Маша Королёва

Наша  семья  дружила  с  супругами  Брюн:  с  Евгением  и  Светланой.  В  их  семье  воспитывалось  двое  детей.  Каждому  из  них  были  даны  имена  родителей.  Старшего  сына  звали  Женей.  Дочь-пого́док  носила  имя  —  Света.  Да-да,  это  была  семья  известного  главного  внештатного  психиатра-нарколога  Минздрава  России.  Семья  президента  Московского  научно-практического  центра  —  Евгения   Алексеевича  Брюн.  Того  человека,  которого  недавно  лишили  должности,  отправив  по  решению  суда  под  домашний  арест.  Говорят,  что  он  погорел  на  финансовых  махинациях,  которые  проворачивал,  занимая  высокий  пост.  Очень  жаль,  если  так. 

В  ту  пору — году  так  в  1982-м,  будучи  ещё  кандидатом  наук,  —  он  являлся  младшим  научным  сотрудником  Московского  НИИ  психиатрии.  Жена  его  работала  врачом-неврологом  в  одной  из  московских  больниц.  Дети  учились  в  школе.  Семья  Брюн  не  часто,  но  посещала-таки  наш  дом.  За  праздничным  столом  обыкновенно  собиралась  врачебная  компания,  в  которой  были  представители  различных  специальностей:  от  гинеколога  до  проктолога. 

В  советские  времена  люди  обожали  застолья.  Часто  собирались  и  без  повода;  любили  выпить  и  закусить,  попеть  песни  и  потанцевать.  Гостей  было  принято  щедро  принимать.  В  нашем  доме  большой  круглый  стол  в  гостиной  накрывался  белой  камча́тной  скатертью.  Из  кухонного  гарнитура  доставали  обеденный  сервиз  "Мадонна".  Он,  рассчитанный  на  двенадцать  персон,  выгодно  выделялся  роскошной  фарфоровой  супницей.  Не  только  "Мадонной"  сервировали  стол,  а  также  бокалами  и  фужерами  из  богемского  хрусталя.  Кубки,  наполненные  винами,  искрились  в  свете  люстры.  Перед  гостями  на  праздничном  столе  оказывались  и  серебреные  вилки-ложки.  Так  было  в  нашей  семье.  Наши  гости  не  шумели  и  плясок  не  устраивали,  а  вели  проникновенные  интеллектуальные  беседы.  И  не  только.  Собираться  любили  по  особым  случаям.  В  тот  день  праздновали  двадцать  третье  февраля. 

— Подтираться  "Огоньком", – так  назывался  советский  журнал, — это  верх  безрассудства! – вещал  профессор  кафедры  проктологии,  утирая  салфеткой  жир  котлет  на  своих  губах.   
Он  не  так  давно  вернулся  к  столу  из  уборной,  где  и  успел  оценить  весь  "шик"  нашего  гостеприимства.  Пять  минут  назад  он  руками  разминал  лоснящийся  глянец  "Огонька",  пытаясь  сделать  листы  мягче.  Отчего  на  пальцах  его  рук  осталась  краска.  Проктолог-усач  в  красном  галстуке  произнёс:
— Сходил  с  огоньком,  но  без  дымка́, —  шутил  гость, —  но,  однако  же,  это  опасно,  дру́ги! Он  так  говорил:  дру́ги.  И  продолжал  в  своём  стиле  развивать  мысль:  — Использование  глянцевой  бумаги  с  отпечатавшейся  на  ней  типографской  краской,  содержащей  свинец,  приводит  к  развитию...
— Остановитесь,  коллега! –  тут  же  прервали  его.  Женщины,  морщась  и  хмыкая,  возмущались: —  Мы  же  за  столом!

Мы,  дети,  присутствовали  за  общим  столом  всегда  вместе  с  родителями.  Поглощая  изысканные  и  редкостные  деликатесы,  мы  отмалчивались,  жуя.  Однако  же  вникали  в  ход  каждой  мысли,  высокопарно  высказываемой  за  столом.  С  детства  мы  знали,  как  и  хорошо  понимали,  что  —  да  —  в  СССР  есть  проблемы  с  обеспечением  трудящихся  граждан  товарами  первой  необходимости.  И  второй  необходимости.  И  какой  угодно  необходимости.  Дефицит  распространялся  на  любой  товар.  Была  дефицитным  товаром  и  туалетная  бумага.  Сегодня  никто  и  представить  себе  такого  не  может.  А  ведь  так  было.

— Сергеевна,  откуда  рулоны? – кричит  из  окна  кухни  пожилая  женщина.  Она  видит  свою  товарку,  идущую  к  дому  от  автобусной  остановки  и  несущую  на  себе  рулоны  "туале́тки".  Так  в  народе  называли  это  бумажное  изделие.   
— В  "Школьнике"  выбросили! –  отвечает  бабушка  одного  из  ребят  нашего  двора.
Детвора  играет  в  футбол,  вернувшись  из  школы.  Родители  на  работе,  а  бабушки  держат  хозяйственную  оборону:  они  приобретают  дефицит.  И  вот,  узнав,  что  бумагу  выбросили  в  ближайшем  магазине  канцтоваров! —  чуткая  пенсионерка  спешно  собирается  на  "охоту";  предстоит  отстоять  очередь  и  потолкаться  в  толпе.  В  те  годы  о  продаже  какого-либо  дефицитного  товара  так  и  говорили:  "выбросили".  То  есть,  пустили  в  розничную  продажу.  Отоварившись,  счастливые  бабушки  Колянов-Димонов,  шли  с  "туале́ткой"  наперевес,  как  советский  солдат,  несущий  на  себе  "скрутку"  –  свёрнутую  особенным  образом  шинель.  Выглядело  очень  похоже. 

Если  в  какой-либо  семье  бабушек  и  дедушек  не  было  –  вот  как  у  нас  –  то  в  таких  семьях  гости,  посещая  туалет,  чаще  находили  газеты.  В  советские  времена  бумажные  периодические  издания  использовали  не  только  на  стенах  как  подклейку  под  обои.  В  газеты  заворачивали  всякие  пищевые  отходы.  Ими  выстилали  мусорные  вёдра.  Советские  семьи  охотно  пускали  газеты  и  по  прямому  назначению.  Так  говорили  в  моей  семье.  В  нашем  доме  в  ходу  были  "Пионерская  правда"  и  "Правда".  Так  получалось,  что  пионерия  перенимала  пример  верности  делу  Коммунистической  партии  в...  сортире.  Для  гостей  же  –  как  я  упоминал  выше  –  предлагался  очередной  номер  "Огонька".  Заблаговременно  вырванные  листы  разреза́ли  и  складывали  стопкой.  Шик  для  любой  академической  задницы.  Но  журнал  можно  было  и  почитать,  для  чего  иногда  он  сохранялся  невредимым.  Гость,  начитавшись  всласть,  сам  вырывал  понравившуюся  страницу. 

За  эту  манеру  "шиковать"  нам  и  влетело  в  тот  день  от  профессора  Краповицкого,  что  поднаторел  в  исследованиях  задних  проходов  советских  граждан.  Поговаривали,  что  на  заре  своей  карьеры  он  практиковал  и  в  Африке.  Но  об  этой  странице  своей  медицинской  биографии  он  распространяться  не  любил.  Иногда  всё  же  сам  заводил  разговор.  Чаще  спьяну  и  почти  всегда  за  столом:
— Кишечник  негров  забит  глистами, –  говорит  он  в  этот  раз. — Однажды  провожу  осмотр  и  вдруг  понимаю,  что  и  на  меня  кто-то  смотрит  с  той  стороны.  Оказалось,  что  это  африканский  солите́р  —  ленточный  червь.  Он  нагло  таращит  на  меня  все  свои  три  глаза  и  что-то  знойно  пережёвывает  своими  пятью  челюстями.
Профессор  обожал  слово  "знойно",  часто  вводя  в  свою  речь  не  к  месту.  "Жена  знойно  зата́рилась", –  мог  сказать  он.  Или:  "Спартачи́  знойно  продули  ЦСКА", –  он  был  заядлым  болельщиком.  И  теперь  он  с  задором  продолжает: 
— Опасный  паразит  человеческого  кишечника.  Почти  все  африканцы  знойно  страдают  от  этого  солите́ра!  –  подтрунивает  проктолог  над  нашими  гостями,  с  прищуром  поглядывая  на  женщин.    
— Ну,  ты  его  вытащил? –  шутит  кто-то  из  мужчин.
— А-га,  подбил  все  три  глаза,  сломал  одну  челюсть  и  засунул  монстра  обратно.  Зачем  мне  чужое?  И,  в  конце  концов,  я  же  не  гельминтолог. 
— Ну,  прекратите  же! —  снова  возмущаются  женщины.

Потом  все  идут  курить  на  балкон.  Скоро  подадут  чай,  и  обеденный  сервиз  меняют  на  не  менее  роскошный  –  чайный.  Его  тоже  привезли  из  Чехословакии.  Мы,  дети,  остаёмся  за  столом  и  набиваем  рты  пирожными.  Мы  же  не  курим.  Дома  при  родителях,  уж  точно.  Не  курят  и  женщины.  Наконец,  всё  теперь  на  столе  накрыто  к  чаю.  Гостьюшки  ведут  беседу  меж  собой.

— Свет,  как  у  Женечки  успехи  в  школе? –  спрашивает  одна  доктори́ца  Светлану  Брюн.  Мать  Женьки.
— У  него  просто  отлично  с  физкультурой,  –  отвечает  та.  — Маша  Королёва,  чудо  что  такое!
Я  как  кот  повёл  ухом.  Маша  Королёва  моя  одноклассница.  Думаю:  неужто  где-то  в  Москве  живёт  ещё  одна  такая  чуми́чка?  Из  кого  она  пьёт  кровь?
— Со  смазкой  дела  идут  просто  отлично!  Когда  он  на  Маше  Королёвой,  то  всегда  быстрей  всех  заканчивает!  Две  грамоты  отхватил! –  хвастает  счастливая  мать  отличника.
Из  разговора  я  понял  одно:  Маша  Королёва  —  хорошо.  Со  смазкой  —  лучше.  Я,  надо  сказать,  пребываю  в  растерянности. 

За  стол  возвращается  акушер-гинеколог  Лукинский  Никодим  Александрович.  Врач  с  многолетней  практикой.  Друзья  именуют  его  Никсаныч.  Он  вернулся  с  балкона  раньше  других  мужчин  и  по  всему  было  видно,  что  после  курения  табака  его  только  крепче  развезло.  Коньячный  спирт  теперь  действовал  в  нём  сильней.  Прежде  Лукинский  чаще  остальных  налегал  на  заветную  бутылку  с  пятью  звёздами.  И  вот  теперь  он  вносит  свою  лепту  в  тему,  касающуюся  Маши  Королёвой,  не  обращая  внимания  на  присутствующих  детей:
— При  сухости  слизистой  стенок  ваги́ны  нужно  пользоваться  смазками  с  умом!  –  вывел  он  хмельным  языком.  — Тогда  и  скользить  будет  слаще!
— Ой,  Никсаныч!  Ты  снова  за  своё,  да  ведь  не  в  тему! –  доносит  до  него  Светлана  Афанасьевна.  Она  заметно  смущена.
— А  что  не  правильно? –  удивляется  опрятный,  но  неосторожный  в  высказываниях  акушер-гинеколог.
— Речь  о  другом...
— О  чём  же? –  что-то  ища  в  карманах  своего  пиджака,  рассеянно  вопрошает  Лукинский.
— А  мне  нравилось  скользить.  Скользить  было  слаще  некуда! –  вклинивается  в  разговор  проворный  умом  мальчик,  ведь,  в  конце  концов,  речь  идёт  о  его  физкультурных  успехах.  О  достижениях  Женьки. 
Его  мать,  зардевшись,  выпалила: 
— Помолчи,  юла! –  громко  говорит  она  сыну. 

Его  сестра  еле  сдерживается  от  смеха,  давясь  чаем.  Слово  "ваги́на"  ей  известно.  Его  значение  девочка  понимает  по-своему,  примеряя  к  своей  соседке  по  столу.  Рядом  со  Светочкой  восседает  тучная  врач-эндокринолог  Ва́гина  Оксана  Дмитриевна.  Подруга  её  матери  и  старая  знакомая  семьи  Брюн,  где  её   называют  любя,  конечно,  "ваги́ной".  Об  этом  Оксана  Дмитриевна  знает.  "Тебе  ваги́на  звонила",  "Ваги́на  хочет  с  нами  ехать  на  дачу".  Не  смотря  на  такую  кличку,  её  в  семье  Брюн  уважают.  Иногда  и  сама  Оксана  Дмитриевна  нет-нет,  да  и  выдаст  о  себе:  "Рты  закрыты,  когда  ваги́на  говорит!"  Но  чаще  такое  случается  если  она  заспорит  с  кем-то  на  приятельской  пирушке.  Конечно,  в  отсутствие  детей  и  если  эндокринолог  навеселе́. 

— Да,  а  тут  вдруг  Маша  Королёва  возьми  и  сломайся! –  вдруг  вставляет  сам  Брюн-отец,  вернувшийся  к  чаю  и  усевшийся  за  стол  подле  дочери.   
— Не  выдержала  Маша  Королёва,  досмазывались! –  с  восторгом  заявляет  одиннадцатилетний  мальчишка.   
— Что-что? –  крутит  головой  Лукинский.  Он  с  недоумением  глядит  на  ребёнка.  Вяло  соображает,  что  в  процессе  "поломки"  Маши  Королёвой  напрямую  было  задействовано  несовершеннолетнее  лицо.
— Встал  я... ну,  наступил  на  Машу...  и  носок  сломался, –  вносит  бо́льшей  неясности  в  затуманенные  головы  гостей  шутник.
Никсаныч  слышит  другое  слово:  сосо́к.
— Сосо́к  сломался? —  окончательно  недоумевает  он.
Женя  Брюн  почти  бьётся  в  судорогах,  хохоча.  Его  сестра  тоже.  С  набитыми  ртами  они  нарочито  искажают  "носо́к"  до  "фофо́к".

К  столу  один  за  другим  возвращаются  остальные  гости.  Доцент  кафедры  урологии  Смирнов  интересуется:
— Что  сломали  Маше?
— Фофо́к!  –  ликуют  Женька  с  сестрой.
— Чей  сосо́к?  Кому  сломали?  Сколько  ей  лет? –  включаются  иные  гости-врачи. 
Звучат  нетрезвые  голоса:
— Как  это  можно  поломать  сосо́к?  Отвинчивали  его,  что  ли?

Ясность  внесла  мать  озорников  —  Светлана  Брюн:
— Не  сосо́к,  а  носок!  Носок  правой  лыжи  он  сломал,  – объясняет  она.  — Вот  Женька  и  радуется  теперь,  что  на  физкультуру  ходить  временно  не  будет.  На  горке  надломил,  олух!  Ноги  разъехались,  и  он  упал!  Стал  вставать  —  и  наступил  на  носок.  Кто  ж  теперь  в  семье  пятёрки  добывать  будет?! –  виновато  улыбается  Светлана  Афанасьевна.

Дело  прояснилось.  Когда-то  мне  —  двумя  годами  ранее  —  достались  лыжи  Маши  Королёвой.  Лыжи  моей  одноклассницы  —  хитрой  девочки  с  хорошей  успеваемостью  благодаря  усилиям  репетиторов.  Больше  всего  она  не  любила  литературу.  Предмет  давался  ей  с  трудом.  Однажды  в  школьном  сочинении  она  написа́ла  так:  "Трактор  мчался  по  полю,  попа́хивая".  Темой  сочинения  были  достижения  страны  в  сельском  хозяйстве. 
Так  вот,  в  советской  стране  и  с  лыжами  тоже  были  проблемы,  но  особого  рода:  внешне  они  все  были  одинаковыми.  Ну,  почти.  Не  было  никакого  разнообразия.  Я  говорю  о  покупке  лыж  в  магазинах  Москвы.  Купить  можно  было  только  лыжи  "Karelija"  красно-белого  или  сине-белого  красочного  покрытия.  На  взгляд  совершенно  похожие  лыжи,  отличающиеся  только  длиной.  Мне  эта  "роскошь"  и  перешла  "по  наследству".  Мать  Маши,  где-то  раздобывшая  для  дочери  заграничный  материал,  старьё  отдала  нам.  Я  в  зубы  "дарёному  коню"  не  смотрел.  Принял  и  поблагодарил.  На  изделии  красовалась  надпись:  Маша  Королёва.  Так  делали  многие  школьники —  помечали  свои  лыжи,  посещая  школьные  уроки  физкультуры.  Этими  лыжами  я  пользовался  недолго.  Надпись  не  соскрёб  и  не  закрасил.  Через  год  мы  отдали  их  семье  Брюн.  Передали  в  хорошие  руки.  И  их  новым  обладателем  стал  Евгений  Брюн-младший.  До  поры,  как  выяснилось. 

Семья  Брюн  была  весёлой.  Многие  предметы  обихода  они  именовали  по-своему,  иногда  присваивая  человеческие  имена.  Диван,  мне  памятно,  назывался  Петровичем. "Петровича  кот  подрал".  Я  помню  мало  имён,  но  запомнившиеся  веселят  меня  и  поныне.  В  детстве  меня  радовало  имя  газовой  плиты  в  их  квартире:  Маруся  вонючая.  "Жень,  идёшь  гулять,  так  выключай  Марусю  вонючую", –  говаривала  мать  сыну.  Семья  психиатра, –  что  тут  сказать.  И  как  им  было  не  именовать  лыжи  Машей  Королёвой,  если  на  них  так  и  было  написано?  Тут  им,  как  говорится,  сам  Бог  велел!