Alma mater rudolphina

               

     В  совсем ещё недавние времена представлялось, что многодесятилетнее затворничество, тщательно охраняемое железной занавесочкой, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не заглянул за неё и не увидел, как здесь хорошо, или, что ещё губительнее, никто не выглянул из-за занавесочки и не увидел, как там скверно,  закончилось навеки. Как произошёл этот недосмотр и  охрана дала осечку,  нам неведомо, но в один миг  из-за занавесочки повалил любопытный, жадный до знаний и впечатлений люд.
    К счастью, всё вскоре вернулось на круги своя, и жизнь покатилась в прежнем формате. Плотно подоткнув   со всех сторон занавесочку, находясь в десятилетиями-привычной обстановке, ощущаешь заметно обострившиеся, детально воскрешаемые и нагло встающие перед глазами воспоминания, которыми нет-нет да и захочется поделиться. Слава богу, которого, видимо, всё-таки нет, есть с кем. С вами, например…
     Да, я была в Австрии. Но лишь сегодня осознала, что целых три раза. И каждый раз, что со мной происходит постоянно, как в первый раз!
     Итак, впервые это было во время недельного пребывания в дивной Праге. Кстати, это что же? Теперь после упоминания каждого европейского города, а их много, которые удалось  -- теперь уже надо говорить «посчастливилось» --  посетить,  буду восклицать: «Ах, Прага!» (читай: Лондон, Париж, Стокгольм, Ницца, да мало ли… )? Не очень дразню? Нет? Тогда продолжим…
     Микроавтобус быстро доставил нас в австрийскую столицу, где была экскурсия по городу  и немного свободного времени. Как ни странно, ощущение осталось просто отталкивающее. В прямом смысле слова. Белоснежная? – Да.  Величественная – да, роскошная – да. Но ледяная, холодная, помыкающая тобой. Но красавица – этого не отнять. Интересно, что когда те, кто не поехали,  расспрашивали возвратившуюся малую часть группы, побывавшую в Вене, ответ был одинаковый.  Все говорили: « Да, красивая. Но не Прага.»  И это была чистая правда. Хотя за Вену обидно.
     Прошло несколько благословенных лет  и захотелось загладить обиду, нанесённую великому городу.  Исхитрилась отпочковаться от группы и провести самостоятельно в Вене два-три дня. И тут мы навсегда полюбили друг друга. Не вылезала из музеев, любимого Кунст Хисторишес Музеума, аналога нашего Эрмитажа. Очень жаль прерываться, но если углублюсь во впечатления и перечисления всего, вызвавшего бури восторга: Хофбург, Шёнбрунн, Баден и всё-всё-всё, то никогда не доберусь до заявленной темы. Хотя всё равно жаль…
      Третья поездка вообще  была что-то! К тому времени уже и по-немецки балакала, да и компьютерная организация поездки всё упростила. А если спросите, чего ради опять туда махнула, ответ будет удивительно прост – посетить всемирную выставку полотен Питера Брейгеля-Старшего. Благодаря дочери, всё на руках: входной билет на выставку, куда с улицы вообще не попадёшь, четырёхзвёздочный номер в отеле на Грабене, билет на концерт в Золотом зале филармонии, аналогичный тому, которым оркестр ежегодно угощает весь мир в первое утро нового года, исполняя вальсы Штрауса. Плюс практика общения на языках и, если не хватало немецкого, мог выручить  английский или французский.
     Но это всё присказка.  А сказка будет впереди. 
     Так уж повелось с давних счастливых пор, что если в посещаемом городе  был университет, я должна была подойти   и взглянуть на него, оглядеть входящих-выходящих универсантов, впитать его архитектуру и постараться почувствовать дух. Всего этого сделать в первый приезд в Вену не удалось, так как  проезжая в автобусе по Рингштрассе, гид лишь упомянула его, махнув в его сторону рукой. Ну, ещё одно величественное, внушительно-монументальное здание неподалёку от Ратуши и Парламента  -- не чета нашему, питерскому, казалось бы тоже имперско-столичному университету. 

      Во второй приезд посчастливилось жить поблизости, а главное – хватило храбрости переступить его порог. Вы не поверите, но страх был огромен: мало того, что само здание приземляет тебя настолько, что чувствуешь себя пёрышком, так опасаешься, имея домашний опыт,  что не пустят в калашный ряд.
Но раз надумала, целенаправленно пришла, деваться некуда. Здание,  построенное в 70-х гг. 19 века архитектором Ферстелем в стиле итальянского Ренессанса, органично вписывается в приподнятую тональность всей Рингштрассе.
      С дрожью в коленках поднимаюсь по широкой каменной лестнице, ведущей к главному входу.  Подхожу к дверям, толкаю и оказываюсь в просторном безлюдном вестибюле. Всё, если не в шоколаде, то уж точно, в мраморе --  пол  и высоченные стены. В холле  довольно сумрачно, хотя в отдалённом конце его виднеются три гигантских венецианских окна.
     Стою не шелохнувшись,  тревожно поглядываю по сторонам в ожидании привычного окрика типа «Куда прёшь?». Справа, в глубине холла тянется застеклённая стойка, за которой виднеется человек. Робко  так, робко приближаюсь к окошечку, спрашиваю, можно ли войти. Удивлена отсутствием уже ставшего у нас привычным мерзкого, унизительного турникета со стоящим рядом в придачу охранником – а вдруг ты попытаешься прорваться в альму, которая матер. Утвердительного кивка дежурного мне мало: он как-то не вселяет достаточной уверенности. Второй вопрос  «КАК  ДАЛЕКО я могу пройти?»  вызывает на его лице заметное недоумение. «Да идите куда угодно»,-- улыбаясь, отвечает он.  Ну вот,  наконец, дорвалась, хоть и боязно по-прежнему: уж больно всё крупноразмерно.
     Первое, что привлекло внимание, оказалось слева. Небольшая платформа, на которой  штук десять-пятнадцать фотографий европейсколицых, осанистых,  зреловозрастных мужчин. Над ними надпись – выпускники университета, лауреаты Нобелевской премии. Иду вдоль платформы, вглядываюсь в умные лица. И вдруг удар тока: застеклённая подставка есть, а фотографии нет. Вместо неё  вопросительный знак, а внизу подпись: «Здесь можете быть Вы».  Чуть не расплакалась от эмоций.
     Пересекла зал, остановилась у венецианского окна. После сумрака вестибюля приятно видеть  зелёный холм  под яркими лучами солнца, огромный вяз, создающий тень, и массу студентов, возлежащих с компами на траве. В тот раз не осмелилась отворить дверь, чтобы там оказаться.
     Вернулась к началу  богато украшенной Философской лестницы,  упирающейся наверху в кабинет декана этого факультета. Два пролёта широченной мраморной лестницы ведут на второй этаж, где можно пройти по коридору с выходящими на него дубовыми дверьми,  ведущими  в аудитории и лекционные залы.
      В первый раз осмелилась дойти только до роскошного зала, оказавшегося университетской церковью. Она была на ремонте, но одним глазком удалось всё же различить её сказочно-пышное убранство. После чего я убралась из университета – на большее просто духу не хватило. Стыдно признаться, но выйдя оттуда, испытала  смешанное чувство сердитости и зависти. Ну, и традиционный вопрос, который теперь, к счастью, не будет долго никого волновать за неимением перед глазами раздражителя: «Ну почему? Ведь мы тоже имперский универ!»
    
     Наконец, третий приезд в Вену  и  непременный визит в полюбившийся университет: как чувствовала, что там поджидает ещё много мистерий! С лёгкостью взбегаю по наружной лестнице, уверенно вхожу в приветливый знакомый вестибюль, киваю дежурному, сидящему за стеклом,  и, не колеблясь,  пересекаю холл, чтобы получше рассмотреть дворик. Неожиданно какая-то девушка, обогнав меня, легко открывает стеклянную дверь венецианского окна и впускает меня в иной мир. Аркадный, или Арочный двор  -- в прошлом  место проведения собраний и митингов универсантов. По всему периметру двора тянутся тенистые галереи, украшенные сотней бюстов великих учёных, так или иначе связанных с университетом – среди них и Зигмунд Фрейд. В центре огромного двора площадью 70 на 45 квадратных метров  -- знаменитая скульптура Кастальи, по греческой мифологии хранительницы фонтана знаний в Дельфах. Уж сколько споров породила она за годы своей вахты в Аркадном дворе, являясь символом неравноправия талантливых учёных–женщин в этом исключительно мужском научном мире! Но недавно  дизайнер Айрис Андрашек отважилась на оригинальный вызов, создав  огромную, немного неуклюжую женскую тень, падающую от Кастальи и пересекающую двор, как бы желая показать, что женщине неуютно в этом монополизированном мужчинами научном мире. Женщина сжимает руку в кулак.  Памятник называется «Муза сыта по горло». А надпись, сделанная на свободном  от очередного мужского бюста постаменте, гласит: «Из тени выходят те, у кого нет имени». На нём фотографируются исключительно женщины.   
     Не могу отказать себе в удовольствии ещё раз подняться по Философской лестнице. Иду ставшим уже привычным коридором. Неожиданно вижу студентов, выходящих из аудитории. Из любопытства  (не упускать же такую возможность!) заглядываю  внутрь, и что же я вижу?  Передо мной –  Аула Магна, гигантский семнадцатиметровой высоты Актовый Зал, потолку которого посвятим следующую часть повествования.
 
     Имя Густава Климта так же популярно в Вене, как Амадея Моцарта в Зальцбурге. Когда он уже был знаменит, но ещё не своим самым известным шедевром «Поцелуй», ему, как передовому художнику своего времени, и  коллеге Францу Матчу было предложено по окончании строительства университета создать четыре картины, символизирующие четыре первоначально существовавших факультета: медицины, философии, теологии и юриспруденции. Три картины взялся выполнить Климт. Но руководство не желало приобретать кота в мешке, и  художникам вменили в обязанность представить эскизы картин, получившие одобрение профессоров университета. Марш выполнил окончательное полотно «Теология», не отступив от проекта. Зато Климта за это время обуяли совсем другие страсти, и он создал творения, вызвавшие жуткий скандал во всём обществе, вплоть до Парламента. Профессора университета наотрез отказались украшать потолок  картинами Климта, обвиняя его в порнографии и извращениях. Любопытно, что в это же время его картина «Философия» получила в 1900 году на Всемирной выставке в Париже золотую медаль. Бурное обсуждение дилетантами его творчества настолько возмутило художника, что он, устав от всех передряг, вернул государству аванс  и дал клятву больше никогда в жизни не связываться с госзаказом. Впоследствии картины «Философия» и «Юриспруденция» приобрёл  богатый венский бизнесмен Август Ледерер, а третье полотно  -- «Медицина»  было продано Климтом  Австрийской галерее, одному из музеев Венского Сецессиона (читай: модерна).
     Но наступил 1938-ой год. С приходом к власти нацистов, еврей Ледерер был лишён имущества. Что до картин Климта, то накануне капитуляции, 7 мая 1945 года  ретивые эсэсовцы сожгли замок в Нижней Австрии, где находились вывезенные ими полотна, не желая, чтобы они достались русским. В этом замке  два полотна Климта, предположительно, и сгорели. К тому времени автора уже давно не было в живых.
      Что же осталось от этих злополучных картин, которые сегодня всё-таки украшают потолок Аула Магна? Рисунки, эскизы и чёрно-белые фотографии. Но в наше стремительно-несущееся время  ИИ специалистам, применяющим искусственный интеллект и  использующим суперсовременные методики, удалось, считается, вернуть полотнам их цвет. Картины Климта, пусть не оригиналы, а их  репродукции, проделав долгий  окольный путь, заняли предназначавшееся для них место в Аула Магна.
    
     Ну, и, наконец, как говорится, третья часть мерлезонского балета -- весьма драматичная и поучительная.
     Переполненная эмоциями, иду  по уже хоженой  Философской лестнице к выходу.   На площадке лестничного пролёта внимание привлекает надпись на немецком языке, сделанная на мраморной плите. Потом выясняется, что в июне 1936 года здесь произошло покушение на профессора Мориса Шлика, совершённое его бывшим студентом. Шлик был основателем «Венского кружка» передовых мыслителей, опирающихся на философию и психологию Зигмунда Фрейда. Это покушение и попытки некоторых кругов оправдать безумного убийцу стали предпосылками расцвета фашизма и антисемитизма. Потом был Аншлюс, насильственное присоединение Австрии к фашистской Германии, состоявшийся в марте 1938 года. Австрийцы никогда не мирились с потерей независимости, которая была им возвращена после разгрома гитлеровской Германии. В центре города  высится величественный памятник солдатам Советской Армии, освободившим Вену,  открытый уже в августе 1945 года. В последнее время его стали как-то оттеснять, прикрывать, а что там сейчас, и представлять не хочется.
     У самых  дверей  обратила внимание на женщину, оказавшуюся австрийкой. Она с интересом рассматривала  и читала вырезанные на мраморе стен  фамилии с указанием года.  Иногда та же  фамилия могла повторяться несколько раз с указанием разных лет. Мы разговорились, насколько это было возможно с моим нехитрым немецким и её тем же, но родным, языком. Мраморные стены от пола до потолка испещрены именами и фамилиями на латыни. Трудно поверить, что 872 имени принадлежат ректорам Университета со дня его основания в 1365 году герцогом Рудольфом IV, то есть,  университету более 650 лет. В глазах рябило от нескончаемых дат и имён, пока взор не остановился на двух как бы вымаранных фамилиях. Кое-что из слов собеседницы, говорящей только по-немецки, я поняла, но история оказалась  столь занимательной и  исключительной, что, недолго думая, я  стала докапываться до подробностей.  И вот что оказалось.
     Эти два ректора не были избраны Университетом, согласно многовековой традиции,  а назначены рейхсминистром образования в Берлине в годы национал-социализма. Первый послевоенный ректор не хотел вносить в список их имена, в основном, из желания угодить  войскам СССР, квартировавшим в Австрии с апреля 1945 до 1955  года:  были оставлены только места для них. В 1959 году,  учитывая большие научные заслуги обоих ректоров, их золотые имена были добавлены  в список. Однако против этого выступило общественное мнение страны,  и был найден паллиатив – имена остались, но с них была стёрта позолота.
    
     Демократический принцип избрания ректора главенствует в университете и по сей день: ректора избирают на четыре года всеобщим  прямым,  свободным и  тайным голосованием, в котором принимают  участие  абсолютно все сотрудники университета -- от уборщика до академика. Согласитесь: здоровый дух царит в здоровом теле!
     Так и хочется закончить повествование, пусть и риторическим, вопросом. Но, боюсь, не время, не время…