I have a Dream

I

Большой теннис в моём позднем СССР не водился. Озеров и Метревели были легендами палеолита, и я сочувствовал Андрею Чеснокову. Выглядело это так: в финале радио или теленовостей мне скупо сообщат, что он вышел или не вышел в очередной круг второстепенного турнира. Шансов выиграть один из четырёх турниров Большого Шлема (США, Англия, Франция, Австралия) у Андрея не было. Это неважно. Главное, что такой теннисист существует.

Во второй половине 80-х начались трансляции по советскому ТВ. Хулиган Джон Макинрой, вечно переговаривающийся с судьями, схожий с ним Джимми Коннорс, идеальный атлет Иван Лендл, а чуть позже – красавчик Андре Агасси. Но я интуитивно ощущал, что всё это не то. Сага «Лендл пытается выиграть Уимблдон», как слабая беллетристика, предсказывала один и тот же финал: чех так и не возьмёт недостающий в его коллекции турнир Большого Шлема. И дело не только в неудобном для его стиля травяном покрытии. Слишком правильный парень. Без той божией искры, которую иногда беспомощно именуют «харизмой». При всём том, безусловно, мастер огромного таланта. Но ведь случается так, что и таланты не вдохновляют? А харизматикам недостаёт холодного мастерства.

Ещё как случается. Сплошь и рядом. Проза спорта. И первого среди равных в мировом теннисе нет, и не предвидится. Отсутствие постоянного гегемона хорошо для любой игры, в этом часть секрета неизменной привлекательности НХЛ – любая из 32-х команд однажды способна выиграть Кубок Стэнли, вне разделения на географию и традиции.

Плохо это для любителей масштабных историй, именующихся на литературном сленге эпиками. Ищешь фигуру, определившую развитие игры, и не находишь. Россыпь больших талантов, но без гениальности. Или – сюжет до слёз, о победе Горана Иванишевича на Уимблдоне аккурат перед уходом из тенниса.

Великолепная история. Но это – джек-пот, разовое счастье. Случившееся благодаря вере и, подозреваю, неизвестной нам музе.


II

А теперь перенесёмся во вторую половину 2000-х. Швейцарец Роджер Федерер уже невероятно крут – первая ракетка мира, коллекция титулов Большого Шлема. Ради удовольствия в отпуске он приходит на тренировку футбольного клуба «Базель». Игроки жмут руку и фотографируются. Роджер привычно смущён. А потом просит разрешения принять участие в тренировке с мячом.

Минут 40 спустя парни из Базеля ошеломлённо рассказывают, что Роджер выбрал не тот вид спорта. У любителя, который иногда гонял мячик с друзьями, интеллект профессионала, очень приличная техника и поставленный удар.

Это случается. Но только с гениями. Которые не мыслят себя вне игрового процесса – и Федерер, позволь ему здоровье, был готов выходить на корт хоть до 50-ти. И собранные ранее титулы с его неправдоподобной статистикой побед для него вторичны. Настоящее – это то, что произойдёт сейчас, с первым ударом ракетки.

Восприятие, несвойственное менталитету одной из самых тихих и благополучных стран мира. Нам понятны соотечественники, выбирающиеся в большой спорт из полунищей провинции с бесконечными аскезами. Или амбициозные американцы, которые заработав своим трудом миллион, сразу же мечтают о двух. Но не благополучные европейцы, в семьях которых сплошь адвокаты, банкиры или айтишники, а на вершины профессионального спорта чаще всего отчаянно карабкаются дети из совсем бедных семей, большей частью эмигрантов первого поколения. Но не внешне скромный парень с биографией Федерера.

Увы. Долголетие библейского Адама нам никто не обещал. Федерер, при всех травмах и операциях, оставался топ-игроком неправдоподобно долго. Ближе к 30-ти у теннисистов забиваются мышцы, теряются скорость реакции и эластичность. Роджер застал минимум три поколения мастеров разных эпох, и за 24 года игры приучил всех к тому, что подлинный король на корте лишь один.

С этими гуманитарными эпитетами соглашаются и любители холодной статистики. 20 побед в турнирах Большого Шлема. Вообразите себе человека, который 5 лет подряд выигрывает их все, если суммировать его титулы. Все иные – одарённая, но массовка. Соавторы. Ассистенты.

И это не стыдно, рядом с гением.


III

Федерера я искренне ненавидел во время матча лишь раз в жизни, когда он играл полуфинал Большого Шлема в январе 2005-го в Австралии против нашего Марата Сафина. Это был последний пик Марата. Шагнув на корт с правильной ноги и посвятив себя игре без остатка, Сафин мог сыграть вничью хоть с господом Богом. Федерер угодил именно под тот ком, который именуется «русские, наконец, запрягли и покатили!».

Я и сейчас не припоминаю более драматичного матча, чем то лобовое столкновение. 5 сетов и бесконечные тай-брейки. Публика, ближе к началу второго часа схватки полностью утратившая привычную респектабельность теннисных болельщиков. Сафин дожимает, и в глубине души Федерер осознаёт, что это не его вечер. Но не сдаётся и тащит безнадёжные мячи.

Зачем ему это надо, в один из лучших дней жизни талантливого, но нестабильного соперника? Он ведь уже к тому моменту выиграл почти всё, и впереди 17 лет карьеры.

Но швейцарец бьётся и тихо улыбается публике в паузах. При всём роскошном в тот вечер теннисе Сафина он опять склонил её на свою сторону. И проиграв, не выразил на лице адские муки Лендла или ощущение неминуемого скандала с судьями Макинроя. Подошёл к Марату с улыбкой, крепко пожал руку и пожелал удачи в финале. Раз уж он на время оставляет свой трон, пускай наместник правит достойно.

Это ненадолго. До следующего турнира. С уязвлённым предыдущей неудачей Федерером играть почти невозможно.

Да и не нужно. Он такой один, и всем, кто любит теннис, бесконечно повезло видеть его вживую или по ТВ, заплатив смехотворные копейки (билеты или трансляции) за четверть века превращения аристократичной игры в искусство.

«Теннис обошелся со мной более великодушно, чем я когда-либо мог мечтать», написал Роджер в недавнем прощальном письме. «А началось всё с того, что однажды, ещё ребёнком, увидев эту игру, я начал мечтать».

Сначала – мечтать. И только потом – тренироваться. Вот вам некнижный духовный закон. I have a Dream.