Гралия Часть 4 глава 11

Глава 11. Урок третий – понимай

Жизнь несложная штука – родился, до смерти живи.
Жизни проста наука – иди по прямому пути.
Слушай, что кто-то бормочет, в слове найдешь ты ответ.
Ведь то, что сердце тревожит, ни для кого не секрет.
Помни, что где-то узнаешь, память наш в жизни оплот.
Думай, ведь мыслящий взыщет с дела любого доход.
Жизнь несложная штука – родился, до смерти живи.
Жизни проста наука – иди по прямому пути.

После памятной игры в «Пирамиду» жизнь Мелема сильно переменилась. Он стал задумываться над тем, о чем никогда не думал, начал замечать то, на что никогда не обращал внимания. Неожиданно для себя Никто обнаружил, что умеет и знает разное такое, чего раньше точно не знал и не умел. Иногда стоило задуматься о чем-то и ответ просто, как по волшебству, возникал в сознании. Да, это было не всегда, но, когда свершалось, зачастую пугало бывшего раба. И самым странным и страшным для него открытием стало то, что мир не просто не такой, каким он его воспринимал ранее, а совсем-совсем другой.
Впервые он явственно ощутил это пару дней назад. Мелем шел по дороге в Башню, чтобы еще раз встретиться с Летлиоликаном, проходя теперь уже знакомым путем, который перестал пугать его, и неожиданно ему захотелось остановиться и рассмотреть очередной храм. Это был дом Ченезара, божества, что каждый день мог видеть воочию каждый. Он поднимался над землей утром и спускался под землю вечером, весь день проводя с людьми. Его храм состоял из трех колоссального размера шаров, два из них покоились на земле, а третий лежал, опирая на вершины своих собратьев. Мелем никогда не бывал в этом храме да и других немногочисленных домах Ченезара в Гралии, так как этот бог почитался все больше в Островной Гралии. Тем более странным казался интерес, проявленный им к этой постройке. Немиторы, видя, что их подопечный встал как вкопанный, немного растерялись, не зная, как быть, ведь Мелем был необычным гостем в гарлионе жрецов. Никто же, не отрываясь, таращился на верхний шар, символизирующий полуденного Ченезара. И тут его внезапно осенило, что Ченезар, смотрящий на людей с неба, – это не божество, а часть неживой природы, огромный костер в небесах. Такая картина могла хоть как-то уложиться в разуме, по сути, очень и очень «темного» человека, настоящие истины – что есть небесное светило – были слишком сложны, чтобы их понять как-то по иначе.
Мелем схватился за голову, а потом принялся лихорадочно делать движения, словно смахивает с нее какую-то грязь. Он принялся выкрикивать что-то нечленораздельное, после чего упал на колени, взрыдав. Немиторы от увиденного опешили еще больше. В тот день он так и не дошел до Башни, не увиделся со жрецом, а вернулся домой. Но и в своей обители Никто не нашел покоя. Его охватил жар, как будто он простудился. Его посещали лекари, но они не помогли. Глубокой ночью к нему пришла Итель. Вначале она что-то говорила ему, пытаясь, как предельно ясно осознал бывший раб, применить свои чары, которые так хорошо срабатывали с другими, но ровным счетом никак не действовали на Никто. Затем девушка принялась суетливо ходить по комнате, делая причудливые жесты руками, словно перебирая невидимую пряжу. Но это почему-то не показалось рабу ненормальным. Более того, ему даже подумалось, что он понимает значение действий Итель, вместе с тем, его разум отказывался воспринимать то знание, которое возникало у него, отторгая эти чужеродные истины, превращая их в картины из кошмарного сна. Девушка раздражалась, бранилась на него. Но потом успокоилась. Она села возле больного, взяла его руку в свою руку и запела колыбельную:
Баю-бай, баю-бай, спи, мой ангел, засыпай.
День прошел, конец пути, грезы ночи впереди.
Пес улегся в конуре, спит лиса в своей норе.
Птица в гнездах, рыба в тине, всяк уляжется в перине.
Баю-бай, баю-бай, спи, мой ангел, засыпай.
Мелем прикрыл глаза и ему показалось, что он сейчас находится далеко отсюда, в доме его бывшего хозяина. Никто принес дрова для печи и теперь вправе немного погреться, прислонившись к ней. Дверь в соседнюю комнату приоткрыта, там укладывают спать детей хозяина и их няня поет им колыбельную:
День прошел, конец пути, грезы ночи впереди.
Дождик тоже утомился, дождик в реку опустился,
Чтобы завтра на заре к нам с туманом возвратился.
Баю-бай, баю-бай, спи, мой ангел, засыпай.
День прошел, конец пути, грезы ночи впереди.
Он моргнул и перенесся в другое место и время. Вот перед ним стоит женщина, такая же раба, как и он сам, что выкормила, растила Никто со своими детьми. Мелем смутно помнил те годы, но в памяти навсегда запечатлелся мелодичный и нежный голос кормилицы:
Дрема руки протянул, в губки сладкий хмель мокнул.
В ушки песня залилась, снов история сплелась.
Баю-бай, баю-бай, спи, мой ангел, засыпай.
День прошел, конец пути, грезы ночи впереди.
В мире грез ты полетишь к звездам, с ними пошалишь.
Только не забудь потом вновь вернуться в отчий дом.
Мелем успокоился. Он лежал с закрытыми глаза и теперь мог не думать о знаниях, обрушавшихся на него, бывший раб погрузился в свои воспоминания, немного приукрашенные, чуточку выдуманные, но все же случившиеся с ним в реальности кусочки прошлой жизни.
«Как жаль, что я не помню своей матери! Как жаль».
Он ощутил горечь на губах.
«А Итель могла бы быть хорошей матерью. А может она уже мать? Надо будет поинтересоваться у нее потом, завтра, или когда-нибудь еще».
Глаза совершенно не хотелось открывать, и Мелем погрузился в сон.
Утром в комнате кроме него самого никого не оказалось. Хворь как рукой сняло, но тягостное знание осталось с ним. Как и немиторы, охранявшие его дом снаружи.
«Выходит, если над головой нет никакого Ченезара бога, а просто горит костер, то как такое может быть возможно, почему он не падает на головы людей? Ух. Знать не хочу, но точно это костер, то есть не живое существо, выходит, этого бога нет! А раз так, то может статься, что и других богов нет!»
От этих мыслей голова шла кругом, и Мелем спешил подумать о чем-то еще. Но новые мысли вели рождение новых знаний, которые терзали его с новой силой. Тогда он принялся думать о людях – жреце и Итель, своем бывшем хозяине Неге Леониде, других его рабах и свободных людях, окружавших Никто, что хотя бы раз делали ему добро, думать о псе Корноухе. Воспоминания немного успокаивали его, замещали собой неприятные мысли, которые роились как осы в его голове. С каждым из людей, о которых думал бывший раб, у него были связаны разные воспоминания, но хорошие лучше вспоминались. Мелем не помнил своих родителей. Неожиданно для себя он осознал – тех мужчин, что были старше его и делали для него добро, Мелем воспринимал как собирательный образ своего отца. Такой же образ был и у его матери. А Корноух, его пес, был его единственным настоящим другом.
«Какое же ты ничтожество! – в сердцах упрекал себя Мелем. – У тебя даже друг и тот не человек, а пес. Никому то ты в этом мире не нужен, даже родители, скорее всего, отказались от тебя».
И боль новой волной накрывала его. Но боль была не так страшна, как безумие, охватившее его днем ранее на площади, у храма бога, которого не существовало, в гарлионе жрецов, возведших лживую правду в ранг великого служения.
За окном был ясный день, луч светила заглянул в печальную обитель бывшего раба. И мир одномоментно изменился. Все вокруг словно засияло изнутри. И это было странно. Нет, не свет, что шел с улицы, а идущий из предметов.
Бывший раб подошел к небольшому столу и принялся разглядывать свечение, исходящее из него. Оно было мерцающим и имело зеленовато-желтоватый оттенок. Чем дольше Мелем всматривался, тем явственнее вместе со свечением начинал слышать какой-то певучий голос, рассказывающий в песне о своей судьбе. Рассказчик жаловался, что вольная жизнь сменилась заточением. Раньше он рос на свободе, а сейчас стоит почти всегда в темной комнате, ему так не хватает света Ченезара.
Мелем неожиданно понял, что это стол рассказывает о себе, о том, что был деревом и рос на свободе, а нынче его жалкие останки томятся в этом доме. Никто отскочил от объекта своего изучения как ошпаренный. Сразу же голос умолк.
– Я безумен! – отчаянно выкрикнул Мелем. – Я сошел с ума!
– Вовсе нет, друг мой! – донесся откуда-то из-за спины бывшего раба голос Летлиоликана.
Мелем подскочил от неожиданности и, обернувшись, уставился на жреца, который неведомым для него образом оказался в его доме. Вместе со жрецом была и Итель, как всегда прекрасная и недосягаемая. Предметы, между тем, вновь обрели обычный вид, не излучали внутреннего света и, к счастью, перестали говорить.
– Не волнуйся и не бойся, – успокоил его Летлиоликан. – Мы всего лишь зашли через открытую дверь, а ты так был увлечен, что не заметил нас.
Жрец сделал шаг навстречу бывшему рабу, продолжая говорить:
– Итель и немиторы рассказали мне о твоем недуге, и я решил тебя навестить и, как видишь пришел не один. Вижу, ты наконец-то начинаешь пробовать видеть сам. Ты меняешься, что неизбежно. Силы вырываются из тебя наружу. Это пугает тебя. Но это не безумие, это настоящий, реальные мир. Я здесь, чтобы помочь тебе понять, разобраться в происходящем. Ты же не откажешься от помощи?
Мелем кивнул в ответ, понимая, что действительно не справится со всем самостоятельно. Глупым было бы отказываться от помощи. Жрец предложил сесть всем за стол, что они и сделали, правда, Мелем проследовал к своему месту не без опаски, с тревогой поглядывая на деревянную мебель.
– Тебе наверняка интересно, что с тобой происходит, почему предметы знакомого для тебя мира начинают странно вести себя? – Хитро улыбаясь, пристально смотря на Мелема, спросил жрец.
– Пожалуй, что да, интересно.
– Чтобы ответить тебе, я должен знать, что тебе кажется странным из видимого теперь тобой.
Мелем не желал, чтобы его принимали за умалишенного, но что тогда ответить, он не знал, поэтому просто молчал.
– Не бойся, мне можно открыть даже самые тайные секреты, ведь я твой друг, – как-то излишнее заискивающе на слух бывшего раба протянул жрец.
Никто сжал губы, чтобы не сказать лишнего, и продолжал молчать.
– Да, что с ним трястись, – резко бросила Итель. – Он же все равно ничего не хочет говорить. Не сказал мне, а уж я-то всем сердцем к нему была расположена, не скажет и вам. Пусть сидит тут один и мучается, пойдемте со мной, не тратьте на него свое время.
Девушка встала и направилась к выходу, дверь после недавнего прихода незваных гостей оставалась немного приоткрытой Мелему показалось, что это не просто так, она как бы манила, призывала людей покинуть комнату. Никто сморщился от этой мысли, понимая, к чему могут привести эти размышления – к тому, что часть дома начнет опять говорить с ним. А с этим уж больно не хотелось вновь сталкиваться. Мелем изо всех сил старался отползти от пропасти безумия, у которой, как ему представлялось, он сейчас стоял. Бывший раб вспомнил, как однажды таким вот недугом заболел конюх Нега Леонида. Это был близкий хозяину человек, но когда он стал без одежд бегать по двору и говорить, что стал мотыльком, то для него это кончилось печально. Нег Леонид приказал заколоть его вилами и закопать в поле за домом, что очень быстро сделали другие рабы.
«Молчи, Мелем, молчи. Пусть они уходят, а там, глядишь, все и обойдется. А завтра все и думать забудут о твоих недугах. В конце концов, ты же все тот же Никто для всех вокруг», – говорило в бывшем рабе его второе я.
Итель, взявшись за ручку двери, было потянула ее на себя, но остановилась, сказав:
– Да и к тому же нет у него друзей. Ему не известно это чувство.
Слова девушки, легшие поверх «утешений» его внутреннего голоса, больно укололи прямо в сердце маленького человека. Теперь он не мог сдерживаться и, подняв подбородок, выкрикнул вслед Итель:
– А вот и нет, у меня есть друг, это мой пес Корноух. А странное со мной все. Как началась всякая ерунда на привале у земельного тракта, видел ленты да нити, что исходили от тебя, Итель, так продолжается этот ужас и сейчас. У меня в голове как будто рой пчелиный поселился. Смотрю на дом, небо, себе под ноги, а мне словно кто-то в уши шепчет что да как тут устроено. Это нестерпимо, это сводит с ума!
Мелем умолк. Его трясло от возбуждения, гнева и злости.
Жрец улыбнулся и, посмотрев довольным взглядом на Итель, заметил:
– Я же говорил тебе. Терпение и доброе слово делают чудеса.
Итель вернулась к столу и зачем-то сказала:
– И все же у тебя никогда не было друзей. Даже твой пес, как его там..., и тот был не твоим другом, он просто прирученное животное, живая вещь. Как, впрочем, и сам ты был живой вещью, а у вещи нет друзей или недругов, у вещи есть только назначение. Твое было в том, чтобы пасти овец да коз, а собака была тебе в помощь, пастух номер два. Но все изменилось, когда с тобой случилось каури, когда жрец снизошел до тебя. После этого ты обрел не только свободу, но умения, о которых, неблагодарная ты скотина, молчал, издеваясь надо мной не одну неделю, утверждая о своем неведении. Плевал мне в лицо взамен на помощь, оказанную мною тебе. Да кто после такого станет твоим другом?
Девушка с силой стукнула кулаком по столу, да так, что умудрилась ободрать кожу на костяшках. Потом она повернулась и ушла прочь, громко хлопнув за собой дверью.
Никто сразу почувствовал себя виноватым, гнев и злость тут же обратились против него. Его лицо обдало жаром стыда, оно покраснело как помидор. Вместе с тем второе «я», пробиваясь через бурю самоуничижения и сожаления, кричало: «Постой, она опять пытается управлять тобой. Тебе снова врут! Итель никогда так себя не вела при Летлиоликане. Да все тут в его присутствии или молчат, или выполняют какое-то неведомое поручение, что было отдано этим всемогущим человеком. А тут на тебе, запела птичка. Опомнись!»
Но Мелему было недосуг слышать обвинения в отношении Итель. Ведь она столько сделала для него. Она и жрец. Эти двое позволили ему почувствовать себя человеком, не рабом, а свободным человеком. Сейчас себя он воспринимал неблагодарным глупцом. Обвинения девушки стали для него истиной высшей пробы. Никто от стыда был готов провалиться сквозь землю. Он уже было упал на колени, чтобы вымаливать прощение хотя бы у благодетеля-жреца, чтобы потом тот замолвил слово за него перед Итель, но Летлиоликан поднял руку, останавливая его, и ласковым тоном произнес:
– Не волнуйся, Итель рассердилась и упрекнула тебя в гневе, на самом же деле она не желала того. Понимаешь?
Мелем часто закивал, глаза бывшего раба слезились.
«Ах, я неблагодарная скотина, нет мне прощения!»
– Хорошо, что ты понимаешь. Значит, тебе теперь ясно, кто твои настоящие друзья.
– Ясно, ясно, – затараторил бывший раб, чувствуя безграничную благодарность к сидящему напротив него человеку, ставшему для него столпом мироздания. – Я правда не хотел скрывать что-то, но Итель спрашивала меня только про каури, и тогда, в дороге, со мной ничего такого уж странного не происходило, чтобы рассказать ей. Я стараюсь говорить правду.
Вдруг лицо жреца немного помрачнело:
– Ну вот, ты опять пытаешься что-то утаить и лгать. Ведь, к слову, я буквально только что спрашивал тебя о том, что тебе кажется странным из видимого теперь тобой, когда ты находишься во владениях Башни Драхмаала. Ты ответил, что все как всегда, ничего странного, а потом, после обидных для тебя слов Итель, вспомнил кое-что о возникающих в твоей голове знаниях из ниоткуда. Так, когда ты говоришь правду?
Мелем не знал, куда ему деваться от стыда. Он места себе не находил. Никто упал на колени перед жрецом и взмолился:
– Ну простите меня, глупого неуча. Я иной раз сам не понимаю, что хочу сказать, и что надо сказать и можно говорить.
– Так, может, ты что-то вспомнишь, что видел во время каури? Подумай еще раз, подумай и расскажи. Не спеши с ответом.
Мелем замер. Он машинально сделал глубокий вдох и закрыл глаза, представляя день, когда умер раб и родился свободный человек.
«Итак, я перегонял стадо к дому своего хозяина, день близился к концу, но до заката было еще очень и очень далеко. Позвал Корноуха, чтобы помог управиться с овцами. Пес, сделав пару кругов вокруг меня, подбежал ко мне, а потом снова пропал в поле. Стадо поднялось на небольшой холм, и тут я заметил, что из стоящего локтях в шестистах от меня перелеска выехали несколько всадников, которые шустро сорвались с места, направляясь в мою сторону…»
Никто сам не заметил, как начал озвучивать то, о чем думал вслух.
«…Я ужасно перепугался, когда незнакомцы окружили меня. Они все были отлично вооружены. Из-под их плащей виднелись террониевые доспехи. Их зерт приказал мне отогнать баранов в низину, что имелась по ходу земельного тракта, и встать там со стадом. Я предупредил незнакомцев в доспехах, что если сделаю это, то тогда застопорю движение по дороге. Но, как видно, этого они и желали. Я выполнил требуемое. Встав на тракте, принялся ждать. Даже овцы понимали, что что-то не так. Некоторые пытались убежать, и мне пришлось вернуть их, всыпав для разумения кнутом…»
Хотя Мелем все еще не открывал глаз, но явственно почувствовал, как последние его мысли-слова особенно пришлись по душе жрецу.
«…Но вот на дороге появился раторк, окруженный немиторами. Вот кони остановились, дальше ехать они не могли, мешало мое стадо. Раторк к этому времени уже наполовину спустился в низину. Его дверь открылась, но наружу никто не вышел, однако последовал какой-то приказ, который заставил часть немиторов устремиться прямиком ко мне. Бежать не было смысла. Да и куда бежать. Я решил, что, как говорится, от судьбы не уйдешь. Думал, меня побьют, но немиторы, видимо, решили расправиться со мной. В этот момент на охрану жрецов напали те самые незнакомцы, что приказали мне стоять в низине. Потом я закрыл глаза, сжался и в основном только слушал. Овцы истошно блеяли, свистели стрелы нападавших, звенела сталь, люди кричали от боли, приближался стук копыт. Я, не поднимая головы, извиваясь как уж, пополз к краю дороги. Когда открыл глаза, то увидел вокруг месиво, словно на бойне мясника оказался. Тут-то и пришел мой черед умирать от рук незнакомцев. Своего убийцу я хорошо запомнил: красавец-мужчина, с приметной родинкой на левой щеке, довольно-таки молодой, сильный. Он улыбнулся, поднял кинжал и…»
На мгновение у Мелема перехватило дыхание, настолько явственным было воспоминание собственной казни.
«… этот садист, поиздевавшись надо мной, перерезал мне горло. Я стал задыхаться, захлебываться кровью. Внезапно снова смог дышать и почувствовал, что начинаю подниматься вверх, словно взлетая. Боль оставила меня, как и страх. Это длилось считанные мгновения, прежде чем я камнем не рухнул вниз. Яркий свет ударил мне в глаза. Я стал кричать, что произошло чудо. Лежу на земле лицом вверх, ничего не болит. Счастье! И тут гляжу, рядом со мной жрец. Он говорит, что случилось не чудо, а каури! Из его глаз льется свет. Он стонет, дают знать о себе раны, полученные в бою. Жрец требует, чтобы я дал ему руку. Хоть мне и не хотелось этого, но исполнил его просьбу. У жреца на ладони был порез, как, впрочем, и у меня. Жрец крепко сжал мою руку. Я ощутил холод. Голова шла кругом, тошнило…»
И тут перед глазами Мелема всплыло новое воспоминание, которое, он мог бы поклясться, не происходило в реальности, но теперь память явственно показывала его ему. Никто увиденное тут же сообщал жрецу. А представил он следующее: мир вновь изменился, предметы стали светиться изнутри, а от жреца и самого Мелема стали тянуться странные разноцветные ленты и нити. Они с каждым мгновением все больше и больше переплетались друг с другом.
«…Появился Корноух. Он рычал и скалился на жреца. Из него тоже исходили ленты. Одна из них – большая красная, шла прямо ко мне. Пес зарычал и вцепился в руку служителя Башни. Жрец не пытался как-то прогнать пса, а только сильнее впился своими пальцами в мою кисть. И тут я ощутил сильный удар в грудь, потом еще и еще раз. Все мои нити, что успели переплестись с нитями жреца, засияли почему-то голубым светом. Корноух отпустил руку жреца и, запрыгнув ему на спину, вцепился в его затылок. Умирающий отпустил мою руку и попытался справиться с псом, но было поздно. Корноух умеет кусаться. Нити ярко вспыхнули, окрасившись синим. Одна из нитей, что исходила от жреца, впилась в ярко-желтую ленту, идущую от живота собаки к земле, и вплелась в нее. Снова вспышка. Ленты, соединившие Корноуха и служителя Башни, окрасились в фиолетовый. Пес отскочил от жреца и обиженно заскулил, стал потирать лапой нос. Израненный жрец дернулся, выгнулся в дугу и поник. Ленты перестали тянуться ко мне или псу, они стали подниматься вверх и колыхаться, как если их опустили под воду. Его глаза больше не светились. Я решил, что жрец умер. Мое тело начало согреваться, в него возвращалось тепло. Пес залаял, подбежал ко мне и стал лизать меня языком. Ленты, исходящие от него, разлетались в разные стороны. Как и мои, они были яркие, но чаще всего красные или желтые, в каждой из них были фиолетовые вкрапления».
– Спасибо, – услышал Никто голос Летлиоликана, голос, который звучал в его голове, рот жреца был на замке. – Итель, ты все поняла?! Сейчас же отправляйся в путь. Во что бы то ни стало разыщи этого Корноуха и немедленно привези сюда.
Мелем открыл глаза. Он потерял почти все свои силы, как будто целый день копал землю или занимался еще какой тяжкой работой. В глазах стоял туман, все вокруг куда-то плыло, бывший раб почти не чувствовал своих рук и ног. Летлиоликан вовремя подхватил его, не дав упасть.
Никто увидел, как Итель уходит из дома опять, видно, она незаметно вернулась в комнату, пока Мелем рассказывал о своих воспоминаниях жрецу, находясь в полузабытьи.
– Ты молодец, Мелем, – подхватив его на руки и с легкостью как пушинку перенеся на кровать, сказал жрец. – Теперь все ясно. Больше ничего не скрывай от меня, ведь помочь тебе смогу только я, твой единственный настоящий друг. Тебе предстоит трудный путь, а в конце ждет награда. Отныне почти все будет зависеть от тебя. Отдыхай, набирайся сил. Завтра мы продолжим твое обучение.
Никто настолько устал, что не смог даже промычать что-то в ответ, а не то чтобы сказать. Как его положил на кровать жрец, так он и погрузился в сон. И как только Мелем пересек черту забытья, жужжащий рой пчел-мыслей отступил от него, давая насладиться абсолютной тишиной.