La famiglia dannata. Книга 1. Часть 2. Глава 17

ГЛАВА 17.
Репетиции продолжались, отношения усложнялись. Нервы у Амы начали сдавать. Курить она начала уже прямо на репетициях. Она срывалась на всё и всех. Казалось, и терпению коллектива приходит конец. К сентябрю атмосфера накалилась до предела. Взрыва можно было ждать в любую минуту.
Во время очередного перерыва в гримёрку Амы вошёл Бергонци.
*- Послушай, в такой обстановке работать невозможно. Тебе нужен отдых. Тебе и коллективу, - тихо, но твёрдо сказал он.
*- Мне лучше знать, что и кому /а тем более – мне!/ нужно. И не учи меня, пожалуйста. Я работаю в этом театре уже почти десять лет и прекрасно знаю его особенности и способности.
*- А свои? – осторожно спросил он. – Через сколько нам ждать твоего нервного срыва?
*- Только не говори, что заботишься! Тоже мне, мать Тереза! – взорвалась она. – Сами небось спите и видите, как бы от меня избавиться. И лучше уж навсегда! Не дождётесь! Всех вас ещё переживу!
*- Почему ты во всех людях видишь врагов? Никто не желает тебе зла. Мы просто хотим работать в дружной атмосфере, а не под тиранией. И не важно, чьей она будет. Отпусти себя, отпусти ситуацию.
*- Как же! Дай вам волю! Вы же перестанете работать! А мне нужен результат. И качественный!
*- Твой нервный срыв не будет этому способствовать. Скорее наоборот, выбьет тебя из колеи на некоторое время. Сократи время репетиций, дай людям отдых. И себе – в первую очередь.
*- Хватит меня учить! Я не беспомощный ребёнок! Я могу контролировать ситуацию. Мне не нужна помощь.
*- Вспомни опыт своей мамы, - наконец, Бергонци добрался до последнего, чем можно было её убедить. – Вечный трудоголик, пытающийся жить самостоятельно. И это при том, что большую часть своих обязанностей она перекладывала на других людей. Эта её работоспособность выпила из неё все соки. Недаром она умерла такой молодой…
*- Не тронь маму! – Ама вошла в крайнюю степень. – Она была самой лучшей!
*- Да, и совершенно не думала о себе и о вас.
*- Заткнись! – она замахнулась, чтобы его ударить.
Габриелло поймал её руку и, притянув к себе, крепко обнял. И тут словно что-то перевернулось. Та струнка, на которой держалась вся нервная система Амы, лопнула. И она разрыдалась. Слёзы лились таким потоком, что было бессмысленно пытаться их остановить.
Ама не плакала с тринадцати лет. Последний раз – на похоронах отца…
И теперь, когда итальянец обнял её, она почувствовала надёжное плечо. Она вспомнила отца, как он её обнимал, утешал и снимал обиды. Каким он был сильным и надёжным.
И это оказалось сильнее её.
Габриелло гладил её по волосам:
*- Поплачь, тебе это необходимо. А я уже почти поверил, что всё человеческое тебе чуждо. А ты такая хрупкая. Ты боишься боли, так же, как и все. Ты прячешься за холодной маской. Но ты заигралась, вжилась в роль. А это опасно. Я понимаю, ты рано потеряла родителей. У тебя не было опоры в жизни. Всё, что у тебя было – это положение и деньги, которыми ты продолжаешь прикрываться как единственным щитом. Тебе надо научиться доверять людям, хоть немного. Сними с себя этот груз.
Он говорил ещё много. Он не хотел сидеть в тишине и слышать, как горько она всхлипывает на его плече. Это маленькое беззащитное создание, запуганное жизнью и людьми, загнанное и затравленное, даже не имевшее жизненных ориентиров, веры и надежды; и никогда не знавшее любви.
Успокоившись, Ама отстранилась и отошла к окну:
*- Надеюсь, ты понимаешь, что всё должно остаться между нами. Я проявила слабость, больше подобное не повторится.
*- Слёзы делают женщину женщиной. И когда она перестаёт плакать, она умирает, - с этими словами он вышел.

Два дня Ама в театре не появлялась. И вопреки её опасениям, работа шла полным ходом. А когда она, наконец, приехала на репетицию, никто не обратил на это внимания, приняв как должное.
Напряжение спало, работать стало легче и, казалось, что даже время пошло быстрее.
Наступил день премьеры.
Ажиотаж был страшный /цены на билеты – ещё страшнее/.
Приехал дядя Андрелло с Федерико; а также Фер с Юлей и Изой и, конечно же, Рома, Саша, Женя и … дядя Коля.
Не было только Триса, который так и не появился с тех пор, как узнал всю правду о своих родителях.
Кроме того, на премьеру приехали Саныч и другие худруки, режиссёры, дирижёры и солисты, которые сотрудничали с Косицыной старшей.
В этом в общем-то и заключался способ, как вернуть затраченные средства. Женя организовал шикарную рекламную кампанию, и она удалась на славу.
Ама окрестила этот вечер “парадом ветеранов”, хотя в душе очень гордилась своей фамилией.
Спектакль прошёл ошеломительно! На высоте были все: от Амы до последнего кларнетиста. Это был успех, какого мир уже давно не видывал.
Немного насторожил дядя Андрелло, сказавший: “Это пугает, когда в столь юном возрасте человек получает все лавры и все дары жизни. С такой высоты очень больно падать. А упав, больно смириться и почти невозможно снова вернуться наверх, пусть даже и не так высоко”.
Все родственники решили остаться в Москве, чтобы через месяц услышать “Войну и мир” Мариинки.
Наутро после премьеры Ама призналась брату, что “волшебство, которое ещё вечером казалось сказочным, вдруг стало обычной реальностью”. Она уже так привыкла к славе и восторгам, что даже такой успех потерял для неё весь смысл. Это не могло не пугать.
В тот же день сестра решила перечитать всю прессу. Почти сутки она просидела перед монитором компьютера, читая новости.
Кроме обычных восторгов /вполне естественно/ попадались и не столь лестные отзывы, а порой даже обвинительные.
Обвиняли в основном в том, что Косицыны превратили искусство в роскошь, доступную лишь состоятельным людям; что своим авторитетом семья задавливает молодых талантов; что монополия на искусство в России целиком принадлежит семье Косицыных, и они используют её в корыстных целях для собственного обогащения. И так далее и тому подобное.
Можно себе представить, какую реакцию эти статьи вызвали у Амы. И дабы не быть голословной, она сама написала пару десятков статей, в которых разносила всё современное искусство, всё, что относится к культуре, поставив “Измайлову” и “Войну” как противовес, как исключение, “жестоко подтверждающее правило”.
Слог Амы заметно изменился. Она уже было почти затихла и смирилась, как вдруг с новой сокрушительной силой вновь обрушилась на старых “врагов”.
Она стала сдержанней в выражениях, зато каждое слово стало острее, больнее и злее. Краткость, лаконичность и точность удара делали эффект от статей лишь сильнее.
Теперь уже явственней проявлялось её подражание “самой объективной журналистке” того времени – Марии Магдалине Имперской, которая после матери стояла для Амы на первом месте.
Стало ясно, что теперь Ама не отступит и поведёт бой до конца, чего бы ей это не стоило. Даже пытаться её уговорить было не просто бесполезно, но и опасно.

Отпев семь спектаклей, Ама улетела в Питер. Неполный месяц подготовки прошёл стремительно.
Премьера оказалась не менее успешной, но менее шумной. В Питере как-то по-другому относились к искусству. Во все времена, начиная с Петра. Это был особый город.
Может поэтому и реакция критиков была более благожелательной. Хотя это и не помешало сестре продолжить свои нападки.
Продолжая работать на два театра, к Новому году Ама приготовила первую поистине крупную “бомбу”. Ею стал громадный материал /разосланный по всем крупнейшим издательствам/, в котором она впервые выступила с обвинениями против руководящих лиц и государственной политики.
Как и предсказывал Саныч, это свершилось. Теперь назад уже дороги не было. Не дожидаясь реакции, Ама улетела в Штаты, где должна была петь всё в той же “Измайловой” всё с тем же составом.
С января по апрель она спела в двенадцати разных постановках в шести странах. Это был самый удачный год в её карьере. И оказалось, последний…

Вернувшись в Россию, она села вплотную за свой дипломный проект. Не трудно догадаться, на какую тему он был написан.
Дипломная работа была написана на ста пятидесяти листах, содержала подробный анализ состояния “дел культурных” в стране; сопоставление с другими странами и исторический экскурс; открытое обвинение правительства и … критика: жёсткая, едкая, но дельная.
И всё было бы ничего, если бы Ама просто писала да говорила. Так она же воздействовала на умы, души и сердца людей. Её слушали, за ней шли, в неё верили! От мамы она унаследовала ещё и способность гипнотически влиять на массы, способность убеждать, вызывать доверие и любовь.
На её защиту диплома пришло столько людей, что в зал не поместилось и одной сотой. Пришлось /по требованию Амы/ установить камеры и вести трансляцию, чтобы все желающие могли её услышать.
Вот эта вторая “бомба” и вызвала дичайшую реакцию. По всей России прокатилась волна демонстраций, митингов, забастовок, чего ещё никогда в мире не было! Чтобы за искусство выходили на улицы! Это казалось немыслимым! Ама стала “национальным героем”, не глядя на своё положение и состояние. Она повела за собой массы /и взялись же они откуда-то!/. И этим Ама обрекла себя… Такое поведение государство никому не прощает, даже бывшим любимчикам…

Стоит упомянуть об одном факте, внешне безобидном и, казалось бы, не имеющем никакого отношения к этой прославленной семье. В те годы в России действовал закон об обязательном распределении (т.е. отработке после окончания учёбы).
Естественно, ни у кого не было и сомнений, куда распределят Аму. Она уже давно работала в Большом, да и запрос должен был быть подан /формальности ради/.
И поэтому такого поворота, который произошёл, не ожидал никто.
Вполне понятно, что будучи в Вене на момент распределения, Ама его просто проигнорировала. Вероятно, она вообще не помнила о таком явлении.
И всё бы ничего, кроме одной поправки, введённой в тот год: отмена права откупа и обязательное распределение на пять лет; в случае отказа – вплоть до уголовной ответственности. Никто, конечно, ничего об этом не знал, пока…
Пока Ама не защитила дипломный проект.

Буквально на следующий же день её вызвали в Министерство. Никто не знал, зачем, но радости тоже никто не испытал.
Ама поехала в одном из лучших нарядов с высоко поднятой головой, готовая встретить любой бой.
- Госпожа Косицына, проходите. Присаживайтесь, - лицо чиновника расплылось в приторно-слащавой улыбке.
Ама не сдвинулась с места, стоя в дверях, давая понять, что в её присутствии не сидят.
Спустя несколько мгновений замешательства, чиновник вышел из-за стола и подошёл к ней.
Она протянула руку /естественно в перчатке/ для поцелуя. И когда чиновник только коснулся её пальцев, резко вырвала её и, пройдя вовнутрь, грациозно села в кресло, скрестив ноги и руки.
Чиновник, снова слегка растерявшись, понёс своё грузное тело к столу. Сев на своё рабочее место, он, наконец, заговорил:
- Вы прекрасно выглядите…
- Я это знаю, - довольно грубо перебила она. – И я сюда пришла не за тем, чтобы выслушивать грубую лесть. Позвольте перейти к делу. Это связано с моим дипломом?
- Ни в коем случае! – искусственная улыбка снова размазалась по его лицу. – У нас в стране свобода слова. Тем более Вы – являетесь нашим достоянием и…
- Я, по-моему, уже попросила обойтись без лести, - снова перебила она. – Если дело не в дипломе и не в статьях, так в чём же?
- Это сущий пустяк, чистая формальность. Мне даже как-то неловко тратить Ваше время на такую безделицу.
Ама промолчала, выжидающе глядя на чиновника. Он был настолько фальшивым, что она не могла понять, где же кроется главный подвох.
- Вы, наверное, знаете, что у нас в стране действует закон об обязательном распределении молодых специалистов, и Вы, к сожалению, не присутствовали на своём распределении.
- Я была в Вене! – заметила Ама. – И потом, на меня должен был прийти запрос.
- Да, конечно. Но вот незадача. Дело в том, что запрос из Большого не пришёл.
- Что?! – Ама в негодовании встала.
- Не волнуйтесь так! Садитесь, выпейте воды, - он налил из графина стакан воды и пододвинул к ней. – Я всё объясню.
Она медленно села, пытаясь не потерять лица.
- Более того, запрос на Вас даже не был сделан, - продолжал чиновник. – Мы тщательнейшим образом провели расследование. Я лично говорил с руководством Большого театра…
- И?
- Мне сказали, что у вас существует устная договорённость. Дескать, Вы, пардон, сами не хотите больше сотрудничать с театром и по сему просили не обременять Вас пятилетним контрактом.
- Что за бред?! Не было никакой договорённости! – воскликнула Ама.
- Боюсь, что это уже не важно. Большой не прислал на Вас запрос.
- Хорошо. Я поняла. И какая сейчас сумма откупа?
- Видите ли, согласно поправкам, внесённым в законопроект парламентом на весенней сессии, специалисты лишены права на откуп. Политика нашего государства сейчас такова, что мы острее нуждаемся в молодых специалистах, реальных кадрах, нежели в деньгах, - притворно-грустная физиономия чиновника казалась даже противнее, нежели искусственная улыбка.
- И? – осторожно спросила Ама, боясь строить предположения.
- Вы не переживайте, без работы мы Вас не оставим. Мы Вам подобрали шикарный вариант. Здесь Вы сможете раскрыться совершенно по-новому, утвердиться как личность, избавиться от тени своей матери. У Вас будет безграничный простор для творчества и фантазии. Вы сможете осуществить самые смелые проекты и замыслы, сможете перейти от слов к практике и начать исправлять ту ситуацию, о которой Вы писали. И заодно поправите здоровье. Удивительное место! Побывав там один раз, вы не захотите оттуда уезжать! Я Вам обещаю!
- А именно? – почему-то её восторг чиновника лишь ещё больше насторожил.
- Морозовка! – с сияющими глазами проговорил тот.
- Что “Морозовка”? – не поняла она.
- Деревня Морозовка – место Вашего распределения, - он уже не скрывал своего триумфа.
Какое-то время Ама молчала.
- А-а-а! – вздохнула она с улыбкой. – Это розыгрыш! Смешно! А я почти поверила! И где у Вас скрытые камеры?
- Госпожа Косицына! – чиновник вздохнул и пододвинул к ней лист бумаги. – Это не розыгрыш, это реальность. Вы были согласны на любое место, поэтому оставили свою подпись на пустом бланке.
Она посмотрела на документ о распределении в Морозовку с собственной подписью. Всё происходящее начало казаться страшным сном.
Ама резко встала и пошла к выходу.
- Погодите, - чиновник подошёл к ней и встал вплотную. – Позвольте дать Вам один совет, - почти шёпотом произнёс он. – Не втягивайте сюда свою семью. Во-первых, обойти закон вам всё равно не удастся – это Вам любой юрист объяснит. А во-вторых, Вы просто подставите их. Не думайте, что опала и немилость остались в царском времени. Вы можете лишить свою семью всех почестей и даже средств к существованию. Если же Вы просто и тихо уедете в Морозовку, всё останется по-прежнему. И я Вам гарантирую, что к моменту Вашего возвращения ни копейка не пропадёт с Ваших счетов. В противном случае – Вы останетесь у разбитого корыта. Поверьте, правительство не пощадит и Косицынград. Я не должен был Вам всё это говорить. Но уж больно жалко мне Вас. Вы затеяли опасную игру и проиграли. В Ваших силах отделаться малой кровью. И ещё: не пишите больше. У Вас широчайшее поле деятельности. Только не пишите! Во второй раз Вам так уже не повезёт.
- Надеюсь, - он отошёл и заговорил громче, - всё у Вас сложится хорошо.
Ама посмотрела в его глаза. В них не осталось и капли притворства или издёвки. Он был серьёзен и искренен.
Быстро развернувшись, она молча вышла.
Почему-то поверив чиновнику, Ама решила никому ничего не говорить.

Единственное, что она сделала (проведя несколько дней в раздумьях и изучении вопроса) – поехала в Большой.
Зайдя, без стука, в кабинет худрука, она подошла к его столу и, перегнувшись, сказала:
- Ну, спасибо! Отблагодарили! Никак не ожидала, что Вы способны вонзить мне нож в спину.
- О чём ты? – худрук встал.
- До сих пор не верится, - проговорила она, глядя в его глаза. – А я-то думала, Вы честны со мной.
- Ты можешь толком всё объяснить?!
- Вы меня предали! Меня, маму, всю нашу семью, - мимо воли на её глаза начали наворачиваться слёзы. – Зачем Вы это сделали?
- Господи, Анна Мария, да что случилось?! – он хотел её обнять, но она отстранилась.
- Вы подписали мне приговор!
- Какой? О чём ты?
- Пять лет каторги строгого режима. Ссылка. В Сибирь, - она опустилась на стул.
- Какая ссылка? Что ты имеешь в виду?
Ама посмотрела на него, чтобы удостовериться, что он ничего не понимает.
- Вы не прислали на меня запрос. Меня посылают в сибирскую деревню. На пять лет, без права откупа, без права смены места. Иначе – уголовная ответственность, - она горько усмехнулась. – Мне самой это показалось глупой шуткой. Я неделю пыталась осознать происходящее и найти выход. Но его нет! И в этот момент Вы меня предаёте. Вы же мне как отец! Я никогда этого не говорила, я не сентиментальна. Дети всегда конфликтуют с родителями. Я могла говорить с Вами обо всём. Большой стал для меня домом. Но родители же не предают! – воскликнула она, вдруг разрыдавшись.
- Что ты говоришь?! Я выслал запрос, - он обнял её, крепко прижав к себе. – Но мне его вернули, сказав, что есть другой, который ты уже подписала. Боже мой, Анна Мария! Ты хватила затею не по силам. Неужели ты не понимаешь: ты насолила властям, и они решили тебя убрать. Для начала – на время, дабы припугнуть. Они хотят тебя со всеми рассорить, чтобы тебе некуда было возвращаться! Я бы никогда тебя не предал. Я всегда говорил, что ты мне как дочь. Я попробую что-нибудь сделать. У меня есть связи…
- Нет, - она резко подняла голову. – Не надо. Ничего не делайте. Они меня предупредили, что если хоть кто-нибудь начнёт ворошить это дело, они уничтожат мою семью. Только сейчас я, наверное, поняла, насколько всё серьёзно. И я Вас очень прошу: не вмешивайтесь в это дело. И ещё, - она встала, - никому ничего не говорите: что видели меня, и что знаете, куда меня распределили. Слышите? Никому. Особенно моим родственникам: Жене, Феру и другим. Никому.
- Хорошо. Я понял, - он встал. – Прости меня за всё. Я не хотел, чтобы так получилось.
- Что Вы, - она кисло улыбнулась. – Это Вы простите меня. Я плохая дочь.
- Детей, как и родителей, не выбирают, - он обнял её. – Не пропадай. Держись, ты сильная, ты справишься. Я в тебя верю. Мы будем ждать. Двери Большого всегда будут для тебя открыты. Даже если Вы перестанете отчислять нам деньги, - заметил он с усмешкой. – Прорвёмся, ещё не такое переживали.
- Спасибо. Не поминайте лихом, - она поцеловала его в щёку. – Прощайте…
- Нет, до свидания, - он пожал её руку и проводил взглядом.
У Амы было немногим больше месяца перед “выходом на работу”. Она решила поехать на место пораньше, осмотреться, приквартироваться, но для начала… попытаться найти эту несчастную Морозовку, которой не оказалось ни на одной карте.

И дабы не терять драгоценного времени, она на следующий же /после разговора с худруком/ день уехала в Косицынград.
Приехав в город, она направилась в Косицынхолл, надеясь застать там Фера. И не ошиблась.
Ама заглянула в дирижёрский кабинет и, увидев Фера за работой, решила не мешать и уже почти закрыла дверь, как услышала:
- Боже! Каких людей к нам занесло! – он её заметил и остановил репетицию. #- Ребята, отдыхайте. Продолжим через час.
- Ну, проходи, коль это и впрямь ты, - он подошёл к ней и, поцеловав в щёку, проводил в комнату и усадил на диван. – Что-то случилось?
- Ты прав, - она вздохнула. – Я о вас вспоминаю, только когда у меня проблемы.
- Ты хорошо себя чувствуешь? – с усмешкой спросил он, не узнавая Аму.
- Нет. Мне плохо, Фер! Мне так плохо! – она обняла его, чем озадачила ещё больше.
- Выкладывай.
- Не могу. И от этого мне ещё хуже, - она отвела глаза.
- И зачем же ты приехала? – он решил сменить тактику.
- Ты прав, - она встала. – Это было глупо.
- Нет, стой, - он схватил её за руку и усадил обратно на диван. – Расскажи мне всё. Можешь мне доверять, как самой себе, ты же знаешь.
- Я действительно должна кому-то всё рассказать, - согласилась она. – Только сначала поклянись. Всем святым: Юлей, Изой, этим городом, мамой, наконец, что никому ничего не расскажешь: ни звука, ни намёка, ни жеста – ничего!
- Ты меня пугаешь! Что случилось?
- Поклянись!
- Хорошо. Я клянусь. Всем, чем хочешь. Здоровьем моей семьи, - он положил руку на сердце. – Я буду молчать. Теперь говори.
Она вздохнула и посмотрела на него.
- Моё наказание нашло меня, - начала Ама. – Пришло время платить за свои ошибки. Причём, как я сейчас понимаю, за все сразу. Неужели я творила так много зла? Молчишь? Правильно. Вопрос риторический. Итак, я плачу по счетам. Ладно, не буду ходить вокруг да около. Меня распределили в сибирскую деревушку Морозовка, которой нет ни на одной российской карте.
- Что значит “распределили”? – не понял Фер /этого слова он не понимал/.
Ама рассказала ему всю историю: и про закон, и про диплом, и про Большой, и про Министерство.
Когда она закончила, Фер с минуту молчал.
- Неужели так бывает? – не поверил он.
- Я тоже не верила. Но… С реальностью и документами трудно спорить.
- А ты уверена, что эта деревня существует?
- Да, - сразу ответила она. – Абсолютно. Даже если её никогда и не было, для меня её создали бы, лишь бы сослать подальше. Уж ты мне поверь.
- Плохо дело, - согласился он. – И, похоже, выхода действительно нет. Но кто-то ведь должен знать, куда ты едешь, ты должна кому-нибудь рассказать.
- Ты знаешь. И этого достаточно. Я найду способ, чтобы давать о себе знать. Хотя бы телефон там будет. А может, всё и не так страшно, как мне кажется. Я ведь ещё ничего не знаю.
- Дай Бог. И когда ты уезжаешь?
- Побуду здесь пару дней, затем слетаю к дяде Андрелло. Может, ещё куда заскочу перед своим заточением. Я хочу запомнить это лето красивым и счастливым, культурным и европейским. Буду жить воспоминаниями до отпуска, - она усмехнулась.
- У тебя удивительная сила духа. Едешь в неизвестность и не унываешь.
- А что это изменит? Ничего, кроме того, что я истощу свою нервную систему. Слушай! – вдруг её глаза загорелись демоническим огоньком. – У меня сейчас такая идея родилась! Перед отъездом я напишу материал.
- Тебя же предупредили, - удивился Фер.
- Вот именно. Меня. А писать будет Nicolo Bianco.
- Но это же псевдоним твоей матери!
- Правильно. И пусть он станет псевдонимом нашей семьи. Писать будет Bianco, на своём итальянском языке, рассылать в иностранные издательства. И никто не должен знать, кто пишет на самом деле.
- По-моему, догадаться будет нетрудно.
- Догадаться – может, - согласилась она. – А доказать?
- Ой, Анна Мария! Не думаю, что им надо будет что-то доказывать. Они просто всех нас раздавят.
- Не боись, всё продуманно. Надо только, чтобы дядя Андрелло одобрил. Я буду отправлять материалы ему, а уж он – по редакциям. Таким образом адрес будет итальянский. И если они захотят проверить, то наткнутся на Андрелло Моррези, одного из мужей моей мамы, к тому же итальянца. Ну, кто будет сомневаться, что он может писать эти статьи и под этим псевдонимом?
- На словах-то всё гладко, а как на деле?
- Вот и проверим! И помни, - она встала. – Косицыны никогда не сдаются.
Фер медленно поднялся и грустно улыбнулся.
- Вспомнил маму? – уточнила Ама.
- Как будто она и не умирала.
- А почему тогда женился не на мне, а на сестре? – провокационно спросила она.
- Именно поэтому. Я бы видел в тебе её, - грустно ответил он.
- Ладно, правильно всё сделал, - она похлопала его по плечу. Не обижай сестру. Иначе приеду - … придушу, - прошептала она, сощурив глаза и схватив его за горло.
- Господи, Анна Мария! – Фер отступил на пару шагов и зажмурился, словно отгоняя видение. – Не шути так! Мне сейчас показалось, словно это уже когда-то было.
- Мама душила тебя? – не поверила Ама. – Было, наверное, за что! – она засмеялась.
- Анна Мария! – Фер вздохнул и улыбнулся.
- Ладно, ладно. Умолкаю и исчезаю. Тебе ещё отдохнуть надо. До вечера.
- До вечера, - они обменялись дружеским поцелуем в щёку.
Пробыв, как и планировала, три дня в Косицынграде, Ама улетела в Италию, к дяде Андрелло.
И там её ждал успех – даже она не ожидала, что он так сразу согласится помочь ей в столь рискованном деле. Не теряя времени, она передала ему право на использование псевдонима Nicolo Bianco.

Заручившись его поддержкой, Ама решила провести остаток времени на столь любимых ею островах. И шутки ради решила пригласить Габриелло Бергонци.
*”Очень хочу тебя видеть. Скучаю. Приезжай на наши острова”, - такое письмо она отправила на его электронный ящик.
*“Больше всего на свете хочу этого. Но не могу – у меня серьёзный контракт. Надеюсь, не обидишься. Увидимся позже”, - последовал ответ.
Ама расстроилась – отдых мог накрыться. Немного подумав, она пошла конём:
“Прости, я была не права. Я очень нервничала и переживала из-за постановки. Дай мне шанс исправить ошибку. Очень скучаю! Мне тебя не хватает. Приезжай!” – такое сообщение было отправлено Максу Поленину.
Не трудно догадаться, что он то как раз и приехал к ней.
Их взаимоотношения ни к чему не обязывали. Они просто приятно проводили время в обществе друг друга.
Но спустя две с половиной недели на острова прилетел … Бергонци.
Об этом Ама узнала за одним из ужинов.
#- Мисс  Косицына? – к столику, за которым ужинала Ама с Максом, подошёл официант. – Один господин просил передать это Вам, - он протянул букет цветов.
#- Кто? – спросил Поленин.
#- Он пожелал остаться неизвестным, - извинился официант и показал Аме бутылку вина.
Точно такую же Бергонци преподнёс ей, когда она ужинала здесь с Олигархом. Она обернулась, осматривая все столики, но не увидела итальянца.
#- Спасибо. Налейте, пожалуйста, - ответила она.
Когда официант скрылся, разговор поменял русло:
- Прекрасное вино. Не знаешь, от кого оно? – спросил Макс.
- Должно быть, от какого-либо поклонника. Вероятно, здесь меня тоже знают. А вино – это лучшее, какое у них есть. Я здесь каждый год отдыхаю.
- Так может и поклонник постоянный? Ты явно кого-то искала.
- Может быть, - она хитро улыбнулась. – Но я этого не знаю. Мне часто незнакомцы преподносят цветы. И я допускаю, что среди них есть те, кто делает это регулярно. И мне приятно, не скрою. Честно говоря, гораздо приятнее иметь постоянного неизвестного поклонника, чем известного, но непостоянного.
- Это был намёк на меня? – решил уточнить Макс.
- В общем-то, нет, но если хочешь, - она пожала плечами. – Это относится ко всем. И мой тебе совет: не пытайся меня ревновать – это пустое занятие, ведущее к очень неприятным последствиям.
- Я это уже понял.
- Хорошо. Тем лучше для тебя.
Через несколько минут молчания Макс вдруг спросил:
- А ты сама когда-нибудь ревнуешь?
- Я? – удивилась Ама. – Я что, похожа на особу, которая способна влюбляться?
- Но ты же сейчас здесь, со мной.
- Нет, подожди. Это не я с тобой, а ты со мной – и это разные вещи, - поправила она. – Я захотела приятно провести время и выбрала, как мне показалось, достаточно подходящую кандидатуру.
Макс улыбнулся, что-то про себя подумав.
- Чего темнишь? Выкладывай! – Ама это заметила.
- Если ты так хочешь… Я просто подумал, какой ты ещё, в сущности, ребёнок. А ты и в любовь не веришь?
- Ты имеешь в виду ту сказочку, о которой мы поём со сцены? – она решила уточнить.
- В том числе, - он улыбнулся.
- Как в Бога! – наигранно серьёзно сказала она.
- Твой цинизм не знает предела! – заметил Поленин.
- Ну, почему же? Наверное, знает. Другой разговор, что мы с тобой к этому знанию не причастны.
- А если серьёзно? – не отставал он.
- А я ответила совершенно серьёзно. Что такое Бог? Некая сущность, а может, просто энергия – в общем, что-то, не подвластное нашему сознанию. И оно существует не зависимо от того, верим мы в него или нет. И что самое интересное: никто не знает, что оно такое, и каждый представляет это себе по-своему. И каждый по-своему прав.
- И как же ты представляешь себе любовь?
- А вот это я с тобой или с кем-либо другим обсуждать не намерена, - она улыбнулась.
…- Макс, - в конце ужина, уже на выходе из ресторана, сказала Ама. – Я хочу побыть немного одна. Надеюсь, ты представишь мне такую возможность. И заодно сам отдохнёшь от меня.
- Хорошо. Увидимся в номере, - он поцеловал её, и она направилась в сторону пляжа.
Безусловно, он понимал, что она пошла на свидание, приглашением на которое стала загадочная бутылка дорогого вина и букет хризантем. Он понял, что это особый знак от давно знакомого человека. А ещё он понимал, что не в силах что-либо изменить и что надо принимать Аму такой, какая она есть, или не принимать вовсе.
Вероятно, поэтому он не пошёл за ней и не стал читать ей нотации по возвращении. Он пытался принимать всё, как должное…

Заметив сидящую на песке фигуру, Ама замедлила шаг.
*- Ты сегодня неотразима, - заметил он, когда она подошла. – Можно я не буду вставать. Садись рядом.
*- Сесть, а тем более рядом, я всегда успею. Предпочту присесть, - она улыбнулась и присела возле него.
Бергонци смотрел на её лицо, озарённое лунным светом.
*- Сегодня ровно год, как мы познакомились, - заметил он.
*- Серьёзно? – удивилась Ама. – А мне казалось, я всю жизнь тебя знаю.
*- Мне тоже. Но тем не менее. Позволь сделать тебе скромный подарок, - он протянул ей бархатную коробочку и открыл её.
*- Ты же знаешь, я не принимаю кольца от мужчин.
*- Знаю, но надеюсь, ты сделаешь для меня исключение, - он достал кольцо и, взяв её руку, надел его на безымянный палец левой руки.
Ама посмотрела на кольцо.
*- Оно очень красивое, - призналась она.
Колечко было небольшое, золотое. Смотрелось очень аккуратно. Маленький бриллиантик поблёскивал в лунном свете.
*- Спасибо, - на секунду она подняла глаза, но тут же отвела их.
*- А почему ты не принимаешь только кольца? – вдруг спросил Бергонци.
*- Потому что если мне нравится кольцо, я буду носить его, не снимая, долгое время. Чего никогда не делаю с другими украшениями.
*- А это кольцо тебе нравится?
*- Ну, я же ещё не бросила его тебе в лицо! – она усмехнулась и посмотрела на него. – Прости, но у меня ничего нет для тебя.
*- Мне так не кажется, - он медленно приблизил своё лицо и поцеловал её нежнейшим поцелуем.
На долю секунды ей показалось, что она потеряла ощущение реальности, и почва ушла из-под ног.
Но чувство блаженства было слишком коротким.
*- Теперь мы в расчёте, - он снова повернулся к морю.
Аме почему-то стало обидно. Она ждала от него большего.
*- А ты быстро нашла мне замену, - спустя какое-то время заговорил Бергонци.
*- Ну, ты же мне отказал. Не в одиночестве же мне отдыхать!
*- Я приехал, как только смог. И застал тебя…
*- Слушай, не порть вечер. Ну, застал и застал! – нервно проговорила Ама.
*- Ответь мне на один вопрос, и я замолчу об этом: что в нём такого, ради чего ты поступилась собственными принципами?
*- Что ты имеешь в виду? – не поняла она.
*- Насколько мне известно, ты не… встречаешься с женатыми мужчинами.
*- Ты хочешь сказать, что…
*- Поленин женат! – Бергонци посмотрел ей в глаза, надеясь заметить фальшь. – Только не говори, что не знала.
Ама резко встала и отошла к морю.
Через минуту итальянец подошёл к ней:
*- Так ты и правда не знала?
*- Когда он женился? – она не поворачивалась.
*- В мае, когда ты защищала диплом и воевала с властями. И я вполне допускаю, что тебе было не до новостей светской хроники. А он что, снял кольцо?
*- В том-то и дело, - она посмотрела на него. – У него нет кольца. Ты же знаешь мою страсть рассматривать руки.
*- А можно узнать, почему ты так расстроилась? – Габриелло улыбнулся.
*- Я не расстроилась, просто…
*- Это из-за принципа, или тебе обидно, что он женился, даже не попытав счастья с тобой?
*- Что?! – она гневно посмотрела на него. – Он не достоин даже ногтя моего мизинца! И прекрасно это знает. Просто я не люблю, когда меня обманывают!
*- Ну, не надо сразу обвинять его во всех грехах. Насколько я понимаю, это ты позвала его сюда. Не думаю, что он в курсе твоего неведения относительно своего семейного положения. Их свадьба и в самом деле была шумной.
*- Это ещё хуже! – не унималась она. – Как он мог подумать, что я буду спать с женатым мужчиной?! За кого он меня принимает?!
*- Ну-ну, не горячись так, - он обнял её за плечи. – Он наивно полагал, что ты что-то к нему питаешь.
*- Все вы одинаковые! – она отстранилась. – Может и у тебя есть семья: жена и выводок детей, о коих я не знаю в силу моей незаинтересованности окружающим миром?
*- Можешь быть спокойна, сейчас я не женюсь, - он отошёл.
*- Сейчас? – недоверчиво спросила она. – Будь любезен, поставь меня в известность, когда соберёшься.
*- О! Не волнуйся! Ты будешь первой, кто об этом узнает.
*- Замечательно! – воскликнула нервно Ама. – И сколько у меня времени?
*- Ровно столько, сколько тебе нужно для того, чтобы повзрослеть, - он посмотрел на неё добрым и серьёзным взглядом.
Ама начала смутно понимать всю глупость своего положения. Поймав себя на том, что глаза говорят за неё гораздо больше, чем она хотела бы, она развернулась и быстро пошла прочь.
Сейчас ей надо было остаться наедине со своими мыслями. Можно сказать, что ей впервые в жизни кто-то сделал вполне серьёзное предложение руки и сердца, пусть и с отсрочкой.
До той минуты она вообще не сильно задумывалась над этим понятием применительно к себе.
Поэтому времени для обдумывания требовалось много.
В номер она влетела почти пулей.
- Ты уже вернулась? – из комнаты вышел Макс.
- Уйди! С глаз моих долой! – сквозь зубы прошипела она.
- Что случилось? Этот мерзавец обидел тебя?
- Если ты и вправду хочешь знать, что за мерзавец меня обидел, так знай: это ты! – почти крикнула она.
- Объясни.
- Ты должен был сказать мне о своём браке или хоть кольцо оставить!
- А ты не знала? – вполне искренне удивился он. – Прости, я думал… А кольцо я вообще не ношу – оно портит имидж. Прости, я, правда, думал…
- За кого ты меня принимаешь?! Я тебе не шлюха придорожная! – сорвалась она.
- Что ты! Я просто…
- Всё! – снова перебила она, пытаясь взять себя в руки. – Пошёл вон!
- Куда? – не понял он. – Ночь на дворе, номеров свободных нет.
- К жене и тёще! – ответила Ама. – Ничего больше слышать не хочу. У тебя десять минут, чтобы собрать вещи, - она направилась в ванную. – И чтобы к моменту, когда я выйду, и духа твоего здесь не было. И вообще, забудь о моём существовании, - она захлопнула за собой дверь ванной комнаты.
Чтобы не слышать посторонних звуков, Ама включила во весь напор воду и села напротив зеркала.
Закрыв лицо руками, она почувствовала холод кольца, которого раньше не было. И теперь всё происходящее из какого-то сумбурного хаоса стало превращаться в осознанную и материальную реальность.
Простояв под душем около сорока минут, она вышла совершенно спокойной, но бесконечно уставшей. В номере не осталось ничего, даже косвенно напоминающего Макса Поленина, кроме его бритвы и зубной щётки в ванной.
Глубоко вздохнув, Ама легла на кровать и почти сразу заснула.

Проснувшись, Ама собрала вещи и улетела в Россию, оставив на рисепшене записку для Бергонци: “Увидимся, когда я повзрослею!”.
В порыве нахлынувших на неё с утра чувств, она даже хотела было вернуть ему кольцо, но потом передумала.
С какой, мол, стати? Это подарок на годовщину знакомства. И кроме того оно ей дико понравилось. Да и поцелуй был очень искренним. И вообще, не такой уж он и плохой, только грубый очень. Вот пусть и образумится, пока её не будет. Заодно и чувства проверятся на прочность (если они, конечно, есть).
Женя застал Аму дома, собирающей вещи.
- Куда на этот раз? – брат не очень удивился, осматривая её вещи.
- Далеко и надолго, - коротко ответила она.
- А можно поподробнее? – он заметил, что собрано уже восемь чемоданов.
- Нельзя, - отрезала она, но, смягчившись, добавила. – Не обижайся, но я не могу тебе сказать.
- Ты выходишь замуж? Или уже вышла? – почему-то спросил Женя, посмотрев на кольцо на её руке.
- С чего ты взял? Нет, я просто на время переезжаю в другой город. По работе.
- Можно взглянуть на твой контракт?
- Мы ещё не заключали контракта. Но уже всё оговорено. И меня всё устраивает. Не волнуйся, всё законно и легально, мне ничего не грозит. Просто на время проекта я не должна никому ничего говорить. Такая договорённость, понимаешь?
- Ну, хорошо. А город-то назвать можешь, или страну?
- Прости, - она пожала плечами.
Брат помог ей упаковаться и взял слово, что она будет хотя бы писать и рассказывать о своём здоровье /хотя бы это!/. После чего он посадил её в такси – Ама запретила ехать с ней в аэропорт -  и проследил за погрузкой её вещей: двадцать чемоданов с одеждой и какими-то прочими женскими штуками, без которых Ама жить не могла.
В аэропорту она сняла со своих счетов очень крупную сумму, причём в рублях.
И этот факт немного успокоил брата (который, как старший член семьи, «присматривал» за всеми своими братьями и сёстрами) – по крайней мере, Ама осталась в стране. Почему-то Женя был уверен, что она полетела или в Питер, или в Нижний Новгород. А вот зачем ей такая крупная сумма наличными на руках, он понять не мог.
Поднявшись на борт самолёта, усевшись поудобнее в мягком кресле бизнесс-класса и хорошенько обдумав своё “будущее”, Ама решила… начать писать дневник. Что она и сделала по прилёту в Новосибирск, устроившись в гостинице.

продолжение: http://proza.ru/2022/09/23/1441