Там, где пурга

                Из книги Марса Ягудина «ТАЙНИК», 2002 год

                Твоё место проживания мнимое, его нет на карте. Сообщи,
                пожалуйста, свои координаты. (Из письма друга)

                Простим угрюмство – разве это
                Сокрытый двигатель его? (Ал. Блок)


На улице весна. Поёт, танцует, стараясь как можно громче заявить о себе, каждое мгновение жизни. А нам ещё полтора часа клевать носом на лекции по научному коммунизму. Я только представил эту картину, до того стало не по себе, аж живот заболел. «Как же мне убежать отсюда? – подумал я, оглядываясь по сторонам. – А-а, вот же он! А я ищу его, пропади он пропадом!»

Тот, кого я так неистово ругаю – мой лучший друг Руслан. Если меня друзья сравнивают с Дон Кихотом, он чем-то напоминает мне Пьера Безухова. Его отливающие червонным золотом волосы, высокий рост и богатырское сложение, манера ходить не спеша, крупными шагами – всё это, мне кажется, вызывает у девушек такой интерес, что они неосознанно начинают вести себя так, чтобы как можно чаще оказываться в поле его зрения. Сам же он успешно создаёт у них иллюзию, что ему на всё в жизни наплевать. В начале нашего знакомства с ним я тоже думал, что это и есть его истинное лицо…

Пробравшись сквозь толпу студентов, я приблизился к другу, задумавшемуся у окна, и заговорщицким голосом говорю:
– Кстати, через полчаса начинается фильм…
– А-а, Женя!.. Какой ещё фильм? – спрашивает он.

Я называю. В ответ ноль реакции. Будто и не было этого разговора, он продолжает равнодушно смотреть поверх меня в окно, куда-то вдаль. Я жду. Постояв так минуту, он, всё так же не меняя позы и выражения лица, резко говорит: «Пошли!»

И вот мы, купив билеты, в ожидании начала фильма ходим кругами по скверу кинотеатра «Родина». То ли под влиянием пробуждающейся природы, то ли от кипящих в нас молодых сил, мы настроены на мажорный лад.

– Я влюблён! – восклицает вдруг Руслан.
– Уже? – говорю я с иронией в голосе. – В кого же, если не секрет?
– Вон сидит девушка в синем пальто, видишь? Уже пять минут хожу в неё влюблённый.

Я от души смеюсь. А он, вполне серьёзно:
– А что, вдруг фильм окажется хреновым. Останется хотя бы воспоминание о пятиминутной любви перед фильмом. Я всегда так делаю, и тебе советую.

Конечно, я тоже молодой человек, как и он, не могу равнодушно смотреть на красивых девушек. Но я вслух об этом не говорю даже другу, и откровенность друга меня удивляет, восхищает, будто я сделал открытие какое-то.

Мы садимся на скамью, согретую весенним солнцем. Руслан продолжает смотреть на свою «возлюбленную». Она, кажется, почувствовала, что он смотрит на неё. Мельком взглянув в нашу сторону, опустила голову, и вьющиеся волосы закрыли ей лицо.

Мимо нас грациозным шагом проходит стройная девушка. Руслан, кладя руку мне на плечо, шепчет: «Вот! Красивая девушка! Влюбись быстрее!»

Я так и покатился со смеху. А девушка, которую я, к сожалению, не успел даже толком рассмотреть, скрылась из виду…

Воспоминания, воспоминания… Они нахлынули на меня подобно таёжной метели, разбушевавшейся за окном. Когда же это всё было? Кажется, что целая вечность прошла. А ведь между тем миром, в котором возможно было всё, и этим, полным отчаяния и тоски одиночества, пролегли всего лишь несколько месяцев.

Вы ещё долгие годы, а может и до конца дней своих, вспоминая это прекрасное прошлое, будете рыдать, потому что вы потеряли самое дорогое – кусочек жизни. Вы вспомните всё, даже блестящую каплю дождя на кончике носа вашего друга. Вы представите эту дрожащую каплю так ясно, что захотите потрогать её руками, и у вас закружится голова от невозможности сделать это. Вы захотите встать перед другом на колени, извиниться за свои жестокие слова во время давнего спора, но и этого не сможете сделать. Захотите сказать «Люблю» той, по которой сходили с ума, не смея даже приблизиться к ней, но упущенное когда-то мгновение также не сможете вернуть. Вот тогда-то вы и поймёте, что для вас значило то, к чему в своё время относились так легко. Вам казалось, что это ещё не жизнь, что вы ещё только играете в неё. Оказалось, это и была настоящая жизнь. Потом вас поработят: или нелюбимая работа, или ревнивая жена, или собственные ваши привычки и пристрастия.

Мои мысли прервала открывшаяся в этот момент дверь дома. В клубах холодного тумана появилась девушка с почтой в руке. Она была такая весёлая, раскрасневшаяся, будто только что вырвалась из объятий кружившего её в сумасшедшем танце кавалера.

Протягивая мне письмо, она спросила: «А бабушка дома?» Из-за ширмы откликнулась хозяйка: «Тебе что, Наташка, дома не сидится? Метель-то какая!» Гостья, не снимая валенок, прошла за ширму, и женщины начали о чём-то перешёптываться. Мне хочется думать, что девушка задержалась не из-за того, что у неё какое-то дело к бабушке, а тайное желание подольше побыть рядом со мной движет ею. Мечты, мечты… Скорее, хочет согреться, прежде чем опять нырнуть в стужу и ветер.

Тут я бросаю взгляд на обратный адрес письма. И мир сразу становится светлее! Это же письмо от моего друга Руслана! «Который никогда в жизни писем не писал, и не будет писать», – думаю я в духе нашей с ним манеры общения, открывая конверт.

Вообще-то мы и не собирались переписываться, были уверены, что будем работать вместе. По окончании института нас, новоиспечённых педагогов, распределяли по школам республики. В некоторые так называемые «медвежьи углы» никто не хотел ехать, – девушки даже плакали, умоляя комиссию не отправлять их туда. Мы с другом зашли вместе, и он, будучи заядлым охотником и рыболовом, попросил отправить нас туда, где есть лес, чтобы охотиться, и река, чтобы рыбачить. Члены комиссии так обрадовались, как выяснилось потом, нашему героизму, что предложили на выбор три района. Взглянув на карту, мы выбрали самый дальний. До райцентра потом добирались на теплоходе двое суток. А здесь нас «обрадовали», заявив, что два молодых специалиста в одну школу многовато будет. Так пролегли между нами более ста километров таёжного бездорожья.
Всё это мгновенно, как в быстром кино, промелькнуло в моей голове, пока я открывал конверт.

«Здравствуй, Женя! – писал друг мой своим размашистым, вольным почерком. – Как ты доехал, не замёрз? (В зимние каникулы мы с ним встретились в райцентре на семинаре, затем каждый поехал в свою деревню). Я доехал нормально. Правда, открытая машина попалась. Чуть не превратился в сосульку, пока ехал. Но ничего, приехал, оттаял. Без особых последствий, лишь «форсунки» не работают.

Как у тебя второе полугодие началось? Я продолжаю ругаться и начал уже чувствовать себя в коллективе одиноким. Мне кажется, здесь уважают лишь того, кто умеет красиво говорить. Главное язык, а потом зубы. Голову и руки иметь необязательно. Как видишь, я уже познал «свою» истину и при желании смог бы достичь больших успехов. Но этого желания почему-то нет, чему я очень рад.

Жизнь моя – сплошные страдания. Страдаю от недостатка книг, от нехватки сухих дров (следовательно от холода), от тупости десятиклассников и некоторых учителей… Ах, чуть не забыл, ещё от одного алкоголика и от отсутствия хороших девчонок. Страданий много, и я умер бы или сошёл с ума, если бы не мой врождённый юмор. Если бы умер, тоже неплохо: Бог милостив, он простил бы мои маленькие грешки, и я попал бы в рай. Сошёл бы с ума, ещё лучше: дуракам легче живётся.

Женя, вопрос о смысле жизни я тоже задал себе давно. Ты правильно заметил во время нашего разговора, что жизнь складывается из мелких повседневных забот, как вещество из атомов. Только мы часто ошибаемся в том, что привыкаем к этим заботам и начинаем относиться к ним с пренебрежением. А надо бы видеть в них что-то необычное, хорошее и нужное для людей. Но это, конечно, зависит от принципов и идеалов каждого… Прости, что обратил твоё внимание на это.

Пиши мне почаще. Я тоже буду писать. В другой раз напишу письмо подлиннее и поумнее. До свидания, дорогой. Твой Руслан, пос. Озерки».

Значит, не я один так мучаюсь, была первая мысль, когда я дочитал письмо, отчего стало чуть легче. Наташа, почтальон, ушла, так и не дождавшись от меня хотя бы намёка, что я заметил её. Впрочем, откуда я знаю, какие у неё мысли в голове. Сколько раз я уже обжигался, не угадывая смысла того или иного девичьего взгляда, тех или иных её слов. Наташа так холодно попрощалась со мной, что я почувствовал себя виноватым.

Но я с собой ещё не разобрался. Позади у меня полгода ошибок, неудач и разочарований. И никакого просвета впереди. Как же я докатился до жизни такой? Где я допустил ошибку? Есть ли выход из этого тупика? Эти и другие проклятые вопросы заслоняют от меня все радости жизни. Письмо друга лишь на время рассеяло их.

Пурга над тайгой всё усиливалась. Окна дома уже наполовину занесены снегом. Бабушка, вздыхая, взяла в руки совок и кочергу и начала выгребать из печи горячие угли и перекладывать их в чугунок. Угли там, плотно закрытые крышкой, без доступа кислорода в скором времени остынут и почернеют, хотя в них ещё останется немало нерастраченной энергии.

А ведь после вручения нам дипломов, какая была уверенность, что теперь-то уж мы сами хозяева своей жизни, что мы достигнем всего, о чём мечтали, будем «сеять разумное, доброе, вечное». Жизнь представлялась как продолжение весёлых студенческих дней. Ученики мыслились послушными, грамотными, талантливыми…

А когда произошла реальная встреча с ними, мне стыдно было с кем бы то ни было делиться своими проблемами, так как думалось, что я сам виноват во всём, что происходит со мной. Мои сомнения, отчаяние, бессонные ночи оставалось терпеть только страницам дневника.

«Кажется, я сел за руль машины, не зная её устройства. Сегодня я в своём классе хотел провести беседу о дружбе, но моя идея столкнулась с их чересчур весёлым настроением, а я к этому не был готов».

«Сегодня в десятом классе, когда все ученики склонились над тетрадями, засмотрелся на одну девушку, но вовремя отвёл взгляд. Кажется, никто не заметил, но не надо больше так делать».

«Если ученик понял, в глазах его вспыхивают искорки, если нет, он сидит, понурив голову, будто виноват перед кем-то», – сказала сегодня учительница биологии, лучший, мне кажется, педагог этой школы.

«Или я не на своём месте, или работа учителя от любого, кто бы он ни был, требует колоссального нервного напряжения».

«Ах, эти красивые ученицы! Это кувшинки на стоячей воде. Если бы не они, не было бы смысла вообще ходить в школу».

«Боюсь идти на урок. Теряюсь перед слишком бойкими и острыми на язык учениками. А всё-таки они чудной народ! То о них впору думать: «Ну чем не обезьяны?» То кто-нибудь из них заинтересуется стоящим в моём кабинете телескопом, и мы с ним долго и всерьёз обсуждаем, может ли на Марсе быть жизнь».

«Не поддаваться заразительному смеху девятого класса! Я должен научиться управлять внешним проявлением своих эмоций, или ученики будут управлять мной».

«Медленно иду в школу. И вдруг… Просыпаюсь от своих мыслей и попадаю в сон. Вокруг меня голубые снега, голубые дома, голубые заиндевевшие деревья. Будто все они искупались в голубом небе… Как же я не заметил, что наступила уже зима?»

«Одни меня переоценивают, другие недооценивают. Девушки, мне кажется, явно недооценивают».

«Думается, учитель на уроке не методом каким-то, а больше собой, своим шармом, личным влиянием, авторитетом заставляет работать учеников. Должно быть доверие к учителю, иначе никакие методы не работают».

«Сижу и смотрю, как кипит чайник на плите. Если бы он сейчас взорвался, я бы и бровью не повёл. В каком-то чокнутом состоянии находишься после семи проведённых в школе уроков».

«Я, подобно слепому котёнку, брошенному в бурные воды океана, барахтаюсь, не зная покоя ни днём, ни ночью. Работа, по моим понятиям, должна давать человеку ощущение полноты жизни. Мне же моя работа лишь крылья подрезает».

Дочитав до этой записи, я отложил дневник и начал писать письмо другу. От последнего шага в пропасть меня спасают пока книги, дневник, несколько учениц и письма друзей. На этот раз я описал другу постыдный случай, который недавно произошёл со мной в школе.

Идёт урок в шестом классе. Время от времени я вынужден прерваться, чтобы добиться тишины. Особенно мешает мне один мальчик. Ученики называют его только по прозвищу – Скунс. Когда я пишу на доске, он, едко улыбаясь, показывает на меня пальцем. Как только я оборачиваюсь, становится глупо-серьёзным, выражая рабскую покорность. Откуда это у него? Мне кажется, родители бьют его.

Вот закончился урок, ученики направляются к выходу. Но тут дверь захлопывается, и девчата не могут открыть её. Пробуют мальчики – успех тот же. Тогда я отстраняю учащихся и довольно сильно толкаю дверь. Она приоткрывается, и я успеваю заметить в щель кисло-насмешливую рожу Скунса. Я вспыхиваю, и в бешенстве ударяю дверь ногой. Она распахивается настежь, представив нашим взорам бегущего к выходу Скунса. Почему-то я побежал за ним, а за мной весь класс. Догнал его в школьном дворе и хотел уже схватить, как вдруг он лёг к моим ногам. И я, споткнувшись, упал. А он встал и побежал дальше. Подбежавшие дети помогли собрать рассыпавшиеся по снегу классный журнал, тетради и книги. От стыда и позора я не знал, куда девать глаза. У меня страшно билось сердце и лёгким не хватало воздуха. Я не знаю, что бы сделал с ним, если бы он мне попался. «После этого я уже как учитель умер, похороны состоятся тридцать первого мая», – написал я другу.

Через неделю на моё письмо пришёл ответ. «Женя! У меня никак не укладывается в голове, что ты и дети могли враждовать, – писал друг. – Дорогой мой, детей нужно только любить. Любовь к детям никогда не бывает безответной. Их нужно понимать, учитывать влияние на их души той среды, в которой они живут. А ты сдался, сдрейфил, отступил… От тебя я этого не ожидал. Работа не волк, её бояться нечего!..»

В дальнейшем я искренне пытался следовать советам друга, перешёл в другую школу, чтобы начать с чистого листа. Работал учителем ещё три года. А всё-таки потом в дневнике моём появилась запись, поставившая точку на этом пути: «Четыре года работы в школе вычеркнуть как неудавшиеся».