Вячеслав Алексеевич Пьецух - иронический реалист

Двадцать девятого сентября 2019 года умер  русский писатель уникального дарования, мыслитель и великолепный стилист, веселый и мудрый человек – Вячеслав Алексеевич Пьецух.

 Он начал публиковаться в конце 70-х годов, когда еще работал учителем истории в школе:  в 1978 году издали  его рассказ «Обманщик»,  потом вышла и первая книга – «Алфавит» (1983), а в 1988 году вторая – «Веселые времена».

В те, советские, веселые и не очень, времена тиражи его книг были немыслимыми по нынешним представлениям: 30 000, 50 000, 100 000, 150 000 экземпляров!  В 1989 году напечатали повесть «Новая московская философия», потом по ней поставили сериал. Каждый год выходила новая книга Пьецуха,  хотя автора никак нельзя было отнести к представителям единственно возможного для СССР метода в литературе и искусстве – социалистического реализма. Его рассказы не были ни социалистическим реализмом, ни попытками (как это часто бывало в литературе того времени) писать о чем-то, «держа фигу в кармане», то есть намеками обозначая свое несогласие с советской властью. Тем не  менее, то ли «наверху»  не поняли, что учитель истории Пьецух, если и реалист, то точно не советский, то ли  думы тех, кто «наверху»,  сосредоточились больше на сложностях реальной жизни, чем на надзоре за сочинителями из  числа школьных учителей,   но Пьецух пробился (через десять лет попыток) в печать. Литературоведы подыскивали наиболее подходящее определение для этой прозы: «иронический авангард», «альтернативная литература», «нетрадиционная проза», «жанр маразма». Сам писатель считал, что он традиционалист и иронический реалист. А ирония, вообще-то, заключается  в том, что Пьецух был совершенно традиционным русским мыслителем, который в советское время прикидывался сочинителем рассказов и повестей.  В советское время писать эссе о нашем  оригинальном национальном образе жизни или задумываться о  главной тайне русского народа, которая «заключается в том, что он не умеет себя кормить»,  было невозможно.  Писатель, придумывавший сюжеты, персонажей, т.е. вписывающийся в жанр рассказа или повести,  еще мог как-то напечатать свои  «балабольные речи» в издательстве «Московский рабочий».  Но в тех,  многолетней давности, произведениях Пьецуха, уже проглядывал переход к другому жанру – жанру эссе и  размышлений.

 Собственно, Пьецух, вне зависимости от всеобщего соцреализма вокруг, никогда не сворачивал со своего пути, никогда не прислуживал никакой власти и  всегда упорно писал об одном -  о русской душе, причудливости русского человека и исследовал всегда одно - особенности русской ментальности – «русский – это не национальность, а настроение» -  и русского способа бытия.  И несколькими штрихами мог нарисовать емкий образ, который вычерчивал, как гениальный художник  -  одной непрерывной линией: «Особенно хорошо у нас сложилось с витанием в облаках. Скажем, человек только что от скуки разобрал очень нужный сарайчик, объяснил соседу, почему мы победили в Отечественной войне 1812 года, отходил жену кухонным полотенцем, но вот он уже сидит у себя на крылечке, тихо улыбается погожему дню и вдруг говорит: «Религию новую придумать, что ли?» («Центрально-Ермолаевская война»). 

В начале 90-х годов, когда эпоху соцреализма сменил безудержный постмодернизм, началась «перестройка»,   на русском телевидении показали экранизацию повести Вячеслава Пьецуха «Новая московская философия» (1987) - сериал «Квартира» (1992), в котором в роли автора  выступил сам Вячеслав Пьецух. Он шел  - элегантный, с неизменной сигаретой – по Москве, а за кадром звучал его голос. Писатель сидел за столом, рядом -  зеленая лампа, ярко-синий телефонный  аппарат, пепельница, стакан чаю в подстаканнике,  ручка, бумага… Писатель брал листы рукописи и читал свой текст. В этом качестве – автора, читающего свои произведения – он был великолепен! Пьецух, шагающий по московскому бульвару, сидящий за письменным столом - это запоминалось не меньше, чем известные артисты, игравшие в фильме.

 Повесть, по которой был поставлен фильм, начинается и заканчивается рассуждениями о роли литературы в жизни русского человека и  человечества в целом: «помимо литературы человек не может вполне сделаться человеком: что-то передается из поколения в поколение с кровью предков, а что-то только посредством книг; из этого вытекало, что люди обязаны жить с оглядкой на литературу, как христиане – на «Отче наш»…»   Пьецух всегда думал о том, что русский человек страшно зависим от литературы, однако в последние годы своей жизни часто шутил: «Сколько у меня читателей? Может быть, человек 300 наберется».  И шутка эта выходила горькая, но в ней – суть того, что происходило в начале 90-х в русской литературе. Тиражи  литературных журналов и книг резко упали. К примеру, журнал «Дружба народов», главным редактором которого недолго был Пьецух  (с 1993 по 1995 гг.), достиг максимума – около миллиона экземпляров – в 1989, к моменту прихода Пьецуха на пост главреда упал до 500 000, а к 2008 году тираж уже составлял 3000 экземпляров. То же самое происходило и с тиражами книг.

Но вот что парадоксально: по мере уменьшения тиражей, причем уменьшения фантастического (от 150 000 в 1990 году до 4-5-6 тысяч в 2000-е годы!), и по мере уменьшения резонанса от выхода новых произведений  Пьецуха, его книги становились всё интереснее, казалось, что он освобождается от необходимости  только придумывать сюжеты и персонажей,  не задумывается лишь о том, чтобы его герои собирались за рюмкой водки для обсуждения бытийных вопросов, он всё чаще обсуждает  эти вопросы русского бытия,  просто обращаясь к читателю, делясь мыслями о России, о русской деревне, о Гоголе, Толстом,  о том, почему мы, русские, такие своеобразные, и обо всем на свете.               
 Издательство «Глобулус», выпускавшее в 2000-х годах книги Пьецуха,  сделало замечательный ход, вынеся на обложки книг афоризмы автора. Афористичность Пьецуха бросается в глаза, и надо быть крайне нелюбопытным, чтобы не прочитать от корки до корки книгу, на обложке которой написано: «Гоголь доказал, что в 21 столетии русский человек станет совершенен духом, совсем как Александр Сергеевич Пушкин. А он почему-то получился невежа и обормот». Или: «…Россия такая отъявленная страна, что стоит почтенному литератору задеть судьбу крепостной собачки, как сразу на повестку дня напрашивается вопрос о немедленной смене государственного устройства…».

      Пьецух – философ и эссеист – просто-таки расцвел именно в те годы, когда некоторые читатели и литературоведы, как оказалось, утратили его из виду! Если в советское время расходились даже миллионные тиражи, а писатель, опубликовавший свое произведение в литературном журнале, мог рассчитывать на успех, то новые – то ли еще более веселые, то ли, напротив, более печальные – времена изменили путь книги от издателя к читателю. Если книга издана, но автор не участвует в многочисленных светских мероприятиях, не делает себе рекламы, появляясь на телевидении, не дает бесконечных интервью, не напоминает о себе какими-то чудачествами, перформансами или загадочностью, в конце концов, не поражает мир откровениями о сложных перипетиях своей личной жизни, то он будто и не существует! Его нет! Книга может быть издана, лежать на прилавке, но откуда читатель узнает о ней?

Конечно же, у Вячеслава Алексеевича были давние читатели, еще с тех, советских, времен, когда он много печатался, а потом, в 90-е, стал главным редактором журнала «Дружба народов». Но очень часто можно было прочитать где-нибудь в интернете или в статье, при обсуждении современного литературного процесса, что Пьецух … как-то … пропал! И после смерти Вячеслава Алексеевича появились статьи, где было написано о том, что его литературная судьба не удалась, что настоящей известности не было, а литературная критика его и вовсе не замечала! Это – такая примета нашего времени: главное не то, ЧТО именно написано, главное, чтобы о тебе написали или чтобы ты привлек к себе внимание каким-то внелитературным поступком.  А Пьецух в последние годы, как и прежде,  писал и писал свои мудрые книги: «Деревенские дневники», «Плагиат», «Дурни и сумасшедшие», «Русская тема»…  Да что перечислять, если  незадолго до смерти писателя был издан десятитомник  его собрания сочинений (2016), а потом вышли еще четыре книги с новыми произведениями  – "2016.Рассказы, повести, эссе», «2017 год, или В ПОИСКАХ  ВЕРЫ. Избранная проза», «Колыма. Избранная проза» (2017), «Часослов» (2019). Все книги последних лет - издательство «Зебра М», Москва.

Во многом расцвет творчества Пьецуха, постепенно ставшего уже не столько автором рассказов, сколько мыслителем, пишущим о России,  связан с его женой и  музой – Ириной Борисовной Ефимович, которая была не просто музой в понимании  19 века – чудесным эфемерным созданием, вдохновляющим на создание шедевров, но настоящей,  самоотверженной без нытья,  русской музой сурового 20 века, умеющей абсолютно всё: разбираться в искусстве, организовывать строительство дома, создавать уют, готовить, как, допустим, знаменитая Елена Молоховец, притягивать в свою орбиту множество интересных людей.  Вячеслав Алексеевич сидел за письменным столом, на  22 этаже московской многоэтажки или в своем «имении»  – в  построенном  Ириной Борисовной доме, в Тверской области, за 205 километров от Москвы - и писал книги. А все бытовые вопросы решала Ирина Борисовна, которая, будучи известным искусствоведом и галеристом, посвятила себя мужу,  освободив его от забот о повседневной жизни,  протекавшей где-то вокруг и двадцатью двумя этажами ниже.
 
  На полгода, а то и больше, Пьецух уезжал в Тверскую губернию, в деревню Устье, стоящую на месте слияния рек Дёржа и Волга. При съезде с Новорижского шоссе дорога в деревню Устье была, как и описано у Пьецуха: «дороги, нечувствительно перетекающие в улицы, - в сущности, не дороги, а такие специальные оборонительные сооружения от неблагонадежных соседей, которые всегда выручат, если что»…  Писатель сидел в своей деревянной избе за письменным столом, топил печь, косил траву, беседовал с многочисленными гостями – приезжающими из Москвы и соседями, проложившими свою тропу через участок Пьецуха и его музы.  Тем гостям, кто приезжал в эти живописные места впервые, Вячеслав Алексеевич любил показывать природные чудеса, вроде Мудышкиной горы, с которой открывался вид на прямо-таки нереальный для средней полосы России  каньон с берегами белого камня. Одним из причудливых рассказов Пьецуха о местных достопримечательностях было повествование о крепостных помещика Озерова, которые ухитрились во время войны 1812 года уложить, чуть ли не голыми  руками, и похоронить на кладбище села Покровского целый отряд французских фуражиров.  В финале устного повествования о фуражирах   Вячеслав Алексеевич скромно сообщал о том, как, при встрече с президентом Франции  Жаком Шираком, на каком-то приеме, предложил ему ошеломительно смелый проект по установке памятника французским фуражирам в селе Покровское. Ширак обещал подумать, но, видимо, доказательная база Пьецуха его не убедила. 

  Современное понимание саморекламы – напоминание о себе в статьях, телешоу, где приглашенные перекрикивают друг друга, бесконечная толкотня на разных сборищах – было чуждо Вячеславу Алексеевичу. В отличие от многих писателей (в том числе,  и его ровесников), он не создавал себе никаких страниц в интернете,  вообще не пользовался интернетом, вполне резонно называя его «помойкой».  Вероятно, если бы он влился  в поток сочинителей, встроившихся в новую интернет-реальность, то не было бы таких неожиданных заявлений от литературоведов и читателей: а что, Пьецух еще пишет?  Но тогда и Пьецух перестал бы быть самим собой. Поэтому  он игнорировал ту, новую, реальность, где писатель перестает существовать, если не будоражит потенциальных читателей своим присутствием в интернете и СМИ. Хотя писатель понимал суть происходящего в нынешней жизни. К примеру, обращаясь к одному из своих собеседников – Пушкину, Пьецух написал: «Вот живи он, предположительно, в 80-е годы минувшего столетия, вряд ли ему удалось бы выбиться в светила нашей литературы, хотя бы потому, что в 80-хгодах минувшего столетия писатель пошел косяком, а читатель ударился в коммерцию и ему, как говорится, стало не до чего». («Рассуждения о писателях», 2006).   
 
Собственно, поэтому  Вячеслав Алексеевич не пользовался интернетом даже в качестве  справочника. Ему достаточно было для этого «Брокгауза и Ефрона».    Правда, порой возникала необходимость  отыскать сведения, по понятным причинам, отсутствующие в означенном Брокгаузе. Например, я помню, как пришла в гости к Вячеславу Алексеевичу, а он сразу же озадачил меня вопросом: могу ли я найти сию же минуту какие-нибудь названия улиц в городах Перми и Оренбурге?  Нашла в интернете первое, что попалось: улица «Героев Хасана» и улица «Мехколонны». Через некоторое время в повести «2017 год или в ПОИСКАХ ВЕРЫ» появилась древняя тетка, считавшаяся «героиней сражения озера Хасан», «старее которой бывает разве что дерево-баобаб», живущая на улице «Героев Хасана», а родители героини повести поселились на улице «Мехколонны». Самостоятельно соприкасаться с интернетом Вячеслав Алексеевич принципиально не хотел.   Создавалось впечатление, что он больше беседует по своему собственному интернету с ушедшими русскими классиками, продолжателем которых он был, чем с современниками. Героями  последних книг Пьецуха, вернее, собеседниками, стали Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Салтыков-Щедрин, Лев Толстой, философ Н.Н.Федоров. Всех не перечислить, вплоть до агронома и химика Энгельгардта. И по прочтении очередной книги Пьецуха всегда было понятно, что в процессе осмысления русского способа бытия он постоянно задается вопросом: что же происходит с литературой, с культурой, останется ли русский человек (да и человек вообще) читателем или же чтение станет странным занятием исключительно для чудаков. С одной стороны, Вячеслав Алексеевич мог сделать бесстрашное заявление о том, что «идет процесс деволюции от Гоголя к макаке», и тут же написать в эссе о А.Герцене («Рассуждения о писателях»): «…русскому писателю отлично известно: Россия, может быть, единственная страна в мире, где литература не игрушка, а совершенный инструмент для операции на душе». Соответственно, в такой стране и сочинители со временем эволюционируют до пророка, как заметил Пьецух в эссе о Льве Толстом, и  «настраиваются на дидактическую дистанцию, где пунктом А может быть «Анна Каренина» или, скажем, второй том «Мертвых душ», а пунктом Б – «Фальшивый купон» или «Нужно любить Россию».

Каким же писателем был в череде этих классиков сам Пьецух? Он не был дидактиком и пророком, он был, скорее, наблюдателем и мыслителем, афористически описывавшим Россию и русского человека,  писателем, не дающим «порвать эту драгоценную золотую канитель между культурой нашего поколения и культурой будущих поколений» (из интервью В.Пьецуха журналу «Ноосфера», 2009).  Он тревожился о падении культуры и вымирании читающего человека как феномена и говорил о себе не без трагизма: «уже чувствуешь себя иностранцем в этой стране, потому что понимаешь свое бесконечное одиночество, ощущение полной ненужности. Другой бросил бы эту ерунду, в конце концов, занялся бы чем-то другим, но существует какой-то червяк, который работает в голову, заставляет тебя каждое утро подниматься к себе в кабинет и составлять слова в сложноподчиненные предложения» (интервью журналу «Ноосфера»). Вот так и жил этот странный писатель Пьецух, который то появлялся в Москве, в смокинге и галстуке «бабочка», очень редко, на каких-то, немногочисленных, мероприятиях, то снова уезжал в деревню Устье – косить траву, сажать спаржу, сочинять. И, естественно, он радовался встречам с читателями, которые, порой, были неожиданными и странными, как и герои прозы Пьецуха. Однажды, на книжном фестивале «Красная площадь», в июле, выдавшемся не по сезону холодным, к Пьецуху подошел совершенно сказочный персонаж – русскоговорящий человек из Индонезии, искавший именно писателя Пьецуха и  пожелавший с ним сфотографироваться на память!   Можно сказать, международная слава, в лице молодого индонезийца, настигла Вячеслава Алексеевича, которого, к сожалению, не так много и переводили на иностранные языки. Да и сложная эта задача, учитывая особенности прозы Пьецуха.

На том же фестивале, где Пьецух представлял свою новую  книгу «2017 год», он рассказывал  и о следующей книге, под задорным названием «Колыма». На презентации Вячеслав Алексеевич  говорил о смысле (вернее, бессмысленности) революций – английской, французской, русской… и эти мысли, как мне показалось, не всем присутствовавшим были близки… Ну, ничего не поделаешь – каждому свое… Хотя с большинством мыслей Вячеслава Алексеевича, вроде бы, и не поспоришь: «…демократия – фальшь; гражданские свободы потворствуют слабонервным, посредственности и деграданту; понятия о равенстве и братстве суть утешение для малограмотных; человеку разумному два миллиона лет, а он всё дурак дураком; вечная жизнь неправдоподобна, так как нескончаемое безделье не помещается в голове.

Так что же остается человеку, ослабленному здравым смыслом и живущему потомственно беспросветно, как не вера во что-нибудь метафизическое, хоть в облигации государственного займа, тем более что его денно и нощно тревожит изболевшаяся душа? Видать, только и остается, что стойкая вера в то, чего не существует в природе, например, в Россию, могучую и обильную, знающую стыд, имеющую понятие о чести и вполне дееспособную, в страну страстотерпцев и великих художников, поэтов и меломанов, тонких курсисток и юнкеров.
Нужды нет, что та Россия не повторится, пускай это будет такое упражнение, из тех, что помогают справляться с жизнью, вроде упражнения в безответной любви, когда бывает совсем не важно, разделяет ли ваше чувство противная сторона, или не разделяет, поскольку ваша любовь громадна и ее свободно на двоих хватит, да еще останется на потом».

На том же книжном фестивале один замерзший читатель задал вопрос: знает ли писатель, начиная свой труд, чем завершится его сочинение, или же в процессе замысел меняется? Вячеслав Алексеевич, разумеется, ответил, что знает! И это бесспорно - концепция не меняется. Но вот детали иногда меняются на ходу, не сказываясь на первоначальном замысле. Думаю, что каждый из друзей Вячеслава Алексеевича, читая его прозу, находил там какие-то свои с ним разговоры, споры и даже забавные отголоски своего собственного присутствия))). Вспоминаю, как после ночного распития привезенной из Сербии сливовицы, в одном из рассказов Пьецуха аромат сербского горячительного напитка постоянно чудился главному герою, а в другом рассказе персонажи обсуждали, как и мы с В.А.
, за рюмкой сливовицы, можно ли называть «власовцами» людей, уехавших из России.
Мое личное знакомство с Вячеславом Алексеевичем Пьецухом началось с того, что однажды, включив радио, я услышала разговор журналистки с    Пьецухом на  радиостанции «Эхо Москвы». Довольно неожиданно было узнать, что, оказывается, у замечательного писателя Пьецуха нет никаких существенных литературных премий (передача записывалась 23 апреля 2006 года): «К литературным премиям я отношусь с завистью, потому что я ни одной литературной премии за свою жизнь не получил, ну, не считая смешной какой-то американской премии за рассказ «Я и море». Я даже не представляю себе и масштаб этой премии, и ее весомость. А в России я ни одной премии опять же не считая журнальных, но это тоже не премии, а премии это Нобелевская, Пулицеровская, и так далее, так что с завистью отношусь. Очень мне хочется какую-нибудь премию получить».

 Эти слова о премиях, не полученных Пьецухом, мне запомнились и  постоянно вспоминались, поэтому когда я стала работать в фонде им.Вернадского, присуждавшем, совместно с Госдумой, Национальную экологическую  премию года, мне пришла в голову мысль учредить специально для Вячеслава Алексеевича номинацию «Экологическая литература года». Это было в 2009 году.  Президент фонда, Кирилл Александрович Степанов, неожиданно согласился, с энтузиазмом прочитал новые произведения Пьецуха, и, буквально в последний момент, решил включить Вячеслава Алексеевича в список номинантов.  Проблема была лишь в том, что каждому номинанту вручалась чудесная скульптура в виде бронзовых листьев, поддерживающих хрустальную сферу, и еще одну статуэтку в короткий срок сделать было невозможно. Тогда  Президент фонда  принял неординарное решение: вручить Вячеславу Алексеевичу, вместе с премией, увесистую бронзовую скульптуру, изображающую самого В.И. Вернадского. На церемонии вручения премии Вячеслав Алексеевич и его муза, Ирина Борисовна, с любопытством наблюдали, как, по мере вручения премий коллективам и академикам, хрустальные сферы убывали и… в конце концов… испарились вовсе. И тут торжественно, в самом конце церемонии,  как бывает на концертах, когда самому главному народному артисту предоставляют возможность выступить в финале, Вячеславу Алексеевичу вручили новую премию -  за экологическую чистую литературу -   и бронзового Вернадского. Эта статуэтка Вернадского стояла рядом со статуэткой Пушкина у Пьецуха на полке (в 2007 году Пьецух получил Пушкинскую премию),  чему (как мне кажется) писатель радовался совершенно по-детски! 

После вручения Пьецуху  премии за «экологически чистую литературу», ему присудили и весьма существенную в России премию «Триумф», в 2010 году (негосударственная российская премия в области высших достижений литературы и искусства, учреждённая в 1991 году).  Любопытно заметить, что Вячеслав Алексеевич оказался одним из последних трех  лауреатов этой премии, так как больше она не вручалась никому. Премии не стало. Символично, наверное:  а кому и вручать после Пьецуха? А Вячеслав Алексеевич в том же году написал небольшое эссе под названием «Нобелевская премия», и, еще до публикации эссе в очередной книге, замечательно читал его гостям, которые, надо полагать, мечтательно представляли себе автора, произносящего свою речь в присутствии короля Швеции. В эссе Пьецух, в своем ироничном и афористичном стиле, ответил на вопрос «куда смотрит Шведская академия»: «любить нас особенно не за что, тем более, что в Европе давно миновали времена Джордано Бруно и Савонаролы, а у нас еще наберется немало любителей пострадать. Мы и вороваты, и плевать нам на правила дорожного движения, и взятки у нас не берут одни паралитики и дошколята, и уж если мы воюем, то до последнего патрона, и нет у нас такой моды – сдавать без боя антикварные города. .. Однако же романо-германский мир нам бесконечно интересен, ибо мы, русские, публика вообще заинтересованная, и даже бывали случаи, когда сочинения Оноре де Бальзака сначала выходили у нас по-русски, а уж после во Франции по-французски, с запозданием месяца в полтора. А вот знали, нет ли автор «Человеческой комедии» о существовании русской литературы – это еще вопрос. Скорее всего, не знал. Кабы он имел представление о состоянии нашей изящной словесности, да хоть прочти он на досуге одних гоголевских «Старосветских помещиков», то, надо полагать, бросил бы с горя свое перо…Но обласканы Шведской академией отнюдь не мы, а преимущественно писатели романо-германского направления, более или менее  достоверно повествующие о терзаниях бедной девушки, которую никто не берет замуж, перипетиях какой-нибудь предвыборной кампании, страстях репродуктивного возраста или про то, как ушлые люди делают деньги из ничего». 
 
И Вячеслав Алексеевич продолжил, не будучи удостоен интереса со стороны Шведской академии, писать, даже не подозревая, кому и почему будут вручать премию в последующие годы… 
 
Когда Пьецух умер, его похоронили на сельском кладбище села Никифоровское, неподалеку от дома, где он жил и писал свои  ироничные, мудрые, наполненные любовью к России  и болью о ней, книги. И нет нам дела до того, что ему не вручал премии шведский король, потому что книги Пьецуха будут читать до тех пор, пока останутся те русские читатели, про которых он  сказал: «…русские – счастливейшие из смертных, ибо мечта для них – та же реальность, только другая, и одной силой воображения они способны оборудовать себе сносное бытие…».