Детектив по глупости. VIII. Рассказ оперативника

Литеха зашевелился. «Ну точно – живой», – выдохнул Сыромятников, касаясь затылком холодных кирпичных стен. «Ты сам-то вообще как здесь оказался, детектив хренов?!  Мартыныч, поди, уже обыскался» – задала вопрос рационально мыслящая и чуждая вере в перемещения  во времени и пространстве – во всяком случае на современном этапе развития науки – часть  его самого, равно как и не верящая ни в вампиров, ни в прочую дребедень и весьма раздраженная шастаньем по погосту того, поддавшегося эмоциями Сыромятникова, не говоря уже о нелепом  проваливании в то ли заброшенную, то ли не занятую могилу.
К этому всему добавилось чувство вины перед участковым – причем на сей счет никакого внутреннего диалога не велось. Подвел. Без разговоров: подвел.
– Пить, – тихо произнес литетха.
– Нет у меня воды, – столь же тихо ответил Сыромятников, потер ладонью ушибленное плечо и по инерции поднял воротник телогрейки: в каземате было сыро и зябко. Встав и скрипнув  коленями, детектив почему-то почти на цыпочках и озираясь в сторону железной двери,  подошел к литехе, сел перед ним на корточки и чиркнул извлеченной из кармана зажигалкой.
Действительно белобрысый. Коротко стриженный, с зачесанными на бок – на пробор, правда, уже с чуть разлохмаченными,  волосами, и двухдневной щетиной, да еще к тому же слегка лопоухий. В новенькой черной кожаной куртке, из-под которой виднелся ярко красный свитер и воротник застегнутой на верхнюю пуговицу белой рубашки. Наглаженные, в стрелку, почти не мятые черные брюки и, да, те самые, впечатлившие Мартыныча новые ботинки, с налипшей на них грязью, но со следами щетки и крема. По всему видно – литеха был провинциальным пижоном. Вдобавок ко всему – явно зябнущим.
При неровном мерцании огонька литеха открыл глаза и сощурился, что свидетельствовало: в темноте он пробыл довольно долго. Увидев незнакомца, оперуполномоченный дернулся, рука его потянулась к оружию. При этом на лице не отразился страх, скорее – суровая решимость в нахмуренных бровях.
– Тихо-тихо  – жестом успокоил его Сыромятников. Свой я. Успокойтесь. – И, не раздумывая, расстегнул пуговицы телогрейки, снял ее с себя и накинул на  соказематника. Тот быстро успокоился, проговорив со вздохом облечения и шепотом: «Свой».
Радовало, что следов избиений на нем не было. «А то как бы еще в медбрата превращаться не пришлось» – подумал Сыромятников с ухмылкой, усаживаясь рядом на прелую солому и скрещивая руки на груди. Произошедшее стоило обдумать. Желательно спокойно. И решить, что делать дальше.
– Оперуполномоченный лейтенант Лютников. Палсергеич, – все тем же шепотом произнес литеха, протягивая ладонь.
Пожав ее, Сыромятников представился в ответ, поморщившись и назвав себя детективом, попутно вспомнив, что соответствующий документ остался  во внутреннем кармане куртки, в доме, по скрипучим полам которого сейчас, в его, Сыромятникова, безуспешных поисках, бродит, пожимая плечами и хмуря брови, Мартыныч. «Как бы еще Кольке не позвонил» – подумал детектив.
Это заставило его виновато вздохнуть и зачем-то произнести:
– Вообще-то я историк по образованию. Медиевист. Средневековой Испанией занимаюсь.
Кажется, у литехи, – а про себя Сыромятников его так и называл: Палсергеичем именовать парня, вряд ли еще перешагнувшего четвертьвековой рубеж, язык не поворачивался – упоминания расположенной на Пиренеях страны вызвало живейший интерес. Он заерзал на соломе и ткнул соказематника локтем  в бок.
– Так сюда заходил, такой, знаете, в железном панцире и с арбалетом. Бородатый. – быстро и все тем же шепотом едва не задыхаясь и чуть не на ухо заговорил Лютников. – Я пока табельное оружие достал и навел на него, он уже исчез. Даже воды не оставил, сволочь.
– Хуан Перес де Реболледо, – также  шепотом и задумчиво произнес ничуть не удивленный Сыромятников и машинально коснулся торчащей из-за ремня джинс, уткнувшейся в позвонки  холодной рукояти своего пистолета: «Растяпа, детектив хренов, нужно было первым делом проверить: на месте оружие или нет».
– Что? – прошептал оперуполномоченный. И, не дожидаясь ответа, слегка задыхаясь от волнения и немного проглатывая окончания слов, продолжил, точнее повторил: – Я… Я пока табельное оружие достал и навел на него, он уже исчез.
– А может тут кино снимают? – предположил литеха, хотя интонации его голоса не оставляли сомнений: понимает, что, нет, кино здесь явно не снимают.
– Ага, – кивнул Сыромятников, вложив и в кивок и в ту же интонацию ответа весь возможный сарказм. Судя по вздоху, оперуполномоченный его правильно понял. А затем снова ткнул локтем в бок и произнес – кажется, с гордостью:
– У меня в школе по истории пятерка была. И в институте – тоже «отлично». Всегда любил. Бабушка русский и литературу в школе преподавала. У нее библиотека классная. Я там всего Пикуля перечитал.
При упоминании известного писателя, Сыромятников поморщился, одновременно диагностировав – тут перед его мысленным взором некстати соткалась ухмыляющаяся морда облаченного в белый халат долговязого рыжего Федьки – у лейтенанта нервное потрясение, раз он перескакивает с темы на тему. 
– А как вы в этом подвале оказались? –  прервал монолог, заметив, что берет на себя инициативу  в беседе, а значит и в расследовании.  Видимо на него и испанский арбалетчик произвел меньшее впечатление, нежели на Лютникова. Появляется ни пойми откуда, и исчезает ни пойми куда. Да и после поезда с его странными пассажирами Сыромятникова не оставляло бродящее где-то в подсознании чувство попадания в какую-то иную реальность. Хотя он безуспешно и пытался прогнать его от себя, вместе с даже намеком на веру в подсознание это самое.
– Да-да – произнес лейтенант, успокаиваясь и облизывая пересохшие губы – Воды бы сейчас глоток. Ладно.
Некоторое время оперуполномоченный молчал, собираясь с мыслями. Тем же был занят чиркавший зажигалкой Сыромятников.
– Дело это, знаете, с обнаруженными в деревне трупами, какое-то странное.
– Знаю, – кивнул Сыромятников, вытягивая положенные   на поднятые колени руки и глядя на голубоватый мерцающий огонек.
– Сколько я местных жителей не опрашивал, ничего толком добиться не мог. Тут же старики одни. Суеверные. Староверы. И, главное, напуганные.
 С этими словами Палсергеич снял с себя накинутую на него Сыромятиковым телогрейку и произнес:
– Спасибо.
– Да не за что, – ответил детектив, натягивая телогрейку и про себя отметив:  в каземате не столько холодно, сколько именно зябко от сырости – лишний намек, что за стенами не морозная зима и ни лютая дождливая  осень. Вот только бы выяснить, что там – за стенами.
– Так чего местные боятся-то? – спросил Сыромятников.
Лейтенант ответил не сразу, словно собираясь с мыслями.
– Да этих, – неуверенно начал он, – как их: покойников заложных.
– Кого?
– Ну вот и я не понял. У бабушки спросил. Она ж не только всю жизнь проучительствовала, но и фольклором местным увлекалась. У нас тут много чего интересного. А ее дед, мой прапрадед тоже старовером был. В бабушкиной библиотеке принадлежавшие ему  книги есть.  Рукописные. В таких, знаете, старинных обложках с железными застежками. И пара даже на этом, как его – Лютников с досадой на капризную память шлепнул себя ладонью пол лбу.
– Пергаменте, –  подсказал Сыромятников.
– Ну да, на пергаменте написанные, – несколько  виновато, верно стыдясь за школьную пятерку и «отлично» в институтской зачетке, произнес оперуполномоченный.
– Стал я у бабушки про этих самых покойников заложных  расспрашивать. А она, представляете, аж разволновалась.  Что-то про Семик говорить начала. Я сначала не понял. Бабушка разъяснила, что это седьмой четверг после Пасхи. Его еще Русальной неделей называют.  Он-то и связан с поминовением этих самых, как она сказала, заложных покойников, то есть умерших раньше положенного срока. Ну, знаете, как на Пасху яйца в красный цвет красят, так на Семик этот – в желтый. И оставляют на перекрестке дорог. Бабушка говорила, что помнит как в ее детстве ее уже бабушка так поступала. И ее даже как-то  брала с собой. Бабушка тогда маленькой была совсем и испугалась, сама не могла понять – чего. Накатил страх на развилке  дорог и все тут. Больше уж не ходила. 
Сыромятников знал. Да и переспрашивая: «Кого?», скорее пытался отгородиться от стучавшейся в рассудок догадки. Впрочем, явление Хуана Переса де Реболледо еще и оперуполномоченному не оставляло сомнений: без заложных покойников здесь не обошлось. А одни и те же глюки о разных людей вроде как и быть не могут.

«Это, небось, даже Федька знает. Да. Пригодился, значит, академический интерес. Кто бы мог подумать» – усмехнулся про себя Сыромятников, чиркая зажигалкой и глядя на извлеченную из закромов памяти, словно ожившую, картину: его единственную к бабушке на майские праздники поездку в деревню, огород помочь вскопать. Они  как раз выпали на Пасху и запомнилась походом на кладбище, где чуть ли не вся деревня собралась. И еще запомнились  оставленные возле могильных памятников со скошенным верхом, стопарики с водкой, выпиваемые потом, вечером, местными алкашами – благо закус тут же, у памятников, оставляли, – счастливо засыпавшими средь могил.
– И вот – продолжал Палсергеич, перейдя с шепота, на хоть и негромкий, но голос – бабушка предположила, что видно стряслось что-то и покойники заложные после недели этой Русальной не смогли обратно, в свой покойницкий мир вернуться. Вот и воют. Вы же вой этот жутки слышали?
– Слышал, – со вздохом ответил Сыромятников, мысленно соглашаясь с литехиной бабушкой, в который раз вспомнив ищущего его Мартыныча, и задал вопрос:
– А вы сами-то в это верите?
– Да. То есть – нет. То есть, – литеха потер ладонью лоб и виновато взглянул на Сыромятникова: – Не знаю. Но этот же, в железной штуке и с арбалетом. Вы ж не думаете, что.
– Не думаю, – успокоил его Сыромятников и задал уточняющий вопрос:
– Ну хорошо, а почему они одеты так странно и местные их не узнают. Не узнают же? На погосте ж своих хоронят.
– Не узнают, – кивнул в ответ Лютников, – бабушка думает, что это ненашенские покойники. – Сыромятников при этих словах кивнул, вновь мысленно согласившись с литехиной бабушкой. –  Пришлые. Из другого какого-то мира.  Когда я про вой-то ей рассказал, она строго настрого запретила мне на погост ходить. А я вот поперся. Дурак.
«Дурак» – едва не произнес, соглашаясь, Сыромятников, адресуя это слова и к себе самому. Вслух же повторил вопрос:
– Да, вы так и не рассказали: а как оказались-то здесь?
 Палсергеич ответил не сразу, словно собираясь с мыслями  и заново переживая случившееся. Сыромятников не торопил.
– Как-то, уже в машине возвращаясь с Александром Мартынычем в город, я этот жуткой вой с погоста в первый раз услышал. Потом еще раз. Давайте, говорю, съездим. А участковый ни в какую. То есть: «Съездим – отвечает, но давайте сначала к тому-то заглянем и этого еще опросим». Я понимаю: боится он. Говорю ж, суеверные они. Ну и я решил – сам смотаюсь. Так меня Александр Мартыныч привозил. А тут я в выходные на автобусе доехал. Он, знаете, два раз в день ходит. Утром сюда и вечером обратно. Приехал. Туманище еще стоял. Пошел.
– И? – прервал вдруг наступившее молчание Сыромятников.
– Ну и в тумане погост еле отыскал, а нем силуэт увидел. Вроде женский. И тут меня словно загипнотизировали и волю вынули. Я как заговоренный к нему, ну, или к ней и пошел, а потом в какую-то то ли яму, то ли могилу провалился – словно оправдываясь, ответил Палсергеич, добавив: – Ну и вот кукую здесь вторые сутки.
– Какие сутки? – переспросил Сыромятников, вспомнив слова Мартыныча о том, что о пропаже литехи он узнал на прошлой еще неделе.
Продолжение следует.
Источник фото: 15 – 22 сентября 2022 года. Чкаловский