Девушка без лица с не голубыми глазами

                                              Владимиру Сухорукову

– Если будешь зевать, то так и напишу с открытым ртом.
– Это любопытно. А были ли картины с зевающими персонажами?
– Конечно. У Дега, например.
– Автопортрет?
– Темнота! Картина с гладильщицами. А ты зеваешь и без утюга... Точно! Тебя надо занять чем-то... Возьми на столике рисунки. Посмотри, пока я работаю над твоей физиономией.
Я встал, подошёл к столу и сгрёб целую пачку цветных набросков. Потом опять устроился на насиженном, определённом художником для натурщика месте.
После смерти родителей Вовка одну из комнат оборудовал под мастерскую. Тоже мне, «мастерская»! Художник тут демонстрирует всего три картины и те на стене. Маленькая с разноцветным словом «no»  (изображены оттенки причин отрицания). Небольшой вертикальный сплошь зелёный пейзаж с лесной дорожкой, по которой двигалась изображённая гениальным алым мазком женщина (на обороте я начертал фломастером «en marchant», но Вовка об этом ещё не знал). Третья – относительно большая, по сравнению с остальными, картина девушки.
Она сидит на краешке стула посреди комнаты (той самой, где я сейчас; некоторые детали придуманы; например, роскошный стул рококо; даже не стул, а кресло царицы). Прекрасная фигурка. Белый брючный костюм. Даже моему непрофессиональному взгляду на картине заметно нарушение перспективы. Но оно создаёт удивительный эффект:  девушка кажется объёмной, зрительно она к созерцателю ближе, чем окружающее её пространство. Но у неё нет лица. По белой грунтовке овала – редкие карандашные росчерки.
Все три картины я уже видел не раз. Остальные Вовка хранил за ширмой под холстиной от пыли... На «недописанный» портрет почему-то хотелось смотреть и смотреть. Я сбросил наваждение скепсисом: на картине девушки без лица не хватает картины девушки без лица. И сразу стало скучно. Я чуть было не зевнул, но Вовка постучал карандашом, а потом почесал им залысину. Намёк мною понят, придётся взглянуть на листы с набросками.
Сверху – несколько однотипных акварелей: летний солнечный день, море, облака и берег с каменными обвалами. Я перебирал рисунки, но не видел ничего особенного. Сюжеты? Детали? Да, они менялись. Неужели здесь важны лишь оттенки моря и неба? Действительно, вода любых цветов, но не синего. Небо тоже не голубое... А радуга на одном из рисунков трёхцветная: зелёная, красная и пурпурная! Что за блажь?
– Стоп! – заорал Вовка и сорвал лист с прежним наброском. – Поймал! Не двигайся!
Да, меня удивили краски.
– Море неправильного цвета!
– Виноцветное! – торжественно провозгласил художник, продолжая смело водить по бумаге карандашом. Поймал раж!
Я не понял, но решил посмотреть и другие рисунки. На них – люди: сильные, красивые... Вовка любит мощь телес. Даже больше, чем Дейнека. Да это греческие боги и герои! На одном из них явно Зевс с рыжими бровями наливал из кувшина зелёный мёд. На другом Артемида пасла фиолетовых овец.
– Ты вроде не дальтоник...
Вовка рассмеялся. Он высовывался полным телом из-за мольберта и снова прятался.
– К чему эти странные цвета? – и тут я вспомнил, что один художник, кажется, Мунк, нарисовал красное небо, потому что оно таким и было. Кажется, тогда взорвался Кракатау! Но в последнее время вроде катаклизмов не было.
– Это для Гомера. Это у него море виноцветное. – И пояснил: – Иллюстрации.
– «Виноцветное» – это жёлтое, как у тебя? Не синее?
– Ну да... Белое вино... Греки в него добавляли мёд, молоко, мяту... И даже золу... Не синьку...
– Но ведь море и небо на самом деле синие!
– Или зелёные... Или грязные...
Наверное, он прав. А греки тоже правы? Или всё у них не так? Нужно, наконец, дочитать «Одиссею».
– Древние греки нынешним словом «синий» описывали белокурые волосы Гектора. И огненные брови Зевса.
Я смотрел на рисунки теперь иначе.
– Их философы признавали четыре базовых цвета: жёлтый, красный, белый и чёрный.
– Подозреваю, что это не ты, а греки были дальтониками.
– Ха! Греки! Японский иероглиф «ярко-синий» – это цвет молодой листвы.
– Хорошо, что русские...
– У славян «синий» означал «сияющий»! Это цвет молнии! Человек развивался... и цветовосприятие изменялось.
– Это было давным давно. Это уже лингвистика.
– У нас цветовосприятие тоже нестабильно, – гнул своё Вовка.
– Но я же чётко вижу, что море ты нарисовал жёлтым!
– Там не жёлтый. Там море красок. – Вовка оторвался от рисунка и смотрел на меня. – Мозг ожидает шаблонов полезных вещей. Какой прок Гомеру от синего неба? Никакой пользы! Вот синего и не существовало. А бронзовое как клинок море опасно.
– Гомер был слепым!
– Клевета на его зрячие глаза!
Мы рассмеялись.
И тут Вовка откнопил лист и хромая подошёл ко мне. Его хромота – из детства. Его мама часто рассказывала семейную историю: в детстве Вовка упал с геодезической вышки и покалечился. Из-за уродства и его неудачи на амурном фронте. Отсюда и неразделённая любовь к девушке без лица. Никто из нас – его друзей – её никогда вживую не видел. И мы считали её просто мечтой.
Я потянулся к рисунку, и Вовка вложил его мне в руки..
А там он изобразил моё недоумение. Ну что ж. Ловко! Класс!
Вовка засопел, ему понравилась моя реакция. Нужно его охолонить.
– Я думал, что ты и мне не нарисуешь какую-нибудь деталь. Нос, например, – и я кивнул на портрет девушки.
Он взглянул на полотно, поняв намёк, и натянуто улыбнулся. Потом сказал уже не назидательно:
– Взгляд каждого на вселенную очень ограничен. – И добавил с болью: – Там, где ты видишь белое пятно, там я вижу...
– Только не надо называть имён киношных голубоглазых красавиц, которых ты соблазнил и подло бросил!
– Как хочешь.
– О нет! Синего ведь не существует! Глаза у покинутых киноактрис не голубые, а жёлтые, как у греческих богинь и кошек!
– Может быть и такое. Но я продолжу. Там, где ты видишь лишь белое пятно, там я вижу только пустоту... – и он заковылял по комнате. – Чаю хочешь? – Он явно потерял интерес к рисунку, который я держал в руках.

Сентябрь 2022