ДИП. Пушкин и Народная монархия И. Солоневича

Пушкин был монархистом
Каким? Это вопрос …
Самая нежная версия – конституциалистом
Самая строгая – махровым

Мне скажет оп-понент: - А какие эпиграммы на Императора и егшо «сатрапов»!
А я им под дых:  - Это только на тезку Ал-дра – на Ника 1 ни одной!  У Пушкина был один тараканчик в умнейшей голове = Пушкины «из немце прииде» (так в Бархатной Книге) имеют такие же права на царский трон Московской Руси, как и Романовы – Кобылами из немцев понаехавшие … Этой идее посвящена его драма Борис Годунов: Гришке Отрепьеву он придал свои черты внешности!  И именно поэтому он воскликнул: «Ай-да, Пушкин! Ай да, сукин сын!»

Когда дошла в моей е-биб-ке очередь до книг Солоневича, я решил для себя испечь первый блин комом на тему «Пушкин – лидер народной монархии» = меня заинтриговало уже само содержание книги =  И.Л. Солоневич "Народная монархия" | РУССКОЕ САМОДЕРЖАВИЕ (samoderjavie.ru):

; О временах духовной зрелости народной...
; От автора
• Часть 1. Основные положения
; Часть 2. Дух народа
; Часть 3. Киев и Москва
• Часть 4. Москва
; Часть 5. Петр Первый
; Выводы

Вот как упоминается Пушкин в главном труде лидера «Штабс-капитанского движения» г. Софии:

<<<
Пушкинская Татьяна «изъяснялася с трудом на языке своем родном»

По общечеловеческому тяготению ко всякой символизации — в центре этого завоевания поставлена совершенно вымышленная фигура «гиганта на бронзовом коне» по А. С. Пушкину, по Л. Толстому «зверя» и пр. — толстовская характеристика имеет совершенно непечатный характер

Династия Грозного исчезла, и Борис Годунов оказался ее ближайшим родственником. Законность его избрания на царство не подлежит никакому сомнению, как и его выдающиеся государственные способности. Он отказывался от престола, как в 1613 г отказалась мать юного Михаила Феодоровича, как в 1825  отказывались великие князья  Константин и Николай Павловичи. А. С. Пушкин считал поведение Бориса Годунова лицемерием:
Борис еще поморщится немножко,
Как пьяница пред чаркою вина

Основная, самая основная идея русской монархии ярче и короче всего выражена А. С. Пушкиным уже почти перед концом его жизни: «Должен быть один человек, стоящий выше всего, выше даже закона».
В этой формулировке «один человек», Человек с какой-то очень большой буквы, ставится выше закона. Эта формулировка совершенно неприемлема для римско-европейского склада мышления, для которого закон есть все: dura lex, sed lex9. Русский склад мышления ставит человека, человечность, душу выше закона, и закону отводит только то место, какое ему и надлежит занимать

Каждый по-своему — и А. Пушкин и Л. Тихомиров — ставят вопрос о «личности», стоящей надо всем. Если нет «личности», то в борьбе за существование и за власть всякая правящая группа пойдет по путям подавления всех остальных. «Промежутки» чисто «республиканского» и благополучно республиканского развития человечества слишком коротки для того, чтобы из них можно было извлечь какой бы то ни было исторический урок.

Николаю I А. Пушкин читал «Евгения Онегина», а Н. Гоголь — «Мертвые души». Николай I финансировал и того и другого, первый отметил талант Л. Толстого, а о «Герое нашего времени» написал отзыв, который сделал бы честь любому профессиональному литературоведу

И наследственные гении Толстого, Эдисона, Пушкина или Гете — это ведь тоже не заслуга.
Русскую «душу» никто не изучал по ее конкретным поступкам, делам и деяниям. Ее изучали «по образам русской литературы». Если из этой литературы отбросить такую совершенно уже вопиющую ерунду, как горьковские «тараканьи странствования», то остается все-таки, действительно, великая русская литература — литература Пушкина, Толстого, Достоевского, Тургенева, Чехова и, если уж хотите, то даже и Зощенки. Что-то ведь «отображал» и Зощенко. Вопрос только: что именно отображали все они — от Пушкина до Зощенко? Онегины, Маниловы, Обломовы, Безуховы и прочие птенцы прочих дворянских гнезд, говоря чисто социологически, были бездельниками и больше ничем. И, — говоря чисто прозаически, — бесились с жиру. Онегин от безделья ухлопал своего друга, Рудин от того же безделья готов был ухлопать полмира. Безухов и Манилов мечтали о всяких хороших вещах

Лев Толстой доходит до полной, — конечно, кажущейся — беспомощности, когда он устами Кознышева или
Свияжского никак не может объяснить бедняге Левину — так зачем же, собственно, нужны народу грамота, школы, больницы, земство. Дворянству они не нужны, и Левин формулирует это с поистине завидной наивностью. Но зачем они нужны народу? И нужен ли народу сам Левин? До этого даже Толстой
договориться не посмел: это значило бы поставить крест над яснополянскими гнездами — такими родными, привычными и уютными. Что делать? Все люди — человеки. Пушкин точно так же не смог отказаться от крепостного права

«Домашний старый спор», о котором когда-то писал Пушкин, сейчас решен окончательно. Русское море не иссякло — его не удалось иссушить ни большевикам, ни Гитлеру

Крепостной режим искалечил Россию. Расцвет русской литературы совпадает с апогеем крепостного права: Пушкин и Гоголь принадлежат крепостному праву целиком. Тургенев, Достоевский и Толстой начали писать в пору этого апогея. Чехов и Бунин — оба по-разному — свидетельствовали о гибели общественного быта, построенного на крепостных спинах. Чехов чахоточно плакал над срубленным «Вишневым садом», а Бунин насквозь пропитан ненавистью к мужику, скупавшему дворянские вишневые сады и разорявшиеся дворянские гнезда.
Русская литература была великолепным отражением великого барского безделья.
Русский же мужик, при всех его прочих недостатках, был и остался деловым человеком.

Толстовское отношение к науке ничего общего с психологией русского народа не имеет, как и его «ничегонеделание» или «непротивление злу». Что типичнее для русского народа: граф Лев Толстой, стоящий на самой вершине всей культуры человечества и эту культуру осудивший, или мужик Михайло Ломоносов, который с тремя копейками в кармане мальчишкой пришел в Москву из северных лесов — чтобы стать потом председателем первой русской Академии наук? Да, был Толстой. Но ведь был и Ломоносов. Был воображаемый Каратаев, но был и реальный Суворов. Был пушкинский Онегин — «забав и роскоши дитя» — и были крепостные мужики Гучковы. Были эпилептики Достоевского, но ведь были Иваны, в феврале 1945 года вплавь форсировавшие Одер

Что типичнее для русского народа: Пушкин и Толстой или Ломоносов и Суворов?
Русская интеллигенция, больная гипертрофией литературщины, и до сих пор празднует день рождения Пушкина как день рождения русской культуры, потому что Пушкин был литературным явлением.
Но не празднует дня рождения Ломоносова, который был реальным основателем современной русской культуры, но который не был литературным явлением, хотя именно он написал первую русскую грамматику, по которой впоследствии учились и Пушкины, и Толстые. Но Ломоносов забыт, ибо его цитировать нельзя. Суворов забыт, ибо не оставил ни одного печатного труда. Гучковы забыты, ибо они вообще были неграмотными. Но страну строили они, — не Пушкины и не Толстые …

От этого престола он отнекивался точно так же, как в 1613 году отнекивались первые Романовы, а в 1825 — Николай и Константин Павловичи. Пушкин считал это лицемерием:
Борис еще поморщится немножко,
Как пьяница пред чаркою вина…

«Идея славянского единства», таинственно открытая Ключевским в начальном списке нашей летописи, была потом отредактирована московской, церковной публицистикой, была поэтически сформулирована  Пушкиным — «славянские ручьи» и «русское море», — вела наши армии на Балканы, и в весьма переходный момент нашей истории реализовалась в «восточном блоке» под скипетром базилевса Сталина.

Если мы признаем, что русский народ обладает, скажем, литературной одаренностью, то мы вправе заранее предположить появление Толстых, Достоевских, Тургеневых, Гоголей, Пушкиных и пр. — место рождения каждого из них не может быть объяснено никакими вывертами. Но можно было бы сказать, что в таких-то и таких-то условиях ни Пушкин, ни Толстой родиться бы не смогли.

Забегая несколько вперед, скажу, что никакой «бездной» (по Пушкину) в Москве и не пахло. И что после Петра, который нас от этой «бездны» якобы спас, проблемы о нехватке водки не возникало вовсе: была проблема нехватки людей...

Москва присоединяет Малороссию, добивает Польшу, отклоняет предложение о присоединении Грузии и слегка застревает на Амуре. Несколько позже Пушкин будет писать о бездне, над которой стояла Московская Русь. И еще позже Ключевский будет писать о несообразностях того государственного строя, при котором все это было достигнуто. И ни одного раза не задумается о полной несообразности всех своих построений

Пушкин — из других, чисто сословных соображений — ставит Старой Москве просто кол: Москва привела Россию к бездне...

С очень грубой приблизительностью это можно было бы сказать и о других переходных ступенях человеческого интеллекта: крестьянство принимает религию в ее детской форме, Пушкины, Ломоносовы, Достоевские, Менделеевы, Толстые, Павловы приходят к ней же другим, более трудным, более самостоятельным, но и более прочным путем

Петр I, с точки зрения Пушкина, — великий гений и великий патриот, а с точки зрения Льва Толстого — пьяный и полубезумный зверь. Его влюбленность в Петра и в «дело Петрово», и в «град Петра» проходит красной нитью сквозь все пушкинские творчество. Пушкин не видит никаких теневых сторон.
Только «начало славных дней Петра мрачили мятежи и казни»; дальнейшие дни — дни славы, побед, творимой легенды о «медном всаднике» и о «гиганте на бронзовом коне», который

...над самой бездной
На высоте уздой железной
Россию вздернул на дыбы...

Мотив бездны был ярче всего сформулирован Пушкиным: «Над самой бездной — на высоте, уздой железной — Россию вздернул на дыбы!»

Не будем отрицать ни пушкинского гения, ни пушкинского ума. Но вот бросил же он свой знаменитый афоризм о пугачевском бунте: «Русский бунт, бессмысленный и беспощадный».

Как мог Пушкин сказать такую фразу?

Беспощадным было все — и крепостное право, и протесты против него, и подавление этих протестов: расправа с пугачевцами была никак не гуманнее пугачевских расправ — по тем временам беспощадно было все.

Но так ли уж бессмысленным был протест против крепостного права?

И так ли уж решительно никакого ни национального, ни нравственного смысла Пушкин в нем найти не мог? И это Пушкин, который воспевал «свободы тайный страж, карающий кинжал»? Почему он отказывал в праве на того же «стража свободы», но только в руках русского мужика, а не в руках бунтующего против государственности барина? Почему барский бунт декабристов, направленный против царя, был так близок пушкинскому сердцу, и почему мужицкий бунт Пугачева, направленный против цареубийц, оказался для Пушкина бессмысленным?

По совершенно той же причине, которая заставила людей конструировать теорию о бездне, перед которой стояла Московская Русь. Эту теорию — в не очень разных вариантах — повторяют все наши историки до советских включительно.

Вспомним, что получилось с ним в XVIII веке. В Москве не было конституции. Но в Москве была традиция, выкованная веками испытаний и поддерживаемая всей массой: и города, и страны. В самой Москве была часть этой массы, готовая поддержать свои интересы или дубьем, или ропотом, или тем жутким способом народного голосования, который так блестяще подметил Пушкин:
«народ безмолвствует».

Не мог же Толстой не понимать, что Каратаев — это бессмыслица, как не мог же Пушкин не понимать, что в пугачевском восстании что-что, а смысл все-таки был; смысл этот были вынуждены признать и Ключевский, и Тихомиров, и даже Катков. А вот для Пушкина это был просто «бессмысленный бунт».
«Бессмысленный и беспощадный» — и больше ничего.

А почему, собственно, беда?
Ответа на этот вопрос вы не найдете ни у Пушкина, ни у Толстого, ни у Соловьева, а это были первые люди своего слоя.
Что же говорить об его большинстве?

>>>

***
Пушкин ценил монархию такую, при которой есть место у кормушки крепостников его сословию
Рабство могло пасть только по манию царя и когда тому вздумается
И никакого там бунта и прочих хоррорных терок
Души прекрасные порывы
Души в душе, в душе, и в ванне и в бане = всегда и везде

Пушкин писал эпиграммы на императора Ал1 
Но на Николая 1 - ни одной