Расскажи мне, отец, о себе

Сокращённый вариант очерка опубликован в 2018 г. в журнале «Симбирскъ» (№ 4, с. 66-72)

Недавно пожалел, что мало знаю о своем отце. Раньше, когда он был жив, об этом как-то и не задумывался. Отец как отец. Русский офицер. Моряк. Одна форма чего стоит. Не то, что пехота. Подымай планку выше. Можно гордиться. Но отцы есть у всех. По крайней мере – биологические. Разных профессий. И многими тоже можно гордиться. У моего за спиной было три войны: финская, Великая Отечественная и немножко японская. Севастополь, Полярное, Рыбачий, Владивосток, Китай, Таллин. Все очень интересные места. История и география моей страны. Расспросить бы поподробнее. Но ... уже поздно.

Отец не был особенно разговорчив, да и я как-то не тянулся особенно к нему. Может от того, что был старшим сыном, а он, как часто бывает, больше внимания уделял младшим. Особенно Сережке, моему погодку, красивому и ласковому, очень похожему на него. У меня такая несправедливость рождала протесты. «Почему ему ..., а мне ...?». Но чаще они оставались лишь в голове. И быстро забывались. Да и с детства я был более сдержан на проявления чувств. На отношения с отцом влияли и другие причины. Годы войны, военная служба, курсы, учеба в Академии не оставляли ему много времени на семью, на общение и воспитание детей. И мы росли больше сами по себе. Мама, школа, двор, кино были нашими главными воспитателями. По крайней мере, для нас с Сережкой.  Да еще – книги, но это уже попозже, лет с 13.

Родился я в ноябре 1942 г. в Заполярье, у пушек отца, Лукьянова Сергея Кузьмича, командира 11 батареи 1-го Отдельного артиллерийского дивизиона береговой обороны Северного флота. Батарея была расположена на мысе Сеть-Наволок и прикрывала вход в Кольский залив, фиорд по-норвежски. В глубине его раскинулся незамерзающий порт Мурманск. Самый крупный на Севере нашей страны и стратегически очень важный. Родился фактически – на фронте, как иногда говорю. До передовой на южном берегу Мотовского залива восточнее реки Западная Лица, где немцы создали несколько опорных пунктов, - километров 30-35. Это уже в пределах огня флотских батарей – дальность стрельбы их 152- и 180-миллиметровых орудий превышала 25-30 км. Морской фронт проходил прямо под скалами. Воздушный – над нами.

 Мало кто знает, что это места, где немцам во время войны не удалось перейти границу нашей Родины. До неё, проходившей по полуостровам Рыбачий и Средний и реке Западная Лица, отсюда было менее 60 км. И я не без гордости люблю говорить об этом. Может быть и потому, что в этом есть и заслуга моих родителей. И отца, и матери. Мама, коренная северянка, мурманчанка, в 17 лет ушла добровольцем на фронт, была направлена санитаркой в военно-морской госпиталь в Полярный, потом – в Сеть-Наволок. Здесь она и встретилась с отцом. Оказалось – на всю жизнь.

В свидетельстве о моем рождении так и значится: поселок Сеть-Наволок Мурманской области. По карте это на мысе Сеть–Наволок, на берегу Баренцевого моря, севернее выхода из Кольского залива. До Мурманска отсюда по прямой примерно 75 километров. До Полярного, тогда главной базы Северного флота, – километров 27. Сеть-Наволок - место легендарное. Это не только маяк. Его часто упоминают в военных мемуарах. Особенно посвященных трагической гибели переоборудованного из рыболовного траулера сторожевого корабля  «Туман» 10 августа 1941 г. Произошло это в зоне досягаемости огня орудий с мыса Сеть-Наволок и с острова Кильдин, прикрывающих вход в Кольский залив с западной и восточной стороны. Наблюдатели с батарей на Кильдине доложили об обнаружении трех немецких эсминцев  на дистанции 22 - 27 км (135 - 150 кабельтовых). Через 28 минут их обнаружили и с Сеть-Наволока. Орудия приготовились к бою, но огонь был открыт лишь через 45 минут после первого сигнала о появлении вражеских кораблей. Время ушло на получение разрешений на открытие огня с вышестоящим командованием. Первые снаряды легли с недолетом. Немцы сразу повернули в море, поставили дымовую завесу и быстро скрылись в тумане. Последующие залпы батарей с Сеть-Наволока (5 залпов – с 11-й, с батареи отца, 4 – с 7-й) также не достигли их. Быстроходным эсминцам потребовалось всего несколько минут (скорость более 65 км в час, или 36 узлов), чтобы покинуть зону обстрела. Но они не ушли безнаказанными. Поднятыми в воздух самолетами был все-таки поврежден один из эсминцев. 

«Туман» ушел под воду с гордо поднятым военно-морским флагом. Ответить врагу артиллерийским огнем он не смог, так как носовое орудие находилось вне зоны обстрела (он уходил к берегу под прикрытие береговых батарей), а кормовое вышло из строя после первых же залпов с эсминцев. Да и дальность стрельбы его двух 45-миллиметровых орудий не превышала 4-5 км (25 кабельтовых). В отдельных публикациях говорится, что из носового орудия все-таки вели огонь, но это маловероятно. Немцы стреляли с более дальних расстояний, 30-40 кабельтовых. Большую часть команды удалось спасти. В том числе благодаря начавшемуся обстрелу немецких кораблей батареями с Сеть-Наволока. Через 45 лет, в 1986 году, место гибели сторожевого корабля «Туман» объявлено местом боевой славы, и проходящие здесь корабли приспускают флаг.

Командующий Северным флотом в годы войны адмирал Головко А. Г. вспоминает в своих мемуарах: «Помощь, оказанная сторожевому кораблю нашей батареей с мыса Сеть-Наволок, открывшей огонь по фашистским эсминцам, была запоздалой и не могла изменить его участи: он к тому времени имел уже одиннадцать прямых попаданий... Обстреливаемые береговой батареей Сеть-Наволока вражеские эсминцы закрылись дымовой завесой и начали отход на северо-запад» (Головко А. Г. Вместе с флотом. - М.: Воениздат, 1979). Командование флота из случившегося сделало выводы, и командирам батарей разрешили в таких случаях открывать огонь самостоятельно. Этот случай вскрыл и другие недостатки в организации боевого управления флотом: излишняя централизация, отсутствие прямой связи между кораблями дозора и береговыми батареями, авиацией, важность корректировки огня с воздуха. Сделали выводы и немцы – у входа в Кольский залив их надводные боевые корабли больше не появлялись.

Многих из участников этих событий я встречал в детстве. Рос среди них. После войны они продолжили службу на Севере, а позже часть из них – и в Таллине, бывшем до 1960 г. главной базой Балтийского флота, точнее - 8-го военно-морского флота Советского Союза. И не раз собирались у нас дома. Начальник гарнизона Сеть-Наволок и командир 1-го Отдельного артиллерийского дивизиона в 1941 году, капитан Богач Александр Маркович, дядя Саша, к тому времени стал полковником, капитаном 1 ранга по-флотски, и начальником береговой обороны Балтийского флота. Отец – подполковником, капитаном 2 ранга, и работал в штабе флота. Что-то из застольных воспоминаний отца и его сослуживцев сохраняется в памяти. Но о войне и погибших кораблях они мало говорили.

Я рано начал и любил читать. Журнал «Морской сборник», который приносил отец, листал уже чуть ли не с первого класса. Нравилось рассматривать публикуемые в нем картинки советских и иностранных военных кораблей. Позднее yвлекся книгами о войне, подвигах наших солдат и офицеров, истории, путешествиях, военными мемуарами. Хотелось знать правду о войне. О трагической гибели сторожевого корабля «Туман» прочитал еще в школе, в книге Н. Н. Панова «Боцман с «Тумана»» (издана в 1955 г.). Она стала одной из первых и любимых в моей военной библиотеке. Наверно, и потому, что повествовала о моряках, разведчиках, верности долгу, о событиях, которые происходили на Севере, в близких для меня местах. Но ни отца, ни дядю Сашу тогда об этом не расспрашивал. Не связывал их с произошедшим с «Туманом». Спросил лишь через много лет, когда снова заинтересовался этим вопросом и захотелось все уточнить самому. Отец, помолчав, ответил, что такой был приказ. Не добавил, что это его орудиям не дали разрешения своевременно открыть огонь по вражеским кораблям. Сейчас я хорошо представляю его снова проснувшиеся чувства боевого офицера, горячо желавшего и готового отомстить врагу за непрерывные бомбардировки Мурманска и Полярного, за гибель матросов дивизиона, ушедших добровольцами в морские десанты. Специально подготовленных частей морской пехоты на Северном флоте тогда не было и их комплектовали из экипажей кораблей, частей береговой обороны и других подразделений флота.

Немцы в то время вели наступление на Мурманск и постоянно бомбили город и базы Северного флота. Авианалеты начались уже в конце июня. За полугодие 1941 г. только на Мурманск фашистами было совершено более 300 налетов. В среднем – по два в день.  Их самолеты постоянно висели в воздухе. Командование флота предполагало, что после первых неудач на мурманском направлении (их июльское наступление было остановлено на реке Западная Лица) немцы могли высадить десант на Рыбачьем, закупорить горло Кольского залива, вход в порт Мурманск и к базам флота, и в появлении немецких эсминцев могло увидеть своеобразную проверку боем. В этом тоже есть доля правды – местоположение батарей раньше времени нельзя было рассекречивать. Последнее не подтверждается пока архивными документами, а адмирал Головко А. Г. в своих мемуарах даже пишет, что распоряжения о самостоятельном открытии огня береговыми батареями были им даны уже раньше. Но как и когда, каким документом они доведены до их командиров – не поясняет.

 Название Сеть-Наволок происходит от саамского слова «сейд» - священный и русского «наволок», что на Севере означало не только участок суши, по которому можно было тащить волоком лодку (волок), но и намытый (наволоченный из камней или земли) мыс на озере, реке или на море. Возможно, у саамов когда-то здесь было какое-то святилище, каменное божество, защищающее их. Получается, что и в годы войны оно охраняло пришедших к нему людей: госпиталь и батареи Сеть-Наволока избежали ежедневных мощных авианалетов противника (как это было рядом на полуостровах Средний и Рыбачий или в Мурманске), а бомбоубежища в гранитных скалах надежно укрывали людей. При объявлении воздушной тревоги мама хватала меня на руки и бежала в скалы. Сам мыс и сегодня представляет собой сплошные гранитные скалы, возвышающиеся метров на 55 над уровнем моря. О них уже тысячи лет бъются и с пеной, с ворчанием, будто что-то шепчут, отбегают назад волны Ледовитого океана. Суровая красота Севера.

В Сеть-Наволоке в расположении 1-го Отдельного артиллерийского дивизиона береговой обороны Северного флота мы пробыли до 1944 г. Мама продолжала работать в госпитале. Отец в феврале 1943 г. стал капитаном и летом этого же года был переведен в Полярное на должность начальника штаба 3-го Отдельного артиллерийского дивизиона береговой обороны Главной базы Северного флота. Пять его батарей были расположены около Полярного и защищали проходы в Кольский залив и к его главной базе. В этой должности он пробыл до начала октября 1944 г. По разговорам, с отцом была какая-то история, связанная с нами. Кто-то доложил командованию, что в расположении дивизиона остаётся жена командира с ребенком. Отцу предстоял чуть ли не трибунал, но потом как-то всё обошлось, нас в начале 1944 г. эвакуировали в г. Фурманов Ивановской области.

Как эвакуировались - сказать трудно. С Сеть-Наволока и Полярного до Мурманска можно было добраться только катером, под угрозой быть расстрелянными немецкими мессершмиттами. Даже в полярную ночь. Скорее всего нас переправили на малом охотнике (МО) за подводными лодками или на торпедном катере, наиболее часто используемыми в те годы для перевозок людей, десантов и вооружения. Дальше – поездом, вдоль линии фронта. Опять под угрозой налетов немецкой авиации и атак диверсионных групп. До линии фронта от неё местами было менее 60 км, а до ближайших немецких аэродромов в районе южнее Кандалакши или Петсамо - километров 75 - 80. Минут 10 лета. Не случайно срочно построенный участок железной дороги от Кандалакши вдоль Белого моря называли «второй дорогой жизни».

До Мурманска, может, и дальше, нас сопровождал отец. При посадке не хватило мест в вагоне, и проводник не хотел нас пускать. Отец, обычно спокойный, перешел на более понятный проводнику русский язык и для лучшей аргументации выхватил пистолет. Места уплотнили, нас усадили. Мама была уже на 7 месяце беременности. Брат Сергей родился в марте 1944 года, уже в городе Фурманове Ивановской области. До марта 1941 года он назывался Середа и был переименован в честь родившегося здесь (в селе Середа) советского писателя, военного и политического деятеля Д. А. Фурманова (1891-1926), автора знаменитых романов «Чапаев», «Красный десант», «Мятеж» и других.

 В Фурманове нас разместили у старушки, в небольшой избе с большой русской печкой. В ней или рядом с ней нас мыли. Здесь уже жили моя бабушка Мария Дмитриевна с дочкой старшей маминой сестры, тети Оли, которая осталась в Полярном, и мамина средняя сестра, тетя Вера, тоже с дочкой, родившейся 9 мая 1941 года, за 43 дня до начала войны. Они были эвакуированы из Мурманска еще в 1941 году, когда начались первые бомбежки.

Фурманов был небольшой фабричный городок, с населением около 37 тысяч человек. Статус города он получил только в 1918 году. Таким по численности жителей он остаётся и сегодня. Тогда в городе действовало несколько текстильных фабрик. И на одной из них, вместе с тетей Верой, стала вскоре работать и мама.

Когда вспоминаю этот текстильный городок, возникает мысль – нет ли здесь какого-то небесного предначертания, знака судьбы? Судите сами. Дед по отцовской линии, Кузьма Лукьянов, был рабочий-ткач Базарно-Сызганской суконной фабрики. В Базарном в 1915 году родился отец. В 1933 году он заканчивает школу ФЗУ текстильной промышленности при Ишеевской суконной фабрике, что рядом с Ульяновском, и работает на ней до поступления в Севастопольское военно-морское училище в ткацком цехе подмастерьем (наладчиком оборудования - помощником мастера по современной терминологии). Его сын, т. е. я, отдал текстильному производству 14 лет, работая, как отец, сначала наладчиком оборудования в прядильном производстве, а потом, после окончания института, начальником отдела организации и оплаты труда одного из крупнейших хлопчатобумажных предприятий Таллина. На нём же в разные годы работали мои младшие братья Сергей и Юра, а также его жена Люда. Почти династия текстильщиков. Сейчас всех этих предприятий нет. В Таллине зияют пустыми окнами многоэтажные корпуса комбината «Балтийская мануфактура», в Ишеевке – ишеевской суконной фабрики, в Базарном мало кто помнит, что когда-то было такое предприятие. Говорят, это общая судьба текстильных предприятий Европы. Такие же пустые корпуса можно увидеть и в Англии.

В Базарном, на малой родине отца, я так и не побывал. Собирался, когда-то уговаривал его съездить вместе. Но все как-то не получалось. Но обязательно заеду. Там еще живут родственники, Лукьяновы. Двоюродный брат Борис. Приглашают. Интересно было бы побывать и в Неклюдово, что недалеко от Базарного, но уже в Инзенском районе области. Там отец пошёл в школу, начал трудовую деятельность. Село еще не заброшено. Живое. Около 200 жителей. В 1913 году в нем было 102 двора и 588 жителей. Расположено в очень  живописном месте, у подножия поросших сосновым лесом холмов, на  берегу речек Сюксюм и Печерлейка. В эти места нельзя не влюбиться. ... Церковь в честь Рождества Христова, построенная в 1800 г., объявлена объектом культурного наследия. В период богоборчества в 1930-е годы храм был закрыт для богослужения. Хорошо, что не разрушен. Бабушка и отец, наверно, не раз посещали его. В 1970–1980-е годы здание использовалось совхозом «Неклюдовским» под склад. В настоящее время предпринимаются попытки реставрации здания церкви. Очень правильно. Это наша история, наши корни. Когда их вырывают, погибает все дерево.

Места эти очень интересные. Сколько племен – народов через них прошло, поперемешалось. Финно-угры, булгары, татары, русские. А ведь были ещё кто-то и до них. Те же праславяне. Откуда-то отсюда на запад ушли венгры-мадьяры, на север – мордва, татары и чуваши. Следы их мы до сих пор видим, например. в местных названиях, в топонимике, этом своеобразном путеводителе по истории. С присоединением к Московской Руси Казанского и Астраханского ханств начинается активное переселение русских. Базарный Сызган основан московскими стрельцами в 1638 году на месте древнего мордовского села как сторожевой пункт на подходах к Карсунской засечной черте, или оборонительной линии на границе государства. Он старше Симбирска на целых 10 лет и в этом году отметит свое 380–летие. Свое название получил от реки Сызган, на которой стоит. В переводе с татарского - «овражное русло», от слов «сыза» - овраги и «ган» - русло. Встречается и другой перевод – «река меж гор». Что точнее – пусть разберутся филологи. Если все перевести на русский, получим «место торговли (базар) на реке меж гор». Название речки Сюксюм, протекающей через Неклюдово, тоже татарского происхождения и переводится как холодная вода.

Отец о Неклюдове почти ничего не рассказывал, а оказалось, что там он прожил много лет. Пошёл в школу. Обязательным тогда (с 1925 г.) было 4-летнее начальное образование, но отец до поступления в школу ФЗУ закончил 6 классов. Если смотреть по его личному делу, написанному в 1938 г., бабушка через несколько лет после смерти деда вышла в 1921 году за крестьянина этого села Степана Сидорова, вдовца. И переехала сюда из Базарного. Образовалась большая семья. Отец говорил, что у него было 17 братьев и сестер. Один из братьев стал летчиком, погиб ещё до войны, в авиационной катастрофе в Сибири. Самолет сел на воду. Раненому при посадке брату удалось выбраться из него, но до берега он не доплыл. Отец ездил в Сибирь на похороны, пытался разобраться во всем и был убежден, что брату не захотел помочь кто-то из пассажиров. Сотрудник НКВД. Чтобы спастись самому... Бабушка ушла из жизни в 1938 году. В год, когда сын Сергей закончил в Севастополе Военно-морское артиллерийское училище. Дождалась ли она этого радостного дня и сохранилась ли её могила в Неклюдове или Базарном – не знаю. Жалею. Начал посылать запросы, но пока не получил ответов. Также не знаю судьбу его отчима и какие отношения у него складывались с отцом.


Отец рано начал трудовую жизнь. Семья была большая и бедная. Уже в 12 лет он устраивается разнорабочим (пишет – чернорабочий) на Неклюдовский винзавод и работает там, совмещая работу с обучением в школе, до 1929 года. Хотя детский труд в СССР был официально запрещён уже первыми декретами советской власти, на практике это не соблюдалось. Особенно на селе. С молчаливого согласия властей. В это время в Неклюдове создаётся колхоз с многообещающим названием «Новая жизнь». В него вместе с матерью вступает и отец. Становится колхозником. Через год колхоз направляет способного 15-летнего парнишку на учебу в Ульяновск в только что организованную машинно-истребительскую станцию по борьбе с вредителями сельского и лесного хозяйства, имеющую свои учебные классы (существовала до 1934 г.). Такие станции в то время создаются по всей стране. Их главная задача – помощь колхозам,  организация и проведение на хозрасчетной основе всех необходимых мероприятий по борьбе с вредителями сельского и лесного хозяйства: наблюдение, ведение учета, профилактика, уничтожение и т. д.

Но специалистом по защите растений отец не становится и в конце 1931 года поступает в школу ФЗУ при Ишеевской суконной фабрике, в группу по подготовке слесарей-ремонтников и ткацких подмастерьев. Полное правильное название её - школа фабрично-заводского ученичества. Училища ФЗО у нас были созданы позднее, в 1940 году. Приём в группу осуществляется на основе 6-летнего образования. Преимущества обучения для отца – получение места в общежитии, бесплатное питание, небольшая стипендия и возможность получения части заработанного во время ученичества. Через 2 года он успешно заканчивает школу и поступает работать на фабрику уже квалифицированным рабочим, помощником мастера (подмастерье). Это помогает ему пережить страшные годы голода в Поволжье (1932-1933 гг.), вызванные неурожаем и непродуманными большевистскими шагами по быстрому переустройству хозяйственной жизни села. Такая же картина повторилась в 1936-1937 годах, но об этом мало говорится. Лишь читая открытые сегодня донесения с мест уполномоченных  сотрудников НКВД по Куйбышевскому краю, в который тогда входила Ульяновская область,  понимаешь масштабы трагедии.

Эта страница в жизни отца оказалась мне совсем незнакомой. Он не только прилежно учится, но начинает активно участвовать в общественной жизни. Его серьезность, способности, отношение к людям ценят соученики и преподаватели училища. Отца избирают сначала членом профкома, а в 1933 году – председателем профкома школы. Как все в те годы, в школе он вступает в комсомол. Комсомольский билет ему выдается Ульяновским горкомом ВЛКСМ. Очень активно отец проявляет себя и на новой работе – уже через три месяца он становится комсоргом фабрики.

Отец почему-то чаще бывал и вспоминал о Базарном и редко – о Неклюдове. Почему? А ведь там он жил с 6 лет, пошёл в школу, там у него сформировалась тяга к обучению, там прожил интереснейшие этапы в жизни нашей страны: становление советской власти и новых общественных отношений в деревне, разрушение сословных привилегий, борьбу с неграмотностью, коллективизацию. Интересно, была ли грамотной моя симбирско-ульяновская бабушка? Вопросы, вопросы, вопросы. Почему, отец, ты мне всё это не рассказал?

По переписи населения 1920 года в стране было только 44 процента грамотного населения, на селе – еще меньше, около 38 процентов. К 1939 году уровень грамотности достиг почти 90 процентов. Г р а н д и о з н о. Первые декреты о ликвидации неграмотности и бесплатном обучении новой властью были приняты в 1918 -1919 годах, обязательное начальное образование введено в 1925-1930 годы, обязательное семилетнее  - в 1933-1937 годах. Это – наши достижения. Их особенно ценю, когда смотрю на судьбы своих родственников что на Севере, что в Поволжье. Рождённые крестьянами или рыбаками, простыми людьми, многие из них стали крупными руководителями, хорошими специалистами, высшими офицерами и т. д. Я не сторонник тех, кто сознательно, с определёнными целями или подстраиваясь под «моду» и окружающую группу, мажет черными красками историю страны. Вижу и другие цвета, их значительно больше. Так видел её и мой отец. Сейчас я знаю об этом больше, чем раньше. Понятнее стала его позиция, когда при моей критике действий властей он чаще защищал их. Не как догматик. Наверно, больше из доверия к ним, к руководителям партии и страны. Они открыли для него дорогу «наверх», и он пошёл по ней. Понимая, что для этого надо прилагать и свои усилия.

На один из таких вопросов, мне кажется, я нашел ответ. Это влияние его сестры. Анна Степановна Лукьянова, тетя Нюра, была старше отца на 14 лет и могла иногда заменять мать. Она стала известным в Ульяновской области общественным деятелем. Гордилась тем, что была коммунистом «ленинского призыва», вступила в партию в 1924 году в соответствие с постановлением Пленума ЦК РКП(б) «О приёме рабочих от станка в партию». Набор распространялся в первую очередь на рабочих, а также на беднейших крестьян, «бедняков» и «середняков». Этим требованиям она полностью отвечала. Отец относился к ней с особым уважением и, приезжая в отпуск в Ульяновск, останавливался обычно у неё. И оставлял нас здесь на лето. Тетю Нюру я хорошо помню. В те годы она была директором швейной фабрики. Всегда в строгом костюме. Подтянутая. Уверенная в себе. С какой-то заражающей окружающих внутренней энергетикой. Мне она казалась строгой. Её дом на углу Красноармейской и Красногвардейской улиц (символичное совпадение!), с нарезными наличниками на окнах, с маленьким садом и хозяйственными постройками во дворе, к сожалению, снесён в 2009 году. На его месте построено выделяющееся среди сохранившихся одноэтажных построек старого Ульяновска выразительное 3-х этажное здание торгово-офисного центра "Платон".

Летом 1934 года отец поступает в недавно созданное (1931 г.) Севастопольское военно-морское артиллерийское училище береговой обороны. С этого же года оно стало носить имя Ленинского Коммунистического Союза Молодежи Украины (ЛКСМУ). Почему он выбрал Севастополь и романтичную профессию военного моряка – сейчас никто сказать уже не сможет. Отцу 19 лет. Приближается время призыва в армию (в 1925-1936 гг. – с  21 года). Он рассказывал, что сначала хотел стать летчиком, поступить в лётное училище. Даже прошел медкомиссию. Но выбрал Севастополь.

Технически грамотного и политически подкованного рабоче-крестьянского паренька с направлением от комсомола зачисляют в курсанты без всяких проблем и вступительных экзаменов. Красная армия и флот должны быть рабоче-крестьянскими. По принятому в 1925 году Закону об обязательной военной службе в  армию не призывают детей бывших дворян, купцов, офицеров старой армии, священников, фабрикантов, казаков. Впереди отца ждали 4 года напряженного обучения,  курсантская практика на крейсере «Коминтерн» (в царское время – «Память Меркурия») и учебном судне «Очаков» (в царское время – грузопассажирский пароход, с 1914 г. - тральщик «Батум»).  Но главное – артиллерия.

С 1934 года для училища стали учебными расположенная рядом с ним, на мысу между Стрелецкой и Песочной бухтами в Севастополе, артиллерийская батарея № 14, имеющая четыре 152-миллиметровых орудий, и знаменитая 35-я береговая башенная батарея на мысе Херсонес с мощными 305-миллиметровыми орудиями с дальностью стрельбы до 42 км. Башенная батарея такого калибра – это целая маленькая крепость  с 2-3-метровыми железобетонными стенами и покрытиями, подземными этажами, переходами, собственным энергообеспечением, помещениями для команды и т. д. Обе батареи прославились в годы Великой отечественной войны и сохраняли боеспособность до оставления, после 250-дневной осады, Севастополя нашими войсками 3 июля 1942 г. 1 июля (по другим данным – 30 июня) они сделали последние залпы по атакующим фашистам и были подорваны, чтобы не достаться врагу.
Сегодня на территории 35-й береговой батареи, на месте последнего рубежа обороны Севастополя, сооружен (2008-2012 гг.) музейно-мемориальный ансамбль «35-я береговая батарея», посвященный героическим защитникам Севастополя в 1941-1942 годах. Я представляю себе чувства отца, когда по радио в сообщении Советского информбюро объявили, что советскими войсками оставлен город Севастополь. ... Но он был на Севере, уже командиром батареи № 11 Мурманского укрепрайона Северного флота.

О своей жизни в Севастополе, училище, годах обучения, друзьях, подругах и т. д. отец ничего не рассказывал. Да и я не помню, чтобы с кем-то из сокурсников он поддерживал тесные контакты. Многих из них унесла война. В училище тогда ещё продолжалось строительство учебных корпусов, благоустройство территории, и он, как и все другие курсанты, принимал в нём участие. В 1938 году отец заканчивает училище. И в звании лейтенанта получает направление на Северный флот.

Очень удивился, когда прочитал, что военную службу он начал в должности переводчика 1 разряда разведотдела Северного флота. Вот это батя! И никогда ни слова об этом. Лишь однажды проговорился, что на подводной лодке ходил к норвежским берегам. Разведка. Немецкий язык он изучил неплохо, но для переводов пользовался словарем. Не исключено, конечно, что это было только название должности, а задачи он выполнял иные. Через полгода лейтенанта Лукьянова С. К. назначают командиром только что введённой в строй 2-орудийной артиллерийской башни батареи № 11 на мысе Сеть-Наволок. Той самой, о которой мы говорили выше. В этой должности он и встретил через 2 года начало Великой отечественной войны. А до этого была и финская война. Его дивизион перечислен в списке частей, принимавших в ней участие.

В сентябре 1944 года Финляндия, после начала наступления наших войск в Карелии («четвертый сталинский удар»), заключает перемирие с Советским Союзом и выходит из войны. И даже начинает военные действия против Германии (в Финляндии её называют лапландской войной), чтобы добиться вывода немецких войск со своей территории. Военная обстановка на Севере значительно улучшается. Часть офицеров береговой обороны флота переводится на Дальний Восток. Не сложно догадаться, что наша страна в соответствие с Тегеранскими соглашениями с союзниками (Тегеранская конференция 28 ноября — 1 декабря 1943 г.) начинает готовиться к войне с Японией. Официально отец убывает во Владивосток на курсы командного состава в свое родное Военно-морское училище береговой обороны, также переведённое к тому времени во Владивосток. Оно к этому времени получает почетный титул «Краснознаменное». С Дальнего Востока он после разгрома Японии возвращается на Север, работает в штабе флота и вскоре получает назначение на должность начальника штаба, а с апреля 1946 года – командира уже знакомого ему 3-го Отдельного артиллерийского дивизиона береговой обороны Главной базы Северного флота. В этом же году ему присваивается звание майора.

Через год отца переводят снова в Сеть-Наволок, командиром также хорошо знакомого ему 1-го Отдельного артиллерийского дивизиона береговой обороны Северного флота. Мы осенью 1945 года возвращаемся с эвакуации в Мурманск и постоянно переезжаем на новые места службы отца. Малая Волоковая, что на перешейке у полуостровов Средний и Рыбачий, Сеть-Наволок, Полярное, Роста, морские бухты, корабли, скалы, ягодная тундра с маленькими кривыми березками – их  картины на всю жизнь остались в памяти. Сейчас на месте Малой Волоковой и многих широко разбросанных когда-то участков Сеть-Наволока остались лишь развалины. Маяк на мысе стоит. И, как и прежде, ярко светит, указывает путь кораблям. Уже почти 120 лет. Из двух башенных орудий 11-й батареи осталось полузаконсервированным лишь одно. Два его ствола по-прежнему направлены в сторону моря. Внутри сохранились основные механизмы. ... Было бы хорошо, если бы это место когда-нибудь привели в порядок и сделали одной из достопримечательностей Кольского полуострова.

С осени 1947 года отец снова переходит на штабную работу, занимает должность начальника отдела боевой подготовки в штабе береговой обороны Северного флота. Это ещё в Полярном. К этому времени главной базой Северного флота становится Ваенга (название от впадающей здесь в Кольский залив реки Ваенга, саамское вайонг - самка оленя, важенка), хотя такое предложение рассматривалось еще до войны. Ваенга и база только строятся. Статус города и новое имя, Североморск, она получает в 1951 году. Осенью 1947 года в неё из Полярного переводится штаб флота. В 1950 году из Полярного в Мурманск переезжаем и мы. У отца новое, более высокое назначение – начальник 5-го отдела в артиллерийском управлении Северного флота.               

В Североморске жилья для семей офицеров не хватает. Да и мне пора идти в школу.  Нам на пятерых (в Полярном в 1950 г. родился мой второй брат, Владимир) выделяют комнатку в  Мурманске, в самом центре, на проспекте Сталина, в доме 25. Сейчас это проспект Ленина, и у дома другой номер, 48–й. В квартире, кроме нас, еще две семьи и одна одинокая женщина. Все как-то связаны с флотом. До Североморска от Мурманска 25 км, и отец ездит туда на работу. Часто там и ночует.

Отец всегда хотел учиться, не останавливаться на достигнутом. Что-то из этих важных социальных качеств перешло и ко мне. В 1950 году он становится подполковником (капитаном второго ранга) и в начале следующего года поступает в Военно-морскую академию, на высшие курсы офицерского состава береговой артиллерии, на отделение командиров и начальников штабов секторов береговой обороны ВМФ. После окончания курсов его ждет новое назначение – Таллин, Балтийский флот, управление вооружения и судоремонта.

К этому времени начинает кардинально меняться и организация береговой обороны.  Пушки заменяются ракетами. Многим артиллеристам надо переучиваться. Но этот процесс только начинается. Где-то году в 1957-1958 отцу предлагают перевод на Тихоокеанский флот. На Камчатку. На адмиральскую должность. Мы начинаем собираться. Проходим медосмотры. Сережку, брата моего, родители думают послать в Нахимовское училище. Жаль, что не послали. Он не послушал отца и после 7 классов пошел работать на судоремонтный завод. Торопился стать взрослым и самостоятельным. С отъездом что-то не получилось. По здоровью отца. И мы остались в Таллине. Об этом уже больше помню, а о подробностях, хрущевских военных реформах на флоте и другом расспрошу отца позднее. Вот так же. Листая его личное дело. И он ответит.

Я тоже не был особенно послушным. И не всегда прислушивался к советам отца. Но один из них запомнил. Очень хорошо. ... Таллин. 1 июля 1960 года. Солнечный день. Вода в море уже прогрелось градусов до 20-21. Для нас, северян, почти горячая. Мы с Лёнькой, парнем с нашего двора, купаемся, загораем на Штромке. Пляже, тогда ещё не оборудованном, на Коплиском заливе на западной окраине Таллина. Недалеко от нашего дома. Название - из немецкого, переводится как течение, но происходит, как утверждают историки, от имени владельца когда-то расположенной рядом корчевни.

Уже купили билеты на вечерний сеанс в открывшийся сегодня новый, первый в городе широкоэкранный кинотеатр «Раху», «мир» по-русски. На фильм «Вдали от Родины». Очень интересный. О наших разведчиках. Кинотеатр рядом, метрах в четырехстах от пляжа. Решили, даже не на спор, а так, из спортивных побуждений, переплыть Коплиский залив. Наискосок. От парка «живых и мертвых», бывшего немецкого кладбища, до пионерского лагеря «Рокка аль маре» на другом берегу. В переводе с итальянского «скалы над морем». Берег там действительно высокий, но не очень.  Метров 10. Где-то может н выше. По научному называется глинт (дат. klint — обрыв, уступ) Финского залива. Плыть не больше 2-х километров. Да и ветер в ту сторону. Смельчаки, говорят, переплывали. Мы тоже сможем.

И мы поплыли. Я – брассом, он – «по-собачьи». Понятно, что плыву быстрее его. Иногда поджидаю. Из-за волн головы Лёньки не всегда видно, и где-то мы потерялись. Плыву долго один. Желанный берег всё ещё далеко. Решил повернуть назад. Опять долго плыву. Уже против волн. Вода иногда попадает в рот. Говорю себе, конечно, мысленно: «Не раскрывай рот, нахлебаешься». Но все равно воду иногда пропускаю. Плохо, когда она попадает в горло. Надо откашливаться. Берег не приближается. Cообразил, нашёл ориентир на выходе из залива. Веху, указывающую фарватер для кораблей. Плыву, поглядывая на неё. Я же умный. Школу только что закончил. С геометрией на «ты». А веха не сдвигается. Так и стоит упрямо посередине створа залива. Но это же я не продвигаюсь ни на метр вперёд! И тут, как подсказку, как бы слышу слова отца «Сынок, не плыви в отлив к берегу. Многие хорошие пловцы не смогли это сделать». Спасибо, батя. Я послушаюсь в этот раз. Поворачиваю обратно. Доплыл. С большим трудом. Сил почти не оставалось. Уже думал «Да, не доплыву ... Пропадут билеты в кино ... Мать будет очень переживать ...». В голове мелькают картинки прошедшей жизни. Все такие яркие. Но на душе как-то спокойно. Даже безразлично. От усталости. Но плыву. Не паникую. Даже тогда, когда судороги схватили ноги. ... Руки двигаются. Можно попробовать и на спине... 

Неожиданно наткнулся грудью на затонувшее судно. На какую-то его небольшую проржавевшую часть, поросшую нагревшимися на солнце под тонким слоем воды водорослями. Не описать чувства радости. Чуть согреваюсь. Прилив сил. Не останавливаться, хотя так хочется. Теперь точно доплыву. Да и до берега уже не так далеко. Уже различаю отдельные деревья. И вижу корму другого затонувшего судна. Знакомого. На этом берегу бывал не раз.  От остатков судна до берега метров полтораста. Шаг первый - к кораблю. Метров двести. Может – меньше. Там чуточку передохну. Доплыл. Влез. Согреваюсь на солнце. Лёнька, надо же, тоже приплывает сюда. Немного позже. На корме мы и встретились с ним. А дальше уже проще. Немного проплыли, и пошли чередоваться мели.

По деревянным помосткам-ограждениям плавательного бассейна пионерлагеря прошли на берег. У меня зубы стучат как пулемет. Ноги плохо держат. Пополз как крокодил на солнышко, отлежаться. А Лёньке хоть бы что. Он не так трясся от переохлаждения как я. Может, был поупитанней и посильней. Да и старше на год – другой. Лёнька тоже понял, что обратно не выплыть. Отдохнул на моей спасательнице-вехе и от неё снова взял курс на «Рокка аль маре». Вдоль и наискосок залива. В кино на 6 часов вечера мы успели. То, что половину фильма продремал, уже не было важно... Спасибо тебе, папа.