Тени на стене

Ещё одна сигарета полетела мимо пепельницы на стол; пепел просыпался на листы бумаги, беспорядочно лежавшие на столе, но курильщик этого как будто не заметил.

Посторонний посетитель едва ли смог бы разобраться в хаосе на столе Роберта; там письма, тут черновик статьи, здесь рукописи студентов, тут ещё бог знает что — и Хаакону надо бы ответить на письмо, да всё не до этого.

Известия о грядущем испытании на атолле Бикини не могли не беспокоить Роберта. Зачем вообще эти испытания? Неужели того, что было в прошлом году в Аламогордо, Хиросиме и Нагасаки, недостаточно для понимания разрушительной мощи атомных бомб? Неужели именно так, разрушив те военные корабли и подвергнув опасности заражения несколько ближайших островов, президент хочет показать, что ядерное оружие находится в надёжных руках? Идиотизм, полный идиотизм...

И всё же, судя по письму, лежавшему отдельно от прочих бумаг на кресле, выходило именно так. Ответ был получен — и он удручал. «Уважаемый Дж. Роберт Оппенгеймер... Просьба об отмене испытания „Перекрёсток“ отклонена...»

Физик догадывался о таком исходе; во время первой и единственной встречи с Труменом тот не выглядел довольным этой аудиенцией — хоть и не мог видеть, как Президент, лишь глянув на имя адресанта, раздражённо скомкал письмо:

— Учёный-плакса... Ничего важного.

Роберт не мог этого видеть, хоть и догадывался, что в Белом доме ему не рады. Теперь надо готовиться к предстоящей конференции, надо читать ту статью Швингера — и не думать о том, что произойдёт в июле на атолле Бикини... Потом и так все всё расскажут. Гровс, наверно, будет чертовски доволен...

...Дальнейшие новости также не обнадёживали. Хоть по радио и сообщали о «своевременной эвакуации жителей атоллов», Роберт слышал, что некоторые из переселенцев вскоре заболевали и чахли — хоть и вдали от атолла. «И это тоже бомба...»

Но об оружии думать было почти некогда. Оппи перебрался в Принстон — «ваша кандидатура достойна главы Института перспективных исследований». Только что назначенный директор тогда даже нашел время устроить прием в Олден-мэноре, просторном особняке, из высоких окон которого можно было видеть сам Институт перспективных исследований. Роберт принимал гостей, когда заметил давнего друга.

— Китти, развлеки их тут... Рад видеть, Хоакон.

— Как и я. Солидный особняк.

— Китти тоже рада. Пройдём лучше в сад?

— Понимаю... — Шевалье не догадывался, какие именно трудности с Бюро могли быть у его друга, но то, что они были, Хоакон знал по письмам. Самому Шевалье пришлось участвовать в ряде их допросов — все из-за компартии.

Разговор не ладился. Роберт молча расхаживал мимо поросли, которая, по словам Китти, «потом дорастет до орхидей».

— Слушай, — Оппи наконец остановился. — Они... Не спрашивали про Элтентона?

— Хм... Про него тоже вроде... — припомнил Шевалье. — Но давно его не видел...

— Вот как, — пробормотал Роберт. — И что ты про него рассказал?

— Да не помню. Но что-то наверно рассказал.

— Роберт, там к тебе, — миссис Оппенгеймер, нахмурившись, подошла к мужу, но тот лишь отмахнулся.

— Не сейчас. Не помнишь?

— Роберт, там...

— Китти, черт побери, можешь не мешать? — остальные фразы миссис Оппенгеймер, вернувшаяся в дом, не слышала — зато слышал и всё более поражался Хоакон. Слова, которые подбирал его друг, можно было услышать от солдатни или завсегдатаев пивных — но не от Оппи...

— Ладно, если вспомню, я скажу, — Роберт выдохся и замолк.

Шевалье больше не приходил, и Оппи старался не вспоминать про Элтентона и тот, февральский, разговор с Шевалье. Но да и не до этого было. Роберт всё ещё оставался консультантом в Вашингтоне как член комиссии по атомной энергии — но Трумен и остальные политики не собирались отступать от своих идей. Испытания ядерных бомб продолжались; производили их всё больше и больше; учёных звали всё реже. Зато вспомнили старые знакомые...

Внезапная встреча случилась вчера вечером. Роберт вяло перебирал бумаги, когда Китти сообщила, что к нему пришли.

— Я никого не звал. Точно ко мне?

— Да. Он сказал, что ты его давний друг.

«Давним другом» оказался товарищ из партии коммунистов. «Как же его?» Вспомнить имя Оппи не успел; тот, не дождавшись, пока его пригласят, зашёл в дом.

— Тони и Питер спят. Не ожидал увидеть. Что-то случилось?

— Эй, Оппи, какой серьезный... Но я не об этом. Наша партия нуждается в тебе...

— Я слишком давно не общался с вашими, — холодно заметил Роберт, пытаясь подавить досаду.

— Да ладно... А, понимаю, Федеральное бюро... Но ты же теперь герой нации, что тебе эти федералы?

— Прошу прощения, я всё ещё не понимаю. Если хотите, поговорим завтра.

— Поговорим... — поняв, что разговор не задался, собеседник покинул жилье Оппенгеймеров. Роберт почти сразу закрыл дверь — и не слышал, как тот кому-то жаловался:

— Ну этого профессора! Зазнался... Черта с два он деньгами поделится.

— Так конечно, работать столько с вояками и не продаться...

Оппи не слышал эти затихающие голоса, но спокойствие к ученому никак не хотело возвращаться. Вот и ещё одна сигарета, смятая желтоватыми пальцами, полетела в пепельницу. Часы давно пробили полночь, но Роберту, на днях принявшего пост директора принстонского Института перспективных исследований, сон не шел.

Наивные — как недавно назначенный директор осознавал со всё большей горечью — мечты об открытом мире вольной науки разбивались о новые документы из Вашингтона. «Секреты должны оставаться секретами», «Общение с коммунистами? Невозможно!»

Роберт выглянул в окно, на дорожку, на которую светила яркая, белая луна и на которой теперь не было ни души. «Упади сюда наша бомба, что уцелеет?» По прикидкам выходило, что от Института не останется ничего; скорее всего, Мерчер-стрит — до Мерчер-роуд — нет, Мерчер-роуд тоже — будет охвачена огнем; национальный парк Принстона выгорит весь... «Вспышку мы наверно успели бы увидеть... А потом — тени, как в Хиросиме...»

Северные районы, возможно, уцелели бы; но радиация, невидимая и неизбежная, доберется и туда, чтоб забрать тех, кто вдруг счёл себя счастливчиком...

Роберт закурил очередную сигарету. «А ведь они супербомбу хотят... С ней и северные районы в труху разлетятся, и пригород тоже... И если и выжил, то потом как Льюис...»

Льюис Слотин, коллега по Лос-Аламосу, погиб в прошлом году, в дни подготовки к «Перекрёстку», который Оппи так и не видел. Нелепо — отвёртка, которая лежала на стыке плутониевых полусфер, соскользнула; сферы соединились — и...

Те шестеро его товарищей, которые тоже находились в лаборатории, пострадали меньше. Их спасти удалось — «впрочем, надолго ли?» В то время как Льюис чах на глазах врачей, которые разводили руками и ничего не могли предпринять. Но Льюис и сам понимал: он обречён. Сначала Слотина рвало, потом начался понос, на теле появились странные, как будто кровавые пятна неведомой язвы. Язва эта всё разрасталась; тем временем у него пошла кровь изо рта, затем — отказ органов... Меньше чем через две недели молодой человек, не успевший ещё познакомиться с девушкой, был похоронен «как герой, защитивший своих товарищей». Нагасаки и Хиросима видели такое же?.. «А ведь от той же сферы погиб и Даглян... та же сфера, лишь эксперименты новые...»

Сигарета медленно тлела. Луна всё так же безмолвно и равнодушно освещала дорожку перед домом.