 лет моей жизни учёного.
В чём суть? А в том, что в СССР медики знали статистику на уровне арифметики: "проценты" и "больше/меньше, чем в (у, на, до, после, пр.)".  Больше — не ведали  н и ч е г о  в те годы и на кафедре ведущего теоретика страны по организации сельского здравоохранения. Ну, а меньше математики — просто не бывает.
 
Я вышел тут как бы далеко за рамки пересказа воспоминаний Ю. Р. и С. А., но моё кредо при публикации воспоминаний предопределяет их критический самоанализ. Это ведь воспоминания не о вчерашних событиях, даже не о прошлогодних. Это воспоминание о происходившем много десятилетий тому назад, о, можно сказать, иной эпохе. И время — самый строгий и бесстрастный судья —  давно показало, что' было правильным, что' — упущением или ошибкой.]

*

- Ю. Р.: «Фармакологию нам читал добродушный и, видимо, не очень волевой профессор Тутаев. Монотонно, тихим голосом, периодически глухо покашливая в свои пышные седые усы, он, стоя на кафедре, что-то рассказывал о фармакологическом действии того или иного вещества. Конспектировали немногие. Ориентировались, главным образом, на учебник и практически занятия. Но командовала всем его жена. Нередко перед началом лекции она выходила на кафедру и жёстким тоном провозглашала: "Мы и наша кафедра требуем …", после чего пространно излагалось обычно что-нибудь малосущественное. И лишь затем Тутаев начинал говорить по теме лекции. За ней же, доцентом, так и закрепилось "мы и наша кафедра". Занятия по практике с нами проводила молодая, худощавая, с красивым, но совершенно бесстрастным лицом ассистентка. Её прозвали "каменный цветок"…».

Прошло девять лет — и на эту кафедру попал я. Заведующий кафедрой доц. Г. В. Тутаев остался прежним, его супруга доц. З. А. Макарова ("баба Зоя") готовилась отправиться на пенсию. Асс. ("царевна Несмеяна") уже не была худощавой, но лицевыми мышцами по-прежнему не пользовалась ("чтобы морщины не появлялись", - перешёптывались между собой студентки). На кафедру пришёл новый ассистент А. А. Столярчук, который помогал заведующему кафедрой во время лекций (при демонстрации опытов), за что удостаивался после этого рукопожатия шефа.  В 1960-м году А. А. Столярчук стал доцентом, в 1964-м сменил Г. В. Тутаева. Проф. А. А. Столярчук заведовал кафедрой до 1991-го года.

Супруги Тутаев-Макарова проживали по ул. Пироговской (напротив областной больницы) в небольшом одноэтажном белом кирпичном домике, над входом в который был изображён якорь. В связи с этим ходили легенды о связи Тутаева с морями-океанами, хотя домик был постройки начала ХХ-го века, а супруги-фармакологи впервые прибыли в Винницу (из Харькова) после окончания войны, в 1944-м году.

 - С. А.: «Проф. Алмазов в плане науки занимался полибластами и часто говорил о них на лекциях, что всегда вызывало смех, потому что начало слова полибласт - поли - явственно слышалось у него как пое...»
Я учился также у этого профессора, который запомнился мне, во-первых, тем, что постоянно мыл руки (в учебной комнате был умывальник). Во-вторых, тем, что, во всяком случае, внешне, был весьма учтив. Даже споткнувшись о ножку напольной учебной доски, он рефлекторно выстреливал своим хрипловатым незвучным голосом: «Извините!». В-третьих, из всей гистологии он особенно высоко ценил знания студентов об учёных-гистологах. Поэтому перед экзаменами на запоминание вех жизни и открытий «композиторов» (почему-то так студенты между собой называли учёных, подробности научных достижений которых требовал знать профессор) тратилось значительное количество всегда недостающего в эти периоды времени.
О выходящей за рамки приличия склонности профессора к «амурам» мне сообщили относительно недавно (происходило сие как раз в первое послевоенное время); позднее, когда он был пенсионером и вдовцом, его ослабевшие амурные порывы (это я сам случайно наблюдал в парке, будучи в Виннице в отпуске) имели уже как бы «законный» характер.

 - Ю. Р: «Доцент Ройзман говорил: "Вы учите все эти дисциплины, чтобы иметь, что забывать."»

ПРОДОЛЖЕНИЕ: http://proza.ru/2022/09/20/1272 .