Записная книжка 7

                (1.10.2001 г. – 18.04.2002 г.)

    Чем еще мне нравится Асинск – за сто лет здесь ничего не окрепло, не затвердело. Бараки? Их легко разломать. Пятиэтажки? Ткни – и развалятся. Все непрочно, иллюзорно.

    У Асинска изменчивая физиономия. Отлучитесь лет на пять – и при возвращении вы легко найдете что-нибудь новое. Однако не обязательно это новое вам понравится.

    Чем-то он еще удивит?

    Вихрь преобразований иногда позволяет себе разгуляться в самых отдаленных и запущенных местах.

    Мы так старательно подсаживали героя на пьедестал, что он даже умер, чтобы больше соответствовать.

    Кирпич легче превратить в пыль, чем мрамор. Ну, продержится он еще столетие, ну – два. Мы не будем, наподобие греков, маяться, как в склепе, среди тысячелетних руин.

    Старое в Асинске ветшает, а новое строится. И нельзя определенно сказать, чего больше: разрухи или обновления?

    И что же будет на месте этого барака – бензоколонка или магазин?

    Он наловчился на борцовском ковре заламывать чужие руки и теперь идет по жизни с этим умением.

    Старинные города меняют облик медленно. Не то – Асинск. Он, пятидесятилетней давности, не узнал бы себя сегодняшнего. Он ближе к самой природе – отжившее отмирает, а новое появляется.

    Рынок Асинска – горы продуктов! И мясо, и рыба, и овощи с фруктами. Столько за один присест съедаешь глазами, что жестокой отрыжки не избежать.

    Да разве я разрушитель? Я бы и рад, но не поспеваю за разрушениями!

    Ветшает и рушится, прежде всего, крепкое и массивное. Вам приходилось когда-нибудь осматривать калининградские форты? Жалкое зрелище. Баня №2 была такая же толстостенная, и где она? А вот если здание легко и ажурно, я опасаюсь, что оно простоит не одно столетие.

    Я проглотил эту книгу, как в детстве компот: одним махом. Теперь надо еще раз, медленными глотками.

    Умели ж предки асинцев строить недолговечно!

    Люди, занятые возведением картонных домиков, должны много и сытно кушать.

    Надо выжать из одиночества все, что оно способно дать.

    Бараки не выглядят вчерашним днем. Градостроительная мысль еще может к ним вернуться.

    Я доверяю асинской администрации. Она, может, не всегда ведает, что творит, но у нее есть чутье – «чуйка», по-нашему.

    Идемте, идемте, хоть по Милицейской, хоть по Болотной – идемте! Пока город не исходишь ногами, не заглянешь в дальние уголки – его не узнаешь.

    Представления о культурном человеке в Асинске предельно конкретны. Культурным считается тот, кто не матерится. Я, увы, не культурный.

    Асинск уникален, он одноразовый, как шприц.

    Окультуренный чиновник.

    О мотоболе сорокалетней давности я помню немного: взрытая земля на городском стадионе, страшный рев мотоциклетных моторов, огромный мяч и белые папироски в грязных пальцах, когда игра закончена.

    Набежали ко мне секунды, минуты, часы, расположились вокруг, и было их предостаточно.

    Торговка на товарном рынке: «У меня все учителя колготки заказывают!».

    Избегать общих фраз. Четко и внятно прописывать то, что хочешь сказать.

    Подробности, частности, детали – пусть даже крошечные, величиной со спичечную головку – на все надо обращать внимание.

    Что собой представляли древние города? Это, по нынешним меркам, рабочие поселки: всего пять-восемь тысяч жителей. Но как они умудрились напичкать мировую историю своими событиями! Какие исполинские герои в них жили!

    Говоря об Асинске, постоянно помнить: я-то что в нем такое, для чего я тут?

    А соточку водочки – не желаете?

    Путешествие вокруг себя и тех, кто рядом.

    Когда занимаешься сочинительством, живость ума необходима, как воздух.

    Асинск, в целом, годится для жизни. А если еще расставить в разных местах вазочки с букетами ромашек и анютиных глазок – ему вообще цены не будет.

    Анютины глазки я люблю за простоту и безыскусность (у Ерофеева слямзил).

    Город, облик которого мало меняется, напоминает кладбище. И хотя в кладбищах нет ничего плохого, жить в таком городе тяжеловато.

    Надо отдышаться и прийти в себя от того, что увидели. А потом мы продолжим осваивать Асинск.

    Нелепое и беспомощное чаще бывает трогательным – в отличие от несомненного и уверенного в себе.

    Вот-вот, и у меня, как у Музиля, «замысел несколько раз менялся».

    Выдающегося мало, в основном – выпирающее и торчащее, однако и это, за неимением ничего другого, сгодится.

    Вот бы мне в вашей стройке поучаствовать, какую-нибудь панель втащить на седьмой этаж. А, может, кирпичей подать? Вы только скажите: куда – я сразу доставлю.

    Над Домом Советов бессильно повис застиранный и выцветший флаг – то ли вовсе белый, то ли белый с розовым. Да и какая разница, что там за флаг – с появлением его мало произошло изменений; а если хорошенько подумать, то и вовсе ничего не произошло.

    Играть с действительностью, играть и заигрываться! Азартно, с захлестом, до изнеможения!

    Он быстро и умело разрешил все трудности. А надо ли было торопиться? Кто ж так делает?

    И еще раз: как же так – играть и не заигрываться?

    Смею утверждать, что в Асинске нет страшилищ. Куда ни глянь – обаятельные лешие, располагающие к себе упыри, кикиморы симпатичные.

    Жизни гораздо больше, чем можно себе вообразить.

    Неприкаянно мотался в толще воды шальной косяк минтая, пока его не вынесло под наш эхолот. Может, он ждал именно нас?

    Потерянному кошельку сиротливо и одиноко на холодной дороге.

    Если прилетело – надо ловить.

    Я вам, как на духу, скажу: в любой работе должна присутствовать дурь. Такая дурь, чтобы пальцем у виска покрутить хотелось. Если в работе нет дури – подозрительна мне такая работа.

    Все ли выгоды одиночества я использую? Не все. А зря.

    Асинск – как сказочная табакерка, в нем полным-полно чудес.

    Гнусности и мерзости – неизбежная приправа к бытию.

    Вы что же думаете: я не пробовал мысленно развалить уродливые пятиэтажки на составляющие их панели? Пробовал, еще как пробовал! Вы представить себе не можете, как я орудовал киркой и лопатой! Но когда я из этих панелей опять же мысленно попытался собрать что-нибудь другое – у меня получались те же самые пятиэтажки. К тому же я так устал от этой работы, что решил: а ну-ка ее к такой-то матери.

    Сказочная земля вокруг моего дома на улице Кирпичной! В нее какое семя ни брось – все вырастает. А осот и крапиву даже сажать не надо.

    Победитель не получает ничего.

    Яростное сопротивление чистоте и порядку, потому что за ними пугающее бездушие.

    Все разъединены. Некому пожаловаться, некому излить накопившуюся горечь. Где такой же бедолага? Пусть он слезы и сопли свои по столу разотрет – пусть. Зато он и себя пожалеет, и тебя заодно.

    И такая ясность в голове, что даже не по себе: зачем столько ясности, где бы для головы тумана набраться?

    Читаю мало, в основном – перечитываю. Как цирковая лошадка, бегаю по кругу.

    - Какое же место в литературном процессе ты занимаешь?
    - Никакое.
    - Что так?
    - А это и есть мое место!

    Не знаю молитв и не придерживаюсь постов. Но, по сути, я больший христианин, чем некоторые из тех, кто, молясь, расшибает лбы в церкви.

    Мало видеть предмет – надо пощупать и узнать его запах, чтобы удостовериться, что он реален. Глаза могут и обмануть.

    С. Ю. уже переваренное им отношение к жизни предлагает съесть читателю. А я хочу сырого мяса! И не съесть, а только попробовать, чтоб и другим досталось.

    Когда я пишу, то не оглядываюсь на того, кто, может быть, это прочтет.

    Персонажи в тексте – это размноженный автор. Диалог получается с самим собой. И даже когда напрямую обращаешься к читателю – это обращение обманчиво: к себе обращаешься.

    Я должен думать о разном как можно чаще.

    Тот, кто мыслит глубоко и оригинально, всегда вызывает интерес. И это не зависит от того, каков предмет размышлений.

    Хлебнул ли я горя? Было дело.

    - И чем мне предстоит заняться?
    - Иди вперед и мое имя не афишируй.

    Разведение карпов в отстойниках на очистных сооружениях потерпело фиаско. Карпы никак не могли понять, чего от них хотят, и сдохли.

    Почему карпы в отстойниках, где их разводят, не поднимаются на поверхность? Им что – противно на нас смотреть?

    - У рыбы от воздействия током икра не оплодотворяется.
    - А меня в прошлом году тоже током ударило.
    - Значит, и твоя икра оплодотворяться не будет.
    - Как это так – не будет?

    - Ты взгляни на себя глазами карпа.
    - Не получится. Мне для этого чешуей надо обрасти.

    Высокомерие, пренебрежение – палкой надо гнать. «Чти и не плюй».

    - Отношение к карпу должно быть, как к человеку.
    - Отношение к карпу должно быть, как к рыбе. А то знаю я твое отношение к человеку.

    Шашлык из карпа. Армяне готовят.

    Директор водоканала полон замыслов: после неудачи с карпами на очереди выращивание шампиньонов. А потом – страусиная ферма.

    - Шампиньоны – я еще понимаю. А кто такие страусы?
    - Птички. С тебя ростом. Могут нести яйца, и каждое яйцо – огромное.
    - И куда с такими яйцами?
    - Ну не в штанах же носить!

    - Карпы испустили дух, а вот лягушки бы выжили. Надо было разводить лягушек и французам втюхивать за приличные деньги.

    Чем я занят на службе? Я высиживаю свою зарплату.

    Люди, у которых кругозор не ахти, быстро надоедают. Мне скучно с ними. Мне с ними неинтересно.

    Возможно, мы занимаемся не своим делом. Но кто может определить, какое дело – наше?

    Там, где ты есть в данный момент, и находится пуп Земли.

    Иллюзия, что мои тексты для кого-то могут представлять интерес, еще не совсем выветрилась. Не совсем еще. А по возрасту давно пора.

    Для Асинска ничто не медленно. Он никуда не спешит.

    Великая пошлость Некрасова – профессиональное страдание «за народ». Чего Розанов так уж перед Николаем Алексеевичем расшаркался?

    Всегда, при любой погоде и при любом настроении, создавать тексты для себя и только для себя и никогда не отступать от этого правила.

    Приезжаешь, допустим, в Грецию и сразу идешь смотреть: как тут греки живут, в каких городах? И что же видишь? Все окостенело в тысячелетней неизменности. И через двести, и через триста лет приезжай – все останется таким же. В Асинске не так. Наш кирпич – не мрамор какой-нибудь, он в ладонях рассыпается. Схваченный раствором он, конечно, постоит, но недолго. Через какую-нибудь сотню лет от него следов не найдешь.

    Прелесть в том, что Асинску все еще только предстоит – пирамида Хеопса, Эйфелева башня и город-сад.

    Асинск сохраняет все свойства живой натуры: он и строится, и ветшает одновременно. Но ветшает быстрее.

    Здесь ничто не дышит вечностью. Ничто! Уж, казалось бы, насколько баня №2, имевшая толстые кирпичные стены, готова была простоять столетия, но и та развалилась.

    Это вызывает сильные подозрения. Так настораживают моложавые лица некоторых стариков.

    Хорошая книга дает читателю живительную силу, а не забирает ее.

    И зачем мне текст, в который сочинитель выплеснул свое действительное или, скорей всего, надуманное отчаяние?

    Сомнение, как образ жизни.

    А где упования? Упований настолько мало, что о них и говорить смешно.

    Во рту накапливается горечь. Это от жизни.

    Только бы сочинять не с оглядкой. Я не про читателя и не про того тихого негодяя, который отклоняет достойные рукописи в редакции журнала. Я про того надзирателя, который сидит внутри и одергивает не по делу. Авторская свобода – это труднодостижимое состояние.

    А если не так и не этак – то, может, на манку или на опарыша попробовать?

    Я догадываюсь, почему здесь так превозносят Вас. Федорова: они никогда не открывали его книг.

    Самостийный, как Украина.

    И в Асинске можно докопаться до истины и узнать ее. И даже узнать печаль. А печаль важнее истины.

    Я не прочь бы стать учителем арифметики. Учитель арифметики знает: любая задача имеет ответ в конце учебника. И в жизни ему также все ответы известны.

    Смотрю, как некоторые ребятишки азартно накачивают мускулатуру. Ну, хоть чем-то занимаются. Хоть чем-то!

    При чтении Беккета начинаешь больше думать. Беккет полезен для головы, как рыбий жир для организма в моем далеком детстве.

    Что заставляет некоторых менять свой пол с женского на мужской, с мужского на женский? Дурь? Желание исправить ошибку Бога? И ведь до чего они упорны бывают в этом желании.

    Грехи не замаливаются, это глупость. Грехи наши остаются с нами до конца.

    Если б не способность вспоминать о чем-нибудь забавном в самых тяжелых ситуациях, я бы, наверно, не единожды приходил в отчаянье.

    Мечусь, как одержимый: перед кем бы преклониться? Чье имя для меня абсолютно безупречно и вызовет в груди молитвенный восторг? И ответить себе не могу, нет таких имен.

    Весной волнует аромат первых цветов, а осенью запах прелых листьев.

    Как мне быть, если на вашу мечту я не могу смотреть без слез?

    Розанов наполовину человек искусственный. Да и я такой же.

    Если б встретились мы с Василием Розановым – и ему было бы скучно со мной, и мне, наверно, с ним. А читать его интересно.

    Ох, как здорово у В. Розанова: «Судьба бережет тех, кого она лишает славы»! Это созвучно чьей-то мысли: «Кого Бог любит – того прячет». Не знаю, для кого – как, но шумиха вокруг меня пошла бы мне во вред.

    В. Розанов: «А «по себе» я и сужу, что нельзя быть иначе счастливым, как имея именно мои мысли. Я бы очень рад был, если бы «без меня обошлось»; и вот в этом случае хотя бы все то же точь-в-точь написал, что написал: но был бы уже вполне равнодушен, читают или не читают».

    И никакого брожения – ни здесь и нигде.

    - И у меня, и у меня есть герань и гардины! Мне толстой бабы для уюта не хватает!

    Уехать куда-нибудь подальше. И оттуда, куда уехал, оглядываться: что же ты тут оставил?

    Дом, как будто, населен женскими тенями – пытаюсь поймать хотя бы одну, а руки ловят пустоту.

    В жизни я стараюсь быть ироничным наблюдателем.

    Чувства без испытаний тускнеют, а когда испытываешь – изнашиваются. Вот и выбирай.

    За асинской жизнью надо наблюдать постоянно: вдруг за примелькавшейся дурью мелькнет умысел божий.

    И зануды бывают трогательными в общении. Изредка, но бывают.

    Почему вы молчите? Если вам нечего сказать – может, у вас, хотя бы, междометия какие-нибудь в запасе имеются?

    У меня опять одни вариации, а темы – нет.

    - Этот ручей какой-то странный.
    - Точно! Смотри: к светлой струе подмешивается темная струя.

    Когда карпы на очистных сооружениях начали всплывать кверху брюхом, надо было оставшихся отпустить в речку Алчедат. Мол, плывите с миром, осваивайте новые ареалы и все такое…

   Темное небо, на нем звезды, под звездами притихший Асинск. И там, где петляя в узких берегах, выбирается из города юркий Алчедат – за бывшей шахтой очистные сооружения. А в них, в рукотворных отстойниках, пытаются выжить карпы.

    И все-таки карпы – не поросята, комбикорм им не нравится.

    Имя: Валерий Сплющев.

    Не всякий характер надо описывать, иногда достаточно фамилии: Побокин, Федоринов, Ураевский, Подгорнов, Падюков, Василяка, Гордиков, Малыгин.

    - Может, к астрологическому прогнозу обратиться?
    - Но сегодня же вторник!
    - Ничего, за квартиру я уже заплатил.

    Сарделька оказалась обнадеживающей – от нее пахло мясом. «Тогда в тушеной капусте должна быть исключительно капуста», - подумал я и не ошибся.

    Профессия – координатор. Функциональные обязанности: совмещать желаемое с действительным.

    Все должно быть по технологии, ни шага в сторону: положено – сделано, положено – сделано. Консервативный ряд.

    Что-то я себя неважно чувствую – знобит, однако.

    Быть способным удивлять себя. («Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!»). А я от себя еще жду неожиданностей.

    Вступая в жизнь, запомни правила техники безопасности. Но не думай, что тебе это поможет.

    В тексте об Асинске ни разу не должно упоминаться слово «абсурд», но описание должно быть пропитано абсурдом, иначе это не Асинск, а какой-то другой город.

    Параллельные линии: карпы не в своей природной среде и рассказчик – тоже.

    Я люблю шахматы, но гражданская оборона мне больше по вкусу. Вместо защиты Нимцовича – защита от воздушного нападения, вместо рокировки – эвакуация. Все четко и ясно, как в инструкции по надеванию противогаза.

    Научные светила бьются над загадкой: отчего стада китов выбрасываются на отмель? Я думаю, у них имеются свои Жириновские, которые убеждают остальных осушить плавники на берегу.

    Я не рвусь пока в Союз писателей, не корочки важны.

    По моим прикидкам, более или менее вменяемый градоначальник появится в Асинске через один срок. Ну – через два. Не раньше.

    Пишу для того, чтобы жизнь обрела хоть какой-нибудь смысл. Но обретет ли?

    На улице Кирпичной я гениален. В Асинске талантлив. В Кузбассе заметен. А дальше обо мне не слышно. Ну и ладушки. Мне и того, что есть, за глаза.

    Иногда возникает предчувствие, что Судьба не желает, чтобы я отвлекался – на женщин, детей и хозяйство, а занимался чем-нибудь существенным.

    Она такая неразвитая, что у меня даже голова кружится.

    И в душе моей – как за окном: то подморозит, то отпустит.

    Вот уж чего бы ни хотел: чтобы мои мысли были второй свежести. Но это неизбежно, хотя бы с частью из них.

    Сколько их в телевизоре на разных каналах – обличающих, обвиняющих, указующих пальцем, твердо знающих, что нужно всем! Но, находясь у руля, отчего ж не рулите?

    Я и в себе-то до сих пор толком не разобрался. Знаю только, к чему душа лежит, а к чему не лежит – и то не очень твердо.

    На вопрос: чего в моей жизни было больше всего, отвечу, не задумываясь – одиночества.

    Социалистическое общество – это сказочное общество с Иванами-дураками и коньками-горбунками. Можно так и говорить: «Я жил за тридевять земель, в социализме».

    Заискивать перед начальством – плебейство, но и хамить начальству – тоже плебейство.

    Я так подобострастно с ним разговаривал, что в этот момент меньше всего походил на военно-морского офицера в запасе.

    Прочитал в календаре среди полезных советов, чего не хватает моей голове. Оказывается: инжира!

    Культура в городской администрации развивалась по остаточному принципу.

    Прохождение через чистилище оказалось на удивление легким. Так – веником несколько раз обмахнули и тут же закричали: «Следующий!».

    Я тебе разрешаю выйти замуж за порядочного человека. А я – непорядочный.

    Не по принуждению, – какое там принуждение! – а по велению души я пошел туда-то и туда-то.

    Иная девушка лежит, как раскрытая книга, а читать ее не хочется, неинтересно ее читать.

    Асинские обыватели многослойны. Они способны на подвиг, на сострадание, но и на подлость, на всякие мерзости тоже способны. Не надо ни унижать их, ни расшаркиваться перед ними. Надо принимать их такими, какие есть.

    Любить их, сволочей, так, чтобы у них волосы на голове повылезали.

    - И не то, чтобы я стал очень умный, нет – ума у меня не прибавилось. Но взгляд мой, доложу вам, сильно изменился. Раньше я смотрел по-другому. Чтобы понятно было, я скажу, как я теперь смотрю.

    Утром меня на работу провожает бездомная собачонка. Я бросаю ей что-нибудь поесть: пластик колбаски, куриную косточку. Радует, когда от тебя ждут только хорошего. Пусть даже куриную косточку.

    Магазины теперь друг перед другом прихорашиваются. Мол, видишь, как я выгляжу? То-то!

    Да разве ж пролетарский писатель с пролетарским читателем не найдут общего языка? А ведь не находят!

    Порядочность и вера в Бога взаимосвязаны.

    За последние десять лет генеральный план развития Асинска менялся четырежды. У нас нет ничего проще, чем поменять генеральный план: воображаемые дома с места на место переставить!

    Придумать и рассказать – это одно; а выговориться о том, что наболело, другое.

    Чтобы взросли оригинальные мысли – почва должна быть подготовлена.

    Число стеснительных людей изрядно сократилось.   

    Наибольшую опасность для России в трудные годы представляют пламенные демагоги. Мы – народ увлекающийся. Мы не вслушиваемся в то, что говорят, мы смотрим: как говорят. Заворожить нас – проще простого.

    - К медалям и грамотам я отношусь спокойно. И только денежные премии волнуют сердце.

    Что-то есть в сибирской природе неуловимо русское. Даже закат над Горячкой – и тот обрусевший.

    Может, где-нибудь и сказано: «дрались кортиками», но я не помню. Кортик – самое декоративное оружие. Ну – Царь-пушка еще. Однако та уж больно увесиста.

    В простые ответы на сложные вопросы я не верю. Хотя раньше, бывало, верил.

    Они озабочены тем, как накормить нас. А мы уже досыта наелись, да и зрелищ хватает.

    Нам надо знать свое место! Но как узнать, если мы еще не определили, где оно?

    История пишется золотыми буквами. А я свою историю какими пишу?

    Харл у Хлары украл хоралы.

    Комиссия гороно в школе. Испуганные, бледные от волнения учителя. Очковтирательство зашкаливает.

    - Не обобщай, - говорит Степа. – Там, где я учился, было еще хуже.

    - Чего ты, - говорю, – замечания всякие делаешь? Все хорошо. Вон и фонтан к твоему юбилею на городской площади соорудили.

    Потягивали «Принцессу Канди».

    Я бы запретил в боксе наносить удары в голову. Когда те мозги, что не до конца угробили за годы школьного обучения, выбивают на ринге – это уже перебор.

    - Полагаю, вы не считаете де Местра некультурным человеком? А он заметил: «Простолюдин глуп, груб, безнравствен и подл». Ну, так что ж теперь? Простолюдину из-за этого книжек в руки не давать? Не-ет. Пусть потешится, говнюк, пусть потешится!

    Ее небесная рука
    Шалит не дальше передка.

    Великолепное презрение.

    Г. Державин:
        Утром раза три в неделю
        С милой Музой порезвлюсь,
        Там опять пойду в постелю
        И с женою обоймусь…
    Н. Моршен:
        Струилась жизнь певца подобно чуду
        Подробно, резво, но не впопыхах.
        Была жена в постели. Бог повсюду,
        И вкус бессмертья длился на губах.
    Счастливое бытие поэтов. А у меня и с женой, и с Музой неувязки.

    Что завидно: для них все пути открыты, а для нас только окольные.

    Они наполнены, а мы бессодержательны.

    Мы с отвращением оглядели друг друга. Ну, и как таким отщепенцам жить прикажете?

    У них вместо сердца пламенный мотор, а у нас ничего вместо сердца – лишь само сердце.

    Описывая асинскую действительность, я ведь говорю только о том, что попадается на глаза.

    Одно из основных правил чиновника: если ты оказался в этой среде – не делай вид, что умнее других.
   
    Да! Пусть они идут от победы к победе – мы пойдем от поражения к поражению.

    У них красная гвоздика в петлице, у нас анютины глазки в руке и васильки. Эти триумфаторы жизни пахнут по-другому, они наступательно пахнут – вот как. Заслышав этот запах, нам, вечным неудачникам, надо скорее прятаться по щелям.

    Для них прямые пути, для нас – окольные. Они смело смотрят правде в глаза, мы опускаем взгляд. Они своей земли вершка не отдадут – мы свою землю уступаем за пядью пядь. Остается удивляться: как таким, как мы, находится место среди них?

    Удача упорно ходит за нами, а мы прячемся от нее.

    Что делает текст не интересным, скучным? Очевидное развитие сюжета, его запрограммированность. И, конечно, то, как он излагается.

    О, как я возбуждаюсь, глядя на рыночное изобилие! В такой момент я понимаю, что весь, с ног до головы, состою из множества маленьких клеток, и каждая – каждая! – прожорлива. Среди них есть такие – они вцепились бы в щуку килограмма на полтора и поволокли на сковородку, чтоб с лучком ее, окаянную! Другие положили глаз на нежно-розовую свинину, третьи вне себя при виде бананов и хурмы. Они исходят слюной от всего этого!

    И вот маленькие клетки – те, что сидят внутри, кричат тем клеткам, что снаружи: «Эй, скажите, что там? Эй?!». А те в этот миг вращают глазами и говорят им: «О-о! Здесь столько всего – о-о!!». И при этом причмокивают и пускают слюни. И навстречу мне идут такие же люди, состоящие из таких же клеток. И там тоже возбуждение и слюна.

    Вот картофельные клубни. Огромные! Все лето просидели в грядках. Но там же, в земле, кроме земли ничего не было. Значит, они ели землю и росли.

    Смерть того, что не поспевает за временем – и радует, и печалит.

    Каждая последующая жена была хуже предыдущей, поэтому они все запомнились.

    После долгого воздержания, оказавшись в постели с женщиной, понимаешь, что приятен запах общих половых выделений, что в нем присутствует некая гармония, и нет ничего такого, чего следовало бы стыдиться.

    Утром Асинск позволяет рассмотреть себя. Днем – нет. Днем у него много хлопот, он вертится, как повар на кухне – тут у него и сковородка шкворчит, и что-то в кастрюле булькает, и картошка чистится. Днем ему не до вас.

    В жизни всегда так: один любит звезды, другой – своего начальника. Разница небольшая. Только начальник ближе – значит, можно рассмотреть его во всех подробностях.

    Было время, когда мне тяжело приходилось в Асинске, пока я не догадался: он здесь ни при чем. Он столь же повинен в моих неудачах, как, допустим, ну… атмосферное давление. И не больше.

    Я вижу завтрашний Асинск настолько реально, как будто я уже там.

    В своих персонажах я больше всего ценю способность к неверным поступкам.

    Их повадки напоминали тараканьи – та же беспорядочность и суетливость.

    Мысли, не дошедшие до бумаги, умирают. И дошедшие до нее, чаще всего – тоже.

    Не спите со скрещенными на груди руками – та, с косой, непременно обратит на это внимание.

    Я завертел головой, стараясь не упустить момент, когда неслышно подкрадется удача.

    Неуверенность меня не оставляет.

    Как только я начинал накапливать жирок благодушия – появлялась Судьба и избавляла меня от него.

    Мы пробираемся по жизни сквозь толщу одиночества. Даже самому близкому человеку нельзя сказать всего. Мы набиты своими тайнами.

    Бестолковость – как способ существования.

    На чужой беде счастья не построишь.

    Это было в тот день, когда единственная в Асинске конноспортивная школа распродавала на рынке фураж.

    Глядя на распоряжения мэра, я понимаю, что люблю вот это сочетание абсурда и дерзновенности. Иначе мы бы все здесь со скуки подохли.

    Пришел Степа Побокин и – накакал,
    Пришел Слава Горюнов и – накакал,
    Пришел Федоринов и – накакал.
    А Юлий Гордиков не придет и не накакает.
    Юлия Гордикова на кладбище унесли.

    Живое, податливое тело завода было изгрызено рационализаторами – улучшателями трудового процесса.

    Они лепили подпорки там, где нужна была замена. Они продлевали срок службы тому, что следовало сломать.

    Темпераментный демагог-политик может увлечь за собой в сотни раз больше людей, чем самый талантливый писатель. Так что смешно говорить о каком-то «гражданском предназначении» писателя.

    Мы разве малым не довольствуемся? Еще как довольствуемся! И радуемся тому, что есть.

    Довлатов говорит, что его не интересуют ни идеи, ни мысли, ни тем более сюжет. Его интересует литература как таковая, т.е. неисчерпаемые возможности русского языка. Меня тоже не интересуют идеи, мало волнует сюжет, а вот мысли (или собственный взгляд на окружающее) для меня первостепенны.

    Я прятался от ее отзывчивости.

    Трансформация грез: из близких и реальных в далекие и нереальные (с возрастом).

    Ну, так что же, что она молчалива, зато как выразительны ее телодвижения.

    В том-то и заключается прелесть заседаний городского Совета, что принятые решения нельзя воспринимать всерьез.

    В нашем доме полно щелей, наш дом – приют для всех ветров.

    От этой девушки у меня выделяются желудочные соки.

    Вы не замечали, что в Асинске птицы с удовольствием гадят на памятники? Не на могильные памятники, а на те, что на площадях стоят? Поучиться бы нам у птиц.

    Только не кричи, не надо. Учись говорить тихо и доходчиво.

    Никогда не думал, что мне могут завидовать. А, кажется, есть такие.

    Правильно ли я использую отпущенный мне талант? И сам в неведенье, и спросить не у кого.

    И пишешь для себя, и печатаешь тоже, и денег за публикации нигде не дают. Но зачем же тогда печатать? Да чтоб тексты в картонных папках дома глаза не застили и не подгнивали – только и всего.

    Я теперь знаю: даже сильное государство может рассыпаться, как домик из песка.

    Это мне потом рассказали, с чего началось. Сам-то я начала не захватил.

    И больше надо есть сырого лука – вот что!

    Почему коммунистические идеи в конце 80-х оказались на задворках? Потому, что с ними не столько боролись, сколько осмеивали.

    Чего это народники перед Пушкиным ползают, перед аристократом? Им бы к Некрасову в ножки кинуться – самое то.

    Я так вижу облик «народника»: грязные лохмы, седая борода, отвисшее брюхо и вонючие дырявые носки.

    А. Керн в письме к графине Р.: «Вчера, с божьей помощью, уе…ла Пушкина в стогу сена».

    В апреле 1950 года председателем Асинского исполкома был т. Юхов, зато в марте 1955 года – т. Маргун. Чем один отличался от другого? Какую неизгладимую память оставили они в истории города? Ни-ка-кой! И сегодня в Асинской администрации Юховы и Маргуны – подряд и сплошь.

    А вот градоначальник Ившин дерзает – о-о! – еще как дерзает! И до конца своего срока будет дерзать. Хоть один попался дерзновенный.

    Я хватаюсь за голову! Редакция газеты «Вперед, к свершениям!» написала в обращении к горожанам: «Словам – тесно, мыслям – просторно» - наш девиз на 2002 год. Это они о чем? Что они имеют в виду под словом «мысли»? (3.11.2001 г., листовка-приложение к газете).

    Хамские выходки его неумышленны. Так бывает: в густом лесу отведенная и отпущенная ветка хлестнет по глазам. Не обижаться же на ветку.

    В. Розанов: «Нет гармонии души, нет величия». Вот в чем заключается гнильца литераторов.

    Толик В.: «Сейчас можно купить все, но покупалок нет».

    Интересно, что это за бизнес, которым можно заниматься в нерабочее время по полчаса в сутки.

    Почему в правительстве не догадаются количество понедельников сократить, а количество воскресений – увеличить?

    На улице – пятнадцать градусов, минус. Зато сегодня пятница, и это – плюс!

    То, что я вижу, еще карикатурней, чем то, что я пишу.

    Поговорка бабушки Ефросиньи: «Покойник у ворот не стоит, а свое берет».

    Как я ни старался походить на окружающих, меня все равно выделяли. Причем не за ум – он, может быть, не слишком оригинальный, а за «интеллигентность» или даже «чересчур интеллигентность».

    Пишу-то я об Асинске, но рассчитываю быть не только местным, «местечковым» литератором.

    Будь я астрономом, я бы исследовал только обратную сторону луны, а также иных планет и звезд. А если бы возникали сложности с этими обратными сторонами – дорисовывал в воображении.

    По статистике: один, без жены, я проживу на восемь лет меньше, чем с женой. Непонятно только – от какого возраста отсчитывать надо.

    Сперва – р-раз! – и подмерзло! А потом оттаивает, оттаивает, оттаивает…

    Иногда чувствуешь себя, как в пустыне: никого вокруг.

    Если бы каждый мэр хотя бы чуть-чуть думал о том, каким он хочет оставить Асинск в конце своего правления – разве город выглядел бы так, как сейчас?

    Стукач – неотъемлемая часть даже самого здорового коллектива.

    С природой все ясно – она решила подморозить Асинск. Смущает только одно: а с какой целью?

    Нынешние коммунисты настолько неубедительны, что даже оппоненты их жалеют.

    От критического взгляда на то, что вокруг, у меня иногда дух захватывает.

    Если бы женщины рожали так, как теперь плодятся чиновники – у нас бы населения было больше, чем в Китае!

    Незримый груз на моих плечах. Иногда тяжесть чувствую неимоверную.

    Надо доверять своему чутью, не рассуждая: «правильно» это или «неправильно».

    Готовность – на все.

    В Асинске, где до сих пор многие вместо бумаги пользуются пальцем, а потом палец вытирают о стены уборной, надо начинать с самого начала.

    Мелкие жулики с большим нахрапом.

    Когда автору есть, что сказать, то и текст привлекает внимание. Тут еще, правда, и наличие способностей обязательно.

    И наступил день. И был он – пятница.

    Он изобрел лампаду, она без добавления масла горела непрерывно в течение двадцати шести часов.
    - А в церкви доливают каждый час, к тому же смешивают с керосином.
    Теперь его планы обширнее. Он задумал создать религию. Истинно православную русскую религию! Хотя черты его лица были явно семитские.

    Моим мозгам нужна ежедневная подпитка знаниями. Я не понимаю тех, кто ничему не учится и не хочет, и при этом считает себя самодостаточным. Таких я видел немало – скучных, нелепых и жалких.

    По-настоящему интересен не сюжет. По-настоящему интересны только мысли, которыми делится автор.

    Кто-то сказал: писатель начинается после сорока. Я уже седьмой год, как писатель.

    Зачем они все берут на себя? Многое из того брать не следовало.

    В углу, облепленный репортерами, депутат Балтис давал интервью.
    - Культура – это хорошо! – зычно говорил он. – Но ей не хватает организованности, порядка и дисциплины. Я мечтаю дожить до тех дней, когда в Асинске культурой будут заправлять бывшие работники органов. Тогда у культуры появится выправка.

    Городской фонтан с десятком ларьков вокруг – как чашка меда, обсиженная мухами.

    Благополучный гражданин мне не интересен. Он похож на медузу в воде. Когда что-то вырывает его из этого благополучия, когда в голове его происходят потрясения, тогда – другое дело.

    Вводить в текст отношения с женщиной, описывать размолвки, примирения, новые размолвки – простой и заведомо проигрышный вариант.

    Существует такой парадокс: когда договариваешь все, до самого конца – текст мельчает.

    Из окаменевшего сердца жизнь не способна высекать искры.

    Солнце. Апрель. Зябко. И покой в душе.

    Это от лености ума – выдавать действительное за желаемое.

    Не литература измельчала, а то, что литературой совсем не является, показывает свою мелкость.

    И слова способны падать в цене. Насколько обесценились такие из них, как «комсомолка», «председатель колхоза», «стахановец».

    Память моя бродит среди незабытых женщин, как в картинной галерее – от картины к картине.

    Надо что-нибудь придумать в оправдание своего присутствия на земле.

    Степа П. поспорил со Славой Г., и теперь оба состязаются в уебищности.

    - И сказал я им озлобленно и достоверно.

    Им уже ничто не поможет.

    - Отправил меня Бог за Истиной, а дороги не указал.

    Полет бабочки легок и непредсказуем. Завидно.

    Даже красные сандалии были сделаны в Италии.

    Ты бегаешь быстро-быстро, а я хожу тихо-тихо. И что у нас может быть общего, если мы на разных скоростях?

    Надеюсь, что язвительность моя не самой низкой пробы.

    О пенсии лучше не мечтать. О ней не надо даже думать. А все работать, работать, работать…

    Нелинейность изложения.

    Высокомерный Виталий Вульф взялся бороться с шутами и не заметил, как шутовской колпак оказался на его собственной голове.

    Это естественная реакция: асинец чувствует беспомощность перед тем, кто умничает, поэтому напрягается, отводит взгляд и бормочет вполголоса разные слова. Это очень естественная реакция.

    Мои повести – это куски ненаписанных романов.

    В столовых и сейчас кормят не ахти, поскольку кухарки очень заняты – они продолжают управлять Асинском.

    Как нам нравится слово «столица»! Вот уже и Асинск – северная столица Кузбасса.

    Насколько зависимым от мелочей делает человека похмелье.

    - У меня есть своя история, - вспомнил Федоринов, - но я ее потом расскажу.

    И чего я из себя строю? Знать бы точно. А я знаю приблизительно.

    Принцип «от худшего – к лучшему» лежит в основе любого развития. Поэтому при наличии литературного таланта высокомерие, как средство защиты, должно быть крепким, жизнестойким и неистребимым, как осот.

    С двенадцати ночи и до четырех утра заниматься перестановкой звезд на небе и перекройкой Вселенной.

    Хочешь, чтобы совесть мучила – напейся и дождись следующего дня.

    Если обращать внимание только на плохое, то хорошее можно и проглядеть.

    Жизнь без абсурда для Асинска невозможна.

    Карпы оказались категорически не согласны с условиями содержания, и они сделали то единственное, что могли: сдохли.

    Смерть – это всего лишь побочный продукт жизни.

    На тебе ведь, как на палке без сучков, зацепиться не на чем; ты ж весь гладкий до отвращения.

    Говоря о путях обновления и развития литературы, А. Генис указывает на эстетическую систему древнего Китая. Но если меня даже в желтый цвет покрасить и рисом кормить три раза в день, ничего китайского во мне не прибавится. Не светит мне обновление.

    В начале девяностых из народа полезло много грязи, но после двухтысячного она поубавилась.

    В телескоп не на звезды надо глядеть, а на окружающую действительность.

    Пчела – похвальное насекомое, а муха – нет, не похвальное.

    Разговорились в моей повести персонажи. Да так, что хочется сказать им: заткнитесь!

    Формулировка Бродского: «Качество зрения».

    Вы говорите: за все надо платить, а я утверждаю, что за все уже заплачено.

    И все сбывается!

    Хоть бы раз выдать действительное за желаемое.

    Ползучая серость свое возьмет.

    Чудовищно развитое одноклеточное.

    Удивительный человек! Он не жил, а шарил по жизни, как у девицы за пазухой.

    Я отстоял право приходить в столовую, когда все пообедали.

    Не надо чересчур загружать работой своего ангела-хранителя. Иначе он может надорваться.

    И писателю нужны водосчетчики – чтоб следил и не лил слишком много.

    Небеса тоже любят Асинск странною любовью.

    Гегемону – гегемоново!

    Каждый выстраивает собственную реальность. Говоря об отказе от реальности, надо уточнять, что отказываешься от той реальности, которую сам и выстроил.

    Я долго и тщательно подбираю слова, но знаю: и они умрут. Все дело во времени. Ничто не вечно, но – насколько?

    Я лучшей жизни не требую. Мне и в этой интересно.

    Вся прошлая история Асинска была историей до возникновения разума. Но, даже и возникнув, разум очень старательно не проявлял себя.

    Весь, до мозга костей, пролетарий терпим трезвым и в единственном числе. Когда он выпивает среди ему подобных – из него начинает лезть.

    Замечательно у Вл. Новикова: «Рожденный летать – ползать не может» (в «Высоцком»).

    Если бы лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» осуществился, то придумать ничего страшнее было бы невозможно.

    Медаль «За отличие перед Асинском» четырех степеней.

    Что меня привлекает у Я. Гашека? Манера изложения.

    Мне нравится не просто мысль, а образная мысль. Не сухая и мертвая, а полнокровная и живая.

    Всегда можно бедную внешними событиями жизнь наполнить внутренним содержанием.

    Совершать безумства и делать глупости – не одно и то же.

    Ну, зачем же весне быть холодной? Это излишество!

    Здесь нет никого, кто бы заслонял перспективу.

    Я хочу (и сильно надеюсь, что Бог мне в этом не откажет) прожить долго. Но пусть мои тексты проживут дольше меня.

    О, как эти, якобы, «почвенники» чувствуют, что они за границами литературы. О, как они визжат со страниц своей прессы! О-о! О-о!!!

    И при всей своей замкнутости живешь, ни от кого ничего не скрывая.

    Высокомерие допустимо, но на него надо иметь право.

    Вокруг меня, в основном, чисто конкретные люди.

    Вот что еще скажу: надо чаще прислушиваться к себе.

    Священники только тем и заняты, что постоянно договариваются с Богом. И все-таки я бы хотел без посредников.

    Надо вырубить на всех хорошо заметных местах одно правило: «Не осуди».

    Водка ведет людей друг к другу, трезвость оставляет их одинокими. Водка объединяет, трезвость разъединяет. И если б не горькое опустошающее похмелье – водке цены бы не было.

    Сколько раз этих добрых людей уличали в бескорыстии, а им все неймется!

    Карпы передохли из-за невозможности лучшей жизни. Да, мы любили их. Как не любить – они все такие крутобокие, в чешуе. Но лучше меньше любить и соблюдать технологию, чем наоборот.

    С карпами мы пролетели. А если попробовать что-нибудь другое? Говна на очистные сооружения приходит много. Может, опарышей начнем разводить? Рыбакам на продажу?

    Координатор – это должность не техническая. Это, скорее, философская должность, мировоззренческая.

    Уже не редкость: естественная жизнь в не естественных условиях.

    Хорошо, что я мало знал лидера этой партии – так мне легче перенести его кончину.

    Отдайте мне мою Нобелевскую премию!

    Если у евреев понятия «неприличное» и «святое» могут совпадать, то почему у нас – нет?

    Я ни у кого не встречал такого гуманизма, как у выпивших. Выпивший никогда не заберет милиционера в кутузку, не предъявит ему штраф за появление трезвым в общественном месте.

    Теплые огурцы. Крутобокие, горкой, помидоры.

    Вы унесете с рынка, помимо авоськи, набитой продуктами, радостное желание жить: есть, пить и восхищаться родной природой, щедрой к вашему желудку.

    Мы ж со Степой рыбачили в Димитрово. Да! Степа ловит на блесну – «ложку». Мечет ее с лодки к берегу, под нависшие кусты тальника. Тут щучка и хватает.

    Хоть сейчас бери этого долбанного директора и давай ему звезду Героя.

    Вторую страницу открывала статья в две колонки под заголовком «Личный вклад мэра в увеличение рождаемости». Я вздрогнул и прочел, что ремонт в городском роддоме завершен на две с половиной недели раньше срока.

    - И я мечтаю только об одном, - гремел голос мэра, - как бы нашу милицию очеловечить. Дослужился, допустим, Иван Петрович до полковника, вышел в отставку, а его – рраз! – и в заведующие отделом культуры!

    О, как же я был слеп и наивен!

    Я все чего-то кому-то должен. Так и живу с этим грузом.

    Сон, навалившись перед обедом, после обеда не сваливал.

    Конечно, мы можем напрячься. И очень сильно! Но не приведет ли это к быстрой усталости? И к потере темпа при повторном желании напрячься?

    Список работ на день:
1. Сделать щиты сюда.
2. Позвонить в «ИНТ» затем.
3. Узнать по акту как.
4. Диму с компьютером это ну.
5. Привести в порядок бумаги, во.

    Чем громче слава, тем быстрей проходит. Хорошее вино не шипит и не пенится, не для того оно существует.

    В этом чиновнике хватало дури, но мало было непомерностей.

    Отчего в голове нет мыслей? Уж не сказывается ли весенняя нехватка витаминов?

    В редакцию заглядывали унылые студенты медицинского колледжа. Они собирали материал для реферата: «Сравнительная характеристика трех последних градоначальников». Материала было мало.

    Мы еще не знаем, какая работа нам предстоит, но должны тщательно к ней подготовиться. Сложность заключается в том, что абсолютно неизвестен ее характер. Будет ли это физическая или умственная работа – пока ничего невозможно сказать.

    Делай заранее, если хочешь успеть вовремя.

    По Кирпичной, по аллее холостяков, вдоль молодых берез.

    Игра-то игра, а все равно больно.

    Асинск сейчас в состоянии гусеницы, но он окукливается, а вот «бабочка» будет нескоро, «бабочка» еще впереди.

    В асинскую жизнь надо погружаться не полностью, а как поплавок, и следить, зорко следить, чтобы тебя не утянуло на дно. Но – опять же – что это за игра, если не заигрываться!

    В наших размышлениях особую роль должна играть тщательность. Пусть неясен и не определен предмет размышлений – это не может служить оправданием для поверхностного его обдумывания.

    Наше ничегонеделанье – кажущееся.

    А. Малыгин: «Не может быть, чтобы блоха не кашляла!»

    Здесь, как о покойниках: или хорошо, или ничего.

    Да разве ж нам нечем гордиться? Меня, например, вдохновляет стремительность наших порывов. Все равно каких.

    Среди наших неоспоримых достоинств выделим такое: чистосердечное незнание.

    Я размышлял о жизни, а тут как раз подкатили мои сорок шесть лет.

    Наблюдая за деятельностью администрации, часто думаю: полагаются ли мне льготы, ведь я ни в чем этом не участвовал?

    Должен признаться, что дал ему взятку. Заключалась она в том, что я поделился с ним моими мыслями.

    Среди незавершенных дел
    Одно меня тревожит:
    Еще не наградил
    Малыгина медалью.

    Нет, я не буду в числе энтузиастов, копающих под кого-нибудь.

    Юбилей водоканала – самая удачная мистификация его генерального директора.

    Один Юбилей равняется двум похоронам.

    Он почернел и высох, словно завелась в нем смертельная болезнь. У меня не хватило духу сказать ему что-нибудь язвительное.

    Многократные наблюдения показывают: больше всего дерьма в мелких людишках.

    Чем они живут? Неужто этим, вот этим они живут?

    Развить свое сознание до такой степени, чтобы путаться в политических партиях, чтобы не отличать Чубайса от Зюганова – вот счастье.

    Обличающих хватает. Думаешь – ты первый в очереди?

    Незрелое состояние литературы заключается в подчинении ее политическим идеям.

    С любовью и нежностью (о городе).

    С. И. Ядыкин (обороты речи):
    «Фланец, нам понятно, вес 250 – вот такая мандюлька… 99 процентов понятно, слесарей у нас до хера, человек сто».
    «Конечно, будет. А как же не будет? Обязательно!»
    «Вот тут отверстие для чего, скажи?»
    «А у нас эта мандюлька тут в середине вся».
    «Ее не крепить, не долбить, а просто такую скобочку сделать».
    «Ладно, разберемся. Схема есть – разберемся».

    Желчь нужна не всегда. Скверно, когда она заполняет текст.

    И даже в самых поганых ситуациях найдется повод для доброй улыбки.

    Литература советских лет, за редким исключением, оказалась не жизнеспособной.

    Можно и так, как некоторые упражняются: «плохой» идее противопоставляют «хорошую».

    Ну, и что из того, что жизнь давит? Пусть давит. Я – пружиню.

    У каждого свой опыт одиночества.

    Есть нечто характерное для партийных верхушек. А именно: оголтелость.

    Их юмор напоминает тараканьи бега: суетливый, мелкий.

    Возраст – горькая штука. Больших надежд уже почти не осталось. Остались просто надежды – так, средней величины, а то и вовсе незначительные.

    Как только из текста начинает вылезать «идея» - надо выдирать ее с корнем. «Шаги командора» блекнут по сравнению с «Петушками» именно потому, что из пьесы торчат «идеи».

    Изумление и восхищение тем, что происходит в Асинске. Причем, искреннее восхищение, без фиги в кармане.

    Работай над текстом с улыбкой и теплотой во взгляде.

    Смолоду легко окружать себя друзьями. И ты развиваешься, и они. И все их недостатки – дело временное, легко могут сгладиться. И гораздо сложней во второй половине жизни. Ты понимаешь: что есть – то есть, и перемены уже невозможны.

    В Асинск культуру надо вколачивать, как когда-то Петр вколачивал культуру в дремучую Россию. И начинать надо, примерно, с того же – с насильственного бритья бород.

    Литература все-таки честное искусство. Здесь трудно «косить под гения». В живописи изредка можно. Нарисовал черный квадрат – и критики вокруг с ума сходят.

    В чем преимущество Асинска перед крупными городами? Здесь все, включая население, вырастает в естественных условиях – на перегное и навозе. А в крупных городах сплошная гидропоника.

    Дом Советов – это моя лаборатория. Я наблюдаю за чиновниками и описываю результаты. Результаты часто получаются жутковатые.

    Не уродства, а разнообразие жизни – вот что надо подмечать прежде всего.

    Я два раза был в этом, так называемом, Томске. Два раза! Я обшарил там все углы, но нигде – нигде! – не нашел четырех красногвардейцев. Так вот: это не настоящий Томск. Настоящий от нас где-то прячут.

    Я нашел человека, он видел настоящий Томск за холмом совхозного поля.

    Я вам так скажу: есть только два способа расплавить заржавевшие остовы мира: а) немедленно выпить; б) поехать в Томск, там взять четырех красногвардейцев и дальше – по усмотрению.

    Косвенные признаки Томска были. Попадалось, к примеру, пьяное офицерье, но, опять же, никто не взрывал его динамитом. Да и офицерского собрания я не обнаружил.

    Главное не то, что читаешь, а то, что вычитываешь.

    Надо постараться не гадить, не раздражать землю, вести себя достойно. Только тогда асинская земля вздохнет с облегчением.

    «Дети – наше будущее». А взрослые – наше настоящее?

    Такая публика заявляет сейчас о своей любви к Богу, что, боюсь, как бы Он ни стал убежденным атеистом.

    Дождусь славы и, знаменитый, махну в мировое турне – с песнями и плясками.

    Не делай глупость: не обременяй никого своей моралью.

    Свое мнение бывает важнее авторитетных мнений, даже если оно и ошибочно.

    Депутат Балтис на каждом углу твердит: раньше жили бедно, но культурно. Что сказать на это? Бедность – да была, а вот культуры, как тридцать лет назад, так и сейчас, ни меньше – ни больше. И тогда никто не давился в очередях в библиотеки. И члены бригады слесарей из центральных механических мастерских не заказывали увертюру из балета «Раймонда» в час обеденного перерыва – я узнавал. Это шаловливые работники радио  придумывали такие штуки.

    Рано или поздно наступит час, когда все, что меня окружает, придется навсегда покинуть. Мне больно об этом думать.

    Наш путь, от детских лет до старости, пролегает в поисках человеческого тепла. Нашел – ты царь. Принимай чужое тепло, и делись своим. По-царски щедро и безоглядно. Вот это и есть жизнь. И другой я не знаю.

    Почему хочется погладить по голове котенка, а Зюганова или Гайдара не хочется? Потому что у котенка нет политических убеждений.

    Все, что осталось здесь, для мертвых – умерло. Их души, взирая на мертвый для них город с мертвыми – для них – людьми, испытывают ли чувства? Есть ли в их чувствах что-нибудь похожее на зависть к тем, кого они покинули?      

    Ее надо лишить чего-нибудь дорогого и необязательного – например, звания «Почетный гражданин города».

    Первый класс. Беленькая девочка. Я стеснялся смотреть ей в лицо, я смотрел ей в спину. У нее одна косичка была короче другой, и я замирал от восторга.

    Если слово – как живое семечко, то оно прорастет и на каменистой почве.

    С таким багажом вступать в писательский Союз? Нет уж. Вот почему Степе П. я не завидую.

    - Я хочу создать музей, - сказал Федоринов. – Но не простой музей, а чтобы в нем было нечто особенное.
    - Хорошая мысль! – тут же откликнулся Степа П.
    - Конечно, хорошая. Я сам знаю, что хорошая.
    Мы расположились у Степы П. на мичуринском участке. Шашлыки дозревали на углях. Степа крошил огурцы в салат. Над столиком назойливо кружила оса. Все это располагало к размышлениям и созданию музеев.
    - Да иди ты! – Степа отмахнулся от осы.
    - Шашлыки готовы! – объявил я.
    - Давай их сюда.
    - Садимся, пока горячие. А то вино на солнце прокисает!
    Мы так и не узнали, в чем особенность музея Федоринова.

    Не суетись!

    Иногда такое впечатление, что городскую газету делают в бессознательном состоянии, в глубоком обмороке.

    Моя задача: не распылить способности в многословии.

    Отстраненность пейзажа. Пейзаж достаточен сам по себе.

    Мои семь двадцать утра не совпадают с тем, что высвечивается на табло машзавода.

    И как жить?

    Степа П.: «Когда идешь, топай ногами – чтобы слышно было».

    В Асинске постоянно что-то разрушается и что-то – бывает – строится. Его физиономия не походит на застывший слепок. Тем она и замечательна.

    Она выкинула меня из своего сердца.

    Начали мы как-то считать своих врагов. Степа П. пошевелил губами и насчитал трех, Федоринов – восемь, а я молчал, озадаченный: непонятно было, по какому признаку определять врагов.

    Асинцы не плохие и не хорошие, а такие, какие есть. Ведь не придет же в голову обвинять верблюда за его горбатость. А если придет, то верблюд скажет: «А пошли вы…». И будет прав.

    Я все-таки верующий, но понимаю: вера моя для служителей культа слишком сомнительна. Я никак не могу взять в толк: зачем нужен пост, если я, пообедав, могу продолжать думать о Боге?

    У меня никогда не было уверенности, что я иду по магистральной дороге. Наоборот, тащусь по каким-то проселкам, колдобинам и черт знает, где.

    Не нравятся потные женщины, не нравится потный запах женской одежды.

    За что мне такое? Для того, чтобы Валентина Сидоровна растопила печку книгой, я должен эту книгу написать и издать.

    Легкость моя в пространстве бросается в глаза даже мне.

    Зачем вкладываться в культуру? Мы и так все культурные! И со своей культурой посещаем Европу.

    Опять же об Асинске. Я бы слегка подкорректировал пропорции хорошего и дурного, но из-за невозможности это сделать – пусть все остается, как есть.

    Трудно мне было смириться с ее беззащитностью.

    Под утро приснился Ильф.

    - Допустим, что мы предположим… Допустим.

    Как быстро эти двое притираются друг к другу. Я прямо удивляюсь – как быстро!

    - Господа! Я лучше объясню, как я это представляю. Вот выходит на старт бегун. Хлопок – и он полетел, стремглав. Направление и цель ясны, главное теперь – результат. В нашем случае – другое. Вообразите, что в глухом лесу у обросшего бородой мужика кто-то бабахает из ружья над ухом. Важно ли для него направление, в котором он начнет ломать кусты? Видит ли он цель, если глаза его выпучены от страха? Думает ли он о результате? Нет! Все это теперь для него не важно. Так и у нас.

    Было бы куда стучать, а желающие находятся.

    Я тугодум. На мгновенные блестящие экспромты не способен.

    Конечно, кемеровские писатели – с народом. Но, прежде всего, с тем народом, который обитает в здании Администрации Кемеровской области.

    Если что-то мозолит глаза, и нет возможности не глядеть – тогда, лучше всего, это поломать, разрушить. А если поломать и разрушить нельзя, тогда приходится смотреть и мучиться, тут уж ничего не поделаешь.

    То один большой город, то другой изнемогают от вторичной столичности. А наше счастье в том, что мы ни от чего не изнемогаем. Мы естественны и ненатужны, как листопад ранней осенью.

    Хочу быть, как писатель Короленко: уклончив, непрям и не производить хорошего впечатления.

    То, что придумано и продумано, переплавляется в тексты.

    Нельзя карася недооценивать только потому, что он карась. Он честно делает свое дело.

    Я оглядываю мою землю. Здесь дом моего отца, моей матери. Здесь мой дом. Ума надо набираться в других краях, а возвращаться в свой дом. Это правило не для всех, но для меня это – правило. Я не горжусь этим, тут – другое… Тут, видно, что-то в крови подмешено.

    Горэлектросеть примчалась отключать электричество на базе ремонтно-строительного участка – долг накопился изрядный. Толик В., умоляя не делать этого, упал в ноги.
    - Ну, - говорит Эйлер, - в разных организациях слышал восемнадцать причин, почему нельзя отключать. А твоя какая?
    - Нам надо срочно гроб изготовить, - сказал Толик В.
    - Да-а… Покойник ждать не может, - согласился Эйлер.
    И не стал отключать.

    С Богом русский человек обходился без всякого почтения: то машинально крестился на него, то выбрасывал иконы за порог. Теперь вот возвращает иконы обратно. Настоящей же веры нет.

    Истовость – это не вера, она сродни пороху. Пых, яркое пламя – а после ничего нет!

    Живи, пока не скучно.

    Каждый оставляет, помимо прочего, и разное непотребство. Но это не значит, что надо сознательно и в больших количествах гадить.

    «Патриоты» настолько опошлили само это слово, что к нему опасно прикасаться. Как ни вылезет в журнале тупой и агрессивный человечек – так обязательно «патриот».

    Нам хотят запретить «ножки Буша». Но чьи ножки будут взамен?

    Народ, как масса, бессознателен. Как масса он способен на действия во вред себе.

    Природа не терпит пустоты: если утрачены одни иллюзии – надо срочно отыскивать новые.

    У каждого свой путь в писательский Союз. Один вплывает туда на щучьем хвосте, другой на шахтерской лопате. Степа П. проник на бутылках и банках, заправленных самогоном. А самый трудный путь – это если опираться на талант.

    Других я слушаю с удовольствием.

    Как же нам обойтись без несчастий, когда мы настойчиво выпрашиваем их?

    Тулеевская атмосфера в области – это атмосфера скуки, примитива и бесплодия.

    - После «Карамболя» смутно помню: забрался на Диспетчерской в автобус. Автобус не трогается. Подходит кондуктор: «Платить будете?». Я заплатил и сразу покинул его. Шагаю домой пешком, в руке билет, и тут меня озарило: а зачем же я платил?   

    - У меня самые обыкновенные увлечения: съездить на рыбалку, нажраться водки и бабенку отыметь. Хорошо, когда все три совпадают вместе.

    - До двенадцати дня я некрасивая, с двенадцати начинаю преображаться, а уж к вечеру расцвета-аю!

    - Спьяну мы можем что-нибудь удивительное сделать или рекорд какой-нибудь запросто установить, на что трезвые никогда бы не решились. А так – установим рекорд, протрезвеем, и сами изумляемся: неужели это мы его установили?

    - Наконец-то я нашел то место, в которое смотрят правоохранительные органы!

    Все-таки Довлатов переоценивал значение литературы в России.

    Генерального директора не будет на работе два дня. Сегодня он в Мариинском суде, куда его вызвали за изнасилование, а завтра он поедет в Кемерово получать медаль «За заслуги в развитии Кузбасса» 3-ей степени. Ничего не поделаешь – занят человек.

    Запах отсутствующего мяса должен любого убедить в его наличии. Возможно ли это? Возможно! Так появилась колбаса. Поэтому нет неразрешимых противоречий.

    Да-да, похоже, что мы совершили подвиг. Иначе, с какой стати на первых полосах газет наши портреты с цветами? Ведь просто так цветы не вручают и для газет не фотографируют!

    Миша П.: «Макарыч в плановом отделе сидит. Для Зинки, жены своей, надбавку за тугоухость выбивает».

    - Кто сказал, что мы имеем женщин? Это они нас имеют!

    Отчаиваться, падать духом – и вдруг обнаружить в себе застарелого оптимиста.

    Интересно: какая-нибудь хорошенькая девушка мечтает страстно об одиноком стареющем мужчине без машины, квартиры и рублево-валютных накоплений?

    Реплика Любови Николаевны: «Что же это за любовник, если он манкирует своими обязанностями?»

    С годами интерес к жизни уменьшается, пока не исчезнет совсем. Но напрямую с возрастом это не связано, часто здесь другие причины.

    Раздражение против Советской власти почти прошло. Осталось удивление: как она могла существовать в стране столь долгое время?

    Разрушение и смерть волнуют сильнее, чем созидание и рождение, и на этом паразитирует детективный жанр.

    Задержись, мысль мимолетная! Дай я тебя припечатаю.

    У нее даже глупость – и та не оригинальна.

    Могу я задвижку закрыть по доброй воле?

    Голова Степы П. внешне походит на репу. В этой репе никогда не появлялась свежая мысль – сразу прокисшая.

    Браслет часов царапал запястье. Федоринов объяснял это так: «Время должно напоминать о себе». Однако напоминания были напрасны.

    Когда наверху бушевали съезды, конференции и партийные собрания – жизнь просто-напросто уходила в глубину.

    В раздраженном состоянии нельзя работать над текстом.

    Попробуйте углубиться в книгу Беккета или Музиля на бегу.

    Для здоровья полезно чтение высококалорийное и трудно усваиваемое.

    Оттуда, где витает в воздухе понятие «идеалы», бежать надо со всех ног. Именно «идеалы» направляют жизнь по неестественному руслу.

    - Гениев у нас нынче – плюнуть некуда, а чудотворцев еще больше.

    Что я надеюсь увидеть там, куда смотреть тошно?

    Почему бы не отпустить на волю воображение? Зачем его держать взаперти?

    Досадно, что когда-то на месте Асинска ни один хмырь не рассказывал под телегой другому хмырю: «Здесь будет город-сад». И никто не попирал ногой землю в районе нынешней Теребиловки, думая о том, что здесь будет город заложен. В результате получилось то, что получилось.

    Чтобы начинание оказалось успешным, в его основе необходима вдохновляющая идея. Была ли вдохновляющая идея в основе Асинска? Не была. То-то и оно.

    - Подождем, - сказал Степа П. – этой школе уже восьмой десяток. Она должна развалиться.

    Награда: «Герой Кузбасса», 3-й степени.

    Объявление в подъезде: «Для разведения голытьбы обращайтесь в горком партии». От бумажки несколько телефонных номеров оторвано. Значит, некоторые воспользовались, и такую голытьбу развели!

    Уголь черпали из-под земли, а город возник случайно, никто и не думал о нем. Ну, то есть, нужны были бараки для рабочих, а к ним – подвозить воду, затем какая-никакая больничка и церковь. А лавки с разным мелким товаром и набором простых продуктов объявились сами собой. Да, город в планы не входил, он выносился за скобки. И то, что образовались кривые улочки и полицейский участок – это стечение обстоятельств необъяснимое.

    Малая родина в идеале должна быть, вроде одежды: удобна и разношена.

    Моих печалей ты не утолишь. В этом все дело.

    Здесь все хорошо. Но сильно воняет химзаводом.

    И опять у наших футболистов судьи всему виной.

    Внизу, под плотным туманом, ходят в воде толстые караси, подбирают, не спеша, упавших мух и жучков, долго жуют, а кости выплевывают через губу.

    Умер сосед Виктор Романов. Умер, не болея, как в ладоши хлопнул: раз – и нет его!

    Я люблю тихое утро, когда голова ясная и работается легко. Из дорог предпочитаю проселочные – те, которые не знаешь, куда выведут: то ли к деревенской околице, то ли к пшеничному полю, то ли к речке.

    Сочинять потому, что нравится; сочинять потому, что доставляет удовольствие – чего мне еще желать.

    Чтение должно быть продуктивным.

    Всех проживающих в нашей местности сволочей назначить Почетными гражданами города. Может, хоть это подействует?

    Я могу отмахнуться от них. Правда, они даже не заметят, что я от них отмахнулся.

    Два водителя, поеживаясь от холодка, разговаривают на крыльце диспетчерской.

    А. Генис: «В отличие от природы, литература состоит из неповторяющихся явлений. Если они повторяются, то это не литература…»

    - С Макарычем спорить? Шутишь? Он даже у правительства вырвал компенсацию за двух коров, которых у его деда отобрали в тридцатом году!

    Только бы эта воронка не втянула в себя!

    Одиночество ощущается даже физически. Прежде всего – зябко.

    Из высказываний А. Демидовой: «Я играю для Бога. На зрителя мне плевать». А Бог смотрит на эту игру? Вы уверены, что Бог потрясен увиденным? Высокомерие Демидовой неприятно.

    Посмотрел на Демидову – как бы, на себя со стороны. Впечатление отталкивающее.

    И пустота норовит блеснуть содержанием.

    Окорочка обсуждали свойства едоков (разговор артистов о театральной публике).

    Только одно высокомерие приемлемо – высокомерие гения, высокомерие большого таланта. Там оно служит защитой от назойливой и агрессивной окружающей среды.

    Коля Б.: «640 килобайт – это не память, это склероз. И заводится ваш компьютер чуть ли не с толкача».

    Мне еще – пахать и пахать, а вам еще – сеять и сеять.

    Не смаковать абсурд, а рассматривать его, как продолжение обыденности. Живем мы так.

    Закономерность и неизбежность абсурда – вот что надо понимать.

    От политиков в истории остаются, в лучшем случае, имя и полстранички текста. От замечательных писателей остаются рассказы, повести и романы. История уделяет писателям больше места.

    Интервью с Вл. Крупиным в «Лит. газете», № 50-51:
    - Вычитала у вас выражение: кого Бог любит, того прячет.
    - Ну, поменьше надо мелькать, прятаться надо. И еще есть выражение: чем человек значительнее, тем он незаметнее.
    - Но вы часто выступаете…
    - Значит, пока незначителен.

    Из того, что я хотел сказать, В Розанов почти все уже сказал:
    «…и бегут, бегут все… чудовищной толпой. Куда? Зачем?
    - Ты спрашиваешь, зачем мировое volo? (желание)
    - Да тут не volo, а скорее ноги скользят, животы трясутся. И никто ни к чему не привязан. Это – скетинг-ринк, а не жизнь…»

    Что там говорить про русский язык Степы П., когда, даже крестясь, он допускает две-три ошибки.

    Вот А. Генис пишет о культивируемой запущенности, окрашивающей лучшие кварталы Нью-Йорка ржавой патиной. А у нас обычная естественная запущенность. И это то, что надо! Огурец, выращенный в навозной грядке, полезней огурца, выращенного на гидропонике.

    Пусть дворники на неделю бросят работу – и запущенность в городе будет обеспечена. 

    Нам позарез нужны хоть какие-то результаты! Если борьба за чистоту не дает результатов – надо бороться против чистоты.

    В. Розанов: «Как Бог меня любит, что дал мне «ее»…». Я думаю, я даже уверен, что Бог любит и меня, однако никого почему-то не дает – руки у меня ненадежные, что ли?

    В. Розанов: «Ну, - вот ты всех пересудил… Но сам кого лучше?
    - Никого. Но я же и говорю, что нам плакать не об обстоятельствах своей жизни, а о себе».
 
    Какая долгая впереди зима.

    А. Генис: «На костях индустриальных динозавров выросла изощренная эстетика Сохо. Суть ее – контролируемая разруха, метод – романтизация упадка, приметы – помещенная в элегантную раму обветшалость. Здесь все используется не по предназначению. Внуки развлекаются там, где трудились деды».
    «Культивируемая запущенность, окрашивающая лучшие кварталы Нью-Йорка ржавой патиной, созвучна Бродскому».

    Да я ж ведь разве против культивируемой запущенности? Я всеми руками – «за»! Только пусть будут хоть небольшие нравственные ограничения. Ну, что хорошего, когда серут в подъездах?

    Алексей Варламов: «У нас может быть и есть литература, но нет или очень мало писателей, то есть личностей независимых и волевых, а если пользоваться известным определением Пришвина, людей с «творческим поведением», которые могли бы сказать о себе «пишу, как живу, и живу, как пишу». …чем ближе к сути, тем больше напряжения, заряда, давления, радиации… а все уже давно привыкли хорошо жить, привыкли сбиваться в стаи и выживать тейпами».

    А. Генис о Довлатове: «Сергей не выносил самодовольства, скупости, мещанского высокомерия, уверенности в абсолютности своих идеалов, презумпции собственной непогрешимости, нетерпимости к чужой жизни, трусливой ограниченности, неумения выйти за унылые пределы бескрылой жизни. Другими словами, он презирал норму…»
    «Описывая убогий мир, он смотрит на него глазами ущербного героя. Довлатовскому герою нечему научить читателя. С одной стороны, он слишком слаб, чтобы выделяться из погрязшего в пороках мира, с другой – достаточно человечен, чтобы прощать – ему и себе – грехи. За это читатель и благодарен автору, который призывает разделить с ним столь редкую в нашей требовательной литературе эмоцию – снисходительность. Вслед за Веничкой Ерофеевым, которым он всегда восхищался, Довлатов стремился туда, где не всегда есть место подвигу. Слабость исцеляет от безжалостного реформаторского пыла. Слабость освобождает душу от тоски по своему и особенно чужому совершенству. Довлатов любил слабых, с трудом терпел сильных, презирал судей и снисходительно относился к порокам, в том числе и к своим…»
    «Довлатов предлагал читателю философию не-деяния: все видеть, все понимать, ни с чем не соглашаться, ничего не пытаться изменить. Может быть, потому читатель и отвечает автору пылкой привязанностью, что тот от него ничего не требует – даже разделять его откровения…»
    «Успех Довлатова – результат кропотливого труда, проделанного втайне от читателей. Потому так легко читать Довлатова, что писал он трудно и медленно. Недаром в его книгах мало страниц. У Довлатова не найдешь случайных фраз, у него нет словесной ваты, предназначенной для заполнения пустот в сюжетном построении…»

    Р. Музиль: «…ко всему на свете его что-то влекло, а что-то более сильное не давало ему туда идти».

    Сказано у Г. Мелвилла: «Я люблю плавать по заповедным водам и высаживаться на диких берегах». Вот и я люблю поплавать по заповедным водам Яи, затем высадиться на диком берегу, отправиться в дикий Асинск и там изучать его дикую жизнь.

    Только один отпуск закончился – а ты ждешь другого. И ждешь сильно.

    И я – в самой гуще! То возле винограда по 25 рублей, то возле яблок по 18, то возле дынь за 12, то вообще в мясной павильон убежал – там говяжьи косточки для борща за 25 отдают.

    Я люблю это брожение по рынку и брожение желудочного сока. Ведь и я, и я поесть не дурак! Эй, малый! Рожа твоя косоглазая! Брось на весы сто грамм хе из красной рыбы!

    - А твои беляши – точно из свинины? А то что-то собаки и кошки вокруг рынка бегать перестали.

    Это невероятно – я весь состою из маленьких клеточек, и все они прожорливы!

    И ведь опять мне туфли бракованные подсунули! Дурят, дурят нашего брата!

    Зимой – хуже, зимой дни такие короткие, а ночи такие длинные, что молоко на рынке приходится выбирать на ощупь.

    Несмотря ни на каких президентов, на смену общественного строя, на встряхивание дефолтами – мое последнее место здесь, именно в этой земле. И – да будет так.

    Еще Асинск чем хорош? Вот в какой-нибудь город приезжаешь – там людей слишком много и все не те; в следующий приедешь – там вообще нет людей, никого не видно. В Асинске людей в самый раз.

    Я свою ущербность взамен за вашу прекрасную душу ни за что не отдам.

    Скульптурная группа лиц, застывших в невежестве.

    Я раздумываю: не взяться ли и мне помечать территорию, чтобы отпугнуть наглого кота?

    Гороскоп на 8 января: «Для поднятия настроения и восстановления жизненных сил приготовьте себе какое-нибудь восточное блюдо».

    Могу ли я рассчитывать? Конечно, могу! Но на что?

    И вот что характерно: проходя через разные состояния, как майский жук через разные стадии развития, я не изменяю своей природе.

    Бывшего мента, жестоко посмеявшись над ним, назначили начальником управления культуры. И вот он дает первое интервью (23.10.2001 г.) и начинает словами: «Да, я ощущаю себя вполне в своей среде, общение с творческими людьми доставляет удовольствие…». Что ж это тогда за «среда» и что за «творческие люди»?

    В Асинске нет ничего святее и выше полицейских функций, но бросать отставного полковника на культуру – это уже перебор.

    Начался Новый год, и я сижу в кабинете и перерабатываю документы водоканала по гражданской обороне. А где-то в лесной холодной землянке сидит моджахед и тоже перерабатывает свои документы по нападению на водоканал.

    Не первый раз слышу, что из русских писателей двадцатого века гениальным можно назвать только Платонова.

    В гербе Асинска что-то отражено.

    Культурный уровень асинских депутатов запечатлен на их лицах.

    У одного и того же явления могут быть разные трактовки. Для чего, к примеру, покрытые черной угольной пылью горняки вылезают из шахты? Чтобы своим видом напугать ламповщицу!

    В летнем лагере мне нравилась девочка. Чтобы обратить на себя внимание, я даже научился плавать. Но она была холодна. Даже после неудачи в любви что-нибудь остается; например – умение плавать.

    Жалость – очень светлое чувство. Любовь и жалость – почти одно и то же. Любить – значит жалеть.

    Как разговаривать с Богом? У меня столько накопилось, но я молчу. Сяду, стисну голову руками и – молчу. Мне и с людьми разговаривать нелегко. Они смотрят на меня и думают: странный какой-то.

    Гепард охотится в одиночку. Лев и леопард убивают гепардов. Гиены кучей прогоняют гепарда от добычи.

    Росомаха преследует жертву часами, сутками и берет ее на измор. Вес росомахи 10-18 кг, но она может загонять очень крупных копытных, вплоть до молодых лосей.

    Вен. Ерофеев: «…и ненависть к людям исполинского духа, где бы он ни проявлялся».
    «Сердобольность, которая выше разных «Красота», «Истина», «Справедливость» и прочих понятий более или менее условных».

    Сергей Самойленко: «Нет ничего более жалкого, отвратительного, унизительного, наконец, чем статус посредственного так называемого профессионального писателя. Особенно сегодня… Рана оскорбленного самолюбия и уязвленного тщеславия разъедает его душу, гордыня корежит сознание. Редкие публикации и выступления – это только болеутоляющие таблетки, без которых жизнь превращается в ад. «Вы читали меня в периодике?» - отчаянно бросается он на любое приветственное слово, как потерявшаяся собака к любому прохожему. «Нет, не читали, и читать не намерены…»
    «…на нашем телевидении нет ни одной серьезной передачи, посвященной литературе. То есть хочу сказать, размыты сами критерии литературы. Когда меня уверяют, что все публикуемое под маркой детского творчества и есть поэзия, у меня чешутся руки. Я бы организаторов конкурсов со стипендиями и публикаторов книжек привлекал по статье «литературное растление малолетних…»

    Даже спиваться нет никакой причины – все амбиции осуществились!

    Каким бы оригинальным набор приемов у писателя ни был – по-настоящему интересной в тексте может быть только свежая и глубокая мысль.

    Читать надо только талантливое – то, что содержит живую пульсирующую мысль. А такого чтения много не бывает.

    К. Леонтьев: «Патриот ли я? Презираю я или чту свою родину? И боюсь сказать, мне кажется, что я ее люблю, как мать, и в то же время презираю, как пьяную, бесхарактерную до низости дуру…».

    Партия коммунистов, избивавшая христианство в прошлом веке, приползла к нему в союзники.

    История одного заблуждения (о «чистых» и «не чистых»).

    На работу пришел в новой кофте, но глаза слипаются за столом точно так же, как и в старом пиджаке.

    Народовластие, если уж талдычат о нем, должно охватывать всех – от жителей гнилого барака до хозяина губернаторского кабинета. При этом на деле, а не на бумаге, все равны.

    Хватило немного времени, чтобы убедиться: на этом производстве трудоустроен мелкий и поганенький народец.

    Зря я так плохо об администрации, там тоже есть те, кто похож на людей.

    Мэр, озвучивший задачи на ближайший год, ни словом не обмолвился о культуре – видимо, в городе этого добра на всех хватает.

    Чем примечательна жизнь администрации? Только одним: администрация пребывает в летаргическом сне.

    И, в конце концов, почему бы Асинску не иметь собственного запаха? Лучше с запахом, чем никак.

    Литератором я сделался, когда покинул редакцию асинской газеты. И это так же верно, как и то, что я написал роман «Аукцион».

    Что происходит? Если коротко – проклятое Буржуинство побило храбрую дружину Мальчишей-Кибальчишей!

    Непрочность моего положения на службе такова, что я даже ощущаю, как кресло подо мной шатается.

    Несу через праздники свою одуревшую голову.

    Как печально: даже в тех снах, что мне снятся, я одинок.

    «Ничего, - говорил я себе, - ничего, ты одинок, но это поправимо. Всматривайся в женщин, и тебе станет легче. А руками их трогать не обязательно».

    Как сегодня не чувствовать напряжения жизни, судорожного переползания из одного часа в другой?

    С чистоплюйством в Асинске покончено, но не везде. Отдельные граждане все-таки скребут и чистят.

    Наше присутствие должно быть ощутимо!

    И до того я опечалился, глядя вокруг, что начал гонения на городскую администрацию и редакцию газеты «Вперед, к свершениям!».

    Достали до того, что я озверел и начал посыпать дустом асинских сволочей.

    Да здравствует благословенное неравенство! Счастье, что существуют богатые и бедные, умные и глупые, таланты и бездари, везучие и неудачники. Природа, по сути своей, всегда против уравниловки.

    А ведь у некоторых так: ложь как форма существования.

    Белый крест Мальтийского ордена. Его четыре расщепленных луча символизируют благоразумие, справедливость, силу духа и воздержание. К этим ребятам из ордена поневоле проникаешься уважением.

    Год Лошади. Поскакали!

    Судьба устроила для меня из Асинска – лабораторию. Но не я провожу эксперименты, их проводят другие, я оцениваю результаты.

    Ленивы и не любопытны – это у асинцев врожденное.

    Перлы И. А. Малыгина:
    «В честь чего труба может лопнуть?».
    «То, что Падюков говорит – это уже не догма!».
    А вот у Н. М. Родина:
    «Оно – и приказ бывает дурацкий».
    «Я заявляю авторитетно, что так не будет».
    «Женщины мои никогда не сделают так, как ты говоришь!».

    Зима нагрянула в конце ноября.

    Все изменилось в водоканале.

    Только не сворачивать на дорожку записных юмористов!

    Мне – по жизни – помогает моя замкнутость.

    Лишь на мгновение представлю, что стены в общественных туалетах будут исписаны стихами Горюнова о реке и березках, и сразу решительно говорю: я против диктатуры интеллигенции! Пусть в числе интеллигентов будут мэр Асинска и председатель депутатского корпуса. Но остальные асинцы пусть тащатся от «Таганки».

    Два миллиарда секунд (это даже меньше шестидесяти четырех лет) – вот сколько, в среднем, проживает каждый из нас.

    28 октября умер Юрка Гордиков – толковый, но безалаберный мужик. Сегодня, 31 окт., его хоронят.

    Никакие экономические преобразования в городе не закончатся успехом, пока все народы Асинска ведут бессознательное существование. 

    Когда Судьба (или Бог?) ведет тебя по жизни, смешно обвинять людей в том, что они создают помехи.

    И все-таки удача не оставляет меня!