Что в имени тебе моём?

                Новелла.
     Какое странное у неё имя – Римма. В нём скрывается что-то итальянское, что-то имперское, грозное, но давно ставшее безопасным  эхом прошлого.
     Римма, относительно меня, живёт на другом конце городка. Любит ходить пешком, как и я. Мы с ней познакомились в парке этой осенью: она собирала засохшие цветы – бережно, аккуратно формируя букет. Что за страсть к тому, что увяло, отцвело и даже не радует глаз? Может быть, здесь скрывается какая-то тайная связь её необычного имени с этим занятием. Я не знаю.
     Римма, Рим… 
     Рим – город, давший название целой империи, «засохшей»  во времени, оставившей после себя латинский язык. На нём не говорят; он, как эхо, звучит в европейских языках. Язык-гербарий, семена которого проросли и дали всходы.
     Меня увлекает и настораживает её имя. Почему, не могу объяснить. В нём скрывается слово мир. Его можно извлечь как слог. Но я ничего не хочу делать наоборот, и не хочу извлекать из её имени слог и читать его справа налево. Не хочу.
     Я, сколько себя ни помню, воспринимал мир на звук. Извлечение звуков  и слогов  из слов – моё давнишнее занятие. Её имя этого стоило.
     Артур Рембо ассоциировал звуки с цветами, предметами  и  т. д.
     Она пригласила меня к себе. Её домик был совсем рядом с парком, где мы с ней пересекались почти целый сентябрь  и  половину октября. Мама Риммы, красивая, точнее, не утратившая с годами красоту, ещё точнее, красивая осенней красотой женщина, угощала меня яблоками из сада – очень спелыми   и  сладкими, нежными  и вкусными  одновременно.
     Когда я возвращался от них домой, я повторял фразу, потом показавшуюся мне довольно глупой: «Мама Риммы мыла раму». В советском букваре слова «Риммы» не было. Было просто: «Мама мыла раму».
     Я играл в звуки, в звукосмыслы, не понимая, что, произнося её имя, продлеваю незримое общение с ней. Меня тянуло к ней всё больше и больше. Мои маршруты, куда бы я ни шёл, соразмерялись с ней, её домом, её именем.  Моя работа в пятнадцати минутах  от Риммы,  на автобусе  доехать, вообще, четыре минуты…
    «Все дороги ведут в Рим», – так говорят умные, грамотные люди. Все мои дороги вели к Римме.
     Когда я пришёл к ней во второй раз, меня окунули в «мир Римм». «Вот моя маленькая Риммочка в садике детском, в ясельках ещё,» – показывала красивая Риммина мама пожелтевшую, как осенний лист, фотографию, где её дочь держится за деревянную лошадку, расписанную под хохлому. Крошка, не знавшая, что есть город Рим, но уже понимавшая, что к другой девочке из её группы, у которой папа «работает  начальником», обращаются ласковее, чем к ней. И мама Риммы, понимая это, строила для дочери «городок Римм».
    «Вот посмотри, доченька, – обращалась она к своей маленькой Риммочке  лет двадцать назад, – это известная поэтесса Римма Казакова. Возьмём её в наш городок Римм?»  «Ва – а – а – зьмём,» – протягивала по-детски Риммочка и с трудом вставляла в прорези серого альбомного листа фото известной поэтессы.
     Римма росла замкнутой девочкой: не было папы начальника. Да и вообще никакого папы не было. Защитить от хулиганистых мальчишек было некому. Папа предал маму, когда Риммочка только собиралась, готовилась появиться на свет.
     С того момента, как это случилось, мама усиленно строила город из фотографий, который уже превратился в королевство, где принцессой была её Риммочка. В нём также «жили» альпинистки по имени Римма, актриса Римма Маркова, учительницы, «врачихи», в основном – в виде вырезок из цветастых журналов. Все они были  Риммами.
     Римма не стала избалованной принцессой. В этом – заслуга мамы. Я начал замечать, как моё уважение к её маме растёт всё больше и больше  – от визита к визиту.
     К Новому году я, что называется, дозрел. Моя любовь к Римме доверху наполнила тот сосуд, который был отведён для любви. Я боялся расплескать своё чувство,   я  хотел быть с Риммой навсегда и не задумывался, какое место занимаю в её жизни.
     Тридцатого декабря она познакомила меня со своим  будущим мужем, молодым, довольно хитрым, с чуть прищуренными глазами человеком. А её мама во время этого действа стала непривычно   оживлённой  и ещё больше помолодела; со мной она всегда  было томно-рассудительной. В их домике запахло жареным. «Маратик любит пончики,» –объясняла мама появление инородного запаха. Маратик передвигался по маленьким уютным комнатам, уверенный в нужности  своего присутствия.
     Какое место мне отвели около принцессы? Я отчаянно перебирал варианты. Влюблённого пажа? Тайного воздыхателя? Я гадал, постепенно успокаиваясь: просто хорошего знакомого.
       Её будущий муж вернулся из Сорбонны, студент. Он бойко говорил с ней по-французски, слегка косясь в мою сторону. Она менее бойко отвечала – тоже, разумеется, на французском.  Я не мог предположить, что ради  Маратика  Римма потратит много часов на освоение этого языка. Что не сделаешь ради любимого человека! Но Маратик не знал, что французский я выучил много лет назад, как только появилась возможность это сделать по Интернету, и  понимал, о чём они говорят.  Английский надоел мне давно с его переливами сонорных согласных, бесконечным «чеканьем» – я взялся за французский;  какое-то время меня забавляло это занятие.               
       Маратик  вёл себя сдержанно, и это было правильно: перед ним был индивид крупного сложения, рост – ближе к метру девяноста, дипломатия в его случае – это разумный шаг. В своей речи он избегал интернациональных слов, типа «акселерат», «бройлер». Он называл меня «недалёким индюком» и просил Римму культурно выпроводить меня  вон. Она, надо сказать, не спешила с моими «выпроводами», не сажала за стол, но и не прогоняла на улицу. Кстати, на середине стола (в их небольшой гостиной), в зелёной вазе, стоял тот самый букет, который Римма так тщательно собирала в нашу первую встречу. Теперь он утратил остатки цвета и смотрелся какой-то жалкой усохшей метёлкой.
       Я поблагодарил всех пространной фразой – на французском – за приятно проведённое время. Маратик испуганно завращал глазами, Римма с мамой забыли, как дышать, и только немо совершали какие-то неопределённые движения руками.   
       Маратик приехал на каникулы, потом ещё полгода будет доучиваться в Сорбонне. Далее – возвращение в городок на белом коне (на белом «Мерседесе»), женитьба на принцессе, свадебное путешествие в Италию.
      «В мире Риммы Рим незримый
       Не мерило этой примы…» – пытался я сочинить стихотворение, уходя в звуки, звукосмыслы, постепенно остывая на предновогоднем сыроватом воздухе.
       Я уходил от неё навсегда.