Светлячки во степи

Просторная комната, освещенная мягким светом лампы. Письменный стол, заваленный кипами бумаг, конвертами и отдельными листочками. Мягкие, тяжелые ковры — на стенах, на полу. Прислоняешься к стене или же идешь босыми ногами по полу — и утопаешь в темном и теплом ворохе ворсинок… Словно лег в траву и наблюдаешь, как солнце медленно, но упорно идет по небосклону к назначенному судьбой горизонту, а темная зеленая стена в это время прячет тебя от чужих глаз, не мешая созерцать… Очнувшись и смахнув все лишнее (некоторые листы с тихим шелестом полетели со стола на пол, аккуратно ложась друг на друга в хаотичном порядке), взял в руки несколько листов — готовых листов, сияющих и пахнущих так чудесно… Словно солнечный мед в маленькой баночке, который достали зимой из погреба.

Перечитал еще раз… И пошел за кружкой кофе — ради этих теплых и радостных листов я не спал несколько лет.



* * *

Светлячку моего детства



Мой детский мир строился на причудливой игре света и запаха. Каждый по отдельности можно было смаковать долго, но самый прекрасный аромат создавало именно их единение.

Это была небольшая деревушка, стоящая вдалеке от городов, машин, людей… С одной стороны располагалась степь, прячущая в своей кажущейся обычности множество тайн, с другой — холмистые поляны, небольшие овраги, превращающиеся чуть дальше в скалистые берега небольшой речушки, а если пройти еще немного, то можно обнять прекрасные, раскидистые, пышные и такие одинокие тополя.

Но туда надо было еще дойти, а моя детская привязанность к дому не отпускала меня так далеко. Я всей душой любил степь. Любил в ней прятаться от посторонних глаз, бегать до одышки, до темных пятен в глазах, под знойным солнцем ловить бабочек, а затем лежать, прислонив одно ухо к земле, слушать шелест травы, стрекот кузнечиков и шум солнца, наполняющий собой всю бескрайность этих полей — укрыться этими ощущениями, как травой, и прикрыть глаза… Солнышко целует сквозь ресницы прямо в глаза, ветерок ласково треплет волосы, и так хорошо, как бывает только в детстве.

Меня не ругали дома за то, что редко появляюсь: родители мои весь день были на работе, а вечером мы собирались вместе лишь для того, чтобы поужинать и разойтись. Никто никого не трогал, и все друг друга любили.

Наш дом был самым большим в деревне, а главное, он был весь из красного кирпича. Добротный, красивый, просторный — в нем отрадно было сидеть в задумчивом одиночестве или гулять по прохладным и почти пустым комнатам. Была спальня, в которой отдыхали родители, был зал — полностью мой. У меня было не так много игрушек, но играл я с ними часто. Сейчас таких почти нет: мягкие, неказистые на вид, даже не плюшевые, а скорее тряпичные и некоторые очень забавные. До сих пор помню Тяпу — собачку красного цвета, плоскую, словно распластавшуюся по земле, всегда немного грустную. Она досталась мне от мамы, ей — от ее мамы, а дальше я уже и не знаю…

Были у меня друзья, немного, всего двое: Арина и Данилка, брат и сестра. Ариша была на несколько лет его старше, но в то время еще никто из нас в школу не ходил, и целый день мы были предоставлены сами себе — и наша разница в возрасте оставалась незаметной. Мы часто играли возле дома в прятки, в догонялки, в «выше ноги»… во что еще играют малые дети?

Но была у нас и другая забава, которую невозможно забыть, да и вряд ли кто-то еще решился бы на такое. Вниз по течению реки, там, где уже начинали свои заросли плакучие ивы, был крутой и высокий склон, весь поросший травой. И были у нас лишние картонки…

Ветер резво обнимает лицо своими ладонями, целует так крепко, что веселые слезы выступают на глазах, и хочется его схватить, но неожиданно спуск заканчивается, а ты потираешь ушибленную спину и скоро бежишь наверх затем, чтобы снова попытаться поймать ветер.

Все это запомнилось мне очень ярко. Было много приключений — забавных, серьезных и даже очень далеких, до самых тополей… Дальше уже начиналось настоящее запределье, и я до сих пор не знаю, что мы могли бы найти, если бы преступили эту негласную черту. Большие, одинокие и красивые деревья были для нас границей допустимых мечтаний, о более далеком мы и не помышляли.

Речка… она была совсем небольшая, даже маленькая, но такая медленная и тягучая, словно в ней крылись все силы Дона — такой она представлялась моему детскому восприятию. Купались мы в ней редко, больше играли на берегу, изображая ловлю рыбы или большой вечерний костер, но когда купались, это была настоящая буря смеха, веселья и неудержимой детской энергии, выливающейся из сердец в воду и сильно смягчающейся ею.

И тогда же произошла встреча, предопределившая мой дальнейший путь. Я начал видеть мир словами, краски — звуками, свет стал для меня осязаем. Этот человек… он подарил мне вечно детское сердце и вместе с тем взгляд человека, знающего и чувствующего мир невероятно тонко.

Я не буду называть ее имени… Разве это важно? Имя ведь никак не влияет на самого человека, не прячет его сердца и не выставляет его напоказ, не дает понять, какие у нее прекрасные глаза, какая серьезная для ребенка улыбка…

В деревне единственной возможностью познакомиться с кем-то новым был приезд соседских родственников. Приезжали они обычно семьями, с детьми, и притом на целую вечность — в отпуск или на каникулы. Именно тогда я с ней и познакомился. Она одиноко гуляла возле дома. Она думала, что рядом никого нет и в задумчивости неспешно ходила и тихонечко что-то напевала. Мое маленькое сердце пропустило один удар, когда я увидел ее, второй… Казалось, и мир замер, как мое сердце! Короткие светлые волосы до плеч, по-детски пухлые щеки, тонкие и ловкие руки и… светло-серые глаза. Пронзительный, яркий и по-взрослому задумчивый взгляд — он невольно притягивал. И самому рядом с ней хотелось казаться старше, серьезнее.

Сейчас я понимаю, что такой я мог увидеть ее в то время, а на деле она могла быть обычным ребенком, которому не чужды захват голубятни и прыжки с крыши водокачки — но то детское впечатление настолько крепко засело в моей голове, что ее образ навсегда остался в моей памяти именно таким. Была ли это любовь или влюбленность? Не знаю. Но это чувство вырастило в моей душе ростки, невиданные до сей поры моему сердцу.

Три дня. Всего три дня на то, чтобы успеть показать ей все, что было мне дорого: заросший берег реки, кривые склоны, скользкие овраги. Теперь это казалось мне несовершенным. Но тогда я показывал свои сокровенные места, а она искренне любовалась и радовалась. Или вовсе не в местах было дело?..

А в последний вечер перед ее отъездом мы договорились сбежать, спрятаться там, где, как нам казалось, нельзя найти никого и ничего — в степи. Ближе к полуночи я перелез через соседский забор и помог ей вылезти из окна — и вот уже только босые пятки сверкают по улице. Помню, я обернулся посмотреть, не следит ли кто за нами — и заметил в окне ее родителей, с улыбкой глядящих нам вслед… Хотя чего не привидится в спешке…

Никогда еще степь не казалась мне настолько спокойной и наполненной тихой радостью и стрекотом сверчков, как в ту ночь. Небо было глубокое, словно вода в колодце — кинешь камень, а он падает бесконечно долго, и не знаешь, долетел он или еще летит. Да и есть ли в этом смысл? Вдруг и дна-то нет… Но вот слышится тихий всплеск — появилась первая звезда на небе. Затем вторая, третья…

Она показала мне новый мир — мир нежный, хрупкий, словно полудикий зверек, когда-то чувствовавший чужую ласку, но уже ее забывший, и теперь с опаской прильнувший к рукам. Она показала мне светлячков, которых поймала, а затем выпустила перед самым моим лицом, засмеявшись. Схватив меня за руку, эта девочка бежала куда-то, показывая мне привычный мир с другой стороны — она полностью переворачивала мое сознание, вселяя в сердце непривычные и сладко-горестные чувства… Нельзя сказать, что было их причиной — наверное, слишком много нового открылось мне тогда, и далеко не все я понимал даже сердцем. Когда мы, совершенно уставшие от бега и новых впечатлений, без сил упали на траву, она стала мне рассказывать про новое небо — небо звезд и созвездий. Для меня это было открытием — они живые! Они словно светлячки, только поймать их нельзя — но они тоже движутся и чего-то ищут. Помню, после этих моих слов она посмотрела на меня задумчиво и сказала, что я такая же звездочка. Я не знал, что ответить — да, наверное, и не стоило ничего говорить. А сейчас понимаю — и звезду можно поймать под стекло…

Мы попрощались возле дома, в котором она остановилась с родителями. Через два часа ей надо было уже уезжать, а я все не мог с ней намолчаться. Молчали о чем-то важном, глубоком, но даже не суть важно о чем. Молчали, и было хорошо на душе — и вместе с тем тоскливо от осознания будущего одиночества. Девочка не могла не заметить этого — пропала моя улыбка. Тогда она мне сказала закрыть глаза и, что бы ни случилось, досчитать до ста, не открывая их. Конечно, я выполнил ее просьбу. А она убедилась, что я не подсматриваю, подошла тихонечко и поцеловала в щечку — словно мотылек крылом задел. Порхнула и улетела — и так мне не хотелось досчитывать отмеченное… Но вот открыл глаза — и уже одинок.

Я часто потом сбегал по ночам в степь. Никогда до этого я не думал, что единения с ней мне будет недостаточно, что она не сможет наполнить мое сердце до краев — но вот словно оно стало больше… Или степь — меньше… Я сидел там, где мы были в последний раз и пытался понять, что же тогда случилось. Я начал видеть мир по-иному? Или я узнал что-то, перевернувшее мое сознание? Кто этот человек? И почему она так важна для меня?.. До сих пор я не могу ответить на эти вопросы.

Наверное, тогда мое детство и закончилось. Та девочка показала мне мир с его хрупкой стороны. У меня были краски — а она дала мне кисть и холст — твори! Твори, забыв о времени. Да, кажется, так она дала мне понять, что есть вопросы без ответов… Тогда мое детство и закончилось — или началась юность, когда я своим нетерпеливым детским сердцем старался найти ненаходимое?..

И лишь шелест травы и утренняя свежесть возвращали меня к жизни.



* * *



Вот я — держу в одной руке кружку кофе, в другой — сияющие листы. Да, они не дали мне никаких ответов и не помогли найти себя — но эти воспоминания, доверенные бумаге, вновь вернули меня к жизни и к тому, что было до нашей встречи…

Звонок в дверь. Не убирая кружку, открываю — на пороге ты. Светлые волосы до плеч, худые руки и пронзительные, светло-серые глаза — мое детство снова вернулось ко мне, стоило его облечь в слова…

— Наверное, я не должен удивляться?

— Пожалуй, не стоит. Ты ведь ждал этой встречи?

— Нет. Но знаешь… Я тогда досчитал лишь до девяносто девяти…