15. В кассе густо, а в зале пусто

На этот раз в театр он пошёл не площадью, а улицей, по которой возвращались вчера с репетиции, и заблудился. Хотел вернуться к гостинице, начать снова «от печки», как прямо перед собой увидел человека с роскошной седой шевелюрой. Тот стоял, широко расставив ноги. Маленькие медвежьи глазки добродушно смотрели на мир из-под часто помаргивающих ресниц. Где Вадим мог видеть этого человека? Знакомых в городе, в этом он был абсолютно уверен, не было.
— Вот времена пошли,— пробасил человек, и глубокие морщины, изрезавшие продублённое временем лицо, озарились множеством улыбок.— Представили нового коллегу, а там трава не расти. Нет, чтобы персонально познакомить его с таким выдающимся актёром сего глубинного театра, как я. Так, шиш вам!
Губы Вадима сложились в дежурную улыбку.
—Да, да,— поспешно сказал он,— помню, добрый день.
— Добрый. Ни черта вы не помните,— довольно бесцеремонно сказал актёр.— Я, по обыкновению, сидел в самом последнем ряду и читал в ожидании, когда можно будет идти гримироваться. Голову поднял от страниц, только когда вы появились. А потом так и не подошёл. Уж больно мёртвой хваткой вцепился в вас Геннадий Степанович. Вы знали его раньше?
— Работали когда-то в одном театре.
— Ну и чёрт с ним,— весело сказал человек.— Позвольте представиться. Никифор Никифорович Карелин,— он церемонно тряхнул шевелюрой.— А поскольку доморощенные остряки всё равно проинформируют, называйте меня сразу: Ник-Ник. Заблудились, гляжу?
— Немного.
— Сейчас возьмёте направо, потом прямо, по боку оставите «Пивной бар» и детскую парикмахерскую, спуститесь в подземный переход и наш храм. Непонятно объяснил?
— Понятно...— Вадиму так понравился этот забавный старик, который запросто представился, что если бы не встреча с Шиловым, охотно простоял бы вот так до самой репетиции.
— Не хочется, а бежать надо,— подмигнул Ник-Ник.
Вадим не смог сдержать удивления.
— Выражение лица человеческого порой способно сказать много больше, чем язык. Вас ждёт Шилов, торопитесь.
— Спасибо за встречу,— улыбнулся Вадим,— я очень рад. Побегу.
— Сегодня вечером обязательно приходите на спектакль. Во-первых, играю я. Во-вторых, это всегда на руководство производит впечатление. Новичок знакомится с репертуаром!
— Обязательно,— не подумал обидеться на совет с подковыркой Вадим,— свободное от репетиций время — Мельпомене.
Ник-Ник оценивающе посмотрел на него и сказал:
— Мы подружимся.
— До свидания, Никифор Никифорович.
— Всего наилучшего.
До директорского кабинета оставался всего один лестничный пролёт, когда Вадима окликнули:
— Здравствуй, Морозов.
С лестницы, приветливо улыбаясь, спускался широкоплечий мужчина с заметным брюшком. Гладко зачёсанные волосы, раскосые карие глаза, передние зубы, чуть выступающие из-под верхней губы, делали его похожим на самурая. Точнее, на знаменитого актёра Льва Свердлина в роли самурая.
Человек подошёл, и руку Вадима цепко ухватили покрытые с тыльной стороны рыжеватым пушком пальцы.
— Кузьмин Егор Степанович, милостью божьей заслуженный артист республики, а также,— он почему-то наклонился к самому уху,— седьмой год бессменный секретарь партийной организации.
— Очень приятно,— промямлил Вадим.
— Шилов подписывает срочные бумаги, освободится не раньше получаса. Зайдём на минутку ко мне?
Вадим посмотрел на часы. До назначенного Шиловым рандеву оставалось всего пять минут.
Но Кузьмин уже обнял его за плечи и повёл в свою гримёрку. Вадим шёл, слушая в пол- уха Егора Степановича, досадуя на свою бесхарактерность. Шилов может подписывать бумаги хоть весь день, но в десять тридцать Вадим обязан сидеть в приёмной и ждать, пока его не призовут на светлые очи начальства.
— Прошу в мои апартаменты,— заслуженный артист отомкнул дверь ключом, на деревянной бульбочке которого была выжжена цифра 214.
Как и в любой гримёрке, здесь стоял запах пудры, грима, вазелина, крепкого мужского одеколона и отглаженных костюмов, приготовленных к вечернему спектаклю. Судя по камзолам с обилием кружев, по трём тщательно завитым парикам разного цвета, по короткой шпаге в позолоченных ножнах, вечером должны были давать Мольера. Но в остальном она резко отличалась от тех, которые Вадиму доводилось когда-либо видеть. У зашторенного тяжёлым красным бархатом окна на гнутых ножках стоял стол с облупившейся полировкой, украшенный по краям затейливой резьбой. Вместо ламп по бокам трельяжа стояли два электрических подсвечника. Вместо жёсткого рабочего стула — глубокое кожаное кресло, покрытое пледом в чёрно-желтую клетку. Добрую половину комнаты занимал диван, укрытый бурой медвежьей шкурой. На тумбочке возвышался стереомагнитофон. Кузьмин опустился в кресло, указав Вадиму место напротив. Вадим нехотя присел.
— Надолго к нам?— неожиданно спросил Егор Степанович.
Вадим непонимающе посмотрел на него.
— Что непонятного в моём вопросе? На какой срок в театр прибыл? На полсезона, на полтора? А, может, через месячишко, другой заявление подашь? Извини, что сразу на ты. Я по-отечески, не возражаешь?
Больше сорока новоявленному отцу вряд ли можно было дать. Вадим ограничился неопределённым пожатием плеч.
Кузьмин принял этот жест, как должное. Вадим почему-то подумал, что Егор Степанович относится к типу людей, которые из всевозможных форм человеческого общения предпочитают одну - монолог. И не ошибся. Что вполне его устраивало.
— Возьмём меня,— продолжил Кузьмин.— В театральную студию пришёл, только мундир снять успел. В армии самодеятельностью занимался. Заметили, оценили, и перед демобилизацией мой непосредственный начальник директору местного театра позвонил. Так, мол, и так, есть у нас в полку способный рядовой Егор Кузьмин, участник всевозможных конкурсов армейской самодеятельности. Скоро ему на гражданку и, по нашему разумению, дорога у него одна: в искусство, то есть, значит, в театр. Командование полка рекомендует Кузьмина в качестве артиста. Какие там нужны бумаги, характеристики, мы ему приготовим. А похвальных грамот у него чемодан.
После такого звонка директор вызывает меня в театр, беседует и предлагает поступить в студию, благо открывалась она вскоре после моей демобилизации. Закончил студию, получил свидетельство, поработал годик в театре и понял: в своём отечестве пророком не быть. Прямо так директору выложил: уезжаю от вас. И тут он себя настоящим мужиком показал. Нет, удерживать не стал, делом помог. В те времена театры не открывали, как сейчас, закрывали. Не то, что в хорошее дело, в дыру устроиться было очень трудно. Так благодетель мой сюда письмо написал. И что же ты думаешь, через месяц приходит ответ, приглашаем на работу, подъёмные на месте. И вот уже двадцать лет я сижу тут, и ни в какой другой театр меня калачом не заманишь. Для чего по свету мотаться? Впечатлений набираться? Так я за двадцать лет здесь всякого навидался. Семерых директоров пересидел. Шилов восьмой будет. А уж главных режиссёров не счесть.Филин, правда, третий год держится. Артистов сколько прошло через театр,— Кузьмин коротко хохотнул — и все сгинули. Лучшей доли искать поехали. Как же. В театре, Вадим, мхом обрастать нужно. Тогда всё будет: и любовь зрителя, и уважение начальства, и роли, и ставки. Анатолий Сергеевич говорил мне мельком о тебе,— Егор Степанович обнажил в покровительственной улыбке передние зубы.— Главное, не спеши, поработай, осмотрись, сделай выводы, а потом... потом прошу прямо ко мне. Потолкуем по душам, не то, что сегодня, наспех. Ты меня понял?— Егор Степанович поднялся.
Вадим бежал по коридору, недоумевая, для чего понадобилось заслуженному артисту выступать перед только поступившим в труппу новичком. Из-за чего оказана такая честь, повлёкшая опоздание к Шилову на целых пятнадцать минут?
В приёмной он столкнулся с Клавдией Николаевной.
 — Вы считаете вторичное опоздание, да ещё к директору, вещью само собой разумеющейся?
— Извините, пожалуйста,— слегка задыхаясь, проговорил Вадим,— меня задержали.
— Нет уж, тогда вы меня извините. Я не знала, что вы изволили задержаться. А можно поинтересоваться причиной?
— Поскольку я опоздал не на репетицию, а на личную встречу, причину опоздания объясню Андрею Ефимовичу.
— Лихо начинаете!— зав. труппой резко дёрнула обитую коричневой кожей дверь директорского кабинета.— Прошу!
— Клавдия Николаевна,— раздался недовольный голос Шилова,— успеете выяснить отношения с Морозовым в другой раз. И так у них репетиция задерживается. Проходите, нечего в дверях месячник вежливости устраивать.
Вадим был вынужден пройти первым.
— Добрый день, Андрей Ефимович.
— Добрый,— пробурчал директор,— где вы пропадаете?
— У Егора Степановича.
— С какой стати?
Вадим хотел ответить, но его, дрожа от негодования, опередила Клавдия Николаевна:
— Теперь наглый тон товарища Морозова мне понятен. Он успел войти в контакт с Егором Степановичем. Я больше не нужна?
— Да, да, спасибо,— несколько запоздало поблагодарил её Шилов.— Только, если можно, в другой раз воздержитесь от освещения событий.
Гордо вскинув голову, она солдатским шагом вышла из кабинета.
— Вот женщина,— Шилов хитро подмигнул Вадиму,— двадцать пять лет актрисой проработала, сейчас третий год труппой заведует. Абориген, можно сказать, последний из могикан. Ваш брат артист задумать какую-нибудь каверзу не успеет, она уже знает, чем всё закончится. Так что с ней надо держать ухо востро.
— Учту,— неопределённо пообещал Вадим.
— Чего же вы стоите, Вадим Дмитриевич, присаживайтесь, побеседуем, так сказать, по душам. Хотя одна беседа по душам у вас уже состоялась.
— Я бы назвал это скорее лекцией на тему: «Творческий путь заслуженного артиста республики Кузьмина». Я присутствовал на ней в качестве слушателя.
— Егор Степанович тоже слушатель благодарный. Как бы вам потом местами не поменяться.
— Я не любитель бесед о театре и его обитателях даже с народными артистами,— хмуро улыбнулся Вадим,— больше с обслуживающим персоналом, и то - на посторонние темы.
— Ну и отлично,— не заметил его хмурой улыбки Шилов,— а теперь рассказывай.
— О чём?
— Вот тебе раз. О себе, конечно. Начальству знать положено, что ты за человек, и каких фортелей от тебя в ближайшее время ждать нужно.
— Я о себе на «бирже» практически всё рассказал. Добавить к сказанному нечего.
— Значит, откровенного разговора я с тобой ещё не заслужил,— сказал Шилов и, несмотря на вялые протестующие жесты Вадима, неожиданно спросил:— Ты ведь надолго к нам? Нет, нет, с Егором Степановичем мы не сговаривались. Просто есть в нашем театре одна закономерность. Егор Степанович отцом готов стать любому вновь прибывшему артисту, лишь бы тот остаток жизни посвятил нашему театру. Но вот беда, как только становится ясным, что артист зрителю больше Кузьмина начинает нравиться, не задерживается он здесь. Я в этом феномене недавно разобрался и хочу порядок такой поломать. И не только это, но и многое другое. Театр здесь нужно создавать практически заново. Настоящий театр, а не типовой насос по выкачиванию рублей из учащихся ПТУ и профсоюзных комитетов. Положение отвратительное. По приказам партийных организаций билеты организациями приобретаются. Врём сами себе и людям. В кассе густо, а в зале пусто. По отчётам в городе чуть ли не каждый второй театрал, а на деле горожане не знают, в какой стороне храм искусства расположен. Вот и решили мы с Анатолием Сергеевичем браться за дело, пока театр последнее уважение к себе не потерял. Что думаешь по этому поводу?
— Трудно вот так сразу. Тем более,  что я много лет проработал в театре, где проблемы со зрителем почти не было. Во всяком случае, со зрителем детским.
— Но это было давно. Сейчас же ситуация в твоём бывшем театре, увы,  близка к нашей.  При всём моем уважении к Главному, не могу не заметить, он не воспитал себе подобного ни в ком из вас. Вы привыкли от него только получать.  Я же хочу, чтобы ты отдал нашему театру всё, что вложил в тебя Главный. Вот в этом направлении мы и будем работать рука об руку. Согласен?
— И вы ещё спрашиваете моего согласия? За это жизнь можно положить.
— А что,— весело согласился Шилов,— в театре иначе нельзя. А ты говоришь, на бирже всё мы друг другу рассказали. Наш разговор только начинается. Подъёмные получил?
— Нет ещё.
— Беги в бухгалтерию, а то она у нас,  как в банк  соберётся, так пока не обойдёт все продуктовые и продовольственные магазины, в театре не жди. И Котельник тебя заждался.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ