Над судьбой. Том третий. Глава шестьдесят первая

Глава   61.


На вершине пригорка, горделиво подняв голову, стоял, охраняя свои владения, высокий, грациозный жеребец. На востоке занималась заря и первые, несмелые лучи солнца выхватывали из дымки белого, будто парное молоко, тумана его сильное, стройное тело.


Лёгкие сентябрьские заморозки разогнали надоедливых насекомых, на лугах наливалась соками изумрудная трава. Прохладные ночи и тёплые солнечные дни были лучшим  для лошадей временем года. Они нагуливали жир, готовясь к зиме.



 Повинуясь чуткому взору вожака,  на лугу пасся табун из статных, породистых кобылиц и игривых молодых жеребят.  Почуяв людей, конь повернул красивую  голову и настороженно замер. Он  пытался понять, насколько опасны чужаки.
 


  Егор осадил скакуна, подал знак Ивану. Оба спешились, привязали заводных лошадей. После разгрома под Чёрным Яром   Ивлев с Ефремовым просто умоляли Пугачёва бежать.
 -  Государь, - страстно убеждали они, - сегодня удача отвернулась от нас, но ведь правда на нашей стороне. Давай в Польшу, на Ветку,  или в Турцию. Там соберёмся с силой, да снова ударим!



Тогда всё решали минуты. Ещё можно было спастись.
 Емельян Иванович по – отечески крепко обнял  верных соратников, и с трудом сдерживая дрожь  в голосе, твёрдо сказал.
- Эх, детушки мои верные.  Были мы всегда вместе и в радости, и в горе. Да вот час настал, вышло время. Нет со мною рядом помощников моих крепких, генералов царских: ни Белобородова, ни Хлопуши, ни Зарубина – Чики. Кого  пуля  и сабля достали, кого супостаты скрутили, да аки зверей хищных в железо заковали.


Пугачёв сглотнул подкативший к горлу ком и замолчал. Чувствовалось, что он давно принял окончательное решение и был уверен, что иначе нельзя.
Он подошёл к ларю, откинул массивную крышку, достал тяжелый кожаный пояс с пришитыми по всей длине кармашками. Протянув  его Ивлеву,  Емельян Иванович, пытаясь изобразить улыбку, тихо произнес.
- Возьмите, золотишка и  камушков здесь   надолго  хватит. Ну, а  мне  в жизни уже ничего не нужно.



- Государь! – пытался что – то сказать Егор.
- Не надо, - остановил его властным жестом  самозванец, - уж больно сроднились мы с Петром  Фёдорычем  Третьим. Одна нам дорога теперь – на плаху. А вы, детушки,  поспешите. Даст Бог, всё ещё по-нашему и выйдет. Вера народная в жизнь лучшую, она ведь горы свернуть может. Ну, в добрый час!
Стыдясь минутной слабости, Емельян  Иванович незаметным движением смахнул нежданно накатившуюся слезу. 



Мужицкий царь не смог довести до конца   грандиозное начинание. Он знал своё будущее,  но не это пугало его. Что же будет с теми людьми, которые беззаветно верили ему и шли за ним?!  Реки крови пролились и прольются ещё. Горечь поражения сломила  вождя угнетённых.       

* * *


Ивлев и Ефремов вырвались из ещё не успевшего замкнуться кольца окружения. Одеты они были по – купечески, имели надёжные бумаги, но встречи с людьми боялись: мало ли кто мог узнать в лицо. 



Вторую неделю, обходя многочисленные гусарские и казачьи заслоны, беглецы спешили к раскольникам. Один из заводных скакунов прихрамывал уже вторые сутки и стал в пути лишь обузой. Но без сменного коня до Иргиза не скоро доберешься. Встреченный табун стал удачной находкой.   



Почуяв своих, лошади  под всадниками визгливо заржали, приветствуя табун. Кобылицы и жеребята повернули головы, с любопытством рассматривая новичков. Затем, размашисто кивая головами, они тронулись навстречу.



Но вожак, будто бронзовое изваяние застывший в лучах восходящего солнца, тут же сорвался с места и ринулся наперерез.  Он, возмущаясь беспорядком, заливисто заржал, и, встав на дыбы, с негодованием замахал копытами. Ослепительно – белая звезда на лбу, словно знак царского величия, выделяла его из окружения верных подданных. Он был  неотразимо великолепен.



- Ну, красотища, мать честная, до чего же хорош, - раскрыв от изумления рот, прошептал Рваное Ухо.
Егор с улыбкой посмотрел на товарища.
- Эх, Ваня, не время любоваться. К рассвету дело. Надо вон ту гнедую кобылицу брать, да  тут же в лес.  А то, не ровен час, пастухи объявятся.


Важно распустив длинный, по щиколотку, хвост, вожак с достоинством обежал вокруг  табуна и замер, гордо устремив взгляд в сторону не прошеных гостей.



Увлечённые общим движением, жеребята стали озорно подбегать к коню. Изящно подобрав передние ноги, они норовили в прыжке приласкаться к его гордо вскинутой голове. А затем на слегка согнутых ногах начали пробегать у вожака под брюхом. Он стоял, как изваяние, от удовольствия шевелил хвостом, стриг ушами, с огромной любовью смотрел на своё многочисленное жизнерадостное  потомство.



Иван достал краюху хлеба, густо посолил. Бесшумно приблизившись  к гнедой кобылице, он   осторожно поманил её,   увлекая за собой вкусной приманкой.  В удачный момент  казак тут же  взнуздал быстро  ставшее покладистым в крепких руках животное и набросил седло, тихо уводя лошадь к лесу. Обманув и пастухов и собак!



 Ивлев полагал, что скакуна  будет проще купить. Но это давало лишний след.  Размыслив, всё – таки решили  лошадь угнать. Мало ли вокруг гулящих людей?  Ищи ветра в поле!



Рассвет уже вступал в свои права. Залихватски заломив шапку, Рваное Ухо гикнул с молодецкой удалью и, описав  плёткой в воздухе круг, беззлобно  стеганул кобылицу. Лес тут же поглотил всадников. 



Благополучно добравшись до раскольничьих скитов, беглецы решили некоторое время задержаться там, чтобы переждать опасность. Власть лютовала, хватали каждого, кто попадёт под руку. Но ближе к Рождеству репрессии стали утихать и просочились слухи о судьбе Пугачёва.



Как хищного зверя Емельяна Ивановича заковали в железо и в клетке, под охраной целой армии солдат, повезли в Москву. Даже беззащитного и беспомощного его страшно боялись.



Иван Ефремов, как всегда, не стал обременять себя размышлениями. Он твёрдо решил,  что государя не только можно, но и нужно спасти из неволи,  избавить от лютой смерти.  Пусть нелегко вызволить императора из тюрьмы. А вот    отбить где -  либо на пересылке, дело хоть и  не пустяковое, но верное.



Мысли Рваного Уха казались Ивлеву абсолютно оторванными от жизни. Но, после поражения, собственная жизнь не представляла для него никакой ценности.  Егор согласился на эту авантюру, будучи уверен, что погибнет. Умереть за дело  государево  он был готов в любую минуту.



В Москву добрались под Рождество. Народ ёжился от морозов, ждал празднества и на двух прилично одетых господ особого внимания не обратил никто. По письменной рекомендации Филарета поселились у надёжного человека из староверов  и стали собирать сведения о  Пугачёве.



 Подкупили одного  из охранников тюрьмы. Он тут же рассказал всё, даже многое из того, чего  толком и не знал.
«Пугачёва, как и некоторых других  соратников, должны казнить десятого января, - объяснил служивый. -   На место  казни его повезут в клетке. Казнь будет проводиться на Болотной площади».



 За достоверность своих слов охранник готов был отвечать головой, ведь золотой, вшитый в складки одежды, не только приятно грел брюхо.  Пугачёв, как товарищ таких серьёзных и щедрых господ, вызвал у охранника даже какую – то симпатию.


План Ефремова; как всегда был необычайно прост. Надо, полагал  он, на перекрёстке, где конвой изменит направление движения, просто забросать  охрану бомбами. А на пути отступления Иван собирался разместить трое запряженных лошадьми саней разного вида. Это, наверняка, собьёт с толку преследователей. Меняя поочередно сани, можно выскочить из города, а затем через Москву – реку уйти по льду.



Было заготовлено изрядное количество бомб и пистолетов. Вечером девятого числа решили окончательно выверить по времени маршрут движения конвоя и пути отхода. Домой возвращались уже в темноте. Стоял трескучий мороз, завывал пронзительный ветер.



Как из-под земли на пути вырос конный разъезд.  Сомнения развеялись сразу – это была  засада. Кто – то предал их. Наверняка продажный тюремщик. Егор ещё не успел выхватить пистолет, как тугая петля аркана захлестнула тело. Иван выстрелил в упор и тут же вихрем метнулся в проход между домами.

* * *


Трое суток просидел Ивлев в тесной, тёмной конуре с голыми стенами  и крошечным, загороженным массивной железной решёткой окошком. На ногах его была тяжёлая, наглухо закованная цепь, прикрепленная к стене. В камере стоял ужасный холод. И, как ни пытался Егор согреться в груде брошенного в угол поверх соломы тряпья, заснуть ему не  удавалось. Разбитый и опустошенный, он потерял счёт времени и думал лишь о том, чтобы скорее всё кончилось. 



Вечером его повели на допрос. Войдя в жарко натопленное помещение, Ивлев тут же разомлел. Приятное тепло разлилось по телу. Он посмотрел по сторонам даже с некоторым любопытством.



Посредине огромного кабинета стоял   овальный дубовый стол, накрытый богатой красной скатертью с золотыми кистями. В шандалах и канделябрах ярко горели не меньше трёх десятков свечей. На столе лежала огромная, четыре аршина в длину, подробнейшая карта Российской империи. Стрелками разных цветов на ней было отмечено движение пугачёвских отрядов.


Рядом расположились аккуратно   разложенная  писчая бумага, карандаши, гусиные перья. Полы помещения покрывали мягкие персидские ковры.   В углу стояли  громадные часы саксонской работы, возвышающиеся почти до самого потолка. Всё убранство производило впечатление мощи и величия и, в общем – то, на это и было рассчитано.



За столом расположились пожилой генерал и молодой гвардейский капитан. Старик был весь в орденах, высокий, необычайно худой, с длинными, седыми волосами, строгий и чопорный. Он смотрел на Ивлева с досадой и нескрываемой жалостью.



Гвардеец же сразу  повёл себя дерзко и вызывающе. С пренебрежением, кивнув секретарю, съежившемуся с пером за ухом где – то с боку на краешке стола, капитан тут же начал допрос.



Он прекрасно понимал, что речь идёт лишь о соблюдение определённых формальностей. Ведь   большинство  дворян, попало   к самозванцу по принуждению или малодушию.  Все они  надеялись  на милость императрицы. Ивлев же осознанно изменил государыне.



- Сударь, - брюзжа слюной, кричал капитан, – вы нарушили присягу, предали престол, запятнали честь старинного и знатного рода. Ваша вина перед Отечеством безмерна  и я буду ходатайствовать…



Старый генерал понимающе смотрел на Егора своими влажными, бесцветными глазами. Он прожил долгую жизнь и много видел. Взлёт, падение и новый взлёт прибалтийского немца Бирона, на десять лет ставшего фактическим правителем  России. Загадочную смерть Петра  Третьего. Приход к власти ныне здравствующей государыни. В гвардейском мундире, с саблей в руке, верхом на коне ворвалась Екатерина  Вторая на российский престол – честолюбивая женщина из рода небогатых немецких князей. Так каково же в этом ряду место донского казака Емельяна Пугачёва?



Егор просто молчал. Нужны ли слова  этому наглому, самодовольному гвардейцу? Всё и так давно уже решено.
А на утро его отправили  в Секретную Комиссию. Он был слишком опасен для власть имущих.   Дворянин, ставший одним из предводителей взбунтовавшейся черни.



 В санях,  закованного в железо, под охраной небольшого  отряда Ивлева везли в Санкт-Петербург. Трещали крещенские морозы. Беспощадно дул, устрашая всё живое, обжигающий северный ветер.  Загоняя людей в тёплые избы, а зверей в норы и логовища. 



Егор давно смирился с тем, что плахи ему не избежать. Но что будет с тысячами тех, кто попал в плен  под Чёрным Яром? Как повезло   погибшим в бою! Боль поражения и злобная ненависть удержавшихся у власти победителей наводили его на мысль  о ничтожности человеческого  существования.   О торжестве несправедливости, как основополагающем законе мироздания.   О бессмысленности жизни вообще.



Он вспомнил Машеньку. Бедную, беззащитную Машеньку!  Господи, теперь уже никогда он не сможет увидеть свою любимую,   защитить,  пожалеть её.   
Ему стало страшно. Чтобы не завыть волком, Егор до боли сжал зубы, но горячие слёзы всё – таки хлынули из глаз. Почему, для чего он остался жив? Лучше бы его убили в бою. 



К вечеру мороз неожиданно спал, ветер стих. Конвой решил встретить Крещение на постоялом дворе и, как подобает православным, отметить его достойно. Арестованного пристроили в сенях, полагая, что большего он не заслужил.
 Егор прислонился к стене, почувствовав спиной,  тепло из избы, свернулся калачиком, уткнул нос в овчину. Он, наконец – то, согрелся, ощутил покой, смог на время забыться. Тело охватило дрёма.



Проснулся Ивлев оттого, что кто  - то несмело тормошил  его за плечо.
- Егор Нилыч, Егор Нилыч!
Ивлев открыл глаза, обвёл взглядом сени и в изумлении отпрянул. На него смотрело до боли знакомое лицо.
- Машенька! – растерянно пробормотал он.


 - Тсс! – прислонив к губам указательный палец, прошептал склонившийся над ним  солдат, - Егор Нилыч, Макар я, Машенькин брат. Бежать   надо, барин, пока пьяные все. В Секретную Комиссию везут вас, а оттуда живым не выбраться.


Егор, ещё не до конца сообразив, что же происходит, только и  ответил.
- Машенька, а где же Машенька?!
- Не время о том, поспешать   надобно, - удивляясь медлительности барина, несколько раздраженно проговорил  солдат, - я уже и лошадей заложил. Сейчас полночь, караул меняется к рассвету.   Пока они кинутся, мы далеко успеем уйти. А я вот и пистолеты приготовил.



Солдат строго и решительно взглянул в глаза Ивлева и добавил. 
- Ну, так  что, Егор Нилыч, бежим?
Был ли у Ивлева выбор? И он твёрдо ответил.
- Да!
- Сейчас я мигом сани – то подгоню, - тут же засуетился солдат, - порох  да  ружья    уж на месте!



Он быстро спустился к двери, открыл засов, выглянул наружу. И тут же что – то тяжелое опустилось на его голову. Небрежно пихнув потерявшего сознание  солдата   в сугроб, в избу ворвался юркий, необычайно подвижный мужичонка с двумя пистолетами в руках. Выхватив цепким, колючим взглядом из темноты Ивлева, он задорно произнёс.


- Егор Нилыч! За тобой я, отец родной. Больно соскучился. Без тебя дела ну никак не идут. Надо торопиться!   А то, не ровен час, не  к ночи будет сказано, возьмет, кто да ненароком и проснется. И что тогда прикажешь делать? Души христианские губить? А мне лишний грех почто? И так их, грехов – то, поделиться бы с кем!



Не прерывая монолога, мужичок засунул   пистолеты за пояс. Помогая закованному в кандалы и наручники Ивлеву встать, он по-хозяйски оценил железо.
- Да, украсили они тебя,   цепь – то знатная. Сразу видно – мастер делал. Ну, ничего, присмотрел я тут недалече кузню, лишь бы кузнец хоть малость на ногах стоял. Праздник – то на дворе великий, Крещение Господне. Ну да ладно, и позже отметим, грех небольшой.



- А служивого в живых оставлять нельзя, - чуть погодя добавил он, - очухается, шум поднимет. А нам это надо?
Обалдевший, растерявшийся Егор едва успевал следить за  событиями, обрушившимися на него словно снежная лавина.      



- Иван, никак ты, - с изумлением произнёс Ивлев, - не с неба ли свалился?
- Ну не совсем так, - важно, с чувством собственного достоинства, ответил казак, -  а впрочем…



- Ваня, -  осторожно, чтобы не зазвенело железо, выходя из сеней, сказал Ивлев, - солдатика с собой придётся взять. Брат это Машенькин. Нельзя его оставлять здесь, пропадёт. Загубят за  то, что такого арестанта упустил.
- Ну, чудеса, - почесал затылок Иван, - не было счастья, да несчастье помогло!

* * *


Кузнец в соседней деревне  оказался, как и  положено к случаю, мертвецки пьян. Но это вовсе не обеспокоило Ефремова. Он вытащил мастера за шиворот на мороз в одних портках. Пока кузнец приходил в себя,  Иван, не гнушаясь рукоприкладством, вкратце изъяснил ему суть дела.



- В общем, так, мил человек, времени у тебя ну прямо в обрез, а дел непочатый край. Ты уж сам решай, но  чтоб побыстрее, да поскладней вышло. Тут я тебе не советчик. А ежели, что не так, то у меня разговор завсегда короткий.



Рваное Ухо не двусмысленным  жестом показал мастеру, что ожидает того в случае нерасторопности или недобросовестности.  И дело тут же заспорилось в умелых, натруженных руках кузнеца.



- Куда же путь держать будем друзья – товарищи, - спросил Ивлев, встряхнув свободными руками и ногами.
Иван заломил шапку, заправил  за голенище плётку и безапелляционно заявил.
- В Польшу надо, на Ветку, а оттуда уже на Терек, к казакам. Да вот беда, бумаг у вас нет никаких.



- А я – то свои сохранил, - с чувством собственного превосходства добавил он и тут же уточнил, - но не велика беда, выправим бумаги.   На пути у нас город Ржев лежит. А там, известное дело, городской голова имеется. Вот с ним и поговорим! 

 * * *
 
   Ржевский городской голова, по уши погрязший в лихоимстве и казнокрадстве человек, был огромен и необычайно толст. Обвисшие седые усы, плешивая голова, двойной подбородок представляли собой картину разрушения  некогда крепкого, сильного мужчины, обезображенного слишком лёгкой и сытой жизнью. Он готов был с интересом выслушать заезжих гостей.   Ведь секретарь прямо намекнул, что  купцы из мест неблизких люди не только не  бедные, но и весьма щедрые.



Едва   прикрыв  дверь, секретарь тут же навострил прислонённое к щели ухо.  О чём это там господа хорошие толкуют?!  Иван поднёс пистолеты к ноздрям толстого набухшего носа чиновника и совершенно спокойно, даже как – то буднично, сказал.
- Так, дядя, две осечки подряд если и бывают, то лишь в бабушкиных сказках. Вот и думай!



В этот же миг Макар направил ствол в лицо  писаря.                Иван деловито продолжил.
- Государя   Петра Третьего Фёдоровича злодеи лютые сгубили. Защитника, отца родного, надёжу – светлое солнышко. Сам я с ним на Болотной площади прощался, прежде чем на плаху головушку свою царскую анпиратор положил.



Так вот,  мы верные слуги его и товарищи. И по нам виселица плачет. Ну да видит око, а зуб неймёт! В общем, бумаги нам справные нужны. Ну а как откажешься писать, то я тебе башку мигом срублю. Но не хочу грех  на душу брать.  И так их накопилось, грехов – то, жаль поделиться не с кем!



Городской голова, не собиравшийся прерывать чаепития даже по случаю приёма посетителей, чуть было не захлебнулся и уронил дорогое фарфоровое блюдце. От страха он вытаращил глаза и дрожащими руками зачем – то хлопнул себя по жирным лоснящимся щекам.



- Да ты я вижу, дядя, струсил, - добродушно улыбнулся Ефремов, - вот и ладно. Ну и приказывай писарю. А печать с пуза снимай. Без печати бумажка, она чего стоит? Тьфу ты!  А так и посмотреть приятно – документ!



С этими словами он двумя длинными, упругими прыжками подскочил к двери, резко толкнул её и тут же приволок за шиворот ошарашенного, оглушенного ударом двери секретаря.
- Садись здесь, бездельник, не отвлекай господ от дела, - назидательно произнёс Иван и, повернувшись к городскому голове, дружелюбно спросил, - так на чём мы остановились?



Заполучив бумаги на имя купцов, спешащих в Витебск по торговым делам, Иван бегло взглянул на них, всё же как – то неловко перед людьми за свою   неграмотность,  и тут же вручил Ивлеву на ревизию. Строго посмотрев на  чиновника, он серьёзно заметил.
- Много вашего брата я за последний год перевешал. Но то по воле государевой. А так я смирный, живи пока!



Затем, улыбнувшись почти по – детски, Рваное Ухо дружески хлопнул городского голову по плечу и уж совсем миролюбиво добавил.
- Ты того, шум – то не  поднимай, себе дороже выйдет. Ведь ежели оказия, какая, объясняй потом, что бумаги эти злодеям – разбойникам   не продавал. Вот и мотай на ус! А чай – то совсем остыл,  это ж надо, ну прямо беда.



Сверкнув глазами, Иван грозно взглянул на писаря и гаркнул.
- Чего расселся, каналья!  Видишь, барин потчевать желают.  А ну   быстро  к самовару, ужо я тебя.



- Ладно, господа, - замыкая отступление, закончил беседу Ефремов, - с вами, как говориться хорошо, а без вас ещё лучше. Прощайте, дела у нас неотложные. Будьте здоровы, Бог  вам в помощь!
 

* * *
               

Страшная весть о том, что Машенька наложила на себя руки,  парализовала Ивлева. После разгрома пугачёвцев у него ещё оставалась надежда на любовь. Но теперь жизнь окончательно потеряла смысл. В ней   уже не было прошлого и никогда не будет будущего.



В тот же день, когда стремянный Силантий, получив последнее напутствие от Нила Прохоровича, повёз ненаглядное чадо в Казань на службу государеву, Машенька утопилась в пруду. Она надела на шею тяжелый камень и тихо, так, чтобы никто не  заметил, вошла в воду.



Плакали все. Говорят, будто видели, что и барин, Нил Прохорович, прослезился.   Он строго – настрого запретил сообщать Егорке в полк, дабы глупостей, каких не наделал.
 



Ивлев почти  ничего не ел,  постоянно молчал.   Лишь односложно отвечая на вопросы,  он всё время кутался в доху, пряча в ворот заплаканное лицо.   Невыносимая боль   клокотала внутри,  причиняя неимоверные страдания.
Друзья   понимали - только время сможет вылечить его.