Жулька

Жулька
Из жизни нашего двора)
рассказ-быль
Я выхожу во двор. Навстречу мне семенит низенькая лохматая собачонка, недавно приблудившаяся к нам во двор. Она вертит хвостом и умильно заглядывает в глаза, ожидая подачки. Я спрашиваю у соседки: «Что ж, она у нас уже на постоянном жительстве или так, в гости заходит?» - «Не знаю. Сегодня вроде ночевала». – «Имя дали?» Соседка пожимает плечами: «Называли Жулькой».
Я про себя усмехаюсь. Конечно, Жулькой. Кто б сомневался. Всех собак, живущих периодически в нашем дворе (если они женского пола), зовут Жульками. Хотя ни одна из них не похожа на ту, настоящую Жульку, которая прожила в нашем дворе лет, наверно, двенадцать.
               
; ; ;

Появилась Жулька во дворе случайно. Наши соседи ездили в деревню. Возвращаясь назад, в парке  услышали писк и увидели подброшенного кем-то щенка. Дочка потребовала мотоцикл остановить, щенка рассмотрела и уговорила родителей взять с собой. Жалко было этот маленький пушистый комочек. Щенка привезли и посадили на асфальт около подъезда. Он, по общему мнению, был очень милый. Маленький, толстенький, пушистый, шоколадного цвета. Ел  сам, смешно переваливался на коротких лапках и тоненько, по-детски тявкал. Общее мнение было: «Да пусть живет. Никому же не мешает». Назвали щенка Жулькой.
Очень быстро Жулька стала общей забавой и любимицей. Ребятишки её таскали и тискали, как мягкую игрушку. Взрослые выносили что-нибудь вкусненькое; проходя мимо или сидя на лавочке, наклонялись погладить, почесать пузичко, ласково приговаривая: «Жуля! Жуля!»
Скоро Жулька выросла и стала ладной собачкой среднего роста, среднего размера и средней лохматости. Темно-коричневая, шоколадного цвета жесткая шерсть, лохматый хвост кренделем, немного вытянутая, похожая на лисью морда – вот портрет нашей Жульки.
Жульку все полюбили, потому что она оказалась умной, забавной и исправно несла службу. Она быстро запомнила всех жителей. В наш двор можно войти с трех сторон. Как только кто-нибудь появлялся во дворе, собака со всех ног мчалась навстречу с громким лаем. Как у всех собак, у неё было неважное зрение и хороший слух. Если во двор заходил «свой», Жулька постепенно замедляла бег, почуяв знакомый запах или услышав голос, и поворачивала назад. Жители обычно начинали ее обиженно ругать: «Ты что, слепая? Своих не узнаешь?!» И Жулька, подбежав, начинала виновато вилять хвостом, прыгать, старалась приласкаться, как бы искупая свою вину. У нее оказалась хорошая память. И если кто-то появлялся после долгой отлучки, узнавала по голосу или по запаху.
Если же во двор заходил «чужой», то, подбежав, собака продолжала злобно лаять и прыгать вокруг чужака. И хотя за всю жизнь Жулька никогда никого не укусила, но грозный вид и лай внушали опасения. Постепенно через наш двор перестали ходить случайные прохожие, бегать или ездить на велосипеде чужие ребятишки. Если кто-то грозил или замахивался, это ещё больше злило Жульку. А если брали палку или пытались бросить камнем, тут уже вмешивались мы и защищали собаку. А на угрозы и раздраженные замечания резонно отвечали: «А нечего по чужим дворам лазить!»
Вскоре все знали, что в нашем дворе живет злая собака, и без дела через двор не ходили. Правда, скорую помощь, газовую и другие службы, а также своих гостей нам  теперь приходилось встречать и провожать, но это никого особо не раздражало. Двор наш всегда жил, да и сейчас живет патриархальной жизнью. Большинство жильцов поселилось с самого начала, все друг друга знали, запросто ходили друг к другу, помогали, одалживали всякие хозяйственные мелочи. По ночам на веревках оставалось постиранное бельё. С середины лета около каждого сарая сушились разложенные на клеенках или мешках лук, чеснок, фасоль. А в начале осени лежали вороха мешков с картошкой. Так что сторожевую службу Жульки воспринимали одобрительно. Все ее кормили, оставляли косточки, в жаркие дни наливали в мисочку воды. Жуля была неприхотлива, ела все. Даже пила пиво, которым её усердно угощал Юрий Евгеньевич. Любила мороженое, с удовольствием хрумкала карамельки, ловя их на лету.   
Будку ей сразу не сделали, и Жуля привыкла спать, где придется: под лавкой, под елкой, под досками – в общем, где ей понравится. Когда будку наконец сделали, она так и осталась пустой – собака в ней спать не захотела. Любила спать в одном из подъездов, около какой-нибудь двери, в холод старалась пробраться на второй этаж и спала, свернувшись на коврике. Из подъездов мы ее гоняли. Бывало, выйдешь, а она лежит на коврике прямо под ногами. Скажешь ей: «Марш на улицу, ишь, разлеглась!» Жуля нехотя поднимается, медленно, будто ждет, что ты передумаешь. «Иди-иди, нечего!» И Жуля не спеша уходит, чтобы при первом же удобном случае просочиться вновь с кем-нибудь входящим. Правда, когда были сильные морозы или метель, собаку оставляли или даже звали в подъезд.
В памяти оживают картины. По вечерам на лавочках у подъездов всегда сидит народ: люди отдыхают, общаются, дышат воздухом. Рядом около ног обязательно лежит Жуля, тоже отдыхает, дремлет. Если ей почесать бок носком ноги, она тут же переворачивается на спину, разваливается и, закрыв глаза, блаженствует. Если перестать,  откроет один глаз, недоумевая: «Ну что же вы? Продолжайте. Обожаю, когда мне почесывают шейку, бочок». Когда надоедает, Жульке укоризненно говорят: «Бессовестная. Ишь, разлеглась. И не стыдно тебе. Марш отсюда». Жуля еще некоторое время лежит, потом переворачивается на живот и утыкается мордой в лапы, всем своим видом говоря: «Тоже мне! Жалко вам что ли!» Или, бывает, отойдет  чуть в сторону и ляжет у других ног, может, здесь почешут спинку.
Иногда от избытка чувств собака начинает бегать кругами по двору, носится как заведенная, подпрыгивает.
Жуля стала полноправным жителем нашего двора. Она несла караульную службу, гоняла кур, если они собирались выйти за пределы двора, ходила вместе с детьми на пруд. Очень любила детей. Бегала с ними, валялась на снегу, играла в догонялки, позволяла делать с собой, что угодно. И они платили ей взаимностью. Для детей имя Жулька вообще, по-моему, стало синонимом слова «собака». Однажды мы с маленьким сыном учили стихотворение к Новому году. Оно начиналось так:
                Морозы жестокие в этом году,
                Тревожно за яблоньки в нашем саду,
                Тревожно за Жучку: в ее конуре
                Такой же морозище, как на дворе.
Сынишка легко его выучил, но рассказывал по-своему: «Тревожно за Жульку…». Мы даже и не исправляли. Действительно, что там какая-то посторонняя Жучка. Вот за Жульку в самом деле тревожно.
Жулька была всеобщей любимицей и слушалась всех, но основным хозяином, если можно так сказать, считала Евгения Максимовича, который и привез ее во двор. Он человек выпивающий и упорно приучал собаку к пиву. Почти каждый день  ходил в пивбар, и Жуля преданно его сопровождала. Туда он обычно ехал на велосипеде, а она весело трусила рядом и оставалась около пивбара сторожить велосипед. Обратно Евгений Максимович, «нагрузившись», шел пешком и вел велосипед «в поводу», а Жуля снова шла рядом. Выпив, он частенько зазывал ее в квартиру и, сидя на кухне, кормил и вел длинные, бессвязные разговоры. Если собирался на рыбалку на мотоцикле, Жуля первой запрыгивала в люльку и лежала на дне, поджидая. Случалось, он, перебрав, падал, и дальнейший путь  по двору продолжался на четвереньках. Тогда мы наблюдали уморительную картину. Хозяин ползет, а Жуля весело прыгает вокруг, лижет ему лицо, сбивает с ног (точнее с четверенек), снова прыгает, принимая это, очевидно, за веселую игру.
Во дворе у нас обитала и другая живность: куры, кролики, поросята, у некоторых в квартирах жили кошки. Поросята и кролики сидели в сараях, на кур Жулька не обращала внимания, если только они не залезали нахально в ее миску, а вот кошки…Кошек Жулька гоняла. Не особенно, потому что хозяева ругались, а так,... чтобы знали, кто во дворе хозяин. Кошки знали и при появлении Жульки прятались, убегали. Все, кроме авдеевской Муськи. Муська была кошкой взрослой, самостоятельной, котята у нее всегда были приучены к порядку, прятаться и убегать от собаки она, очевидно, считала ниже своего достоинства. Спокойно, неторопливо шла по двору, а как только Жулька помчится к ней, всегда успевала сориентироваться и оказаться на недосягаемой для собаки высоте: на лавке, на штакетнике, на капоте машины. Жулька  прыгает, лает, а Муська неподвижно сидит в позе копилки и снисходительно, чуть презрительно взирает сверху вниз. Особенно Жулька неистовствует, когда Муська сидит на лавочке: вроде и близко кошка, а не достать. Муська внимательно смотрит и, улучив момент, мгновенно бьет лапой по морде. Жулька, завизжав от боли, убегает. После нескольких таких «уроков» между ними установился нейтралитет. Муська, проходя по двору, не подходит близко к Жульке, а Жулька делает вид, что не видит Муську.
Сколько историй хранит наша общая память!
Однажды соседка Нина, придя на перерыв, увидела около подъезда их мотоцикл, а в люльке полно ребятишек.
Оказалось, дядя Женя пообещал отвезти их на пруд. Выходит дядя Женя, садится за руль, и Нина с ужасом понимает, что он, мягко говоря, нетрезвый. Она начинает ругаться: «Алкаш! Что ты делаешь! Разобьешь детей! Вылезай сейчас же! И вы все вылезайте!» Ребятишки повесив носы потихоньку, по одному, слезают. Но в люльке еще явно кто-то есть. Нина продолжает: «Вылезайте все сейчас же! Кто там прячется?!» Из глубины люльки виновато и неохотно вылезает Жулька и лезет под лавку. Нина от неожиданности замолчала, а потом как рассмеется: «И ты туда же!»
Жулька стала взрослой, и в нашем дворе появились «женихи». Каждое утро или вечером, выходя во двор, мы видели терпеливо лежащих под яблоней двух-трех особей мужского пола самых разных размеров и расцветок. Это было не очень приятно! Мы их прогоняли, но они возвращались вновь и вновь.
Однажды в обед Нине позвонил супруг и как обычно неторопливо сказал:
- Нина, я тебя поздравляю.
- С чем?
- Ты стала бабушкой.
Нина так и села. (Их дочери в это время было лет пятнадцать). А в голове лихорадочно заметались мысли: «Господи, как же это! Не может быть!»
- А я стал дедушкой.
(«Какой ужас! Но я же смотрела, я же следила, я предупреждала… Но как же… И никаких признаков… Не может быть… Ужас!!!»
- Жулька ощенилась.
Вспоминая эту историю, Нина каждый раз хохочет, вновь переживая мгновения перехода от страха, растерянности к облегчению.
С тех пор каждый год весной и осенью у Жульки появлялись щенята; два, иногда четыре, чаще всего три. Она оказалась прекрасной матерью. Кормила, вылизывала своих малышей, перетаскивала в поисках удобного и защищенного места. Один раз она устроилась под елкой, вырыв под корнями ямку. Но туда попадал дождь, щенки пищали, и пришлось их перетаскивать. Ребятишки помогали, искали место получше, переносили. Иногда Жульку место устраивало, и она там оставалась, иногда нет, тогда она перетаскивала их снова.
Если зимой было очень холодно, кто-нибудь жертвовал старый ватник или куртку, подстилали соломки и устраивали что–то вроде гнезда, чтобы щенки не померзли. Их кормили всем двором, старались Жульке налить молочка. Ребятишки играли с щенками. В это время собака становилась очень злой и бросалась на всех, кто заходил в наш двор. Доставалось даже курам, когда они подходили слишком близко к месту жительства щенков. Жулька тут же мчалась к ним, и куры всполошенно разлетались в разные стороны. Когда щенки подрастали, их начинали пристраивать. И пристраивали почти всегда. Мнение о Жульке было хорошее, и её щенков охотно брали те, кому во двор нужна была собака.
Так шел год за годом.
Но однажды Жулька заболела. Сначала мы заметили, что она стала какой–то вялой, больше лежала, меньше ела. Пригляделись и увидели, что местами на боку шерсть поредела. Стало ясно, что собака больна. Что делать, никто не знал. Да и не до Жульки было. Середина девяностых, самое трудное время.  Зарплаты, пенсии не платили, выживали по большей части за счет огородов, всем было не до заболевшей дворовой собаки.
Жулька стала выходить на улицу и ложиться на дорогу, на обочину. Когда это заметили в первый раз, особого внимания не обратили. Тот, кто заметил, просто позвал собаку, и она послушно пошла во двор. Потом это повторилось второй раз, третий, потом стало постоянным. Жулька выходила на улицу и ложилась или на край тротуара у дороги, или на край дороги. Мы выходили, звали её, она возвращалась во двор, но скоро снова шла на дорогу.
Мы стали обсуждать, что происходит. Кто-то утверждал, что она так лечится: выхлопные газы содержат свинец, и он облегчает ее состояние. Кто-то сказал, что Жулька хочет умереть. Но это было как-то уж слишком. Тем не менее, за Жулькой стали следить. Если не видели во дворе, шли на улицу. Иногда дети звали кого-нибудь из взрослых, говоря, что Жулька снова лежит на дороге. Детей она не слушалась. Да и взрослых слушалась неохотно. Мы даже выносили к дороге молоко, чтобы уговорить ее. Жуля поднималась, шла во двор, ложилась. Всё это медленно, неохотно, всем своим видом  говоря: «Оставьте меня в покое». Как только мы уходили, снова шла на дорогу. Жалко её было ужасно.
Один случай стал последней каплей. Я шла домой из магазина и, подходя к почте, увидела, что Жулька стоит на дороге, прямо посреди полосы, повернувшись навстречу движущемуся транспорту. Машины сигналили, но Жулька не уходила. Я заспешила, чтобы успеть увести ее. Навстречу собаке ехал автобус, он сигналил, но она стояла посреди дороги и смотрела вперед. Я побежала. Но автобус замедлил ход, а потом остановился. Водитель вышел, это оказался брат нашей соседки, и отозвал Жульку с дороги, а я увела во двор. Вечером я рассказала об этом во дворе. До сих пор не знаю, как объяснить поведение собаки, но на всех нас оно произвело очень сильное впечатление. Решили, что Жульку надо лечить.
Кто-то поговорил со знакомым ветеринаром. Теперь уже и не помню, то ли он приходил и смотрел собаку, то ли ему описали симптомы, но он сказал, какое нужно лекарство. Лекарство оказалось весьма дорогое. Поэтому посчитали, разделили, и деньги собирали со всех шестнадцати квартир. Потом Жулю мазали, заматывали тряпками вместо бинтов и закрывали в пустом сарае.
И через некоторое время наша Жуля выздоровела. Выросла шерсть на боках, она снова стала подвижной, веселой, в общем, такой, какой была до болезни. Невозможно передать, как мы были рады. Мы все испытывали чувство глубокого удовлетворения (как писали раньше в газетах). Наверно, правильно говорят, что больше радости испытывает не тот, кому помогли, а тот, кто помог. А если ты кого-то спас, он становится тебе дорог. Спасение Жульки позволило нам почувствовать себя милосердными, неравнодушными, несмотря на имеющиеся у каждого проблемы. Мы не махнули рукой: «Подумаешь, дворовая собака! Что у меня, других проблем нет!?» Мы не смотрели, как она умирает. Мы ее спасли! И это наполняло наши души радостью. Конечно, вряд ли кто-то из нас тогда так анализировал или оценивал ситуацию. Но то, что все радовались, это да.
Всё нормализовалось. Хотя я иногда думала, глядя на собаку: «Стареет Жуля». Спина у нее стала прогибаться, она больше спала, меньше бегала, меньше участвовала в детских играх. По собачьим меркам, возраст у нее был солидный. Пройдет ещё какое-то время, и она умрет. Думать об этом не хотелось.  И я отгоняла такие мысли. Но умерла Жулька не от старости.
В городе периодически отстреливали расплодившихся бродячих собак. Обычно об этом предупреждали по радио или через местную газету, чтобы хозяева привязали своих собак дома. Каждый раз, узнав об этом, мы закрывала Жулю где-нибудь в сарае. Так она благополучно пережила все рейды. Но очередной отстрел стал для нее последним. Не знаю, как получилось, то ли не предупредили, то ли мы пропустили объявление, но в день отстрела Жулька была во дворе. Она крутилась около гаража, как раз у выезда со двора. Увидев чужих людей, собирающихся зайти во двор, она залаяла, и в нее тут же выстрелили. Жуля упала. К счастью, во дворе были люди. Кто-то из мужчин быстро нашел и выдернул наконечник со снотворным, которым стреляли. Собаку напоили молоком и закрыли в сарае. Снотворное попало в кровь, но самая малость. Жулька проспала несколько часов в сарае.
Рабочий день закончился. Жулю выпустили и радовались, что все обошлось. Но у каждого, говорят, своя судьба. У человека и, наверно, у собаки. Отстрельщики закончили работу и возвращались по тому же маршруту. Жуля, заметив своих обидчиков, теперь уже целенаправленно понеслась по проулку с громким лаем. Кто-то на ходу выстрелил. Во дворе на тот момент никого не оказалось. И всё.
Вечером всех встречала одна и та же новость: Жульку убили. Как? Кто? Почему? Снова и снова рассказывали. Жалели. Вспоминали. Даже плакали.
С тех пор прошло уже немало лет. Что интересно, больше ни одна собака в нашем дворе не прижилась. Сначала мы пытались завести: пусто было. Приносили щенков, делали будку, кормили. Но… Двух сбила машина, когда, повзрослев, они начали выходить на улицу, один пропал. Было еще что-то, не помню. В общем, мы оставили попытки завести во дворе собаку. А про Жулю помним. И в разговорах нет-нет да и всплывет то одна, то другая история.
Наверно, у собак, как и у людей, тоже есть своя судьба. Кто-то проживает ее достойно и оставляет по себе память.
Когда я вспоминаю Жульку, я думаю о том, что где-то там, на небе (хотелось бы в это верить) есть место, куда после смерти попадают собаки. Может, где-то в созвездии Гончих Псов, почему-то ведь дали созвездию такое название. Там бегает наша Жулька, хитро вытянув свою лисью мордочку, поглядывает сверху на наш двор и весело тявкает, когда мы ее вспоминаем.