Остров сирен. Роман

 




                ОСТРОВ СИРЕН

           РОМАН


               

Предисловие.

   Моё первое произведение, и поэтому пожелание быть снисходительнее к нему. Роман "Остров сирен", изданный в 2005 году, - история любви на фоне археологических раскопок. Есть девушки, женщины, которые порой, как сирены, завлекают, заманивают и влюбляют в себя. А потом случается коллапс. Извлекают ли они сами уроки из этого? Вопрос к главной героине моего романа.
 
Произведенье первое моё -
Прошу его принять со снисхожденьем -
Там героиня в лабиринт-любовь
Попала неожиданным влеченьем
Среди раскопок острова сирен
И археологических находок,
Но собственные случаи потерь
Настигнуть ненароком, видно, могут.
Прекрасен мир, а мы порой плошаем,
Из заблужденья выход - осознать
Иллюзий склонность и, не соблазняясь,
Прообразом сирены не прельщать.


Все персонажи, учреждения и топонимы, упомянутые в этом произведении, являются вымышленными. Любое сходство с реальными людьми и организациями либо с подлинными событиями носит случайный характер и не входило в намерения автора.







                М. Пуховская, автор, 2005
 
   Прошлое, как перелистанная книга, закрывает свои главы, проходя перед мысленным взором ворохом воспоминаний, отрывками снов, надежд и желаний, сбывшихся и несбывшихся. Мой первый большой роман, страница за страницей, уходит в далекое прошлое, подобно растаявшему вдали поезду, который уносит далеко-далеко какую-то важную часть меня самой. Но я остаюсь здесь и сейчас, и жизнь обещает не менее затейливые сюжетные перипетии, в которые мало-помалу, строчка за строчкой вписывается моя судьба. 

                1
   Полезность топонимики. Когда мифы не лгут. Как готовится юная смена для археологии. Выбор поверенных.

   Знакомьтесь, это остров Дасос. Мой мир, моя частица света, мой краешек земли, ласково (а иногда и яростно) омываемый теплыми и обильными на соль волнами Эгейского моря. Кстати, когда растешь в мире, где тебя с детства окружают названия вроде Эгейское море, Дельфы, море Икара или Олимпийский Пантеон, не говоря уже о многочисленных мысах Аполлона и гротах нимф, миф и реальность, историческое и вымысел причудливо переплетаются и сливаются до такой степени ярко, что отделять одно от другого представляется  делом не столь уж важным.
   Ведь чем не правда, бессмертный поступок царя Эгея, бросившегося  со скалы в море, едва завидев черные паруса будто бы погибшего сына Тесея?  И не заслуживал ли этот шаг того, чтоб навеки подарить морю, принявшему последнюю боль отцовской любви, его имя? Однако события, предшествовавшие трагедии, меня, как свежеиспеченного историка и постдипломного археолога, не могут ввести в заблуждение.
    В частности, одолевавший разбойников и великанов единственный сын Эгея Тесей выигрывает очередное сражение с полубыком-получеловеком (миксантропическим, выражаясь научно, существом) людоедом Минотавром. Что ж, мистификация смело вторгается в историческую фабулу. Хотя почему бы не допустить существование некоего мутанта, предпочитающего питаться исключительно молоденькими человеческими особями в лице самых красивых афинских юношей и девушек. Тем более что за лабиринт, где обитало жуткое чудовище, вполне мог сойти раскопанный тысячелетия спустя дворец его отца царя Миноя. Изобретатель  Дедал, спланировавший данное чудо архитектуры, умудрился на незначительной площади так запутать полторы тысячи помещений, что дворец, действительно, при желании превращался в самую что ни есть ловушку.
   Но и в этой истории меня больше волнует человеческая линия, та вполне земная ниточка  отношений, связующая на какое-то счастливое время мужчину и женщину. Вот победитель Тесей сначала берет с собой влюбленную в него Ариадну, так самоотверженно помогавшую ему в деле уничтожения монстра (а ведь она помогала врагу), а затем бросает ее на острове по пути домой: просто поднимает паруса и уплывает, пока она спит. Правда, впоследствии он все же  тосковал по ней и, может, испытывал нечто похожее на муки совести, но вряд ли это могло утешить покинутую беглянку.   
   Никто не знает, как рождается миф, но он умирает, как только стараниями историков и археологов, этих верных служителей музы Клио, к коим я отношу, естественно, и себя, опровергается его самая уязвимая составляющая – выдумка. И, как имеет обыкновение предварять курс лекций следующей преамбулой мой любимый преподаватель, профессор и научный руководитель кириос Димитрий Телис, трудно представить, как много не досчиталось бы человечество, не поверь в свое время великий архитектор-любитель Генрих Шлиман  в реальность гомеровских Трои и тех же златообильных Микен. 
   На такой благодатной питательной почве, где прошлое и настоящее, не стесняясь друг друга, существуют в полном согласии, где в сказаниях бессмертные так легко влюбляются в смертных, от чего рождаются вполне исторические дети (тот же царь Миной – это ведь сын земной Европы и самого небожителя Зевса), где герои и те, кто ими повелевает, все же подвержены слабостям, совершают ошибки и даже серьезно грешат - вот в такой среде легко взращиваются детки, одержимые миром прошлого с его большими и малыми загадками, как, собственно, ваша покорная слуга и мой верный спутник детства Георгий.
   Местная молва давно нас сосватала и обручила, хотя никакой помолвки и обручения в помине не было. Просто если вы с детства играете в Тесея и Ариадну, в археологические экспедиции и черных археологов, на головы которых в финале падает кара небесных сил, история личных отношений складывается естественно и логично, а объединяющие моменты в пересчете на недомолвки и упреки все-таки превалируют. И тогда окружающие воспринимают вас как нечто целое и неразлучное. И особо не удивляются вашему обоюдному желанию и дальше после лицея – с разницей лишь в один год - учиться вместе. Естественно, на историко-археологическом. В университете Аристотеля, что в славных Салониках, городе сестры великого Александра Македонского (я же говорила, что аура прошлого проникает здесь в каждое мало-мальское предприятие).
   Так случилось, что мы и сами не поняли, когда собственно ребяческая привязанность и компанейские привычки перешли в нечто большее, до конца, однако, нами не осознанное и посему не столь однозначное в свете дальнейших перспектив строительства совместного будущего. Просто мы предоставили судьбе самой выбирать, что же дальше делать с нашей распрекрасной дружбой, и по-прежнему при случае продолжали восхищаться друг другом или мягко поддразнивать - смотря по обстоятельствам - ну, а главное, оставаться основными поверенными в своих делах.
   Вообще-то, в лице разных поверенных в моей жизни выступали, как ни странно, все больше мужчины – Георгий, мой папа-капитан и, конечно, по-своему, дорогой Димитрий Телис, уже упомянутый университетский Учитель. Хотя нельзя сказать, что я была обделена женским общением: и подруга у меня была и, конечно, любимая крестная кирия Марина, и бывшие одноклассницы, и мало кто еще из островитянок, которые здесь, как в большой деревне, знают друг друга хотя бы в лицо.
   Этим летом, оказавшимся столь щедрым на поворотные события в моей биографии, мне показалось, что у меня появился еще один поверенный. Особенный поверенный.
  Однако, я, как всегда, увлеклась смежными наслоениями, о которых речь впереди. Хотела пригласить вас на свой остров, но так о нем ничего и не рассказала. Спешу исправить свою оплошность.      
       
                2
   Рай есть. Дасос – Анти-Дасос. Искушение Одиссея. Характер игр в буколической местности.    
 
   Итак, добро пожаловать на наш остров Дасос, уголок мира, примечательный во всех отношениях. В туристических путеводителях его именуют не иначе как настоящим раем земным, но этим эмфатическим сравнением зазывалы вряд ли вводят в заблуждение доверчивых вояжеров. Может, есть места на многоликой планете и живописнее нашего острова, только мне хватает этой идиллии, и я предпочла бы провести свою жизнь именно здесь.
   Весь  в девственных лесах с аккуратным вкраплением виноградников и фруктовых рощ, с борта самолета он выглядит причудливой изумрудной ракушкой, случайно заброшенной в яркую синь безоглядного моря. По краям она затейливо обрамляется кружевной каймой разбивающихся в шуме прибоя волн, тысячелетиями целующих прибрежный песок. А вот и отколовшийся кусочек ракушки на южной его оконечности – крохотный островок Анти-Дасос. На прогулочном катере моего отца по спокойному морю туристам плыть до него не больше двух-трех минут.
   Скалистый, какой-то суровый и монументальный, младший собрат нашего острова не может похвастаться тихими, безмятежными бухточками, а главное, буйной древесной растительностью с упоительным журчанием чистых ручьев. Этими прохладными даже в зените летнего дня хвойными чащами и миртовыми перелесками. За что, собственно, с древности остров наш и именуется Дасос, что означает буквально Лес. Вот так и представляешь фракийцев-первооткрывателей, зачарованных лесом, вдруг возникающим средь владений Посейдона. И бесхитростно так и окрестивших свое новое географическое приобретение Дасос - Лес.
    Однако бросим еще взгляд на противоположный кусочек суши. Единственной примечательностью Анти-Дасос – опять не в пример целому сонму культурных объектов соседа – высится часовня Святой Параскевы. Нарядная, белая, как невеста, в погожий день она мягко отражается в ясных водах, а в темное время суток ее крест светит маячком праздно курсирующим яхтам и деловым рыбацким траулерам. Не могу не заметить, что наличие церкви, пусть даже на самом маленьком необитаемом острове - скорее правило, чем исключение. Греки – народ, глубоко верующий, и храмами Божиими, как драгоценными перлами, помечены бесчисленные островки страны.
   Но островок этот примечателен тем еще, что, если обогнуть его с севера на юг, можно обнаружить небольшой грот, спускающийся прямо к морской воде. Неприступный Анти-Дасос, уступая гордому нраву, делает здесь исключение. Географическое открытие каменного свода, наполовину освященного солнцем, с крошечной прогретой лагуной под ногами, как мы полагаем, по праву принадлежит нам с Георгием. Открытие вполне выдающееся, если принять во внимание, что заветное убежище совсем не просматривается с Дасос, и можно быть абсолютно спокойным на предмет чьих-то чрезмерно любопытных глаз. Если, конечно, в открытом море не снуют паруса и моторные лодки с шумно смеющейся публикой.
   Мы еще непременно побываем в нашем укромном гроте, а пока вновь вернемся на Дасос. Преданья старины глубокой не обошли стороной и этот филиал Эйкумены, тем более что, как вы сами понимаете, мифом так легко объяснить любую особенность мироустройства. Нашему острову мифология приписала прекрасных сирен. От непреодолимого соблазна послушать их пение спасения не было. И не прикажи привязать себя крепко-накрепко к мачте хитроумный Одиссей, проплывавший опасный остров, как знать, дождалась бы многотерпеливая Пенелопа своего вечного странника.               
   Во всяком случае, в наших детских с Георгием играх традиционный сюжет творчески переосмысливался и переиначивался. Сладкозвучным сиренам все ж удавалось завлечь Одиссея на остров, правда, обошлись они с ним вполне гуманно, не съели и не замучили страстью. Рай слишком хорош для злодеяний.
   Посему и Тесей в бесхитростной нашей интерпретации все-таки возвращался к своей Ариадне. Сосново-еловый лес вполне подходил на роль лабиринта. После всех перипетий совместного предприятия мы поднимали белые паруса, и счастливый Эгей (эту роль великодушно в своем снисхождении к нам, малолеткам, примерял Демис, сын кирии Марины) заключал в свои объятия сына и новообретенную дочь.
   Облазив по ходу игр в нежном возрасте весь остров вдоль и поперек, не откажу себе в удовольствии совершить небольшую прогулку по нему и сейчас.

                3
   Занимательный терренкур. Еще немного топонимики. Есть учителя от Бога. Панегирик меду.

   Из всех занятий физической культурой, честно говоря, я предпочитаю виды спорта, не требующие приложения определенных усилий воли. Дальняя прогулка гораздо приятнее продолжительного бега, беззаботное плавание – монотонной накачке мышц, а верховая езда роскошнее всякого там горного велосипеда со стекающим со спины потом в три ручья.
    Чем хорош еще Дасос, так это своими лесными дорожками и тропами, серпантином обвивающими остров по самую его вершину. Почти перпендикулярно их пересекают восходящие полосы движения. Будто кто-то невидимой рукой прочертил по сплошь зеленому массиву региональные параллели и меридианы.
   И если с минимальной фантазией подойти к составлению маршрута, вариантов обследования острова окажется бесконечное множество. Начать хотя бы с того, что по первому, самому нижнему, витку, прогуливаясь в весьма расслабленном темпе, можно обогнуть остров дней за пять. То есть вернуться в исходную точку, что, согласитесь, не может не вызвать маленькой радости кругосветки.
   Восхождение на местный Олимп – да-да, гора так и называется Олимп, ведь вершины с таким названием в Элладе встречаются не единожды,– таит в себе собственные прелести. Так как здесь, на высоте чуть более 1000 метров над уровнем моря, помимо захватывающих дух перспектив (в ясный день хорошо различим даже бескрайний материковый берег), приют и пищу для воображения путнику даст заброшенный монастырь.
   С лихолетья второй мировой войны, когда новомученица сестра Катерина, последняя  хранительница обители святой Марины, ушла в мир иной, основные здания и примыкающие к монастырю немногочисленные постройки все же, выдержав испытание временем, смогли неплохо сохраниться. Как археолог я спокойно могу это утверждать. И, хотя член правления нома - местного муниципалитета - и тезка небесной святой моя крестная (если вы еще не забыли) кирия Марина дав-но приглядывается к планам реконструкции поднебесного скита, приступить к ответственному мероприятию, час, по всей видимости, пока не настал.
   Как я успела заметить, обзор, что открывается с площадок старого монастыря, заслуживает нескольких часов подъема к Агия-Марине. Видны как на ладони все деревушки, рассыпанные по склонам Олимпа, высокогорные села в традиционном стиле, давно оставленные своими хозяевами, приморские городки и поселки.
   Можно, будто по карте, изучать план столицы острова, нашего  Севаступоли, что в переводе звучит как Почитаемый Город. Широкой подковой обнимает он гавань с весело пестреющими катерами. А вон набережная с капитанскими особнячками за красными черепичными крышами; там, ближе к ее концу, под раскидистой сенью старого бука чуть виднеется и наш дом. Вдоль линии пляжа тянутся гостиничные заведения, среди них можно разглядеть три отеля кирии Марины.
   Древний амфитеатр, расположившийся получашей на одном из холмов, сразу не различишь: над рядом ступеней вечными зрителями застыли тенистые клены и белые тополя. Под их кронами, сквозь которые летними вечерами проглядывают звезды, особо волнительно внимать античным страстям, разгорающимся ниже на алтаре сцены.   
   Следуя взглядом далее на юг, попадаешь прямой наводкой на Анти-Дасос с его полным отсутствием признаков человеческого бытия, если бы не упомянутая часовня. С высоты птичьего полета островок прорисовывается в деталях, незаметных с берега; ложбинки и овраги, чуть прикрытые елями, обозначаются четче и подробнее. Ни одного, пусть самого захудалого отеля, не приютил наш Анти-Дасос ввиду неподкупности облика и отсутствия (в том числе) пресной воды.
   Гораздо гостеприимнее наш предел с его населенными пунктами, названия которых не менее живописны, чем сами пейзажи. Не могу не перевести некоторые из них, ведь они могут немало поведать об острове. Например, о его флоре и фауне: Еловая деревня, Орешник, Нижняя и Верхняя Яблоня, Лестница Каменного Дуба и даже Платанчики. Здесь же Олени, Кукушка и Голубятни. Это все больше аскетические с виду давно оставленные селения-крепости, что выше к Агия-Марине маскируются по лесным лощинам. Возникли они в те стародавние времена, когда прибрежных поселенцев терзала насущная необходимость спасаться от окаянных пиратов.
  Мифическое прошлое, конечно, также не преминуло запечатлеть себя в Мысе Сирен и холме Мельпомены, нежноголосой музы, от которой сирены унаследовали свои выдающиеся вокальные данные. В этот холм как раз и вписался наш зеленый античный театр.    
   Характер рельефа и топографические объекты отразились в наименованиях горных хребтов Заячья спина, Копьецо или Пила, ферм и селений Соленый источник, Мускатная река, Старая Крепость. Пляжи акцентируют свои достоинства в названиях местечек Золотой Песок, что в часе ходьбы от нас, и – прямо на противоположном берегу острова - Мелкий Песок с Пьянящей Бухтой поблизости.
   Местный мартиролог славят городки Святой Димитрий и Панагия. В Панагию, можно сказать, южный пригород Севаступоли, мы с Георгием ездили в старшие классы лицея исключительно из-за учителя истории. Выдающегося, не побоюсь этого слова,  Леонидаса Тубиса, знавшего историю острова как свои пять пальцев и водившего нас на раскопки в археологическую деревню в окрестностях Старой Панагии.   
   Он один мог объяснить нам топонимические казусы, что проглядывают в названиях некоторых здешних деревушек, в частности Угощающая Обедом, Оказия или Хреновая. Посвятить в подробности стихийных бедствий и трагедий, которые не обошли стороной и эти благодатные края и увековеченные Пожарищами и Спаленной Деревней. Ну, а Медовая Деревня в особом представлении не нуждается. Кириос Тубис знает, что горным медом испокон веков промышляли ее обитатели, забравшиеся аж по самый уступ, выше которого процветала когда-то лишь монастырская пасека Агия-Марины.    
   Мед с острова Дасос требует небольшого отступления. Удовольствие, прямо сказать, не из дешевых, этот вполне вероятный кандидат на роль олимпийской  амброзии, стоит потраченных на него средств. Цветом темной сосновой смолы, благотворный продукт сей включает нектары и ароматы нагорных трав, составляющие вкупе уникальный букет, который не встретить нигде больше, кроме наших пенат. Потому, раз уж добрались вы до Медовой Деревни, последней высокой обжитой точки нашего острова, заслуженной наградой вам станет мед, которым немногочисленные из оставшихся в деревне аборигенов угощают, принося прямо с пасеки в сотах.
   Не сочтите за праздное любопытство и идею заглянуть в каменный домик бабушки Софии или Георгии, типичный и довольно примечательный образец традиционной архитектуры. Сложен он из тщательно пригнанных сухой кладкой валунов, не боящихся даже тряски земной. Строения эти с частыми подслеповатыми окнами крыты – какая уж тут черепица! - чешуйчато сложенным и придавленным собственной тяжестью тесаным сланцем из подножного материала, что в изобилии предоставляет окрестный ландшафт. Интерьер же запомнится строгим убранством, которое оживляют, пожалуй, лишь белые кружевные скатерти и рушники.
    Центром мира здесь служит выступающий троном внушительный очаг, единственное, как вы понимаете, благо цивилизации. Скорбные лики с икон внимательно изучают вошедших, а распятие, одиноким очертанием выделяющееся на однотонной стене, оберегает покой хозяев. Однако, соскучившись по соблазнительному разнообразию современного  мира с его летними фестивалями, музеями, тавернами и кофейнями, спустимся вниз в Севаступоли и заглянем для начала на нашу улицу, а затем в гости в наш с папой дом.      
   
                4
   Древо жизни. Капитаны Севаступоли. Незаменимая тетя Фани. Мой верный папа.   

   Кто не знает местную достопримечательность Севаступоли - бар кирии Лины, заслуживший даже отдельного упоминания в туристических справочниках? Вернее не столько само заведение, копию которого в более менее общих чертах встретите вы на любом побережье страны, а дерево, под которым оно так интересно приютилось. Мощной обильной кроной на несколько метров обхватил знаменитый платан значительную часть улицы, и под его гостеприимной тенью вполне безобидное времяпрепровождение за тесными столиками начинает исподволь для посетителей прирастать дополнительным смыслом.
    Ведь туда, к Всевышнему, устремлялось листвой и Древо жизни, наш утерянный пригласительный билет в бессмертие. Потому могучие деревья порой внушают нам, смертным, невольное уважение. Кстати, как утверждает кириос Тубис, своя сакральная роща была и у древних островитян. И кто знает, не этот ли старый платан, что дарит спасительную тень, необходимую для неспешной беседы, отпрыск священ-ных владений местных дриад.
  Платановая улица, получившая название, как вы сами понимаете, по нашему знакомцу, в самом начале пересекает центральную набережную Севаступоли, на которой браво выстроились капитанские дома. За пышными кронами каштанов и буков проглядывают обращенные к морю балкончики, словно капитанские мостики, обязательные для своих владельцев и здесь, на суше.   
   Если, отдохнув под платаном у кирии Лины, вы направитесь к набережной и пройдетесь по ней не спеша до самой южной ее оконечности, то без труда найдете увитый плющом дом капитана Никоса Агелопулоса со старым штурвалом на решетчатой калитке. Это и есть семейный особнячок, доставшийся моему папе от его деда, тоже Никоса Агелопулоса, капитана и известного заводилы по части праздников местного вина и рыболовецких состязаний.    
- Доброго здоровья, кирие Париси! – мимоходом приветствую я упитанного и седовласого нашего соседа, отставного капитана, уже занявшего диспозицию в кресле под виноградной лозой на предмет изучения курсирующей публики.
- Доброе, доброе, дочка, - охотно отзывается кириос капитан, не спеша попыхивая маленькой трубкой. – Дома отец? Пусть зайдет, давно мы с ним не говорили. Мне принесли тут редкий мускат, надо опробовать.
   Опробовать! Прекрасно ведь знает, что Никоса Агелопулоса в летнюю страду дома не застать: круизы вокруг Дасос и к прилежащим островам (попробуй их все сосчитать); рейсы на материк, да мало ли в горячий сезон найдется срочной и не-отложной работы. Но я обещаю:
- Скажу обязательно!
   Однако бывший капитан (как грустно, должно быть, осознавать себя чем-то уже отдельным от моря) переключился на резвых мотоциклистов, которые, невзирая на запретительные дорожные знаки, нарушили священный покой этого милого городского уголка в столь ранний по местным понятиям час.
   Ну, вот мы и пришли. Калитка легко поддается, и остается только пройти осененный ветвистым буком крошечный дворик, а затем подняться по трем ступенькам вверх. Семейное предание гласит, что дерево собственноручно посадил во дворе в честь рождения очередной, седьмой по счету, дочери бывший хозяин и некогда почетный житель Севаступоли, а именно, мой прадед капитан (о нем я уже сообщала), Царство ему небесное. С этим прибавлением в семействе Никос Старший решил поставить точку в деле производства на свет преемника, в руки которого, как атрибут монаршей власти, предполагалось передать корабельный штурвал.
   Мой отчий дом - цитадель ячейки общества, состоящей всего лишь из двух персон - меня и отца. Но папа по этому поводу всерьез не расстраивается, полагая, что недалек тот день и час, когда наш дом зазвенит голосами внуков. Он в душе ведь тоже считает, что мы с Георгием помолвлены.
   Так сложилось, что крепкие связи с многочисленной родней, которая расселилась все больше на материке, а то и вообще иммигрировала в Австралию, не заладились. Исключение, пожалуй, составляет тетя Фани, двоюродная сестра моего отца. Она ведь тоже островитянка, к тому же хозяйка бюро «Сваха от сирен». Как явствует из названия, предмет ее профессиональной деятельности лежит в сфере содействия заключению уз Гименея. Однако все усилия тети по обустройству личной жизни отца, как, впрочем, и своей собственной, потерпели крах. Особый акцент ею делался на кирии Марине, партии, с точки зрения тети, выгодной во всех отношениях. Наша довольно известная в городе соседка ведь тоже вдовствовала. Но Никос Агелопулос так и остался верен той единственной, с которой судьба отмерила ему слишком уж мало времени.
   Кстати, так и есть, тетя заходила сегодня утром - вот ее записка лежит на столе. Но я прочту ее позже - известно, о чем она там сообщает: чаще проветривать дом, не забывать подрезать кусты под окном и разобраться с продуктами в холодильнике. Нет, вообще-то я очень ей благодарна. Ведь в годы моей учебы в Салониках она своими визитами вносила определенное разнообразие в одинокий быт отца, наводя чистоту и порядок в доме или оживляя блюдом по собственному рецепту незамысловатую папину трапезу.         
   Проследовав из столовой в гостиную, которую чаще называют здесь салоном, мы надолго в ней пока не задержимся, а поднимемся сначала в детскую - такая номинация исторически закрепилась за моей комнатой. Нет, я все же вниму настойчивой рекомендации тети Фани и распахну окно. Чтобы в очередной раз не отказать себе в удовольствие посмотреть туда, за прорезь каштановых ветвей, где покоится под покровительством небес голова Олимпа.




                5
   Любимый вид на Агия-Марину. Хорошо быть Психеей. Ужель та самая Татьяна. Культурологическое нотабене. 

   Сегодня гора очерчена четко и зримо, солнце высвечивает монастырские стены Агия-Марины, ее старую звонницу и профиль церкви, утопленной прямо в скалистой стене. Встав пораньше, я спешу застать нередкую картину, когда пары воздуха, не успев до конца рассеяться, густо клубятся чуть ниже обители, придавая ей сходство с небесным бригом, замершим в утреннем штиле.
   Но вот в комнату ворвался ветерок, погоняемый местным Эолом, северо-восточным пассатом, благодаря которому жители Дасос частично освобождены от так и пышущего изнурительного летнего зноя. Воздушный поток загоняет разлетающиеся лепестки каштана, что-то затянувшего в этом году с цветением. Его ветви упрямо льнут к окну, несмотря на все усилия тети Фани по формированию кроны. Маленький стол у окна застилается белым цветом, оттеняя находящуюся там вещицу – камень необычного цвета и формы.
   Это подарок Георгия, найденный им лично где-то в прозрачном  мелководье. Точно укладываясь на ладони, камень почти идеально повторяет контуры сердца. Даже закрадывается сомнение в его сугубо природном происхождении. Темно-красную сглаженную и отшлифованную морем и временем поверхность пересекает, как стрелка Эроса, сероватая про-жилка. Внизу сбоку Георгий выцарапал: «Люблю. Психее».
   Миф, как всегда, расставил и здесь все точки над и касательно вечности нашей души. Амур, доигравшись, случайно и сам укололся своей стрелой. Зевс тогда подарил его Психее бессмертие. Значит, подлинно любим друг в друге мы именно душу-Психею. Ничего не скажешь, красивая сентенция.
   Странно, но когда я беру каменное сердце в руки, оно кажется теплым на ощупь. И даже чудится, будто в его глубине чуть заметно пульсирует точка. Сколько нам лет было, когда Георгий нашел его? Лет пятнадцать или шестнадцать, во всяком случае, женихом и невестой нас уже не дразнили. Внизу у основания чуть заметная выемка, словно зарубка на сердце, полученная его обладателем после некой душевной травмы. Я мягко глажу ложбинку, чтобы загладить неведомую вину. А в это время внизу настойчиво звонит телефон. Кто это может быть? Потороплюсь-ка я лучше в гостиную.
   Ну вот, так и есть, опоздала: на том конце провода бросили трубку. Тетя Фани запамятовала что-то указать в своих наставлениях? Или кирия Марина, как обычно, пеняя на вечную занятость, поспешила исправить оплошность и уделить мне немного времени?
   На самом деле, я жду не одного звонка. Из ответственной и весьма небезопасной командировки возвращается Георгий. Профессор Димитрий Телис со дня на день должен прилететь из Германии. Да не один, а с немецким коллегой из Кельна, специалистом по античности. Потом подруга (еще со времен совместных игр) Эви  договаривается с гостями с материка по поводу съемок раскопок в Старой Панагии. А еще должны позвонить из университета, согласовать детали работ в археологической деревне, уточнить мои полномочия. В этом сезоне кириос Телис попросил меня быть секретарем и личным помощником на проводимых раскопках, чему я, естественно, несказанно радуюсь.
   Во-первых, возможности провести лето не в прекрасном, но все же мегаполисе, дыша пылью архивов и впадая в полудрему в читальном зале библиотеки. Во-вторых, счастливому жребию, указавшему на мой родной остров как место изысканий. В-третьих, живой археологической работе с ее подспудным духом кладоискательства, тихими возгласами: «Эврика!» и щекочущей нервы близости к научному открытию. А еще беседам у ночного костра в лагере экспедиции, купанию в море под присмотром звезд, да мало каким еще прелестям, уготованным гурьбе единомышленников, что часами копают под палящим солнцем в призрачном усилии узнать хоть немного еще о прошлом.   
   В ожидании повторного звонка я невольно задерживаюсь в гостиной. Она небольшая, но вполне уютная. Обстановка не выделяется оригинальным набором: камин, балкон в сторону моря, за стеклянной галереей выход во внутренний дворик прямо в сад. На стенах редкие фотографии родственников, в основном капитана Никоса Старшего, в форменной фуражке с кокардой и залихватскими усами, что поднимаются кончиками почти до скул. Хитроватый прищур глаз и волевой поворот головы выдают человека если не выдающегося, то уж точно не ординарного. Пожалуй, папа от своего деда перенял не много внешнего сходства, да и характером больше он в свою мягкую, немногословную мать.
   А вот и моя мама. На фотографии мне улыбается молодая миловидная женщина с добрыми глазами. Прямой пробор разделяет волосы, касающиеся плеч. Волосы того драгоценного, по словам отца, цвета, который увидишь больше у русских. На их языке он и называется русый, что звучит почти как русский. Вот такую русалку и выиграл в лотерее жизни отец.
   Маму я помню смутно - только то, что смогла сохранить память ребенка до пяти лет. Запомнилась большая черная шаль, в которую мама укутывалась, чтобы бежать на пирс встречать отца. И еще, совсем уж расплывчато, как мы все вместе катались по морю, и ветер беспрестанно теребил ее волосы, красиво отбрасывая назад или вновь навевая их на лицо.
   Татьяну - так звали мою маму, и под ее именем плавает сейчас наш теплоход, - Никос Агелопулос привез из России, куда ездил гостить по приглашению родни, что имелась по линии другого деда. Плодом их скоропалительной страсти (Эрот здесь явно приложил свою руку, то бишь стрелу), собственно, и стала я. В ответ на это свежеиспеченный отец мог предложить своей избраннице самое большее, чем располагал в жизни – свою родину, манящий остров сирен. Жаль, что суженой его, никогда не отличавшейся хорошим здоровьем, не довелось долго наслаждаться этим щедрым даром.    
   О России (тогда еще под казенной аббревиатурой СССР) отец рассказывал мне как о стране пышных снегов, деревьев с молочной белизны стволами, нетленного, несмотря на атеистический режим, благолепия храмов. Стране, где красивая, как выражается папа, каждая первая девушка. Таким несколько идеализированным образом в силу сугубо заочного знакомства  Россия вошла в мое сознание.
   Это уже позже, изучая в университете российскую историю 20 века, многострадальную и героическую, я ужаснулась ее страшным подробностям. Разгулу террора, бросившего на плаху сотни тысяч жизней, парализовавшего всякую свободную мысль в стране. Рабовладельческому строю, загнавшему людей в концлагеря и возродившему крепостное право в де-ревне. Беспощадности режима, ни в грош не ставившего отдельную человеческую жизнь. Словно гуманистические идеалы великой русской литературы, музыки, живописи предыдущей эпохи, снискавшие  признание во всем мире, жили сами по себе, а логика развития событий существовала сама по себе.
   Чтобы не потерять духовной связи со страной, которой обязана я второй половиной своего происхождения, студенткой я начала по вечерам изучать русский язык. Какие-то слова и обрывки фраз всплывали в памяти из той ранней билингвистической поры, когда мама и папа учили меня говорить сразу на двух языках. Теперь одновременно с подступом к лексическому и грамматическому богатству великого и могучего русского языка я, насколько представлялось возможным, осваивала и русскую классику. Поблескивающие надписями фолианты, что покоятся нынче в гостиной, собраны мною за несколько лет в небольшую библиотеку.
   Перебирая книги, я иногда задумываюсь, почему же в 20 веке русская литература не поднялась до тех высот, которых сумели достичь предшественники веком ранее. Впрочем, то же с другими культурами. К примеру, глубины и в равной степени совершенства, что в музыке Баха, Моцарта и Бетховена, никто из их соотечественников затем не достиг.
   Древние греки взлелеяли идеал красоты, превзойти, претворить лучше который не удалось никому из многочисленных подражателей. Гармония оказалась столь безупречной, что завоеватели римляне, будучи оккупантами, полностью капитулировали, по справедливому замечанию Горация, перед искусством побежденной страны:

                Греция, пленницей став,
                Победителей диких пленила…

   А некоторые особо ревностные поклонники греческой культуры из среды римских императоров и государственных мужей присваивали даже официальный титул филэллинов к своим высочайшим именам.
   Но вернемся к гениям. Если продолжить экстраполировать и дальше, то, исходя из постулата, выведенного бесподобным Пушкиным, согласно которому гений и злодейство - две вещи несовместные, не совсем понятно, почему же  творения классиков не становятся той вакциной от злодеяний, что свершаются на их родине спустя энный период времени. От мракобесия, геноцида, тирании, да и просто дезориентации в элементарных понятиях добропорядочности и сердечности? Тем залогом, как говорит профессор Телис, культурного иммунитета нации, делающего невозможным ее отступление в цивилизационный тупик.
   Но я опять отвлеклась. Спешу возобновить нить нашего повествования.
            
                6
   Новая страсть отца. Земное и небесное попечительство. Возраст красоты для пребывания в рае. Кирия Марина собственной персоной.      
   
   Нельзя сказать, что выбор спутницы жизни вызвал неподдельный энтузиазм со стороны  отцовской родни. Но скоротечная болезнь невестки Татьяны и ужасный, как катастрофа, ее уход заставил родственников несколько пересмотреть принципиальную линию по отношению к прецеденту смешанного брака в роду. Хотя вряд ли это могло утешить вдовца с четырехлетней дочуркой на руках. Никос Агелопулос отдался всецело другой своей страсти - морю, став верным его слугой на борту собственного судна, переименованного теперь в честь безвременно ушедшей возлюбленной.    
   Как можно относиться к тому, что Никос Младший не привел в свой дом новую жену, которая стала бы мне мачехой, какой бы она не была – доброй или не очень? Я отношусь вполне удовлетворительно. Нет, конечно, глядя на обласканных материнской заботой сверстниц, я испытывала нечто похожее на ностальгию по полной семье, по доверительному общению мамы и дочки. Но, как бы хорошо понимая это, люди, что вошли в мою жизнь, дарили мне столько любви и участия, что это с лихвой окупало тот вакуум отношений, который образовался с маминым небытием.
   Кроме того, мне всегда казалось, что мама незримо все же присутствует и подсказывает мне, во всяком случае, в трудные минуты, коих у меня было, собственно, не так уж много. Или, может, это ангел-хранитель корректирует мои помыслы и дела?  Как бы то ни было, опекающую руку, что верховодит отдельными моими побуждениями и поступками, в какие-то мгновенья, наверное, я осязала. И само собой разумелось, что никому из обывателей не приходило в голову называть меня сиротой или кем-то в этом роде.
   Изучая мамино лицо, увековеченное мгновенным затвором фотоаппарата, я силюсь представить, какой она могла быть спустя почти 20 лет. И насколько я сейчас похожа на нее в те годы расцвета женской красоты, которые, по мнению кирии Марины, станут нашим реальным возрастом в жизни вечной. Я перевожу взгляд на зеркало. Своей внешностью я вполне довольна. Не сравниться с Эви, конечно, но Господь не обделил меня. Волосы цвета темного шоколада, слегка дотрагивающиеся до плеч, голубые глаза, а под ними полупрозрачная россыпь золотистых веснушек. Глаза и веснушки, конечно, на память от мамы. Темные волосы и чуть выступающий прямой нос  - наследственные черты противоположной стороны, которые делают мой антропологический тип не столь отличным средь островитян.
- Ирина, ты дома? – слышу я через открытую балконную дверь голос кирии Марины, нашей соседки, моей крестной и просто замечательной женщины, что по душевной своей сущности и стала тем человеком, который хотел внести в мою жизнь больше тепла и внимания.               
   Я спешу впустить кирию Марину, которая по-девичьи проворно вбегает по ступенькам в дом, целуясь на ходу, и смешно плюхается на канапе в гостиной, обмахивая лицо первой подвернувшейся под рукой газетой. Белый брючный костюм из легкой муслиновой ткани не портит ее полной фигуры. Тонкие золотые нити с подвешенным меж ними крестиком, чуть переливаются в сердцевидном вырезе блузы, перемигиваясь с миниатюрными сережками в форме капелек. Как всегда, безупречно выглядит, предприимчива и неутомима, моя дорогая крестная и наставница. Выразительные глаза-маслины, прекрасно очерченная линия губ, элегантная стрижка чуть задетых сединой волос слагают облик, в котором теплая женственность подкупает больше, чем броская внешность красавиц.
- Ирина, детка, принеси мне воды, - просит кирия Марина и бросает мне вслед уже деловое, - знаешь, что сегодня на заседании в номархии? Наш фестиваль «Вечера Мельпомены».               
   Это она напоминает об основном предмете забот в преддверии лета, одолевающем ее каждый год. Для куратора по вопросам культуры в муниципалитете надвигающееся мероприятие – волнительная пора, которой она отдается вся без остатка. Не дожидаясь на месте стакана с минеральной водой, она уже поспешает через стеклянную галерею в задний садик, где подносит к лицу благоухающие ветви магнолии, одновременно отщипывая поникшие цветочные головки.
   При всех своих очевидных достоинствах кирия Марина так и не разменяла вдовство на более подобающее ее статусу и популярности повторное замужество. Лакомый кусочек для профессиональных аппетитов тети Фани, моя крестная не изыскала в плотном графике своей жизни промежуток для покладистой, домовитой Гестии, пестующей семейный уклад.
   Иногда, пытаясь представить, могли ли Никос Агелопулос и кирия Марина составить супружескую пару, я вынуждена признать самой себе, что для столь разных по общественному темпераменту и стилю жизни натур притереться друг к другу стало б делом не столь уж простым, если вообще возможным. Да и к наполовину холостяцкой жизни легко привыкнуть. Их благодушное добрососедское общение было словно скреплено негласным договором, исходящим из прерогативы полезности и благоприятности для дочери, кровной и крестной, то есть меня.
   Хотя, спешу заметить, крестной дочерью кирии Марины я стала исключительно на добровольных началах, опять же по отзывчивости сердца нашей соседки после известной трагедии, постигшей молодую семью. Таким образом, получалось, что с тетей Фани я была дважды крестная дочь. Это не могло дополнительно не льстить детскому самолюбию и приносить столь нужное удовлетворение, несмотря на несколько формальный подход последней к делу духовного попечительства.

                7   
   Беседа под пончики кирии Марины. К нам едет Андреас Орестидис. Согласование некоторых деталей. Царь Эгей уже здесь.
 
- Знаешь, кто приедет в этом году на фестиваль? Ни за что не догадаешься, - интригует меня моя крестная.
   Мы уже потягиваем кофе в саду вприкуску с воздушными пончиками, что кирия Марина успевает утром до всех дел сотворить у себя на кухне - чтобы захватить с собой для последующего угощения многочисленных визави. Они благоухают корицей и медом, и, несмотря на то, что госпожа Марина Сотиру щедро делится со всеми заинтересованными лицами рецептом их приготовления, повторить ее кулинарный шедевр никому не удается, в том числе мне.    
   Хозяйственно подкладывая под салфетку пару пончиков, предназначенных, по всей видимости, уже для Никоса Агелопулоса, кирия Марина заговорщицки смотрит на меня в предвкушении того впечатления, которое предполагает произвести именем приглашенной звезды в этом году.   
- Андреас Орестидис, - не без ноток торжества в интонации наконец возвещает она, удовлетворенно откидываясь при этом на спинку стула.
   Андреас Орестидис! Наш самый прославленный островитянин, золотой тенор мирового оперного Олимпа. Я чуть не давлюсь глотком кофе, что неосмотрительно отпила пару секунд назад.
- Андреас Орестидис, - полувопросительным эхом вторю я то ли в восхищении организаторскими и дипломатическими способностями кирии Марины, без которых сие событие вряд ли могло даже предполагаться, то ли  самим предстоящим приездом мировой знаменитости на свою малую родину.
- Он самый, - как бы снимая любое сомнение в пользу обратного, заключает крестная, подперев подбородок сцеп-лением рук, уже упирающимися локтями в стол.
   Бывший земляк наш Андреас Орестидис давно не живет на Дасос, да и в Греции тоже. Гражданин мира, чей гастрольный график расписан по дням годов эдак на пять вперед, все-таки выкроил в нем лазейку для концерта на фестивале, коему покровительствует сама  Мельпомена Дасская, мама наших сладкозвучных сирен.
   Искорки ликования в глазах крестной вполне объяснимы. «Вечера Мельпомены» - фиеста, из года в год крепнущая своими традициями и, в то же время, не чурающаяся инноваций. Она, по сути, представляет собой явление в культурной жизни острова, которое, наряду с природными прелестями, манит на Дасос массу туристов в курортный сезон. С вытекающими отсюда преимуществами и выгодами для островитян, успевающих соскучиться за дождливую зиму по наплыву шумной разноязыкой толпы гостей.
  Пока крестная оперативно решает по мобильному телефону какую-то  проблему, возникшую на другом конце трубки, я мысленно прокручиваю фестивальные кадры прошлых лет. Каждый раз не ведущая устали Марина Сотиру при составлении программы преследует цель привнести в проект что-то новое и особо запоминающееся. Но и привычный набор празднества сам по себе скучать не дает. Здесь и представления античной драмы в амфитеатре, и фольклорные ансамбли, воскрешающие танцевальные и певческие традиции острова, и десант артистов с материка, и пиры Мельпомены, или, попросту, угощение гостей знаменитым вином Дасос под аккомпанемент местных фирменных блюд. А еще танцы до утра вокруг большого костра, что разводят в Золотом Песке в дни открытия и закрытия «Вечеров Мельпомены». И салют, расцвечивающий сгущающееся в сумерках небо радужным ореолом.   
- Хорошо? – возвращает меня в реальность кирия Марина. Уразумев, что я прослушала предыдущую реплику, по поводу которой, собственно, и ожидается получение моего согласия, она не в настойчивой форме повторяет просьбу. – Ирина, дочка, мы запишем тебя и Георгия в Орфея и Эвридику, у вас же есть сценарий по прошлым представлениям.
   Крестная, прикладывающая немало усилий, чтобы заманить на праздник оперную диву или другого знаменитого служителя муз, все же придерживается четкого мнения, что без участия местных талантов праздник не может процветать. Посему в предфестивальную суматоху вовлекается немалое количество островитян, записывающих в самодеятельные артисты себя и своих чад. Без последних немыслимы, несмотря на поздний вечерний час, многие пункты из праздничного обета нашей Мельпомене.   
   Неожиданное предложение рождает во мне смешанные эмоции. С одной стороны, радость, ассоциирующаяся по прошлым, лицейским годам с разными моментами подготовки к представлению, непреодолимое, до дрожи в руках волнение перед выходом на античную сцену, освещенную лишь звездами да огнями  рамп. И триумф с завершением спектакля, охватывающий всех его участников, под бурный всплеск аплодисментов и подбадривающие возгласы зрителей.   
   Но, с другой стороны, ответственность, возлагаемая на меня в связи с предстоящими раскопками, не оставляет мне много инициативы, времени и сил   для других видов деятельности. Словно читая в моей душе некоторое мятущееся противостояние желаний, крестная ласково хлопает меня по руке.
- Знаешь, я не сомневаюсь, Георгий не откажется сыграть Орфея. Он ведь должен ни сегодня завтра приехать? – и, не дожидаясь утвердительного ответа, решает, что на этом убеждение можно заканчивать. -  А за другими действующими лицами дело не станет. Ставрос Загорьянос хочет собрать всех бывших участников, у вас уже получается труппа ветеранов.
   Последнее обстоятельство несколько веселит ее, ведь речь идет о вчерашних одноклассниках, объединенных в свое время энтузиазмом молодого учителя древнегреческого упомянутого Ставроса Загорьяноса для исполнения мистерии, посвященной последним дням Орфея, сценарий к которой написан им самолично для «Вечеров Мельпомены».
    Что касается Георгия, то Орфей в его исполнении, без преувеличения, прекрасен. Кроме того, кирия Марина сыграла определенную положительную роль, когда в Салониках шло согласование кандидатуры вчерашнего выпускника университета при решении вопроса об отправке его в составе журналистской группы в Ирак. Так что сомневаться  в готовности Георгия по прибытии на остров вновь окунуться в античные страсти не приходится.
   Крестная мимолетом бросает взгляд на часы, видимо, решив про себя, что дело почти сделано и можно бежать дал-ше. Однако я все же возвращаюсь к вопросу по поводу приезда моего друга.   
- Да, крестная. Кто-то звонил сейчас, может, Георгий. – Но по всему видно, что  собеседница моя хотела бы - пусть и в угоду чистой формальности – заручиться  поддержкой по другому вопросу. –  Участвовать я очень хочу, очень. Просто, как бы не подвести никого. Скоро раскопки. Кроме того, надо будет бывать в Салониках по делам.
- Не подведешь, - свято верит в мою обязательность кирия Марина, уже выпархивая из-за стола и не забывая захватить при этом чашки на кухню. – Ты никуда не выходишь? Не проводишь меня? Да, Ирина, вечером жду тебя у себя, - как бы ненароком присовокупляет она, мимоходом оглядывая себя ревниво в зеркале. - Приехал Демис, он будет рад повидаться с тобой.
   Ну вот, как всегда. Самое важное приберегла на потом. Демис, ее сын, на острове! Наш царь Эгей по детским счастливым играм, а ныне пилот  эскадрильи, поднимающий в небо боевые вертолеты. Нет, решительно, время начинает сжиматься.

                8
   Главный секрет женщины. Ароматическая картина дня. По законам сиесты. Кто-то задерживается на Анти-Дасос.

   Едва поспевая за кирией Мариной (несмотря на свое преимущество в возрасте и полноту моей спутницы, которая делает ее как будто даже легче, подобно воздушному шарику), я - сумку в руки - на ходу спешу притворить калитку со штурвалом. И чуть ли не вприпрыжку - благо, дорога спускается незаметно вниз, - иду вместе с крестной по направлению к ратушной площади, что в минутах семи ходьбы отсюда. Я решаю, что пора кое-что обсудить с Эви, моей давней подругой, и заодно навестить одно юное прелестное создание, а именно ее четырехлетнюю дочку Элени. Это по пути, если, конечно, Эви уже не в студии.
    Наш ближайший сосед отставной капитан кириос Парисис тихонько прикорнул в тени винограда, сморенный пригревающим полуденным солнцем. Даже трубку не успел выпустить из рук. Кирия Париси тем временем сметает лепестки каштана с крыльца, что-то ворча себе под нос. За палисадником с цветущей смоковницей виднеется только ее голубой сарафан в мелкий горошек и жгуче-черная копна волос.   
   Крестная, то и дело отвечающая по пути в мэрию на приветствия, делится со мной фестивальными задумками, упоминая при этом множество знакомых и незнакомых имен, свидетельствующих о том, что Дасос воистину щедр на таланты в самых разных видах искусства. Самодеятельность может достигать  уровня настоящего мастерства, в этом я с ней солидарна. Поглядывая сбоку на кирию Марину, я невольно любуюсь ее воодушевленным видом. При этом вновь и вновь задаюсь вопросом, как это женщины умудряются всегда и всюду успевать.
   Ведь на ее плечах и собственное дело: три отеля, что рядом с Золотым Песком, магазин в одном из центральных кварталов Севаступоли и винодельня на Мускатной Реке. Хорошо, что сейчас там живет родственник кирии Марины с семьей. Интересно, кто продолжит семейное предприятие, то же хлопотливое гостиничное хозяйство, ведь Демис посвятил себя военной карьере. Вся надежда на внуков, если уж так рассудить. А то, что кирия Марина станет веселой, заводной бабушкой, даже и представлять не надо.
   Вообще-то было бы ошибочным полагать, что моя крестная пускает в ход сугубо женское обаяние, когда нужно настоять на конкретном решении или привести в действие те или иные исполнительные механизмы. Если того требует ситуация, стиль ее делового общения может принять нелицеприятный, а подчас и самый жесткий характер, хотя стоит заметить, что прибегает она к нему все же в редких случаях, когда обстоятельства, что называется, загоняют в угол.          
   К тому же отрада наступившего лета мало располагает к словесным баталиям на почве непреодолимого антагонизма. Косвенно подтверждая этот тезис, казалось, день сегодня и в самом деле выдался для самого благодушного мироощущения.
   Яркая синь моря даже режет глаза. Солнце пропитывает воздух характерными смолистыми ароматами острова, к которым позже добавится послеполуденное цветочное благоухание, замешанное на вечернем морском бризе. Ближе к сумеркам в эту палитру вольются запахи печеной на гриле кукурузы, фруктовых лавок, ванильная отдушка кондитерской кирии Стеллы, что расположена на центральной набережной, если свернуть налево с Платановой улицы.            
   Ранние отдыхающие, успевшие, в отличие от не спешащих с этим делом островитян, принять морские и солнечные ванны, уже усаживаются за пустующие столики таверн и ресторанов на открытых верандах. Несмотря на приближающуюся сиесту, что по неписаному закону погружает местное население в неприкосновенный тихий час.
    Несколько минут дневного забытья, пусть даже на рабочем месте за опущенными жалюзи на припасенной для такого случая раскладушке, обеспечивают жителей необходимым зарядом для последующего испытания бдением. Ведь фаза жизненной активности падет на значительно более поздний период, достигнув апогея в часы далеко за полночь и пойдя на убыль, когда небо ознаменуется уже предрассветными проблесками. Таковы жизненные ритмы на нашем острове, под которые волей-неволей подстраиваются биологические часы каждого индивидуума.         
   Мы живо прощаемся до вечера с кирией Мариной, и я не могу устоять от соблазна пройтись вдоль моря, направляясь в сторону квартала, где обитает Эви. Мне приятен ребячий визг, этот хор восторга, который море всегда вызывает у детей. Я даже замедляю шаг, чтобы приобщиться к столь бесхитростной радости бытия.
   Анти-Дасос сегодня особенно зримо выделяется  горделивым силуэтом на фоне высокого чистого неба и сине-зеленой, почти акварельной поверхности моря. Божий мир во всем своем великолепии в распоряжение всех пользующихся своей очередью пребывания на празднике жизни. Однако что-то в живописной картине дня отвлекает мое внимание. Пожалуй, яхта, которой удалось причалить к одному из скалистых выступов Анти-Дасос, намного ниже тропинки, что вьется к часовне Святой Параскевы.
    Я видела эту яхту в том месте вчера, и день назад. Обычно редкие гости не задерживаются на неприветливом островке больше суток. Прозрачный воздух резко обозначает даже отдаленные предметы. Можно легко различить, как  ее пассажиры в каком-то подводном снаряжении погружаются под воду. Интересно, что же они там ищут и много ли их? И как они сумели пристать к  утесу, много дальше места обычной швартовки суден, изредка навещающих отшельнический остров? Но я опять забыла о времени, а застать Эви дома в такой час – редкая удача. Нет, стоит поторопиться.       

                9
   Колоритное такси. Нереида, сирена, гетера - в одном лице. Натурщицы для богинь. Живая батарейка или культ маленькой личности.

   Можно сказать, мне улыбнулась удача: меня догоняет цокот копыт под залихватское понукание возницы, который возвышается на широком облучке. Спешу воспользоваться самым экзотическим средством передвижения в Севаступоли и, к тому же, единственным видом транспорта, допущенного к извозу на центральной набережной. Я почти на ходу заскакиваю в коляску и откидываюсь на сложенный гармошкой верх экипажа.
   Гнедая лошадка с красиво лоснящейся на солнце спиной, ритмично помахивая хвостом, бойко везет экипаж, несмотря на припекающего Гелиоса, объехавшего уже на своей колеснице добрую половину неба. Пожилой кучер в бурой жилетке, из-под которой выглядывает кокетливо повязанный красный платочек, не скрывает своего удовлетворения клиентом, заполученным в час явно не повышенного спроса на его услуги. Оглядываясь на меня, он припускает сильнее и без того добросовестно скачущее животное.
   Так что минут через пять дом, сплошь опоясанный террасой, в котором Эви со своим нынешним другом снимает квартиру, виднеется среди таких же трехэтажных мезонетов в элитном квартале, что вырос в северном предместье Севаступоли. Я нащупываю в кармане предусмотрительно захваченного мышонка Джерри для моего закадычного дружка,  маленькой Элени.      
   Эви с террасы замечает меня и машет рукой, приглашая войти. Она как раз поливала там щедро осыпанный изящно поникающими лимонными цветками комнатный клен абутилон, переставленный с приходом теплых дней на  свежий воздух. Через минуту мы уже с ней на балконе обмениваемся любезностями по поводу внешнего вида каждой. Эви недавно вымыла волосы, и они влажно поблескивают, еще приглаженные водой. Хочется думать, что нимфа морей выглядела именно так. Правда, придется сделать скидку на облачение современной нереиды, состоящего из привычных легких джинсов и соблазнительного кроя топов, которые Эви, наверное, не успевает коллекционировать. 
   Сказать, что Эви хороша – это значит ничего не сказать. Она чудо как хороша, в это лицо и стан вложена изрядная доля вдохновения Создателя. Черты лица притягательны и чувственны, зеленые глаза кажутся бездонными, а мягкая линия пухлых губ по-детски трогательна. Темно-ореховые волосы с вплетенными в них золотистыми прядками легкомысленно растекаются мелкими кольцами по плечам и спине. И даже не сразу заметные  неправильности лица словно вносят в него интересную изюминку, придавая неповторимость.    
    Внешняя красота женщины синкретична, что-то такое объяснял мне Георгий. Гармонию может вспугнуть досадное отступление в виде солдатской походки, сутулых плеч или несколько гнусавого тембра голоса. С другой стороны, женщина с заурядным лицом, но прекрасной фигурой все равно красавица. Впрочем, все эти исключения из правил не относятся к нашей Эви. Стройная и грациозная, чуть выше среднего роста, она принадлежит к той категории харит, на которых будут оглядываться и в 30, и в 50 лет. Кроме того, ее проникновенный голос с едва уловимыми хрипловатыми нотками (не таким ли пользовались сирены?), вкупе, конечно, с внешними данными, стал своеобразным пропуском в мир телевидения, а затем органической частью имиджа Эви Кутуману, начинающей телеведущей.
   Конечно, ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов фактор успеха у представителей противоположного пола, которым она в полном объеме здравого смысла воспользовалась, чтобы обосноваться на местном канале. К повышенному вниманию привыкнуть легко, а вот обратить это внимание во благо – личное и общественное (последнее Эви не приме-нит подчеркнуть)  – составляет предприятие тонкое и умелое.       
   Да, наша королева Дасос умеет извлекать преимущества, наложенные на нее природой. Это касается, прежде всего, ее тактики и стратегии в отношениях с сильным полом. Моя однокашница по лицею не спешит останавливать свой выбор на суженом, единственном и неповторимом. В мире много мужчин, которые на какой-то период твоей биографии могут стать и нежным любовником, и верным помощником в твоих начинаниях.
   Как не в столь отдаленном прошлом герой молодежных вечеринок, диджей Дионис, сущий Аполлон и предмет девичьих грез, роман с которым ознаменовался появлением Елены Прекрасной, очаровательной дочки Эви. Или, как в данный момент, скромный и добрый Лакис Краунакис, которому я искренне симпатизирую. Оператор с канала «Остров» и нынешний гражданский супруг Эви в свое время познакомил ее с нужными людьми с телевидения.    
   Кто-то может решить, что современная гетера, предпочитающая независимый образ жизни, мало чем отличается от своей античной коллеги, роль которой, по сути, сведена к варианту японской гейши. Ее представляют этакой содержанкой богатого папочки, развлекающей своего покровителя песнопением под аккомпанемент игры на арфе или искусной беседой на время симпозиума (заметьте, симпозиум в других языках развил значение, отличное от оригинала; на самом деле, это ведь банальная пирушка, или, дословно, совместная попойка).
   Нет, думаю, те гетеры были натуры художественные и артистичные, свободные и самостоятельные. Представительнице этого цеха обязаны мы появлением божественного изваяния Праксителя, той самой Афродиты. Великий скульптор остановил свой выбор на прекрасной Фрине в качестве модели для своей богини. Гетере это стоило судебного разбирательства. Но беспристрастным афинским судьям Фемида все же раскрыла глаза. Правда, для пущей убедительности с натуры были сорваны все одежды. В общем, высокому собранию ничего не оставалось, как отдать должное земной красоте подсудимой, покусившейся на лавры Пенорожденной. И оправдать девушку.         
   Проводя тонкие культурологические параллели, можно заключить, что Эви знает толк в искусстве жизни и, в частности, конкубината, и не изменяет себе. Да и разве можно судить ее строго, например, за недолгий и непрочный союз с Дионисом, если в результате на свет появилось такое чудо, как Элени. Вот она, кстати, громко окликая меня из комнаты, с разбега врывается на балкон, но силы инерции проносят ее мимо нас метра на два вперед. Ей приходится тормозить и на ходу совершать маневр для разворота в противоположную сторону. Тут уж равновесие оставляет ее, и Элени бухается на ровном месте к вящему неудовольствию матери. Однако боль мгновенно улетучивается, и девочка, зажимая в кулачке подаренного мышонка, приступает к опросу:
- И-и-на, знаешь, какой мой любимый мультфильм?       
- Наверное, «Том и Джерри», - не давая себе много времени для раздумья, высказываю предположение я.
   Элени пару секунд смакует мой ответ, решая, видимо, принять его или нет. Но смирно стоять при этом вовсе не обязательно, и она пулькой устремляется обратно в комнату, крича уже оттуда название какого-то  мультика. Курсировать туда сюда становится делом по-настоящему занимательным, однако мама просит ее прекратить носиться, иначе новая шишка не заставит себя долго ждать. Элени не была бы Элени, если тут же подчинилась. Чтоб, не теряя лица, выполнить мамин приказ, она снова подлетает ко мне и обращается со знакомой просьбой:
- И-и-н, пожалуйста, вынь из меня батарейку. А то я не остановлюсь.
   Темные кудряшки забавно выбились из коротких хвостиков на голове. Я заглядываю в ее сияющее личико. Ресницы черными лучиками разлетаются от круглых глазенок. А щечки поблескивают ярким румянцем, происхождение которого на-половину обязано диатезу, очень на то похоже.
    Рукой я осторожно пролезаю ей под цветастый сарафанчик к месту условной батарейки между лопатками. При этом ее разбирает неудержимый смех от щекотки. После незначительных усилий по утихомириванию ребенка вынимаю, наконец, незримую батарейку, и Элени выпускает пар. Но, как оказалось,  ненадолго: она быстро находит новое занятие - виснуть у меня на руке. И тут же попадает в ловушку: в мои объятия. Как сладко прижимать к себе это эфемерное создание! Когда я смогу вот так же держать в руках своего ребенка? Пусть риторический, но рано или поздно возникающий для каждой женщины вопрос. Нет, не берусь загадывать.      
   Помнится, Платон призывал обзаводиться семьей не раньше тридцати. По местным меркам Элени являет собой определенное исключение. Дети рождаются здесь все больше в поздних браках, когда мамам и папам как раз далеко за тридцать. Соответственно бабушкам и дедушкам приходится набраться терпения, чтобы дождаться долгожданных внуков. От чего ценность всего этого шаловливого детского племени возрастает на целый порядок. Да, приходится признать, что к баловству малышни иные прикладывают немалые душевные силы. А вот в деревне к проявлениям неумеренной нежности до сих пор относятся с известной степенью порицания.
   Естественно, культ детей не обошел стороной и Элени. Представляю, что сейчас начнется. Мы едем втроем на бирюзовой Рено Лагуне, которую ведет Эви. Наш путь лежит в сторону Старой Панагии, к месту будущих раскопок, но по дороге нужно завезти Элени к одной из ее бабушек. А именно маме Диониса кирии Нане.
   Вот и она, легка на помине, уже вышла встречать своего ненаглядного птенчика. У белого одноэтажного дома с черешневым деревом в палисаднике высматривает гостью моложавая загорелая женщина в шортах и легкой тунике. Кирия Нана видит во внучке свою безоговорочную копию. Данное обстоятельство реабилитирует в ее глазах бывшую невестку и заставляет примириться с образом жизни последней.
    Женщины, улыбаясь, темпераментно обмениваются каки-ми-то репликами. В это время Элени, захватившая целую серию игрушек, спешит представить их бабушке, но кирия Нана для начала осыпает ее поцелуями и чуть ли не душит в своих объятиях. Весело помахав нам обеим, бабушка и внучка отправляются в прохладу дома, что застыл в ближайшей окрестности Севаступоли в ряду таких же строений, протянувшихся на возвышении вдоль шоссе всего в каких-то пятидесяти-шестидесяти метров от моря.
- Ну, все! К археологам! – облегченно выдыхает Эви, смачно захлопывая дверцу машины. Сиеста своим незаметным крылом уже прикрыла значительную часть острова, а мы с Эви на полном ходу мчим в район Панагии - благословенна будь, Царица Небесная!         
   
                10
   Эви сыплет именами. В кольце планов и видов на будущее. Истинно женская невозмутимость.

- Постой, постой, Эви, не так быстро! Кто такой Стелиос Пергамос? И Харис Пупис? Ты меня совсем запутала, - пытаюсь вклиниться  я в поток имен все больше мужеского пола, которым моя попутчица разразилась, после того как машина набрала ход.
- Ну, Стелиос Пергамос – режиссер их, самый главный, понимаешь, - обстоятельно начинает докладывать Эви. - Смотришь по каналу «Эллас» программу «Телепарнас»? Так вот, это его детище, - со значительными интонациями в голосе заключает она, поглядывая на меня, словно стараясь угадать впечатление, которое должен произвести на меня этот бренд.
   Что-то такое я видела и потому неуверенно киваю головой. Наш разговор сопровождают животворные волны сиртаки, льющиеся из включенной магнитолы. Одной рукой держа руль, Эви в такт музыке отбивает по нему ритм тонкими пальцами в изящных колечках с камушками, точно под цвет ее глаз. Другую руку она беззаботно подставила встречному ветру, что врывается в открытое боковое окно и заигрывает с ее волосами. Видимо, Эви все же рассчитывала на больший эффект, поэтому дальнейшие уточнения не заставляют себя долго ждать:
- Хорошо, «Сентиментальное путешествие»-то ты не пропускаешь, надеюсь, - несмотря на полувопросительный тон, Эви не допускает и тени сомнения в любом другом ответе, кроме утвердительного.
- А как же, - наконец, сдаюсь я, но Эви не дает мне высказать какие-либо комментарии по поводу популярной передачи.
- Так вот, Стелиос Пергамос будет распоряжаться всеми съемками на острове. А Харис Пупис – его ближайший помощник, правая рука. И вообще продюсер всей их камарильи. Нет, там на материке считают, что без участия местных можно снять любую конфетку. Не по-лу-чит-ся! -  акцентируя каждый слог, выносит свой вердикт их провинциальная коллега.
- Тем более на раскопках, - поддерживаю я Эви в ее святом убеждении.
   Речь идет, как нетрудно догадаться, о творческой группе, нагрянувшей сюда на съемки фильма о чарующем острове сирен и его незаурядных обитателях. Опущу весь список участников проекта, которым Эви успела заморочить мне голову. Но из экспансивного словоизвержения подруги становит-ся ясным, что в их виды, помимо прочего, входит и надвигающийся фестиваль, и обязательно сенсационные будни раскопок, которыми, как ожидается, будет руководить ни кто иной, как Димитрий Телис, выдающийся, без преувеличения, ученый, чье имя известно в научных кругах далеко за пределами страны. И к ученице которого я себя, как вы знаете, не без гордости причисляю. Да, с таким водоворотом съемочных мероприятий без услуг местного телеистеблишмента (который частично и олицетворяет Эви) никак не обойтись, здесь с ней нельзя не согласиться.
- А кстати, Стелиос Пергамос успел на меня положить глаз, - как бы точно по теме выкладывает она.
   Нет, Эви неисправима! Мне сразу по-женски стало как-то жалко Лакиса Краунакиса, который поперек возлюбленной и слова не скажет.
- Эви, побойся Бога! Лакис так тебя любит, - пытаюсь возвысить я тихого и кроткого эвиного друга. 
   Данный довод может иметь силу для меня, но совсем не для Эви. Однако она, отдав должное моему чистосердечному заступничеству, решает, видимо, повременить с радикальными видами на будущее.
- Что ты, что ты, подружка! Ты совсем не то подумала, - спешно заключает Эви самым невинным тоном.
   Однако о чем следовало подумать на самом деле, решает не детализировать.   
- Нет, ты заметила, как она все молодеет? – в привычной манере без всяких предисловий перескакивает на другой предмет разговора моя тет-а-тет, давая тем самым новый стимул для обмена мнениями. 
- О ком ты, Эви?
- Как о ком? О кирии Нане. Мамочка и сынок точно сойдут за сестру с братиком. Уметь надо, Ирина! – подмигивает она мне. Но обсуждать возрастную иерархию бывших членов семьи Эви меня не вдохновляет. Потому я, в свою очередь, спешу переключить разговор на более животрепещущую тему:   
- Кстати, для фестиваля хотят восстановить наш спектакль «Орфей и Эвридика». Знаешь об этом? Может, получится собрать всех бывших участников.
   Всех – значит и Эви – Персефону, которая, по сюжету, будет лоббировать интересы Орфея, пытающегося вызволить свою Эвридику из мрачного подземного царства Аида, супруга плененной им же, Аидом, Персефоны. Спектакль с участием новоиспеченной героини телеэкрана – почему бы и нет? Тем более, если он может органически вписаться в творческие замыслы того же Стелиоса Пергамоса с этим, как его там, Харисом Пуписом. Надо только подробнее обговорить передние планы, чтоб лицо Персефоны не терялось на общем фоне. В общем, очень даже перспективная затея, поэтому Эви сразу берет быка за рога:
- Отлично. Так, Эвридика есть, Персефона, как видишь, тоже. Георгий, ты сказала, приезжает, значит, за Орфеем дело не станет. Так, а постановщик кто? – аппетиты Эви растут на глазах, посему я спешу их слегка умерить:
- Как кто, Эви? Конечно, наш бывший учитель, или ты уже забыла, кто автор?
   Оживившаяся подруга вынуждена признать, что лавры постановщика по справедливому распределению функций все же предназначены Ставросу Загорьяносу, законному правообладателю своего детища. Нас обгоняет открытый джип с компанией полуодетых парней, кричащих в наш адрес что-то по-английски и  недвусмысленно сигналящих туземной красотке за рулем. Но Эви, привыкшая к тривиальным знакам внимания, начинает позевывать – сиеста дает все-таки о себе знать.
- Смотри, не усни, -  заботливо предупреждаю подругу я, при этом послеполуденная истома обуревает самым нешуточным образом и меня.
   Новость о приезде оперной знаменитости я решаю не оглашать, иначе нагромождение планов может окончательно захлестнуть мою спутницу. Да и по роду деятельности, все равно она узнает об этом одной из первых.
   Чтобы не поддаться козням Морфея, Эви переключает на полную громкость еще более зажигательные ритмы ребетики, и мы во весь голос вторим избитому шлягеру, заглушая собственно оригинал. Редкие чинные автолюбители оглядываются на беспечное авто с шумными вокалистками, которые, обгоняя, в свою очередь, знакомый джип, не удостаивают ни единым взглядом сидящих в ней ловеласов.
   Однако очертания археологической деревни уже становятся заметны невооруженным взглядом, и наше внимание сосредотачивается на главном предмете поездки.
    

                11
   На руинах прошлого. Великое археологическое везение. С любовью о том, что будет материалом для моей диссертации. Одно умозрительное заключение. 

   Вид исторических руин, курганов или самих раскопок неизменно вводит меня в тихое возбуждение, порождая закономерный профессиональный интерес, что же за ними скрывается. Древний город или некрополь, священный оракул, загадочный мегалит или останки античного храма? Любопытство – не менее важная составляющая характера настоящего  археолога, чем обязательные скрупулезность и дотошность, которые только подогревают пытливый ум. Да, в нашей специальности без великого терпения, усидчивости – в буквальном смысле слова, поскольку большую часть времени при раскопе приходится проводить вприсядку, без особого душевного тщания и усердия делать, почитай, нечего.
   Натурам взрывным холерическим может показаться весьма сомнительным развлечением эти бесконечные зачистки местности нередко на самом пекле, так как район, ценный в археологическом плане, чаще всего не дает поблажек на щадящий климатический режим. Потом ведь мало вынуть грунт и отгрести его. Следует тщательно переворошить все его содержимое, просеять сквозь сито и не один раз промыть землицу пониже, из культурного слоя, прежде чем будет дано добро на вывоз балласта в отвал. При этом не лишним бы было напомнить житейскую мудрость моих коллег, которая гласит: «Не важно, где будет отвал, все равно там придется раскапывать позже».
    А потом даже самую незначительную находку надо с благоговейной осторожностью – помня священную заповедь археолога «Не навреди!» (уж больно хрупкие артефакты приходится извлекать из самого надежного консерванта –  земли), очистить по крупинкам, если можно, специально отмыть, а главное составить всестороннее его описание, или, по-нашему, зафиксировать. Это только звучит просто – зафиксировать, а люди посвященные знают, что стоит за этим сленговым словечком. Попробуй, опиши по всем правилам протокола тысячи глиняных черепков, зарисуй их с точностью до миллиметра, зашифруй и занеси в каталог, ни раз и ни два сфотографируй, и ничего не забудь отразить в отчете. Отсюда другая расхожая максима, выведенная археологической братией, согласно которой результат экспедиции не только кубометры выкопанной земли, но и пачки исписанной и изрисованной бумаги.
   И все же не будем сгущать непременно краски. Следует заметить, что без вознаграждения этот кропотливый подвиг, все эти усилия, стоицизм и прочие издержки профессии, без вознаграждения, повторю, не обходятся. Как ни странно для кого-то это звучит. Редкая экспедиция сворачивается без научных открытий и сенсационных трофеев в своем арсенале.
    Нередко удача подкарауливает в самый последний момент, когда порой уже очевидна бесперспективность раскопа. Увидели бы белый свет сокровища Приама – самый богатый клад за всю историю нашей науки, если бы баловню судьбы великому Генриху Шлиману, щедро не улыбнулась она за день до даты официального закрытия экспедиции. Накануне предполагаемого  завершения работ все золото Трои как заслуженная награда за веру в  новозаветную библейскую истину «кто ищет – тот всегда найдет» буквально посыпалось из каменного завала в руки гениального авантюриста от археологии. Это классический пример, но и других подтверждений общего правила, отыщется, пожалуй, немало.
   Вот и сейчас смутное предчувствие будущих открытий щекочет мне нервы, когда панорама раскопок – нынешних и предстоящих - расстилается предо мной как на ладони. Мы стоим с Эви в проеме стены старой венецианской крепости, что высится над морем неприступным символом былой оборонительной мощи острова. Ближайший к ней населенный пункт так и окрестили когда-то Старая Крепость. Машину мы оставили чуть выше на бровке у входа в цитадель, а здесь, с крепостной стены фортификационного сооружения лучше всего обозревается то, что находится ниже, на прибрежной равнине, в том числе в вожделенной  археологической деревне.
    Я достала из сумки топографическую карту, на которой подробно обозначены все маломальские объекты местности, и мы с Эви водим пальцем от знака к знаку, сличая реальность с изображением. Конечно, интересы подруги лежат больше в плоскости выигрышных ракурсов для предполагаемых съемок. Но и разобраться со спецификацией имеющихся сооружений лишним не будет.
   Вот там, ближе к восточному краю лагеря, можно лицезреть собственно результаты раскопок прошлых сезонов: сияющие белым мрамором под утомленным солнцем высятся, ничего уже не подпирая, ионические колонны святилища местечкового пантеона. От противоположной стены его, обращенной к морю, осталось лишь ступенчатое основание, но и оно полно ясных намеков на утонченную гармонию и совершенный эстетический вкус  древних творцов. Несколько колонн и их фрагментов беспорядочно лежат теперь рядом с фундаментом немыми жертвами былых землетрясений или иной кары Божьей.          
   Всюду рамками тянутся стены каменной кладки предположительно дворца басилевса, ведь свой царь-властитель имелся на каждой более-менее значимой тверди земной, включающей и 777 греческих островов. Мозаичный каменный пол мегарона с тонким геометрическим узором, выложенным правильной формы мелкими, как виноградинки, камешками, даже на отдалении слабо поблескивает своей праздничной палитрой. Этот шедевр каменного декора – главный предмет гордости ученых, наших предшественников, раскопавших его два года назад.
   А вот целина с западной стороны лагеря, которую только намереваются осваивать в предстоящем сезоне. По заключению, полученному в результате прошлых изысканий, выдвинута весьма небезосновательная гипотеза, согласно которой здесь мог находиться центр политической и иной жизни города, а именно рыночная площадь – агора с ее строениями как непосредственного предназначения, так и сопутствующей культовой атрибутики.
   Явные признаки подготовительных работ уже обозначили этот обширный участок: репер высится, как и положено, буссоль на треноге и нивелир готовы нести свою службу, сетка квадратов ловко выверена условными колышками. Чуть дальше по полю приник к теодолиту парень в джинсовых шортах и ярком платке, по-пиратски завязанным на голове. А вообще-то народу не густо, человек семь, не больше. Остальные, по всей видимости, сейчас отдыхают в тишине лагерно-го бивака, предусмотрительно разбитого чуть выше под гостеприимными сводами сосновой рощи, на некотором удалении от магистрали, что параллельно линии моря опоясывает остров самой нижней полоской асфальта.
   Панораму красиво замыкает пляж почти платиновой белизны, бесконечным объятьем своим ласкающий остров. Кстати, кто-то из лагеря -  точно-точно - шумно плещется в море, забавляясь нырянием с высоты сцепленных замком рук. При этом каждый прыжок в воду сопровождается бурным фонтаном брызг и канонадой хохота.
- Интересно, за чем это они там ныряют? – я не сразу вникаю в смысл эвиного вопроса. Потому следую взглядом к объекту ее пристального внимания, который, оказывается, относится отнюдь не к нашей купающейся праздно ликующей публике, а простирается гораздо дальше, к самому Анти-Дасос. Ах, вот она о чем. О той яхте, что прибилась загадочным образом к островному берегу, обитатели которой, как кажется, изучают подводный мир. Но я не успеваю открыть рот для того, чтобы озвучить свои предположения. Эви поспешила сама расставить все точки над и:
- Понятно, развлекаются подводной охотой. Везет же кому-то, - не без оттенков белой зависти в голосе возвещает она.
   Пафосу ревности, проскальзывающему в этом пассаже, несложно найти объяснение. Законодательство страны насмерть стоит на страже любых подводных изысканий, и даже на заурядный подводный лов не так-то просто обзавестись разрешением или лицензией.   
   Но пока мы развивали у себя индуктивные способности, двух стройных девушек, вырисовывающихся в арке старой крепостной стены, успели заметить внизу и одну из них, то есть собственно меня, похоже, узнали. Кто-то приветствует нас сорванной с плеч футболкой, пропеллером описывающей круги над головой ее обладателя, если не ошибаюсь, моего давнего знакомого и тоже аспиранта Петра Михалидиса. Мы решаем больше тщетно не подогревать любопытство обращенных к нам взоров, и спешно покидаем стратегическую позицию, занятую чуть ранее для знакомства с археологической деревней с точки зрения самой выгодной ее проекции.       

                12
   Знакомые все лица. Занятное преображение. Эви не теряет время даром. Назад в Севаступоли с мыслями о бывшем учителе.

   Отогнав машину к обочине дороги, ближе к трейлерам - временным домикам на колесах немногочисленных пока лагерных обывателей, мы с Эви вступаем на обетованную землю археологического племени. С предстоящими изысканиями на этой земле я связываю помимо всего прочего самые определенные надежды на успешное написание научной работы. Собственно же материальными плодами раскопок год от года произрастает богатством коллекция местного музея, скрывающегося за зеленью старых буков в городском саду. В отделанный мрамором лунного цвета неоклассический особняк с античными колонами и стилизованным портиком мы непременно как-нибудь заглянем, а пока поспешим навстречу нашему аспиранту, обнажившему в улыбке, кажется, все 32 зуба.
   Я действительно не обозналась, Петр Михалидис в солнцезащитных очках, выгоревшей панаме и колониального стиля брюках любезно встречает нас, явно соскучившись по женскому обществу в этой своего рода мужской епархии. Ничего, скоро наедут практикантки, студентки, и интригующее соотношение полов будет вновь восстановлено. Пока он вызвался объяснить очаровательной незнакомке («Она, действительно, с телевидения, Ирина?») предназначение отдельных геодезических приборов и полученных с их помощью разметок, я здороваюсь с теми, кто выполз что-то поделать, несмотря на маринующее солнечное пекло. Впрочем, апогей свой светило давно миновало.
- Доброго здоровья, деспинис Ирина! – слышу за своей спиной голос с несомненно знакомым акцентом.
   Я оборачиваюсь и едва узнаю нашего стажера из Индии синдха Хардипа. Вот это да! Интеллигентный молодой ученый в неизменном элегантном костюме цвета маренго и обязательном черном тюрбане на голове – таким, только таким представал он в родных стенах нашей alma mater. Чуткий и предупредительный, с завидными языковыми способностями, позволившими на довольно сносном уровне освоить за год не самый, скажем, податливый для изучения  греческий язык.
   Сейчас же предо мной стоял – обойдусь без отдающего штампом словечка мачо – подлинный Ахиллес: короткие рукава футболки смело обнажают красиво обозначенные мускулы, мальчишеские джинсы обтягивают по античному стройный торс, а главное, отсутствует как таковой этот атрибут религиозно-этнической принадлежности Хардипа – его экзотический головной убор.
    От неожиданности я не замечаю, как не самым тактичным образом вживаюсь в новый облик молодого человека. Кожа его, смуглая от природы, отливает теперь самой темной бронзой, а большущие с поволокой глаза улыбаются в ответ на мое немое недоумение.
- Добрый день, господин археолог, - пытаюсь подтрунить я, но невольно возникшую заминку легко снимает обоюдный поцелуй в щечку. Предшествующий характер на-ших отношений не противоречит подобному изъявлению дружеских чувств, коими обязаны мы не в последнюю очередь нашему учителю и научному консультанту профессору Димитрию Телису.  – Осторожнее, мистер Хардип, как бы я не влюбилась в вас, такого, – я затрудняюсь подобрать точное определение и посему опять не в самой деликатной манере киваю на чуть вымазанную футболку будущего ученого.
- Буду очень польщен, мисс Агелопулу, - тут же находится мистер Хардип.
   И все же нам быстро надоедает обмениваться словесными реверансами, и мы приступаем к теме, имеющей непосредственное отношение к нашим  профессиональным обязанностям. При этом я краем глаза успеваю отметить, как парень, колдовавший над теодолитом, слишком ретиво знакомит теперь Эви с особенностями его работы. Пока та вперяла свой взор в окуляр аппарата, картограф пикантно заслонял сзади эту невесть откуда свалившуюся нереиду.      
   Однако подругу явно поджимает время: на студию опаздывать нельзя. Она вынуждена распрощаться с галантными компаньонами, и жестом зовет меня поторопиться. Вид волоокого парня, стоящего рядом со мной, на минуту обостряет и без того сметливое профессиональное зрение Эви, и она, покрутившись немного рядом, заручается на всякий случай и его расположением. Интернациональная команда археологов, это ведь так романтично и выигрышно для телевизионной версии события!
    Напоследок мы прямо на бегу умудряемся договориться с радушными хозяевами каждая о чем-то своем, и через минуту Эви, вполне довольная результатами поездки, мчит на полной скорости прочь от археологической деревни в сторону досточтимого Севаступоли, стольного града и точки отсчета жизненных перипетий обеих.
   И только на обратном пути мы вспоминаем уникального Леонидаса Тубиса, нашего лицейского историка, открывшего мир путешествий в прошлое с его неисчерпаемыми парадоксами и тайнами. И научившего относится к нему не как к совокупности дат и имен, а как кладовой бесценного опыта человечества. Потому как поучительный аспект исторических знаний куда как значимей, чем простое накопление фактов, беспристрастно фиксируемых в летописном пергаментном свитке Клио. 
    Пожилой учитель, к сожалению, больше не преподает шумной ребятне. Вот уж год как покинул он Панагию, переселившись на противоположный берег острова ближе к семье своего сына. Но и там, говорят, не оставил он главный предмет своей жизненной страсти и возглавил созданное его же инициативой историческое общество, где щедро одаривает завсегдатаев накопленными за длительную педагогическую жизнь знаниями.         




                13
    Вечер долгого дня. Утешение Святого Георгия. Ночь благосклонна к дружеским беседам. Мать и сын.
               
    В часы внутреннего смятения и неясной душевной тревоги целительное успокоение и утешение чадам своим дарует церковь. Не скажу, чтоб мы с папой ревностно посещали все службы в храме, что недавно взметнулся своим куполом, увенчанным православным крестом, на городской набережной прямо в метре от пляжа. Но как только выдается возможность и время, я спешу за глотком незримой душеспасительной благости под затененные прохладные своды собора Святого Георгия.
   Эви давно вещает в экране, преподнося очередные островные новости, которые надо еще наскрести: в рекреационных местах события, достойные внимания зрительской аудитории, происходят, скажем прямо, не так уж часто. А я сижу на церковном сиденье с краешку дальнего ряда, отрешенно погрузившись в безмятежное отдохновение.
   О чем я прошу у Всевышнего? Как и все, о здоровье себе и близким, круг которых ограничен папой, тетей и крестной. О счастье просить не решаюсь, полагая в невинном своем убеждении, что поймать синюю птицу составляет дело не столь уж мудреное. Свечки тихо поблескивают в сумраке храма, отбрасывая на спасительные лики нежные всполохи. Конечно, отдельная просьба моя за Георгия. Просьба, подпитываемая надеждой, что небезопасное ближневосточное путешествие друга завершается, похоже, благополучно.
   Вечер долгого дня только зачинался. Что-то еще обещал мне бесконечно длящийся день, ознаменовавший собой самое начало лета. Ну, конечно, вспомнила. Демис, сын кирии Марины, ждет со своей мамой меня к себе вечером. Вот так весь день: от одних дружественных поцелуев и объятий  к другим. До свиданья, Святой Георгий, и прости, Господи, за все вольные и невольные, былые и предстоящие прегрешения мои (чтоб их было как можно меньше!).
   В секундном колебании забежать домой или прямиком отправиться в гости к крестной, я отдаю предпочтение последнему варианту. Жизнь на набережной тем временем набирает заметные обороты: с перекрестка видно, как сбирается народ под платаном, приютившим бар кирии Лины, пляж покидают последние любители водных процедур, с окон-дверей магазинов и офисов поднимаются ставни и жалюзи, первые прогуливающиеся вышли на свое ежевечернее дефиле, принарядившись по случаю. В общем, вторая фаза суточной активности горожан, отделенная от первой лишь интервалом сиесты, вступала со всей очевидностью в свои законные права. Еще немного, и набережная зальется всеми цветами иллюминации. Праздничные огни будут долго видны далеким кораблям, проплывающим в море.
- Добро пожаловать к столу, дорогие женщины, - Демис появился в дверях гостиной с подносом, на котором прямо-таки выставочным экспонатом красовался собственноручно приготовленный слоеный пирог с аппетитно пахнущей начинкой из шпината и феты.
    Он нисколько не изменился, все такой же мальчишеский задор в горящих глазах, словно возраст для летчиков не имеет привычного земного отсчета. Приятно смотреть на мужчину, как говорится, в полном расцвете сил, представшего к тому же не в привычной военной амуниции. Легкая бумажная рубашка глубоко открывает вырез, свободные льняные брюки на плетеном ремешке старательно подобраны ей в тон. Армейская выправка и унаследованный от мамы щепетильный подход к одежде не допускают небрежности в гражданском гардеробе нашего офицера. 
   Кирия Марина, сама недавно вернувшаяся из мэрии, успела приодеться по случаю в шелковое нежно-оливковое платье до пола и теперь разливает коктейль «Принц лета» в высокие бокалы, расписанные под конфетти. И хотя название этого класса слабоалкогольных напитков сугубо иноязычного про-исхождения, пальма первенства в изобретении прохладительной смеси по праву принадлежит древним эллинам, которые редко пили вино, не разбавив его предварительно рядом ингредиентов - медом, корицей, лавандой и прочими ароматными наполнителями.
   Мы сидим за плетеным столиком с расставленными на нем салатами также  в авторском исполнении героя вечера, а через открытую дверь террасы весело вливается освежающими волнами морской бриз, пришедший на смену  пассатному ветру. Уже слабеющий, через пару часов он задует в противоположном направлении, прогоняемый Ночью с суши. А пока шаловливым гостем ветерок раскачивает фонарь на террасе - матово-белый сосуд в кованом обрамлении, да загоняет непрошеных посетителей - приморских комаров, таких же зловредных, как их братия, обитающая в иных ареалах.   
- Вот, кирия Марина, достанется же кому-то такой ценный супруг, - расхваливаю я Демиса, уплетая вкусный пирог – пустой желудок был мне явно благодарен.
    Адресат сего лестного отзыва в ответ на закамуфлированное одобрение его кулинарных способностей с довольным видом рассматривает свою повзрослевшую соседку, для которой изображал он когда-то, не без толики  толерантности, конечно, царя Эгея. Да и сам он давно не юный курсант летной школы, а офицер военно-морской авиации, не знаю, правда, в каком точно звании. Подразделение, в котором служит Демис, дислоцировано где-то на юго-восточных морских рубежах, в общем, совсем не близком пределе. От этого нечастые свидания сына с матерью становятся такими теплыми и желанными.         
   Кирия Марина, пользуясь случаем и экивоком, вылетевшим из моих уст, решила развить давно назревшую тему женить-бы сына:
- Слышишь, Демис? Когда же, когда? – смысл вопроса ясен без  комментариев.
- Да вот, перебежал кое-кто дорогу, - пожаловался офицер авиации, - а то бы рискнул сделать предложение нашей славной соседке, - более оптимистично закончил он.
   Намек понят, речь, как легко догадаться, идет обо мне и Георгии. Щеки мои слегка зардели то ли от быстро подействовавшего натощак алкоголя, то ли от шутливого, но не двусмысленного тона ответа Демиса. Но кирия Марина уже спешит мне на помощь:
- Боюсь, что здесь тебе ничего не светит, Демис. К моему сожалению, дорогой мой сын.
   Но бравый летчик не обескуражен вынесенным в лице родительницы вердиктом, который, похоже, обжалованию не подлежит. Беседа незаметно перетекает в плоскость других тем, а именно, ближайших событий и дел. Наблюдая за сыном и матерью, я отмечаю про себя, как они все же похожи: та же линия подбородка, выразительно очерченная форма губ, благородный профиль, и даже поворот головы и способ сцепления рук, упирающихся в стол, выдают ближайшие гены.
   Кирия Марина между тем сообщила мне обнадеживающую новость: наш режиссер от самодеятельности Ставрос Загорьянос заручился предварительным согласием ряда активных участников орфеевой мистерии. В этой ситуации заставлять себя уговаривать выглядело бы предательством по отношению к энтузиазму бывших коллег по любительской сцене. По истечении дня вопрос о персональном моем участии, можно сказать, решился сам собой.
   Так что через пару минут Демис, введенный в курс большинства дел, координируемых неизменным председателем праздника – его матерью, погружается вслед за нами во всю эту предфестивальную стихию. Время за беседой летит незаметно, а за окном тем временем по-южному стремительно темнеет. Уличные фонари, тянущиеся стройной линией на всем протяжении набережной, заступили уже на свое сияю-щее ночное дежурство.
   Разомлевшая от радушного душевного приема я решаюсь вежливо отпроситься: пора и честь знать. Деловой день, однако, только в разгаре, и потому Демис собирается отвезти кирию Марину к их семейным гостиницам, что находятся в пяти минутах от Золотого Песка. В этой вотчине у крестной забот не меньше, чем на общественном поприще. Многие годы на женских  плечах ее держалось семейное благополучие. Покойный супруг Марины Сотиру – царство ему небесное! - оставил жене с ребенком на руках винодельню, убыточную по большей части, и торговую точку по реализации даров Бахуса, также не в самом завидном положении. Но предприимчивая вдова сумела поставить на прочную экономическую основу семейное производство, а впоследствии даже развить небольшой гостиничный бизнес.
   Наконец, приятно расслабленные добрым вечером, мы все вместе выходим из дома, что высится, ничем не выделяясь, в ряду таких же объектов недвижимости с просторной террасой на первом этаже, мезонином и выступающим сверху балкончиком. Маленький палисадник за чугунной решеткой скрывает легкие тени, покровительствующие невидимым цикадам с их неустанно трезвонящим хором.
    У отставного капитана, нашего соседа, похоже, в самом разгаре семейный праздник  - именины одного из внучат (день рождения отмечать здесь почти не принято). Виноградная лоза собрала теперь компанию родственников, которая  шумно беседует под аппетитно потрескивающий на рашпере шашлычок. Бегающие вокруг дома дети, в свою очередь, заглушают криками и их разговоры, и традиционные танцевальные мелодии, доносящиеся с открытой террасы, где свой женский кружок сгруппировала   кирия Париси.
    Не будем долго задерживать взгляд на сценке семейного торжества, а переведем его на дом, непосредственно следующий за обиталищем соседской четы. Горящий свет на первом этаже свидетельствует о возвращении верного служителя моря капитана Никоса Агелопулоса, моего драгоценного родителя. Значит, время  пришло познакомить вас с ним поближе.

                14
Отец и дочь. Тетя Фани предпочитает не сдаваться. Незримое присутствие мамы. Заветный звонок.   
         
   Но так и есть, я застаю знакомую картинку: папа, накатавший за долгий световой день разномастного пассажира, основательно вымотанный, спит теперь, уютно углубившись в кресло с банкой пива в руках, под гомон спортивного телеканала. А в это время любимый футбольный клуб отца Олимпионик  забивает потрясающий гол, сопровождаемый безумным ликованием болельщиков на трибунах с разукрашенными на символический лад лицами.   
   Чтоб не будить пропустившего это важное событие капитана, я решаю приглушить орущий эфир и тихой цапой прокрадываюсь к телевизору. Однако звуковая разрядка возымела противоположное действие: Никос Агелопулос тут же проснулся и, как ни в чем не бывало, откомментировал происходящее на далеком афинском стадионе:
- Ну, парни, все-таки уделали (имя соперника).
   Затем он в режиме реального времени обнаруживает присутствие собственной  дочери, и тон его заметно теплеет:
- Добрый вечер, дочка. Решил вот дождаться тебя, чтоб отобедать вместе.
   За безобидной фразой скрывается обескураживающая папина неспособность найти то или иное блюдо в холодильнике, разогреть его и подать к столу. Гораздо удобнее по старой спартанской привычке перекусить ближайшим  подвернувшимся на кухне субпродуктом. Впрочем, может, поэтому папа сохранил былую стройность фигуры без всяких намеков на выступающий с возрастом  живот. Хотя, не исключаю, что его субтильная конституция тоже сыграла не последнюю роль в этом деле, не позволив седеющему романтику моря разменять размер одежды на больший номер.
   Так что мне ничего не остается, как отправляться на кухню, чтобы покормить папу, что я и делаю, на ходу объясняя, почему не смогу составить ему компанию непосредственно за самой трапезой. Вдруг в телевизионное комментаторское крещендо врывается настойчивый призыв телефонного звонка, и я оборачиваюсь, чтобы схватить трубку. Но папа меня опередил.
- Георгий? – только и успеваю проронить я.
- Тетя Фани, - прикрыв трубку ладонью, с пониманием в голосе развеивает мои ожидания отец. Какое еще наставление забыла озвучить наша суетливая родственница?
   Через пару минут выясняется, что тетя звонила по папину душу из очередного побуждения чисто профессионального толка. Не далее как сегодня вечером в ее бюро заглянула «роскошная» англичанка (закоренелая старая дева или разведенная искательница приключений, расшифровываю про себя я тетин эпитет), которая желала бы свести знакомство с местным Гераклом. Для таких VIP-клиентов, по классификации энергичной радетельницы брачного посредничества, и припасен в первую очередь ее брат и мой отец Никос Агелопулос.
   Но последний не верит в означенный метод обустройства личной жизни. Апологетом которого так ревностно выступает тетя, творчески обогащая его рядом оригинальных приемов и форм. Такими, например, как чисто случайное знакомство, подстроенное по последнему слову сватовской техники. Но я на сей раз не разделяю привычный скепсис родителя: а почему бы и в самом деле не попробовать? Во всяком случае, чем не заслужил отец доброй заботливой спутницы жизни? Я ведь давно уже взрослая.
    Но все мои доводы только подстегивают  категоричный папин настрой против вторжения в наше бытие любого третьего лица, кроме его двоюродной сестры. К тому же, как я догадываюсь, ни к чему не обязывающие встречи-знакомства все-таки давали пищу папиному темпераменту, украшая время от времени не столь разнообразные будни его. Но судя по тому, как тщательно оберегал он от своей дочери любые намеки на эти истории, маловероятной претендентке на роль моей мачехи пришлось бы запастись феноменальным терпением.               
     Наконец, можно выключить победоносно завершившийся к великой радости болельщиков, в том числе, Никоса Агелопулоса, матч и спокойно посидеть за столом. Я подогрела  запеченную с утра долму и приготовила на скорую руку  омлет с ветчиной и немудреный салат.
   В ходе неспешной беседы выясняется, что отец за сегодняшний день сделал пару экскурсионных заходов на соседний архипелаг, и, кроме того, совершил кольцо вокруг Дасос с заплывом в одну из оставшихся девственных бухт острова для предусмотренного развлекательной программой пикника. Так что, и в самом деле, он не очень-то голоден. Я, в свою очередь, вкратце поведала ему о своих делах, о приезде Демиса, тряхнув для убедительности пару раз головой по ходу рассказа. Однако особо не значащий  для меня жест поверг Никоса Агелопулоса в неожиданную отстраненную задумчивость и даже заставил заметно побледнеть:
- Ты так похожа была сейчас, дочка, на свою маму, - заключает он глухим голосом, всматриваясь в меня, будто это могло воплотить в реальность  непреднамеренно вмешавшийся в диалог призрак мамы.
   Происшедшая с ним перемена нашла, таким образом, разъяснение. Я не знаю сейчас, как не знала и раньше, что можно ответить на подобную манифестацию ассоциативных чувств. Мне остается лишь молчаливым своим участием сопроводить данное замечание, прервавшее течение нашей беседы. Впрочем, отдав должное памяти той, которая по праву должна была находиться вместе с нами за семейным столом, отец засобирался на свой моцион, традиционно включающий заход в известную кофейню, где соберется компания таких же, как он, капитанов и рыбаков, и в бар кирии Лины для стаканчика другого терпкого вина.
   Я же пока прилягу у себя наверху, но для того лишь, чтоб забыться сном на пару часов: покорная общему режиму жизни на острове я не сбрасываю еще со счетов намерение разобраться с документацией, относящейся к предстоящим раскопкам. И, не расстилая постель, легко отдаюсь в сладкие объятия сына Ночи Гипноса. Вот тут-то в нежную прелюдию сна требовательным фортиссимо вклинивается звонок с моего мобильного телефона. Спросонья кое-как нащупав аппарат, я успеваю, однако, быстро прийти в себя, услышав такой знакомый голос ночного абонента:
- Это я, Георгий. Я на острове.
   Каменное сердце на столике подмигнуло мне лунным бликом, просачивающимся сквозь переплет каштановых веток за окном.
               
                15
   В том же месте в тот же час. Непреднамеренные фантазии, или в древний Вавилон поеду не я. Багдадский вор. Георгий, знакомый и незнакомый.

   Когда месяца два назад Георгий сообщил мне о намечающейся командировке в Ирак, меня охватила гамма сложных, взаимно исключающих чувств. Как и сейчас, мы сидели тогда под платаном за столиком в баре у кирии Лины. Это было в очередной наш приезд домой на выходные дни.
   Надо сказать, что историческое образование моего друга не побудило его, по моему примеру, обратиться к археологическому исследованию прошлого, а привело к порогу одного известного медиа холдинга, сотрудничество с которым в качестве начинающего автора он предпринял на старших курсах. Стать репортером, этим непосредственным живым свидетелем и своего рода летописцем новейшей истории определило со всей очевидностью выбор его дальнейшего поприща. А я-то была в свое время уверена, что нам предстоит вместе лазить по блиндажам раскопок.               
   Итак, если повезет и со своей стороны немного похлопочет кирия Марина (сделает звонок своему хорошему знакомому из внешнего ведомства), виза и билет в осажденную коалиционными войсками страну будут у него в кармане через пару недель.
   Но Ирак, неведомый, малореальный для не обездоленных граждан Запада, Ирак, погруженный в лихолетье нескончаемых бедствий и страданий, звучит для меня магическим словом Месопотамия! С ее библейскими холмами, развалинами Вавилона, памятниками древнего Шумера и могущественной Ассирии. В общем, настоящей археологической Меккой. А еще это родина патриарха Авраама, навсегда покинувшего с домочадцами землю отцов. И задолго до всего этого где-то здесь шелестел волшебным оазисом старозаветный утерянный (навсегда?) рай, точное местоположение которого служит предметом спора ученых мужей не одно десятилетие.
   Короче, если бросить условный клич: «Археологи всего мира, объединяйтесь!», они, конечно, слетелись бы сюда, в знаменитое Двуречье, седые нетронутые холмы которого до сих пор верно стоят на страже своих тайн. В порыве чувств я настолько оторвалась от реальности, что осмелилась даже предположить:
- А нельзя ли и мне как-нибудь пристроиться к вашей делегации?               
   Но Георгий быстро спустил меня на землю:
- Если только в чемодане в багажном отсеке. Согласна, фантазерка?
   Ладно, я, действительно, не в меру увлеклась заманчивыми на сенсации археологическими перспективами. А ведь там идет самая настоящая война, значит, реально стреляют, значит, пуля-дура не разбирает особо, кто на ее пути -  праведник или грешник. Потому я с небезосновательной тревогой за безопасность своего спутника детства озвучиваю эти абсолютно логичные выкладки.
- В мирной жизни, Ирина, тоже никто не знает, что может произойти с ним завтра, - отпарировал тогда Георгий, правда, не совсем убедительно для меня. Нет, в мирной жизни, что ни говори, неизмеримо спокойнее, это ясно и умозрительно.
   Словно почувствовав мое недоверие, Георгий привел аргумент в пользу того, что, по статистике, жертвы среди журналистов в горячих точках всегда очень незначительны. Не знаю, насколько это могло утешить меня, но я вновь ничтоже сумняшеся свернула на тему археологической привлекательности мест, в которых Георгию предстояло провести не одну неделю.
   Раз уж моему названному жениху выпала возможность побывать в местах легендарных в археологическом отношении, он не сможет отказать мне в ряде несложных поручений. Например, таких, как посетить обязательно Багдадский музей древностей и -  что бы сфотографировать там в первую очередь? Надо составить небольшой список, чтоб ничего не забыть. А затем еще Иракский музей естественной истории и, если можно, в Вавилоне… Нет, стоп, я сказала самой себе, хорошего понемногу. 
   Это потом, увидев в телевизионной хронике ошеломляющую картину  разграбленного и развороченного музея, я подивилась собственной близорукости. По залу с вырванными с мясом экспозиционными стендами и разгромленными витринами ходил, как сомнамбула, старый багдадский смотритель и тихо плакал. Под ногами его вперемежку с останками погрома сиротливо валялись экспонаты, не представлявшие, видимо, никакой ценности для мародеров. Женщины, сотрудницы музея, более эмоционально выражали свою реакцию на увиденное: они выли в полный голос, подобно древним плакальщицам на похоронах родного человека.
   Действительность военного времени с ее безнаказанными по большей части преступлениями оказалась куда жестче, чем я могла себе вообразить. Мозаику разрухи дополняли кадры из Вавилона – Врат Божьих, где обосновалась мощная база военных, которые вряд ли озадачивали себя благоговейным трепетом перед лицом реалий архаичной истории.
   И все-таки я несказанно рада тому, что Георгий, целый и невредимый, вернулся из этой командировки, возможность которой изначально он рассматривал как большое везение для не столь маститого журналиста.
   Вчера, глубоким уже вечером, когда в мое полусонное сознание теплой волной вошло понимание, что он совсем рядом, на острове, первым моим побуждением было возблагодарить Господа и Святого Георгия за то, что, наконец, поездка завершилась и, по всей видимости, благополучно. Вторым – воочию убедиться в присутствии своего друга на земле нашего детства. Сегодня, по прошествии эмоциональной фазы долгожданной встречи, можно обстоятельно поговорить обо всех деталях. И я, среди прочего, подступаю к не оставлявшей меня в покое профессионально болезненной теме:
- Как же это могло случиться, Георгий? И где были американцы, когда такое творилось в музее?
   Мой вопрос ничуть, впрочем, не смущает Георгия, моего Георгия, который тоже, между прочим, историк.
- Завоевать страну оказалось легче, чем обеспечить там хоть видимость порядка. Американцы в это время защищали от разграбления министерство нефти Ирака, - констатирует он, как простой исторический факт. Видя, однако, как обескураживает меня эта невозмутимая констатация факта, мой собеседник решает ввести в действие припасенный в качестве утешения довод. – Ну не все так плохо, Ирина. Иракцы не наивные дети. Часть экспонатов до войны упрятали в сейфах Центрального банка. Часть схоронили музейные работники. В неразберихе, конечно, мародеры неплохо поживились. Говорят, кое-кто из музейщиков тоже не без рыльца в пуху. – И после непродолжительной паузы риторически подытожил, - но кто сейчас восстановит истину?      
   Истину сейчас никто не восстановит, возразить на это резонное замечание нечем. Но смириться с утратой бесценных шедевров – изумительных произведений искусства Аккада и Шумера, парфянской и сасанидской культуры, золота ассирийских цариц и тысячи других реликвий, которым пять и более тысяч лет, - смириться так просто невозможно.
   По мере того как Георгий посвящает меня в подробности вандальских деяний, мое разочарование только растет. 16 танковый батальон стоял напротив музея, когда толпа мародеров ломилась туда. Служащие молили о помощи, но военные взяли музей под защиту спустя несколько дней, когда, в сущности, защищать было нечего. Грабители знали свое дело и были прекрасно осведомлены в некоторых деталях– иначе зачем им сжигать описи и документы музея, проникать в подземное хранилище, где хранились особые ценности и проявлять интерес исключительно к подлинникам, игнорируя гипсовые копии.
   А сколько раритетов под прикрытием войны было тайно вывезено? По всей видимости, это тоже выяснится очень и очень не скоро.
   Я между тем пытаюсь постигнуть едва заметную перемену, происшедшую с моим другом за время его отсутствия. Только в чем же она заключается? Вроде предо мной сидел тот же общительный и обаятельный Георгий, которого я всегда знала, и в то же время, это был в чем-то новый для меня человек. Более нервный и  усталый, что ли. Нет, война никого не делает благодушнее. Вот и складочка, ранее не заметная, легла на переносице тонкими черточками -  своего рода зарубкой на память от увиденного и пережитого.
   Думаю, что пора подробнее обрисовать облик моего героя. Он почти одного со мной роста, но благодаря коренастому, крепко сбитому костяку не теряется на общем мужском фоне. Слегка вьющиеся волосы самого темного цвета укрощены сзади резинкой. Но когда он распускает их, вид его становится совсем мальчишеский, лет на 16-17, не больше.
   А глаза у Георгия светлые, зеленовато-серые, что в сочетание с глубоко посаженной, по-средиземноморски яркой конфигурацией их и смуглой от природы кожей создает неповторимый шарм. У этих глаз есть одна особенность: когда он пристально и серьезно смотрит на вас, создается впечатление, что внутреннему его зрению доступно то, что творится в ваших мыслях и чувствах на данный момент. Важно, что этим своим экстрасенсорным умением мой друг не злоупотребляет, но даже Эви побаивается прямого прицела его испытующего взора.
   Правда, сейчас у меня создалось впечатление, что он смотрит все больше внутрь себя. Хотя я мало обращаю на это внимания: мне есть что рассказать и о своих делах.

                16
   Разговор напрямую. Кирия Лина своим почтением оживляет вечер. Я назначаю свидание на Анти-Дасос. 

- Ты надолго останешься здесь? – для начала я планирую выяснить, насколько могу рассчитывать на компанию своего друга.
- Может, недели четыре отпуска. – Георгий стряхивает пепел сигареты  в пепельницу. - А потом снова туда. К это-му надо еще подготовиться… - как-то неопределенно отвечает он.
- Куда туда? –  не совсем понимаю значение указанного отсылочного средства.
   И тут Георгий меня огорошил:
- В Багдад. Нужно будет сменить ребят.          
Так, я что-то не понимаю, вернее, я ничего не понимаю.
- Почему опять туда? Ты же только там был? Больше некому ехать? – вопросы посыпались из меня, как из рога изобилия. Но ответ моего собеседника не принес мне удовлетворения:
- Я обещал нашему редактору. Он тоже едет.
- Зачем? – просто так не сдаюсь я.
- Как зачем, Ирина? – уже совсем мягко переспрашивает Георгий и без особого энтузиазма поясняет, явно снисходя до необходимости это делать. – Затем, что надо обо всем этом писать. 
- Зачем? – как заведенная, затвердила я одно и то же.
   Он сделал паузу, собираясь с мыслями. А я приготовилась слушать откровение пожелавшего вернуться в пределы ада. Но Георгий и в этот раз ограничился сжатым резюме. 
- Потому что кто-то решил, что гибель ребенка в Ираке не равнозначна потере ребенка в благополучной стране. Что иракская мать страдает как-то по-другому. Не так глубоко, что ли, – жестко отчеканил Георгий, при этом складочка на его переносице заметно углубилась. – А дети там гибнут каждый божий день, - он так посмотрел мне в глаза, словно намеревался добраться до каких-то дальних потаенных уголков моей сущности. Под действием этого бескомпромиссного визуального теста я сразу как-то обмякла и опустила взгляд долу.
   Но спустя пару секунд он коснулся своей рукой кончиков моих пальцев и подмигнул мне как ни в чем не бывало. Надо полагать, что тема была исчерпана.
- Ну, там ведь похищают иностранцев, - я пытаюсь без слабой, впрочем, надежды на возможный эффект, пустить в ход неоспоримую информационную истину.
- Наша страна не воюет, Ирина, - ограничивается лаконичным  - без дальнейшего развертывания - тезисом Георгий.
   В общем, я понимаю, что на фронте полемики мои шансы переубедить своего оппонента, заведомо равны нулю. Тем временем к нашему столику подсела энергичная верткая хозяйка питейного заведения под платаном, решившая угостить молодого земляка, побывавшего, по ее выражению, в двух шагах от смерти, фирменным коктейлем под названием «Букет от черноглазой Лины».
   Препоручив управляться с клиентами своей дочери, помогавшей матери за стойкой, «черноглазая» кирия Лина спешит по ходу расспроса очевидца событий удовлетворить свой политический темперамент, что сделать не сложно, если каждый день принимать у себя в баре политизированных севаступольских завсегдатаев. Поэтому она дает волю своим антиглобалистским убеждениям, называя военную кампанию «империалистической оккупацией». В подтверждение праведного гнева крылышки ее носа чуть заметно трепещут. И все-таки оккупация где-то далеко, а здесь жизнь идет своим прекрасным чередом, и кирия Лина в благодушии чувств перекидывается на мирную тему:
- Когда же, Георгий, мы тебя снова увидим Орфеем?
   Да, не мудрено быть в курсе последних слухов, если крутишься в такой горячей точке, как под платаном у кирии Лины. Пока я дивлюсь информированности гостеприимной нашей хозяйки, Георгий полувопросительно уставился на меня, надеясь, по видимости, получить какие-то разъяснения с моей стороны. Что же, я вкратце обрисовала ситуацию с надвигающимся фестивалем и возобновлением по этому случаю небезызвестной постановки, не преминув при этом сделать акцент на личном одобрении идеи кирией Мариной.
   Но то ли прелести беззаботной курортной жизни уже дов-леют над моим молодым другом, то ли авторитет крестной не подлежит ревизии, в общем, Георгия уговаривать не приходится. Ему даже кажется забавной сама возможность переквалифицировать на время в артиста. Он уточняет только приблизительную дату облачения в античный – по характеру роли - хитон. Таким образом, кирия Лина из первых рук черпает сведения по такой важной позиции, как исполнитель одной из главных партий в спектакле, родившемся, как и все мы, на нашем чудесном острове.
   Все больше погружаясь в атмосферу привычного мирного бытия, Георгий, заметно оттаивает, становясь на глазах более компанейским: кирия Лина с нескрываемой сатисфакцией потягивает коктейль собственного изобретения под беседу с нами. Над головами мелодично позвякивают ветровые ксилофоны, развешанные хозяйкой тут и там для «создания энергетической ауры». Наша маленькая размолвка относится уже к прошлому: бесхитростная «песня ветра» остудила былой дискурсивный задор.
- А вот и Артемида наша идет, - кирия Лина переключает внимание на противоположный тротуар Платановой улицы.
   Действительно, гордой походкой Дианы ступает по направлению к нам сама Эви, да не одна, а в сопровождении мужа Лакиса Краунакиса. Восхитительные взгляды в адрес высокой островитянки заметны при этом на расстоянии. Намечается молодежная компания, поэтому кирия Лина предоставляет нас самим себе:
- Ладно, дети, отдыхайте на здоровье, - и с этими словами отправляется на выручку дочке, бросающей в нашу сторону уже недвусмысленные взгляды.
   Теперь разговоров, точно, на пару другую часов вперед. Добродушный Лакис с улыбкой, которая редко сходит с его лица – так он часто запускает ее  -  сдвигает столики, к которым подсаживаются также знакомый Георгия, затем друг Лакиса, а потом приятель друга Лакиса, в общем, потихоньку мы обрастаем  дружеским обществом, предающимся ни к чему не обязывающему веселому времяпрепровождению.
   Эви сегодня обворожительна как никогда: золотистый топ смело приоткрывает плечи и спину, в тон ему босоножки, такие же золотистые, изящно обхватывают ступни ног, а светлые брюки без затей ловко облегают стройные ноги. Подруга на этот раз высоко собрала волосы сзади в гриву,  которая роскошной волной ниспадает на плечи и спину. Лакис то и дело застенчиво улыбается собеседникам, но эта застенчивость даже идет ему, делая черты лица еще приятнее.
   Вечер неотвратимо опускается на славный город, и под общий шумок кто-то бросает клич прокатиться завтра всем вместе вокруг Анти-Дасос. С Платановой улицы остров не виден, но сегодня утром, кажется, я не приметила яхты, прописавшейся у его берегов. Об этом я и подумала сейчас.
   Принятое на ура мероприятие на поверку оказывается трудно выполнимым – это по прежним, лицейским, годам осуществить нечто подобное ничего не стоило. Сейчас согласовать свободный график присутствующих оказалось задачей не легкой. Все закурили, и только сейчас я отметила про себя, что рука Георгия слишком часто тянется к пачке за очередной порцией никотина.
   Удостоверившись, что вечеринка затягивается на неопределенное время, я решаю потихоньку выскользнуть из-за стола. Но Георгий, беспечно внимавший до этого общей беседе, тут же поймал меня за руку.      
- Сплаваем в наш грот? – предлагаю ему я взамен коллективной морской прогулки.
- Завтра, давай, - охотно отзывается он, отпуская в залог будущего заплыва мою руку.
- Тогда пока, Орфей, - сопровождаемая его взглядом я быстро покидаю радиальное пространство под эгидой дерева жизни, где наши приятели продолжают разогреваться общением, вольно перетекающим из одной темы в другую.               
   Кирия Лина меж тем включила на полную громкость музыку, и песня «Прости меня» незабвенного Стелиоса Казандзидиса полетела вдогонку мне. Я невольно замедлила шаг, желая продлить досягаемость песенных слов, словно повод просить прощение не заставит меня долго ждать.
               
                17
   Особенности талассотерапии в наших местах. Заплыв на пятьсот метров. Еще одна история «Тысячи и одной ночи». Тот, кого я так ждала.

   Когда приезжие удивляются, почему местные жители мало купаются в море, мы, в свою очередь, недоумеваем по поводу их удивления. Что же тут необычного, если море как праздник, который всегда с тобой? Выгляни только в окно – и вот оно, игрой всех оттенков синего цвета органически вписывается в вид, открывающийся из окна. Пройдись по улицам, и они рано или поздно приведут тебя на морской берег, где редкие останки подводной фауны вялятся на солнце, выброшенные волной с мелководья. А запах моря, крепко сдобренный парами йода, как и не умолкающий ни на минуту шум прибоя, лишь подтверждают истину, что бескрайняя недвижимость Посейдона никуда не денется, не убежит. Всегда можно успеть покупаться, следовательно, к чему торопиться?
   Если с утра пораньше из окна своей комнаты я спешу засвидетельствовать  знамение Агия-Марины на Олимпе, что господствует своими вершинами над всем островом, то, спустившись в гостиную, люблю распахнуть дверцу балкона навстречу пейзажу с видом на море. Чтоб сделать еще осязаемее его присутствие, впустить морской ветер и шум, подобный гулу раковины, приложенной к уху.
   Также и этим утром я позволила по обыкновению пару минут полюбоваться переливами цвета в морской акватории. А в это время, внизу на меня уже взирал Георгий, откликнувшийся на вчерашнюю инициативу осуществить по старой памяти смелый заплыв. Теперь он полон готовности претворить ее в жизнь, то есть достичь заветного пункта на противоположном берегу Анти-Дасос – нашего конфиденциального грота.      
- Привет, и давно так стоишь? – окликаю я своего друга. Георгий, не ожидавший, что будет застигнут врасплох, решил немного блеснуть галантными манерами и отозваться в духе менестреля, околачивающегося под балконом дамы своего сердца:
- Не могу оторваться от своего занятия, миледи.
- Какого занятия? – я делаю вид, что пребываю в неведении о целях визита молодого человека.
- Наблюдать за тобой, когда ты не знаешь об этом.
- И что, интересно подглядывать за невинной девушкой? – я со своей стороны решаю тоже немного поребячиться.
- Ладно, - сдается Георгий, - доброе утро! Ты готова? – он открыл калитку за штурвал  и остановился под приснопамятным деревом, обязанным своим произрастанием последнему чаду капитана Никоса Агелопулоса Старшего.
   Конечно, я готова. Папа, дав отпуск двум помощникам, ушел пораньше, чтобы отвести нашу «Татьяну» в портовый док на мелкий профилактический ремонт. Обычно в этом случае он не так поздно возвращается домой. Но перед уходом отец взял с меня слово не лихачить особо в море, хотя под гарантию Георгия Никос Младший со спокойным сердцем отпустит свою дочь в неблизкое путешествие вплавь. И вот в предвкушении небольшого приключения я стараюсь не затягивать с выходом, чтоб без задержки осуществить намеченный старт.
   Нам предстоит на расстоянии обогнуть Анти-Дасос с восточной стороны, а затем проплыть вдоль его южной оконечности, чтобы добраться до малозаметной на отдалении бухточки, скрывающейся за дугообразным скалистым выступом. Прогулявшись  до пляжа, что расположен точно напротив соседнего острова, мы оставляем свои вещи на лежаке и, вперед, без промедления, принимаем бодрящую прохладу моря.      
   Замечу, что уже вторую неделю живу я на острове, но так ни разу не окунулась в соленые эгейские волны. Настолько соленые, что глаза под водой не откроешь. С одной стороны, насыщенная вода легко держит на плаву твое тело, позволяя совершать дальние заплывы без приложения дополнительных усилий, с другой, за просолом собственного тела не заметишь, как может свести ногу. Потому, предприняв марш-бросок за Анти-Дасос, мы страхуем себя мячиком, который по мере продвижения толкаем перед собой.
   Но не все так просто. Полукилометровый – только в один конец – отрезок пути может оказаться непреодолимым препятствием, если стараниями старца Нерея в прибрежную зону прибьется колония медуз или ватага морских ежей. Первые при соприкосновении с их плотной студенистой массой требуют преодоления легкого омерзения со всей возможной невозмутимостью духа. Вторые, сокрытые от глаз в донном песке, могут впиваться  в ногу своими хрупкими, далеко небезобидными иголками, к чему отнестись с презрением уж никак не удастся.
   Но ни полчища медуз, ни колючий ежовый частокол не подосланы сегодня многодетным папашей нереид, и мы в полной мере извлекаем преимущества, заключенные в неспешном утреннем плавании. Наградой за которое и становится, в конце концов, укромная скалистая ниша, образованная полупещерным карстовым сводом и невысоким каменистым выростом, словно возведенным предусмотрительно самой природой для отдохновения избранных.
   Потом мы лежали в теплой лагуне, вода из которой почти ушла. Георгий  отряхнул песок, прилипавший то к моей щеке, то к волосам. Нет, я совсем не хотела возвращаться туда, откуда мы приплыли. Но время неумолимо совершало свой ход. И все же мне казалось, что Георгий тянул его, будто хотел еще выговорился. А я всегда готова его выслушать, ведь по негласной традиции мы и раньше поверяли друг другу свои заповедные мысли и чувства.
- Знаешь, - так и есть, он начинает рассказывать, - за квартал от гостиницы, где мы жили, находился ресторан «Тысяча и одна ночь». Да, представь себе, он так называется, - уловив легкую тень детского удивления на моем лице, поспешил добавить Георгий. - Туда часто захаживали иностранные журналисты. Из местной публики в «Тысяча и одной ночи» бывали коммерсанты и бизнесмены средней руки. Они приходили туда, чтоб обсудить дела. Но примечательно было другое. Каждый раз перед открытием в ресторане появлялся молодой багдадец в неизменном европейском  костюме и галстуке с заколкой. Он садился за пианино на небольшом возвышении в зале и начинал играть классическую музыку. Даже плохо разбирающемуся в музыке становилось понятно, что это настоящий виртуоз. Его пальцы скользили по клавишам так свободно, будто не касались их.
Хозяин ресторана – он представился как Доктор Махмуд – сказал нам, что молодой человек не заканчивал никаких музыкальных учебных заведений и играет исключительно русскую классику. Это показалось нам любопытным, и мы с любезного согласия Доктора Махмуда пригласили тапера за свой столик. Моэз – так звали пианиста – признался, что действительно исполняет только русских композиторов: Чайковского, Скрябина, Рахманинова. Играть его научил один русский, выпускник петербургской консерватории. Тот несколько лет прожил в Багдаде, но погиб во время обстрела города. – Георгий сделал паузу, однако через несколько секунд продолжил:
Моэз очень дорожил своим скромным приработком. На другом конце города его ждали младшие братья, а он остался в большой семье за старшего. Вскоре он мягко извинился и вернулся на рабочее место. Когда Моэз вновь заиграл, меркантильные арабские гости с почтительным видом повернули головы в сторону своего талантливого соотечественника. – Георгий лег на спину, и, глядя уже куда-то вверх, в небо, продолжил свою историю. – Это был какой-то сюрреализм. В городе со следами войны на каждом шагу существовал этот мирный уголок. С белыми скатертями, классической музыкой и услужливыми официантами.
Перед отъездом мы еще пару раз зашли туда. Ребята собрали небольшую сумму денег, чтобы передать ее Моэзу. Но пианиста не было ни в первый наш визит, ни во второй. Хозяин и сам не знал, что с ним могло случиться. В общем, мы передали деньги, а Доктор Махмуд обещал вручить их адресату, в противном случае, разыскать его семью и отдать его близким. Вот такая история, Ирина, - завершил свой рассказ Георгий.
- Не надо думать о плохом. Надеюсь, что с Моэзом все в порядке, - я сразу стараюсь настроить на позитивный лад своего рассказчика. Просто не знаю, что еще можно добавить в ответ на эту историю. И мне так захотелось поддержать Георгия, что я решила апеллировать к восточной мудрости. – Кто часто повторяет: «В Багдаде все спокойно», тот живет до ста лет, - это только что пришедшее на ум изречение я и присовокупила к сказанному выше.
   Георгий усмехнулся на  цитату, но складка на его переносице заметно расправилась. 
- Хорошо, если б ты была прорицательницей, - он повернулся ко мне и заглянул в глаза, слегка приподняв руками мою голову. Этот взгляд был исполнен нежности и любви.
   Нет, претендовать на роль пифии мне не хочется. И тогда я решаю вернуть своего дорогого поверенного в действительность:
- Нам пора возвращаться, Георгий.      
   Мы еще немного понежились в прогретом солнечными лучами лагунном  пространстве, а затем пустились в обратный путь. Но у меня перед глазами опять незримо стоял образ далекого иракского пианиста, тяжело добывающего хлеб насущный своими искусными пальцами. И, только нащупав твердое дно под ногами, я зарегистрировала для себя отсутствие каких бы то ни было плавсредств, обращенных вектором к ломанной береговой линии Анти-Дасос.
  Через два часа мы с Георгием были уже дома. Там меня поджидала записка от папы, который заходил домой после обеда. Вернее, две записки. В одной говорилось, что звонил Ставрос Загорьянос, который назначал сбор участников спектакля. Второе послание неровным папиным почерком сообщало о звонке из университета: мне предлагали подъехать к концу следующей недели, чтобы уладить кой какие формальности, относящиеся к прохождению стажировки.
   Но самое главное содержалось в конце записки. Руководитель раскопок и мой университетский учитель Димитрий Телис наконец прилетает на следующей неделе в Салоники на пару с профессором археологии из Германии. Что ж, мне бы очень хотелось встретить обоих.
         
                18
   Предпраздничная лихорадка. Мы с Георгием вживаемся в роль. Новые лица  появляются на сцене. Учитель древнегреческого в разных ипостасях. 
 
   А город меж тем все явственнее обнаруживал признаки предпраздничных приготовлений. Как будто сама атмосфера заряжалась ускоряющимися день ото дня фестивальными ритмами и экстравагантной карнавальной дозволенностью, которым потворствует своим творческим экстазом Мельпомена Дасская.
   На набережной уже возводились праздничные палаточные шатры, обвешанные веселыми гирляндами с бело-голубыми флажками. Площадь перед собором Святого Георгия огласилась гамом монтажных работ в связи с воздвижением помоста для самодеятельной сцены. Она должна будет вместить и солидный хор Мастерской духовной музыки под неизменным руководством нашего хормейстера, настоящего самородка кириоса Такиса Николаидиса, и фольклорный танцевальный коллектив «Этнографические обряды».
   Над улицами заколыхались растяжки с праздничными приветственными лозунгами, тумбы и столбы запестрели афишами с фестивальной программой. А на самом большом рекламном щите, что высится на одной из центральных севаступольских улицах, уже красовался наш прославленный лирико-драматический  тенор, мастер колоратурных пассажей Андреас Орестидис. Он представал в длинном сценическом гиматии за непосредственным исполнением оперной партии, правда, фоном послужили чертоги местного Олимпа с навершием старого монастыря.      
  Озеленители в спешном порядке выкладывали на уличных клумбах оригинальные цветочные композиции и расставляли дополнительные вазоны с успевшими распуститься к означенному сроку фиалками, цветовую гамму которых составляли довольно редкие оттенки. Светотехники оживляли свежими красочными включениями и так щедро иллюминированную городскую набережную. На ней кондитерская кирии Стеллы уже проводила свои ежегодные дегустационные утренники.
   Инициативные горожане также не остались в стороне от декорационных мероприятий. Так, кирия Лина водрузила у себя невесть откуда взятую статую Аполлона Мусагета с лирой в руках. Кроме того, над головами своих гостей хозяйка бара развесила ленты перекрученных воздушных шариков, комбинируя их таким образом, чтобы создался выигрышный колорит. Лихие извозчики, курсирующие время от времени по набережной, накололи яркие ленточки на свои пролетки. И даже жена соседа отставного капитана кирия Париси вывесила национальный флаг со своего балкончика.               
   Мой папа, обычно флегматично относящийся к суете, сопровождающей приближение фиесты, после продолжительного разговора по телефону с кирией Мариной, обрывки которого долетали на кухню, где я разделывала рыбу, принес вскоре увесистый моток проводов с лампочками и сел распутывать его в наш садик. На мой вопрос о дальнейшей экс-плуатации нехитрого сего приспособления папа отделался загадочным замечанием:
- Скоро сама все увидишь, дочка. Сюрприз.               
   Рядом на выложенном песчаником полу патио лежало сваленное кучей нечто более неопределенное, напоминающее свиток гофрированного папируса, который пестрел самыми яркими расцветками. Но я не стала даже выяснять назначение странного материала, который если где и снискал популярность, так, может, лишь в детском творчестве.
   Со своей стороны мы с Георгием как дисциплинированные члены общества, стремясь внести посильный вклад в фестивальный бум, в назначенный день и час явились на репетицию «Орфея и Эвридики». Ставрос Загорьянос, устроил ее непосредственно в амфитеатре, который, как вы помните, пристроился на холме Мельпомены. По случаю реанимации своего детища наш лицейский педагог пребывал на особом подъеме: с ворохом страниц сценарного текста в руках он вершил смелые постановочные инновации прямо на наших глазах. В очках, которые лишь подчеркивали его интеллигентный вид, в строгой рубашке и тщательно отглаженных брюках, Ставрос Загорьянос был больше похож на солидного офисного служащего, нежели кандидата в представители богемной элиты острова.    
   Постепенно любительская труппа, дружно приветствуя каждое вновь прибывающее лицо, как правило, из среды бывших однокашников, подтянулась почти в полном составе (а многие ведь приехали не из близких пригородов), и можно было приступать к экспериментированию.
   Правда, некоторую смуту внесла  Эви. Во-первых, она по-крупному опоздала, и наш режиссер предположил даже найти ей замену. Во-вторых, она заявилась не одна, а с пресловутыми документалистами с материка, которые тут же внесли свои акценты в общую творческую обстановку. Вторжение нежданных гостей чуть не повергло Ставроса Згорьяноса в мрачное расположение духа: он посчитал дурной приметой съемки не начавшейся толком репетиции, и потому несколько сник. Зато у меня появилась возможность разглядеть персонажей, о которых так жадно рассказывала Эви по пути к археологическим раскопкам.
   Я быстро определила главного из них, кого она называла «тем самым» Стелиосом Пергамосом – это и нетрудно было сделать, поскольку режиссер, «положивший», со слов Эви, «на нее глаз», действительно, не скрывал личного  расположения в ее адрес. Довольно крупный мужчина в самом творческом возрасте – лет сорока пяти – восьми, стоял в проходе между ступеньками, сложив руки на груди, и обозревал орлиным своим взором копошащуюся массовку. Лишь когда его взгляд обращался к Эви, лицо расслаблялось в очевидном благоволении. Венчик волос, мало тронутых сединой, обрамлял проплешину, едва обозначенную на голове.   
   Продюсер же Харис Пупис являл собой  полную противоположность: маленького роста, подвижный, как колобок, он живо перекатывался с одного места на другое, вступая в живой контакт с разнообразными коммуникантами и  абсолютно не вмешиваясь в распоряжения Стелиоса Пергамоса. От последнего не отходили оператор и двое других сопровождающих лиц, роль которых в общей субординации мне была не известна.
   Наконец, съемочная группа удалилась, и можно было возобновить репетиционный процесс. Ставрос Загорьянос сразу воспрянул духом и обратился к своей разношерстной труппе, прося сосредоточить внимание на внесенные в сценическое действие коррективы. Не буду утруждать вас подробностями авторского замысла, скажу лишь, что данная вариация бес-смертного мифа представляла собой драму в действиях и монологах под музыку Кристофа Виллибальда Глюка из одноименной оперы.
   Как известно, после долгого переговорного процесса при деятельном посредничестве Персефоны ее супруг Аид, ублаженный игрой Орфея на лире, позволяет покинуть несчастной жене певца подземное царство. Но при условии, что, выходя из него, тот ни разу не оглянется на  Эвридику. Однако всеобщий любимец наземного мира, не устояв, поддался-таки искусу и бросил взгляд на свою ненаглядную, после чего потерял ее навсегда.
   Предыстория этих событий, объясняющая каким образом Эвридика, как собственно и Персефона, оказались в преисподней Тартара, остается в пьесе нашего учителя древнегреческого за кадром, то бишь, за сценой. Во второй части, которая и подверглась значительной правке, Орфея преследуют фракийские менады, раздраженные его одержимостью хранить верность той, которая никогда не вернется.
   Кульминацией гнева становится известная сцена побивания певца камнями. Правда, из-за некой карикатурности ее в прошлой интерпретации убийство Орфея местами вызывало смех зрителей. Наш автор решил исправить это досадное недоразумение и придать действию менее натуралистичный, что ли, характер, настроив на более символический лад.
   Репетировать мистерию пришлось в режиме цейтнота, но на Ставросе Загорьяносе грузом лежали еще и технические вопросы, требующие скорейшего разрешения, к каковым относились освещение, костюмы и декорации, а также звуковое сопровождение. Рачительный и экономный характер островитян не позволил всему вышеперечисленному носить одноразовый характер, потому в сжатые сроки предстояло выяснить, в каких творческих проектах могла быть задействована наша бутафория. Назначив еще одну – генеральную - репетицию и поблагодарив своих доморощенных артистов, учитель древнегреческого отправился распутывать этот сложный межведомственный узел.

                19
   В родных университетских стенах. Историко-бытовые параллели. Город после нежных объятий Авроры. Мне становится плохо. Петр Михалидис не дает скучать.   
      
- Вы можете связаться с нашим аспирантом Петром Михалидисом и вместе встретить господина профессора, - подсказывает мне в секретариате факультета бессменное его лицо Лидия Демосфену.
   Ее пальцы продолжают отбивать такт по клавиатуре компьютера, при этом яркая шатенка забальзаковского возраста, просто растворяющаяся со своими изящными габаритами в кабинетном просторе, уставленном оргтехникой и пальмовыми раритетами, умудряется одновременно осуществлять и другие немаловажные дела. В частности, поддерживать конструктивный диалог с посетителями, оперативно отвечать на телефонные звонки, производить копировальные работы и даже подбрасывать такие дельные советы, как только что любезно озвученное предложение.
   Позади целый день, посвященный выверке необходимой лицензионной документации и оформлению подтверждения на мое участие в научно-полевых работах.
- А разве Михалидис в Салониках? – я сразу спешу уточнить всплывший на поверхность факт. Вроде совсем недавно Петр в полном вооружении своей белозубой улыбки принимал нас с Эви в археологической деревне на острове.
- Да вы с ним разминулись совсем недавно, он был здесь э-э, - делопроизводительница  дала себе пару секунд на то, чтоб включить  внутренний хронограф, - минут двадцать назад, - заключает она.
   Очень хорошо, что я могу рассчитывать на коллегу аспиранта и его маленькое, но быстроходное средство передвижения, японского, кажется, происхождения, на котором он обычно подъезжал к университетской площади.
   Кирия Лидия Демосфену снабжает меня городским телефоном Петра, и я проигрываю в уме предстоящую поездку в аэропорт. Так, стоит, пожалуй, купить два букета цветов, ведь незнакомый немецкий профессор также требует знаков внимания, тем более что предстоящие раскопки, насколько я поняла, целевым назначением включены в рамки научного сотрудничества, и значит, нам предстоит поработать на острове вплотную.
   Заочно знакомясь с людьми, я всегда наделяю неизвестный мне образ приблизительной внешностью и даже чертами характера. Так и сейчас в качестве прообраза прибывающего ученого из Кельна передо мною возник портрет другого его соотечественника, жившего еще в 18 веке, страстного поборника и, собственно говоря, основоположника нашей науки Иоганна Винкельмана, день рождения которого археологи мира отмечают как дату зарождения научной дисциплины.
   Иоганн Винкельман, истый бессребреник по жизни, часто сидел на голодном пайке, чтобы купить нужную книгу. И это просто какая-то злая ирония судьбы, что ученого, ничем, кроме предмета своей научной страсти, не интересовавшегося и относящегося к деньгам постольку, поскольку они могли позволять это делать, убили за презренный металл, который он по своей доверчивости имел несчастье продемонстрировать.
   Изучая античность, идеал которой он счел наивысшим и недостижимым, любитель древностей предположил, что именно свобода родила искусство. Всю жизнь профессор греческого языка ватиканской библиотеки стремился в Грецию, но так и не попал в тот мир, где люди, по его выражению, вырастали прекрасными, по внешнему и внутреннему облику «равные богам». Как хорошо, что сегодня ученые мужи могут работать над совместными проектами и свободно путешествовать в те места, которые лежат в области их профессиональных изысканий.
    Вот таким сухопарым, по-немецки педантичным и пунктуальным,  в диапазоне 50-60 лет, то есть приблизительным ровесником Димитрия Телиса, я и приготовилась встретить коллегу нашего научного руководителя. И, как хорошо, что Петр Михалидис сразу, как только я набрала номер его домашнего телефона и изложила суть обращения, откликнулся на мое предложение сделать это вместе.
   На следующий день мы пробивались сквозь уличные пробки, которые все-таки заблаговременно поимели в виду, когда договаривались о времени отправления в аэропорт «Македония». Нет, все-таки Салоники не Афины, где в этих затычках можно потратить львиную дозу невосстанавливающихся нервных клеток. И мы скоро вливаемся в дорожный поток-конвейер, спокойно предаваясь бесперебойной езде.
   Солнце сегодня по обыкновению щедро одаривает золотисто-палевыми лучами просыпающийся город, который в утренней свежести, оставленной по прошествии Эос, кажется еще более прекрасным.
   Каждый раз, проезжая по этому древнему городу, любимцу всех македонских царей, я не устаю удивляться его широким улицам и площадям, бесчисленным византийским базиликам и причудливому наслоению самых разнообразных архитектурных стилей: восточного и неоклассического, романского и современного. Вот уж три дня, как оставила я свой остров со всеми его знакомыми и незнакомыми обитателями, села на паром и прибыла в Салоники -  северную столицу страны.
   Перед отъездом Георгий снабдил меня ключами от квартиры, которую он  снимал в районе Виноградников. Квартиру довольно скромную с тесной кухонькой и душевой вместо ванной, но в тихом маленьком переулке, прикрытом зеленым сквером. Куда и заехал в утренний час без всякого опоздания Петр Михалидис, чтобы далее направиться вместе по восточной автомагистрали в аэропорт.
   Сейчас мой знакомый гладко выбрит, ни в пример тому, прошлому разу, когда был застигнут в условиях, приближенных к естественной среде обитания. Темные очки сдвинуты с лица на голову, полосатая трикотажная тенниска акцентирует широкую грудную клетку аккуратной шнуровкой.
   Надо сказать, что наш аспирант еще тот балагур, не дающий своими байками никому заскучать. При этом его речь то и дело перемежается не всегда приличными выражениями, которые в нашем повествовании придется опустить. А вообще-то, хорошо бы выкроить время и поработать с Петром над культурой речи.
   Вот и сейчас он отвлекает меня от созерцания пробуждающегося города, который, подобно никогда не спящей красавице, все не смыкает глаз, но в предрассветную пору улучит-таки часок и приляжет вздремнуть.            
- Тут приходила твоя знакомая. Не одна, с телевизионной группой, - начинает докладывать Петр, не спуская с дороги глаз.
- Эви, - подсказываю я ее имя. Начало меня слегка интригует с учетом частенько вносимой подругой сумятицы в рабочий график других лиц.
- Они все ходили по натуре, присматривали объекты, - продолжил Михалидис. - Ну, и решили снимать нашего синдха в качестве гида, а Эви, ты говоришь? вроде бы берет у него по ходу интервью. Снимают, все идет гладко. Но ты же знаешь нашего Хардипа. Он такой предупредительный, все ей руку подавал, чтоб она не упала. В результате оступился и сам сильно ногу подвернул.
- Да ты что? Как же это могло случиться? – искренне переживаю я за незадачливого посланца дружественной страны.
- Да, все нормально, Ирина. Свозили его в Панагию, сделали рентген – растяжение связок у парня. Отлежится дня три-четыре, будет бегать опять, -  с беспечным видом заверяет меня Петр.
- Дай Бог, Дай Бог, - более осторожно выражаюсь я. Надо сразу по возвращении на остров навестить его и приободрить. А себе под нос проворчала: - Ну, Эви, сирена.
- Что ты сказала? – не понял Петр Михалидис.
- Да так, ничего, - не буду утруждать своего спутника возникшими в уме параллелями.
   И вдруг резкая тошнота подступила мне к горлу.
- Останови машину, Петр, -  прошу я, сдерживая, насколько можно, так не вовремя сработавший рвотный рефлекс.
- Что случилось, - серьезным уже тоном обратился ко мне мой приятель.
- Меня укачало, - я заставляю его довольствоваться скупым объяснением.
   Петр выбрал подходящую обочину и медленно притормозил машину, из которой я побыстрее постаралась выбраться.
   Так, Георгий, неужели? Нет, не может быть. На всякий случай надо купить тест на беременность. Хотя утром я почти ничего не заглотила, а на пустой желудок такое со мной бывало и раньше.
   Мой водитель на мое слабое предположение о каком-либо виде еды, действительно, достает, как из скатерти-самобранки, хлебцы, помидоры и брынзу в придачу. Так что через десять минут самочувствие мое вновь соответствует внешнему благополучию окружающей среды, а Петр не с меньшим напором пытается отвлечь меня от недавнего инцидента.
- В археологическую деревню водят экскурсии, знаешь? Показывают туристам и так далее. Так вот, одна экзальтированная датчанка пристала ко мне: хочет принять участие в археологических раскопках и все тут. Бегала за мной по пятам  несколько дней. Я уж хотел было подослать к ней Хардипа. С его обходительностью в самый раз иметь дело с такими неофитками. Но, видишь, что с ним самим приключилось. Сидит пока со своей травмой в фургончике, не выходит.      
- Да дадим мы твоей датчанке покопать, под присмотром, конечно, - более снисходительно смотрю я на ситуацию.
- Плохо представляю, как она будет это делать, - напускает некоторого тумана Петр.
- А что? – не понимаю я.
- Она очень толстая, - буркнул начинающий археолог.
- Не толстая, а полная, - из женской солидарности корректирую я коллегу.
- Приезжала еще одна полная, - с акцентом на этом слове продолжил Петр, - гостья. Из представителей власти. Кирия Мария э-э-э…
- Марина Сотиру. Она куратор по вопросам культуры на острове, – прихожу на помощь я своему собеседнику.
- Вот, вот. Просила нас читать лекции об археологических раскопках в дни вашего фестиваля. Для всех желающих.
- Что ж, отличная идея. Вот и будешь приобщать отдельных энтузиасток к нашему делу, - намекая на датчанку, одобряю я очередную  идею крестной.    
   За разговорами мы не сразу заметили выплывающие навстречу очертания аэропорта, куда минут через пятнадцать должен приземлиться лайнер с одним ценным VIP-пассажиром на борту, во всяком случае, для меня.    
   
                20
   Непреднамеренный конфуз. Бергбевонер, он же Горец. Возможность полюбоваться Зевсом. Открываются новые перспективы. Тщетная предосторожность.
       
   В зале прилета наметилась незначительная  суета, обязанная только что  начавшемуся туристическому сезону, но несколько грузного, типично университетского вида профессора я поймала глазами сразу, как только тот вышел в группе пяти-шести молодых людей из зала таможенного досмотра. Мы с Петром поплыли навстречу Димитрию Телису и, вручая букет пурпурных бархатных роз, с легким волнением отрапортовали:
- Доброе утро, господин профессор! Давно с нетерпением ждем вас на Дасос. Как прошел полет?   
   Группка туристов успела уже раствориться среди других прибывающих и встречающих лиц, за исключением молодого мужчины, который замешкался с ремнями дорожной сумки. Профессор достал бумажный платок и, промокнув им лицо, с удовольствием оглядел наши с Петром радостные лица, говоря в ответное приветствие дежурные слова вроде мягкой посадки и  необратимости технического прогресса, делающего мир все более тесным.
   Мой напарник уже было подхватил увесистые чемоданы Димитрия Телиса  (наверное, опять везет гору книг), но тут я вспомнила, что в руках у меня оставался букет, предназначенный для другого профессора. Только где же он?
- Ваш немецкий коллега не прилетел с вами? – быстро координирую я ситуацию.
- Почему же, Ирина? Вот он перед вами, – мой научный консультант указал на того самого мужчину, замечу, никак не пенсионного возраста, который копался до этого со своими вещами. Футболка безупречной белизны и модные темно-синие джинсы выдавали в нем больше коллекционера по части  женских сердец, нежели дотошного охотника за древностями.   
   Это профессор? Вид у меня с двумя сумками – собственной и Петра - в одной руке и веником свисающим букетом в другой, который, обратившись к попутчику Димитрия Телиса, мне вдруг расхотелось дарить, был, наверное, не самым презентабельным. К тому же выглядеть после недавнего приступа, предположительно, булимии я должна была, по меньшей мере, несколько помято.
   Видимо, чтоб ситуация не обернулась полным моветоном для меня, немец первый с самым дружелюбным выражением протянул свою ладонь для рукопожатия. И я, предварительно переложив почему-то букет в другую руку, протянула свою длань навстречу. Маленькие змейки переменного тока - или это мне почудилось? - чуть пронзили кожу при соприкосновении наших пальцев. Соприкосновении, которое не по моей воли задержалось дольше, чем тому приличествовало быть.
- Специалист по античности доктор Алехандер Дитрих, - меж тем представил немца Димитрий Телис.
- Можно просто, мистер Алекс, - почти без акцента на хорошем греческом языке отрекомендовался тот, решив, видимо, установить с самого начала не столь официальный стиль общения.   
- Мои ученики - деспинис Ирина Агелопулу и Петр Михалидис, - закончил представительский ряд наш научный руководитель, который по случаю путешествия был одет в бежевый дорожный костюм фасона сафари и такого же цвета панаму.
- Добро пожаловать в Грецию, мистер…, - я запнулась, не зная, удобно ли сразу обращаться к немецкому доктору в предложенном демократичном ключе.
- Мистер Алекс, - подбодрил тот меня и на сей раз, разбивая стереотипы о немецкой чопорности.
   Сзади Петр тем временем недвусмысленно подталкивал вашу покорную слугу в бок – намекая на необходимость привести этикет приветствия к логическому завершению. Но вместо того, чтобы вручить букет кремовых роз по адресу, я всучила его Петру в руки, который и доставил его, в конце концов, по назначению.
   Пока проигрывалась вся эта ситуация, я успела составить более полное представление о внешности нового действующего лица. Бергбевонер - Горец! – моего скромного немецкого хватило, чтоб такой номинацией тут же мысленно наделить доктора археологии, имеющего мало общего с предварительно составленным типажом немца Винкельмана, которым я его умозрительно наделила.
    В возрасте Христа, не больше 32-33 лет, высокий и худо-щавый, с саксонского типа загорелым лицом и с гордо выступающим, некрупным носом, этот Бергбевонер был, несомненно, мужчиной не без харизмы. Светлые волосы он, похоже, не утруждал слишком короткой стрижкой, а, самое главное, в его облике особой притягательной силой обладали глаза: цвет их радужной оболочки показался мне глубоко родственным, маминым, как характеризовал мое собственное «зеркало души» отец. Вот и тогда, в первый миг визуального знакомства, мне показалось, что взгляды наших голубых глаз перехлестнулись. Что, может, и повергло меня в некоторую последовавшую затем отстраненность.
   Однако неловкость первых минут быстро отошла на второй план -  да и Димитрий Телис не даст долго задерживаться в условно-формальных рамках общения. Сразу обращу ваше внимание: если вы окажетесь в компании археологов, русло разговора рано или поздно (скорее всего, рано) свернет в плоскость профессиональных занятий, что с нами и произошло. Не успели мы сесть с машину – я с Димитрием Телисом на заднем сиденье, доктор из Германии рядом с водительским местом – беседа закрутилась вокруг предстоящих раскопок и сопутствующих тем.
    Петр вкратце воссоздал картину проведенных приготовлений на местности и затронул перспективы перехода к землеройным работам - ручным по своему характеру. При упоминании данной фазы собственно археологических мероприятий он довольно хмыкнул, вообразив, по-видимому, сонм студенток, оглашающих своими девичьими голосами территорию раскопа. Профессор слушал отчет с неподдельным, почти ребяческим, интересом, открыто выписанным на лице.
   Следует заметить, что научный темперамент Димитрия Телиса  совсем не входил в противоречие с присущим нашей специальности состоянием души, которое можно назвать «не от мира сего». И сопровождаемым, как я уже отмечала,  дотошностью и занудной скрупулезностью. Эта детская посвященность в род деятельности, как в игру, навсегда помеченную печатью неизвестного, оживляла его карие глаза вспышкой азарта, двигала складки у губ и гармошку морщин на лбу во время горячего обмена научными мнениями.
   Студенты, любившие профессора за его яркие и логичные до прозрачности  лекции, за дружелюбие и доброту, выражающиеся и в том, с какой охотой он включал их в свои экспедиции, были тем не менее прекрасно осведомлены и о градусе требовательности, предъявляемой Зевсом (так между собой окрестили они своего преподавателя, отдавая дань его авторитету) к качеству усвоения той отрасли знаний, которую кто-то по пренебрежению нарек «наукой лопаты».
   Нет, я очень люблю смотреть в это по-своему вдохновенное лицо, действительно чем-то похожее на изображение Громовержца в моих детских книжках (за вычетом, конечно, бороды). Тем более что с зимы – когда профессор уехал в германский университет, такой возможности я -  и не только я - собственно была лишена.   
   Сейчас я и наверстываю упущенное, если так можно выразиться. Занятие, оправданное и с точки зрения, что обмениваться взглядами с другими пассажирами не представлялось возможным: Петр сосредоточил внимание на дороге, а мой Горец почти не оборачивался, держась за ручку, установленную над ним. В такой безопасной позиции я без стеснения могла рассмотреть его затылок и не лишенный аристократизма полупрофиль. Пока тот неожиданно не обернулся и чуть не застукал меня за этим смелым занятием.
   Тем временем наш Петруша умудрился выложить практически все карты:
- Мы на Дасос в самую горячую пору попали: туристы валом валят, к тому же там на днях начинаются  «Вечера Мельпомены».
- Вечера Мельпомены? – дал себе труд оглянуться мистер Алекс Дитрих, заинтригованный словосочетанием.
- Это такая фиеста местная, - опять опередил меня Петр. Мне оставалось лишь мысленно гордиться фактом, что именно моя крестная непосредственно прикладывает руку к ее проведению. И все-таки я решаю со своей стороны как коренная островитянка вклиниться в диалог, приняв речевую инициативу на себя:
- Господин профессор и вы, мистер … , - опять чуть запинаясь, но все же формулирую до конца - согласно уговору -  обращение, - мистер Алекс, будем рады пригласить вас на наш праздник. Пропустить это событие нельзя.
- И не удастся, если даже захотите, - вставил от себя Петр, видимо, припомнив недавний визит кирии Марины, - нам настойчиво рекомендовали участвовать в фестивале, э-э-э… - дал он себе время на то, чтоб подобрать нужное определение, - в просветительском качестве.
- Читать лекции? – живо откликнулся Димитрий Телис. И, не дождавшись ответа, ухватился за идею. – Вот и замечательно! Обязательно наметим цикл лекций и внесем свой скромный вклад в вашу фиесту, Ирина, -  воодушевленный перспективой наш профессор, ярый поборник популяризации научных знаний в обществе, даже немного выпрямился. При упоминании моего имени доктор из Германии заинтересованно обернулся на меня, но я уже безбоязненно встретила этот то ли благосклонный, то ли замаскированно-ироничный взгляд.
   Однако парад идей на том не закончился.      
- В начале сентября в Кельне – на родине нашего коллеги, - уточнил Димитрий Телис, и я спешно переключаюсь на новый аспект беседы, - будет проходить международная археологическая конференция.   Обязательно сделаем заявку и включим наши темы. Вы вместе, Ирина и Петр, поедете и примите участие. А я, кстати, должен буду отбыть в Германию раньше.
   Научный тур в Кельн – что ж, звучит обещающе. Начало осени, значит, раскопки будут приостановлены до следующего лета. Я опять посмотрела в белокурый затылок немецкого археолога, но тот никак не прореагировал на упоминание своего города. Зато Петр стал многозначительно посматривать в мое отражение в водительском зеркале. Зная, как шустро я справляюсь с научным синтаксисом при описании артефактов, изложении гипотез, и формулировке подтверждений или опровержений, декодировать смысл послания, заключенного в его взгляде, не составляло труда.
   Ладно, Петр, помогу с докладом, куда я денусь. Видимо, на моем лице этот снисходительный вердикт частично прочитался, во всяком случае, Петр также молодецки выпрямился.   
   Внимание Алекса Дитриха все более отвлекал город, протяженными пригородами уже гостеприимно принимающий в свои объятия наше авто. Мы решили, что Петр довезет Димитрия Телиса и его коллегу в университетский городок до профессорской квартиры, меня же высадит раньше. Не прощаясь, наша малочисленная ученая братия договорилась о встрече в университете во второй половине дня. 
   Так. Вот сейчас я, похоже, располагаю достаточным временем.
   Захожу в фармацевтическое заведение за углом. Провизор с понимающим взглядом выкладывает запрашиваемый пакетик. Теперь вперед дальше.
   Поднимаюсь в квартиру Георгия.
   Бросаю вещи в узкой прихожей.
   Направляюсь в душевую выяснять, насколько в интересном положении могу находиться.
   Все.
   Полоска аптечного теста сигналит отбой. В Багдаде все спокойно, выражаясь фигурально. Не стоит говорить Георгию о своем оказавшемся безосновательным подозрении. Пусть все будет между нами, как раньше.   

                21
   В гостях у Георгия. В Интернете есть все. Я развиваю навыки психоанализа. Игра в кошки-мышки.      
 
   Пока Георгий вышел на кухню заварить кофе, я, предусмотрительно сохранив в компьютере его новую статью, влезла в Интернет и набрала в командной строке по-английски «Доктор археологии Алехандер Дитрих». Экран вывалил целый ворох ссылок, на основании которых можно было составить некоторое представление об ученом под таким именем. Я сразу отметила про себя, что серия статей посвящалась институту античных жриц, - надо обязательно выкроить время и серьезно проштудировать материал. Пробежавшись далее глазами по списку научных работ запрашиваемого автора, я с интересом обнаружила другой предпочтительный для него аспект тем. Он касался новейших методов археологической разведки.   
   Достаточно ознакомиться с заголовками, чтоб даже далекий от нашей науки обыватель мог скорректировать свое представление о круге профессиональных орудий труда, который традиционно включает у археологов кирку, лопату, веник, кисточки и прочий нехитрый «инструментарий». Немецкий профессор, судя по всему, последовательно выступал за более решительное проникновение технических новшеств в методы поиска и исследования древних объектов. Однако вникнуть в принципы работы революционной аппаратуры на тот момент я была не в состоянии.
   Сон накануне не принес мне отдохновения. И если не скорая помощь в виде чашечки ароматного крепкого кофе без сахара, мой собственный компьютер в мозгу просто зависнет.
   Где-то я вычитала, что две трети сновидений жителей планеты отличаются малоприятным содержанием. Иначе говоря, старичок Морфей с маковым венком на макушке редко когда прихватит с собой на крыльях ветреную эйфорию. Психиатры по этому поводу выдвинули теорию о защитной функции неблаговидных ночных миров, которые таким образом предупреждают их создателей о разного рода проблемах или опас-ном стечении обстоятельств на ближайший отрезок времени.
   Исходя из этих посылок я решила избирательно подходить к сюжетам, успевающим запечатлеться в мозгу, готовом приступить к расторможению – не вспоминать ни сном ни духом те их них, позитивность которых оценивалась не столь явственно. Но некоторые ночные послания, адресованные центральной нервной системой моему я, несмотря на все усилия по их отправке в корзину, почему-то намертво застревали в анатомическом блоке памяти. Чего я откровенно до сих пор побаиваюсь, и основания для этого, надо сказать, имелись.
   Мне, наверное, было года четыре, а тот сон я запомнила на всю жизнь. Это был кошмар, и мне снилась мама. Пересказывать его содержание я не могу и не хочу по понятным причинам. Не знаю уж, о чем предупреждал тот сон несмышленого ребенка, но очень скоро мамы не стало. Если у меня и обнаруживался вещий дар, воспользоваться им я все равно никогда не решусь. Зачем знать будущее, не допуская для себя или кого бы то ни было малейшей вариативности судьбы? Просто есть интуиция, лучше развитая, как известно, у женщин, на нее и стоит полагаться.
   Характер сегодняшнего моего ночного общения с Морфеем также желал оставлять лучшего, к тому же иррациональная картинка за закрытыми веками въелась в сознание до того, как я успела привести в действие соответствующие установки по ее удалению в момент пробуждения.
   Мы блуждали с Георгием в неком подобии лабиринта, а выхода все не было. Мой друг настойчиво звал меня за собой, но я видела еще одного жаждущего выбраться из западни, который также предлагал мне последовать за ним. И меня почему-то неудержимо влекло к этому, второму, спасателю, который четко идентифицировался в иной, виртуальной, действительности, однако напрочь растворился, стоило мне вернуться в реальное измерение.
  Кто же это мог быть? Я приложила незначительные усилия для того, чтобы воскресить образ ночного гостя, но теплые лучи солнца, проскальзывающие сквозь жалюзи окна, столь чудно заиграли со мной в жмурки, что копаться в обрывках сна, пусть и с намеками на мистификацию, мне немедленно расхотелось. Надеюсь, с течением времени странное наваждение и вовсе позабудется.
- О чем задумалась, красавица? – я даже вздрогнула, так неслышно Георгий оказался сзади - не иначе как подкрался. За моей спиной он мог теперь лицезреть открытую интернетовскую страницу. Соблазнительный кофейный дух тем временем разливался по комнате, делая невозможным сосредоточение на каком-либо ином деле, кроме как смаковании кофеиновой составляющей напитка.
- Ты напугал меня, - для начала я слегка дуюсь или делаю вид, что дуюсь, и одновременно жадно набрасываюсь на спасительную кружку. Несколько глотков, и, кажется, на глазах сознание становится более-менее адекватным для восприятия и переваривания объемных информационных блоков.
   Мы находились в семейном гнезде Георгия, что свито на последнем этаже в девятиквартирном доме на одной из центральных улиц Севаступоли. Через открытый балкон пришелец запада Зефир с сизифовой настойчивостью вгонял полы штор в комнату. Комнату, которая так навечно и закрепилась за моим взрослым другом, несмотря на то, что обитать в ней ему приходилось все реже и реже.
   Сдержанное убранство ее осталось почти без изменения, как в старые добрые времена. Те же черно-белые фотографии то ли рок звезд, то ли киноартистов во всю стену, та же приземистая софа и вращающееся кресло у рабочего столика в углу.
   Мама Георгия - неизменно приветливая и предупредительная кирия Наташа, на которую внешне весьма походили оба ее сына, решила лишь незначительно смягчить обстановку, внеся сюда дополнительный цветочный горшок с карабкающимся по стене ботаническим экземпляром, называемым, если мне не изменяет память, фикусом крохотным. С балкона же, зеленая коллекция которого также пополнилась орхидеями и жасмином с  белыми лепестками в форме пятиконечных звездочек, время от времени в комнату накатывала волна благоухающей цветочной композиции.
   Мы одни в доме. Кириос и кирия Элитис, родители Георгия, как водится, принимают в этот час, книгочеев в своем книжном магазине «Библиоман», а младший брат Аристотель, уже ученик предвыпускного класса лицея, носится на мотоцикле вдоль и поперек острова в компании таких же отрывающихся на полную катушку молодых людей.      
- Это тот самый Алехандер Дитрих, о котором ты мне говорила? - кивнув в сторону монитора, неожиданно сражает меня своей проницательностью Георгий. При этом его взгляд самым безапелляционным образом просвечивает тет-а-тет, медленно приходящую в себя. Не думала, что вскользь упомянутая до этого в разговоре персона немецкого ученого, уже прибывшего в археологическую деревню, могла так скоро быть востребована в нашем разговоре.   
- Тот самый, Георгий. Сидела, просматривала его статьи. Должна же я иметь представление, в чем силен мой оппонент, - почему-то стала оправдываться я.
   Кажется, никаких поводов для ревности не было, если это ревность, конечно. Дело в том, что в нашем случае, когда от-ношения носят исторический уже характер, диагноз «ревность» просто несерьезен. Поэтому я спокойно принимаю вызов, заключенный в этой своего рода визуальной угрозе.
- А он уже твой оппонент? – опять спешит подловить меня на слове мой экзаменатор. Но я тоже не лыком шита, так просто препарировать себя не позволю.   
- У него столько трудов, несмотря на возраст. Есть ученое звание и имя в научном мире, - если судить по авторитетным ссылкам. К тому же свободно владеет иностранными языками. А чем могу похвалиться я?  Ничем пока. – На свой же поставленный ребром вопрос я нахожу исчерпывающий ответ. - Поэтому, он оппонент для меня, в положительном смысле слова.
   Мой убедительный вид возымел, наконец, на Георгия решительное действие. Однако семена сомнения, хотелось ему этого или нет, заронить невзначай он заронил. Во всяком случае, в потемках души моей все виделось не в столь однозначном свете, как я пыталась это вербально изобразить. Вчерашнее мое пребывание в Панагии также оставило по себе двойственное впечатление.
   Так уж получилось.

                22
   Петр в центре всеобщего внимания. Хардип не перестает меня удивлять. Этот странный мистер Алекс. В общем, загадочная мужская душа. 

   Хардип от досады разве что не плакал, как ребенок. Так некстати растянутые связки ног оставили стажера из Индии, мечтавшего самолично пройтись с магнитным датчиком в руках по территории будущего раскопа, на обочине проводимого мероприятия. Мы сгруппировались вокруг Димитрия Телиса и Алекса Дитриха, которые сидели у чемоданчика с магнитометром, пока наш Петр важно вышагивал в равномерно замедленном темпе с неким подобием металлоискателя в руках перед собой.
  Искоса поглядывая на иностранного коллегу-практиканта, я хорошо понимала его состояние, так как сама была не прочь оказаться на петрушином месте. Вчера утром, когда археологическая деревня еще не была поднята на ноги в связи с предстоящим геомагнитным сканированием, я, завидев молодого археолога, благодушно перекидывающегося шутками с вновь прибывающими  практикантками-хохотушками, поинтересовалась у него, занимается ли Хардип своей йогой и на сей раз.
   Дело в том, что накануне того дня я собралась наведать знакомого нам участника раскопок (получившего, как вы помните, настоящую производственную травму) в его фургончике, который тот делил с Петром. Этот Петр, пряча за зубами хитрую улыбку, напутствовал меня с самым невинным видом, заверив, что сосед его давно жаждет целительного визита дамы. Каково же было мое удивление, когда, откликнувшись на призыв войти, я застала синдха в неординарной, даже, можно сказать, замысловатой позе.
   Поначалу я решила, что мой пострадавший приятель за неимением других возможностей физической активности философически предался медитации таким вот нестандартным способом. Однако, как в дальнейшем просветил меня Хардип, он работал над воплощением одной из йоговских асан серии «Голодный тигр нападает на жертву», с помощью которой предполагалось сократить процесс посттравматической реабилитации в два раза.
   На следующий день, стучась в дверцу трейлера, я намеренно растянула акт  вхождения в, если так можно назвать, салон прицепа, заставленный папками с кипами бумаг, чертежами и топографическими планами, а также с наспех прикрепленными к стене открытками с видами причудливых южно-азиатских храмов. При этом, придав тембру голоса как можно более зычный характер, а интонации кокетливый изгиб, я, не видя еще своего приятеля, предупредительно возвестила о своем намерении вторгнуться в его пределы:
- Это я, господин археолог. Можно войти?
   На сей раз не оздоровительные упражнения, действительно, возымевшие свое действие (во всяком случае, Хардип мог, пусть и прихрамывая, но перемещаться уже на нормальные расстояния) отвлекали внимание обитателя домика на колесах. Дело в том, что здесь находился еще один человек, сидевший спиной ко мне. Но и со спины я сразу определила его. Так что  дальнейшее свое приветствие мне пришлось огласить в нормальном тембре и интонационном рисунке:
- Доброе утро, мистер Алекс.
  Горец посмотрел на меня, будто не узнал, отчего мне сразу стало неуютно в этом обиталище соискателей ученой степени магистра.
- Здравствуйте, деспинис Ирина, - сухо процедил тот, тут же отворачиваясь к разложенной на маленьком складывающемся столике схеме, начертанной от руки. Собственно над ней и колдовали до моего прихода эти двое. Хорошо, что вспомнил, как меня зовут – осталось мне довольствоваться этим утешением.
   Хардип оказался куда более предупредительным, уступив свое место, отчего я оказалась с глазу на глаз с профессором, которому потребовалось некоторое время, чтобы воспринять смену дислокации. Во всяком случае, в обращенном ко мне взоре читался вопрос, насколько релевантной можно считать произведенную ротацию оппонентов. Если бы течение разговора и в дальнейшем приняло намеренно зажатый характер, я бы просто встала и под первым подвернувшимся предлогом ушла. Но Хардип и тут оказался на высоте, опередив такое неконструктивное развитие событий.
- Я тут, Ирина, решил донести до нашего коллеги профессора, - учтиво начал он воссоздавать для меня контекст беседы, - свою версию об определенной ориентации имеющихся археологических объектов. – Он ткнул в листок с планом раскопа, указывая на выведенные от руки лучи, разбегающиеся спектрально от некой расположенной ближе к западному краю точки преломления.
   Я сразу уловила взглядом, что своими гранями условная звезда, действительно, обхватывает и имеющиеся в наличии фрагменты кладки дворца басилевса, и периметр святилища с его преисполненными воздушного изящества колоннами. Правда, один из радиальных ракурсов зацепил и очертания стоящей над нами венецианской крепости, памятника совсем иной эпохи.
- Мистеру Алексу показалось, что здесь может иметься рациональное зерно, -  сослался автор идеи на находящееся здесь третье лицо. Я в который раз подивилась про себя, когда это Хардип успел усвоить книжные обороты речи. Вслух же сказала:
- Значит, магнитометрия покажет сегодня, сложатся  ли недостающие лучи в твой веер, – избегая обмениваться взглядами с сидящим на расстоянии согнутой руки мистером Алексом, я обернулась к нашему аспиранту, просто сияющему воодушевлением. – А за старой крепостью, предполагается, должен скрываться древний акрополь? – опять, минуя Горца, обратилась я с вопросом к Хардипу. Но тот так и не успел открыть рот.
- Очень похоже, что так, - обнаружил, наконец, свое присутствие доктор археологии, продолжая водить измерительным циркулем по размеченным на схеме секторам. Он сегодня был одет в спортивную рубашку стального цвета и белесые льняные брюки, очень идущие ему, так-же как и темно-синие джинсы давеча.  – Древние строители частенько прибегали к былым фундаментам для воздвижения новых сооружений.
   Мистер Алекс оторвался от бумаг и самым дружелюбным образом уставился на меня, будто только теперь заметил мое существование.
- Знаете, как нашли часовню, где оставил свои облачения Иисус Христос? Перед тем, как креститься? – для иллюстрации вышесказанного он решил апеллировать к удивительным научным фактам.
   На этот раз открыть рот Хардипу не дала я.
- По руинам трех стоящих друг на друге храмов над быстриной Иордана, - полувопросительно, словно неуверенная студентка на экзамене, поспешила отреагировать я, мысленно ссылаясь на недавно вычитанную в специализированном ученом обозрении статью о сенсационной находке.
   Словно передавая незримую эстафету исторической памяти, поколения мастеров упорно возводили новые стены на каменных останках, доставшихся от предыдущих эпох, в непосредственной близости от священного места.      
- Вот именно, - почти похвалил свою младшую коллегу мистер Алекс, постукивая карандашом по силуэту крепости. Продолжая изучающе глядеть мне в глаза,  он, кажется, хотел прочитать в них некий вердикт, который мог подтвердить правоту вынесенного далее приговора. – Скорее всего, на возвышении и находился ваш древний акрополь. Может, прогуляемся там сегодня, Ирина? Попозже?
   От такого перехода тем и метаморфозы тона, приобретшего вдруг доверительную, даже интимную, окраску, я не сразу нашлась что ответить. Словно за разрешением я оглянулась вопросительно на чуть подзабытого Хардипа, который, при всем моем желании, не мог составить нам компанию.
   Вот так Горец. То в упор меня не видит или делает вид, что не замечает, то в закамуфлированной форме практически приглашает на свидание. Но углубляться в противоречивую мужскую природу, когда от тебя всего-то и требуется, как принять или отвергнуть безобидное приглашение, было бы непозволительной роскошью.
- Конечно, мистер Алекс, - не даю себе никакого хода для отступления. Значит, надо полагать, обследование средневековой крепости может состояться после всеми ожидаемой  магнитометрии, запланированной на послеобеденное время. Однако мистер Алекс не вознамерился уточнять время совместной прогулки.    
   Такое ощущение, что, поймав желанную добычу, охотник тут же потерял к ней всякий интерес: обернувшись к Хардипу, доктор археологии пустился в пространное рассуждение о деталях стратиграфической разметки, подчеркнуто  взаимодействуя в коммуникативном плане лишь с моим приятелем. Оба они перешли на английский. Я опять почувствовала себя немного лишней.

                23
  Что может скрывать земля на глубине трех метров. Хардип переживает маленький триумф. Я оказываюсь в дурацком положении. Звезды вмешиваются в мою жизнь.
 
   Нет, это все-таки невероятное зрелище. Не перелопачивая тонн земли, не тревожа никак матушку Гею, получить в свое распоряжение практически законченное изображение античного города, укрытого на глубине около трех метров.
   Физики и химики, биологи и геологи со временем вооружили археологию новаторскими методами поиска и датировки исторических памятников, среди которых и старый способ радиоуглеродного анализа, подвергшийся, замечу в скобках, немалой справедливой критике за последние годы, и методы, основанные на данных дендрохронологии, археомагнетизма, термолюминесценции и других естественнонаучных отраслей, и аэрофотосъемка, и эхолокация, и многое что другое.
   И вот еще одна возможность -  взгляд сквозь землю посредством сбора данных о магнитном фоне сканируемого участка. Компьютер обработал полученную информацию и на экране возник настоящий маленький город с явственными признаками планировки. Допотопный город, захороненный всемогущим временем и мирно почивавший под земною твердью.
   Когда-то, даже трудно представить, когда, здесь тоже кипела  жизнь с ее радостями и горестями, а жители были также  подвластны инстинктам созидания и разрушения, как все смертные на земле.
   Те немногие счастливчики, кто мог втиснуться в фургончик Димитрия Телиса, стали первыми свидетелями проступавшего, как из небытия, схематичного переплетения стен и улиц, в природе которых сомневаться не приходилось – это было, безусловно, творение рук человеческих.
- Здорово! - только и можем мы с Хардипом обменяться самыми первыми впечатлениями.
   Еще бы не здорово. Открытое пространство городской площади, на которой можно определить алтарь для жертвоприношений и круглый помост, похоже,  киклу, предназначавшуюся для продажи рабов. Под определенным углом друг к другу выстроились периметрами два храма или общественные здания, судя по их размерам и отпечаткам колонн.
- Ну, что скажете, Ирина? – с победоносной улыбкой на лице повернулся ко мне мой учитель. Я не заставила долго ждать своих комментариев, тем более что вихрь соображений по поводу проявленных объектов в моей голове успел прокрутиться.
   Димитрий Телис, несмотря на искушающую близость к разгадке той или иной тайны, только подогревающей его темпераментную натуру, умеет в кульминационный момент осадить себя и предоставить слово ученикам, внимательно выслушав при этом точку зрения не столь опытного коллеги. От нежданной прерогативы научный вес новичка, кажется, рос на глазах, и не в этом ли крылся мудрый педагогический смысл такой уступки?
   Так и сейчас с самым одобрительным видом, изредка подкрепляемым кивками, он прослушал, ни разу не перебив, мои предварительные выкладки, очевидно, совпавшие во многом с его собственным прогнозом. То же и с другими подопечными, которым он не откажет в возможности самоутвердиться.
- А как с вашей заманчивой идеей, уважаемый коллега? - поворачиваясь к Хардипу, стоявшему наготове со своими геометрическими проекциями, профессор переключил всеобщее внимание на скромного героя дня. Казалось, оригинальные эвристические наметки стажера уже никого не оставили равнодушным здесь.
   Хардип как можно точнее совместил схему с компьютерной графикой, и  условные лучи незримым пунктиром легли недостающими звеньями на план будущего раскопа. Проведенная несложная манипуляция явно лила воду на мельницу его заявки на маленькое открытие.
- Вот, господин профессор, посмотрите сами, ориентация объектов четко прослеживается, даже если бы мы не хотели ее замечать, - указывая на равномерные радиальные контуры, Хардип тщательно заточенным карандашом обрисовал в воздухе раскладку мысленного веера.
   Если где-то бы поблизости раздался взрыв, ведущие лица на авансцене этого ученого совещания, наверное, оставили его без должного внимания – так мы были поглощены головоломкой, заданной нам гражданами античного полиса, затерянного глубоко в веках. Нам, безмерно далеким потомкам, что склонились сейчас над ее идиоматическим абрисом в попытке выдвинуть более-менее удовлетворительное объяснение замыслу древних градостроителей.               
- Ответ надо искать в этих храмах, - сосредоточенно внимавший общему обмену мнениями немецкий доктор внес, наконец, свое веское слово, проводя рукой по соответствующим очертаниям. Я же про себя машинально отметила отсутствие на ней обручального кольца. – Пока мы не раскопаем объект, нам остается лишь теряться в догадках. 
- Думаю, что наш коллега из Германии абсолютно прав, - поддержал Алекса Дитриха мой учитель. – Вот отсюда мы и будем плясать. Раскапывать надо начинать здесь, - Димитрий Телис, словно ставя окончательную визу, припечатал рукой по одному из культовых сооружений, уже внесенных Хардипом в рабочий план.
   На пассионарном подъеме мы и расходились из профессорского фургончика, превратившегося в своего рода штаб экспедиции. В компании других ее участников я побродила по полю с копией магнитной карты, ориентируясь по которой, мы останавливались приблизительно в тех местах, где под ногами могли покоиться конкретные руины.
   А день тем временем давно перевалил за вторую половину, предоставляя обитателей лагеря свободному выбору способа проведения досуга. На пляже молодежь затеяла игру в волейбол под аккомпанемент собственных победных или пораженческих возгласов, где-то занялись хозяйственным обустройством лагерного быта, кое-кто стал готовиться к вылазке по севаступольским дискотекам и точкам общественного питания.
   Я же в гордом одиночестве продолжала слоняться тут и там в призрачном ожидании, что один джентльмен вспомнит, что пригласил даму на свидание. И где тут хваленая немецкая пунктуальность?
   Закравшееся сомнение в короткой памяти экстравагантного кавалера только усилил Петр, предложивший отправиться в их разномастной компании в Золотой песок с целью посещения известного развлекательного центра.
- Кстати, мистер Алекс выразил свое желание присоединиться к нам. Так что решай, едешь или нет, мы скоро отчаливаем, - таким вот макаром пригласил он и меня оторваться под родимые этнические ритмы, подкрепляемые живой музыкой.
   Археологическое светило сменило приоритеты в своих видах на вечер?
   Когда же невзначай я обнаружила, что немец, схоронившись в тени пушистой сосенки с некой молодой особой в соблазнительных шортах поверх закрытого василькового купальника, мирно беседовал с той на весьма камерном расстоянии, все как нельзя ясно стало на свои места. Он забыл о нашем научном рандеву или просто передумал, не считая необходимым поставить в известность об этом.
   Я кисло улыбнулась вероломному Горцу, который все-таки оглянулся на меня, когда я проходила мимо, направляясь прочь из лагеря. Пусть лазает по средневековым камням в компании с восторженными студентками, а меня уволит. Я хочу есть, мне надо сосредоточиться на предстоящих ударных буднях, в конце концов, мне следует чаще бывать с близкими мне людьми. С таким напутствием в собственный адрес я покидала Панагию, чтоб поскорей вернуться в родные пенаты.             
   Забежав в магазин за самыми необходимыми продуктами, через час я уже стояла у штурвала отчего дома. Его ручки были выполнены в стилизованной манере, воссоздающей компасные румбы, по которым любой случайный прохожий мог составить представление о частях света и тут же сориентироваться на местности.
   Папа, из-за застарелого радикулита, время от времени дающего о себе знать, остался сегодня дома, посвятив себя знакомому занятию. Он сушил на солнце вымоченные намедни сосновые иголки, чтобы далее набить ими «хвойный тюфяк», сон на котором, по его мнению, служил отличным средством для профилактики так некстати возобновлявшихся прострелов.
   Настоянный на солнце смолистый аромат, источаемый потерявшей колючий вид массой, стал быстро разворачивать показатель настроения капитанской дочки к более благодушному полюсу. На моем острове столько солнца, столько света, столько сочных мажорных красок, что предаваться затяжному унынию не получится просто физически. По крайней мере, островитяне сочли бы хроническую томную печаль в ваших глазах за признак дурного тона. Однако Никос Младший успел, видимо, заметить тень легкого разочарования на лице столь молодого еще, не битого солеными житейскими ветрами создания.
- Все в порядке, дочка? Бледная ты сегодня что-то. – Он даже подошел поближе вглядеться в физиономию своей наследницы, чтобы удостовериться, в какой степени его мнительное око могло оказаться верным.
- Все нормально, папуля. Как твой радикулит, лучше скажи? – Но оставшийся без дела капитан только махнул рукой, давая тем самым  понять, что разговор по поводу расстройств здоровья не внесет существенного вклада в его поправку.   
- Ты не столкнулась случайно с тетей Фани, она совсем недавно ушла отсюда? – вместо жалобной рефлексии он прагматично напомнил о существовании нашей участливой родственницы. Интересно, удалось ли той пристроить люкс-клиентку из туманного Альбиона. – Она принесла тут очень вкусную пиццу с грибами, иди поешь, – заботливо напомнил мне отец о необходимости подкрепиться. - А я схожу к нашему уважаемому соседу, - за-кончив ворошить свою хвою, отец прямиком направился к кириосу Париси.
- Сходи, папа. Капитан давно хотел с тобой пообщаться, - одобрила я славную идею родителя. Глядя вслед бодро вышагивающему, несмотря на вынужденный тайм-аут, отцу, я в который раз солидаризировалась со своей тетей в оценке его перспективности как клиента брачного бюро. Нет, папа вполне заслуживает того, чтобы любить и быть любимым не только мною.   
   Прошло достаточно много времени. А я все крутилась на сбитой собственной круговертью простыне. В общем-то, я догадывалась, что мне не давало забыться. Вчера. И вот, на тебе, сегодня, опять. Торжествующим своим сиянием это небесное тело победоносно уставилось в мое окно. Звезда не звезда. Не бывает, пожалуй, таких близких звезд.
   Я накинула на плечи шелковый халат, спустилась вниз и через крытую галерею прошла в садик. Шум города, пересвист цикад, эхо прибоя и другие акустические раздражители доносились в этот уединенный уголок под открытым небом, на котором по-прежнему вызывающе царило неведомое светило. Я обогнула дом и подошла к штурвалу. Он указывал на западные координаты звезды. Дежавю прямо какое-то, где-то я уже изучала сходные ориентиры.
- Что, дочка, не спится? – отец, оказывается, в палисаднике заменял лампочку в перегоревшем фонарике, что был прицеплен на стене сбоку от крыльца.
- Что это за звезда, папа? – вместо ответа я указала пальцем в ночное небо.
- А, эта, - спустившись со ступенек, как-то сочувственно отозвался отец. – Это Венера. Говорят, ее блеск особо донимает влюбленных.
   Нелегко быть отцом взрослой дочери, если приходится объяснять, в том числе, и такие вещи.
   Значит, вот кто, оказывается, не давал уснуть мне. Венера. Живешь-живешь и на третьем десятке жизни, собственно узнаешь, что из себя представляет эта Венера. Венера-Афродита.
   Что ж, я принимаю этот вызов.
   И немедленно отправляюсь спать.
   Впрочем, содержание того достопамятного сна вам уже известно.         
      
                24
   Археологическое счастье. Зевс открывает просветительский сезон. Гражданка Дании придает новый импульс заседанию. Вопросов, как всегда, больше, чем ответов.
   
- По ободку арабской вязью выведено «Город мира, или мирный город», - продемонстрировал безупречную нумизматическую компетенцию профессор Димитрий Телис, тихонько покручивая между пальцами неровные края потемневшего от времени драгметалла монеты.
   «… мирный город», - подчеркнула в блокнотике пышнощекая блондинка лет тридцати восьми - сорока, невысокая миловидная женщина в черных велосипедках, визуально сокращающих объемы ее бедер. Отдельные  фрагменты лекции можно было видеть через ее плечо, если сесть чуть выше, на мое место, там же на полянке у профессорского фургончика.
   Во время посещения археологических площадок иностранка строго придерживалась Петра, то и дело обращаясь к нему за очередным разъяснением. Петр, по всей видимости, смирившийся с участью быть проводником научных знаний в массы, сидел тут же бок о бок с предприимчивой датчанкой, которая бойко строчила по-английски, стараясь поспеть за авторитетным комментарием в петрушином переводе. Накануне несколько сникший в связи с возложенной на него посреднической миссией Петр уговорил-таки уступчивого Хардипа выведать самым тактичным образом у подданной Датского королевства, как долго та собирается гостить еще на острове сирен. 
   Но в данный момент мое внимание, как и других участников собрания, было приковано к первому вещественному источнику из иного мира. В центре импровизированного лесного форума стоял стол, на котором бесценным трофеем по соседству с увеличительной лупой красовалась  желанная, хоть и нередкая для археологов находка, та самая заморская монета. Нередкая, потому что монеты, частенько теряли в прошлом, как и сейчас.
   Это надо же! Раскопки не успели еще толком начаться по всему фронту, а совсем юная участница экспедиции, симпатичная студентка младших курсов, копнув, как следует, в одном месте, уже вошла со своим нумизматическим артефактом в историю экспедиции.
   Героиня дня, оказавшаяся наряду с найденной ею монетой в центре всеобщего внимания, сидела по правую руку от Алекса Дитриха, с которым я избегала встречаться глазами, хотя самыми одобрительными взглядами одаривала его везучую соседку. Сам доктор археологии, сложив ногу на ногу, так что получилось некое подобие подставки, чтоб было удобнее писать, записывал что-то в зеленую тетрадку.    
- Город мира, что это значит, господин профессор? – спросила обладательница незримого лаврового венка, за неимением которого на ее головке скромно притулилась перекрученная задом наперед кепка.
- Город мира – такое историческое наименование закрепилось за славным  городом Багдадом. Процветающим экономическим центром Востока, древней столицей международной торговли, - произнес мой учитель, снимая с носа очки, предназначенные умерить возрастную дальнозоркость.
   Многие из присутствующих подняли головы, отрываясь от своих записей. Багдад! Таким диссонансом прозвучало имя этого города, отданного сегодня во всевластие хаоса войны, в контексте обсуждения нашей находки. Кто бы мог подумать, что невольным напоминанием о себе он так настойчиво воз-вращает нас в действительность с ее политическими реалиями. Город, куда в недалеком будущем снова должен отправиться мой друг.
   Слово взяла любознательная датчанка, которую явно заинтересовало место чеканки монеты, иначе говоря, происхождение нумизматического знака:
- Если я правильно поняла, деловые и торговые связи с Азией распространялись далеко на западный мир? – очень умно заметила она, так что Петр даже передернулся.
   Вопрос пришелся по душе Димитрию Телису. С легким внутренним трепетом, подобным тому, с которым в детстве мы внимали мифам о подвигах героев, наша разнокалиберная аудитория приготовилась слушать руководителя раскопок, свободно перешедшего по случаю на английский:
- Нам, детям цивилизации, где расстояния не играют существенной роли и прогресс коммуникационных технологий делает мир таким всеобъемлющим и досягаемым, трудно представить, как далеко могли заходить наши исторические предки в своих контактах с  представителями иных цивилизаций. Нам кажется, что эти возможности имели пределы и не выходили дальше радиуса, ну, скажем, максимум тысяча километров.
- Но монеты с таким же адресом «город мира», как на этой, - профессор снова бережно, как хирург, прикасающийся к оперируемому органу, дотронулся до нее, - находят и в поселениях викингов. А это многие тысячи километров от того места, где их чеканили, и гораздо дальше, как вы понимаете, от места, где мы находимся сейчас.
Народы в разной форме стремились к взаимодействию друг с другом, тяготели к культурному обмену. Может, они осознавали, что без таких контактов рано или поздно развитие цивилизации будет  заторможено. Одних все время подталкивал дух первооткрывателей новых земель, других обоюдовыгодные экономические интересы. Купцы постоянно расширяли ареалы своей торговли, достав-ляли в разные точки все новые и новые товары. И это, несмотря на целые племена, которые столетиями промышляли разбоем на караванных путях.
   При этих словах у меня в памяти всплыл легендарный русский купец Афанасий Никитин, первый, по сути, европейский путешественник, который задолго до Васко де Гамо открыл индийский субконтинент. Потеряв в пути весь свой товар «благодаря» таким вот наживающимся на мародерстве налетчикам, он пешком добрался-таки до родины Хардипа, чтоб воочию убедиться в сказочной привлекательности и торговой перспективности этой экзотичной страны.
- Да,  кто-то жил постоянными грабежами, набегами и войнами, а значит, и трофеями, - в такт моими раздумьям продолжил развивать тему Димитрий Телис. – Кроме того, у этого осудительного во всех отношениях образа жизни была  другая сторона. Можно было брать в плен ремесленников с их знаниями профессиональных секретов и тайнами мастерства. Таким образом, ценности все время перемещались в пространстве.
Пространства отнюдь не казались непокоримыми. Несмотря на возможности преодолевать их со скоростью улитки, по нашим меркам. Ну, скажите, как статуэтка древнеегипетского бога Амона могла быть найдена на раскопках древнего поселения на Урале? Как она могла попасть туда? Это 4000 километров от берегов Нила, – с улыбкой в адрес новообращенной поклонницы археологической науки завершил риторически свою речь профессор.
- Тогда версия, что Америку задолго до Колумба могли открыть китайцы, верная? – опять блеснула осведомленностью петрушина соседка, которая в миру, как почтительно выпытал Хардип, состояла на инспекторской должности в одном из государственных учреждений датской столицы.
- Видите ли, в 1929 году была найдена географическая карта начала 16 века, отпечатанная на коже газели, -  уклоняясь от прямого ответа, начал  Димитрий Телис. – Она принадлежала Пири Рейсу, командующему оттоманского флота. По серии заметок на ее полях, историки обнаружили, что составитель карты все время ссылался на многочисленные более ранние источники. Некоторые из них восходили к 4 веку до нашей эры и старше.
С поразительной точностью на пергаменте изображались Южная Америка, западноафриканское побережье и берег Антарктиды. Странно не то, что на карте, как по выверенным координатам, воссоздан полярный материк за 300 лет до его открытия. Дело в другом. Идеально отображенная береговая линия была тогда, как и сейчас, покрыта толщей льдов.
По имеющимся геологическим сведениям, Земля Королевы Мод - а ее морфологические особенности были со всеми подробностями нанесены на старинную карту, – могла быть свободна ото льдов, доставшихся от ледникового периода, как минимум за 4000 лет до Рождества Христова. Встает вопрос: какая неизвестная нам, но, по всей видимости,  продвинутая цивилизация шесть тысячелетий назад владела сложным искусством картографирования и, естественно, имела насущную необходимость в этом? Причем, древние топографы опирались на знания из области сфероидной тригонометрии, неизвестной до 18 века, применяли проекционные методы, учитывали имеющуюся кривизну земли.
Можно поставить вопрос по-другому. Кто помог некой человеческой  общности, которая должна была находиться, по всей логике, на первобытном уровне развития, овладеть передовыми технологиями в этой области?
Согласно традиционной точке зрения, первые человеческие цивилизации зародились на Среднем Востоке примерно в 3000 году до нашей эры. Впоследствии древние культуры развились в долине реки Инд и в Китае. Следовательно, никто из известных на сегодняшний день древних народов не мог закартографировать столь обширные  участки планеты в южном полушарии. Более того, по копиям других топографических фрагментов из письменных античных памятников можно получить единую карту, охватывающую географию всего земного шара.
На одной колонне, найденной в Китае и датируемой 12 веком, содержатся картографические сведения, имеющие много общего с западными источниками. Эта колонна является копией с более позднего оригинала. Обращает на себя внимание то, что здесь также задействованы тригонометрические принципы. Складывается впечатление, что мы имеем дело с документами, которые свидетельствуют об их едином происхождении. 
Кто же задолго до шумеров, египтян, китайцев или индийских ведов мог проделать такую  титаническую работу? Причем, на качественном уровне, который соответствует техническим возможностям 20 века? Многие эксперты, например, из Гидрографического Бюро США, пришли к заключению, что без аэрофотосъемки провернуть работу такого масштаба и интеллектуального обеспечения просто невозможно. – На полянке в возникшей тишине можно было уловить писк комариной мелочи и, казалось даже, затаенное дыхание соседа.
- Но давайте вернемся к нашим межцивилизационным связям, - не стал долго испытывать паузой своих благодарных слушателей профессор. – Таким образом, что мы имеем? Географические знания без каких-либо погрешностей были переданы неким народом другому этносу. Кому? Скорее всего, авторы подобных карт, представители неизвестной утерянной цивилизации, могли адресовать их древним критянам или финикийцам, самым значимым мореплавателям древнего мира на протяжении целого тысячелетия. Есть сведения, что коллекция карт-прототипов была в свое время собрана в знаменитой библиотеке Александрии. А она, как известно, покоится сейчас на дне моря. Вероятнее всего, именно из Александрии часть навигационных документов была переправлена в Константинополь, а там значительно позже они и могли попасть в руки адмирала Пири Рейса.
   Димитрий Телис положил на середину стола, как на некий пьедестал, темную монетку для всеобщего обозрения и более тесного ознакомления с ней. С виновницей нашего неформального, но не ставшего от этого менее торжественным заседания. С вестницей восточного мира, которая в ассоциативных связях по поводу ее хождения завела нас столь откровенно далеко.

                25
   Кое-кто спешит исправить свою оплошность. Все прелести путешествия в компании с Горцем. Спаситель поневоле. Хардип как безупречный свидетель.

   Мужская рука самым безапелляционным образом перекрыла мне дорогу. Я чуть не врезалась в это возникшее среди сосновых стволов подобие шлагбаума. Готовая незамедлительно поставить на вид тому, кто практикует такие штучки, я вынуждена была умерить свой пыл, невольно подчиняясь субординации.
- Кто-то обещал мне составить компанию для осмотра одной достопримечательности, - с самым праведным видом доктор из Германии встал на моем пути. – Здравствуйте, Ирина. Никак не могу с вами поздороваться. Даже кивнуть в знак приветствия не получается. - Его рука,  как быстро перерезала мне путь, так тут же, впрочем, его и освободила.
   Под таким речевым напором я не сразу определилась, в каком ключе следует скорректировать свое общение с этим несостоявшимся ухажером. Интуиция мне все же подсказала, что подойдет как можно более нейтральный стиль:
- Здравствуйте, господин Дитрих. Мое обещание имело ограниченный срок действия. В течение одного вечера, - с олимпийским спокойствием изрекла я, но воспользоваться открывшимся проходом не поспешила. Надо же выслушать и другую сторону. Пусть приведет правдоподобные аргументы.
- Разве? – похоже, искренне удивился ученый авторитет, как-то по-новому глядя на меня. – Наверное, я что-то не так понял, Ирина. Можно мне так вас называть? – в виду моего неподкупного официоза решил на всякий случай подстраховаться господин Дитрих.
   Ему даже не понадобилось придумывать оправдания, с легкой завистью констатировала я. В общем, строить из себя оскорбленную героиню не представлялось далее целесообразным. Тем более, когда вас трогательно просят о такой малости, как обращении по имени.
- Хорошо, мистер Алекс, - снизошла я.
- Можно просто Алекс, - пошел еще дальше тот. Однако, будто спохватившись, что так можно спугнуть хрупкое равновесие, достигнутое некоторыми дипломатическими усилиями, в том числе, пущенным в ход обаянием, мистер Алекс все же поспешил уточнить. - Если вам так будет удобно.
- Я подумаю, - почти фамильярно заявила я.
    Потом мы самым любопытным образом уставились друг на друга. Такое ощущение, что он опять хотел найти в моих глазах ответ на некий не отпускавший его вопрос. Мне же в глубине души хотелось вновь услышать приглашение на променад, сорванный не по моей инициативе.
- Ну, я пойду? – за неимением иных предложений предположила я.
   Собственно никто меня и не задерживал. Он даже посторонился, пропуская даму, хотя места было достаточно, чтоб пройти и так. Но я все-таки дождалась компенсации за неопределенность:
- Ну, так как же с нашим мероприятием, Ирина? – уже вдогонку мне бросил доктор археологии.
- О чем вы, мистер Алекс? – не буду сразу клевать на прозрачное значение его вопроса.
- Походить с планами по старой крепости, пообщаться друг с другом, - почти чувственно добавил он. Я обернулась, придав себе как можно более строгий академический вид:
- Хорошо, мистер Алекс. – Но чтобы вновь не впасть в зависимость от его слишком субъективного ощущения времени, я поспешила самолично назначить час нашего общения на крутых средневековых склонах. – Я освобожусь часа через два и сама подойду к вам. Хорошо?
   Я освободилась гораздо раньше. Работы на раскопе в тот день почти уже закончились, оформление находок не потребовало много времени. Хорошо, что Алекс Дитрих, заметив явно не бросающуюся в глаза занятость своей младшей коллеги, первым подошел ко мне, и мы, зайдя за планом крепости в фургончик, который он занимал на пару с руководителем раскопа, отправились к своей цели.      
   Снизу, под обрывом, очертания крепости, господствующей над округой,  производят довольно внушительное впечатление, но в этом и скрывается психологический эффект, на который рассчитывали строители: как можно убедительнее отпугивать непрошеных гостей ее крутым силуэтом. Расчет, едва ли оправдавший себя, иначе, зачем туземным жителям из благодатной прибрежной зоны перебираться в поисках убежища за малоуязвимые лесные балки и теснины в предгорьях Заячьей Спины и Пилы.
   Наше общение на подступах к объекту нельзя было причислить к образцу жеманного жанра. Алекс Дитрих явно не озадачивал себя галантными повадками. Во-первых, он так припустил, стремясь быстрее достичь крепостных рубежей, что мне все время приходилось догонять его. Во-вторых, когда мы оказались, наконец, внутри цитадели, чтоб далее обойти ее по внутреннему периметру, доктор археологии не дал запыхавшейся своей спутнице восстановить дыхание в исходном темпе. Ну и, в-третьих, он погрузился в какие-то свои научные подозрения, не привлекая меня к обмену впечатлениями, так что я стала ощущать некоторую второстепенность во всем этом мероприятии.   
   Точно, Горец какой-то. Не ведает ни устали, ни одышки, перемещается по склонам и буеракам, как заправский инструктор по скоростному восхождению. Но, собственно, как ни умаляй значение моей миссии в этом походе, придется пронести ее до конца.
   Мы забрались вверх на узкий каменный помост, который тянулся поясом вдоль всей крепостной стены, маскируясь за массивными зубьями бойницы. Его ширина варьировалась от метра до куда более обескураживающих размеров, мало подходящих для натур, не столь бескомпромиссных к проявлению малодушия. Но как можно хладнокровнее я спускалась по ступеням переходов, рассчитанным, замечу, отнюдь не на удобство женской ноги. Правда, мой компаньон в зонах повышенного риска все же оборачивался и предлагал руку для подстраховки, но я всякий раз заверяла его, что справлюсь сама.
   Такая самонадеянность чуть не стоила мне неприятных моментов. При сходе с крутой ступени моя нога, пусть на невысоком, но каблуке, неловко соскользнула с неровной поверхности, и я полетела навстречу своему фактическому проводнику. Хорошо, что тот с безошибочной реакцией матадора упреждающе схватил меня за руку. Иначе меня постигла бы неминуемая участь нашего Хардипа.
- С вами все в порядке? – глядя на завернутый внутрь носок моей ноги, поинтересовался Горец-скороход.
- Да, все нормально, - не дала я себе расслабиться. 
   Наверное, мой все же не совсем впечатляющий вид произвел свое смягчающее действие, и Алекс Дитрих решил устроить  передышку, прислонившись тут же к проему каменной стены напротив меня. Он развернул свой план и стал крутить им туда сюда, прикидывая, как можно привязать гипотетичный античный храм к реалиям фортификационного укрепления. Один из внешних углов действительно, образовывал правильные грани, в отличие от ломанных линий контура других стен, составлявших вкупе неправильный пятиугольник.
- Странно, но эта часть спроектирована так, будто за точку отсчета бралась  готовая кладка, а не рельеф местности, - доктор археологии поднял глаза на меня, словно за поддержкой. Я подошла поближе, чтоб убедиться в том, что, в общем-то, лежало на поверхности.
- А если ионический храм предшествовал форту, он вполне мог вписаться в какую-то часть укрепительного сооружения, - сравнила я масштабные, ионические строения с дорическими храмами, отличающимися по большей части более домашними размерами.
   Надо сказать, что я обрадовалась самой возможности внести свою лепту в научно-деловой семинар, затеянный экспромтом на солидной высоте в проеме венецианской твердыни. У господина Дитриха мелькнуло некое подобие уважения в брошенном в мой адрес взгляде, пока я обосновывала свои соображения по поводу разностилевых особенностей античных ордеров. Взгляде, который я охарактеризовала для себя как «вещь в себе»: невозможно было наверняка расшифровать завуалированное в нем послание: снисходительную иро-нию или вполне сочувственное участие.
   Возможно, под нашим общением и подразумевался этот сугубо специальный обмен мнениями. Все более свыкаясь с этой мыслью, я стала подумывать о возвращении на землю. И все-таки мистер Алекс, решил сделать лирическое отступление, что приятно пощекотало мне нервы. Значит, интерес к моей персоне имел место быть. Он сложил бумаги и без всякого перехода взял паузу, во время которой открыто стал меня рассматривать. Еще немного, и от возникшей неловкости мне пришлось бы самой инициировать научный протокол встречи.
   Я отвела взгляд в сторону, туда, где юные археологи развлекались пляжным волейболом. В качестве арбитра был приглашен Хардип, который, сидя к нам лицом, осуществлял любительское судейство. Парочка, обозначенная в просвете крепостной стены, наверняка показалась ему знакомой.
   Я решила, что пора прекращать бесцеремонный обзор моей персоны:
- Что-то не так, мистер Алекс? – не углубляясь в дебри политеса, без обиняков поинтересовалась я.
- Ваши глаза в вечернем солнце отсвечивают таким голубым  цветом, – доктор археологии предпочел оставить без ответа мое взыскующее  замечание. Оказывается, ему не чуждо поэтическое расположение духа. Похоже, он любовался мной и не спешил прервать это щекотливое занятие. Но не высказывать же  мне в ответ комплименты по поводу оттенка его глаз. – Мне кажется, античных жриц подбирали из девушек с такими вот ясными глазами, – окончательно добил меня своими реминисценциями этот своеобразный претендент на роль героя-любовника.
   Я знала, что последняя реплика обязана не вольной игре случая, а предмету его научной специализации, но обнаруживать свое знакомство с некоторыми сторонами его профессиональной биографии не стала. Впрочем, допытываться о глубинных корнях моей связи с потусторонним миром, намеки на которую всегда вызывали у меня неприятие, тем более не было никакого резона.
- Петр сказал мне, что вы местная, отсюда? – Продолжил настаивать на личностном аспекте общения Алекс Дитрих.
- Я родилась и выросла здесь. Дасос - мой родной остров, - я окинула  небрежным взглядом властительницы прибрежную равнину, и сгущающуюся в сумерках синеву море, и пространство внизу под нами. 
   Вот последнего не надо было делать. От головокружительной крутизны меня качнуло, и я стала хвататься руками за воздух. Горец что-то бросил по-немецки, но мне было не до тонкостей перевода. Я вцепилась в так вовремя подоспевшее кольцо его рук, и мы оказались почти в объятиях друг друга.
   Вот всегда так, стоит очутиться мужчине и женщине в интересном уединенном месте, как неизбежно возникают моменты, прямо-таки подталкивающие их друг к другу.       
- Что с вами? – боязливо спросил меня спаситель. – Вы второй раз за вечер меня пугаете.
   Он так близко теперь смотрел мне в глаза, что мог спокойно различать все нюансы их цвета. Минута могла обернуться вечностью. По законам жанра, мне оставалось зажмуриться и потянуться губами к встречному движению, жаждущему поцелуя. Но твердым оком я испытующе уставилась на Горца, в лице которого читался обольстительный призыв. Тому, видимо, вовсе не хотелось обращаться в камень под тяжелым взглядом этой апологетки методов Медузы Горгоны, и он осторожно с тенью легкого недоумения высвободился из плена моих рук. Интересно, успел ли Хардип  засвидетельствовать романтическую близость своих коллег на подходящем к случаю фоне - в антураже «средневекового замка».
   Вернувшись в лагерь, я подошла проститься с синдхом и напомнить об открытии «Вечеров Мельпомены», куда зваными гостями приглашены прибывшие на остров служители истории, докапывающиеся в буквальном смысле слова до его прошлого.
   Хардип сначала посмотрел на меня так, будто ему привелось помимо своей воли взвалить на себя ношу чужой тайны. Впрочем, в силу природной чуткости, он ни намеком не обнаружил хоть какой-то попытки затронуть эту тему. Пока мы мирно ворковали о том о сем, за тенью деревьев не спеша прошествовал доктор археологии, да не один, а с высокой девушкой в васильковом купальнике. Они направлялись к морю купаться, тихонько переговариваясь о чем-то. Я озадаченно взглянула на Хардипа, но тот с невозмутимым видом отослал меня к своей теории актиноморфного принципа архитектуры античного городского комплекса на острове Дасос.

                26
   Долгожданный день. Тетя Фани в своем репертуаре. Лучшие люди на земле. Мы с Георгием отдаемся во власть Мельпомены. 
    
   День, о котором так много и значимо говорили все последнее время островитяне и с ними гости нашего острова, наконец, настал. С утра неповторимая атмосфера праздничного ажиотажа и торжествующей силы искусства вливалась невидимыми волнами в каждый дом, в каждое заведение, будь то бар кирии Лины или подновленное здание муниципалитета. День открытия фестиваля обещал быть самым зрелищным, в чем собирались убедиться, в том числе, и жители окрестных островов, съезжающиеся в Севаступоли на фиесту соседей.
   С утра шум улицы нетерпеливо напоминал своим хоровым речитативом о переносе основного действа жизни за пределы ее частного пространства. Этот настойчивый императив, казалось, включал и предупреждающий упрек, что можно запросто пропустить самое главное, если не поторопиться и задержаться дома на лишние полчасика.
   Первой нарушила агонию сборов в доме капитана Никоса Младшего моя тетя. Сам хозяин с утра пораньше оставил пристань нашего недвижимого имущества, так что я даже не успела пожелать ему доброго праздничного утра. Наверное, за интенсивные будни фиесты приходится расплачиваться особо напряженным графиком труда, сочувственно посетовала я в отношении его раннего ухода.
   Но тут тетя Фани суетливым своим присутствием расставила свои акценты в картине праздничных приготовлений. В вызывающего цвета шифоновом костюме, просвечивающем некоторые конфиденциальные изгибы ее тела, и кокетливой шляпке с букетиком сине-зеленых перышек, сильно напоминающих оперение волнистых попугайчиков, она просто сразила меня приверженностью фривольному стилю, который подкреплялся броской золотистой сумочкой через плечо, выделанной под кожу крупного крокодила. Я даже побоялась, как бы в таком виде тетя не попалась на пути активистам партии защиты животных, но потом успокоилась в виду отсутствия означенного политического движения на нашем острове.
   Из своей стильной сумочки она извлекла свеженапечатанные глянцевые буклетики, еще отдающие запахом полиграфической краски, и сунула мне в руки для ознакомления с этим перлом работы по связям с общественностью. На маленькой обложке изображались почему-то зеленые сирены, абсолютно топлесс, зазывающие стоящих в некой нерешительности или вовсе погруженных в раздумье туристов в плавках. Под картинкой с  реквизитами бюро тети красовалась грозная подпись, выведенная, по аналогии со светофором, красным цветом: «Не упусти свою судьбу!». Этот своего рода крик души был призван предупредить каждого о непредсказуемых последствиях для тех, кто решит его проигнорировать.
   На обороте сама владелица бюро «Сваха от сирен» с мудрой улыбкой вершительницы чужих судеб стояла среди осчастливленных ею клиентов, как добрая мать в окружении своего многочисленного семейства.   
- Прекрасная идея, тетя, – одобрила я предприниматель-ский талант своей родственницы. – И как ты собираешься распространять эти проспекты?
- Конечно, ненавязчиво, Ирина. Просто прогуливаясь среди публики и вручая эти скромные приглашения. Естественно, не всем подряд. Ты же знаешь мой снайперский глаз. Я безошибочно определю в толпе, кто не обустроен в плане личной жизни. Составишь мне компанию? – в ее взгляде обозначился прагматический подход.
   Только не это. Перспектива рыскать глазами в поиске потенциальных клиентов тети Фани, нет, такая охота мне совсем не улыбалась. Хорошо, что вот-вот должен прийти Георгий, на которого я и могу списать свой вежливый отказ:
- Никак не могу, дорогая тетя. Очень рада бы тебе помочь. Но я обещала Георгию… э-э…  Ну, в общем, нам нужно еще разочек пройтись по пьесе, желательно на свежем воздухе, обсудить некоторые спорные моменты. Ты же понимаешь меня. Надеюсь, ты не забыла, что завтра наш спектакль?
   Тетя чуть было скисла от такого оборота дела, но, впрочем, ненадолго. Ей и так всю жизнь приходилось больше полагаться на себя. Может, поэтому и не оставалось времени, чтобы конкретно себя побаловать прелестями семейного строительства.
   Взыскательный тетин ансамбль подвиг меня на то, чтобы задуматься над выбором собственного туалета. Я распахнула дверцы шкафа, неудовлетворенно покачивая головой. Здесь все больше висели предметы одежды, которым я отдавала предпочтение в повседневной жизни в силу их универсальности: брюки, джинсы, шорты. Но никак не прельстительные вечерние наряды. Наконец, я остановилась на шелковом сиреневом платье с завязками на спине, свободно ниспадающем элегантными складками до пола. В тон ему я откопала давнишние, но малоношеные фиолетовые босоножки со шнуровкой в античном стиле, и в зеркале вырисовалась обольстительная харита, обликом которой я оказалась вполне довольна.
   Преображение племянницы заставило тетю расчувствоваться. Она на миг замерла, оглядывая меня, а затем мечтательно произнесла:
- Видела бы тебя сейчас твоя мама. – В подтверждение сказанному тетя пару раз всхлипнула носом, который моментально чувственно покраснел.
   Сентиментальному углублению в семейную драму двадцатилетней давности помешал звонок Георгия. Когда капитанская дочка, она же начинающий археолог и будущий ученый распахнула входную дверь, в глазах начинающего, но многообещающего журналиста мелькнуло былое озорство, знакомое по памятным детским играм. Когда-то точно с таким здором на лице он спешил, согласно уговору, тайно посадить свою возлюбленную на корабль, чтобы, подняв без промедления паруса, уплыть с ней в мир, где все будет иначе, чем в предыдущей ее жизни. И где он никогда предательски не бросит на пустынном острове царевну-беглянку, предоставив самой определяться с дальнейшей своей судьбой. Настоящим героям не ведомо малодушие.
- Привет, - поцокав для выразительности языком, поздоровался мой товарищ по прежним играм.
- Мне переодеться? – неправильно истолковала я значение его взгляда. Георгий был одет без особых изысков, но, впрочем, и без признаков небрежения к своему внешнему виду.
- Попробуй только, - наигранно пригрозил он, едва не принимая в знак протеста расстроенный вид. -   Если ты по-торопишься, мы…  Здравствуйте, кирия Фани! Как поживаете, как процветает ваша фирма? - отдал он дань вежливости моей тете, любопытно высунувшейся из-за плеча своей племянницы.
   Моя родственница, не особенно доверявшая его холостяцкому статусу, строго осадила его:
- Дела идут неплохо. Смотри, как бы не поставила тебя на учет в своем заведении, - с серьезным видом предупредила она, чуть поджимая губы.
- Дайте мне отсрочку, кирия Фани, э-э… сколько, Ирина? – заговорщически подмигнул он мне.
- Три года, - выпалила я, питая слабость к сакральным числам.
- Три года, - подтвердил Георгий.
- Ладно, я добрая, - истинную правду сказала моя тетя, закрывая за нами дверь.
   Она сослалась на необходимость проверить, как следуют ее рекомендациям, касающимся агротехнических приемов содержания садовых растений, и решила проведать наш маленький оазис в заднем дворике, остающийся благодаря ее настойчивым усилиям в надлежащем состоянии. А мы с Георгием на полном энтузиазме, как резвый челнок отдается на прихоть игривых волн, поспешили влиться в многоликий поток народного гулянья.
   За отправную точку праздничного дефиле мы решили принять западную оконечность  набережной и развернулись, таким образом, в сторону, противоположную центру города. Пройдя несколько метров, мы оказались в городке аттракционов, где сразу нос к носу столкнулись со знакомым лицом, а именно, дочуркой Эви маленькой Элени в сопровождении своей бабушки кирии Наны, которая могла вполне сойти за маму малышки, но никак не за ее бабушку. Самой Эви, понятно, было не до развлечения своего чада.
   По случаю открытия праздника, все карусели крутились бесплатно, и Элени, накатавшись на полную катушку, сидела и разрисовывала теперь на бумаге билетики для входа в парк, предполагая немного заработать. Завидев подружку своей мамы, девчушка тут же взяла ее в оборот, как будто перед тем я отошла на пару минут:
- Знаешь, что у меня здесь? – и, не дав возможности истолковать смысл ее предприятия, сообщила со значением в голосе, - это билетный завод.
- Может, типография по печатанию билетиков? - предположила я.
- Да, ти-хо-гра-фия по печатанию билетиков, - еле провернула во рту это сложное обозначение Элени, быстро согласившись со мной.               
   Она была одета в розовое воздушное платьице с атласными ленточками, делающее ее похожей на кучное румяное облачко. Другие нарядно приодетые детишки также однозначно выдерживали сравнение с «цветами жизни». Глядеть на этих неугомонных ангелочков было одно удовольствие. Во всяком случае, счастливое лицо кирии Наны, неотрывно любующееся своим «продолжением рода», служило выразительным подтверждением того, что дети, скорее всего, и есть лучшие люди на земле.               
   Чтобы не упустить иные заманчивые предложения, обещанные этим днем, мы с Георгием вынуждены были покинуть детский «цветник» и направиться далее вдоль набережной, ставшей центром притяжения фестивальной публики.
    Нарядные выставочные шатры давали самое разнообразное представление о видах прикладного искусства, процветающего благодаря талантливым рукам  народных умельцев. Не в последнюю очередь профессиональный интерес побуждал меня потолкаться среди рукотворного изобилия, напоминающего о живой связи времен. Георгий, убедившись в бесперспективности оторвать меня от этого душеполезного занятия, решил посидеть в кругу своих знакомых за столиком под древом жизни у кирии Лины.
   А мои глаза буквально разбегались по изделиям традиционных промыслов, свидетельствующим о неистощимой фантазии их творцов. Одеяла-флокаты, кружева, лоскутные коврики, декоративные подушки навсегда словно запечатлели в своих тонких орнаментах тепло кропотливых женских рук. А там ряды с затейливой византийской гравировкой по золоту и серебру, еще дальше  - белоснежные гипсовые статуэтки, и стилизованная под античность керамика с чернофигурной и краснофигурной росписью, а вот вереница непохожих одна на другую сумок, выделанных особым образом, - все так и служило жизнерадостным подтверждением одаренности безымянных (для потребительского большинства) мастеров.
   Однако настоящие сюрпризы Мельпомена еще только припасала для теплого летнего вечера этого дня.         
               
                27
   Капитан Никос Младший выплывает на авансцену. Мельпомена открывается зрителям. Мировая знаменитость задает тон празднику.   
               
   Словно возникшим из небытия фантомом кораблик плыл вдоль береговой линии, оглашая на протяжении своего неспешного хода звуками разудалого бравурного марша набережную, собравшую полный зрительский аншлаг. В косых лучах предзакатного солнца посверкивал белым золотом духовой оркестр на палубе, а праздничная мишура, окутавшая теплоход веселыми гирляндами, вкупе с многоцветной «бегущей» иллюминацией, сделали почти неузнаваемой главную кормилицу нашей семьи.   
   Вот, оказывается, в чем заключался папин сюрприз, железно хранимый им до самого последнего момента. И предназначение странной папиросной бумаги, воплощенной теперь в отсвечивающих всеми цветами радуги флажках, не загадывало уже загадок.
   Слезы помимо моей воли увлажнили мне глаза, настолько прекрасной показалась мне обернувшаяся феерическим видением «Татьяна» на фоне тихого синеющего моря, почти успокоившегося с первыми признаками ясного вечера. Наша «Татьяна», которой была доверена почетная честь церемонии освещения  «Вечеров Мельпомены».
   Сочувственно переглянувшись с Георгием, я вдруг заметила за его спиной, в  метрах двадцати от нас весьма знакомые лица, а именно, нашу молодую археологическую братию в полном составе: Петра, Хардипа и доктора из Германии. Впрочем, не оставляло сомнений, что троица решила не  ограничиваться обществом друг друга: некоторые хорошенькие головки наших девушек-студенток там же узнавались на расстоянии.
   Разумно случаю, ученые придали себе, говоря коммерческим языком,  товарный вид: выбрились и сменили полевую одежду на более приличествующее мероприятию одеяние. Однако перебраться к ним поближе не имело особого смысла: местечко, доставшееся нам с Георгием, давало ряд зрительских преимуществ. И все же Хардип, похоже, также заприметил меня, и мы в знак приветствия воодушевлено помахали друг другу руками. Мне даже показалось, что мистер Алекс обернулся в мою сторону, привлеченный сигнальной жестикуляцией товарища, но на его лице защитным забралом уже были водружены темные очки, за которыми, как за маскировкой, определить наверняка объект его внимания не помогла бы и моя проницательность.      
   А теплоход тем временем верно и неотвратимо приближался к пирсу набережной, где на расположенной напротив площади колыхалось, как в эпицентре грядущих событий, марево нетерпеливых зрителей. С замедлением оборотов в машинном отделении все явственнее обозначались пассажиры, сосредоточенные на борту кораблика. И по мере того, как действующие лица разыгрываемого представления становились все более узнаваемые, один за другим стихийными волнами стал прокатываться гул приветствующей публики.
   В человеке, находящемся в рулевой рубке, я сразу опознала своего отца: стройный подтянутый капитан в парадной белой форме невольно заставил меня полюбоваться его статным видом. Наш кормчий дал пару протяжных гудков, возвещавших о причаливании судна, матросы пришвартовались и перекинули мостик трапа, а оркестр без промедления грянул гимн острова, традиционно исполняемый по случаю официального начала торжеств.
   Но тут исподволь музыкальный зачин стал заглушать обвал хоровых возгласов, прорывающихся сквозь общую шумовую завесу: медленно сходя с корабля, по причалу двинулось необычное карнавальное шествие. Процессию ряженых возглавлял дородного вида, с вольно вьющейся подкрашенной шевелюрой, увенчанной лавровым венком,  персонаж, у которого за спину был перекинут бархатный плащ, сколотый на плече крупной брошью, а через плечо свисал колчан со стрелами. Одной рукой он обнимал бутафорскую лиру, а другой вел под руку прекрасную даму. По всей атрибутике можно было вычислить, что это сам Аполлон Мусагет (правда, не блещущий легендарной стройностью фигуры своего прототипа) сопровождает нечаянную виновницу всего этого  столпотворения королеву вечера Мельпомену.
   Однако за мифическими образами проглядывали вполне конкретные личности, не узнать которых было трудно: лавры лучезарного Феба, предводителя муз и покровителя поэтов, а также большого друга девушек, примерил на себя не кто иной, как самый почетный гость фестиваля и приглашенная звезда этого года Андреас Орестидис! Это ему, гиганту оперной сцены, поспешили в бесхитростном своем порыве выразить горячую признательность восторженные зрители. Которые, если, как следует порыться, могли бы обнаружить признаки дальнего родства, хотя бы и в десятом колене, со своим высоко взлетевшим земляком.         
   Его напарница, не отличавшаяся, в свою очередь, девической отточенностью форм, также с ободком благородного растения на голове, была облачена в лиловый дорический хитон с утяжеленными складками до земли, поверх которого струилась легчайшая хламида из переливающегося серебром шелка. Персона Мельпомены, до поры до времени прикрывавшей лицо театральной маской, не в меньшей мере подогревала любопытство собравшейся публики.
   За парочкой, возглавлявшей триумфальное шествие, ручейком тянулось многочисленное семейство отпрысков нашей театральной музы, сами искусительницы сирены, одетые в длинные белые туники, украшенные птичьими перьями. Фигуры их своими лаконичными линиями отсвечивали прелестные юные силуэты: по неписаной традиции роль сладкозвучных обольстительниц оспаривали самые красивые старшеклассницы острова. В свое время мы с Эви, дождавшись, наконец, совершеннолетия и, соответственно, своей очереди участия в театрализованном действе, точно так, держа зеркальце и четки в руках, шествовали по улице, растягиваясь длинным шлейфом, за главной распорядительницей вечера.
   И вот вся эта прелюбопытная компания добралась до самодеятельной трибуны на дальнем краю площади, и живописно сгруппировалась на помосте, застеленном зеленом ковровым покрытием. Оркестр, который все это время плелся за труппой, а сейчас разместился прямо под ней, у трибуны, изобразил сигнал фанфар, и миледи в фиолетовом хитоне обнаружила, наконец, свое настоящее лицо.
- Добро пожаловать! - щедро распахнув в радушном объятии руки, возвестила в микрофон, огласивший площадь, Мельпомена Дасская, она же кирия Марина, она же дорогая моя крестная, и много чего другого, что олицетворяла собой эта славная женщина.
   Волна оваций и рев звуковой поддержки не заставили себя долго ждать. Марине Сотиру пришлось даже набраться некоторого терпения, чтобы до конца произнести свое отточенное приветственное слово и уступить место главному герою дня – Андреасу Орестидису.
   К тому времени вечер разогнал все неопределенные оттенки и переходные полутона в своей палитре, и сцена попала в фокус прожекторов, разом  озаривших ее. Я придерживалась за руку Георгия, словно боясь упустить его за плотной людской стеной, которая, того гляди, расступится и отнимет его у меня. Впрочем, мнительное мое воображение тут явно разыгралось и перегнуло палку. Просто, за крепким плечом Георгия чувствовалось как-то надежнее и спокойнее.             
   А дальше была магия. Реальность перестала ощущаться как абсолютная. Божественный голос взлетел над головами слушателей, так высоко-высоко, что не возникало сомнения, какому еще Таинственному Слушателю могло предназначаться это пение.
   Прославленный мастер оперной сцены заведомо не ограничил свой репертуар серенадами героев, каватинами и канцонеттами, а перемежал их вставками лирических народных песен, отчего теплая атмосфера концерта стала еще душевнее. Я скосила глаза в ту сторону, где должны были стоять мои коллеги со своими юными спутницами, но людская фаланга, видимо, претерпела некоторую передислокацию, в связи с чем знакомых лиц на прежнем месте не оказалось.
   Чарующее пение продолжало искушать народ, жаждавший испытать великую силу искусства. Когда завершающим аккордом площадь огласилась слиянием голосов, объединенных «Олимпийской кантатой» Микоса Теодоракиса - оперному светиле стали подпевать наши девушки-сирены, а также пристроившийся сзади хор Мастерской духовной музыки, - небо игриво осветилось первыми всполохами звездного салюта.
   Каждую новую радужную вспышку сопровождало людское ликование, возвращающее взрослых к ощущениям их детской поры. Казалось, коллективная воля была направлена на то, чтобы продлить очарование фейерверка, раскрасившего темнеющее небо.
    Всеобщую эйфорию не спешила заглушить и хозяйка фестиваля Мельпомена, предложившая продолжить наслаждаться праздничным вечером, переместившись на пляж Золотого Песка, где все было готово к дискотеке под ночным небом вокруг грандиозного костра.         

                28
   Игры для взрослых. Новоявленная Золушка без туфельки некоторым образом смущает присутствующих. Неожиданное лауреатство глазами трех мужчин и одной девушки.

   Вскоре общий поток начал разбиваться на отдельные рукава и ручейки, ответвляющиеся по мере того, как средоточение массы людей на площади стало помаленьку рассасываться. Робкий ветерок принялся ласкаться, задевая своими нежными освежающими прикосновениями каждого, кто попадался на пути.
   Не все отправились по набережной в сторону Золотого Песка, следуя рекомендации гостеприимной Мельпомены. Было что посмотреть и в центре города, к тому же рыбацкий цех решил порадовать гостей праздничным подношением щедрых морских даров. По сему случаю рыбаки шумливо расставляли жаровни прямо на набережной, а вездесущие дети всячески мешались у них под ногами.
   Я же с Георгием поспешила присоединиться к тем, кого более прельщала стихия хромоногого Гефеста или, по-другому, романтика огня. Минут через двадцать неспешным шагом мы достигли пляжа, осененного по краю сосновой рощицей. В центре площадки был сложен внушительных размеров шалаш для будущего костра, вокруг которого на приличном расстоянии сплошным обручем замыкался зрительский ряд.
   Немного поодаль на открытой свежеструганной сцене эстрады заведовал своей аппаратурой наш златокудрый Дионис, предмет тайных воздыханий старшеклассниц и вообще любимец публики, а также экс-супруг моей подруги Эви и папаша крошки Элени, как вы помните.
   Впрочем, малые костры чуть в стороне уже полыхали. Щекочущие нервы игры, призывавшие подвергнуть себя испытанию на прочность и перепрыгнуть через бушующее пламя с предварительным разбегом, уже занялись. Так, наш Петр на пару с подружкой-хохотушкой ринулся опробовать былую молодецкую удаль, и не прогадал: глазомер безошибочно подсказал точное место приземления в прыжке с виртуозным разворотом в воздухе. В общем, молодой историк блестяще справился с поставленной задачей и сорвал заслуженный куш аплодисментов.
   Взяться за то, чтобы повторить подвиг героя не решились ни Хардип, ни мистер Алекс со своими приятельницами. Пока Георгий подвязался факельщиком, я подошла засвидетельствовать свое почтение коллегам тем более, что сам Димитрий Телис  присоединился к молодежной группе и не без интереса поглядывал теперь на забавы взрослых детей. Мне давно хотелось заполучить профессора в качестве гостя в своем доме, когда еще тот выберется в Севаступоли! Сошлись на том, что перед завтрашним спектаклем в античном театре, на который я не забыла пригласить и наших археологов, мы заглянем на яблочный пирог ко мне.
   Не отрываясь от кульбитов, выписываемых иными самородками от акробатики прямо над зевом беснующихся языков огня, мы логическим образом перекинулись в разговоре на тему ритуальных прыжков. Самые загадочные из них можно видеть на фресках четырехтысячелетней давности в покоях минойского дворца в Кноссе, древней столице Крита.
   Помню свое первое шокирующее впечатление от картинок, живописующих  опаснейший обряд тавромахии, который практиковался прямо в залах царской резиденции. Команды древних «каскадеров» комплектовались в том числе и девушками, роль которых на игровой сцене, скорее, ограничивалась подстраховкой партнеров. Головокружительные сальто-мортале, иначе и не назовешь эти трюки, проделываемые над спиной разъяренного быка, которые, по мнению современных бойцов корриды, вообще невозможны, таят мистический подтекст, докопаться до которого ученые не могут до сих пор. Не этих ли ребят для бешеных забав и присылали в жертву царю Миною?  Вот вам еще одна загадка цивилизации, из которой вышла все та же Ариадна, самозабвенная подруга Тесея.
   Хардип меж тем все мялся с ноги на ногу, но бросаться из огня да в полымя ему не позволял элементарный здравый смысл: заполучить еще одну форму     ограничения трудоспособности честолюбивому практиканту из Индии вовсе не светило.
   Я не без толики ехидства во взгляде обернулась и посмотрела тогда на Горца. Мистер Алекс, снявший за ненадобностью свои солнцезащитные очки, похоже, встретил этот вызов на высоте эпической сдержанности и флегматичности. Он сослался на ясновидящее око одной молодой коллеги, надо понимать, меня, которое, если он верно интерпретировал, не поощряло подобную опрометчивую гимнастику.
   Я пожала плечами, собственно, не имея ничего против такого уклонизма, тем паче, что одна юная особа, крутившаяся все время рядом, всячески старалась перевести внимание доктора археологии с моей персоны на свою. И все же я успела уловить его оценивающий взгляд, посвященный мне. Взгляд, не без аппетита скользнувший по новому облику одной из островитянок, которые весьма напоминали в этот вечер самих обольстительниц сирен.      
   Тем временем отчетливо стал раздаваться сухой треск занявшегося костра, главного символа продолжавшегося праздника, и рев толпы, одобрительно приветствовавший удачный запал, слился с первыми звуками заводной музыки, которой красавец Дионис открывал танцевальный вечер. Снопики искр от костра взмывали вверх, подобно маленьким салютам, а небо все более стушевываясь над нами, обещало ясную звездную ночь.
   И тут в действие буквально ворвалась моя тетя, явившаяся вроде как из ниоткуда. Со съехавшей набок шляпкой, часть перышек на которой то ли сдуло ветром, то ли пало жертвой некоторых недобросовестных подростков, с одной бархатной туфелькой на шпильке-карандаше в руках, в виду чего она ступала по песку босиком (где была вторая туфелька, можно было только догадываться), тетя Фани оригинальным своим видом не могла не привлечь к себе внимания.
- Ирина, милая, ты не представишь меня? -  пронзая взглядом мужчин, стоявших подле меня, кокетливо напросилась на знакомство моя энергичная родственница.
- С удовольствием, - ничего другого мне не оставалось, как выполнить безобидную просьбу, прагматический аспект которой, впрочем, был для меня не за семью печатями. - Прошу любить и жаловать, кирия Фани или просто моя тетя. По папиной линии, - зачем-то уточнила я. – А это мои коллеги, тетя, работают в археологической деревне.   
   Тетя решила персонально каждому подать ручку в знак своего особого расположения, при этом она начисто проигнорировала лиц женского пола. Следующим логически вытекающим действием стала раздача  тех самых захватывающих дух буклетиков, запас которых, по всей видимости, таял на глазах. В условиях очевидного лимита кирия Фани никак не могла позволить себе впасть в грех расточительства. Она протянула было проспектик Димитрию Телису, но тут же вовремя отменила это телодвижение, перенаправив материал  мистеру Алексу.
- Ты что, тетя? Неудобно как-то получилось, это же наш профессор, - отвела я в сторонку не ведающую отдыха и в праздник «сваху от сирен». –  И где твоя вторая туфля, скажи, пожалуйста?
   Тетя лишь сейчас заметила пропавшую «лодочку», за отсутствием которой потребовалось бы приложить немалого мужества, чтоб доковылять домой. Но, судя по прозрению, осенившему ее лицо, она припомнила то местечко, где могла оставить недостающий предмет обуви. Жаль, что принца, который ждал бы хозяйку таинственной туфельки, скорее всего, на месте не окажется.
- Ирина, этот мужчина, ну, стройный блондинистый такой, просто шикарный. Ты знаешь, я сразу определила – иностранец, причем,  свободный от брачных обязательств, - затараторила тетя, уклоняясь от ответа по существу. Она поправила шляпку, нахлобучив ее на противоположный бок, но я откорректировала такой самовольный прикид, легонько подвертев на завитой головке кирии Фани изысканный – по замыслу – предмет женского туалета. – Другой волоокий, понятно, тоже иностранец, с ним, я тоже думаю, можно поработать. А этот профессор твой, неужели не видно, что тот еще Филемон, - отсылая меня к притче о благочестивых Филемоне и Бавкиде, которым судьбой было отмерено прожить вместе долгую жизнь и умереть в один день, напомнила еще раз о неподходящей для себя клиентуре моя тетя.
   Я прыснула от таких филологических параллелей. И все ж, она попала в точку: вторая половина Димитрия Телиса заботливая кирия Деметра, скромный библиотечный работник, даже имя носила такое же, как у своего благоверного супруга.    
   Нет, проницательность, наверное, у нас в роду, по женской линии, подивилась я про себя, так ловко тетя расклассифицировала основной состав действующих лиц.
- Ты что же, можешь поручиться, что тот, как ты выразилась, шикарный господин не женат? – с преувеличенно беззаботным видом решила лишний раз удостовериться я. Но чтобы определенный интерес не так бросался в глаза, присовокупила сюда же Петрушу и Хардипа. - И парни рядом с ним свободны, ты уверена? – продолжила разыгрывать я притворное неведение.    
- Не буду даже обсуждать это, Ирина, - обиделась на подозрение в непрофессионализме блюстительница брачных институтов.   
   А  тем временем появление новых фигур в доступном поле зрения не заставило себя долго ждать. Поджарый капитан Никос Младший, уже переодевшийся и расслабленный, с видом человека, внесшего достойный вклад во всеобщее увеселительное дело, стоял теперь неподалеку и о чем-то разговаривал с Георгием. Пухленькая датская фрекен на полных парах двигалась в нашу сторону, спугнув, наверное, тем самым Петра, который виртуозно ретировался самым конспиративным образом. Но Димитрий Телис не оставил без внимания новоприобретенную ученицу и участливо включил ее в общую беседу.
   Тетя Фани, до этого хлопотливо наводившая порядок у себя в сумочке, в которой, по всей видимости, уже не осталось рекламной продукции, навострилась бежать дальше, туда, наверное, где ее сиротливо поджидала оставленная туфелька.
- Тебе помочь, тетя? – чувство жалости слегка кольнуло мне грудь.
   Ну почему бы, действительно, хоть немного не пожить в свое удовольствие? Почувствовать отрадную заботу окружающих? Побаловать себя, любимую, простыми человече-скими радостями?
   Лирический ход моих мыслей прервала адресат всего этого благостного ряда:
- Ты знаешь, было бы неплохо, если бы и ты нечаянно, совсем нечаянно, рекомендовала этим твоим археологам наше посредническое бюро, - заклинилась на деле тетя Фани. – Они, я понимаю, здесь надолго? – и, прочитав в моих глазах положительный ответ, тетя развернулась на все 180 градусов для дальнейшего забега, забыв отреагировать на предложение о помощи в поисках обуви.
   Но уже через минуту ее живописная шляпка опять резво приближалась к знакомой кучке археологов. Оказывается, начиналась церемония выбора пары фестиваля или пары вечера, что-то в этом роде, о чем и спешила оповестить предупредительная тетя Фани. Действительно, музыка сменилась речью кирии Марины, которая от имени Мельпомены должна была объявить новых обладателей парочки символических лавровых венков, дожидавшихся  своих хозяев, удобно расположившись на подносе в руках одной из сирен.
   Мы поспешили протиснуться поближе к эстраде, где расторопные распорядители прикладывали немалые усилия, чтобы придать массовке подобие буквы П. Когда, наконец, перекошенная местами аналогия была достигнута, кирия Марина стала нарочито затягивать с разглашением имен лауреатов, отвлекаясь на всякого рода аллегории, шутки и прибаутки, что только подогревало законное нетерпение зрителей.
   Стараясь угадать счастливую избранницу, я стала пробегать по лицам девушек в первом ряду, останавливаясь на некоторых, особенно лучезарных в свете предстоящей номинации. Хотя, собственно, почему именно девушек? Помнится, как-то на сцену поднялись зрелые супруги, женившиеся то ли второй, то ли третий раз друг на друге.
   Я настойчиво продолжила попытки угадать вероятных кандидаток, пока не натолкнулась глазами на мистера Алекса. Тот, похоже, не без увлечения наблюдал за моим занятием. Привычка у него, что ли, такая подлавливать меня на разного рода конфиденциальных моментах? В общем, с досады я перевела взгляд подальше от него, и вскоре обнаружила папу с Георгием, стоявших за сплоченным первым рядом шагах в десяти от меня.
   Я не сразу сообразила, в каком контексте вдруг прозвучало мое имя и почему так много лиц обратилось в мою сторону. И имя Георгия мне тоже, может,  померещилось, пока я упражнялась в психоанализе?
   Похоже, оттого что пауза по неясным причинам чуть затянулась, пребывавшая в ударе Мельпомена, она же кирия Марина еще раз огласила вердикт общественного совета при фестивале за этот год, согласно которому любые намеки на возможное недоразумение отпали сами собой:
- Итак, еще раз с большой радостью объявляю нашу пару: Ирина Агелопулу и Георгий Элитис, -  с интонационным завихрением вверх чуть ли не прокричала моя крестная, а Дионис, желая поощрить нерешительных лауреатов, проиграл ободряющий туш.      
   Я растерянно посмотрела на немецкого доктора. И зачем только? Не его же имя прозвучало только что по соседству с моим. Георгий нерешительно стал выступать вперед, и я тогда взглянула на папу. Бывалый капитан не мог скрыть своего волнения: его взгляд разве что не благословлял свою единственную, свою несравненную, особенно в этот момент, дочь.
   Кирия Марина тепло поцеловала свою восприемницу, и под шум аплодисментов наши с Георгием головы украсились, наконец, заветными венками. Мой друг обнял меня за плечо, и это, хоть немного, но растормозило меня. По-моему, он относился к происходящему с легким юмором, что не могло не отразиться на его обаятельной раскованности. 
   Эви внизу что-то бубнила в камеру, комментируя происходящее, - я только сейчас ее и заметила. Высокая фигура отца замерла внизу за головами зрителей. Дорогой мой папа, мне захотелось, как в детстве, прижаться к нему сейчас  щекой.
  Потом краем глаза я отметила того, кто предпочел не тратить лишнюю энергию на щедрые овации, а артистично сложил руки на груди, не без скептической усмешки наблюдая за всем происходящим.       
               
                29
   Древний театр собирает гостей. Полный провал, или оглушительный успех. Мистер Алекс выражает свою горячую поддержку. Обещание Демиса Руссоса.
   
    Наступил час истины и для Ставроса  Загорьяноса. А заодно для нашего любительского художественного коллектива под его чутким и деятельным руководством. Я припала к щелочке в декорации, изображавшей в весьма отвлеченной манере подземный мир, куда меня, Эвридику, угораздило так безвременно угодить и откуда Георгий-Орфей будет через несколько минут  меня искусно вызволять.
   Холм Мельпомены превратился в оазис, залитый сиянием иллюминации. Заросший склон его вполне мог сойти за священную рощу, куда, как в первозданный храм, шли заряжаться целительной силой искусства. Минули тысячелетия, а обитель своенравной музы и ныне там. Тополя и клены, вклинившиеся меж ступенями амфитеатра, на время сказочно преобразились, подобно рождественским деревьям, обвитые гирляндами золотых лампочек.
   Почетные ряды в центре постепенно оккупировал светский бомонд. Так, в элегантном бежевом костюме, украшенном букетиком поблескивающих страз, уже восседала кирия Марина Сотиру со своим вчерашним партнером по представлению Андреасом Орестидисом, который также сменил наряд Аполлона на приличествующую времени и месту, хотя вполне демократичную одежду. По левую руку от него разместились пресловутые коллеги Эви, именитый режиссер Стелиос Пергамос и его преданный Санчо Пансо или, как там его, Харис Пупис. По всей видимости, они перепоручили своим помощникам задокументировать происходящее.   
   Пока я пробегала глазами по зрительским местам в поисках знакомых лиц, своим присутствием оказавшим честь поддержать творческий порыв режиссера и его молодых артистов, в закулисье царила нервная беготня: как водится, в самый последний момент всплыли на поверхность некоторые, можно сказать, существенные упущения. Кто-то умудрился забыть дома свой костюм или перепутать важную деталь сценического туалета с колготками собственного ребенка, кто-то не позволительно опаздывал, а кое-кто после вчерашнего неумеренного празднования закономерно занемог.
   Кроме того, некоторые не совсем сознательные артисты привели сюда же, на святое рабочее место, своих детей, упрямо путавшихся теперь под ногами и сбивавших с правильного творческого настроя всех и каждого: многим хотелось еще и с ними повозиться. Ко всему прочему, предательски забарахлила фонограмма, и все это одномоментно свалилось на голову Ставроса Загоряноса, который и так растерял кучу нервных клеток, чтоб привести всю эту постановочную махину к логическому финалу. Казалось, даже черная бабочка, прилепленная под воротничком его белой рубашки с коротким рукавом, слегка поникла крылышками и съехала в унынье набок.    
   Надо заметить, что на ровном костюмерном фоне особо выделялась наша Эви-Персефона, которая, пожалуй, затмевала своим тщательно подобранным облачением (из наличествующего в общем распоряжении)  всех остальных действующих лиц. Особенно притягательно смотрелся длинный шлейф с крупными коралловыми бабочками и лазоревыми цветочными вставками, приколотыми непосредственно на золотистую ткань. Конечно, в таком почти что от кутюр наряде, бросающемся в глаза издалека, не возникало не малейшего сомнения, кто станет настоящей примой вечера.
   Мое платье никак не могло составить ей конкуренцию: легкий лиф, оголяющий одно плечо, да узкая юбка с притягательным разрезом вдоль линии ног, однако Эви высказалась в том плане, что я свое с лихвой уж получила вчера, намекая на мое неожиданное лауреатство. К тому же не пристало Эвридике особо рядиться на том свете, как тонко заметила она на мой счет, сбрасывая, однако, со счетов, что сама там также вынужденно пребывает.
   Мужская часть труппы, со своей стороны, старалась не подкачать в смысле одеяния. Скромная туника до колен, подпоясанная веревкой, кожаные коричневые сандалии с ремешками до щиколоток да красный обруч на голове над пышной шевелюрой, вот, пожалуй и все, чем лаконично ограничил мой Георгий наружность своего персонажа. Зато Аид, царь мрачного подземелья, согласуясь с характером роли, пожелал, помимо одежды, сразить и другими правдоподобными деталями: не поскупился на черный грим и вымазал им все видимые части тела, чем дико испугал затесавшуюся за сцену малышню, о которую то и дело спотыкался начинавший не на шутку тревожиться Ставрос Загорьянос.            
   Чтобы нервная дрожь окончательно не парализовала нашу артистическую волю, мы с Георгием по инициативе и живому примеру Аида, который в жертву искусства  превратился в настоящего мавра, пригубили рецину, сильно отдающую сосновой смолой, и, действительно, через пару минут почувствовали себя в отличной рабочей форме.
   И вот волшебная музыка Глюка в очередной раз стала испытывать на качество древнюю акустику театра. Неполадки с фонограммой удалось полностью  ликвидировать, с костюмами кое-как разобрались, детей удалось привлечь к зрительскому участию, в общем, ровное начало не предвещало ничего, кроме удачного, если не сказать триумфального, завершения спектакля. Так, во всяком случае, хотелось всей нашей дилетантской группе, а больше других, понятно, творческому генератору и художественному вдохновителю всего этого экспериментаторского подвижничества скромному школьному учителю Ставросу Загорьяносу.               
   Думаю, нашему режиссеру, напряженно пребывающему все это время за доморощенными декорациями, не приходилось краснеть за своих подопечных, настолько гладко акт за актом откатывалось действие. Кроме того, за эффектные постановочные трюки аудитория, не скупясь, вознаграждала артистов благодарными аплодисментами, что не могло не сказаться на общей уверенной игре.
   Так, без сучка без задоринки мы перевалили за добрую половину спектакля. И тут, в самый кульминационный момент, на сцену вылезла Элени, привлеченная фигурками на шлейфе своей мамы. Она не спеша протопала через всю сценическую площадку и вскоре стало понятно, что так разожгло ее детское любопытство – приметанная наспех пурпурная бабочка, которую она теперь пыталась отодрать.
   Срочно надо было спасать действие. Персефона, она же Эви, бочком стала прокрадываться к краю сцены, увлекая за собой свое чадо и изображая при этом  на лице добродетельный упрек. Обратно уже со скорбным – по роли – выражением лица она также бочком пробралась на прежнее место, и все на сцене вздохнули с облегчением, допуская, видимо, в душе, что зрители сочтут случившееся за сложное авторское решение.
   Но не тут-то было. Элени опять забралась на сцену, на этот раз с другого ее конца: она с завидным упорством стремилась к злосчастной бабочке, которая, как назло, не могла оторваться. Легкий смешок пробежал по зрительским рядам, свидетельствующий о том, что на сей раз списать недоразумение на авторскую задумку будет не просто.
   И вдруг случилось то, что вообще чуть было не поставило под удар судьбу спектакля. Аид решил спугнуть малышку своим мрачным видом и наклонился к ней, рассчитывая на ее быстрое отступление за кулисы. Но при виде черного дядьки Элени взвизгнула, и Орфей инстинктивно оглянулся. Раньше времени он это сделал, ой, как раньше. По действию мне с ним идти и идти еще из   преисподней.
   Словно подтверждая истину, что напасть не приходит одна, на сцену, заражаясь примером Элени, выскочил мальчишка лет пяти-шести. Однако его манила не бабочка, а открытая крышка пианино сбоку. Добравшись до него, он стал нещадно, ну, прямо-таки вредительски, тарабанить по клавишам. На этот раз сам Ставрос Загорьянос бросился устранять досадного виновника срывающегося спектакля, но в благородном порыве, видимо, не углядел себе под ноги и, споткнувшись об аппаратуру, неосмотрительно задел декорацию с примыкающей к ней высокой ширмой. Ширма свалилась и погребла под собой Орфея и хор менад, готовящихся вступить в действие.            
   Похоже, представление восстановлению не подлежало. В дурацком положении, в числе прочих участников разыгрывающейся драмы, оказалась и я. Пособники Аида бросили меня на носилки для окончательного возвращения в царство теней – Орфей ведь вроде как оглянулся - но теперь в свете творящегося беспредела не знали, что со мной делать дальше. Я так и болталась в воздухе, ожидая возобновления действия, каким бы нелегким делом это не оказалось. Зато в подходящей позиции – лежа на боку - у меня появился шанс лучше разглядеть, что там, собственно, происходило со зрителями. 
   Кирия Марина с растерянным видом о чем-то нервно перешептывалась с Андреасом Орестидисом, который из королевской вежливости кивал в ответ головой. Эвины друзья, не скрывая своего режиссерского азарта, посматривали на комедию, которой обернулось произведение обещающего драматурга Ставроса Загорьяноса. Хорошо бы в качестве моральной поддержки найти средь зрительских лиц отца или тетю Фани, помечтала я и шмыгнула глазами по верхним разреженным рядам, боясь нарваться взглядом на коллег.
   И нарвалась-таки. Мистер Алекс собственной персоной сидел под густо иллюминированным кленом и всячески оказывал мне знаки внимания: сжимал в  солидарности руки над собой и даже пальцами изобразил букву V, мол, виктория за нами. От такого участия мне захотелось провалиться в тартары по-настоящему, но, к счастью, порядок, наконец, был водворен, и действующие лица на вдохновении отчаяния – терять-то уже было нечего – доиграли-таки мистерию до вожделенного конца.    
   Нет, упрекнуть зрителей в грехе злопамятства или злорадства не у кого не повернулся язык: так сочувственно поощряли они расстроившихся было артистов своими разгоряченными аплодисментами, которые слились в непрерывный звуковой фон мажорной тональности, когда мы, взявшись за руки, вышли поблагодарить их за внимание, не всегда оправданное безупречным ходом спектакля. Ставрос Загорьянос от свалившегося на его голову позора (хотя не все из нас разделяли такую категорическую точку зрения) предпочел воздержаться и не показывать ее, то есть голову, в финальном общем выходе, скромно хоронясь за кулисами.
   И вот все было кончено. Можно было расслабиться и, вообще, прийти в себя. Косвенная виновница произведенного ералаша Элени носилась, как савраска,  по сцене со своей отколовшейся, в конце концов, бабочкой. Крышка пианино от греха подальше была теперь  плотно придавлена чьей-то увесистой сумкой. Лакис Краунакис, бой-френд и сподвижник Эви, обходил со своей камерой участников постановки, не обращавших сейчас на это никакого внимания: все увлеклись комментированием того, что, собственно, тут произошло и к чему они вольно или невольно приложили руку. Лакис намеренно задержался на фигурах Орфея и Эвридики, то есть Георгия и меня. Мы забились в уголок и дали волю безудержному смеху, который, наконец, нашел долгожданный выход, - нас просто распирало от его позывов.             
   Не все так легкомысленно переживали результаты игры. Одна из менад, слишком перевоплотившись в свою героиню, так что ее трудно было отличить теперь от самой Немезиды, наехала на Эви, поставив той на вид, что, мол, в приличных семьях благовоспитанные дети не занимаются срывом спектаклей. Незамедлительная  реакция последовала молниеносно: зеленые глаза Эви полыхнули царственным гневом, и обидчица получила заслуженную затрещину. Беспристрастная камера оператора Лакиса Краунакиса запечатлела и эту щекотливую сценку.
   Однако инцидент как-то тут же был исчерпан: в нашей компании появился его величество Андреас Орестидис. Приход артиста ознаменовался дружным рукоплесканием, и он, в свою очередь, захлопал в ладони, давая понять, что переадресует поздравление нам. Знаменитый тенор соблаговолил лично поприветствовать нашего режиссера, пребывавшего в ярко выраженной депрессии: Ставрос Загорьянос все перебирал в руках листочки своего сценария, и некоторые уже с опаской поглядывали на это сомнительное занятие энтузиаста от античной драматургии, боясь, однако, подойти к нему и высказаться в том духе, что не все так плохо, если вообще не замечательно.
   Андреас Орестидис великодушно протянул руку начинающему маэстро и  радушно похвалил спектакль. По всему было видно, что делал это он вполне искренне, – в самом деле, не пристало звездам такой величины тратиться на лицемерные отзывы. Похоже, это понял и Ставрос Загорьянос, начинающий верить, что его детище внесло свой вклад в искусство: он все тряс руку своему прославленному визави, забывая, что пора бы и выпустить ее.
   После группового фотографирования и веселого распития шампанского из одноразовых стаканчиков, предусмотрительно запасенного тем же Аидом, который угощал всех до спектакля рециной, артисты не без внутреннего сожаления стали собираться на выход, намекая на прощание воодушевившемуся и чуть захмелевшему учителю древнегреческого, что неплохо, дескать, повторить эксперимент на следующий год и, если можно, в еще более революционном ключе.
   А мы с Георгием все сидели на первой зрительской ступеньке, ленясь идти, разбираться с вещами, чтоб со всеми покидать амфитеатр, пустеющий на  глазах. Прожектора погасли, и только лампочки мерцали в темноте, обозначая кроны деревьев, на которых они так причудливо расцвели.
   Сытный яблочный пирог еще не переварился, судя по тому, что голод не давал о себе знать. Георгий забежал ко мне перед спектаклем, где получил солидную порцию выпечки и заодно пообщался с Димитрием Телисом, который дегустировал сдобный пирог, сидя со мной за белым столиком в нашем скромном саду.
   Легкая меланхолия закралась в сердце. Все, отпуск Георгия заканчивался. Ему надо возвращаться в Салоники, а оттуда отправляться опять в этот опасный, в этот растерзанный войной Багдад. Пока я грустно размышляла на эту тему, сладкий убаюкивающий голос Демиса Руссоса из динамиков затянул знакомую мелодию:

                When You Lie Close To Me
                My Heart Is The Flame…

- Я хочу потанцевать с тобой, - неожиданно для самой себя ангажировала я  на танец Георгия.
   Тот докуривал сигарету, сидя со мной там же, на нижней ступени амфитеатра.
- Правда? – в глазах его мелькнула смешливая искорка. Он искоса посмотрел на меня и нехотя затушил сигарету.
- Правда, Орфей, - вздохнула я.
   Замечательно, скажу я вам, танцевать в театре под открытым небом теплой летней ночью, когда звезды то ли завидуют, то ли радуются вместе с вами, во всяком случае, их хоровод над головами в такт вам все кружится и кружится в медленном танце. А песенный Орфей все обещает и обещает в бесхитростном своем утешении:

                We Will Be Forever…
                When Forever Has Gone…

    Одна Венера в беспристрастном небесном надзоре, казалось, продолжала  нести нелегкую свою вахту.
               
                30
   Отдельные грешки водятся за мной. Хардип разделяет мой кладоискательский пыл.  А.Д. постоянно сбивает с толку. Прекрасный сосуд. 

   Утро сегодня такое бархатное, дремотное. Перламутровое солнце нежно  просвечивает большой жемчужиной сквозь легкую туманную дымку, что укутала своей полупрозрачной освежающей фатой нагорную часть острова. Я подняла жалюзи, устремляясь взором в сторону олимпийских вершин, занавешенных влажными облаками, так что строгий облик Святой Марины сегодня совсем не просматривался.
   Георгий уехал. Каменное сердце в неизменном своем свидетельстве романтических чувств застыло на полированном столике. Какое-то неопределенное, смутное впечатление осталось у меня в связи с его отъездом. Вроде бы все ясно и просто в наших отношениях, но если как следует углубиться в аналитическую сторону, можно забрести в дремучие психологические дебри, представляющие все не в столь однозначном и выгодном свете.
   Нет у нас друг перед другом никаких железных обязательств, зато есть странная, родом из детства, спокойная привязанность, которая вряд ли нуждается в обетах, скрепляемых кровью. А, может, действительно существует настоящая дружба между мужчиной и женщиной? Хотя лично мне вряд ли приходилось воочию убеждаться в живительных ее примерах. Да и наш случай не подпадает под платоническую симпатию. А, в общем-то, нечего изощряться в самокопании, которое того и гляди перейдет в самоистязание. Я тряхнула головой, выводя себя из неконструктивного оцепенения. Археологическая деревня уже ждет меня.
   Потом я загадала: если сквозь завесь густых утренних паров в ближайшие пять минут мелькнут обрывки монастырских стен, история экспедиции этого лета ознаменуется и моим вкладом в ее успешное завершение. Проще говоря, лично мной будет найден ценный артефакт. И дело тут не столько в тщеславии, сколько, каюсь, в дурной привычке поверять придуманными самой же приметами свои сокровенные желания.
   Например, была у меня мечта поступить вслед своему другу в университет, стать археологом. Конечно, я добросовестно готовилась, бегала на дополнительные курсы, Георгий добровольно натаскивал не совсем уверенную в себе абитуриентку. А все же в некий момент я подошла к магнолии в нашем садике и самой себе наказала, что, если после тщательного тетиного ухода этим утром я отыщу три не сорванных завядших цветка, на одного будущего историка на острове станет больше. Приложив достаточно усилий, в конце концов, я располагала тремя доказательствами тетиного недосмотра. Конечно, главное было дать такую установку, которая заведомо имела все шансы на осуществление – глаз у моей тети хоть и меткий, но не орлиный же.
   В общем, не без внутреннего лукавства заключаю я иногда подобного рода пари, и такая практика себя частенько оправдывает, хотя бы силу того, что эти пари в основном я и выигрываю у самой себя.
   Итак, этим утром я позволила себе впасть в вышеупомянутый грех. Экспедиция работает полным ходом, в послужном списке каждого не одна и не две интересных находок, а я все пребывала на бобах. Назойливый внутренний голос мне искушенно подсказывал, что, если я не буду пренебрегать обществом немецкого доктора, который не гнушался тяжелого ручного труда и частенько самолично копал и расчищал участки, мне обязательно улыбнется удача и редкая находка окажется в моих руках.
   Словно подчиняясь чей-то воле, молочный пар по горным верхушкам стал кое-где рассеиваться, и ярусы старой звонницы проступили во всей своей неприкосновенной строгости. Значит, я не напрасно сделала ставку. Осталось только прислушаться к внутреннему голосу и на раскопе держаться ближе к Алексу Дитриху, которому явно покровительствует счастливая археологическая звезда, делая его профессионально столь успешным.
   Решив впредь так и поступать, – по совету своего внутреннего психоаналитика, - я прервала созерцание воздушного убранства дасских гор и засобиралась в Панагию. Пока я добралась в археологическую деревню, солнце окончательно растопило своим неутомимым оком мглистое марево, окутавшее остров, и в лагере многие уже спасались от прямолинейных, не на шутку припекающих лучей за тенью пляжных зонтов, широкополых шляп и иных приспособлений солнцезащиты. 
   Мистер Алекс в поле видимости, доступном глазу, не наблюдался. Димитрий Телис классифицировал редкие черепки, сидя за столом у фургончика на профессорской полянке, как мы успели окрестить местечко, где по неписаной традиции собиралась слушать лекции научного руководителя экспедиции как посвященная, так и не посвященная в исторический предмет аудитория.
   Нет, господин профессор не возражал сегодня против моего углубления в стратиграфические пласты, и, перекинувшись шутливыми репликами с уже орудующими на рабочем месте Петром и Хардипом, которые в свойственной молодости беспечности так и не прикрыли верхнюю половину тела одеждой, я принялась расчищать отмеченный для себя квадрат, вооружившись киркой и совком.
   Остов храма, который мы раскапывали и культовое определение которого  предстояло выяснить, казалось, возвещал филигранными каннелюрами на тонких цилиндрических блоках – руинах былых колонн, что некогда его подпирали, - принцип неизбывной женственности, взятый за основу его архитектоники. Воображение живо дорисовывало недостающие, значительно недостающие части, помогая виртуально реконструировать его первоначальный образ. Даже остатки мраморных оснований своими элегантными формами, которые сообщали воздушность самой колонне, недвусмысленно намекали, что здесь поклонялись не богу, а богине.
    Кем же она была, и что могла значить для древних островитян? Мудрая Афина, покровительница героев, или вечная девственница Артемида, бескомпромиссная защитница природы? А, может, это Гера, изведенная злодейкой-ревностью и постоянной борьбой за свой брак, иль ветреная Геба, богиня вечной юности?
   Или сама Пенорожденная, наигравшись с дельфинами, ступила на этот берег, облюбовав его в качестве святилища в честь себя, Афродиты, а значит, в честь любви?    
   Пока я предавалась размышлениям за однообразной работой по разгребанию грунта, какой-то правильной прямоугольной формы монолит обозначился за слоем песка и камней.
- Эврика! Хардип! – без промедленья крикнула я, так что Флора, студентка-старшекурсница, копавшаяся рядом, трогательно вздрогнула от неожиданности.
   Хардип не заставил себя сколько-нибудь ждать, с ловкостью обезьяны оказавшись на месте, чтоб тут же профессионально оценить ситуацию. Борясь с лихорадочным нетерпением, мы осторожно слой за слоем стали разметать кисточкой наросты, за которыми могла скрываться загадочная плита. Но, увы! Наш кропотливый труд, похоже, не сулил никакого вознаграждения – строгие очертания стали расплываться сами собой по мере того, как вожделенный объект все более открывал свою неархеологическую сущность.
- Извини, - пораженчески пролепетала я, оглядываюсь на Флору, которая также оторвалась от своей работы, наблюдая за мероприятием через наши спины.
- Бывает, - примирительно отозвался индийский стажер. – Пойдем, что ли, умоемся? – смущенно предложил он весьма дельную вещь.
   За тщетной возней, сопровождавшейся интенсивной солнечной обработкой, ручейки пота проложили свои многочисленные дорожки по его лицу и телу. Впрочем, и моя кожа покрылась липкой лоснящейся влагой, предательски подчеркивая даже за профессиональным загаром багряное рдение, которое задавало теперь общий цвет лицу.
   Мы понуро побрели к душевой установке, предпочитая не затрагивать в разговоре незадачливое мое «открытие», которое я напоследок  пометила зачем-то колышками, – таким манером в детстве мы обозначали свои условные клады. Жалко было все-таки тех чаяний и усилий, которые имели место в его связи.
- Не видно что-то сегодня нашего немецкого доктора, перегрелся на солнце? – как можно более непринужденно решила я прозондировать факт отсутствия господина А.Д. на раскопках.      
- Перекупался, - съязвил Хардип, простодушно выкладывая подробности, - с Дионисией, вчера ночью.   
   Не с той ли Дионисией, у которой васильковый купальник, логически подмывало меня завершить расследование, но так ведь незаметно можно скатиться до тривиального сплетничания, не достойного такого собеседника, как наш политкорректный Хардип, и я вынуждена была прикусить свой язычок.
   Однако вышеозначенный поворот разговора натолкнул его самого на идею окунуться для начала в море, и он стал разворачиваться в противоположную сторону, предлагая и мне - с надеждой во взгляде - присоединиться к нему.
- Спасибо, Хардип, у меня нет купальника, как-нибудь в другой раз, - заверила его я, и побежала смывать быстрее «краску позора» со своего лица.
   Наверное, надо получше было при этом смотреть по сторонам. Тогда бы не налетела за поворотом у сосны, как неразумное дитя, в того, кем только что дипломатично интересовалась. Немецкий ученый, следуя общему  на сегодня неписаному правилу, касающемуся мужской половины лагеря, стоял с неприкрытой верхней частью тела и занимался, похоже, сибаритским созерцанием окружающего мира, прерванного налетом новоявленной гарпии.            
   Свидетельство недавнего усердия над булыжником, замаскировавшимся на время античным архитектурным элементом, все еще явственно ощущалось всеми моими кожными рецепторами, да и во взгляде мистера Алекса проскользнула неподдельная озадаченность, так что удушливая краска еще сильнее прилила к моему лицу.
- Вас кто-нибудь укусил? – без всякой, казалось, иронии проявил искреннее участие к  младшей коллеге немецкий доктор.
- Нет! – Досадуя больше на себя, чем на него, отрезала я, позабыв пожелать доброго дня и припустив сильнее к душу, уже видневшемуся за разреженной сосновой колоннадой.
   Пока я подставляла разгоряченное лицо прохладным струям воды, сочувствие мистера Алекса стало видеться мне в более наигранном, чем изначально, свете. Также как на другой день после спектакля, в восторженных тонах воспетым Эви в ее информационном выпуске, где умелой редакторской правкой были опущены некоторые душещипательные подробности. Так вот, на другой день эта вещь в себе, то есть этот старший коллега из Германии, приветствовал меня самым лояльным, на первый взгляд, образом:
- Как вы сегодня себя чувствуете? – с ударением на третьем слове высказал он свое беспокойство, при этом так по-кошачьи вкрадчиво посмотрел мне в глаза – разве что не заглянул прямо в душу. –Очень был тронут вашей игрой, Ирина, особенно в тот момент, когда вы… э-э-э… лежали на носилках, - окончательно добил он меня своим тонким рецензионным чутьем.
   И что за привычка время от времени подтрунивать над доверчивыми женщинами? Я решила отыграться, и немедленно, пока праведный революционный пыл верховодил моими чувствами, тем более что случай представился сам собой: мистер Алекс стоял на прежнем месте, застыв все в той же позе любующегося очарованной далью эстета.
- Доброго здоровья, мистер Алекс! – голосом послушной ученицы поспешила исправить я недавнюю оплошность. Но потом оторвалась по полную душу: - Как вы сегодня себя чувствуете?  - С соответствующей интонацией выразила я обеспокоенность. – Как спалось? Говорят, всю ночь работали? Нельзя так, надо поберечь силы.
   Он даже осекся от такой покровительственной инициативы. В душе же у меня вскипела гордость за бумерангом настигшее возмездие. Хотя подражание мстительным эриниям не служит доказательством благородства человеческой натуры, скорее, даже наоборот.
   Тем не менее, на высоте достоинства я прошествовала перед его носом.
- У них есть даже гидролокатор, - как из другой оперы раздался вдруг за моей спиной знакомый голос.
   Теперь осеклась я, не понимая, причем тут какой-то гидролокатор и у кого это у них.
- Что? – обернулась озадаченно я.
- Говорю, у них есть даже гидролокатор, - словно для непонятливой ученицы слово в слово повторил мистер Алекс.
   Мне, конечно, потребовалось время, чтобы переключиться на предмет разговора, не имеющий ничего общего с ночными похождениями известного господина.
   Словом, я вынуждена была подчиниться ситуативному требованию и обернулась туда, на чем сфокусировал свое внимание или, как мне казалось чуть ранее, так  безмятежно лицезрел, этот неуязвимый субъект.
   Так, теперь понятно. Опять эта яхта в пейзаже не ведающего покоя взморья Анти-Дасос. На этот раз судно, название которого на таком отдалении разобрать не представлялось никакой возможности, развернулось к другой от часовни Святой Параскевы стороне берега. Впрочем, каких-либо признаков жизни в данный момент оно не подавало –  на дно, что ли, ушли все?
- Туристы, или подводные охотники, - пожала плечами я, хотя качка, на которую была обречена яхта, находясь в том месте, не совсем вязалась с представлением о туристическом рае.
   Очевидный этот вывод напрашивался сам собой, так что мистер Алекс не стал его даже озвучивать. Он только серьезно заметил, будто размышляя вслух:
- Гидролокатор, чтобы охотиться под водой? – похоже, такой вариант его не совсем убеждал. – Яхта кувыркается там весь день. И всю ночь, - со знанием дела уточнил он, косвенно подтверждая конфиденциальную информацию о своем специфическом бодрствовании ночь напролет.
- Вам видней, - опять забила я гвоздь в его подошву. Но словно спохватившись, не слишком ли утрирую я интерес к интимной стороне его жизни, умело перевела беседу в более конструктивное русло. – Я узнаю у своей родственницы, – она член муниципалитета, помните, Мельпомена на открытии фестиваля? – Мистер Алекс кивнул головой. – Пусть выяснит, имеется ли у них лицензия.
   Похоже, мы подумали об одном и том же – о такой напасти, как подводные археологи-контрабандисты, которые наживают немалые состояния на поставке  антиквариата за океан. Во всяком случае, Алекс Дитрих понимающе отреагировал на мое дельное предложение.
   Наш непраздный обмен мнениями, за которым все мои попытки свести счеты потерпели, судя по всему, решительный провал, неожиданно прервала оживленная перекличка на раскопе – судя по ее тональности,  кому-то – опять не мне! –  сегодня явно повезло. Мы, не договариваясь, вместе взяли резвый старт, чтобы поспешить к месту события.   
   Навстречу нам на полных парусах летела Флора, за неимением которых по ветру змеями развивались ее темные волосы. Видимо, она мчалась за профессором Димитрием Телисом, но, пробегая мимо, успела бросить в нашу сторону на чуть заметном придыхании:
- Дионисия нашла статуэтку!
   Вот это находка! В предвкушении сенсационного материала мы припустили еще сильнее и через несколько секунд стояли среди тех, кто окружил разомлевшую от свалившегося на нее счастья девушку с правильной челкой и в детских очках, благодаря которым она походила на тривиальную прилежную отличницу.
   «Не она», - отчего-то с облегчением подумала я, глядя на пигалицу Дионисию, не имевшую ровным счетом ничего об-щего с высокой девицей в пресловутом купальнике. Но тут же профессиональный интерес взял верх над всеми другими моими чувствами. И было от чего. В ее руках настоящим сокровищем покоилась не статуэтка, как в суматохе вообразила Флора, а не менее прекрасный от этого  керамический сосуд – изящный даже за слоем налипшей глины алебастр.
   Теперь как можно осторожнее очистить и отмыть от земли и белесой известковой корки находку, и еще одно послание из прошлого благополучно будет доставлено по назначению – ученым-археологам 21 века.      
   
                31
   По аналогии с Пушкиным. Пока вопросов больше, чем ответов. Шумеры, финикийцы, этруски и другие почти что «избранные» народы. Вечная любовь.
   
   Нет, научная интуиция нас не подвела. Результат даже превзошел некоторые наши ожидания. Это, действительно, оказался алебастр, флакон для благовоний и душистых масел величиной немного больше ладони. Но какой алебастр!
   На песочном фоне, в который, по всей видимости, со временем обратилось изначальное белоснежное покрытие, закрепленное глазурью, детально прорисовывались игривые сценки, в связи с которыми стало возникать немало вопросов. Почти, как у Пушкина, который, случайно найдя в книге засохший цветок, написал стихотворение, состоящее преимущественно из вопросительного ряда:

                …Где цвел? Когда? Какой весною?
                И долго ль цвел? и сорван кем?…

   И так далее.
   Так и мы, сгруппировавшись вокруг стола у фургончика шефа, начали вести научный дискурс, отталкиваясь, в первую очередь, от бередящих душу вопросов. Когда лимит их был исчерпан, Димитрий Телис, верный  демократическим педагогическим идеалам, дал возможность младшим коллегам, не забывая и представителей студенчества, сформулировать предварительные версии. Приветствовались любые, даже самые фантастические из них.
   Мне весьма польстило,  что обмен мнениями начался с меня, тем более что ценная находка, лежавшая теперь, как в колыбельке, в моих руках, прилично раззадорила исследовательский потенциал главной героини повествования. Я сразу взяла быка за рога:
- Это этрусская ваза. Сомнений нет. Все стилевые признаки налицо.
   Никто и не спешил со мной спорить, красноречиво выражая свое согласие молчанием, которое, как известно, золото. В самом деле, характер рисунков отметал любые подозрения: женщины в мужских объятиях изображались главными и, естественно, равноправными героинями праздничных застолий. Невиданная вольность для греческих сюжетов вазовой живописи.
   Алекс Дитрих с блестящей ловкостью эксперта указал еще на ряд деталей, подтверждающих наше заключение, при этом везучая Дионисия, может, только не пожирала его глазами за стеклышками очков. На лице написано, что неровно к нему дышит.
   Мы продолжили обсуждение. Вопрос теперь стоял по-другому. Как вещица из соседней средиземноморской страны могла попасть на остров? В тот край, где искусство керамики процветало в такой степени, что потребность импортировать соответствующую продукцию логически никак не вытекает? Конечно, все можно списать на случайность, на своего рода сувенирный фактор –  единичная находка ничего ведь не доказывает.
   Оригинальную идею выдвинул Петр, который в отсутствии своей тени, то есть любознательной датчанки, смотрелся куда более раскрепощенно. А что если торговое судно, допустим, корабль финикийцев, груженный разнообразной продукцией средиземноморских купцов, в том числе, этрусских, терпел крушение у дасских берегов? Предположение, верность которого, увы, не в наших силах подтвердить, – в епархии морских археологов наши возможности ограничены. В отличие от ответственной работы по точной датировке памятника, методика которой как высший пилотаж в науке черепков, как иногда подшучивают над археологией.
   Ближе к вечеру профессорская полянка традиционно стала собирать друзей, к числу которых прибило и косяк мотоциклистов с братом Георгия Аристотелем. По всему было видно, что ребята намеревались сочетать приятное с полезным, то есть после лекции прокатить на своих пегасах студенток по разным  достопримечательным маршрутам острова.
   Хотя среди случайно затесавшейся публики я с интересом обнаружила более посвященные лица, в частности, кирию Афину Димитриу, директрису местного археологического музея и просто частую гостью на раскопках. Это очень стильная женщина, не говоря уже о достоинствах, включающих ее энциклопедические познания в области искусствоведения. На ней идеально смотрелся легкий и лаконичный по форме жемчужно-серый костюм, а наполовину седые волосы, которые она вовсе не спешила закрашивать, тонким каре опускались до плеч. Сколько ей лет? Явно не тридцать и не сорок, а фигура так и не успела поддаться времени и размыться возрастными напластованиями. 
   Видать, новость об этрусском сосуде долетела и до сотрудниц храма муз, как в очень стародавние времена определялся тип заведения, подведомственный кирии Димитриу. Что-что, а стагнация вряд ли грозит коллекции местного музея. И ваза Дионисии в числе прочего археологического улова этого лета, скорее всего, осядет на его выставочных стендах – теперь уже для всеобщего обозрения. Иными словами, ее музеифицируют, как выражаются хранители древностей.
   Пока же будущие экспонаты, расставленные для ознакомления на столе, вокруг которого расселись кто на чем придется сегодняшние слушатели, само собой служили отправной точкой для просветительской беседы. В такой неофициальной форме обычно проходили лекции, на которые регулярно зазывалась дасская публика.
   Этрусский алебастр с его наглядным свидетельством женской эмансипации на заре истории, если вообще не предтечи самого феминизма, неожиданно развернул разговор в принципиальное гуманитарное русло. Кто те народы, выделявшиеся на ровном историческом фоне благодаря весомому вкладу в общее развитие человеческой цивилизации? Что побуждало их мигрировать в поисках своей земли обетованной? И почему следы многих из них теряются в истории, так что мы не можем даже с большой уверенностью назвать ближайших их потомков-современников?
   Взять тех же этрусков. Талантливый народ, чье государство процветало на территории современной Тосканы, пребывал в благоденствии за тысячелетие до нашей эры не в последнюю очередь благодаря богатым залежам металлов, в том числе и золота, и связанному с этим расцвету ремесел. В такой степени, что роскошь и эпикурейское времяпрепровождение были в самом почетном, если не сказать привычном, порядке вещей.
   Однако происхождение этноса окутано мраком таинственности, хотя бытует мнение, что жители Этрурии могли вести свою родословную от так называемых «народов моря». Так древние египтяне величали переселенцев, которые, покидая очаги микенской цивилизации, рассеялись по всему Средиземноморью. Во всяком случае, этрусский язык и язык древних надписей на греческом острове Лемнос, позволил объединить их в этрусскую языковую семью, которая, видимо, не входила в состав индоевропейских языков.      
   К возможным выходцам «народов моря» относят и филистимлян, устремившихся к восточному побережью Средиземного моря, где они основали государство, названное в честь их Палестиной. На стенах египетских храмов можно увидеть изображения тех высоких, стройных «палестинцев», весьма напоминающих античных греков. К тому же считает-ся, что говорили они на греко-латинском диалекте.               
   Но и этруски, и филистимляне были подчистую ассимилированы позднейшими народами, так что следов их вроде не осталось. Цивилизационный прорыв не уберег от полного растворения в племенах, варварских по отношению к ним, - тех же римлян и арабов. Земля всегда была мала для ее воинственных детей. 
   Хотя с ассимиляцией опять-таки все обстоит очень непросто. Кто кого ассимилирует, уподобляет, надо еще посмотреть. Небезынтересными в этом плане оказываются исследования генетиков. К примеру, генотип коренных англичан представлен участками, указывающими на их кровное родство с кельтами. Но наследниками кельтов считают ирландцев и валлийцев. Такой же, кстати,  феномен «кельтского присутствия» был открыт и в генах басков, чуть ли не первых жителей Европы. Пути ассимиляции народов неисповедимы.
   Разговор перекинулся на историческую роль общностей, которым было предназначено стать на какой-то период своеобразными Прометеями человеческой цивилизации. Шумеры, жившие на юге современного Ирака,  изобрели колесо и письменность, их клинописную систему переняли вавилоняне, ассирийцы. Весьма творческий народ. Но его язык не удается связать ни с семитской, ни с индоевропейской группой. Таким образом, вопрос о генезисе шумеров не снят с повестки дня.
   Населяя страну, фактически не располагавшую полезными ископаемыми, шумеры владели искусством металлообработки в такой степени, что созданные ими золотые и серебряные украшения с драгоценными каменьями, оружие, утилитарные изделия покоряют своим совершенством. В какой земле они могли научиться этому? Антропологические исследования длинноголовых шумеров также не пролили свет на то, откуда могли прийти и принести с собой технологические знания эти провозвестники культурной революции, которые, сказав свое веское слово, навсегда сошли с исторической сцены, полностью затерявшись в ее расплывчатой ретроспективе.
   Невиданный в истории взлет достижений ознаменовал другую цивилизацию – уже знакомую нам критскую, или минойскую, как ее чаще называют. Четыре тысячи лет назад минойцы владели пиктографической системой передачи данных, а позже разработали оригинальное слоговое письмо, так называемое линейное письмо А, никак не поддающееся расшифровке.
   Критяне были непревзойденными инженерами и строителями, их укрепительные сооружения на материковой Греции называли циклопическими –  действительно, поднять многотонные блоки под силу было разве что циклопам. Одна из версий приписывает создание мегалитических памятников в Западной Европе, среди которых и знаменитый Стоунхендж в Англии, опять же делу рук критских мастеров.
   В то время как могущественный Вавилон довольствовался одноэтажной  городской застройкой, подданные Миноса строили великолепные трехэтажные дворцы и дома с разветвленной санитарной системой, с продуманным решением  освещения и вентиляции. Минойцы изобрели даже особые летательные аппараты, – на одном из таких планеров, как известно, слишком высоко поднялся в небо Икар.          
   А эти дворцы-лабиринты, планировка которых, если присмотреться, рождает определенные ассоциации с музыкой, эти колонны, странно расширяющиеся кверху, это обаяние импрессионизма фресковой живописи царских резиденций и вилл! Нет, далекая критская цивилизация, наверно, никогда не перестанет удивлять нас.   
   Слово предоставили Петру, который, смущаясь от некоторого косноязычия на публике, стал  докладывать о финикийской версии культурной экспансии в ближнем Средиземноморье. Об этих финикийцах по большому счету разговор отдельный. Их можно вообще считать учителями народов. В отличие от многочисленных своих соседей, финикийцы не стремились покорять чужие земли, их города-колонии не знали междоусобных войн. Они вообще не любили воевать, предпочитая все конфликты решать хитрыми дипломатическими сношениями. Однако в обороне им также не было равных.
   Этот семитский народ доказал, что можно достичь преуспевания, не прибегая к силе оружия, а пользуясь благами, которые заложены в неизмеримых преимуществах мирного сосуществования. Их деятельность сосредоточилась на интенсивной взаимовыгодной торговле с соседями, создании многочисленных городов-колоний, среди которых и знаменитый Карфаген, по поводу которого сенатор Марк Порций Катон каждую речь свою заканчивал убийственной фразой: «Карфаген должен был разрушен!». Недобросовестная, как бы сейчас сказали, конкуренция.
   Финикийские корабли, отличавшиеся по тем временам исключительной мореходностью и грузоподъемностью, выходили далеко за пределы средиземноморских горизонтов. Есть предположение, что в своей одержимости к странствиям и открытию новых земель они не только обогнули Африку, но и вошли в число европейцев, которые задолго до Колумба достигли берегов златообильной Америки.               
    И все ж не пионерский дух иль пыл предпринимательства привлекают наше внимание к этому исключительно одаренному народу. Финикийцы изобрели буквенное письмо, огромный шаг вперед в сравнении с иероглифами и пиктораграммами, число которых доходило до 1000, что делало грамотность уделом избранных. А так, пожалуйста, научись оперировать чуть более 20 знаками и передавай любую информацию.
   В основных чертах их алфавит был позаимствован древними эллинами, также как со своей стороны евреи обстоятельно перенимали у финикийцев искусство строить храмы и дворцы. И даже до производства стекла, кажется, впервые додумались в Финикии. Впрочем, сами финикийцы как историческая общность до наших дней не дожили, растворившись мало-помалу среди тех, кто покорил-таки их государства-цитадели.
   И все же остается главный вопрос. Письменность и ремесла существовали задолго до финикийцев, почему же новое знание как некое откровение свыше было транслировано именно им?
   С другой стороны, величайшие цивилизации могли оставаться в стороне от поступательного хода прогресса. Взять тех же индейцев майя, весьма продвинутых в астрономических и математических науках. Если внимательно изучать их фантастические обсерватории, может сложиться впечатление, что майя общались с внеземными цивилизациями и знали больше о Вселенной, чем о планете, на которой жили. Однако с таким незаменимым и простым, на первый взгляд, приспособлением, как колесо, эти «посредники иных миров» не были знакомы. 
   Можно долго анализировать подобного рода парадоксы. Но как ни крути, все возвращается на круги своя. К подвигу Создания, к незыблемому креационизму. Великим Творцом, Цивилизатором, Всевышним, и как бы мы Его не называли, в знак особой любви к людям через на время избранный народ передавались частицы высшего знания. Рассчитывал ли Он на такую же, взаимную, любовь со стороны людей? Вопрос из уст Димитрия Телиса, взявшегося обобщить выступление Петра, прозвучал прекрасным заключительным аккордом сегодняшнего проникновения вглубь времен.

                32
   Кирия Марина проясняет ситуацию. Таинственный «глазок». Секреты профессии в подаче мистера Алекса. Вызов жестокости. Я не успеваю ответить на выпад.
   
- Нет, Ирина, по документам у них, действительно, все вроде бы в порядке, - прямо из управления нома мне позвонила крестная, верная оперативным методам работы и посему не откладывающая разговор в долгий ящик хотя бы следующего дня. А мне ведь даже неудобно было обращаться к ней со своей просьбой, отвлекать от текущих дел. Но удивляться может тот, кто совсем не знает кирии Марины.   
- Да? – подивилась я совсем по другому поводу. – И что же за подводные изыскания у них, если не секрет, крестная?
   Я не забыла об обещании, данном Алексу Дитриху, тем более что подозрительный плавучий объект оказался в фокусе внимания и некоторых других обитателей археологической деревни. Не в последнюю очередь нашего научного руководителя, с которым в данный момент я была погружена в процедуру «опознания» в массовом материале – осколках не боящейся вечности керамики,  - былых творений человеческих рук.
- Так, - зашуршала бумагами на другом конце куратор по вопросам культурного развития нашего острова, – не секрет. Международная съемочная группа, так они заявили. Разрешение на подводные работы за номером…  Далее… -  стала пропускать второстепенные детали крестная. – Вот, цель экспедиции – создание рабочих материалов для будущего фильма по заказу студии образовательных программ «Эврика». Нет, Ирина, ни к чему не придраться, все чисто.               
- Очень хорошо, кирия Марина. Вот и все выяснилось. Поспешу успокоить своих, а то мы уж решили, что те ребята с яхты охотятся за сокровищами разбитых кораблей, - с благодарностью в голосе поспешила я вернуть крестную к более важным, надо полагать, делам для нее.
   Но кирия Марина не была бы кирией Мариной, если бы не проявила участие и к другим, не профессиональным, сторонам жизни своей крестницы, не отказываясь от представлен-ного этим звонком случая.
- Ты не забыла, что приезжает труппа…? – далее последовало название афинского театрального коллектива, возглавляемого очень модным на сегодняшний день режиссером. И не дав мне возможности порыться в памяти, без всяких переходов заявила: - Два билета на завтрашний  спектакль резервирую лично для тебя, зайди ко мне попозже вечерком. И вытащи папу на спектакль. Позаботься о нем, Ирина, он сейчас много работает.
   Все, трубка на том конце заняла привычное стационарное положение, отрезав от эфира и возможных путей отступления собеседницу на этом конце. Я бросила свой мобильный телефон в сумку и на минуту призадумалась. Поход в театр с Никосом Младшим, а почему бы, собственно, и нет? Тем более что из предыдущего театрального опыта моего отца, который, как вы помните, имел место в связи с одной известной постановкой, вытекало, что реформаторские идеи режиссера-автохтона не у всех нашли адекватное сочувственное понимание.
   Кукушка неподалеку затеяла методичный отсчет времени. Интересно было прислушаться к ее лаконичной на средства выражения песенке.
- Все хорошо, Ирина? – возвратил меня в актуальное время Димитрий Телис, отправляя ничем не выделяющийся черепок в одну из разложенных на столе кучек.
- Похоже, мы проявили чрезмерную бдительность, господин профессор, - на правах самоиронии прокомментировала я ситуацию, связанную с нашими подозрениями в противоправной деятельности мнимых конкурентов. – На яхте снимают фильм, какой-то образовательный проект.
- Да? Ну, что ж, прекрасно, – с облегчением отреагировал на новость мой научный руководитель. И прибавил уже без уверенности в голосе, словно читая мои собственные мысли, - как-то уж они привязаны все к одному месту.      
- Да, действительно, странно, - согласным эхом отозвалась я.
   Однако наша индуктивная практика была прервана появлением мистера Алекса, бодро шагавшего с раскопок. Я подтянула бретельку своего видавшего виды топа, свалившуюся с его пришествием. Работа на раскопе, похоже, шла только на пользу этому Горцу, – таким образцом физической культуры он сейчас смотрелся.
- Ирина, это ваши колышки торчат у стены с западного фасада храма? – не дал он мне озвучить новость о яхте у противоположных берегов.   
- Д-да… - растерянно откликнулась я, не понимая, чем могли расстроить невинные детские приметы планы этого господина. 
- Пойдемте, похоже, у вас легкая рука, - тоном, не допускающим возражения, распорядился мой более опытный коллега и сразу повернул назад в расчете, что я послушно догоню его.
   В немом вопросе я оглянулась на Димитрия Телиса, но тот только  добродушно напутствовал меня:
- Идите, идите, Ирина, я тоже подойду сейчас.
   Когда я оказалась в условленном месте, колышки были уже откинуты за ненадобностью. Я спрыгнула в траншею рядом с мистером Алексом,  разгребавшим голыми руками какой-то твердый и, по предварительному впечатлению, не маленький объект. Знакомый булыжник был выворочен и отброшен с прежнего места. Слегка волнуясь, я также голыми руками стала вместе с Горцем расчищать нечто, похожее на остаток плиты трапециевидной формы. При этом мы случайно касались пальцами и даже стукнулись пару раз лбами, но в нашей ситуации это обстоятельство не играло никакой существенной двусмысленной роли.
   Неужели нами найдена часть фронтона или фриза храма? Значит, может сохраниться барельеф, а это уже истинное везение и моя примета меня не подвела! За нервным возбуждением я не заметила, что подобным образом  рассуждаю вслух, - если б не ответная реплика мистера Алекса:
- Полагаюсь на вашу интуицию, - он усмехнулся то ли над моим эксцентричным способом общения, то ли просто из привычки делать это.
   Но я уже не обращала особого внимания на его замечания, – наши пальцы  отчетливо осязали под собой рельефную фактуру мраморной панели, которая могла облицовывать стену храма, - к такому решению все более склонялась я, мысленно прокручивая возможное  архитектурное назначение находки.
   Когда усилиями Петра, Хардипа и мистера Алекса плита была, наконец, с большой осторожностью водружена наверх, участники раскопок склонились над ней в непраздном любопытстве, привлеченные одной деталью, которая за нераскрытым – из-за наросшего слоя грунта – содержанием резного изображения, могла пролить свет на природу находки. «Глазок» размером чуть больше блюдца, по форме чем-то напоминавший ракушку, уставился на нас своей зияющей пустотой. Я даже несколько раз погладила по его торцу, желая собственноручно убедиться в неслучайном происхождении таинственного отверстия. Нет, ни с чем подобным мне раньше сталкиваться не приходилось. Мистер Алекс, кажется, внимательно прочел это определение в моих глазах, апеллируя и на сей раз к прозорливости младшей коллеги, которая, по его мнению, может вывести на путь истинный. Прагматичный подход, ничего не скажешь!   
   Подоспевший Димитрий Телис меж тем не торопился разделять нашу озабоченную реакцию, одобрительно проводя рукой по резной розетке «глазка».
- Не будем раньше времени загадывать, что это может быть, - примирительным тоном заметил он, настраивая нас на разумную перспективу, - если барельеф сохранился, рано или поздно мы поймем, что могло скрываться за этими… - он призадумался, подбирая слово, - иллюминаторами. Если речь идет не о единичном феномене, - профессор  снова бережно коснулся ракушки-оконца.
   Остаток дня был посвящен ювелирной зачистке плиты, осуществляемой мной на пару с мистером Алексом под чутким курированием Димитрия Телиса. Первым проступил витиеватый цветочный орнамент, обрамлявший отверстие, что говорило в пользу его композиционной значимости.
   Предмет наших реставрационных усилий покоился теперь на столе за целительной тенью деревьев. Через пару часов, однако, стало ясно, что при всем желании нам не успеть сегодня проникнуть в идейный замысел древних ваятелей. И все же нащупать некоторые отчетливые выпуклости можно было и сейчас: за струящимися складками античного платья угадывалась прекрасная женская фигура, обращенная всем существом своим к просвечивающему диску. Однако чтоб не разжигать напрасно воображение, мы условились завершаю-щую работу по расчистке памятника отложить на свежие головы и силы, то есть на завтра.
   Пока же можно было дать волю предположениям, касающимся датировки объекта, над которым несколько недель корпели участники экспедиции. Располагая «немым» вещественным материалом, специалисты с помощью сложных научных методов научились устанавливать возраст находки с точностью плюс-минус десять лет. А это очень неплохой показатель в археологии.
   Через час тема была продолжена на заседании научного кружка, где единовластно правил бал профессор из Германии, посвящавший слушателей, вернее слушательниц, в тонкие секреты профессии.
- Возьмем найденную в Иерусалиме шкатулку, в которой, судя по надписи, хранились кости брата Иисуса. – Алекс Дитрих показал заинтересованным студенткам (среди которых ближе всех к нему, конечно, оказалась Дионисия) фотографию каменного ларя, помещенную в специализированном журнале. – Ученый из Сорбонны  Андре Лемер провел блестящий датирующий анализ, которому есть все основания  доверять. Из чего он исходил? Лаконичная надпись на ящике гласит: «Иаков, сын Иосифа, брат Иисуса», не более. Но сделана она на арамейском языке, то есть родном языке Иисуса из Назарета. На основе анализа формы знаков и места определенных слов мсье Лемер  предположил, что каменный ящик, который служил для хранения костей, мог быть использован по своему прямому назначению в первом веке нашей эры. Но никаких костей в шкатулке не было, значит, прибегнуть к радиоуглеродному методу определения возраста по органическим остаткам было невозможно. – Мистер Алекс взял подвернувшийся тетрадный листок и  ручку, чтобы некоторые положения своего сообщения для пущей убедительности фиксировать на бумаге. – Хотя упомянутые в надписи имена были обычными, Лемер допустил, что 20 Иаковов из Иерусалима могли иметь отца, которого бы звали Иосиф, и одновременно брата по имени Иисус. Но известен только один еще случай, когда наряду с отцом фигурирует и имя брата в надписях на подобных ларях. Можно заключить, что Иисус приводится здесь в знак особой значимости или известности его как личности.
- Итак, чем еще располагал Лемер? – продолжил изложение мистер Алекс, обводя взглядом своих полупрозрачных голубых глаз притихших слушательниц. – Весьма ценным свидетельством - записью одного историка по имени Джозефус, который жил в первом веке нашей эры. Он сообщает о смерти Иакова, брата Иисуса. Событие это случилось в 62 году. Известно, что в то время обряд захоронения отличался некоторыми особенностями. В частности, на год тело замуровывалось в каменную гробницу. По истечении этого срока кости вынимались и складывались на хранение в такого рода усыпальницу, причем, подобная практика существовала ограниченный исторический период – в промежутке между 20 годом до нашей эры и 70 годом нашей эры. Исходя из всех собранных фактов, профессор из Сорбонны установил точную дату находки – 63 год после Рождества Христова. Открытым, правда, остается вопрос, следовали ли ранние христиане означенному способу захоронения своих усопших. Кстати, брат Иисуса был забит камнями насмерть, - Алекс Дитрих приберег на конец скорбное обстоятельство ухода из жизни человека, разделившего во многом судьбу первых христиан.    
   Я задумалась о жестокой человеческой природе, смягчить которую призвана была новая вера с ее проповедью прощения и терпимости. Как же нужно бояться тех, кто призывал любить по-христиански, чтобы физически уничтожать их! Наверное, фанатизм и жестокость всегда ходят рядом. 
   Коллоквиум на свежем воздухе, можно сказать, подошел к концу, а немецкий доктор все еще оставался в поле притяжения своих юных сторонниц. Нет, все-таки этот ученый обладал изрядной степенью харизмы, привлекавшей на его сторону немалое количество апологеток, судя по тому, как некоторые из них, следуя примеру Дионисии, старались пролонгировать общение за рамками научной беседы. Я даже не могла улучить удобный момент и сообщить о разговоре с кирией Мариной.
   Однако случай представился сам собой, когда я собиралась уже на рейсовый автобус в Севаступоли. С полотенцами на перевес после напряженного трудового дня шли купаться в море знакомые все люди, среди которых выделялись Хардип – своим темно-бронзовым скульптурным торсом и, естественно, мистер Алекс своей харизматической аурой.
   Вечерние лучи солнца скользили по косой, теряясь где-то между смолистыми сосновыми лапами и беззаботно играя солнечными зайчиками по лицам приближающейся группы.
- Кто-то обещал покупаться с нами, - помахал в мою сторону полотенцем синдх, а Алекс Дитрих даже притормозил, пропуская вперед двух девушек.
- Ну что, наши опасения оказались напрасными? – кивая в сторону яхты, уже ставшей частью пейзажа, выложил он новость, которую полдня я приберегала для него.
- Так вы уже все знаете, мистер Алекс. Очень рада, - совсем нерадостной интонацией отозвалась я.
- Алекс, просто Алекс. Только для вас, хорошо? – он в упор посмотрел на меня, наверно, акцентируя тем самым мое исключительное право. – Может, сплаваем туда вместе? – без всяких переходов вдруг предложил мистер Алекс, кивая опять в сторону Анти-Дасос. – Есть там подходящая бухточка или что-то в этом роде?
   «Есть», - чуть не выдала я наше с Георгием географическое достояние. По-моему, он уловил соответствующее движение на моем лице, но, видимо, решил дождаться вербального подтверждения этого впечатления.
- Нет, вряд ли там можно где-то выплыть, - пришлось мне разочаровать доктора археологии. Я вспомнила, как тащилась по буеракам за этим Горцем во время приснопамятной прогулки с посещением венецианской крепости, и всякая охота повторить опыт – теперь уже на воде - отпала сама собой.
   Что-то жесткое на долю секунды промелькнуло во взгляде доверившегося мне мужчины.
- А я не думал, что вы струсите в последний момент, - как ведром холодной воды окатил тот меня, устремляясь вдогонку за своей ушедшей далеко вперед компанией. 
   Пока я собралась парировать на не совсем лестное замечание в свой адрес, растущая дистанция меж нами свела на нет всякую попытку в достойной убедительной форме держать удар.





                33
   Прощальный звонок. Отец упускает интересную возможность. Еще одна островитянка, желанная и недосягаемая. Я делаю предложение мистеру Алексу. Школа неотразимости.   
 
   Утром позвонил Георгий. В тот день он улетал в Багдад.
- Мог позвонить и раньше, - попеняла я на счет его привычки откладывать  значительные вещи на последний момент.
- Прости, Ирина. Так закрутился в последние дни, ты же знаешь… - что я знаю, правда, не стал уточнять.
- Ладно, Георгий, - уже простила я. – Слушай меня внимательно. Береженого Бог бережет, ты об этом помнишь? – и, не дождавшись подтверждения на том конце линии, постановила, - если не помнишь, каждое утро начинай с повторения этой премудрости. 
- Хорошо, - снисходительно заверил меня мой абонент из Салоник.
- Буду за тебя молиться. Просить Святого Георгия, чтобы хранил тебя, – продолжила я свои напутствия.
- Обязательно, - опять ничего не имел против мой друг. Создавалось впечатление, что он то ли торопился куда-то, то ли одновременно делал другие срочные дела. 
- Все будет хорошо, Георгий, я знаю.
- Я тоже, - весело заверил он меня и на прощание просил передать самый  горячий  привет капитану Никосу Младшему.   
   Что я, не откладывая, и сделала. Отец потягивал кофе в нашем малогабаритном саду, укрывшись за вчерашней вечерней газетой. Я подложила на его тарелку кусочек кулича, которым накануне меня заботливо снабдила крестная, как и обещанными билетами на гастрольный спектакль.
- Папа, может, составишь все-таки мне компанию? – подождав, когда Никос Младший оторвется от своего чтива и продегустирует произведение кондитерского искусства нашей соседки, жалким голосом предприняла я еще одну – совсем слабую – попытку сагитировать в театральный поход труженика моря.
- Что ты сказала, дочка? – он снова углубился в свою газету, отправив кусочек сдобы в рот, которая, на мой вкус, просто таяла во рту.
   Зная упрямый по некоторым принципиальным вопросам нрав своего отца, я ограничилась глубоким вздохом в ответ и сунула билеты в сумку. Придется пригласить кого-то из коллег разделить со мной впечатления театрального вечера.
   Прибыв в стан археологической братии, я первым делом поспешила к вчерашней нашей находке, полночи не дававшей мне уснуть. Догадки терялись за догадками, а то, что утро мудренее вечера, я как-то проигнорировала.
   За столом над мраморной плитой уже вовсю трудился Алекс Дитрих с помощницей Дионисией, которая при виде меня на половине оборвала какую-то фразу, предназначавшуюся, видимо, не для моих ушей. В руках у мистера Алекса был маленький скальпель, а девушка, как хирургическая медсестра, подсовывала по его просьбе другие нехитрые инструменты, разложенные здесь же чуть в сторонке.   
- Доброе утро, Доктор, здравствуй, Дионисия, - поприветствовала я парочку, никак не обнаруживая своего раздражения по поводу отдельного недавнего высказывания археологического светила. Собственно говоря, что нам за дело друг до друга, можно вполне довольствоваться ней-тральным деловым  общением. – Есть что-то новое? – перевела я взгляд на барельеф.
- Здравствуйте, Ирина. Очень жду вас. Вы не посмотрите? - самым подкупающим образом откликнулся тот, так что вывод о нейтральном стиле речи мне показался преждевременным.
   Я уже смотрела и просто не могла оторвать глаз. Преклоненная на одно колено, с руками, воздетыми кверху, – туда, где таинственно располагалось отверстое око, - в вечном движении застыла женщина, задабривая в порыве своего служения неведомые небесные силы.
- Жрица? – спросила я Алекса Дитриха, который, похоже, наблюдал за мной, пока я любовалась не до конца проступившими очертаниями служительницы храма. Я подняла глаза на него, припоминая, что тема культовых дам была чем-то вроде профессионального конька ученого.
- Еще какая, - уже в обычной манере усмехнулся тот, снова осторожно приступая к расчистке. – Поможете?
- Конечно, - сгорая от нетерпения, поторопилась я погрузиться в действо по воскрешению канувшего в Лету образа. Естественно, Дионисии пришлось значительно подвинуться, чтоб уступить мне рабочее место.
   Кукушка вдалеке снова напомнила о своем существовании. Так под сбивчивое кукование невидимого пернатого нашему взору окончательно открылись детали рельефного изображения во всей их очаровательной непритязательности: волнистые пряди волос, прикрывавшие грудь жрицы и дразнящее ажурной выделкой ожерелье, литая змейка-браслетик на ее изящном предплечье, плетенки-босоножки, обнявшие узкие лодыжки.
- Хороша! – не скрывая восхищения, выразил общую реакцию Алекс Дитрих. Он нежно провел ладонью по ее голове, затем рука последовала по направлению прядей волос ниже, – так гладить можно только желанных женщин.
   Мы с Дионисией понятливо переглянулись и заулыбались, не сговариваясь.
- Хороша! – за неимением другого мнения согласилась я с мужским взглядом на суть вещей.
- Да-а…, - в унисон протянула и Дионисия, готовая бежать сообщать хорошую новость товарищам на раскопе. 
   Немецкий доктор посмотрел мне в глаза. Почти благодарно, без намека на усмешку.
- Вам полагается вознаграждение, Ирина. Вы просто молодец, - припомнил он, по всей видимости, мои колышки.
- Нам вместе, мистер Алекс, - решила восстановить справедливость я.
   Мы посвятили еще некоторое время тому, чтоб попеть дифирамбы друг другу, так что мне даже стало несколько неловко. И тут я вспомнила про билеты, с утра лежавшие в моей сумке. А что, если…?
- По-моему, у меня есть идея насчет приза, - не совсем уверенно начала я.
- Правда? – заинтересованно взглянул тот на меня, ожидая, может, что я расплавлю неким поступком лед, имевший место в наших отношениях. Уплыву с ним на Анти-Дасос или решу, что для меня он просто Алекс, а не господин Дитрих и что-то в этом роде.
- Мистер Алекс, я приглашаю вас на спектакль, действительно прославленный театр из Афин. Вот билет, - как ловкий фокусник, я извлекла из сумки розовое по цвету подтверждение своих слов.               
   Он несколько смутился, беря в руки свой «приз», и начал даже не совсем внятно благодарить меня за доброе доверие, отчего я вновь почувствовала приступ давешней неловкости.
   Осталось только договориться, где мы могли встретиться. Из всех достопримечательностей Севаступоли самым удобным для меня и одновременно знакомым для мистера Алекса ориентиром оказался бар кирии Лины под могучим платаном. Правда, он знал еще, где расположен собор Святого Георгия, но мы сошлись на баре, где можно будет выпить по стаканчику знаменитого дасского вина, прежде чем отправиться знакомиться с эстетической концепцией заезжих артистов.
   Итак, за час до спектакля, а именно в семь часов вечера мы, не спеша, осушим по бокалу красного вина, а затем сядем в экипаж, - так я решила про себя, и пусть это обстоятельство тоже будет сюрпризом для моего сопровождающего, -  чтоб поспешить в культурный центр «Фазан» на заслуженную нами постановку. Благо, добираться туда все больше по прямой, не сворачивая с набережной.      
    Остаток рабочего дня прошел ничем особо не примечательно, если не считать счастливого возбуждения тех, кто подходил полюбоваться нашей жрицей. Мы пробовали обсудить с моим научным консультантом, кому она могла служить, но слабая доказательная база как-то сама собой погасила это разбирательство.
   По понятным мотивам я раньше обычного покинула археологическую деревню, – хотелось посвятить оставшееся время подготовке к выходу в свет. Принять ванну, вымыть волосы, подобрать соответствующий вечерний туалет. В общем, постараться быть неотразимой и вне рабочей обстановки.
   Проходя мимо магазинчика итальянской моды, я задержала взгляд на знакомом предмете одежды. За выставочным витринным стеклом застыла в кукольной позе девушка-манекен в обворожительном серебристом платье, играющем в лучах подсветки, как переливчатая рыбья чешуя. Конечно, я обратила внимание на это чудо модельного дизайна не сегодня, притормаживая и раньше, чтоб отдать должное его изысканному крою.
   Девушка, вышедшая протереть и без того безупречно сияющее стекло, заметила объект моего внимания и ненавязчиво предложила примерить платье, приятно улыбаясь при этом.
   Если только примерить, согласилась про себя я, без особого энтузиазма поглядывая на цену, не совсем логичную в моем представлении для удачно обернутого вокруг женского тела куска красивой материи.
- Вам очень идет, деспинис, - с той же ласковой улыбкой на лице осторожно заглянула в примерочную обходительная девушка-продавщица.
   Нет, она не лицемерила, действительно, это платье-макси безупречно сидело на мне, будто прямо с меня было сшито. Как сказала бы мечтательно тетя Фани, видела бы меня сейчас моя мама.
   Девушка продолжала мягко улыбаться, не прибегая к льстивым панегирикам, дабы сплавить клиентке приглянувшуюся вещь.
- Я покупаю это платье, - сдалась я, наконец, под нажимом такой обаятельной работы с покупателем. – Вы принимаете кредитные карточки?
   Через пару часов обладательница впечатляющей обновки затворяла за собой калитку со штурвалом. Прохожие мужчины как-то сразу стали бросать живые заинтересованные взгляды в ее сторону, что косвенно служило подтверждением эффекта, производимого принарядившейся островитянкой.
   Настроение у меня было на подобающем подъеме, впрочем, как и отменные каблуки белых туфель, редко одеваемых из-за их высоты. Я грациозно поправила ремешок на левой ноге. Как-нибудь приспособлюсь к передвижению на этих ходулях, оптимистично настроилась я в отношении единственного, кажется, неудобства, принесенного в жертву красоте в этот замечательно начинающийся вечер.
   Наш сосед отставной капитан, похоже, по привычке прикорнул под виноградной лозой перед разложенной на столике шахматной партией, которую он сам с собой разыгрывал.
- Это ты, Ирина? – встрепенулся, однако, пенсионер, когда я проходила мимо.
- Добрый вечер, кирие Париси, - любезно отозвалась я.
   Тому явно хотелось еще поговорить со мной, узнать подробнее, куда это так вырядилась соседская капитанская дочка. Но, хоть я и планировала прийти на место встречи с некоторой задержкой, запас времени никак не позволял мне предаваться переговорам с нашим добродушным соседом. Я прибавила скорость, что сделать было не совсем просто на таких высокопоставленных каблуках.
   Правда, едва свернув с набережной на центральную Платановую улицу с ее беспрецедентным видом на древо жизни, я перешла на неторопливый прогулочный шаг, подчеркивая тем самым свое небрежное отношение ко времени и всяким условным договоренностям.
   Не престало девушке, пригласившей на спектакль фактически своего оппонента, демонстрировать чрезмерный энтузиазм в этом деле.   

                34
   Непредвиденная ловушка. Объявляется новый претендент на амурные затеи. Меня обуревает праведный гнев. Ночное озарение.   

   Мистера Алекса на месте не оказалось.
   Я нырнула в первый попавшийся переулок, чтобы с новым заходом на Платановую улицу появиться в поле зрения публики, оккупировавшей бар кирии Лины. Как ни странно, такой маневр не принес ожидаемых результатов: мой кавалер явно запаздывал.
   А, может, он в очередной раз решил манкировать моим обществом и просто пренебречь мероприятием? Не стоит делать преждевременных выводов, заключила я строго, решив дождаться явно не страдающего пунктуальностью немца за столиком под гостеприимной платановой кроной.
   Скучающая харита, медленно потягивающая в гордом одиночестве вишневый коктейль, очень скоро попала в центр притяжения мужских глаз, привлеченных ее интригующим облачением, которое входило в явное противоречие с ее неприкрытым сиротством. Исправить положение вызвался  захмелевший малый с черными, как смоль, кучерявыми волосами, щегольски растекавшимися по плечам, что сидел напротив в шумной компании, которая слишком уж раскованно демонстрировала гедонистический вкус к жизни. Эпикуреец весело подсел к таинственной незнакомке, решив, наверное, что оказывает ей неоценимую услугу. Пришлось пустить в ход всю силу своего убеждения и обаяния, чтобы вернуть его на прежнее место.
   Нет, ждать больше этого искариота не имело никакого смысла, спектакль вот-вот должен начаться. Помахав на прощание рукой кирии Лине, зашивавшейся с посетителями, я поспешила на набережную ловить гужевое такси, которое могло бы несколько отсрочить мое запаздывание на праздник искусства. А, может, Алекс Дитрих решил подъехать непосредственно к «Фазану», мало ли что могло задержать его в археологической деревне, предприняла я последнюю попытку оправдать этого субъекта, выискивая свободный экипаж средь изредка пролетающих колясок, прокатывающих все больше праздных пассажиров с весьма довольными ребятишками.
   За таким занятием я потеряла еще добрую четверть часа драгоценного времени, в результате чего стало очевидно, что я просто-напросто по-крупному пропускаю спектакль. Пришлось больше надеяться на собственные ноги, которые не очень-то были благодарны мне за садистский размер каблуков.
   Когда я, полу-измученная, добралась до культурного центра, часики на моей руке показывали, что нормальные зрители наслаждаются спектаклем уже сорок минут. Охранники великодушно пропустили загулявшуюся зрительницу, но выгодные места, обозначенные на билетах, презентованных кирией Мариной, были заняты незнакомыми дамами. Так, пристроившись на стуле между рядами в конце зала, я досмотрела-таки спектакль афинских лицедеев, надо сказать, действительно, на славу отыгравших представление.
   На улице в свои законные права меж тем вступила Ночь, чье бархатное черное одеяние было густо усеяно холодно поблескивающими звездами. Я не стала еще раз испытывать собственное терпение, отдаваясь на прихоть своенравных пролеток, и направилась прямиком домой. Однако мои ноги симптоматично загудели, никоим образом не желая подвергаться повторному испытанию. Тогда, не долго думая, я скинула неудобоваримые туфли, кое-как засунула их в свою дамскую сумочку и босиком пошлепала по тротуару. При этом разом опустившийся подол моего замечательного платья стал заметать невидимые следы за мной, но я уже не заостряла внимания на этом обстоятельстве – добраться б поскорей до родного крова.
   «Я ненавижу тебя, Алекс Дитрих», - едва не срывалось у меня с языка. «Стоп! ненависть – сильное чувство», - подкорректировал внутренний голос мой анафемский запал. Действительно, было бы кого ненавидеть, а то какого-то успешного археологишку, заключила я уже в качестве постскриптума.
   К тому же, от любви до ненависти, кто-то просчитал, один шаг, в обратном направлении наверняка столько же, и от этого-то опрометчивого шага я как-нибудь уберегу себя, примирительно вынес мой внутренний корреспондент уже в пост-постскриптуме.          
   Приглушенный свет горел в окне нашей гостиной, выделяя яркий квадратик включенного телевизора. Я тихонько повернула ключ в замке, стараясь не производить лишнего шума, тем более что босые ноги наилучшим образом скрывали факт моего прихода.   
   Папа по обыкновению забылся перед экраном, – три опорожненные банки пива на полу красноречиво просились в мусорную корзинку. Захватив непочатую еще баночку с приземистого столика перед его креслом, я на цыпочках стала прокрадываться к выходу через стеклянную галерею, - не следует возбуждать интерес родителя к моему возвращению из театрального похода и сопутствующие этому расспросы. С телеэкрана первая сирена острова, то есть наша раскрасавица Эви, безукоризненным дикторским голосом озвучивала местные новости, под которые, видать, и уснул благополучно мой отец.
   В саду я дала, наконец, отдых своим натруженным конечностям – просто сложила не совсем, скажем, чистые ноги на стул напротив, и предалась умиротворенной созерцательности за горьковатым ячменным питьем. Из зала по-прежнему доносился заученный голос Эви, - где они только выискивают столько событий на этом явно периферийном клочке Земли.
   Хорошая ночь, ничего не скажешь! Нежная, убаюкивающая. Можно было не спеша подвести некоторые итоги. Я окинула взглядом праздничное небесное убранство, частично загораживаемое садовой растительностью. Оказывается, сегодня была полная луна, которая ровным светом щедро заливала божий мир. Затем я скользнула глазами по направлению к знакомой вечерней звезде, - светило чуть сместилось к за-паду от того места, где дотоле так беззастенчиво царствовало на своем незримом престоле в эмпиреях. Поди, шпионила за мной весь вечер, неодобрительно заметила я на ее счет.
   Венера-Афродита.   
   И тут меня осенило. Прямо, как сдернуло какую-то пелену с глаз.
   Таинственный глазок, вмонтированный в толщу стен. Жрица, фанатично воздевшая руки в безошибочном направлении. Классический храм, посвященный той, которая должна была хранить главную тайну человеческой жизни. 
   Все стало на свои очевидные места.
   Никто не знает, может, лишь догадывается иль строит умозрительные построения. А мне уже известна эта тайна. Почти наверняка.
   Я не отказала себе в удовольствии еще раз закинуть голову кверху и насладиться сладкозвучной звездной полифонией, так гениально слаженной незримым Композитором. 


                35
   Высокое ученое совещание. В нашем деле обозначаются новые перспективы. Кто боится Алекса Дитриха.
 
- В определенные месяцы и дни года, может, в период своего апогея, Афродита заглядывала в храмовый глазок. Ее звездное око могло напрямую наблюдать за каким-то ритуалом в ее честь. А отправляла его знакомая нам служительница храма. Или служительницы, – уточнила я, излагая в конспективной форме основные положения своего сообщения, неоднократно прокручиваемого в мозгу прошедшей, наполовину бессонной, ночью.
   Едва прибыв в археологическую деревню, я инициировала это ученое совещание за столом на профессорской полянке, в тесном кругу которого собрались, кроме меня и моего научного руководителя, Хардип и Петр, всегда, казалось, готовые к рассмотрению свежих идей. Хорошо, что не было этого Горца, с большим облегчением вздохнула я. Опять, наверное, подвижнически коротал ночь.    
- Концепция, конечно, красивая, - почесал затылок Петр. Судя по его заспанному виду и взлохмаченной местами прическе, активная ночная жизнь в лагере приняла форму доброй традиции. – Но в этот глазок могла зыриться и другая звезда, - не совсем культурно выразился он, резюмируя свое непродолжительное выступление.
- А мне идея нашей коллеги кажется очень даже симпатичной и перспективной, - солидаризировался со мной профессор Димитрий Телис, обращаясь с самым одобрительным видом в мою сторону. – Что-то мне подсказывает, что Ирина Агелопулу стоит близко к истине. Возможно, не хватает некоторых звеньев в выстраиваемой цепочке, - профессор с пониманием взглянул на Петра, - но пренебрегать этой версией, думаю, не стоит. Как вы считаете, Хардип? – подключил он к дискуссии нашего синдха, внимающего обмену мнений с самым что ни есть озабоченным видом.
   Однако раскрыть рот тот так и не успел, – профессор вспомнил его схему расположения объектов античного города, согласно которой лучевидная застройка не являлась результатом случайного совпадения.
- Кстати, дорогой коллега, не принесете-ка ваш план, стоит взглянуть на него еще раз, - похлопал он по плечу нашего стажера, подбадривая его не медлить понапрасну.
   Просить Хардипа дважды не потребовалось. Словно на крылатых сандалиях Гермеса, он чисто по-юношески вспорхнул с места, чтоб в течение одной минуты вернуться со своими свертками в руках. Меж тем в продолжение этого символического времени на авансцене появилась еще одна значимая личность, которая вышагивала не совсем бойкой походкой, характерной для нее в обычное время.
   Мистер Алекс засвидетельствовал собственное почтение. Явился - не запылился. Вид у него, надо заметить, был не авантажный: под глазами обозначились спальные мешки, молодая щетина, похоже, не познала лезвия бритвы этим утром; к тому же одет он был, вопреки обыкновению, с подозрительной небрежностью: какие-то длинные замусоленные шорты и, словно с плеча циклопа, объемная гавайская рубашка.
   И все же я была рада, что не пришлось столкнуться с этим типом с глазу на глаз. А так, на обществе, мне легче будет игнорировать его присутствие. В ответ на его подавленное (с чего бы это?) приветствие, я буркнула что-то нечленораздельное, - пусть довольствуется и такой формой «Добро пожаловать».
   Наш шеф, однако, с самым доброжелательным видом стал вводить доктора археологии в курс дела, периодически ссылаясь на посетившее меня вчера откровение. От такого проявления научного этикета я нервно заерзала на месте. Но мистер Алекс вполне сочувственно – в такт ссылкам в мой адрес – также периодически обращал на меня свой взгляд, не без печати раскаяния, как мне показалось, но я подчеркнуто пренебрегала этими сигналами.
   Все снова обратились к чертежу Хардипа. Точка, фокусирующая направляющие линий-лучей, однозначно соотносилась с западным сектором небосклона, где как раз восходила вечерняя звезда. Значит, такая корреляция, действительно, могла иметь неслучайный характер. Какой еще глубинный смысл скрывала тайнопись сакральной планировки с ее полунамеками на звездные врата? А может, мы забрались слишком далеко, идя на поводу призрачной мистификации? Или я просто увлеклась полетом воображения?
- Поклонение Великой Богине – Иштар у древних вавилонян, финикийской Астарте или Инане у шумер,  - один из древнейших культов на планете, – решил воссоздать исторический контекст предмета нашего  разговора Димитрий Телис. -  Изначально он был связан с силами плодородия и, вообще, великим репродуктивным циклом жизни. Древние эллины оказывали гостеприимство египетской Изиде, культовой фигуре, в чем-то близкой Афродите. Святилища в ее честь время от времени обнаруживают сразу за крепостными стенами античных полисов. Однако в греческой мифологии Афродита уже не только покровительница возрождения и животворящих сил природы, но и Богиня красоты и любви в более утонченном и человеческом понимании. Служение ей могло включать некоторые обряды, не совсем пристойные в нашем понимании. Да, я имею в виду так называемую храмовую проституцию, - улыбнувшись скромно потупившему глаза Хардипу, заметил наш научный руководитель. Петр же, напротив, при таком повороте темы заметно оживился, а мистер Алекс, казалось, еще глубже погрузился в мрачное расположение духа. – Ее иногда называют ритуальной проституцией, - уточнил профессор, продолжая рассказ. – В магические сексуальные обряды посвящались жрицы Афродиты, которых почему-то именовали Девами. Кстати, в эту избранную касту не так-то просто было попасть. Во всяком случае, аристократические семьи прикладывали немалые усилия и средства, чтоб «записать» свою наследницу в школу эротического мастерства при храме. В мистериях Великой Богине практиковались ритуальная дефлорация, оргиастические  пиршества, в том числе откровенные танцы со спецэффектами, как бы сегодня сказали, которые доводили зрителей до сексуального экстаза. Вот такая она, наша любвеобильная покровительница влюбленных.
- Да, Ирина? – почему-то перевел внимание мужской части собрания в мой адрес, завершая свое сообщение, руководитель экспедиции. Странно, на моем лице ведь не написано, что я нуждаюсь в высокой протекции мамочки Эрота.
- Да, господин профессор, - горестно выдохнула я, удерживая себя от искушения взглянуть на злосчастного тевтонца напротив.
- Знаете, что, - решил напоследок сделать некоторые распоряжения профессор, - давайте выверим на местности центр фокусировки этих лучей. Что-то мне подсказывает, в земле может храниться недостающее звено, которое позволит лучше понять концепцию нашего античного проекта. К чему, собственно говоря, мы все и стремимся общими усилиями, так ведь? – обвел он нас воодушевленным взглядом, светящимся знакомыми азартными искорками.          
   После ученого совета на профессорской полянке я поспешила навестить небезызвестную жрицу, увековеченную на древнем барельефе, направившись туда, где мы ее оставили лежать под покровительственной тенью прибрежных сосен. Предстояло заняться детальным описанием находки, что требовало времени и сосредоточенного внимания. Но уже через пять минут стало ясно, что моим планам всецело отдаться работе может помешать непрошеный гость: к столу со знаменательным барельефом усталой, если не сказать разбитой походкой приближался сам Алекс Дитрих.
   Он по-прежнему живо напоминал расстригу, не удосужившись поправить некоторые бросающиеся в глаза изъяны в своей внешности. Я внутренне подобралась вся, готовая к любому виду отпора, а лучше полному бойкоту этого самоуверенного сердцееда.
   Доктор археологии сел напротив, подперев голову руками, и молча стал наблюдать за моей деятельностью. Тогда с удвоенной энергией я налегла на работу, давая понять, что его присутствие не совсем гармонирует с моей занятостью. Что, впрочем, мало смутило его. В процессе измерения плиты мистер Алекс даже вызвался придержать рулетку, но его услуга осталась никак незамеченной. 
   Так, в «конструктивной» тишине было продолжено наше совместное пребывание у барельефа, пока тот не решил нарушить не совсем естественный порядок вещей, вступив со мной в душеспасительный диалог.
- Как спектакль? – как ни в чем не бывало поинтересовался мистер Алекс вчерашним нашим мероприятием. У него еще хватает силы духа задавать подобные вопросы.               
- Получила истинное наслаждение, господин Дитрих, - не повела и бровью я. – Жалко, что опоздала и пропустила самое начало.
- Из-за меня? - проявил кладезь догадливости мой оппонент.
 Я спокойна, выше ненависти, выше мелкого реваншизма, провела сама с собой я мини-сеанс аутотренинга.
- А это уже не важно, мистер Дитрих. С вашего позволения, - отвернулась я, демонстративно собираясь покинуть рабочее место, где меня отвлекают всякими не имеющими отношения к делу разговорами.
   Я так и сделала бы, но рука Горца вдруг крепко сжала мою кисть. Этого еще не хватало!
   Жрица на барельефе, кажется, с удовлетворением засвидетельствовала пикантную сценку, в зоне действия которой она невольно оказалась. 

                36
   Правила ведения холодной войны. Мистер Алекс держит удар. А теперь и призрак второй мировой войны. Я нащупываю клубок Ариадны.
      
   Хватать меня за руку! И кто ему давал право обращаться со мной, как  заблагорассудится?               
- Что такое, мистер Алекс? - предприняла я некоторые потуги освободить десницу. Не драться же мне с ним.
- Простите меня, - с нескрываемым конфузом заговорил тот, продолжая однако цепко удерживать свою пленницу. –  Простите, пожалуйста, Ирина, - повторил он даже с оттенком обреченности, - я самым заурядным, если хотите, свинским образом проспал. Предался сиесте. Ночью здесь ведь не выспишься особо.
- А чего так, мистер Алекс? - не удержалась от сарказма пострадавшая сторона в моем лице.
   Я уже расслабила мышцы захваченной руки. В ответ на это последовала послабляющая реакция противной стороны, так что при большом желании можно было без труда восстановить былую дистанцию, а заодно, свободу.      
- Молодежь веселится, вечеринки у костра, музыка. И так от заката до рассвета. - Ничего нового в этом отчете для меня не содержалось, следует заметить.
- Да, наслышана о вашей загруженности в темное время суток, - ехидно поддержала его поползновения оправдаться, предпринимая видимость попытки выдернуть руку. - Можно? - кивнула я в соответствующем направлении.
- Что? - не сразу понял Горец намек. Затем все-таки сообразил. - А вы меня простите? - начал ставить условия он.
- Зачем торговаться, мистер Алекс, пустите, - я символично потянула свою правую кисть, уже порядком согретую в руке злополучного ухажера.
- Сначала обещайте, что не будете сердиться на меня, - для острастки он слегка увеличил силу сжатия, продолжая удерживать в качестве залога-аманата мою ни в чем не провинившуюся верхнюю конечность.
   Ну что можно поделать с таким хлыстом? Или уже раскаявшимся грешником?
   Некоторые любопытные головы стали поворачиваться в нашу сторону, привлеченные небезынтересной мизансценой. Если б не посторонние взгляды, я бы поборолась за свое право держать круговую оборону и ни в чем не уступать противнику. А так - ничего не поделаешь.
- А как же господин профессор? Димитрий Телис? Нормально высыпается, - решила немного повоспитывать Горца, прежде чем проявлять свою великодушную природу.
- Зевс крепко спит ночью. К тому же храпит частенько, извините за такую непоэтическую подробность, - огрызнулся господин Дитрих, прибавляя уже устало, - кстати, из-за этого я тоже не всегда высыпаюсь.
- Ладно, нисколько не сержусь на вас, мистер Алекс. С чего вы взяли? Тратить энергию на такое… такое неблагодарное дело, - фыркнула я, наконец, сдаваясь и одновременно давая зарок впредь как можно меньше водиться  с этим типом. - Может, все-таки перестанете держать меня в заложницах? - я уловила краем глаза, как в нашу сторону пару раз обернулся Петр со своей многозначительной улыбочкой. 
   Алекс Дитрих нехотя отпустил мою совсем уж вялую руку, но с поля брани уходить не собирался. Хорошо, пусть довольствуется «немым» обществом, санкционировала я его присутствие, возвращаясь к своим секретарским обязанностям.
- Кстати, Ирина, почему бы и вам не посидеть как-нибудь у ночного костра, не потанцевать со всеми? - Предположил, тонко подлизываясь, старший коллега.
- Я подумаю, - пришлось прервать мне обет молчания.
- Всегда так говорите: «я подумаю», «с вашего позволения», - перешел тот в атаку. Но, видимо, спохватившись, что час для наступления по всему фронту еще не настал, добавил примирительным тоном, - вам бы понравилось, Ирина, гарантированно.
   Нет, против полевой романтики я ничего не имела. В самом деле, почему бы как-нибудь не воспользоваться его предложением? Однако вслух свои предпочтения решила не выкладывать раньше времени.
   Мы и далее продолжили «согревать» себя скупым – в спартанском духе - общением. Доктор археологии, правда, не преминул направить разговор в деловое русло, дескать, по-прежнему доверяю в профессиональном плане своей уважаемой коллеге, но я не спешила высказывать чрезмерный ответный энтузиазм.
   Нет, ни под каким предлогом беседа наша не клеилась. Пока в качестве последнего и весьма неожиданного козыря он не перевел мое внимание на один прелюбопытный предмет, вернее, изображение.
- Хотите взглянуть? - Алекс Дитрих бережно извлек из грудного кармана своей цветастой пляжной рубашки, сразу видно, старую, потертую фотографию в аккуратно прошитом по краям прозрачном футлярчике и тут же протянул ее мне.
   Я отложила в сторону рулетку и с недоверчивым видом приблизила к себе снимок, призванный, по всей видимости, возбудить мое непреоборимое любопытство. Что за маскарад! Через десятилетия с пожелтевшего глянца на меня смотрел не кто иной, как улыбающийся  мистер Алекс в форме немецкого Вермахта: в офицерском кителе и пилотке с имперской кокардой и орлом. Только волосы у него были по-армейски гладко подстрижены, да и цвет их показался мне более темным.
   Я инстинктивно посмотрела на обратную сторону карточки: там чернилами неопределенного - по давности лет - цвета была выведена единственная надпись. Каллиграфическим шрифтом готического изгиба: 1943 год. Мистер Алекс, который самым внимательным образом отслеживал мою озадаченную реакцию, наконец, решил подать голос:
- Что, очень похож? - только и заметил снисходительно он, по-прежнему,  сочувственно изучая мое лицо.
- Что это? - не совсем корректно подобрала я местоимение. Однако такая постановка вопроса нисколько не задела моего коллегу: он улыбнулся, точно так, как его двойник на военной фотографии, и внес-таки окончательную ясность во всю эту тайну мадридского двора:
- Это мой дед по материнской линии, барон Отто фон Хофлинг. Здесь он, правда, всего лишь лейтенант.
- Он что, был … фашистом? - жестким ребром поставила я вопрос, не совсем постигая смысл ретроспекций, в которые посвящал меня внук немецкого унтер-офицера.
- Вы думаете, все офицеры Вермахта по определению являлись фашистами? - тихо возразил мне Алекс Дитрих. Тень огорчения пробежала по его лицу. Редкое зрелище для этого неуязвимого отпрыска, как оказалось, баронских кровей.
   Вообще-то, в моем представлении, люди по тому времени могли быть или  фашистами, или антифашистами. Какая еще альтернатива-то? Сочувствующие или не до конца определившиеся со своими взглядами? 
- Извините, мистер Алекс, может, я неудачно выразилась, только мне не совсем…,  - я окончательно отвлеклась от своей прямой работы по  составлению экспедиционного протокола, вертя в руке эту ни к чему не обязывающую фотографию.
- К чему я клоню? - пришел тот на выручку. И не дожидаясь одобрительной реакции с моей стороны, вдруг снова взял мою руку, теперь левую, и  положил в свои ладони. На этот раз осторожно, вроде как невесомо. Впрочем, тут же бережно вернул ее на место, так что на сей раз мне не пришлось отстаивать право самой распоряжаться своими членами.       
   Пара девчонок в одинаковых светло-голубых шортах смешливо пробежала в метрах семи от нас: наверняка, нежные прикосновения не ускользнули от их внимания. 
   Нет, что-то он слишком много напускает туману - пора бы и рассеять его. Я вся обратилась в слух, изображая полную готовность к восприятию любой исповедальной информации. Пожалуйста, выкладывайте все как есть, герр, или как там вас, Дитрих.
   Мистер Алекс деликатно вернул фотографию своего разительно похожего деда. Взгляд его был сухим и твердым: в нем опять стало сквозить былое едва заметное превосходство, так что я, наверное, слишком поспешила с возложением на себя посреднической миссии. Но последующий комментарий доктора археологии опроверг закравшееся сомнение - он, действительно, самым натуральным образом доверился мне.
- Я ведь, дорогая Ирина, не только филэллин, так сказать, по призванию своему или, скажем, роду деятельности, - нет, он умел-таки  располагать к себе, - кажется, впервые позволил при обращении назвать меня «дорогой» с такой личностной, прочувственной окраской в интонации. Однако не буду расслабляться раньше времени, хотя в знак поощрения и решила лишний раз кивнуть головой. - В оккупационных войсках Отто фон Хофлинг служил в интендантском отряде, кстати, недалеко от этих мест, на противоположной материковой части. Собственно, в боевых, тем более, карательных действиях по роду своей службы участия не принимал.  Весной сорок третьего года деда казнили партизаны. Все что могла узнать наша семья, только место, где это произошло: недалеко от Ставроса, - я кивнула, давая понять, что мне известен на-селенный пункт с таким названием: кажется, полчаса езды, не больше, от столицы ближайшего нома. - Ни при каких обстоятельствах он погиб, ни, главное, почему, выяснить не удалось.
- Вы были когда-нибудь в Ставросе? - решила уточнить я. Может, внуку захотелось посетить места боевой славы, вернее, бесславия, своего деда-интенданта? - Хотите съездить на материк? 
   Мистер Алекс предпочел проигнорировать вопрос. Что-то жесткое на секунду мелькнуло в этом лице, но только на секунду: взгляд продолжал оставаться таким же серьезным, как в ту минуту, когда он поведал о семейной, судя по всему, трагедии, не имевшей срока давности. Набежавшая волна ветра откинула волосы с его лица, словно для того лишь, чтобы подтвердить предварительное  впечатление о состоянии душевного смятения, в котором пребывал человек напротив.    
- Моя мать клятвенно обещала своей матери, моей бабке, узнать правду о его гибели. Уже на смертном одре той. Этот долг, - так получилось, - возложен теперь на внука Отто фон Хофлинга. Как по эстафете, - посвятил он меня в частную семейную тайну. От такого доверия я несколько растерялась.
- На вас? - только и нашлась, что спросить.
- На меня, - пристально глядя мне в глаза, спокойно подтвердил доктор археологии.
- Как же вы узнаете - прошло столько лет? - теплая волна сочувствия предательски закралась в сердце. - И жив ли кто из свидетелей тех событий? - резонно усомнилась я в возможности расследования таким вот задним числом - шестьдесят лет спустя.
   В ответ он усмехнулся мягко, без привычного ироничного подтекста.      
- Видите ли, моя дорогая Ирина, я не первый раз приезжаю в вашу страну - по своим научным делам. Только в этот раз я встретил человека, который мог бы помочь мне восстановить картину случившегося в тот далекий день, - тихо заверил он меня, поглаживая зачем-то нашу жрицу, внимавшую, казалось, самым сосредоточенным образом чужой беседе. - Я не просто уверен, я убежден в этом.
- Правда? И кто же этот человек? - без всякой задней мысли заинтриговано откликнулась я на такой непрозрачный намек.
- Вы, - хладнокровно изрек он.
- Я!? - может, я ослышалась или что-то не так поняла.
- Вы, - ничтоже сумняшеся подтвердил он.
   Он чем-то напомнил мне в тот миг железного крестоносца, готового идти, не сворачивая, к поставленной цели, уверовав в святость и незыблемость собственной правоты. Я невольно откинулась на сиденье, сраженная такой прямолинейностью видов мистера Алекса относительно меня. Но, с другой стороны, человек обратился ко мне за помощью, хотя непонятно, в каком качестве я могу ее оказать. В продолжение этой незначительной заминки мужчина напротив если только не просвечивал меня своим взглядом, - так внимательно изучал мою недоуменную реакцию.
- Почему все-таки я? - вполне логично прозвучал мой вопрос. - Только не говорите, пожалуйста, про мои телепатические способности и что-то в этом роде, - решительно предупредила его я насчет апелляции к потусторонним материям.
   Но мое предостережение возымело на собеседника явно противоположное действие, - он вдруг расслабился и принял несколько отстраненный вид, превращаясь в прежнего, знакомого мистера Алекса, каким я его знала все предыдущие дни. Близким и недосягаемым одновременно. Простым и непостижимым.          
- А вы, действительно, боитесь признать за собой некоторый, скажем так, более высокий, по сравнению со средним уровнем, порог интуитивной чувствительности? Это ведь своего рода талант, Ирина. А талант глупо закапывать в землю, не так ли? - ушел от прямого ответа этот ловкий гений перевоплощения.
   Как бы мне не претили намеки на мои задатки Сивиллы, я не стала пускаться в дискуссию о научной подоплеке существования экстрасенсорных способностей или психических расстройств, смотря как к этому подходить. Если ему кажется, что моя звезда может вывести на верный путь, пускай себе так считает.
- Ничего я не собираюсь закапывать у себя, мистер Алекс! - слегка возмутилась я. - Просто не знаю пока, что можно сделать для вас. 
   Действительно, у меня отсутствовало всякое представление, с чего начать поиски. И сколько это потребует времени, что немаловажно. Вряд ли в архивах, даже если они сохранились, партизанская хроника расписана в мельчайших подробностях - по будням, часам и минутам. Да и допуск в ведение архивариусов - не билет ведь на дискотеку достать.    
   Заражаясь чужим примером, я машинально стала проводить рукой по голове нашей благодарной слушательницы - молчаливой жрицы. И вдруг решение, такое простое и верное по своей сути, пришло мне в голову. Как конец ниточки из волшебного клубка Ариадны, - стоит потянуть ее и забрезжит свет в конце темного запутанного лабиринта.
- Есть, кажется, одна идея, мистер Алекс, - в его глазах тень укора незаметно сменилась отсветом спасительной надежды. - Думаю, для начала я вас познакомлю с моим бывшим учителем истории, господином Леонидасом Тубисом. Вряд ли кто лучше него знает историю здешних мест. Во всяком случае, он что-то подскажет. Я в этом не сомневаюсь, - незаметно для себя я сама стала излучать уверенность, не без скептицизма  отмеченную совсем недавно в своем собеседнике.
- А я не сомневался в вас, - заявил мистер Алекс, давая
понять, что обсуждение вопроса можно считать не просто состоявшимся, а успешно завершенным.            
   Он, наверное, хотел провести рукой по выпуклому скульптурному изображению, но наткнулся на мою руку и благодарно пожал ее.    
    



                37
   Малое кругосветное путешествие. Бывший учитель воссоздает исторические реалии. Святая Катерина. Легко ли быть праведником.
   
- Кстати, а почему Ирина, а не Ирини - так ведь принято на греческий лад? - отвлекся на секунду, оборачиваясь в полупрофиль ко мне, мой водитель, который очень хорошо вел, как я про себя отметила, старенький папин «Вольво».
   Одалживая у отца железного коня, редко пускаемого в расход по причине ограниченности островного пространства, я вынуждена была изложить родителю мотивы своей поездки на противоположный конец дасского света, представив при этом и своего компаньона, ради которого, собственно, эта поездка и затевалось.
   Капитан Никос Младший не сказать чтоб нехотя выложил ключи от своей машины, но на всякий случай решил подстраховаться, правда, довольно оригинальным способом.
- А Георгий знает об этом? - простосердечно полюбопытствовал он.
- Папа, ну при чем тут Георгий? - удивилась я. - Я же не на свидание собралась. А потом, как ты представляешь, я должна перед ним отчитываться за каждый свой шаг? Он же за тысячи километров отсюда!
- Ладно, ладно, - успокоился отец, отмахиваясь от меня рукой. Видно, в тот день он  пребывал не в самом лучшем расположении духа. - Только без лихачества, слышишь? – дал все же добро на поездку в Мелкий Песок, где мне и мистеру Алексу предстояла встреча с человеком, который в некотором роде сам являл собой местную достопримечательность.
   Пары звонков оказалось достаточно, чтобы легко узнаваемый немного приглушенный голос с противоположного конца острова горячо откликнулся на мою сбивчиво излагаемую просьбу:
- Как же, как же, Ирина, я тебя отлично помню, - прервал пространное представление бывшей лицеистки Леонидас Тубис. - Ты ведь, если мне не изменяет память, пошла по нашей, исторической стезе?
- Благодаря вам, господин учитель, - нисколько не покривила душой я. На другом конце послышалось нечто похожее на удовлетворенное кряхтение. 
- Какой разговор, Ирина, подъезжай со своим другом или кем он тебе приводится, - радушно пригласил преданный служитель местной Клио.
- Старший коллега из Германии, - уточнила я.
- Да-да. А я подниму свои записи по периоду Сопротивления. Думаю, зацепка найдется. Подъезжайте, - так легко, оказалось, заручиться простой человеческой поддержкой даже в заочной телефонной беседе. А я боялась, что бывший учитель может не вспомнить меня. 
   Итак, выбрав не самый горячий для раскопок день, мы с мистером Алексом, которому я не даром, выходило, доверила водительское место, летели навстречу полной неизвестности, взяв курс на Мелкий Песок и огибая остров по южной его оконечности.
    Утренняя свежесть приятно возбуждала и бодрила, способствуя самому радужному настроению. Мимо проносились пейзажи один живописнее другого, так что мне, знавшей остров вдоль и поперек и давно сросшейся душой с ним, все-таки доставляло истинное наслаждение, не отрывая глаз, вглядываться в знакомые повороты и развилки, лесистые пригорки и опрятные фруктовые долинки. Пока мистер Алекс не оторвал меня от этого по-детски увлекательного занятия. Кажется, он спросил о моем имени, - звучит не совсем по-гречески?
- У меня мама русская, - удовлетворила я его любопытство. - Ирина - это  русский вариант имени.
- А мама ваша живет здесь, на острове? – вроде бы давно объектом его внимания не была моя персона как таковая.
- Жила. Она умерла, - глядя перед собой на летящую навстречу дорогу, совсем тихо сказала я, так что он мог и не расслышать ответ.         
- Прости, Ирина, я не знал, - отозвался компаньон мой, незаметно переходя на ты. При этом он с таким трогательным извинительным видом обернулся, что еще один шаг к нашему сближению стал выглядеть вполне естественным и своевременным.
- Ничего, мистер Алекс, это было давно. Я почти не помню маму, - оценила я его деликатность. - Но многие люди здесь стали мне по-настоящему родными, - почему-то прибавила я, мысленно выстраивая ряд:  Георгий, кирия Марина, тетя Фани.
   Он ничего не ответил на последнее мое замечание, только понимающе кивнул головой. Я же лишний раз отметила, как безукоризненно выглядел сегодня мой спутник, не в пример тому разу, когда состоялся наш знаменательный разговор за столом с досточтимым барельефом.
   Между тем уже остались позади и очертания археологической деревни, не подававшей признаков активной жизни ввиду неурочного часа, и мыс Сирен - юго-восточный выступ островной суши, неправильной рукояткой врезавшийся в окаянную морскую синеву. Не там ли предавались неблаговидным своим занятиям, завлекая в невидимые сети безответственных мореходов, местные ревнительницы методов Цирцеи? 
   Однако вернемся к нашему путешествию. Через пару часов мы уже парковали папину машину в центре Мелкого Песка, прелестного приморского поселка с возвышающейся почти на самом пляже белоснежной церковью Святой Великомученицы Екатерины, около которой по предварительной договоренности была назначена наша встреча с Леонидасом Тубисом.
   Вышедшего не так давно на пенсию учителя трудно было не узнать: собственно, таким я его и помнила. Сутуловатым и сухощавым мужчиной, голову которого - теперь уже порядком лысую - венчала неизменная кепочка. Клетчатая рубашка с короткими рукавами была одета навыпуск, ниспадая на серые брюки с тщательно проглаженными стрелками.
   Я вгляделась в лицо нашего лицейского историка. Кустистые брови, нависавшие над карими, весьма живыми глазами, могли создать предварительное, не совсем верное впечатление, что пред вами человек суровый и непреклонный. Но это, скорее, издержки прошлого педагогического имиджа, чем истинная суть его: стоило бывшему учителю заговорить, как от первого обманчивого впечатления не оставалось и камня на камне. Перед слушателем открывался человек просвещенный и посвященный, интеллигентный и подвижнический в своем деле.
   От нашего имени я поднесла господину Тубису роскошные белые лилии, на что он замахал было руками, но потом, смягчаясь, все-таки принял букет. Затем представила мужчин друг другу.
   Мы решили не спеша пройтись вдоль прибрежного бульвара, почти пустынного ввиду редкой пляжной публики, предпочитавшей подождать, пока море как следует не прогреется. Вскоре наша троица облюбовала уединенную деревянную скамейку в обрамлении кустов благоухающего мирта, которая обращалась к спускающемуся террасой склону с газонами и незатейливыми цветочными клумбами и давала чудесный вид на море.
- Знаете, вроде как по историческим меркам от войны нас отделяет не так уж много времени и живы еще некоторые участники тех страшных событий. Только вот белых пятен по лихолетью не меньше, чем если б мы углубились на два столетия назад, - начал издалека Леонидас Тубис, положив на колени черную кожаную папку, в которой, видимо, были припасены какие-то полезные для нас сведения.
   Было очень удобно слушать нашего рассказчика вот так, созерцая лазурную долину моря напротив, сливающуюся на горизонте с безмятежной синью неба и дарующую чувство незыблемого покоя и мира. Мира, такого естественного, такого банального. Это когда его теряют, он превращается в высшее благо на земле.
- Может, вы в курсе, война не обошла стороной и этот благословенный  остров, - больше обращаясь к Алексу Дитриху, продолжил руководитель краевого исторического общества. - Гитлеровцы организовали здесь самый настоящий концлагерь. Бежать из него, сами понимаете, было некуда, кругом вода, - едва заметный мускул дернулся на лице доктора археологии при упоминании такого леденящего душу факта новейшей истории. - Конечно, до масштабов Освенцима или Бухенвальда этот предел ада не дотягивал - его обустроили вокруг здания сельской школы у бывшей Спаленной Деревни, - но злодеяния и в нем творились немалые. Напоследок, уже в спешке покидая остров, фашисты ночью полностью выжгли исправительно-трудовой, по их терминологии, лагерь, а вместе с ним заживо сожгли и часть узников. Забаррикадировали их в школьном подвале, а для верности предварительно тщательно пролили помещение горючим. По ряду свидетельств, в том огне погибло несколько детей, которых наравне со взрослыми держали в лагерных застенках. Конечно, все  архивы и документы были уничтожены. Наверное, эсэсовцы полагали, что вместе с огнем можно вы-травить из памяти и все преступления, которые там творились.
   Нет, все-таки правильно, что Леонидас Тубис начал с повествования о той давней трагедии. Если уж углубляться в историю, так без купюр, мистер Алекс. И мне захотелось, чтобы еще одна подробность, имевшая отношение к героическому прошлому островитян, стала известна ему.
- Некоторым все же удалось бежать из лагеря, господин учитель, - больше утверждая, чем вопрошая, заметила я в надежде, что Леонидас Тубис раскроет и эту страницу малого Сопротивления на отдельно взятом острове в Эгейском море.
- Побеги, действительно, были, - не обманул ожиданий рассказчик. - Только вот бежать особо было некуда. В горных селениях регулярно проводились облавы с собаками. Если обнаруживался факт укрывательства, никакой пощады жителям быть не могло. Практиковалась так называемая коллективная ответственность, знаете, что такое, - мистер Алекс слегка кивнул головой. - Но у беглецов все-таки оставался один шанс. Монастырь Святой Марины. - При этих словах доктор археологии не спеша обернулся в сторону олимпийских вершин, за которыми в ясной небесной вышине должны были покоиться прикрытые с этой части острова стены старой обители. - В Агия-Марине доживала свой век единственная монахиня - матушка Катерина. Вот она-то и прятала пленников в монастырском погребе. Пока в одну из ночных облав фашисты не добрались до монастыря. Инокиню выволокли из кельи и прямо во дворе расстреляли. Изрешеченное тело на другой день подобрали жители Медовой деревни. На том же месте, где немцы оставили лежать ее.   Мы помолчали, отдавая дань памяти истой новомученице, которая вряд ли  сознавала, что совершила земной подвиг, покидая этот мир. Белый пассажирский красавец-теплоход, плавно проплывающий вдали, дал пару коротких гудков, словно поминая вместе с нами последнюю хранительницу святой обители.
- Партизанское движение было хорошо организовано на материковой части. В окрестностях Ставроса действовал не один отряд повстанцев, - прерывая молчание, решил обратиться к непосредственной цели нашего визита Леонидас Тубис. - Там у меня есть один знакомый журналист, теперь, правда, бывший, Михаил Павлидис. Он в свое время немало писал на эту тему, вот его координаты, - учитель извлек из своей папки разлинованный листок бумаги с выписанными аккуратным столбиком данными. - Если что, вы, не стесняйтесь, обращайтесь прямо к нему. Вчера я, кстати, позвонил Михаилу по вашему делу, и мы хорошо поговорили. Так вот, он сообщил мне, что в Ставросе до сих пор живет бывший партизан, Спиридон Гривас. Сейчас ему за восемьдесят. А партизанил он непосредственно в тех местах. Его адрес я тоже записал здесь, - учитель накрыл листочек ладонью. - Наверняка, Спиридон Гривас мог знать что-то о казни вашего деда или, по крайней мере, слышать об этом, - он вручил моему компаньону сложенный вдвое тетрадный листок. -  Поезжайте туда, и Бог в помощь вам.
   Даже я не ожидала, что оказавшийся поверенным в этом деле Леонидас Тубис так оперативно добудет всю зависящую от него информацию. Право, не знаю, как и благодарить вас, господин учитель, - вежливо выразил общее восхищение Алекс Дитрих. Он тепло пожал руку человеку, благодаря которому, дело, можно сказать, сдвинулось с мертвой точки.   
   Затем мы посидели в кафе за чашкой кофе, и на прощание я решила напомнить  Леонидасу Тубису о продолжающемся сезоне раскопок в Старой Панагии:
- Вы уж приезжайте посмотреть, как идут дела, и привозите ваших любителей истории, - я вспомнила, как в свое время на развалинах древнего города он проводил для нас незабываемые уроки под открытым небом.
- Спасибо, Ирина, непременно как-нибудь выберусь. А вы дайте мне знать о результатах вашей поездки в Ставрос, - попросил он. 
- Обязательно, - в свою очередь пообещал мистер Алекс. По-моему, начало расследования внушало ему обоснованный оптимизм.
     Уже сидя в машине, я обернулась на нашего лицейского историка. Он стоял на том же месте, где мы встретили его этим утром – у ступенек церкви Святой Великомученицы Екатерины, и глядел нам вслед, неловко прижимая к груди букет белых лилий.   
- Ему оберегал сам дьявол, - бросил Алекс Дитрих, не обращаясь как бы к  конкретному слушателю. Мы уже отъехали на порядочное расстояние от Мелкого Песка. Теперь в моем окне бесконечным пейзажным фоном тянулось море. Я посмотрела на мужчину за рулем, но он словно не заметил заинтересованного участия своей пассажирки.
- О ком вы, мистер Алекс? –  решила все же подключиться к его монологу.
   Последовала пауза, в продолжение которой мне стало казаться, что мой вопрос так и повиснет в воздухе.
- Его оберегал сам дьявол, - вместо ответа жестко повторил доктор археологии, добавляя с плохо скрываемым отвращением, - этого несостоявшегося художника, тонкого ценителя Вагнера. И сущего Антихриста, - мина презрения передернула его лицо.
- Вы о Гитлере? – догадалась я.
   Ответное молчание красноречивее всяких слов подтвердило мою правоту. Однако что за манера общаться, игнорируя собеседника? Я отвернулась к окну, демонстрируя углубленное изучение проплывающих мимо ландшафтов.
- Извини, Ирина, - через минуту все же откликнулся Алекс Дитрих, решивший, видимо, вернуться к предыдущему разговору, - я несколько разнервничался, извини, - он легонько коснулся моей руки. Мне не пришлось долго дожидаться продолжения. – Было около сорока заговоров против фюрера. Начиная с тридцать восьмого года. Его планировали или готовились убить не только дилетанты-одиночки, но и военные, которых трудно обвинить в дилетантстве.         
- Но так и не убили? – в свете исторических реалий вопрос мой прозвучал чистой формальностью.
- Этого никто не может объяснить, - увлекаясь, доктор археологии не заметил, как стал говорить быстрее. - Только факт остается фактом: он всегда ускользал от возмездия. Часто в самый последний момент. Даже когда от взрыва бомбы разнесло полштаба со всем его генералитетом, этот аспид сумел отделаться легкими царапинами.
   Я хотела сопроводить приведенный факт молчанием, но не удержалась от замечания:
- Сомневаюсь, мистер Алекс, что масштаб злодеяний можно приписать одной личности. Хотя роль личности в истории никто не отрицает.
- Так же как героизм тех, кто пытался хоть таким путем остановить безумие, - отпарировал тот. – Знаешь, удивительно, почему Всевышний после ужасов второй мировой войны вообще не положил конец человеческому роду, - в сердцах обронил он.
   Я пожала плечами. Действительно, почему? Единственное разумное объяснение пришло мне на ум:
- Наверное, потому что было слишком много праведников, мистер Алекс.
            
                38
   Прекрасный путь в Ставрос. Я начинаю лучше разбираться в докторе из Германии. Непростое поручительство. 
    
   Сначала за паромом, взявшим взял курс на материк, увязались белые морские чайки с темными кончиками на крыльях: они дружно покрикивали вслед ему и всячески стремились не отставать, совершая время от времени маленькие передышки, во время которых покачивались на вздымающихся волнах. Затем далеко в открытом море стайка любопытных дельфинов возжелала составить эскорт большому плавучему телу, несущему на своей спине скопление этих странных двуногих созданий. Их игривое сопровождение – кто кого, мол, перегонит, – существенно развлекло корабельную публику, приводя в не меньший восторг, чем готовую всему и всюду удивляться непоседливую ребятню.
- Больше всего дельфинов почему-то привлекают дети и беременные женщины, - заметив мою радостную реакцию при виде морских, не побоюсь этого слова, братьев по разуму, улыбнулся Алекс Дитрих. – Больные дети вообще предмет их особого попечительства.
   Да, я читала про дельфинотерапию. Как здорово, что эти живые  «ультразвуковые сканеры» предпочли порезвиться с нашей стороны борта, давая возможность побольше насладиться глотками краткосрочного, эфемерного счастья, прилив которого они так нечаянно вызвали.
- В основе целительного воздействия дельфинов лежит сильное чувство счастья, так считают ученые, - задумчиво процитировала я вычитанное где-то положение, не отрываясь от ритмичных, легких полетов млекопитающих над водой.
- Такого дефицитного, да Ирина? – чутко отозвался компаньон мой, заглядывая мне в лицо.
   Я опустила глаза, уклоняясь от прямого ответа. Что я, пророчица что ли, давать экспертное заключение по основополагающим вопросам бытия? Мне показалось, что мистер Алекс испытывал сегодня особое волнение, которое  пытался скрыть за нарочитой раскованностью и общительностью. Впрочем, я тоже не стала дичиться, иначе возникший диссонанс вошел бы в противоречие с нашим дальнейшим конструктивным сотрудничеством. Ведь нам предстояло встретиться с человеком, старым партизаном из Ставроса, который, возможно, раскроет тайну, не дававшую столько лет покоя семье Отто фон Хофлинга.
- Знаете, мистер Алекс, удивительно, как существа, которые, в нашем понимании, стоят на более низкой ступени развития, обладают, ну, просто чудодейственными способностями, - мы спустились прогуляться по нижней палубе, заставленной рядами  пассажирских кресел, и волосы мои, как когда-то у мамы из смутного детского воспоминания, стали выписывать фантастический танец, вдохновляемый волей строптивого Эола.
- Не знаю, - улыбнулся мой спутник. - Меня больше поражает сверхчеловеческое в человеке. В свое время я плотно занимался темой пифий и вообще жриц-прорицательниц, - кажется, впервые в разговоре мы стали обсуждать предмет его научных пристрастий.
- И к чему вы пришли? – закономерно пробудил он любопытство к выводам исследования. Я так и не удосужилась подробно ознакомиться с его многочисленными электронными трудами, посвященными столь специфической, окутанной мистическим туманом теме.      
- Ясновидение – это наследственное качество. Его трудно привить, и этому вряд ли можно научиться. В развитой форме оно или есть или нет. 
- А в неразвитой? – подловила его на слове.
- Наверное, наличествует в каждом отдельном человеке. – Он так и сказал «наличествует», прибегая к книжному обороту. - Предугадывать будущее – одна из человеческих потребностей, здесь ничего не поделаешь.
- Чтоб подстраховаться в преддверии грядущих катастроф? – с определенной степенью скептицизма усомнилась я в такой форме человеческого спасения.
- Может, и так, Ирина. А может, все лежит в другой, более иррациональной плоскости. Ты ведь знаешь, этруски рассчитали, сколько поколений будет отведено их этносу до полной ассимиляции. И это предсказание сбылось с математической точностью. Как этнос этруски прекратили свое существование во времени в полном соответствии со своим прогнозом. Есть и другие примеры. Цыгане доверились своим гадалкам и бежали из Византии в Европу. Потомственные ведуньи предрекли истребительное наше-ствие Темерлана. 
- Да, но этот дар не уберег их от холокоста нацистов, - сбавляя обороты, решила вернуть Алекса Дитриха в менее отдаленное прошлое. Мы стояли, облокотившись на бортовые поручни, и вглядывались в клокочущие воды под нами, рассекаемые плавным ходом судна. – И, вообще, вас послушать, так эти способности – прерогатива женской половины человечества. Но все великие пророки были мужчинами, начиная с библейского Иосифа. Того, что видел вещие сны и толковал сновиденья фараонам. – Феминистки, наверное, с большой настороженностью восприняли бы эту часть моего высказывания.
- Эти разговоры, Ирина, напоминают мне заведомо нечестные попытки сравнить женские и мужские шахматы. Сопоставление вроде как тоже не в пользу женщин будет, а? Можно также подсчитывать, сколько гениев из числа композиторов, писателей с той и другой стороны, – не без раздражения заметил он. Поборницы радикальной феминизации, несомненно, зачли бы очко в пользу доктора археологии из Германии.
   Я не нашлась, что ответить на эту словесную эскападу, и с удивлением окинула  взглядом своего собеседника  – мистер Алекс начал представать мне в более  интересном свете. Он любил женщин вообще, по совокупности их признаков, как прекрасную часть человечества, догадалась я! А они отвечают ему взаимностью, уже с меньшим энтузиазмом завершила я построение логической цепочки. Берегись плейбоя! - далекий внутренний голос попытался прорваться сквозь вышеозначенный поток сознания.
   Алекс Дитрих, по-своему, видимо, истолковав мой взгляд, вдруг осторожно приподнял мне руку и элегантно поцеловал ее. Я растерялась, не зная, как трактовать галантный жест: знак внимания к женщине как таковой или манифестация чувств в адрес вполне конкретной Ирины Агелопулу. К тому же, что-то не помню, чтоб мужчины целовали мне руку, даже Георгий.         
- Пойдем в салон, Ирина, здесь прохладно, - опередил он мою не оформившуюся реакцию.
   Но уже через час нами владели иные мысли и настроения. От сосредоточенного внимания, обязанному то ли присущему мистеру Алексу педантизму, с которым он вел машину (мы ее взяли напрокат), то ли важности предстоящей встречи – нас отделяло от нее все меньше минут, его отвлекали время от времени величественные горные пейзажи, безраздельно царствующие здесь. Сглаженные вершины гор тянулись нескончаемой изумрудной цепью, возвышающейся над морем и в то же время оставляющей достаточный простор, чтобы насладиться небесным лучезарным эфиром над ними. Мне даже показалось, что у по-немецки рассудительного и организованного Алекса Дитриха пару раз перехватило дыхание, настолько волнующе прекрасными были места, в которых воевал когда-то его дед. 
   Со смешанными чувствами, в которых нерешительность боролась со следовательской инициативой, мы вскоре стояли перед скромным частным владением Спиридона Гриваса - непритязательным одноэтажным домишком, схоронившимся за черешневыми деревьями, которые опутывала обильная виноградная лоза. Несмотря на настойчивое теребление звонка, дом не подавал признаков жизни.
- Михаил Павлидис сказал, что звонок может не работать. Кир Спиридон Гривас предупрежден о гостях, - почему-то полушепотом сообщил мистер Алекс, ссылаясь на телефонный разговор, состоявшийся накануне со ставросским посредником, рекомендованным, как вы помните, самим Леонидасом Тубисом.
- Тогда войдем? – также машинально переходя на шепот, предложила я.
   Мы осторожно сняли цепочку с обратной стороны калитки и направились по узенькой мощеной дорожке к крыльцу, то и дело отстраняя от лица свисающие древесные ветви. Когда визитеры решительно постучали в голубую деревянную дверь, по ту ее сторону послышалось некоторое копошение: нам повезло, кир Гривас все-таки был дома.
   Наконец, дверь со скрипом отворилась, и перед нами предстал хозяин, пожилой сухопарый мужчина, порядком пригнутый временем, с цепким взглядом выцветших голубых глаз. Скупые морщины, глубоко пробороздившие его щеки и лоб, выдавали многотрудный жизненный путь за плечами этого старика. Бывший партизан стоял в потертом кожаном фартуке, надетом, по всей видимости, по случаю садовых работ.
- Доброго здоровья, господин Гривас. Мы приплыли с острова Дасос. Кириос Михаил Павлидис звонил вам относительно нашего визита, - прибегнув к оправдательному тону, завладела речевой инициативой я, чтобы поскорее внести ясность по поводу явления непрошеных гостей.
- А-а, - протянул тот глухим голосом, немного расправляя нахмуренные брови, - Михаил Павлидис…
   И тут взгляд его застыл на моем спутнике. Спиридон Гривас шатнулся, будто сзади его хватили обухом по голове. Что-то нечленораздельное заклокотало в устах старого партизана. С порывистостью, присущей более молодому возрасту, он отступил назад и неожиданно захлопнул дверь - перед самым нашим носом.
   Обезоруженные такой стремительной метаморфозой, происшедшей с человеком на наших глазах, мы изумленно переглянулись.
- Господин Гривас, - осторожно постучал в дверь мой спутник, прочищая горло. – Пожалуйста, откройте…
- Идите, идите отсюда, вы ошиблись адресом, - послышалось зловеще за дверью, а затем уже на более угрожающем витке, - идите, а то вызову полицию.          
  Алекс Дитрих поднял было руку, чтобы еще раз попытаться устранить возникшее недоразумение, но я перехватила ее на полпути:
- Бесполезно, мистер Алекс, он узнал вас, - каким бы сюрреализмом не веяло от фразы, она наиболее точно раскрывала суть проблемы. 
   Нам ничего не оставалось, как пораженчески отступить за границу собственности деда Спиридона и плотно прикрыть за собой калитку. Однако накидывать цепочку мы не спешили, – не для того проделали всю предыдущую работу, чтобы уехать вот так, ничего не выяснив.
- Звоните Михаилу Павлидису, - подсказала я единственно возможный выход из ситуации.
   Прошло довольно много времени, прежде чем наш невидимый заступник –  журналист из Ставроса перезвонил на мобильный телефон мистера Алекса.
- Спиридон Гривас готов встретиться, - несколько обескуражено глядя на меня, доктор археологии огласил результаты телефонного разговора. В  продолжение его мой спутник больше растерянно поддакивал, нежели говорил. – Он готов встретиться. Но только с тобой.
  Мне предстоит одной идти к бывшему партизану, прогнавшему перед этим с глаз долой нашу парочку? Я слегка поежилась.
- Ты пойдешь? – Мужчина напротив испытующе смотрел на меня.
- Пойду, –  как пароль, проронила я, без особой, правда, решительности отворяя калитку – своеобразный пропуск в мир, пугающий химерой неизвестности.
- Постой, Ирина, - окликнул Алекс Дитрих, когда я углублялась в садовые дебри кириоса Гриваса, - возьми это, - он протянул мне свой диктофон, которым, как оказалось, рачительно запасся, отправляясь в Ставрос. – Запиши все, что он расскажет.
- Хорошо, - с готовностью откликнулась я на эту несложную просьбу, заодно захватывая фотографию его деда-двойника.
   Знакомая голубая дверь оказалась полуоткрытой, словно приглашая неведомую гостью смелее пересечь рубеж, за которым мистеру Алексу не могло быть места.               
               
                39
    История приоткрывает свой занавес. Дедушка Спиридон Гривас расстается со скорбным сувениром. Письмо с того света. 

   И все-таки у моего страха глаза были неоправданно велики.
   Начать с того хотя бы, что кир Спиридон Гривас вовсе не людоедом каким оказался, а вполне благожелательным простодушным хозяином, пусть и не без мелких незначительных капризов. Но у кого их нет в таком возрасте?
   Мы прихлебывали душистый чай с садовой мелиссой, сидя в выбеленной комнатке, сдержанную обстановку которой оживляла традиционная печь-камин, и не спеша рассматривали немногочисленные фотографии, запечатлевшие мгновения боевой молодости хозяина. Ветерану видимое удовольствие доставлял интерес, проявляемый гостьей к военному периоду его биографии: чувствовалось, что он порядком соскучился по общению на эту тему. Со своей стороны, я с удовольствием поддержала эту потребность выговориться, никак не подгоняя собеседника в сторону известного предмета разговора. За неспешным чаепитием прошло какое-то время, прежде чем я взяла в руки очередную фотографию, направившую разговор наш в более определенное и драматичное  русло.       
- Это вы? – Указала пальцем на одного из позирующих молодых людей, отдаленно напоминающего теперешнего моего собеседника. На фотографии двое парней в похожих кепках, частично затенявших лица, придерживали велосипед, который, в свою очередь, был приставлен к шалашу, заваленному еловыми ветвями.
   Спиридон Гривас отставил в сторону широкую керамическую чашку и слегка трясущимися руками принял из моих рук фотографию.
- Это мой старший брат, Царство ему небесное! - перекрестился старик. – В отряде его звали Неукротимый Янис, - видно было – по увеличившимся паузам, что Спиридону Гривасу нелегко давалась эта глава воспоминаний. - Формально мы подчинялись ЭЛАС. Но Янис за то и прозван был Неукротимый, что своими людьми любил распоряжаться сам. На свой страх и риск. Себя, конечно, тоже не жалел. У него ведь особый счет был к фашистам, - старый партизан тяжело вздохнул. - И тех бошей мы порешили, после того, как такое сотворили с его семьей.
   Я сразу насторожилась при этих словах и, стараясь не производить лишнего шума, незаметно включила диктофон. Но подстегивать своего рассказчика посчитала делом неделикатным. Просто сидела неподвижно, глядя в свою чашку с недопитым чаем. Кир Гривас вздохнул еще раз и не спеша продолжил:
- В ту ночь мы еще до рассвета устроили ловушку на лесной дороге: прокопали ров и закидали его свежей травой. Замаскировали, значит. Хотели достать Янису хороший трофей – мотоцикл заодно с седоками. Сами поблизости в кустарнике залегли. Уже утро наступило. Там ежевика густо росла, вся в больших спелых ягодах усыпанная. Кусты к дороге льнули. Как сейчас помню. Пока лежал, рука сама к ягодам тянулась, обрывал, ел потихоньку. Но нам не долго выжидать пришлось. Можно сказать, повезло, их двое было. Мотоцикл с коляской я сразу увидел, – там дорожная петля неподалеку обозначалась. Только рытвина наша нам так и не понадобилась, - бывший партизан едва заметно усмехнулся: скупая старческая мимика скрывала истинную меру чувств. - Немцы до нее просто не доехали. Затормозили метрах в десяти от нас, вылезли. Тот, который в коляске был, не этот, - бросил небрежный взгляд на фотографию деда Алекса Дитриха, которую я как бы невзначай положила на край стола, - даже автомат за спину перекинул. Помню, напряжение такое было – дышать я боялся. Немцы, оказывается, тоже на лесную ягодку соблазнились. Почти не переговаривались на своем лающем наречье, торопились полакомиться. Смеялись только, когда ежевику срывали. Вкусно, дескать. Тут мы на них и набросились. Они даже крикнуть не успели, только руки вверх задрали. Сдаемся, мол.
   Спиридон Гривас решил перевести дыхание. Помешал ложечкой остывший чай, посмотрел отстранено на свою затихшую слушательницу.
- Янис добычей доволен был. С первым немцем разговаривать не стали, спесив оказался, все бросался на нас, хоть и связан был, выкрикивал лозунги свои. Второй спокойный был, бледный очень, - Спиридон Гривас кивнул в сторону Отто фон Хофлинга. – Я его хорошо запомнил. Видно было, из образованных, не без благородства. Янис через переводчика с ним как следует пообщался. Предложил жизнь. Взамен потребовал одно. Сотрудничать с партизанами. Война, чувствовалось, не в пользу оккупантов складывалась, рано или поздно должна была кончиться – и очень плохо для них. В общем, вашему немцу он выбор дал: остаться в отряде или отправляться на тот свет. Тот держался с достоинством, без надменности. Сказал толь-ко, что война эта ляжет самым тяжким грехом и позором на Германию. Но честь офицера не позволяет ему стать предателем. – Старый партизан остановился, словно собираясь с духом, необходимым для завершения истории. – Он сам вынес приговор себе. А я лишь привел приговор в исполнение. Повесил его. Его и того, второго, фанатика. Тела мы потом подбросили. Недалеко от того места, где захватили их.          
   Я боялась перевести дыхание, слушая эту историю. Историю, обыденную, наверное, по меркам войны, -  ведь эпизоды, ознаменовавшиеся человеческими трагедиями, были ее повседневной сутью. Пожалуй, можно было выключать диктофон и прощаться с дедушкой Спиридоном. Выпытывать еще что-либо по интересующему нас делу, было бы бессердечно по отношению к нему.
   Потихоньку я стала собирать разбросанные на столе фотографии. И все же еще один вопрос не давал мне покоя.
- А что случилось с семьей вашего брата, господин Гривас? – не могла не задать его я.
- Случилось, - проворчал бывший партизан, поджимая губы. Я мысленно попросила у него прощение за свое неведение. – Семью Яниса немцы вырезали всю под корень. Жену Марию, четырех детей их малолетних, отца пожилого. Расстреляли показательно, перед всем селом. Младшему сыну Василию пять лет всего было. Люди рассказывали, что он все к Марии жался. Просил ее: «Мама, обними меня крепко, когда нас расстреливать будут, чтоб мне не больно было». – Спиридон Гривас поперхнулся, не мог говорить дальше. По прошествии стольких лет боль притупилась, но не отступила. – Такой кроха, а не заплакал даже, когда смерть принимал.          
   Слезы застлали мне глаза. Я подошла к нему, взяла его руку в свои ладони и тихо поцеловала в щеку:
- Спасибо вам большое, спасибо за все, - только и нашлась что сказать.
   Вернулась за своими вещами, и лишь тогда заметила, что записывающее устройство мистера Алекса все еще работало.
   Он окликнул меня, когда я уже была на выходе:
- Постой, дочка, постой минуту, - дедушка Спиридон повернулся ко мне спиной, роясь в какой-то старой коробке, которую извлек из тумбочки. Сзади особенно было видно, как сгорблена, будто под бременем незримой тяжести, его спина. – Возьми, отдай ему, - чуть дрожащей рукой он протянул мне потемневший овальный жетон, судя по весу, алюминиевый. – Это личный опознавательный знак того немца. Я сорвал с него после смерти. Он не должен мне принадлежать.
   И совсем уже напоследок, в дверях:
- Кто это, внук его?
- Внук, - подтвердила я, оборачиваясь.
- Внук, это хорошо, - рассудил старый партизан Спиридон Гривас на прощание, не торопясь закрывать за мной дверь. 
   Алекс Дитрих в ожидании своей полномочной представительницы коротал время в тени невысокого оливкового дерева на придорожном камне, который приспособил под сиденье. При виде меня он, не мешкая, соскочил с него.
- Вот, - я протянула диктофон, - здесь все записано, мне прибавить нечего. – Мистер Алекс жадно всмотрелся в мое лицо, словно ожидая услышать еще что-то важное. Я не обманула его ожиданий. – Возьмите, -  разжала ладонь другой руки, на которой покоился немой свидетель тех драматических событий – алюминиевый армейский жетон. – Это идентификационный номер. Кир Гривас сказал, что он принадлежал вашему деду.
   Мою миссию можно было считать завершенной. На обратном пути в порт, который по большей части мы проделали молча, я только удивлялась, как быстро удалось провести расследование. Не понадобилось поднимать пыль архивов, делать соответствующие запросы, подключать к поискам энное количество третьих лиц. Тайну хранил один человек, и этот человек был жив, и согласился, пусть не сразу, разворошить в памяти ее нещадные, неумолимые подробности.
   На дасский паром нам достались билеты лишь третьего класса. До отплытия оставалось достаточно времени, и мы спустились на небольшой песчаный пляж, примыкавший одним концом к пристани. Почему-то только теперь Алекс Дитрих извлек из дорожной сумки диктофон. Я дала ему возможность уйти вперед, намеренно замедляя шаг, чтоб незаметно отстать, а затем и вовсе повернула назад. Он ушел от меня метров на сто и сел там на песок, откинувшись спиной на увесистый серый валун. Чайки лениво кружились над вечерним морем, солнце верно и неотвратимо опускалось на свой трон за чертогами гор. Но мой спутник так и сидел, застыв неподвижно, словно выпал из времени и пространства.
   Меж тем я все чаще стала поглядывать на часы. Пожалуй, следовало поторопиться, скоро могли объявить посадку. Мне ничего не оставалось, как загребая время от времени песок босоножками, проковылять расстояние, разделявшее нас. Он никак почти не отреагировал на мое приближение, просто сидел и отрешенно смотрел в морскую даль. Курил медленно. Что-то раньше не замечала за ним такой привычки. Дик-тофон лежал сверху на раскрытой сумке. Смутное чувство, похожее на покровительственный материнский инстинкт, всколыхнулось во мне.
- Нам пора, Алекс, пойдем, - так само собой получилось, что от былого формального обращения не осталось и следа. Эта поездка сблизила нас, связав чувствами, навеянными историей шестидесятилетней давности, в которую волей-неволей я оказалась посвящена.
- Ну, идем? – заметив слабую ответную реакцию, повторила я с ободряющей улыбкой.
   Места третьего класса подразумевали пассажирские кресла прямо на открытой палубе. Через некоторое время после отплытия вскрылись некоторые минусы такого путешествия: зябкий морской ветер стал забирать все ощутимее.
- Возьми, - мой спутник извлек из сумки легкий бежевый свитер, который дальновидно предусмотрел, собираясь в поездку.
- А ты? – проявила, в свою очередь, заботу о нем.
   Но он предпочел не развивать тему, просто укрыл меня, подоткнув рукава мне под плечи. Затем на минуту уставился на свою попутчицу, будто увидел в новом свете.
- Ты же знаешь немецкий? – поинтересовался зачем-то.
- В пределах лицейского курса, - честно созналась я, не совсем понимая, куда он клонит.
- Это последнее письмо домой Отто фон Хофлинга, - Алекс раскрыл какую-то книгу, которую вслед за свитером вынул из сумки, и протянул пожелтевший листок бумаги, сложенный вчетверо. – Я хочу, чтобы ты прочитала. А я покурю пока, - не оставляя мне особой инициативы, он развернулся, чтобы покинуть свою смешавшуюся – в виду необычного предложения – спутницу.
   Я неуверенно потеребила мятый листок, не решаясь приступить к чтению послания из прошлого, предназначенного вовсе не для моих глаз. Но за давностью лет даже интимная переписка становится вроде как рядовым историческим источником, утрачивая со временем право на изначальную конфиденциальность. Я аккуратно развернула письмо и потихоньку стала углубляться в чтение, благо почерк корреспондента не доставлял особых затруднений:
     «Милая, любимая Эмма!
   «Это бабушка Алекса», - догадалась я.
   «Мои самые дорогие, самые бесценные создания на земле: Кристина и Питер!
   «Их дети?» – логично предположила далее. А упомянутая Кристина, должно быть, ни кто иная, как будущая мать Алекса.
   «Если б вы знали, как я мечтаю поскорее заключить вас в свои объятия! А фрейлейн Кристину, так и быть, пару раз подкинуть кверху! Если, конечно, мама подтвердит, что она не слишком озорничала в мое отсутствие. Каждый день молю Бога, чтобы хранил вас. Ну, а за меня не волнуйтесь, с такой службой, как у меня …
   Я не смогла перевести фразу до конца, но смысл ее, кажется, уловила.
   «Питер, помни всегда, что ты мужчина, хотя тебе не так много лет. Пожалуйста, позаботься о маме, пока я в отъезде. О матери, дедушке и, конечно, нашей проказнице Кристине. Господь вознаградит тебя, никогда не забывай об этом.
   Места, где мы расположены, удивительно красивые. Море, солнце и горы. И всего в избытке. Очаровываешься сразу. И даже влюбляешься, пусть это звучит сентиментально. Они нашли свой рай на земле, и остались здесь навсегда. И создали искусство, равное…
   Я опять убедилась, что владею немецким не в достаточной степени, чтобы совсем обходиться без словаря.
 «Такие произведения могли творить счастливые, совершенные люди. Если б не обстоятельства…
   Складывалось впечатление, что он не до конца договаривал. Может, из цензурных соображений.
   «Если б не обстоятельства, я подвязался бы на археологических раскопках где-нибудь в этих краях. Простым рабочим. Ладно, ладно. Упросил бы археологического начальника выдать и вам разрешение приехать, куда ж нам друг без друга. Какое это должно быть увлекательное дело. И столько неизведанной романтики! Очень хорошо понимаю немца Шлимана.
   А знаете что? Мы, пожалуй, так и сделаем, когда кончится все. Даю самое честное слово. И каждое утро будем просыпаться счастливыми. Осталось недолго ждать. Обязательно наверстаем упущенное.
   Договорились?
   Безмерно скучающий без вас, хотя в мыслях вы со мною всегда,
   ваш Отто».
   Я опустила последнее письмо барона фон Хофлинга на колени. Письмо с того света.
   Война все спутала и перемешала. И расставила свои жирные точки над и.
   В одном офицер немецкого интендантского отряда не ошибся.
   Мой взгляд отдыхал на безмерной морской глади, мягко вызолоченной заходящим солнцем.
   Здесь очень хочется чувствовать себя счастливым. Даже за одно предчувствие счастья да пребудет благословенна эта земля!



                40
   Тем временем в археологической деревне. Робкое свидание в чужой могиле. Хозяйка храма муз обнаруживает недостающее звено. Обмен цитатами. 
 
   Мы, наверное, и предположить не могли, что в наше отсутствие произойдет ряд знаменательных событий на ниве раскопок. С первым, с кем я столкнулась на следующий день в лагере, был Хардип. Глаза его, и так безразмерные, хорошо что не вылезли из орбит, когда он довольно сумбурно излагал последнюю хронику:
- Господин профессор самолично раскопал ее. Это жрица, Ирина, самая настоящая. Посмотри только, какое почетное место отвели под ее гробницу, - я ничего не могла пока посмотреть, так как в данный момент пересекала с ним сосновый перелесок, облюбованный под место, где была  разбита стоянка археологов.
- Погоди, не так быстро, Хардип, - явно не поспевая переварить за ним всю информацию, я остановилась, скорее озадаченная, чем заинтригованная. – Какую жрицу? Что за почетное место? – Но обычно предупредительный синдх, кажется, на этот раз решил пропустить мимо ушей  контактоустанавливающие посылы.
- Они повезли на экспертизу ее ожерелье, похоже, это золото, - окончательно сбил меня с толку наш беззаветный Шерлок Холмс от археологии. 
- Ты все сказал? – слегка осадила его. - А теперь еще раз, и, если можно, не так скомкано.
   В более терпеливо изложенной версии, выходило, что научная интуиция Димитрия Телиса не обманула профессора. Точка наложения ракурсов, прослеживающихся в планировке античного города, скрывала древнее захоронение. Ни царского, конечно, уровня и масштаба, но значимость гробницы определялась как выбором места, так и ценностью открытий, которые она явила свету.
   Хардип снял с шеи фотоаппарат, чтоб с его помощью продемонстрировать находки, запечатленные в цифровой памяти камеры. Вот спираль змейки-браслетика, - точно такой игриво обвил предплечье нашей красавицы на барельефном панно.
- Господин профессор сказал, что браслет вылит из электра, сплава золота и серебра, - прокомментировал стажер раскадровку изображений, полученных с разных фокусов.
- Доброе утро, - к нам присоединилась Флора, которая затейливо уложила сегодня копну своих темно-каштановых волос, так что Хардип даже слегка отвлекся с ее появлением. Но совсем ненадолго.
- А это то самое ожерелье жрицы, о котором я тебе говорил. – Не ожерелье, а настоящее колье, заметила я про себя.
   К изысканному ободку, щедро декорированному чеканными розами, которые едва не заслоняли гирлянды из листьев, крепились легкие подвески. Подобно миниатюрному театру марионеток, они представляли различные фигурки: резвящихся дельфинов, голубей, расправивших крылья в полете, стилизованные ракушки и в самом центре головка прекрасной женщины с розочками, вплетенными уже в пряди ее волнистых волос.
- Это Афродита, - сама того не ведая, Флора прочитала мои мысли.
- Да, все атрибуты налицо: дельфины, голуби, розы, - солидаризировалась я с будущим археологом. – Кто раскопал? – маленький укол профессиональной ревности побудил меня прояснить и такую деталь.
- Я же сказал, Димитрий Телис. Он с Петром повез находку в Салоники, - отослал меня Хардип к спонтанному началу нашего разговора.
   Да, это подлинная удача, бесспорная сенсация сезона!
- А Алекс? То есть господин Дитрих? – быстро поправилась я.
   Мне показалось, Хардип с печалью во взоре посмотрел на меня. А может, и с сожалением. Вот психоаналитик еще один выискался.
- Он с утра на раскопках, сейчас должен быть на месте погребения, - вежливо ответил мой приятель. – На следующих кадрах здесь как раз останки жрицы…
   Но я уже не вникала в дальнейший комментарий усердного стажера, поспешив предоставить его обществу более покладистой Флоры. Бренный прах или все, что осталось от блистательной героини античного барельефа, можно осмотреть и на месте.
   Погребальная яма не думала, если так можно выразиться, хорониться от посторонних, любопытствующих взоров, – зияла «за версту». По отдаленному ее местоположению ей дожидаться и дожидаться  еще своей очереди на раскопках. Хоть бы, действительно, там оказался Алекс. Не самое приятное для археолога занятие – вживаться в роль судмедэксперта. Так, непреднамеренно замедляя шаг, я подобралась к самому краю могилы, последовательно преодолев стратиграфический спуск.
   Внизу немецкий доктор, стоя на коленях, бережно водил кисточкой в непосредственной близости от костяка, по цвету теперь мало отличавшегося от земли, которой в незапамятные времена предали тело служительницы любви. Солнце по диагонали осветило половину каменной кладки и основания гробницы. С появлением новой тени археолог озадаченно задрал голову.
- Привет, - улыбнулась я ему.
- Привет, - Алекс выпрямился в полный рост. Ответная улыбка пробежала по      его лицу. – Спускайся ко мне, - он подставил руки, хотя лестница, прислоненная тут же, говорила о более цивилизованном способе проникновения в погребальную камеру.
   Казалось, ничто не выдавало в этом человеке недавних переживаний в связи с известным расследованием, в котором мне была отведена странная, но вполне конкретная роль. Он был всецело поглощен своим привычным делом -  раскопками, а значит, в короткий срок смог разобраться с тенями из прошлого. Иль просто переключиться на более актуальный предмет забот.
   Не боясь прослыть в собственных глазах легкомысленной, я охотно откликнулась на поступившее предложение, прибегнув к «страховке» в виде протянутых мужских рук. Спрыгнула и оказалась в их кольце, которое, судя по всему, не очень-то спешило размыкаться. Хорошенькое место для объятий, скосилась я на скелет. Посему как бы невзначай стала высвобождаться из-под их власти.
   Мы осторожно осмотрели костяк, стараясь обращаться с останками в полном соответствии с неписаной археологической традицией, предусмотренной для подобных случаев, то есть самым уважительным образом. Но анатомические особенности никак не выдавали знатную роль, которая отводи-лась хозяйке захоронения. Скелет как скелет.
- Если судить по фрагментам зубов, она умерла не в самом почтенном возрасте, - заметил мой судмедэксперт. Я скользнула взглядом в соответствующем направлении.
   Покой усопшей вскоре будет полностью восстановлен, – ее вторично предадут земле, пусть и без былых формальностей и почестей.    
- Ты уже видела украшения? -  меж делом поинтересовался Алекс. Он бросил на меня взгляд, в котором одобрение граничило почти с детским  удивлением.–  Ты ведь все верно угадала, моя кирия. Здесь поклонялись Афродите.
- Хардип показал мне снимки, - взволнованно отозвалась я. А затем добавила философски, - Кому ж тут еще поклоняться, как не Афродите. «Там, где сам воздух пропитан любовью…», - процитировала я невесть откуда всплывшие строчки.
- Интересный взгляд на вещи, - не оставил без комментария это заявление   опытный и маститый коллега, с любопытством озираясь на девушку, которая, как и он, сидела на корточках, отчего ноги ее стали в некоторой степени затекать. – Может, поговорим о любви в более подобающей обстановке?
   Я как-то уж буквально восприняла данный призыв, воображая под более подобающей обстановкой романтическое окружение и соответствующее ему времяпрепровождение – купание в ночном море или, на худой конец, прогулку под звездным небом. Но, как оказалось, за предложением моего партнера скрывался иной, более деловой подход:
- Если Афродита покровительствовала островитянам, дорогая моя Ирина, мы могли бы располагать более подробными проявлениями этого культа. Или, скажем, более массовыми его признаками, - уточнил он свою мысль.
- Конечно, - быстро спустилась я на землю.
- Сегодня ведь археологический музей ваш должен работать? – теперь стало проясняться, что стояло за «более подобающей обстановкой» для любовной лирики.
- Должен работать, Алекс. Выходной в понедельник, точно, - у меня не было сомнений. А сегодня был четверг.
- Если у тебя нет других важных дел, составишь мне компанию? – он взял меня за руку и помог подняться в полный рост.
   От резкой смены положения, беспокойные точки заплясали у меня в глазах. Я качнулась и закрыла глаза. Только пусть не думает, что от любовного томления, подал голос внутренний цензор. Но как-то неубедительно, что ли. Во всяком случае, когда я открыла глаза, мои руки покоились на плечах доктора археологии, а в погребальную яму заглядывали две смешливые участницы раскопок. Принесла же их опять нелегкая. 
- Хорошо, Алекс, - пробормотала я. – Только давай захватим с собою Хардипа, - глядя на юную смену, частично сконфуженную зрелищем, которое им открылось в обители самого Аида, я поспешила убрать руки с крепких и коварно притягательных мужских плеч.
   Надо сказать, посещение музеев, помимо познавательных моментов, доставляет мне целый сонм положительных эмоций. Мне нравится сонная тишина полупустынных залов, где недремлющее око смотрителей, готовых по первому зову откликнуться на ваш вопрос, ревностно следит за подведомственными экспонатами. Мне приятны чувство заботы и верность вкусу, которыми согреты любовно составленные экспозиции, где каждая вещица находит настоящий, пусть и последний, свой приют.
   Нетрудно догадаться, что музейной работе отдаются натуры утонченные и даже аристократичные, что не мешает проявлять им волевые качества, когда дело касается отстаивания профессиональных интересов. Как у нынешней директрисы дасского археологического музея, уже знакомой нам кирии Афины Димитриу, которая любезно согласилась принять  в своем кабинете представительную делегацию, нагрянувшую в обитель своенравных муз непосредственно с фронта раскопочных работ.
   Уже более часа наше трио шаталось по музейным залам, медленно переходя из одного века в другой, но явственных предпочтений, свидетельствующих в пользу любвеобильной небожительницы, не находила. Напротив, складывалось впечатление, что древние островитяне стремились оказать сердечное гостеприимство всему Пантеону, в полном составе, дабы не обидеть никого из верховных жильцов.
   Темно-зеленые кроны старых буков заглядывали в проемы окон, будто перекликались с мраморными изваяниями массовика-затейника Диониса, зажавшего в руке державный тирс, увитый виноградными листьями, и бога-врачевателя Асклепия, чей жезл многократно обвила двуличная змея. От мамы Персефоны сердобольной Деметры осталась одна изящная головка, украшенная пшеничным венком, а вот непоседливая Артемида, наоборот, где-то потеряла свою голову: сестра Аполлона грациозно выступала в щегольской мини-юбочке и легких, почти открытых сандалиях, отдавая на откуп воображения зрителей мысленное воссоздание недостающей части тела.
   Однако в зале с более мелкими выставочными экземплярами, где был представлен преимущественно погребальный инвентарь, мое внимание стало давать ощутимый сбой, и предательская зевота едва не овладела одной из посетительниц музея. Так можно навредить собственному имиджу, скосилась я на Хардипа, который чуть не пополам согнулся над витриной, прилежно изучая детали замысловатого геометрического рисунка на осколке сосуда. Немецкий коллега также сосредоточенно строчил что-то в блокнот, по-деловому перемещаясь от одного стенда к другому.            
- Пожалуйста, проходите, устраивайтесь поудобнее, - кирия Афина излучала искреннее радушие, помноженное на мягкую предупредительность, с которой хозяйка мило обставленного кабинета принимала загорелый интернациональный состав археологов.   
   Я не без пристрастия смерила взглядом ее туалет. Тонкий бежевый костюм легко облегал фигуру и даже оставлял немного места, чтобы соблазнительно обнажить ложбинку на груди, к которой спускался медальон с полупрозрачным камнем в тон костюму. Почти незаметно тезка богини мудрости распорядилась насчет кофе, и через пару минут в кабинете уже витал восхитительный кофейный дух.
- Прекрасно, - кирия Димитриу склонила голову над кадрами, запечатлевшими последнюю собственность нашей жрицы, с которой ее спровадили в мир иной. – Великолепные украшения, - утвердилась она в своем впечатлении, пока мы утверждались в достоинствах ароматного напитка.
- Как вы считаете, кирия Димитриу, - тихонько отставил свою чашечку Алекс, с подчеркнутым уважением обращаясь к принимающей стороне. Наверное, с таким же почтением идальго приступал к обхаживанию дамы сердца.  – Если бы речь шла о существовании культа Афродиты у древних островитян, вы бы могли, со своей стороны, поддержать такую гипотезу?
   Директриса бросила живой заинтересованный взгляд в его сторону, причем, как мне показалось, делала это она отнюдь не в первый раз. Мне пришлось признать, что он производил впечатление на женщин более элегантного, чем я могла себе представить, возраста.   
- Поклонение богине любви? Почему бы и нет, - очаровательно улыбнулась кирия Афина. – Из мифов известно, что она приплыла к берегу в раковине, а остров наш, если вы взглянете на карту, по очертаниям очень даже похож на гигантскую ракушку.
   Могло сложиться впечатление, что ответ был выдержан больше в шутливом тоне, но кирия Афина продолжила абсолютно серьезно:
- Афродита всегда считалась доброй покровительницей мореплавателей и рыбаков. А кем, собственно, были изначально жители острова?  - риторически заметила она. Хозяйка кабинета вновь обратилась к виртуальной коллекции Хардипа, сопровождая ее просмотр компетентным комментарием. – Все правильно, символика нашей богини красоты налицо. Можно сказать, представлена в исчерпывающем виде. Смотрите, розы – цветы любви, дельфины, стрелы, голуби. Опять же венок из листьев мирта. Во всяком случае, очень похоже на мирт, - она углубилась в визуальный анализ деталей.               
- Но артефакты – упрямая вещь, - вступил в разговор наш Хардип. Я не совсем успела сообразить, что он имел в виду.
- Конечно, - понимающе кивнула кирия Афина, - упрямая.
- Тогда логично допустить, что материальная культура могла более очевидно откликнуться на такое проявление чувств к Афродите? – нет, наш стажер из Индии далеко пойдет. Так ловко сформулировал вопрос о существовании более широкой доказательной базы, представленной  вещественными источниками. Короче, умница, как говорит в подобных случаях Димитрий Телис, поощряя отличившихся учеников.
   Мы все трое воззрились на нашего элегантного консультанта. Не то чтобы вопрос смутил ее или как-то поставил в тупик. Госпожа директриса  будто просматривала в памяти не-зримую опись-картотеку, пробегая по ней своим мысленным взглядом.   
- Нет, - в конце концов, покачала головой Афина Димитриу по завершении вышеописанной когнитивной процедуры, - пожалуй, я разочарую вас. Хотя, впрочем…, - ее тон слегка повеселел.
   Она плавно выскользнула из-за стола и подошла к шкафчику со стеклянными дверцами, что стоял напротив окна. За витриной виднелись какие-то статуэтки, флажки со значками, настенные тарелочки, в общем, обыденный и немудреный сувенирный ширпотреб.
- Есть единичные интересные находки, правда, их генезис не совсем ясен, - обнадеживающе начала она, как только вернулась на свое место. – Посмотрите на этот камень. Подобные творения природы нам изредка приносят островитяне. Кстати, далекие от искусствоведческих сфер. – Придерживая для вящей наглядности вещицу двумя паль-цами в ухоженном перламутровом маникюре (непозволительная роскошь для меня, практикующего археолога), она продемонстрировала образец с разных сторон. – Вам такая конфигурация ничего не напоминает?
   Заинтригованная, я подалась вперед и осеклась.
   Каменное сердце, похожее на то, что некогда мне преподнес Георгий и что пылилось ныне на столике, навсегда прописавшись в моей детской, только немного меньшее размером, поблескивало у нее в руках.
- У нас нет единого мнения по вопросу происхождения таких камней, - продолжила хозяйка кабинета. – Но возможно, к ним приложили руку. То есть, не исключено, что это поделки. Со временем мы очень надеемся получить интересную коллекцию, - кирия Афина, скромно улыбаясь, протянула нам для более близкого ознакомления символ любви, запечатленный в камне.   
   Значит, он нашел дар Афродиты. Такой редкий и драгоценный. И не сомневался, кто заслуживает его. Кто может бессрочно владеть им.
   Кажется, это было так давно и, в то же время, совсем недавно. 
- Тебе знаком сувенир? - вывел меня из легкого оцепенения Алекс. Он    очень внимательно, серьезно смотрел на меня, пока Хардип с присущим ему рвением исследовал объект, переданный доктором искусствоведения.   
- Да. То есть, нет, - я энергично закивала-завертела головой, совсем запутавшись. Есть вещи, которые касаются только меня и Георгия.   
   Затем спокойно приняла из рук Хардипа камень и положила его на ладонь. На этом не было по-детски выцарапанной, до боли знакомой надписи, да и никаких намеков на стрелу Эрота не обнаруживалось. «Мое теплее», - почему-то рассудила я, вслух же заметила:
- Действительно, интересно, - и, как по эстафете, передала камень Алексу. Тот, встретив мою руку, легонько придержал ее в своей ладони, словно не торопился отпускать обратно, без камня. 
   Со своего места кирия Афина Димитриу с нескрываемым благоволением наблюдала, как историк из Германии рассматривает экземпляр будущей коллекции. А я, слегка вжавшись в кресло, задумалась об этих странных камнях. Таких же странных, как чувство, которое они олицетворяли.
   Любовь. Какой-то универсальный принцип бытия. Когда он не срабатывает, теряется существенная часть нас самих.
   Я не хочу терять себя, ни на йоту, ни на половинку йоты.
- Похоже на сердолик, - заметил Алекс, возвращая каменное сердце его владелице. А затем загадочно резюмировал, – «… там, где сам воздух пропитан любовью».
   Я с удивлением обернулась на знакомую цитату.      
   Вызывающий и, вместе с тем, уверенный и жесткий ответный взгляд встретил меня.
   «Что с тобой?
   «Почему ты стучишься в мою жизнь?
   «Почему хочешь, чтобы я открыла дверь?
         
                41
    Именины сердца на исходе лета. Счастье меня любит. Кирия Марина строит планы относительно крестницы. Женщины в святой любви.    
   
   Лучших подарков к собственным именинам кирия Марина не могла придумать. Во-первых, военно-авиационное подразделение, где бороздил на вертолете небесные просторы дорогой сын ее, переводили на материк, не так далеко от наших краев. А это значит, Демис будет чаще наведываться в родные пенаты. Что для материнского сердца, само собой, невыразимая отрада. Звонок сына с поздравлениями и соответствующим уведомлением, также как неизменными приветами в адрес капитанской дочки, разбудил этим замечательным утром нашу именитую соседку.    
   Второй сюрприз заключался в том, что состоявшаяся накануне деловая поездка в Салоники принесла свои ощутимые и весьма позитивные плоды. В частности, моя энергичная крестная заручилась поддержкой и даже принципиальным согласием в вышестоящем культурном ведомстве по вопросу выделения средств на поэтапное восстановление монастырского комплекса на нашем Олимпе. Глядя, какой победительницей смотрелась именинница, когда я ранним утром забежала поздравить ее с Днем Ангела и поднести в знак восхищения и самых нежных чувств букет белых роз, усеянных бисером росинок, я не могла не отдавать себе отчета в том, какими дипломатическими и иными усилиями достигнут этот триумф.       
- Ты же знаешь, Ирина, Агия-Марина – моя давняя мечта, - в кремовом гламурном пеньюаре она ловко управлялась с кофе и миниатюрными воздушными пирожными, украшенными сверху пунцовыми вишенками, пока я обрезала кончики цветочных стеблей, чтобы определить букет в стоящую наготове большую хрустальную вазу.
    Через час-другой эта уютная, идиллическая гостиная, где на стеклянной полочке итальянского серванта выставлена целая коллекция ангелочков (плод давнишнего увлечения крестной), приводивших меня в детстве в неописуемый восторг, погрузится в сумрачную дрему за полузакрытыми оконными ставнями. До самого вечера, пока сюда вновь не вернется хозяйка и сонм ангелов – серебряных, стеклянных, фарфоровых, янтарных фигурок – отзовется на ее приход едва уловимым мелодичным перезвоном.
   А пока у нас прекрасная и, к сожалению, нечастая в последнее время возможность пообщаться по душам, без посторонних лиц. Благодаря которой вскоре выясняется еще одна – Бог любит троицу! – замечательная новость: дополнительное медицинское обследование по женской части, из-за которого кирии Марине пришлось задержаться в столице Македонии на лишних три дня, отменяло намечавшийся было поход к онкологам, которого так опасалась моя крестная. Воистину, счастливая, благая весть, за которую не грех и выпить. В этой связи ассорти тартинок на тонком белоснежном блюде в аккомпанемент марочному красному вину из «фамильной» коллекции Сотиру «Ночь Афродиты» становятся востребованными в мгновенье ока.    
- Как хорошо все складывается, крестная, - постучав по столу, чтоб случаем не сглазить, спешу разделить благодушное настроения хозяйки по поводу  удачного стечения обстоятельств, свидетельствующего в пользу очередной белой полосы жизни.
- Ты, солнышко, тоже лучишься как-то изнутри, - несколько сбоку  окинув меня взглядом своих выразительных глаз-маслин, неожиданно заявила кирия Марина. – Давай я угадаю. Звонил Георгий, да?
- Н-нет, - растерянно выдавила я. И, конвульсивно переведя взгляд на бокал с вкусным, бархатистым на цвет даром высокопоставленного пантеоновского виноградаря, проронила неопределенно, - так просто. Сама еще не разобралась.
- Ну, ладно, ладно, - не стала настаивать кирия Марина. Совсем не в ее правилах выпытывать подробности личной жизни крестницы. А, интересно, стала бы мама моей советчицей в делах сердечных, вдруг задалась вопросом я. – Я не сомневаюсь, ты все правильно определишь, -  весело откинувшись с бокалом в руках на подушку канапе, заверила она меня. – И счастье тебя любит. Издалека видно.
- Правда? – мне самой захотелось поверить в эту, скорее всего, шутку-прибаутку.
- Конечно, правда, - удивилась на мой переспрос крестная. – А вот моего великовозрастного сыночка Демиса, еще десять лет и, чувствую, придется спровадить на консультацию в бюро твоей тети. Иначе я рискую навсегда остаться мамой заядлого холостяка, - игриво возмутилась она, преувеличенно вздыхая.
- Тетя Фани питает большие надежды для начала все-таки пристроить его маму, - выдала я некоторые гениальные пункты тетушкиного бизнес-плана, на что крестная смешно замахала своими пухленькими руками.
   Еще одна болезненная тема для нее – похудеть. Но все диеты и схемы сбрасывания веса, которым с большим энтузиазмом она когда-то подвергала свой организм, давали такой быстротечный и малозначительный эффект, что от игр в кошки-мышки с собственной природой кирии Марине в конце концов пришлось отказаться. И правильно. Мне нравится рубенсовская полнота, которая так интересно контрастирует с кипучей, деловой натурой крестной и вполне соотносится с ее неиссякаемым жизнелюбием.    
- В моем случае это уже диагноз, детка, - флегматически заключила она с видом, означавшим, что вынесенный в собственный адрес вердикт существенному пересмотру не подлежит. Не рано ли она закрывает эту главу своей жизни, немного встревожилась я. – Мужчины боятся сильных,  самодостаточных женщин, Ирина, запомни. И за версту их чувствуют, - несколько скисла моя собеседница.
- А вот тетя Фани тут бы поспорила с тобой, - решительно запротестовала я, пытаясь заронить в душе кирии Марины зерна сомнений в таком не обнадеживающем и, главное, несправедливом прогнозе. - Единственный секрет приворожить мужчин, говорит она, почаще их расхваливать и говорить, какие они гениальные. Или, на худой конец, талантливые. Об этом забывают жены, что любят попилить своих благоверных, - выложила главный постулат тетиной теории. Интересно, применяла его на деле моя сваха от сирен? 
- Боюсь, Ирина, что за суматохой дел мне так и не удастся реализовать на практике этот интересный принцип, - уже не театрально вздохнула кирия Марина. – Хотя, так и быть, возьму его на заметку, - что уже неплохо, заключила я.
    Словно в подтверждение слов о вечной занятости, крестная тут же перекидывается на животрепещущую тему восстановительных работ в заброшенном монастыре. Глядя, с каким вдохновением она это делает, я начинаю подозревать, что ей, действительно, не останется времени на расточение лукавых комплиментов в адрес даровитых, кто спорит, представителей противоположного пола.
- У меня есть виды и на тебя, дорогая, - туманно улыбается она по ходу изложения идей, возникших в прямой связи с нарождающимся проектом. – Конечно, если это не войдет в противоречие с твоими планами по написанию диссертации.
   Из уст крестной все вышесказанное звучит весьма заманчиво и обещающе, и я охотно отзываюсь на сигнал:
- Одно другому может не мешать.
- Как ты смотришь на то, чтоб подключить и тебя к проектной группе? Ты же у нас дипломированный специалист и начинающий ученый к тому же. Думаю, археологическая экспертиза не помешает для положительного заключения. 
   Кто кому сегодня делает подарки, спрашивается? Участвовать в проекте по реконструкции святой обители, ставшей для многих, в том числе меня, сокровенным символом родного острова? Кажется, адреналин взыграл в ответ на открывающиеся перед еще вчерашней студенткой профессиональные перспективы. Во всяком случае, нежная теплая волна приятно обдала тело. Любит она приберечь сюрпризы на конец беседы. 
- Может, насчет начинающего ученого это пока громко сказано, дорогая крестная, - я помнила, что скромность украшает не только мужчин. – Но если бы такая возможность, действительно, появилась, то мне…, - я не сразу смогла подобрать слова, - … то мне бы просто очень повезло.
- Тогда будем считать вопрос решенным, - постановила она с присущей ей манерой не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, и потянулась ко мне, чтобы чокнуться. Символические остатки благородной жидкости взыграли со звоном бокалов, и договор, можно сказать, был скреплен поцелуем самого Бахуса.
- Думаю, Святой Марине, - крестная абстрактно указала пальцем куда-то в небо, переходя на более серьезный тон, - мы воздадим сполна, Ирина.
   Ее живые темные глаза подернулись дымкой грусти. Светлой грусти, как бы сказали в этом случае. Я невольно засмотрелась на женщину, названную в благодарную память о великомученице, чей день мы отмечали этим солнечным утром на приближающемся исходе лета. 
  Святая Марина! Да слышит она нас сейчас! Сколько было их, известных и безызвестных женщин, совсем юных, как Марина, и тех, кто был уже на склоне лет своих. Святые Лидии, Татьяны, Анны. Порой мне кажется, именно в женских сердцах, как в благодатной почве, всходили самые отзывчивые ростки новой веры. Так живо в них рождался отклик на драгоценные слова о милосердии и прощении, так радостно отзывалось сердце на благую весть. И отклик этот был столь горяч и безогляден, что многие из первых христианок вслед за мужчинами не убоялись взойти на свою Голгофу. Смертию смерть поправ.
   Есть своя святая и у археологического ученого племени. Мне так приятно сознавать, что речь идет о женщине. Римский император Константин Великий был еще язычником, когда мать его и сестра приняли христианство. Это потом он провозгласит, что подданные империи могут, не страшась гонений и жестоких наказаний, свободно исповедовать новую веру, потом отменит смертную казнь на кресте, объявит Палестину Святой Землей и препоручит своей матери, царице Елене, отправиться туда на поиски священных реликвий.
   И, невзирая на преклонный возраст, Елена, полная решимости, отправится в нелегкий путь. И будет уготовано ей немало испытаний и приключений, и поиски растянутся во времени, но она все же разыщет заветную пещеру, и долгие раскопки увенчаются успехом. Мать Константина обретет главную реликвию, орудие казни Спасителя – Животворящий Крест Господень. 
   Святая Равноапостольная Елена, наша профессиональная небесная покровительница!
- Да, дорогая крестная, с Божьей помощью мы восстановим обитель, – в мечтах я пытаюсь заглянуть в недалекое будущее. – Дорогу осилит идущий.
- Не сомневаюсь, - с тихой улыбкой поддерживает меня именинница.   

                42
   Хардип расстается с друзьями. Спор цивилизаций. Да здравствует любовь! Ночь, нежная и щедрая на обещания.
 
   Дни летели за днями – неумолимое время безжалостно вершило свой отчет. Вот и история нынешнего археологического сезона приближалась к своему концу. Первым, кто начал собирать в дорогу чемоданы, стал, к сожалению многих, наш подающий самые смелые надежды Хардип – сроки его стажировки были строго оговорены. Молодой ученый возвращался на родину.   
   Накануне отъезда иностранного археолога лагерная общественность в лице ее наиболее продвинутых активистов – Флоры, Дионисии и, конечно, нашего Петра – как более умудренного опытом наставника неоперившейся молодежи –  постановила устроить в честь убывающего коллеги прощальную вечеринку у ночного костра. Конечно, проигнорировать такое мероприятие с моей стороны было бы верхом неприличия. И просто проявлением неуважения к давнему приятелю и коллеге.
   Кроме того, я догадывалась, кого еще мое пребывание в археологической деревне в неурочное ночное время может самым непосредственным образом задеть за живое. Вот он, кстати, привычной деловой походкой направляется с Дионисией и двумя другими стройными практикантками на раскоп, но, заприметив меня, одиноко стоявшую около его фургончика, безоговорочно меняет свой маршрут.
- Здравствуй, Алекс, - солнечная улыбка самым безудержным образом воссияла на моем лице. 
- Доброе утро, прекрасная провидица, - он опять поцеловал мне руку. Мне  тут же захотелось спрятать ее куда подальше. Просто не могу привыкнуть к этим убойно экстравагантным жестам.
- Я сейчас рассержусь, - решительно попыталась опротестовать безобидное, на первый взгляд, обхождение и столь вольную форму обращения.    
- Вряд ли это получится у кирии, - он потянул меня, увлекая с собой по направлению к тропинке, ведущей на раскоп. – Все предыдущие попытки, насколько мне помнится, заканчивались у тебя провалом. 
   Что горькая правда, то горькая правда. У него особый дар уходить от ответственности.
   Бодрящий утренний Борей уже начал обдувать подведомственную территорию, напоминая о приближении поры, когда времена года начнут неотвратимо сменять друг друга. Лишь море по-прежнему заманчиво прельщало летней негой, уходя бескрайней синевой за горизонт.
   Не густо что-то было сегодня народу на раскопе. Как выяснилось, Петр и Хардип уехали к рыбакам за рыбой, захватив с собой пару студенток для более рачительной закупки сопутствующей провизии к пикнику. Казалось, дух завершающегося сезона и выпускного вечера уже витал над археологическими владениями. Во всяком случае, землеройные работы в этот день больше походили на мелкие зачистки, а кое-кто вообще предпочел не пачкать руки, решив для верности освежить записи в дневнике практиканта. Пожалуй, только доктор археологии при поддержке своих младших коллег – вашей покорной слуги и Дионисии – составил исключение в благостном производственном пейзаже.
- Спи спокойным сном, родная. Прости, что потревожили тебя, - Алекс первым зачерпнул лопатой землю, приступая к захоронению жрицы, что верой и правдой служила своей мифической владычице.    
- И лишили тебя всех твоих драгоценных даров, - на всякий случай присовокупила я. – Но это уже для блага науки и потомков.
   Вот и все речи над могилой той, чей девственный прекрасный облик, что обессмертил барельефный камень, теперь уже не спрячет и не обезобразит могильный мрак. «Ты хорошо прислуживала Афродите, раз аура любви бессрочно прописалась на этом древнем острове», - хотела более поэтично закончить церемонию я, но мудро промолчала. Дионисия почему-то суеверно перекрестила скрывающиеся за нарастающими слоями земли бренные останки.
  Ближе к вечеру руководитель раскопочных работ профессор Димитрий Телис решил подвести некоторые предварительные итоги экспедиции. Правда, не сказать, что ученое собрание отличалось заформализованным характером, просто, памятуя о доброй традиции лекций на профессорской полянке, проходивших в форме неспешного обмена мнениями, мы потянулись к биваку учителя, чтобы поделиться главными впечатлениями и заодно прояснить для самих себя некоторые принципиальные моменты. Например, зачем мы это делаем? И для чего столь трудоемкой ценой пытаемся узнать хотя б еще немного о навсегда ушедшем прошлом?
   И что сокроется от взоров и чувств туристов, которые придут осматривать откопанные нами памятники материальной культуры, из того, что видели и чувствовали мы, когда касались их руками?
- Ну что ж, Хардип, - довольно улыбаясь, наш научный руководитель обернулся на скромно восседавшего посланца дружественной страны, и  центр всеобщего внимания переместился на высокого, красивого парня. – Думаю, стажировка не разочаровала тебя. А нам такое сотрудничество пошло только на пользу. 
- Спасибо, - растрогался получатель лестного отзыва, от волнения даже вставая. Сегодня наш стажер сменил привычные рабочую футболку и джинсы, которые он практично здесь обкорнал до шорт, на выходную цивильную одежду. 
   Дружные аплодисменты красноречиво поддержали слова профессора, выражая всеобщую признательность археологической группы нашему синдху, чью рослую, атлетическую стать, характерную для его соплеменников в целом, легенда приписывает смешанным бракам с воинами самого Александра Македонского, зашедшего в своих походах аж на север Индии. И вот спустя столетия диалог культур продолжился таким вот нестандартным образом.
- Я думаю, наше путешествие во времени, вглубь веков, оказалось очень приятным и интересным, - откашлявшись, скорее, от смущения, чем от физической необходимости, взял ответное слово Хардип. – Мне кажется, в поисках гармонии, а Гармония была дочерью самой Афродиты и Ареса, древние островитяне пытались выстроить свой счастливый мир и обрести прекрасный идеал.
- И очень хорошо, что они правильно сориентировались и предпочли воинственному, вздорному Аресу мягкую, нежную Афродиту, - на более веселой ноте подхватил выступление своего ученика Димитрий Телис. –Садись, Хардип, ты можешь говорить и сидя.
   Тихая Флора, оказавшаяся под боком у стажера-археолога, смешно потянула его за рукав.         
- Считается, что гармония – труднодостижимая вещь в отношениях между людьми, - воспользовавшись обращенным к нему вниманием, продолжил наш оратор уже сидя. – Но мне представляется весьма симптоматичным, - он как всегда украсил свою речь книжным слогом, - что свой идеал гармонии они видели в любви и красоте, которые олицетворяла Афродита.
- Вы знаете, на самом деле, наш коллега затронул сейчас очень серьезный вопрос, - после незначительной паузы, последовавшей по окончании компактного монолога Хардипа, вновь вступил в беседу Димитрий Телис. – Но я бы посмотрел на проблему шире, если вы не возражаете.
   Дионисия, буквально восприняв прозвучавшую оговорку, энергично замотала головой, при этом густая челка описала легкий воздушный пируэт. Хардип, в соответствии со своей традицией проделал то же самое: язык жестов явил здесь полное совпадение. Мы, улыбаясь, переглянулись с Алексом, будто сговорившись. Я пристроилась рядом с ним на пригорке, прямо на траве.      
- Археологам, наверное, одним из первых приходится составлять суждение о цивилизации, проявления которой в виде тех или иных материальных ценностей проходят через их руки. Проникновение в прошлое – дело увлекательное, но не всегда столь радужное и благодушное, как может показаться. Можно ведь бесконечно поражаться загадочными цивилизациями майя и ацтеков, и недоумевать, почему их предки навсегда покинули свои процветающие города. Чтобы вернуться к образу жизни, довольно примитивному, по сути, к родовому первобытному строю, во многом сохранившемуся до наших дней. Но археологи, которые раскопали брошенные культурные центры индейцев, первыми увидели то, что повергло их в самый настоящий шок: цивилизацию людских жертвоприношений. Если мы будем исходить из того, что в основе любой культуры лежит религиозное чувство или культ, который определяет отношение человека к высшей силе, к жизни и к своему ближнему, то мы увидим, что боги майя и ацтеков отличались особой кровожадностью. Они все требовали и требовали новых жертв, ради которых велись бесконечные войны с соседями. Кровь пленных, у которых живьем вырезалось сердце, лилась непрекращающимся потоком с алтарей. Ничего зазорного не было и в том, чтобы подобным образом умилостивить божество дождя, принеся в жертву невинного ребенка. На эту роль больше подходили пяти-шестилетние дети. Они уже могли сообразить, что с ними произойдет, и плакали перед страшной церемонией. Их слезы, по безжалостным понятиям, символизировали капли вожделенного дождя. Жрецы с таким же хладнокровием, что у взрослых, вырывали сердечко у несчастного ребенка. Что может быть ужасней насилия над ребенком? Наверное, ничего. История задает всегда один сакраментальный вопрос: может ли существовать продвинутая, технологически развитая для своего времени цивилизация, которая попустительствует злодеяниям и даже культивирует их? Цивилизация, где слишком мало места для любви?         
   От живописуемой профессором картины у многих слушательниц, в том числе, меня, тень Фобоса передернула лицо, хотя жуткие исторические подробности не являлись для выпускницы исторического факультета каким-то откровением.
- Вот почему такая цивилизации и самоликвидировалась, - с серьезным и достойным видом заключила Дионисия тихим голосом.
   Судя по тому, с каким уважением многие посмотрели на нее, такая точка зрения имела самое веское право на существование.
- Самоликвидировалась, а, может, просто исчерпала ресурс терпения Создателя, - заметил на выведенное в сердцах заключение Димитрий Телис. – Вы знаете, лингвисты долгое время не могли прочесть глиняные клинописные таблицы, найденные в древней Месопотамии, - наш профессор решил продолжить тему. – Когда усилиями не одного поколения ученых аккадские памятники письменности стали поддаваться дешифровке, многим показалось, что лучше бы вообще они не умели читать. Наряду со сведениями об эпохальных достижениях сильных мира сего: строительстве величественных храмов и дворцов Ашшура, библиотек и зиккуратов наподобие Вавилонской башни, содержались и откровения иного свойства. Цари, не скупясь на натуралистические подробности, описывали ужасающие сцены расправ, которые они чинили над неугодными, нередко собственными руками. Реки невинной крови сопровождали эти зверства. Тиглатпаласар Первый хвастается, как его воины  вспарывали животы беременным женщинам и перерубали шеи жителям захваченного города. Ашшурнасирпал с восставших подданных живьем сдирал кожу, отрубал у вышедших из повиновения военачальников сразу все конечности, прибивал их гвоздями к стене. Последний ассирийский царь Ашшурбанипал с гордостью поведал, как тысячами сжигал пленных, изрубленные тела казненных скармливал свиньям и собакам. Изощренность, с которой творились любезно протоколируемые злодеяния, не поддается никакому уразумению. Людей сажали на кол, вырывали язык, детей ослепляли в присутствие родителей. И так без конца. Древняя цивилизация Двуречья воздвигнута на крови. Большой крови, - профессор обвел взглядом своих учеников, делая небольшую паузу. – Однако цивилизации приходят и уходят. И тем не менее все они претендуют на лидерство. Собственно негласный спор цивилизаций продолжается и сейчас. Но ведь это спор не о материальной силе, а о духовном смысле.
- А я из всего сказанного сделал бы единственный вывод. По природе человек носитель двух вечных начал – добра и зла, - присоединился к разговору Алекс, сидевший в непосредственной близости от меня. Я с интересом повернула к нему голову. – Думаю, историки меня особенно поддержат. В таком раскладе сил мы не в силах, извините за тавтологию, что-либо изменить, - нет, мужская природа, как всегда, склонялась к необоримому скептицизму, пришлось отметить мне. –  И этот спор цивилизаций будет бесконечным, потому что не одна из них не может доказать свое нравственное, человеческое превосходство. Крестоносцы под знаменем Христа залили кровью Святую Землю. И, вообще, вся история человечества – история бесконечных войн и конфликтов. Око за око, зуб за зуб – незыблемый, священный принцип, который действует и в наши дни. Джихады, холокосты, геноциды. И так будет всегда, -  неутешительный прогноз не оставлял никакого оптимизма моему соседу. – В Афганистане талибы казнили двух женщин только за то, что те смеялись, и такие факты ревностного, мягко говоря, служения так называемой системе ценностей мы видим сплошь и рядом. Человечество неисправимо, - постановил он, не скрывая раздражения.   
- Ну, и где этот режим? - мягко парировал мой научный руководитель.
   Но приговор истории нисколько не смутил его оппонента. В порядке компромисса он все-таки позволил единственное допущение:
- Если и существуют какие-то исключения, то они касаются прекрасной половины человечества. Господь дарует женщинам более долгую жизнь. За то, что они добрее и гуманнее.
- В Индии женщины живут меньше мужчин, - решил не грешить против объективности Хардип. Незначительный шум, прокатившийся по лесной полянке, свидетельствовал, что тема продолжительности жизни женщин задела за живое. 
- Вы знаете, еще на заре прошлого века проводились интересные медицинские наблюдения над новорожденными детьми, - решил все-таки не оставлять без комментария заявление коллеги наш профессор. – Казалось бы, что нужно только что родившемуся человечку? Сон, еда, смена подгузников. И обязательно теплые родительские объятия. Когда младенец пугается, он инстинктивно начинает совершать руками движения, как будто хочет обнять кого-то, а затем, отчаявшись, охватывает ими собственное тельце. Такое поведение предопределено на уровне генетической программы. Врачи скажут, что дети, обделенные лаской, физиологически развиваются неправильно. Более того, потребность в объятиях не проходит с возрастом. Но ведь это, по сути, проявление общей, извечной потребности в любви. Любить и быть любимым. Такая простая формула счастья, так ведь, Ирина? – почему-то он адресовал вопрос мне. –  Конечно, история оставляет мало утешительных выводов. Но полагаю, добрая природа все-таки превалирует в человеке. И человечество становится лучше. Ну, может, не так быстро, как этого хотелось бы, - допустил он толику пессимизма в свою речь. –  А что касается преступников и, вообще, злодеев. Наверное, их просто недолюбили в свое время. И недолюбленные дети Спарты, воспитанные в жестком, а лучше сказать, жестоком, спартанском духе, не смогли уберечь от распада свое, казалось бы, несокрушимое военизированное государство.
   И тут наша Флора, родители которой были из Спарты, громко икнула, на что все весело рассмеялись.   
- Будем считать, что в подтвержденье моих слов, - пошутил Димитрий Телис. – Так что, да здравствует любовь! Думаю, нечто подобное провозглашали древние поселенцы, когда говорили «Добро пожалуйста на остров!» своей прекрасной богине. Я очень рад, что нашими совместными усилиями удалось приоткрыть такую замечательную страницу жизни далеких предков, которые облюбовали для себя этот райский уголок. И в завершение выражу чувства многих, если скажу, что работу этого археологического сезона можно признать успешной.
   Еще один всплеск аплодисментов послужил прямым подтверждением, что данная резолюция пришлась по сердцу каждому из присутствующих. 
- Предлагаю продолжить чествование Афродиты в обстановке, так сказать, более приближенной к естественному образу жизни, - это наш Петр несколько гривуазно напомнил о предстоящем пикнике вокруг костра, что прозвучало весьма актуально ввиду настырных приморских комаров, с аппетитом набросившихся на такой благодатный источник питания, как сходка аборигенов из археологического племени. – Тем более что своих любимчиков Афродита уже выбрала этим летом, - буркнул он и, судя по тому, как некоторые головы с улыбочками повернулись в нашу с Алексом сторону, у обитателей лагеря сложилось определенное представление, кого мог иметь в виду Мистер Балагур. Пускай себе воображают. Я все еще находилась под воздействием спора ученых мужей.    
   Что ж, действительно, царства рождаются и умирают, империи возвеличиваются и рушатся. Но все войны рано или поздно заканчиваются миром. Но любовь остается всегда. Где-то я читала об этом, только не помню где. Знаю только, что люди все время ищут царство Божие на небе, а не земле. Но, может, Алекс прав, не допуская такой возможности в принципе. Ведь как там говорится? «Время разбрасывать камни и время собирать камни, … время любить и время ненавидеть…». И это вечный цикл, придуманный не нами?
   Вовсе не хотелось думать подобным диалектическим образом, глядя на шумные приготовления, сопровождаемые радостными возгласами собиравшихся на вечеринку под открытым небом, на котором неясными проблесками кое-где стали обозначаться первые, довольно бледные звезды.
   Как оказалось, лучше нашего Петра никто другой не мог с таким знанием дела  заведовать огненной стихией. Я еще занималась переодеванием в палатке Флоры, когда далекий запах костра с морского берега, разведение которого по традиции доверили моему товарищу по постдипломному обучению, сладко ударил в ноздри.
   Я вышла из палатки и прислонилась к стволу дерева, оглядывая простиравшийся внизу песчаный берег. По оживленным голосам легко было определить место средоточия лагерной публики – чуть в стороне от развалин исторического города за кряжистыми кронами молодых сосен, активно наступающих на полоску пляжа.
   Однако кровожадные комары не долго мне позволили наслаждаться панорамой, открывавшейся с этого наблюдательного пункта, тем более что стиль моего одеяния не предусматривал излишнего пуританизма и оставлял неприкрытыми значительные участки тела. Просто поверх закрытого купальника я обернула шелковое цветастое парео с бахромой, и получилось среднее между индийским сари и древнегреческим хитоном. Впрочем, Флора, уже спешно покинувшая меня, вообще проследовала к месту пикника в сверх откровенных шортиках и символическом бикини, предварительно опрыснув себя с ног до головы французского дезодорантом. С ее слов, ударные дозы парфюма гораздо эффективнее всяких репеллентов отпугивали кровососущих.
   А вечеринка между тем, не оставляя много шансов для запаздывающих, вступала в самый разгар.      
- Присоединяйся к нам, красавица, - я обернулась на знакомый голос и самая широкая улыбка вновь выдала меня всю, без остатка. 
- С удовольствием, Алекс, - выразила я полную готовность расширить состав малочисленной группы из Дионисии и собственно доктора археологии, который, подвязав по-пиратски голову синим платком, шефствовал над барбекю. То есть ловко управлялся с мелкой рыбой, не иначе как маридой, поджаривая ее на решетке с углями. Настолько ловко, что я засмотрелась и чуть было не выронила из рук бумажные тарелочки, на которые он перекладывал с пылу с жару готовые к употреблению ароматные порции.
- Осторожно, кирия, так можно загубить мой труд. Если и дальше будешь на меня так смотреть, - усмехнувшись, предупредил меня шеф-повар и уже шепотом попенял в ухо, - к тому же Дионисия может заметить. 
   Упомянутая особа, тут же паковавшая в алюминиевую фольгу для дальнейшего запекания куски более крупных пород рыб, заговорщицки хмыкнула. Алекс же, воспользовавшись легкой передышкой, только сейчас смог более основательно оценить мое облачение, скользя по мне медленным взглядом сверху вниз.
- Очень, - подытожил он.
- Что очень? – не удовлетворилась я лапидарным отзывом.
- Если я скажу сексапильно, ты обидишься, - дипломатично увернулся он.
- Но ты все-таки сказал это, - пожала плечами, в душе довольная, что произвела необходимое впечатление на столь деликатного ценителя женщин.
- Посмотрите, как наши девушки обучают Хардипа сиртаки, - оживилась Дионисия, оборачиваясь в противоположную сторону, где под убыстряющиеся этнические ритмы, доносящиеся из магнитолы, затевалась танцевально-дискотечная часть вечера.
   Посмотреть, действительно, стоило. Начать с того, что стажер наш был заключен в надежные объятия своих наставниц. Усиленно глядя себе под ноги, Хардип старательно подстраивался под движения Флоры, но неизбежно сбивался с ритма и  путал последовательность шагов, в результате чего стройная девичья шеренга то и дело расстраивалась. Приходилось откручивать мелодию назад, к более медленному ритму, когда протяженное начало давало возможность успешно имитировать движения партнерши. Однако с убыстрением мелодии Хардип начинал паниковать вследствие, видимо, излишнего прилежания и умудрялся наступать на ноги обеим девушкам сразу, по обе стороны от себя, после чего тем ничего не оставалось, как стоически возвращаться к пройденному материалу.
- Да, это не рыбу на решетке переворачивать, - с заметным смирением в голосе откомментировал происходящее Алекс.
- Хочешь, научу тебя танцевать? – провокационно отозвалась я.
   Шоу, разворачивающееся на глазах, почти отвлекло нас от прямых кулинарных обязанностей, и Дионисии пришлось проявлять сознательность, то есть со всей ответственностью поспешить к призывно шипящему мангалу, чтобы совершать над ним технически несложные, по Алексу, движения.
   Я не без озорства покосилась на свежеиспеченного шеф-повара – интересно, как тот будет отнекиваться. Но, к моему удивлению, он принял вызов на высоте готовности, так что маневрировать едва не пришлось мне самой. 
- Ловлю тебя на слове, - быстро откликнулся Алекс, - только при одном условии, - он самым серьезным образом взглянул на меня.
- Каком? – живо клюнула я на приманку.
- Если это будет происходить без посторонних глаз. То есть без свидетелей, - жестко отрубил он, вновь не отрываясь от созерцания Хардипа, который уже обливался потом в тщетной попытке усвоить азы народной хореографии. 
- Ну, хорошо, - чуть растерялась я, что не помешало мне так опрометчиво уступить ему. – Только здесь и в могиле не укрыться от любопытствующих, сам знаешь, - слегка поддразнила мужчину, жаждущего под нестандартным предлогом уединения с дамой. И с этими словами ловко удалилась, решив, что Хардип не очень-то нуждается в таком количестве благодарных зрителей.            
   Оставшийся вечер не обманул наших ожиданий. Да что вечер. Ночь, прекрасная и незабываемая. Мы вспоминали у костра минувшие дни, поглощали остатки трапезы, потом самые решительные пошли купаться. Теплые капли дождя застрочили было по воде, но тут же перешли в легкое уютное накрапывание, которое вскоре и вовсе сошло на нет. Темная вода еще не успела остыть, и море гостеприимно приняло молодые разгоряченные тела в свое лоно.
- Ты замечательно плаваешь, - глядя, как ловко загребает особо не отплывавший от меня Алекс, решила не поскупиться на комплимент, что вполне соотносилось с тетиными воззрениями на тактику обольщения представителей противоположного пола.    
- Если будешь тонуть, кричи, я спасу тебя, - утешил меня мой коллега.
   Алекс подплыл совсем близко, и я положила руки ему на плечи, воспользовавшись предоставленной таким образом передышкой.
   Ночь, действительно, нежна и чувственна. Светящийся рожок месяца повис над нами, а Венера давно ушла на покой, предоставив влюбленным самим разбираться со своими чувствами.
   Он хотел, чтобы ни одна душа не видела нас.
   Что ж, я знала замечательное место, где никто не сможет подглядеть за уроками танцев.
- Завтра, Алекс, я выполню свое обещание, - в темноте наши взгляды, казалось, сливались, как поцелуи. – Тем более ты отлично умеешь плавать.
- Все-таки решила взять меня на Анти-Дасос? – ошарашил он меня своей прозорливостью.
- Как ты угадал? – поразилась я.
- Просто успел немного изучить тебя, - ограничился он афористичным  объяснением.         

                43
  Я сдерживаю свое слово. Интерпол может спать спокойно. Крошечная Вселенная. Небо убаюкивает нас. Сладкие мужские сны. 

   «Если я успею добежать до телефона, мы будем сегодня вместе», - я не устояла от искушения заключить с собой очередное пари, несясь из детской вниз, чтобы схватить трубку взывающего аппарата до того, как неведомый абонент на том конце решит положить свою. И уже показалось, что вот, успела, но короткие гудки отбоя как назло заладили мне будто в ухо: «не получится, не получится…» Я взглянула на часы и с облегчением обнаружила, что потребовалось не так уж много времени, чтобы прийти в себя после вчерашней всенощной вечеринки.
   Прекрасной вечеринки - свежие воспоминания, ласковые, как мечта, стали приятно заманивать в свои сети.
   Я подошла к окну с вечным видом на море. Оно сегодня казалось таким безмятежно голубым, словно само небо опрокинулось в его объятия.
   Что ж, поеду в археологическую деревню, а там будь что будет, вздохнула я.
   Но вопреки неутешительному исходу, которым обернулась моя рискованная затея заглянуть в ближайшее будущее, тот, на кого я мысленно поставила тем запоздалым утром, не забыл о нашем уговоре накануне. Собственно первым делом, когда мы столкнулись с ним в еще сонном лагере, он поинтересовался, на трезвую ли голову я вчера заронила идею заплыва на Анти-Дасос.
- Трезвую, как стеклышко, Алекс, - поспешила развеять ненужные сомнения у записавшегося в ученики сиртаки.
   Мы потихоньку направлялись к дальнему пустынному пляжу, еще хранившему приметы ночной фиесты. Остатки большого кострища до сих пор  тлели седыми углями; кое-где немым укором виднелись следы известной цивилизации в виде неутилизированных пластиковых стаканчиков и алюминиевой фольги.
- Ладно, Алекс, если буду тонуть, моя жизнь в твоих руках, - медленно входя в бодрящие легкие волны, сочла необходимым предупредить об ответственности сторон.
- Я же сказал, что спасу тебя, - подтвердил вчерашнюю договоренность этот почти что рыцарь без страха и упрека в черных элегантных плавках.
   С таким обнадеживающим напутствием можно было спокойно брать курс на магический скалистый остров с неизменным видом на кипенно-белую часовню Святой Параскевы со стороны его обитаемого соседа и потайными пещерами с невидимой, противоположной стороны. Солнце все еще скрывалось за нерассеявшейся утренней дымкой, что было очень кстати ввиду встречного – лицом к светилу – движения. Но на этот раз обогнуть Анти-Дасос предстояло с западной, подветренной стороны, что, признаться, никогда раньше мне делать не приходилось.
   Алекс плыл чуть впереди, по-деловому оборачиваясь на меня, чтоб случаем не оторваться на расстояние, большее, чем разделявшие нас полтора-два метра.
- Там что, отдельный пляж для дикарей? – он лег на спину для лучшего созерцания своей отставшей предводительницы. Его удлиненные сзади волосы стали плавно развеваться в воде.   
- Скоро увидишь, - отделалась я формальным обещанием и ободряюще  улыбнулась.
   Замечательный заплыв. Ни скоплений склизких ленивых медуз, ни холодных подводных водоразделов. Прозрачная вода открывала под нами чудесные донные пейзажи с камнями, увитыми изумрудной травой-муравой, и косяками мальков, которые беззаботно паслись и резвились в ее зарослях.
- Ну вот, опять она, - я кивнула головой в сторону знакомой яхты, самым безапелляционным образом вырисовывавшейся у нас на пути.
   И хотя от подозрительного плавучего объекта нас разделяло порядочное расстояние, соображения безопасности, как, отчасти, и давно подстегиваемое  любопытство толкнули парочку пловцов на то, чтоб несколько задержаться в своем продвижении вперед и пропустить яхту, направлявшуюся к месту привычной стоянки на подходе к скалистым выступам сурового островка.
   Белое судно с черной обводкой по борту, не сбавляя ход, проскользнуло мимо всего в каких-то семи-восьми метров от нас. Казалось, единственная живая душа, обитавшая на нем, была воплощена в упитанном, жестко загорелом типе в длинных просторных шортах, что в неподвижной позе застыл у борта с нашей стороны. Чернокудрый субъект без всяких эмоций смерил взглядом парочку отдыхающих на воде, которые с напряженным интересом сопроводили странный экипаж и его окутанное полумистическим туманом средство передвижения.   
- «Одноглазый циклоп», - прочитала я наименование объекта - плавучей киностудии, если верить официальной версии. – Оригинальное, однако, название в контексте просветительской миссии, - не устояла от ироничного комментария, памятуя, что на яхте снимается научно-популярный фильм.
- Тот кусочек дна, что они больше месяца обследуют, - отозвался Алекс, - не иначе как золотое дно. Не только в смысле флоры и фауны.   
- Нет, они там явно нашли что-то, - мое утверждение совсем не звучало голословно. – А съемки лишь прикрытие, для отвода глаз.
- Тебе виднее, госпожа детектив. Интерпол может не выдержать такой конкуренции, - улыбнулся Алекс.
- Да ну тебя, - отмахнулась я.
   Нам ничего не оставалось, как продолжить свой романтический заплыв. В конце которого в качестве вознаграждения поджидала теплая укромная бухточка с кусочком песчаной суши, заманчиво белевшей в полутени отвесного пещерного выступа. Чередующиеся сероватые своды нависали сказочным балдахином над островком пляжа, подобно открытой ракушке, оставляющей все больше света и пространства по мере выхода из-под ее сени. 
- Здесь здорово, - мой спутник с восхищением взглянул на меня, ступая на обетованную землю. 
- Свой микрокосмос, - мне захотелось разделить его чувства. - Небо, земля, вода. И даже исконные обитатели, - стоя по щиколотку в воде, я наклонилась к камню, чтобы подобрать одного из таких туземцев.
   Быстро перебирая лапками, совсем еще прозрачный крошечный крабик, послушный основному инстинкту, стал смешно спасаться бегством – подальше от этих гигантских двуногих.
   Мы не спеша обследовали скалистый грот и маленькую лагуну, облюбовавшую его приют. Солнце, наконец, растопило белесое мглистое марево, и золотистые лучи светоносного Аполлона залили и этот уголок мироздания.
- Здесь маленький рай, правда? – я обернулась через плечо к Алексу.
- Нет, - неожиданно сказал он.
- Нет? – переспросила озадаченно, повернувшись к нему. 
   Он не спешил отвечать, только странно, с едва уловимой нежностью посмотрел на меня. Потом не менее странно ответил:
- Рай он в твоих глазах, Ирина, - свет любования отразился в его взгляде, обращенном ко мне. – Тебе говорил кто-нибудь, что у тебя очень красивые глаза?
   Он взял меня за руки и легонько притянул к себе. Словно для того лишь, чтоб заглянуть туда, в самую радужную синеву их, где играли отблески солнца, по косой ласкавшего мне лицо.
- Не помню, - легкая дрожь лишила меня всякого желания что-либо отрицать, -  кажется, говорил, - хотя я не совсем была уверена в этом.
- Ты всегда здесь назначаешь свидания? – едва заметная усмешка притаилась в глубине его глаз.
- Нет, - сглотнула я. Спокойно выдержала его пытливый взгляд. – Нет, Алекс.
- Мне так давно хотелось быть с тобой.
   Как хорошо, что ты сказал это.
   Он медленно положил мою руку к себе на плечо. Потом другую.
   И я физически почувствовала возникшее притяжение. Неодолимое, сумасшедшее.
   Все во мне откликнулось на этот безмолвный горячий призыв. Руки сами жарко обвили мужские плечи, и тело безотчетно потянулось навстречу обжигающим объятиям. Поцелуи, жадные и ненасытные, словно мы так изголодались без них, прорвали все плотины и преграды, воздвигнутые когда-то на нашем пути.
- Алекс, - задохнулась я.
   Он прикрыл мне рот ладонью.
- Не надо. Не говори ничего.
- Алекс, - успела прошептать прежде, чем поцелуй, долгий и нежный, лишил меня возможности позвать того, кто был сейчас ближе всех на земле.
   И все. Мы оторвались от земли. Полетели над ней, не чувствуя земного тяготения. Высоко, высоко.
- Ты хочешь?
- Да, хочу.
   Прости меня, Георгий.
   Прости.
   Хочу лететь, лететь и ловить каждым нервным окончанием физическое, невыразимое счастье. Как ловят ртом желанные поцелуи.
   Пока вновь не придется возвращаться на грешную землю.
   Пока не останется лишь одно отдохновение.    
   И небо над нами. Такое голубое и безмятежное. Бездонное. Ни единого облачка. А земля под нами, как ложе. Теплая и ласковая.
- Алекс, - снова позвала я.
- Что? –  тихо откликнулся он.
- Почему, Алекс? – так, интуитивно спросила. О чем только?
   Но он, кажется, понял.
- Не знаю, Ирина, - он снова наклонился надо мной, касаясь меня легкими, почти невесомыми поцелуями. – Никто не знает, как возникает это  притяжение. Как образуются эти странные поля.
- Биомагнитные поля, - улыбнулась я, отзываясь послушным эхом на его слова.
   Пальцы наших рук сплетены, а глаза словно утонули друг в друге. До конца, до самого донышка.
- Я когда увидел тебя в первый раз, в аэропорту, почувствовал что-то необыкновенное. Ты тогда взбудораженная, какая-то наэлектризованная была. Демонстративно не смотрела в мою сторону, всячески избегала общения со мной.
- И даже цветы не захотела дарить, - поддержала я сочувствием его справедливую и незаслуженную обиду. 
- Почему? – искренне удивился Алекс. – Я был таким страшным? Так испугал тебя?
- Вот именно, - невольно обрадовалась я подсказке, полученной с его подачи. 
- Меня задело сначала, что такая симпатичная, умная девушка почему-то открыто недолюбливает меня, - его признание стало звучать все большим откровением.
- Правда? – пришла моя очередь удивляться.
- Правда, моя прелесть. Только когда я стал высказывать полное безразличие к тебе, как ни странно, лед начал таять.
- Не было никакого льда, Алекс.
- Ну, может, маленькие льдинки, - великодушно уступил он мне, поочередно целуя кончики моих пальцев.
- Я вообще бы мог не замечать тебя, - в компенсацию за такое нелицеприятное признание он тут же осыпал поцелуями мое лицо. – Но в тебе было что-то такое еще. Глаза. Ясновидящие глаза. Не обижайся только. Знаешь, как будто долго углубляешься в какую-то проблему или тему и все время испытываешь дефицит живого материала, все время чувствуешь себя несвободным. И вдруг в один прекрасный день воочию сталкиваешься с той, что столько времени представлял лишь в умозрительной, бестелесной форме. Это как озарение, как долгожданное освобождение.
- Ты преувеличиваешь. Слишком углубился в свою тему, - мягко возразила я, в душе готовая соглашаться со всем, что бы он ни сказал.
- Я подумал, почему бы нет, - снисходительно проглотил он мое замечание. – Почему бы, действительно, не попробовать. Ты ведь так чудно все предугадала. У тебя как будто был готовый ответ на задачи с несколькими неизвестными. И интуиция. Беспроигрышная интуиция. Я читал, что этот дар невозможно перенять. Или взять и потерять. Он может лишь на время ослабеть.
- Почему? – незаметно для себя я увлеклась его доводами. 
- Почему? Можно сильно обжечься на чем-то личном, например.
- Ты не обожжешь меня?
- Не обожгу, моя дорогая, - он улыбнулся. И все-таки ему хотелось высказаться, а я его перебила. – Но и тогда шестое чувство всего лишь ослабевает, не исчезает. Мне всегда казалось, что такие люди будто помечены свыше. Видят вещие сны, через которые получают своего рода сигнал от Бога. И как бы знают больше других, поэтому легко предсказывают будущее. Или проникают в темное прошлое. Короче, с большей статистической точностью, чем у обычных людей, могут угадывать.   
- Ерунда, Алекс. Я ни разу не выиграла в лотерею, - речь пошла, как вы поняли, об общенациональном виде спорта в моей стране. – К тому же однажды просадила в казино все деньги, что имела неосторожность захватить с собой. На эту сумму можно было преспокойно жить три месяца в Салониках, - я вспомнила о первом и последнем посещении злополучного заведения, откуда всеми правдами и неправдами меня пытался вытащить Георгий, как только стал воочию убеждаться, что услуги, там оказываемые, смертельно противопоказаны его подруге. И, собственно, благодаря такой разновидности клиентов, как я, казино и процветает по всему миру. Образовавшуюся в результате рискового похода жестокую финансовую брешь пришлось тогда латать совместными с  Георгием усилиями. Папа, правда, так и не узнал о серьезных бюджетных затруднениях, которые на свою голову навлекла на себя его доченька-студентка.
- Речь не идет о деньгах, - засмеялся на мой веский аргумент Алекс, тихонько поглаживая меня по голове, как ребенка, - хотя некоторые гадалки и утверждают, что для них пара пустяков отгадать заветные пяти-шестизначные цифры выигрыша. Если б не ты, я так и не узнал ничего о судьбе своего деда. Вернее, может быть, узнал когда-то, ценой  неимоверных нервных усилий и временных затрат. На что я просто не решился бы. Я наблюдал за тобой какое-то время. Когда все встало на свои места, я подумал, а почему бы нет. Все, что от меня требовалось, только довериться тебе. И ты сама вывела меня. Как Ариадна своего Тесея, - я едва не вздрогнула, услышав небезразличные для себя имена мифологических знаменитостей.   
- Это все плод чистой случайности, Алекс, просто удачного стечения обстоятельств, - совсем без полемического задора и надежды разубедить его, мягко заметила я. Похоже, я сама начинала верить в его парапсихологические идеи.
- Хорошо, пусть будет так, - мы скрепили компромисс, чмокнув друг друга в щечку. – Давай поспим, - неожиданно предложил он.
- Я тебя сморила? – засмеялась в ответ.
- Нет, просто здесь все такое убаюкивающее. Шум прибоя, солнце, полное безветрие. И ты, такая сладкая, рядом, - он стал укладывать мою голову к себе на плечо.
- Хорошо, давай поспим, Горец, - я не знаю, так случайно получилось или мне просто захотелось немного подшутить над ним, но я выпалила это имя.
- Горец? – он приподнял голову. 
- Прости, я так окрестила тебя, как только увидела. Ты чем-то похож на этого интересного персонажа. 
- Я не бессмертный Горец. Я самый обыкновенный смертный, Ирина, - уже смежив веки, проговорил он. – Все. Так хорошо спать с тобой.
   Он на самом деле уснул. Как отключился. Я лежала, боясь пошевельнутся и спугнуть этот нечаянный полуденный сон.
   Дежавю. Что-то абсолютно тождественное было уже со мной. Я не могла отделаться от этого незваного наваждения. Только что?
   Попыталась покопаться в памяти. И когда уже склонилась к тому, что это совершенно бесполезное занятие, что дежавю никогда не рассекречивает механизмы своих ассоциаций, вдруг вспомнила.
   Мы говорили о бессмертии с Георгием. Давно. Но это было здесь! В этой укрытой от людских глаз маленькой лагуне. Я осторожно повернулась на спину.
   На небо не надо смотреть. Просто лежишь, обратившись к нему лицом. Оно само отражается в тебе, само проникает в душу. Не прикладывая особых усилий, чтобы вспомнить тот, давнишний, наш разговор, я перебирала в памяти его отрывки. 
- Мы будем всегда, Георгий?
- Как ты себе это представляешь, выдумщица моя?
- Господь не для того нас сотворил, чтобы так поступить с нами, так ведь?
- Как так?
- Ну, чтобы мы, в конце концов, превратились в удобрение.
- Что ты такое говоришь?
- Не знаю. Но ведь есть вечная жизнь. И мы всегда будем вместе.
- Не знаю. Я что-то не верю в эти сказки про вечную жизнь. Может, есть переселение после смерти в новое тело. Но это будет другое тело, это будем уже не мы, Ирина. Другие люди.
- Нет, Георгий. Душа ведь вечная. Как может быть, чтобы меня, такой живой, такой неповторимой не было?   
- Ладно. Ты будешь всегда. И я буду всегда. Ты и я. Давай в честь этого предадимся сиесте. Ты знаешь, что у мужчины самый сладкий сон, только когда с ним рядом спит любимая?
- Не знала. Теперь буду знать.
   Белокрылая чайка что-то прокричала в высоком своем полете. Рука слегка затекла под его телом. Я повернулась к Алексу. Осторожно, чтобы не спугнуть его сон, стала высвобождать ее. Он тут же заключил меня в новые объятия.
   Прости меня, Георгий.
   Просто так получилось.

                44
   Недолгие проводы. Гром среди ясного неба. Все знают, кроме меня. Доктор Время ничем помочь не может.   
 
   Я проснулась, но не оттого, что невидимка-Морфей, сделав свое призрачное ночное дело, поспешно испарился. Что-то не давало мне покоя уже на подступах к пробуждению, в утренней полудреме, когда обрывки сна безнадежно ускользают в закоулки подсознания. Открыла глаз: резкие косые лучи света уже вовсю прорывались сквозь каштановую листву и не-прикрытые со вчерашнего дня ставни окна.
   Мы что-то не сказали друг другу, что-то важное. Забыли какие-то простые и необходимые слова.
   Я сладострастно потянулась, – тело откликнулось легкой физической истомой, результатом вчерашнего бурного свидания.               
   И вдруг я поняла, что было безвозвратно упущено вчера. Странно, но мы не сказали друг другу «люблю».
   Я тебя люблю.
   Я люблю тебя.
   Моя любимая.
  Любимый мой.
   Но ведь никогда не поздно это сделать. Мы сегодня снова поплывем туда. Или завтра. Когда он захочет. Как он скажет. И зачем унывать заранее, предполагая что-то неладное. Зачем вообще просыпаться на слишком трезвую голову?
   Я потянулась за часами на столике – вот это да! Судя по времени я отсыпалась после вчерашнего уже добрую полови-ну суток. А я ведь обещала, что обязательно провожу Хардипа до парома и попрощаюсь с ним. Но если и далее предаваться аналитическому мазохизму, я просто не успею это сделать. И мой приятель уплывет в неверном убеждении, что одна из островитянок решила продемонстрировать напоследок свое пренебрежение к узам корпоративной дружбы. Не подобало оставлять по себе недобрую память, чем, собственно, не зная меры, грешили наши сирены, эти недостойные для подражания доисторические островитянки.
   Когда мне надо, я могу собраться по-солдатски, за минуту, правда, непременно забыв взять с собой какую-то важную вещь. Но вовсе не обязательно приветствовать Агию Марину из своего окна и морской пейзаж, то есть прекрасную марину из другого. Быстрее натянуть джинсы и серую трикотажную кофту, никогда не подводившую своим мятым или не совсем свежим имиджем. Что-то пожевать можно и по дороге, и там же уточнить дальнейшие планы на день, а заодно сообразить насчет забытых второпях вещей.
   Что я и сделала, бодро налегая на шаг по направлению к причалу, где собравшаяся не очень-то густая толпа отъезжающих свидетельствовала, что я не напрасно заставила себя пошевелиться.
- Ирина! – услышала знакомый голос с не менее знакомым акцентом. – Мы здесь.
   Как когда-то на празднике в честь открытия фестиваля - это было почти на том же месте - мы с веселым воодушевлением помахали друг другу рукой. Нет, Хардип вовсе не покидал без пяти минут ностальгический остров в гордом одиночестве, – наш радушный Петр не мог не поддержать товарища в такой ответственный и немного грустный момент.            
   Ну, вот, кажется, в голове начал составляться перечень того, что могла бы предусмотрительно захватить с собой. Начать с домашнего пирога, который не помешало дать в дорогу своему товарищу.
- Смотри, Хардип, не затеряйся на нашей планете, - какие еще слова подобрать для того, кто послезавтра улетит за тридевять земель.
- Не потеряется, - довольно хмыкнул Петр, - можешь не волноваться за него. Мистер Алекс высылает ему официальное приглашение для участия в кельнской конференции.
- Замечательно, - обрадовалась я. – Значит, увидимся совсем скоро, - Димитрий Телис настойчиво напоминал нам о приближении важного научного события, давно ожидаемого в археологическом мире.
- Я-то никуда не денусь, Ирина, - подхватил шутливый тон своих провожатых Хардип, - а вот за Петром нужен глаз да глаз. Не ровен час, ведь пропадет человек на просторах датского королевства.
- Не поняла, - я уставилась на Петра, который сразу сделал вид, что усиленно изучает расписание агентства по пассажирским перевозкам, поблизости от которого мы пристроились.   
- Так, совершу небольшую прогулочку по Дании, погляжу, что там да как, - туманно прокомментировал он неожиданно всплывшую новость.
   Мы обменялись с Хардипом веселыми взглядами. Все понятно, значит, задела дородная любознательная датчанка, не дававшая в свое время Петру никакого проходу, задела все-таки нашего орла.
- Смотри, за этой своей прогулочкой не пропусти важное научное мероприятие, - решила немножко поопекать Петра. – Что мне тогда прикажешь докладывать нашему шефу на твой счет?
- Не пропущу, - шмыгнул носом Петр, уже начиная хмуриться. – Ты же обещала относительно соавторства и все такое прочее.
   Ничего такого я не обещала. Просто он прекрасно знает, что в столь милой, безобидной просьбе, как совместный доклад, подготовленный по горячим полевым следам, ему будет не легко отказать.
- Ладно, Петруша, хоть одно предложение составишь, надеюсь, хоть ремарочку какую подсунешь перед выступлением, - меня так и подмывало еще немножко потешиться над ним.
- Ты начинаешь просить невозможного, Ирина, - тяжело вздохнул Петр.
   Ну, куда от такого добра молодца денешься. Мы бы и далее продолжили пререкаться в том же духе, но началась посадка, и скромный виновник нашего собрания Хардип стал нервно суетиться. Петр помог ему взвалить на спину рюкзак, и вот уже совсем растерявшийся ввиду неминуемой разлуки и необходимости поторопиться коллега подступил к самим сходням.
- Ладно, значит, увидимся, Ирина, - он как всегда смутился, пытаясь подобрать правильные слова. Просто с легким сожалением смотрел на меня. Наш несостоявшийся роман подходил к своему логическому завершению.
- Увидимся, Хардип, обязательно, - горячо заверила его. И вдруг в душе кольнула легкая щемящая нота. Вряд ли это произойдет. Не очень что-то верилось в это утверждение. Но вопреки смутному предчувствию напутствовала  ободряюще. – Не забудешь, надеюсь, как танцевать сиртаки.
   Он улыбнулся, продолжая глядеть на меня, как будто ждал еще чего-то. Наверное, приглашения для дружеского прощального поцелуя.
   Не дождался. Повернулся к Петру, обменялся с ним теплым рукопожатием, и вот его затылок, прикрытый красной кепкой, и спина за ярким рюкзаком постепенно затерялись на общем пассажирском фоне.
   Паром не долго задержался у причала, и редкие провожающие стали незаметно рассеиваться, покидая серую пристань. Мы с Петром пошли ловить такси, чтоб по долгу службы отправиться в Панагию, но на нашу удачу нас захватила на своей машине хорошая знакомая кирии Марины, которая как раз направлялась в попутную сторону.
   Лагерь встретил нас знакомой рутиной: профессор Димитрий Телис что-то увлеченно объяснял жидкой группе практикантов, водя рукой по срезу раскопа, видимо, для пущей наглядности границ культурного слоя. Не иначе, как вновь затеял лекцию. Кое-кто копошился на своем квадратном метре, не теряя надежды откопать именной артефакт. И все же не совсем внятное ощущение сворачивания экспедиционной жизни давало о себе знать. Скоро здесь все опустеет, до следующего лета. Недолго осталось ждать.
   Моего Алекса не было видно. Отсыпается, наверное, после вчерашнего заплыва, улыбнулась я. Я побродила по лагерю, заглянула на пляж. Пустынный берег – от края до края – не подавал признаков активной пляжной жизни. И только дорогой сердцу Анти-Дасос по-прежнему заманчиво дразнил своими сокровенными рельефами, секреты которых известны не многим избранным.
   Мне пришла в голову замечательная мысль. Почему бы не выбраться вместе с Алексом в пригород Севаступоли в один из клубов верховой езды и совершить захватывающую прогулку верхом прямо по кромке морского берега. Воображение рисовало картины одну романтичнее другой. Нет, однозначно, мечтать не вредно. А надо бы и делом заняться.
   Погрузившись в привычную работу по протоколированию находок, я кое-как скоротала еще час времени. Достославный барельеф уже эвакуировали в музей, где после необходимой реставрации его представят на суд зрителей в одном из выставочных залов. Надо будет найти потом время, посетить нашу жрицу. Посмотреть, как она устроилась в новом для себя окружении.
   Нет, если он так долго будет спать, может проспать всякую возможность опять оказаться на нашем маленьком острове. Пора и меру знать! Я решительно встала из-за стола, чтобы безотлагательно направиться к известному фургончику. Я соскучилась по тебе, мистер Алекс. Уже соскучилась.
   Негромкий стук в дверцу отозвался безразличной тишиной. Пришлось постучать энергичнее, громче.
- Зачем вы стучите? – строгий девичий голос за спиной неприкрыто осуждал мое занятие.
   Я растерянно обернулась.
- Дионисия, - улыбнулась знакомой студентке.
   Но девушка не думала вдаваться в подробности речевого этикета. Правильная челка казалась еще правильней, а крылышки носа слегка раздувались в реваншистском трепете. 
- Зачем вы стучите? – без всяких компромиссов переспросила она. – Зевс на раскопе, здесь никого нет.
- Я не к господину Телису, Дионисия. – Мне что, отчитываться перед этой девчонкой. Что она себе вообразила? Я демонстративно отвернулась, предоставив ей возможность довольствоваться видом моей спины. 
- Тогда к кому же? – Не унималась моя противница. Она начинала уже по-хорошему доставать меня. Я только напряглась, чтобы всыпать ей по первое число, но эта праведница ловко опередила меня. – Алекс Дитрих уехал отдыхать со своей законной супругой. В Мелкий Песок. На противоположный конец острова, если вас интересует. Будет отсутствовать целую неделю. Сказать, в какой гостинице они остановились?
   Она таким взыскательным и вместе с тем вызывающим тоном чеканила фразы, будто безжалостно строчила по мне из пулемета.
- Мистер Алекс не женат, ты что-то путаешь. Перегрелась на солнце? – я беспомощно задергала за ручку.
- Приятная такая блондинка, лет тридцати, не старше. Я говорю о фрау Дитрих, - та с легкостью проигнорировала мою реплику. – Так вам назвать гостиницу, наверное, захотите позвонить туда? – она уже с некоторым сожалением смотрела на меня, из женской жалости вроде или запоздалой солидарности.
   Дионисия не лгала, ничего не придумала, пронзило меня. - Сказала голую правду, все как есть.
- Не надо, Дионисия, - сдалась я. Если ей хотелось проучить меня, у нее это славно получилось. – Пропусти меня, пожалуйста.
   Студентка молча отступила, сопровождая меня прискорбным взглядом. Какая правильная, прямолинейная девочка. Ей бы в полиции нравов работать.       
   Я пошла, куда глаза глядят, ничего перед собой не видя. Значит, он решил отдохнуть. Действительно, нельзя же все время работать и работать. Так можно и остров не увидеть. А в Мелком Песке такая замечательная возможность расслабиться в беззаботном отдыхе. И я, опять-таки, не буду попадаться на глаза. Ему и этой его второй половине, что объявилась ни с того ни с сего.
   Мне так давно хотелось быть с тобой. Я не обожгу тебя, моя дорогая. Как хорошо спать с тобою. Дежурный набор фраз, пригодный для многоразового использования. Она, наверное, тоже не без удовлетворения внимает этой шелухе. Целую неделю с ним, на другой оконечности Эдема.
   И целую жизнь в том мире, откуда он приехал.
   Не знаю, сколько времени я в полусознательном состоянии слонялась по пустынному лагерю, пока то и дело спотыкающиеся ноги сами не вывели меня на Димитрия Телиса. К ко-му еще мне подойти здесь? За словами утешения, а, может, - поддразнила легкомысленная надежда  – и опровержения. Нет, никакого опровержения не будет. Все было слишком хорошо, на том заповедном клочке островной суши, чтобы быть правдой.
   Профессор по-прежнему о чем-то оживленно беседовал с учениками, когда к их немногочисленной группе присоединилась еще одна участница раскопа, потерянно глядевшая перед собой. Я попыталась вникнуть в суть проблемы, вокруг которой развернулось обсуждение, но это было выше моих сил. Наверное, затравленный вид обычно собранного секретаря экспедиции возымел свое действие, и после нескольких озабоченных взглядов в мою сторону Димитрий Телис решил деликатно отвести меня в сторонку.
- Ирина, все в порядке? Ничего не случилось?– поддерживая меня за локоть, тихо спросил научный руководитель. Глаза, увеличенные за стеклышками очков, обволакивали меня самым покровительственным образом. 
- Он уехал? – вместо ответа выпалила я мучивший меня вопрос.
   Димитрий Телис с легкой укоризной посмотрел на свою помощницу, наверное, не совсем узнавая в ней ту уравновешенную и здравомыслящую особу, с которой он привык иметь дело. Нет, в любом случае, отчаяние – не лучший советчик в сложных перипетиях жизни.
- Хардип уехал. Я думал, вы с Петром его сегодня проводили, - как ни в чем не бывало отреагировал он на мой вопиющий глас. Немножко подождал подтверждения своих слов, и, не дождавшись, с легким вздохом продолжил. – А к нашему коллеге из Германии приехала фрау Дитрих, они уехали немного развеяться. В отличное местечко, если не ошибаюсь, Мелкий Песок. Вы, наверное, в курсе, что у мистера Алекс жена и дочь от первого брака? Девочке семь лет, - я послушно потупила глаза, как ребенок. Все обо всем знают, кроме меня. – Ну, ладно, ладно, Ирина, - отечески похлопал он меня по плечу. – Давайте-ка, посмотрим лучше, как у нас обстоит дело с тезисами к нашей конференции, - Димитрий Телис искусно перевел разговор в более позитивный и конструктивный ключ.
   Я сбивчиво попыталась обрисовать структуру будущего доклада, но, видимо, с таким потусторонним, запредельным видом, что учитель решил меня не донимать подробностями, напутствовав самым доброжелательным образом на даль-нейшую плодотворную работу. 
   Оставаться в лагере под прицелом любопытствующих взоров подружек Дионисии не имело особого смысла, и я не придумала ничего лучшего, как тихонько удалиться. На автобусной остановке вскоре обнаружилось еще одно упущение, возникшее по причине утренних спартанских сборов: второпях я забыла положить бумажник в сумку. Ну и ладно, меня даже взбодрила идея пешком возвращаться в Севаступоли. Когда активно движешься, невольно отвлекаешься от нехороших, порой невыносимых мыслей. Для верности можно даже совершить пробежку.
   Нет, для пробежки время слишком жаркое - благоразумие все же взяло верх над собственным нещадным максимализмом.
   И все-таки хорошо, что я избавила себя от необходимости стоять на месте, тупо уставившись в автобусное окно, или сидеть, уныло впечатавшись в пассажирское сидение. Идти, идти, не останавливаясь, иначе можно потихоньку начать сходить с ума.
   Мимо проносились машины, сдабривая воздух выхлопными газами, солнце начинало нестерпимо припекать над головой, но девушка, упорно двигавшаяся вперед по обочине дороге, не замечала таких приличных для обычного дня неудобств. Идти, идти, не останавливаясь, иначе можно завязнуть в мучительных вопросах, на которые ведь все равно сейчас не получить ответа.
   Нельзя сказать, что странная, погруженная в себя островитянка, махнувшая, по  видимости, рукой на автостоп, совсем уж выпала из поля зрения проезжавшей публики. Автомобильные сигналы, время от времени раздававшиеся по ее душу, служили то ли выражением солидарности путешествую-щих на колесах, то ли для передачи более двусмысленных намеков. Во всяком случае, стоило мне замедлить шаг – жажда уже давала о себе знать, - как проехавшая было вперед машина не только засвидетельствовала гудком свое почтение, но и резко затормозила, после чего довольная физиономия в солнцезащитных очках высунулась из водительского окна:
- Сколько просишь, красотка?
- Отстаньте, я не проститутка, - мне по большому счету было все равно, что про себя кричать.      
   Дом встретил привычной тишиной и отрадной прохладой его обитательницу, изрядно вымотанную незапланированным марш-броском. Я бросилась на кухню к холодильнику, - скорее припасть к бутылке с холодной минеральной водой. И пить, пить жадно, пока не сведет зубы.
   Слава тебе Господи, что никого нет дома. Не надо тратиться на общение, отвечать на разные обязательные и необязательные вопросы. Ни папы, ни моей суматошной, участливой тети. Какая милостивая тишина.
   Почти с шальным остервенением я подставила пышущее жаром тело под благодатные прохладные струи душа – смыть с себя все до основания, до последних невидимых следов его прикосновений, его поцелуев. Потом мокрая и чуть озябшая вяло добрела до своей так и неубранной с утра постели. Нырнуть в ее помятую утробу и постараться заснуть. Или хотя бы забыться. Хорошо бы до самого утра.
   Взбалмошный звонок с мобильного телефона, неосмотрительно брошенного у изголовья, внес свои коррективы в эти вожделенные планы. Я лениво поднесла трубку к уху.
- Да, я слушаю.
- Ирина, тетя Фани. Ты почему не следишь за моими бархатцами? – без всяких заходов затараторила севаступольская сваха от сирен.
   Я отложила телефон на некоторое расстояние от себя. Тоже мне, провидица, Кассандра непризнанная. За версту она чует мужчин, свободных от брачных уз. И тот шикарный, по ее восторженному определению, блондин, мечта, а не клиент для таких неусыпно бдительных посредниц, как она. 
   Когда бубнилка в трубке приостановилась, я снисходительно поднесла телефон к уху:
- Извини, тетя, но со мной, кажется, случился солнечный удар, - у меня не было никакого желания, а главное сил, обсуждать с ней агротехнические приемы разведения бархатцев.               
- Да ты что? – чистосердечно испугалась моя тетушка. – Будь дома, я уже выезжаю.
   Этого только мне не хватало.
- Нет, нет, тетя, не спеши, я уже отлично себя чувствую, - поспешила я успокоить ее и, главное, умерить этот альтруистический порыв.
- Ты провела все мероприятия, которые требуются для такого случая? –  с большим недоверием в голосе отозвалась моя попечительница.
- Конечно, тетя, - как можно более оптимистично заявила я. Что же там требуется для оказания первой медицинской помощи? Молчание на том конце эфира однозначно требовало подробных разъяснений. – Конечно, тетя, не переживай, пожалуйста. Я наложила на себя холодный компресс и понюхала нашатырный спирт, - у меня не было никаких других идей насчет проведения неотложных, как она выразилась, мероприятий.
- Нет, все-таки придется приехать, шутка ли солнечный удар, - уже не так уверенно прорекла тетя Фани.
   Мне пришлось еще немного постараться и пустить в ход свое искусство убеждения, чтобы окончательно привести в чувство родственницу и, главное, создать у нее стойкое впечатление, что без ее непосредственного деятельного участия на этот раз можно обойтись. Потом я зарылась в подушку и постаралась провалиться в небытие. Надолго, лучше, на нескончаемый, неопределенный срок.
   Чувство томительного физического дискомфорта вернуло меня через какой-то провал времени в насущную действительность. Я машинально попробовала сглотнуть, - и это получилось с большим трудом: боль цепкой хваткой прихватила горло. У меня начиналась коварная, привязчивая, как репей, ангина.   

                45
   Банальная болезнь. По ком может звонить Святой Георгий. Каменное сердце не болит. Расставание.   
               
   Если лечить простуду интенсивно, проболеешь семь дней, не интенсивно или вообще никак – неделю. На самом деле, в некотором смысле я даже была рада нежданно-негаданно образовавшемуся тайм-ауту и уважительной причине моего отсутствия в археологической деревне. Может быть, все к лучшему, и даже эта зловредная ангина.
   Кроме того, нечаянное недомогание заставило меня частично отвлечься от навязчивых гнетущих дум и не в такой степени замыкаться на боли иного свойства. Болезнь по большей части требует внимания к себе.
   Потом, ведь если руководствоваться голым прагматизмом, ничего сверхординарного не произошло. Он ничего не должен мне. Не произнес не одного слова обещания.
   Никто его не обязывал посвящать кого бы то ни было в свою семейную жизнь. Обычная история, такие происходят сплошь и рядом.
   И разве с самого начала я не видела, что он избалован женским вниманием? И, значит, я была просто одной из них. Но доводы рассудка - одно, а то, что сердце восстает против них и не желает верить, - другое.               
   Мне так давно хотелось быть с тобой.
   Рай он в твоих глазах, Ирина. 
- Ну, как ты, дочка? – с несчастным видом папа выводит меня из очередного оцепенения.
   Он сегодня вернулся раньше обычного, и можно не спеша восполнить дефицит общения, возникший вследствие напряженных летних будней и несовпадения рабочих графиков обоих. А попросту насладиться обществом друг друга в нашей увешенной семейными портретами гостиной. Среди которых с самого почетного места на наше малочисленное семейство взирает прославленный для своего времени севаступольский капитан, так и не дождавшийся, как известно, появления на свет наследника мужского пола.
- Уже почти поправилась, - шумно сморкаясь в платок, спешу обнадежить родителя. Неплохо хотя бы то, что такой неприятный болезненный симптом, как заложенное горло уступил место бурной секреторной деятельности в носу.
- Смотри, Ирина, у твоей мамы банальная ангина дала такое осложнение на сердце, - с хмурым видом счел необходимым предупредить меня об ответственности за свое здоровье.
- Ладно, папа, - неопределенно пообещала я, спеша переключить разговор на менее чувствительную тему. – Хорошо, что ты освободился пораньше. Сегодня не катал своих туристов?
   Однако от моего дежурного вопроса внука Никоса Старшего отвлекают тревожные новости, потоком льющиеся с телеэкрана. Я невольно ему вослед переключаюсь на сообщения о чрезвычайных событиях, которые разворачивались не в безразличном для меня регионе мира. Ирак. Багдад. Похищение иностранных журналистов. Казнь заложников, заснятая на пленку. Обезглавливание в прямом эфире, в Интернете. Для всех желающих. Какая-то иная, средневековая действительность. Если бы не признаки современных технологических реалий.    
   Мы серьезно переглядываемся друг с другом. О ком подумалось отцу и дочери в тот момент, не сложно догадаться.
- Вот что, дочка, - решительно берет слово мой папа, - как поправишься, сходи к Святому Георгию и поставь свечку за здравие своего суженого. Я тоже пойду в церковь и помолюсь о благополучном возвращении Георгия.
- Конечно, папа, обязательно схожу, - меня тронул его простой душевный порыв. 
   Я постаралась прислушаться к себе, как иногда делаю, когда события принимают серьезный оборот. Нет, мой внутренний интуитивный автоответчик отдыхал. Несмотря на то, что хорошие новости почти не приходили из этого истерзанного уголка планеты, на душе у меня не было никакой неясной тревоги за Георгия. С ним ничего плохого не случится, он заговоренный.
   А в собор Святого Георгия как-нибудь зайду, зажгу свечку, допустила совсем неопределенно. Ах, если б можно было отмотать пленку времени назад и вымолить того, кому, действительно, могла вскоре потребоваться всевышняя защита. Наверно, не раздумывая, побежала б в храм и не выходила оттуда, пока не почувствовала, что горячие молитвы отвадят от него беду. Но я подумала тогда лишь о Георгии, ни о ком другом. И услышала отбой, а не призыв набата.
   Из кратковременного погружения в собственное я меня вывел призывный звонок телефона. Папа первым подхватил трубку. Мне показалось, что из ее вещательного чрева доносился женский голос, но это была явно не тетя Фани. Никос Младший отделывался все больше скупыми да и нет, а с нашей коммуникабельной родственницей такой номер не пройдет.
   Я вопросительно взглянула на папу, как только тот водрузил трубку на место.
- Пойду, посижу с друзьями в баре кирии Лины, - в такой форме решил он отчитаться за интересный звонок.
- Конечно, папа, сходи развейся, - невинно улыбнулась я, решив, со своей стороны, наивно подыграть ему. – И не спеши домой. Ключ я выну из двери, когда пойду спать, - для верности я даже зевнула аппетитно.
   А вообще-то я не прочь хоть краешком глаза посмотреть на прекрасную незнакомку, назначившую свидание одному из севаступольских капитанов. Но у того все обставлено в таком законспирированном виде, что, по моему большому подозрению, легче выдать замуж нашу тетю, чем вычислить его подругу. Ведь даже если установить за ним негласную слежку, он и впрямь первым делом отправится к древу жизни, чтобы влиться в ближний круг завсегдатаев словоохотливой кирии Лины. А, может, это и есть, таинственная папина пассия, - я улыбнулась от такой забавной мысли.
   И все же так уснуть, чтоб не услышать почти предрассветного возвращения отца, мне не удалось. У бессонницы оказались свои долгосрочные виды на капитанскую дочку. Крутись не крутись, а только намнешь бока и простыню под собой, а сна как не было ни в одном глазу, так и нет. Они тоже не спят сейчас, со всею ясностью осознала я. Он и она. Успел уже, наверное, втянуть ее в жизнь счастливых полуночников, привычную для этих мест. А счастливые, как водится, часов не наблюдают. Это точно. Интересно, как зовут ее? Какие немецкие женские имена я знаю? За отсутствием сна я нашла себе новое занятие по перебиранию ономастического ряда.         
   Потом села на постели. Безжалостная похитительница ночных видений совсем не хотела делать скидку на мое еще не оправившееся состояние.
   Протянула руку к каменному сердцу на столе, бережно вложила его в свои ладони. Зачем ты подарил мне его? Что мне с ним делать? Отдать в музей на вечное хранение под профессиональным оком кирии Афины Димитриу? Вернуть тебе, иль просто выбросить, закинуть подальше в море?
   Время собирать камни и время разбрасывать камни…
   Нет, я никуда не выброшу этот дар, как я могла подумать такое. Бережно положила на привычное место свое безмолвное сокровище.
   С давних времен здесь находили изредка диковинные камни. И поклонялись любви. Правильно делали. Но каменное сердце не болит.
   А у любви солоноватый вкус.
  Любовь – это ловушка.
   И я, похоже, не желая того, угодила в нее. Она, как эти благозвучные бестии сирены, заманивает, обещая райские кущи, а назад отпустить не хочет.
   Я снова плюхнулась в постель досматривать свой гипотетический сон.               
   Через два дня мне позвонил Петр. 
- Ну, ты надолго пропала или как? – поставил он вопрос ребром.
- Или как, - засмеялась я.
- Ну, я хотел сказать, мы тебя увидим еще? Здесь все потихоньку разъезжаются, Ирина, - более конкретно выразился мой приятель.
   Кто все? И он тоже? – со своей стороны подмывало уточнить меня. Но Петр сам пришел на помощь:
- Мистер Алекс отплывает завтра, на двухчасовом пароме.
- А-а, - неопределенно отозвалась я. Можно было расспросить его, как Алекс съездил в Мелкий Песок, как, на петрушин взгляд, фрау Дитрих, понравилось ей здесь, но я ограничилась лаконичным, - все понятно.
   Последовала пауза, затем вроде как невнятное сопение на том конце.
- Дать ему твой номер мобильного? – вдруг прокричал Михалидис. – Я что-то плохо слышу тебя.
   Он сам просил об этом? – чуть не прокричала я в ответ, но благоразумие и на этот раз предостерегло меня от опрометчивого крика души.
- Не надо, Петр. Я завтра утром буду в лагере. Сама дам ему свой телефон.
- Ну что ж, я так и передам, - загадочно резюмировал тот и выключился из эфира.
   Да, я поеду завтра туда. А давать или не давать свой номер телефона, - посмотрю. Во всяком случае, еще есть время подумать. В том числе о том, что мне сказать ему при встрече с глазу на глаз. Если такая встреча состоится. Ведь там может находиться его немецкая жена. Или она уехала уже? Нет, я бы хотела посмотреть ему в глаза. Можно ведь ничего не говорить, только посмотреть друг на друга. Глаза о многом скажут сами.
   На следующее утро я засобиралась в лагерь. Подошла к зеркалу, вгляделась в свой далеко не цветущий из-за недавней болезни вид. Ничего, немного подкрасить глаза, наложить тоник –  заретушировать проявившиеся тени под глазами, чуть взлохматить волосы, и вот уже более-менее знакомое лицо изучающе вглядывалось в меня в зеркальном отражении.
   Нет, так дело не пойдет, слишком резко обозначились заострившиеся черты лица. В благородном порыве я смыла всю косметику, которую только-только  наложила. Какая есть – такая есть.
   Я подошла к окну в гостиной окинуть взглядом любимое море. Привычная жизнь кипела за пределами частного пространства дома Агелопулоса: кто-то спешил по своим делам, парнишки на велосипедах наяривали по пешеходной улице, флотилия парусных лодок и катеров весело шныряла по ближайшей акватории. Немного поодаль картину замыкал красивый белый теплоход с открытой верхней палубой. И мне вдруг захотелось оказаться на его борту в числе прочих пассажиров, подставить безбоязненно лицо свежему ветру, облучающему, исцеляющему солнцу.
   Надо будет поздороваться с ним, сказать ему нечто. И как всегда сделать вид, что ничего не произошло. Меня уже тошнит от этого.
   Как отдохнул, Алекс?  Как твоей жене наш остров? Не хочешь сплавать с ней на Анти-Дасос? Там прячутся местами чудесные, очаровательные бухточки. Не объяснить, где именно?
   Меня чуть не передернуло от такой перспективы. Белый теплоход верно держал курс в открытое море.
   Кораблик, кораблик,
   Возьми меня с собой…
- Па-а-па, - закричала я на весь дом. Только бы он был дома, только не ушел.
   Мне повезло, – капитан Никос Младший, ожидая подзарядки аккумуляторов, копошился с каким-то прибором в нашем заднем садике.   
- Папа, - запыхалась я, - у тебя рейс сегодня? Ты выходишь в море?
- Доброе утро, дочка, - поднял он на меня недоуменный взгляд.
- Доброе утро, - механически повторила я. И, не дожидаясь утвердительного ответа, умоляюще попросила, - можно мне с тобой поехать?
- Я бы не советовал тебе, - начал было он, - в открытом море ветрено, ты только что…
- Я позабочусь о себе, обещаю, - я уже неслась в свою комнату за вещами, не давая ему времени вступить со мной в дискуссию. – Спасибо, папочка.
   Наша «Татьяна» была уже далеко в открытом море, на катере играла заводная музыка, развлекая беззаботных туристов, я стояла у капитанской рубки, наблюдая, как папа выверяет курс судна, когда знакомый пассажирский паром на порядочном удалении от нас, направлявшийся в сторону материка, отвлек мое внимание.
- Это паром с Дасоса? – спросила у отца.
- Да, двухчасовый рейс, - подтвердил родитель, бросив сосредоточенный взгляд на часы.
   Я спустилась к борту проводить взглядом удаляющееся судно, на котором должен покидать мой остров доктор археологии, светило из Германии. Интересно, о чем он думает в эту минуту? А, может быть, о ком? Вряд ли когда-нибудь узнаю это. Можно взять бинокль, поискать его в объективе среди пассажиров на открытой палубе. Только зачем?
   Я закрыла глаза, подставив лицо морскому легкокрылому ветру. Затем подняла голову выше, навстречу щедрому, неиссякаемому солнцу.
   Вот и все. Представление окончено, финита ля комедия.
   Прощай, Алекс!
   Счастливого тебе пути!

                46
      Жизнь невидимки. Вторжение бойких визитерш. Я принимаю еще один удар. Слезы на подушке. 
   
    И потянулись за днями дни. Яркая курортная жизнь еще предвкушала бархатный сезон, однако, зябкий утренний Борей активнее заявлял свои права на межсезонную розу ветров. Через месяц-другой поток туристов попросту  иссякнет, и на острове останутся лишь местные жители – коротать очередное дождливое и ветреное время года, вызванное полугодовой отлучкой невольницы-Персефоны.   
   Жизнь моя вошла в иной, гораздо более однообразный и уравновешенный ритм. А именно, незаметно для себя я втянулась в форму существования человека-невидимки или затворницы, если хотите, когда не надо поутру спешить на раскопки, волнуясь о находках, не надо предаваться роскоши общения с коллегами, не нужно вообще надолго покидать пределы родного дома и даже детской комнаты. Так, спуститься за бутербродами и соком на кухню, и опять к себе наверх.
   Море собранного материала требовало сосредоточенного, отрешенного погружения в научные парадигмы. А мое внимание то и дело рассеивалось на коллизии иного свойства. У меня вдруг появилась навязчивая идея, что Петр на прощание все-таки дал телефон моего мобильного Алексу и тот со дня на день мне может позвонить. Чтобы избавить себя от этого пугающего и  мучительного подозрения, я не придумала ничего лучшего, как отключить сотовый телефон. Когда же изредка в гостиной надрывался домашний телефон, не очень-то спешила бежать на его вызов. Все равно на том конце меня неизменно поджидал знакомый женский голос. Конечно, кому еще, как ни тете Фани, могла понадобиться добровольная севаступольская затворница, когда отец ее отсутствует по привычным капитанским делам? Кирия Марина и та выбралась в Италию отдохнуть после летних подвигов на культурной ниве.
   Но даже в этом образовавшемся вакууме научное вдохновение не очень-то спешило посещать молодую аспирантку. Чтоб как-то подстегнуть исследовательскую мысль, я пару раз отправилась в Салоники. Хотела глубже погрузиться в тему, засев в университетской библиотеке. Кроме того, ряд  формальностей требовал моего присутствия в отделе постдипломного обучения, где меня ожидала, в том числе, заявка на участие в научной конференции в Кельне. Городе, который навсегда теперь будет ассоциироваться у меня с Алексом. Мистером Алексом.
   Заполню в другой раз, - покрутила растерянно бланк в руках, - до археологического форума еще довольно времени. Или все-таки не откладывать до греческих календ и отослать заявку? Нет, непонятное внутреннее сопротивление удерживало меня от несложной бюрократической процедуры. Еще успею, с облегчением склонилась к первоначальному варианту, прихватив на всякий случай копию образца.
   В родных университетских стенах уже волновалась новая жизнь, участницей которой – по прежнему статусу – совсем недавно являлась я. Потолкавшись по знакомым коридорам, экс-студентка поспешила на вечерний паром. Профессор Димитрий Телис уже отбыл в Германию. Петр, поди, вовсю развлекается на родине принца Гамлета. А что делает наш Хардип? – попыталась представить я. Что-что – усердно строчит по-английски текст своего будущего триумфального выступления, на фоне которого наш с Петром совместный опус будет выглядеть жалким тусклым спичем. Если и далее потворствовать своей творческой немочи, - пришлось мне отпустить критическое замечание в собственный адрес.
   На обратном пути многое напомнило мне об одной поездке. Точно так же нам в спину светило вечернее, умиротворенное солнце, а мимо проплывали знакомые кружевные изгибы берегов. Мы возвращались из очень важной для него поездки.
   Чего же я боюсь теперь? Столкнуться с ним на конференции в Германии? Вступать в дискуссию и задавать вопросы по теме выступления, соблюдая условности научно-делового общения? Вот именно, согласился мой внутренний эксперт, этой тупой необходимости поддерживать официальный статус-кво, когда хочется, как тогда, шепотом крикнуть ему «Почему, Алекс?».
   Нет, похоже, мной начинали верховодить комплексы. Я встрянула головой, словно смахивая с себя незваные психические проблемы.
   По возвращении на малую родину мои дела пошли поживей, и мало-помалу пассаж за пассажем стало рождаться научное сочинение, в описательной части которого мне пришлось вскорости немного увязнуть. Но я уже была рада своему домашнему заточению среди этого огромного собранного материала и, главное, безвариантной альтернативе заниматься его обработкой. В результате чего день ото дня крепло убеждение, что жизнь продолжается даже в такой, пресной, на поверхностный взгляд, форме, как у меня.
   Однако мне недолго пришлось довольствоваться новым качеством жизни, и виной тому стал визит одной подзабытой подруги детства, а именно телезвезды местного калибра Эви и ее замечательного чада. Настойчивый  звонок в дверь в один из сентябрьских дней вывел меня из легкого исследовательского оцепенения, возникшего по поводу очередного противоречия в данных.
- Ты что, подруга, совсем пропала с горизонта, - без всяких предисловий влетела та в дом, таща за руку свое очаровательное приложение – маленькую Элени, которая тут же обнаружила для себя массу возможностей найти занятия по душе. – Поздоровайся с тетей, - строго наставила Эви дочурку, забыв заразить ее собственным примером.
- Здрасьте, Ирина, - едва успела пролепетать малышка и с разбега запрыгнула на разложенный диван в гостиной.
   Полет удался на славу, и Элени решила повторить опыт, потом еще и еще, вдохновенно предаваясь нехитрому – на взрослый взгляд – развлечению.
   Мне пришлось констатировать, что старая истина «мой дом – моя крепость» грешит известной относительностью и мое творческое уединение весьма уязвимо.
   Эви сунула мне в руки три брикета мороженого – по количеству потенциальных едоков – и с деловым видом стала обходить все комнаты в доме, не забыв заглянуть в ванную, но, видимо, не найдя ничего нового, решила переключиться на персоналии.
- Я уж подумала, что у тебя случилось что, телефон молчит, в городе не видно, - она только теперь обратила внимание на меня как таковую. – А где знаменитый загар археолога? – прищурившись для большей острастки, перекинулась она на новый животрепещущий предмет разговора.
- Эви, я пишу доклад для научной конференции, сиднем сижу дома, никуда не отлучаюсь почти, - я не стала сообщать ей, правда, что впереди меня ждет Кельн, карнавальная столица Европы. Иначе она отреагировала бы не так кисло, скажем.
- А-а, - Эви с нескрываемым сожалением посмотрела на меня, - понятно. Все-таки вид у тебя, какой-то… э-э подержанный, - не поскупилась на простодушный комплимент подруга.       
- А ты, как всегда, неотразима, королева наша Дасская, - в свою очередь не покривила душой я.
   Что правда, то правда. Мини юбка стрейч открывала для обзора потрясающие, в нужной степени загорелые ноги, темно-ореховые кудри с золотистым серпантином мелких прядок щедро струились, прикрывая открытые идеальной линии плечи. С такой внешностью богини никаких проблем в личной жизни быть не может, почему-то подумалось мне.               
   Мы перешли в задний садик, прихватив для верности Элени, для чего пришлось оторвать ее от занятия по выбиванию пыли из дивана, к которому она прикипела душой. Звук падающего напольного сосуда в зале не оставлял нам иного выбора. Однако на новом месте девчушка так же быстро освоилась, копая палочкой под кустом, где, по ее словам, был зарыт клад.
   Прежде чем приступить к обмену информацией, мы сотворили некое подобие кофе фрапе, бросая в остывающий напиток шарики мороженого.
- Самая главная новость, подруга, - с некоторой торжественностью начала Эви, - Стелиос Пергамос, надеюсь, не забыла, кто такой, - я поморщила лоб, - будет заключать со мной контракт. Специально под меня будет делать телевизионный проект, - с видом триумфаторши она довольно отставила свою чашку, ожидая, видимо, от меня реакции соответственно моменту.
- Эви, подожди, ты хочешь сказать…
- Вот именно, - не дала мне выразиться до конца замахнувшаяся на центральный телеэфир подруга. – Скоро нашу Эви Кутуману можно будет увидеть на канале «Эллас», я буду лицом ведущего канала страны! - чуть не прокричало это лицо, на что копошащаяся в земле Элени заметила:
- Мама, ты меня чуть не испугала.
- А Лакис? – я не могла упустить из виду такое обстоятельство, как наличие  гражданского мужа и просто любящего и преданного друга.
- Лакис – оператор, его тоже можно будет со временем пристроить, - без прежнего задора и уже с более скучной интонацией предположила Эви. Похоже, тот не очень вписывался в далеко идущие планы лица (пока что) местного канала «Остров». – Ну, что ты на меня так смотришь? Я с ним не венчалась, - занервничала моя визитерша.
   А если б и венчалась, заподозрила ее слушательница, вряд ли это обстоятельство стало серьезной помехой на пути к реализации безразмерных эвиных амбиций. Бросит Лакиса, не раздумывая, лишь хвостом вильнет. Чем не типаж сирены?
   Но от дальнейшего развития темы нас отвлекла Элени, которая решила напомнить о себе:
- Смотрите, что у меня! – возникло перед нами это прекрасное создание, неся – насколько хватало ручонок – охапку – о! тети фаниных бархатцев с торчащими снизу висюльками корней. «Наверно, все оборвала», - заключила я не без некоторого внутреннего содрогания. 
- Нельзя без разрешения рвать цветы! - хлопнула ее по попе родительница.
- Ничего страшного, - заступилась я за маленькую гостью, прикидывая в уме, насколько этого же мнения может придерживаться моя тетя.
   Девчушка пару раз лизнула мамино мороженое, а затем вприпрыжку помчалась осваивать другие заманчивые уголки придомовой территории, роняя по пути несчастные бархатцы, к которым она успела потерять всякий интерес.
- Ты знаешь, как любовник Лакис меня вполне устраивает, - стала посвящать меня в интимные подробности личной жизни подруга, от чего мне стало чуточку неловко. – Но он пять лет назад был оператором и через пять лет будет оператором, и через двадцать пять. В лучшем случае на республиканском канале. В лучшем, - подчеркнула она.
- Ну и что же в этом плохого? – я всегда стараюсь заступиться за эвиного друга.
- Твой Георгий тоже так считает, - проглотила она мое замечание. – Привез ему из Ирака, кстати, такой красивый набор мундштуков…
- Что ты сказала? – опешила я. – Из какого Ирака? Георгий был здесь?
- Да, на прошлой неделе, - очень удивилась Эви, - вы что, не виделись? – она воззрилась на меня, как на инопланетянку.
   Георгий, мой Георгий вернулся из Ирака! Он был здесь, на острове! Или, может, я ослышалась?
- Когда? – подавленно спросила я, все еще не веря своим ушам. – Когда он приезжал на Дасос?    
- Я же сказала, на прошлой неделе, ты меня не слышишь, - чуть растерялась моя собеседница. – Вот это да! Они еще в пятницу ездили с Лакисом на рыбалку в море. 
   Я была дома и в пятницу, и в четверг, и все дни после пятницы. Он не захотел меня видеть! Другого объяснения быть не могло.
- Вот это да! – уже более смачно повторила Эви. В ее зеленых колдовских глазах вспыхнул искушающий окаянный огонек. – Похоже, ты немного влипла кое во что.
- Что ты имеешь в виду, Эви? И, если можно, выражайся менее … казарменно, - я горестно уставилась на свою чашку с растаявшим мороженым и недопитым кофе.
- Нет, на этом чертовом хреновом острове такое понятие, как тайна личной жизни не существует по определению, - душевно  возмутилась та, пропуская мимо ушей мою безобидную просьбу. – Все знают друг о друге все, как в большой деревне. Какая уж конфиденциальность, - фыркнула она.
- Что знают? – розовая краска медленно, но неотвратимо стала заливать мне лицо.
- Ну, ладно, ладно, - сжалилась надо мной подруга, в знак солидарности похлопав меня по руке. – Видимо, Георгию кто-то промыл мозги насчет тебя. Ты же крутила роман с этим, как его, немцем Дюрехом или Дюрером, - обнаружила она прекрасную осведомленность в моих делах сердечных.
   Я не сразу нашлась, что ответить на этот каскад откровений. Слишком чувствительным был удар. Вот только таким уж неожиданным?
- Во-первых, Эви, тот немец – Дитрих, а не Дюрех или Дюрер, как ты говоришь, - кое-как собралась я с мыслями, - Дюрех – это марка презервативов, если мне не изменяет память. А Дюрер был выдающимся художником.
- Да? – захлопала та ресницами, искренне удивляясь.
- А во-вторых, не было никакого романа, - выдала я желаемое за действительное. 
- А если бы и был, - с жаром подхватила знаменитая островитянка, сочувственно глядя на меня во все глаза. – Ну, и что, Ирина? Мы не имеем права на романтическое увлечение? Влюбленность – это так прекрасно, - не заметно для себя она переключилась на благородную роль психолога, практикующего на общественных началах. – Было не было, какая разница!
   Ей явно не терпелось непосредственно из первоисточника услышать подтверждение подозрительных слухов. Когда я не дала ей такой возможности, она вздохнула и решительно перевела разговор в более жизнеутверждающую струю:
- Ерунда все это. И Георгий к тебе вернется, куда он денется. Если ты захочешь, конечно, - многозначительно уточнила она. – Не стоит убиваться из-за мужиков – это так мелко, - пропела Эви и затем как припечатала, - все они у нас на крючке, подружка.
   Я невольно позавидовала такому упрощенному взгляду на взаимоотношения мужчин и женщин.         
   Душераздирающий женский диалог в очередной раз был прерван подвигом Элени: она голыми руками поймала лягушку и водрузила ее к нам на стол для совместного обозрения. От полученной инсталляции ее мать чуть не вытошнило, а я панически закричала. Несмотря на то что копание в земле не предполагает чистоплюйство и всякие там брезгливые ужимки, есть твари, от которых я буду обмирать даже при мысли о них: лягушки, тараканы, мыши, крысы.
   От всех вышеописанных треволнений Эви несколько утомилась и стала потихоньку сворачивать визит, указав мне на необходимость включить телефон и вообще прекратить валять дурака. С убитым видом я кое-как обещала выполнить эти предписания, испытывая в душе некоторое облегчение оттого, что можно, проводив шустрых гостей, осмыслить наедине с собой новую – я не сомневалась в этом – реалию своей жизни.
   Он вернулся из продолжительной и небезопасной командировки, он приезжал на остров – ко мне, он был здесь неделю – и не позвонил, не зашел, не подал знать, что рядом. Уехал в свои Салоники, не поговорив со мной, не объяснившись. Я сосредоточенно сновала из комнаты в комнату, сложив руки на груди, пытаясь осознать то, что было и так прозрачно в своей очевидной недвусмысленности. Меня для него больше нет!
   Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Потому что он был рядом всегда, даже когда уезжал далеко. Потому что он был в моей жизни, как тетя Фани, как мой любимый папа, как дорогая крестная. Другого не могло быть по определению, если прибегнуть к выражению той же Эви. И, однако, он уехал, не повидавшись, не выяснив отношения. О чем ему говорить со мной? И что могла я сообщить при такой встрече? Извини, с тем немцем все было чисто платонически? Да и вообще ничего не было, людские языки вечно перевирают все?      
   Я поймала себя на мысли, что меня сильно задел поступок Георгия. У каждого своя гордость. Каким-то образом надо объяснить ситуацию папе. Сказать, что мы поссорились при встрече и что-то в этом роде. В общем, как-то выпутаться. Я вспомнила, с какой любовью смотрел на меня отец, когда незабываемой фестивальной ночью наши с Георгием головы увенчались лавровыми венками пары года. И мистер Алекс на меня смотрел, только совсем иначе: со своей  фирменной иронией и неизбывным скепсисом.
   Алекс, Алекс. И откуда ты только взялся на мою голову? Как тебя занесло на наш остров? Копал бы где-нибудь в другом месте, не пересекаясь со мной. Никогда.
   Инопланетянин. Горец Вероломный. Тоже уехал спокойно. Не задержался, чтобы увидеться, проститься. Объяснить мне, неразумной, почему так получилось. Растолковать, какое место я реально могла занимать в его жизни. Значит, не чувствовал потребности в этом. Поднял паруса и уплыл с другой. В свой мир, куда мне путь заказан был с самого начала.
   От полного фиаско в личной жизни мне захотелось завыть. По-бабьи, в полный голос. Все равно никто не услышит этого надрывного стона, можно не стесняться, выплеснуть все чувства до дна.
   Механически поднялась в свою комнату, – ветерок, случайно залетавший в приоткрытое окно, лениво ворошил страницы разложенных книг и черновиков с записями. Попробовала сесть и погрузиться в рутинную кабинетную работу, но через минуту к горлу подступила такая тоска зеленая, что, окончательно оставив свое стихийное ученое хозяйство – до лучших творческих времен, - пошла опять бродить бесцельно по гулким пустынным покоям капитанского дома.
   Наверное, в психологии должно быть понятие окнотерапии. Стоишь у окна с прекрасным видом на беззаботную морскую даль и чувствуешь, что так бы простоял до скончания света, не отрывая взгляда от другого, более притягательного, мира. Там на медленно дрейфующей яхте, чуть меньше папиной, кто-то поднял белоснежные паруса. Было видно, как на корме копошились дети, которых опекала стройная женщина в купальнике. У них, должно быть, играет музыка и очень весело и шумно, как всегда бывает там, где заправляет чистосердечная и непосредственная детвора.    
   Тесей бросил свою Ариадну. Уплыл, пока в счастливом неведении та вкушала сладкий сон на гостеприимном острове, где они укрылись, спасаясь от преследовательницы судьбы. А поутру она проснулась. Можно часами стоять и смотреть на море, только любимый все равно не вернется.
   Мифы все верно рассказали. И древние недаром поверяли ими жизнь. В деталях запоминали замысловатые, хитроумные сюжеты, прошедшие, как нас учили, легендарную обработку в устах не одного поколения рассказчиков. Они искусно предупреждали обо всех неутешительных последствиях необузданных страстей и, главное, гневе богов, - надо было лишь внимательно слушать.
   Иносказание иносказанию рознь. Ведь то же золотое руно доблестных аргонавтов, как оказалось, имеет под собой не фантастическую, а реальную основу. Помню свое искреннее удивление, когда узнала, что в горных селах Грузии, которая включает и древнюю Колхиду – заветную цель Ясона и его сподвижников, - до сих пор промывают золотой песок на бараньих шкурах. А все эти волшебные мифические чудовища, кто знает, насколько они плод кошмарного, больного воображения? Во всяком случае, когда океанологи  обнаружили гигантских глубоководных кальмаров, изображения вопию-щих монстров в обличье этих головоногих на античных сосудах не стало восприниматься столь условно и абстрактно.   
   Кто-то подсчитал, что мифы, сказки и вообще вся мировая литература, равно как драматургия жизни, зиждется на 33 сюжетах-архетипах, обрабатываемых очередным автором в поиске неповторимого, но все равно лишь инварианта. Под какой сюжет подпадает мой незадачливый опыт любви? Я стояла у окна и думала о Георгии. Мы так давно сроднились душой. Как можно сразу потерять друг друга – в один день?
- Ты всегда была зациклена на своем сиротстве! - он не говорил, он кричал на меня, отчего всю мою полемическую прыть, казалось, парализовало намертво.
   Но все это цветочки по сравнению с его всепроникающим сканирующим взглядом. Вынести его убийственный ультиматум было подлинным мучением.
- Это неправда, Георгий! Я никогда никому не жаловалась, что росла без матери, - горячие слезы стали заливать мое перекошенное от боли лицо. Я никак не могла докричаться до него, - он просто был не в состоянии  слушать меня сейчас.
- Законченная эгоистка! Ты всегда пользовалась своим показным сиротством! – он продолжал нещадно выносить жестокий, неподкупный приговор. - Принимала сочувствие и любовь окружающих. Как само собой разумеющееся. Не стараясь ничего отдавать взамен.
- Нет, это не так! – Я судорожно закрыла лицо руками – мне показалось, что в ярости он сейчас ударит меня по щеке.
- Мне жалко тебя, - тень презрения пробежала по его лицу. Он уже не кричал, говорил внешне сдержанно. – Любовь – это готовность отдать человеку, которого любишь, все. Ты никогда не любила меня. Так, держала про запас, на всякий случай. Давай уж называть вещи своими именами.
- Не уходи, Георгий! – какими бы невыносимыми ни были его слова, смотреть, как он вот так просто уходит, было выше моих сил.
- Не уходи, - язвительно передразнил тот, кого я молила взглядом остаться. – Зачем? Чтоб снова пожалеть и приголубить тебя? Много чести.
- Не уходи, - шепотом – от полнейшего бессилия – закричала я и… открыла глаза.
   Темнота. Только щербатая луна безучастно заглядывала в окно. Легкий сквозняк теребил оконную раму. От ее очередного хлопка я, наверное, и проснулась. Снизу из гостиной доносилось приглушенное телевизионное воркование.
   Приподнялась немного. Это все было во сне! – с невыразимым облегчением осознала только что произошедшее со мной. Он ничего такого не говорил мне. Он не мог это сказать. Я в бессилии откинулась на подушку и тут же отпрянула. Ощупала ее руками.
   Подушка была мокрая от слез.

                47
   Я начинаю действовать. Затяжной синдром. Хроника чрезвычайного происшествия. Папа отправляется к Черным скалам.       
             
   Через три дня я отослала заявку в Кельн и вскоре получила подтверждение на свое участие в международной археологи-ческой конференции. В нем сообщалось, что тема моего доклада включена в пленарное заседание – от такой чести у меня едва не задрожали коленки. Кроме того, для меня резервировался отдельный номер в гостинице, а на третьей странице по-немецки основательные организаторы приложили обширную культурную программу, расписанную на весь период мероприятия, глядя на которую я впервые в жизни получила представление, что может заключать такое понятие, как научный туризм, позволявший сочетать самое приятное с полезным.
   Текст своего пространного научного сочинения, буквально вымученного за время жесткого душевного кризиса, сразу по окончании его написания – событии, воспринятом всем моим существом с огромным облегчением, я отослала по электрон-ной почте двум адресатам – научному руководителю господину Телису и так называемому соавтору – Петру Михалидису. Пусть хоть ознакомится с его содержанием за разными забавами в датские каникулы.
   По завершении всех этих дел я испытала относительное удовлетворение. Как будто выполнила тяжкий, но жизненно необходимый долг. Обстоятельство само по себе удивительное, если учесть, что мной всецело овладело такое редкое в молодом возрасте душевное расстройство, как депрессия. Самая что ни на есть классическая депрессия. Она подкралась исподволь, по-змеиному, и обвила остервенелой мертвой хваткой. Не хорошо как-то было на душе. Глухая заторможенность и отсутствие общих стимулов к жизни. Я поглядывала на приглашение, лежавшее на столе, но мыслями отнюдь не уносилась в близлежащее будущее.
   Мне предстояло перевести на английский написанный доклад, составить резюме и вывести кой-какие тезисы, но этот объем работы уже не пугал своей масштабностью. Поэтому я могла позволить себе больше обычного задерживаться у окна, наблюдая за проявлениями иной, совсем не депрессивной жизни.
   За данным занятием меня посетило одно удивительное в своей безоружной простоте откровение. Мир устроен так, что счастье принципиально невозможно на земле. Оно просто очень хрупкое для людей. И мимолетное. Поэтому его повсеместно подменяют удовольствиями – на любой вкус и цвет. Этим низкосортным суррогатом подлинного чувства.
   А ведь, казалось, счастье может быть таким земным и достижимым: прогулка по кромке морского берега за руку с любимым, танец под звездным небом лета, слияние людских сердец, опьяненных радостью народного праздника.      
   Нет, может на иной планете Создатель заложил гораздо более позитивные принципы бытия в модель мироустройства – когда не надо вечно лавировать между добром и злом, и ее обитатели не в такой степени страдают от своего несовершенства, заслуженно наслаждаясь плодами гармонии. Но я живу здесь и сейчас, а, значит, мне ничего не остается, как принимать то хорошее, что, несомненно, присутствует в человеческих отношениях. Ведь полагали же древние греки, что постигли секрет гармонии и счастья. В древности вообще не знали, что такое депрессия. Не до того, наверное, было. А здесь выкарабкивайся из нее как знаешь.
   Нет, права, тысячу раз права кирия Марина, сказавшая мне однажды: «Как бы высоко тебя не заносило, не забывай смотреть себе под ноги». Если б следовала этому немудреному правилу, гляди, и не пребывала в нынешнем беспомощном унылом состоянии. А, может, дело не только в проделках сумасбродного Эрота, а все гораздо глубже? – закралось в душу определенное сомнение.
   У меня состоялся непростой разговор с отцом по поводу возвращения Георгия. Тот никак не мог взять в голову, что могло нас рассорить до такой степени, что были перечеркнуты многолетние отношения. Видимо, мое объяснение отдавало  заведомой надуманностью, а невнятные ссылки только усиливали общее подозрительное впечатление. В общем, отец мне не поверил.
- Поступайте, как знаете. Вы уже взрослые, - в сердца махнул тот на меня рукой, неприятно нахмурившись. 
   Мне оставалось надеяться, что не в его принципах влезать в чью бы то ни было личную жизнь – даже родной дочери, и тем более выступать в роли посредника-сердцеведа.
   Итак, я предалась хандре. Даже сны не оставляли меня в покое. Изо всех сил старалась я не вспоминать нелестные сюжеты своих ночных миров, но как назло, проснувшись, первым делом продолжала находиться под впечатлением  увиденного там. Потом, правда, видения рассеивались безвозвратно, но этот обрывок сна настолько врезался в сознание, что монтаж памяти надежно закрепил его – помимо моей воли.
   Мне снова было четыре года, и я закатывала самую настоящую истерику. Папа с мамой – он в теперешнем возрасте, а она такая ж молодая, какой осталась навсегда, не хотели брать меня с собой на прогулку в море. Детскому горю не было предела. Я орала благим матом, топала неистово ногами, вырывалась из успокаивающих объятий матери, но скандал не помог, – они все равно оставили меня дома. Обернулись на меня на пороге, улыбаясь, и закрыли за собой дверь.
   С ощущением дикой обиды я проснулась. Попробовала проанализировать увиденное. Наверное, во сне всплыла сценка, действительно, имевшая место много лет назад, решила я.
   В глубине дома где-то стукнули оконные ставни – с конца прошлой недели задул сирокко, не предвещавший метеорологического благоденствия на ближайший период времени.
   В привычном полурассеянном состоянии я заваривала утренний кофе, когда в дверях кухни появился отец с таким серьезным озабоченным видом, что я сразу заподозрила что-то неладное.
- Сегодня ночью над архипелагом пропал пассажирский самолет, - опуская повседневное приветствие, тихо сообщил он грозную новость, которая не только надолго выбьет из привычного жизненного уклада наших земляков, но и самым безжалостным образом перевернет мою жизнь. Ах, если б только мою. 
- Кто сказал? – испугалась я.
- Иди послушай новости, - он тут же развернулся, чтоб сделать то же самое, и я засеменила за ним, начисто забыв про свой завтрак.   
   Информационный выпуск больше походил на боевую сводку. Небольшой пассажирский самолет Як-42 украинской авиакомпании с 46 пассажирами и членами экипажа на борту исчез в предрассветный час с экранов радаров предположительно в районе акватории, примыкавшей к Дасосу. Далее шел неутешительный прогноз погоды, обещавший ухудшение видимости и нарастание шквалистого ветра.
   Я подошла к балконному окну – море сменило привычный бирюзовый цвет на неопределенную пепельную рябь, забирающий ветер беспокойно теребил верхушки деревьев, задувал по закоулкам редкую пену беспризорного мусора. Может, к вечеру успокоится или, по крайней мере, распогодится до утра, - вглядываясь в немое в своей неясной пасмурности небо, я попыталась придерживаться спасительного – для тревожных часов – оптимизма.
   Как уязвима все-таки человеческая жизнь, никто не знает, что с ним будет завтра. Страшно вообразить, каково сейчас родственникам пассажиров ночного рейса, которые томятся в мучительной неизвестности. Конечно, чужое горе не болит, но хоть изредка ставить себя на место страждущих не помешало бы. 
   Воспользовавшись перерывом, образовавшимся между выпусками новостей, папа стал названивать своим знакомым, по большей части таким же капитанам, что и он. Судя по скупым взволнованным переговорам, дело принимало гораздо более серьезный оборот, чем я могла предположить.
   Об этом свидетельствовали и участившиеся информационные блоки. Не отрываясь от телевизора, - наверное, то же происходило в каждом дасском доме, - мы переключали один канал на другой, с центрального эфира на местный, где в основном дублировались официальные новости, которые минута за минутой, час за часом складывались в перманентную картину происшествия.
   К вечеру от моего метеорологического благодушия не осталось и следа. Ветер, уже свистевший за окном, заметно пригибал ветви деревьев, а ближе к ночи начал глухо гудеть крышей дома, позванивать оконными стеклами. Возмущенные мутные волны выплевывали на берег гирлянды бурых водорослей. Отец ушел надежнее укрыть нашу «Татьяну» в портовой гавани, а я стала проверять рамы на предмет их прочного прилегания друг к другу.
   Шли долгие часы, а обнадеживающих новостей все не было. Утром хозяйка местного телеэфира заметно осунувшаяся Эви в который раз уже заплетающимся языком сообщала о ходе спасательных работ, к которым были привлечены вертолеты и катера военно-морских сил, береговые службы архипелага, но их работу по-прежнему затрудняли сложные погодные условия в районе предполагаемой катастрофы.
   К обеду в некоторую информационную стагнацию ворвалась следующая пугающая новость: пропал один из военных вертолетов, задействованных в поисках, словно в подтверждение старой истины – одна беда не приходит. Конечно, вокруг много скалистых островов и зацепиться за коварные уступы особого труда не стоит, - обменялись мы с папой сопутствующим комментарием.
   Часа через два в нашей гостиной раздался звонок. Я быстро схватила трубку, ожидая, что папе, вышедшему в другую комнату, звонит кто-то из его друзей. Но на том конце раздался знакомый женский голос, правда, непривычно приглушенный: круглосуточная работа в эфире давала о себе знать.
- Да, это я, Эви, говори, - у меня испуганно екнуло сердце, хотя, если рассудить, что дурного мог предвещать звонок рядовой подруги детства и в том же лице дикторши местного канала?
- Плохая новость, Ирина, - от ее напористого коммуникативного стиля не осталось и следа. – В том вертолете, что сейчас разыскивают вместе с пассажирским самолетом, находится сын кирии Марины. Вызвался участвовать в спасательной операции. Родные места все-таки. Только не распространяйся об этом пока.
- Господи, что ты такое говоришь, Эви, - мои глаза расширились от ужаса. Папа уже стоял напротив меня, пытаясь по односложным репликам понять, о чем идет речь. – Этого не может быть.
   Мне захотелось больно ущипнуть себя, чтобы все происходящее оказалось сном, всего лишь дурным сном. Прикрыв ладонью трубку, вполголоса сообщила ему удручающее известие:
- В экипаже пропавшего вертолета был Демис.
   Почему б ы л, мысленно поправила себя.
- Знаешь, кирия Марина в Италии сейчас, - к моему горлу подступило тупое отчаяние.
- Я знаю, - усталым эхом отозвалась Эви. - С ней сейчас стараются связаться. Все, больше не могу говорить с тобой, - и бросила трубку.
   Мой пересказ состоявшегося разговора, – я повторила слово в слово наш с Эви  диалог, – видимо, не содержал для отца новых подробностей. Он вдруг спешно засобирался куда-то. Когда я увидела, что отец надевает непромокаемую морскую куртку, сразу насторожилась:
- Ты куда, папа?
- Выйду в море, надо посмотреть вокруг Черных скал.   
- Да ты что! Скоро стемнеет, погляди, какое море сейчас, - попыталась робко возмутиться, заранее зная, что спорить с ним бесполезно.    
- Часа через три вернусь, - строго оборвал меня родитель, давая понять, что разговор окончен.
- Хорошо, только, пожалуйста, недолго, папа, - жалобно, как в детстве, прохныкала капитанская дочка.
   Он вдруг обернулся – уже в дверях – и ободряюще улыбнулся, легонько потрепав  меня по щеке, – редкое проявление нежности с его стороны.
- Скоро вернусь, дочка, не переживай.
   Таким его я и запомнила.


                48
   Катастрофа. Время принимает новое измерение. Между надеждой  и отчаянием. В железных объятиях моря. 
      
   Отец не вернулся ни через три часа, ни через десять.
   За окном бесновалась неукротимая, всевластная стихия. Яростный ветер метал и рвал, подстегиваемый вспышками молний, в стекла невидимыми ударами плетей забился дождь. Казалось, единственным окошком, связующим с внешним миром, служил телевизионный экран, который, пусть и с периодическими помехами, продолжал верно держать в курсе всех чрезвычайных событий. Так, не отлучаясь надолго от постоянно включенного телевизора, я провела эту бессонную ночь, старательно прислушиваясь к долгожданным звукам хлопнувшей двери в прихожей или прильнув к окну в тщетной попытке рассмотреть за черными срывающимися тенями фигуру возвращающегося отца.   
   Ближе к рассвету стало ясно, что надо что-то делать. Схватила трубку телефона и стала нервно набирать номер тети Фани.
- Как ты могла отпустить его? Да еще к этим чертовым Черным скалам? – несмотря на заспанное «алло», бойко закричала моя родственница, не на шутку  встревоженная пренеприятным известием. – Ты что, не слышала о  штормовом предупреждении?
   Мне нечего было ответить на это вопиющее и справедливое по сути замечание. Слишком зациклена на своих проблемах, такой простой ответ напрашивался, если уж быть честной сама с собой.
- Я еду в порт сейчас, посмотрю, может, «Татьяна» там! Если яхта на месте, Никос вернулся. Просто решил не заходить домой. Жди меня! - тревожным голосом, несмотря на бодрое предположение, обозначила ближайший план действий тетя, которой я была уже благодарна за конструктивный настрой.
   Конечно, папа встретил кого-то по возвращении на берег и за обсуждением последних событий скоротал время в кругу знакомых! Как за спасительную соломинку, ухватилась я за эту очевидную в своей банальной вероятности мысль. Но когда через час, едва успев открыть входную дверь, чтобы впустить основательно вымоченную под хлябями небесными тетю Фани, я первым делом услышала ее напряженный вопрос:
- Вернулся Никос? – у меня словно оборвалось все внутри. По ее растерянному и одновременно взбудораженному виду я поняла, что яхты отца в порту не было. Но все равно не удержалась, спросила:
- Ты видела «Татьяну», да?
   Вместо ответа та горестно затрясла мокрой головой, догадавшись также по моему виду, что кроме меня и собственно ее, в доме никого нет.
- Надо звонить спасателям, - упавшим голосом указала тетя и, не снимая намокшей верхней кофты, кинулась в гостиную.
   Да, и чем быстрее, тем лучше, промелькнуло у меня в голове.
   Дрожащими руками стала я теребить телефонный справочник, бестолково листая страницы в поисках нужного номера. Когда мы, наконец, дозвонились до береговой службы, нас обнадежили малоутешительным заверением: сигнала бедствия от «Татьяны» не поступало, но сведения о судне, пропавшем без вести предположительно в районе Черных скал, – впервые так официально-казенно прозвучало это словосочетание по отношению к чему-то близкому и родному, будут переданы всем бортам, участвующим в поисках. Местными силами ничем помочь нельзя сейчас: в море не выйти по причине жестокого непрекращающегося шторма. Вся надежда на его смягчение. Нам же оставалось держать связь с администрацией порта и спасательной службой, что мы и делали, названивая каждые полчаса по ставшим знакомым, как свои пять пальцев, номерам.
   Дождь прекратился, но сила ветра, по всей видимости, не думала ослабевать: седые волны остервенело набрасывались и набрасывались на берег, отвоевывая у суши новое пространство для себя. Казалось, от очередного сумасшедшего порыва ветра дом вздрагивал и сотрясался всем нутром. В прихожей со звонким треском лопнуло стекло, и тетя Фани, верная своей практичности, занялась заклейкой окон скотчем – крест-накрест. Истерзанная безысходным ожиданием, я с ноющей тоской на сердце последовала ее примеру, надеясь, что за работой время будет ползти не столь мучительно медленно. 
   К вечеру после очередных тщетных переговоров со спасателями парализующий ужас когтистой лапой стал сжимать мое сердце. Мне стало по-настоящему, по-животному страшно. С ним случилась беда! Словно в подтверждении моих гнетущих предчувствий тетя Фани все чаще стала хмыкать носом, сдерживая бесполезные – для данного момента –  рыдания.      
   Ночью раздался страшный грохот за окном, от которого тетя, прикорнувшая  перед телевизором, быстренько очнулась, испуганно вздрогнув, и перекрестилась: как оказалось, в палисаднике треснуло, опасно накренившись, семейное дерево Агелопулосов. Мемориальный бук не устоял перед напором безумствующего ветра и покорился всесильной стихии.
   Надо будет срочно вызвать утром представителей коммунальных служб, озабоченно заметила тетя Фани, спилить знаменитого старожила, пока тот не пришиб, упаси Боже, случайного прохожего. Без отца нам, действительно не справится с этой задачей собственными силами, с щемящим чувством признала я в очередной раз правоту своей дальнозоркой  - даже в такой тягостный час - родственницы.
   А у ликвидаторов последствий урагана, судя по зачастившим сообщениям на соответствующую тему, и без нашего экземпляра древесной фауны работы хватит на неделю другую вперед, – смилостивилась бы стихия! В некоторых местах упавшие деревья, образовав валежник, перегородили дорогу, кроме того, часть прибрежных поселков осталась без электричества, в низине расположенные дома стало подтапливать водой.               
    Наконец, забрезжил рассвет, подкравшийся на смену долгой, бесконечно долгой от безотрадного ожидания ночи. Звонок на спасательную станцию не давал никаких проблесков живительной надежды: ждите, как будут новости, мы сразу с вами свяжемся.
   Сколько можно ждать? Час, сутки, целую неделю? Вечность? От напряженного ожидания, этой настоящей пытки, можно сойти с ума. Лучше узнать правду сразу, какой бы горькой, трагической она не оказалась, чем в беспомощном, полубезумном состоянии балансировать на грани полного отчаяния и очередного миража света в конце туннеля.               
   Какими несерьезными и попросту ничтожными мне показались недавние сердечные переживания и обиды, по сравнению с тем неотвратимым, абсолютным, что  надвигалось на мою жизнь. Разве можно сравнивать эти страдания? И что с кирией Мариной? Дозвонились до нее, вернулась ли она из Италии? Можно было набрать номер телефона крестной, да и просто добежать до ее дома, но страх посмотреть на женщину, у которой стихия, возможно, отняла самое дорогое на земле, услышать ее горестный голос было выше моих сил. Спрятать, спрятать, как страус, голову в песок и думать только о  пропавшем отце.   
   Я забылась в полудреме, пока тетя вышла на кухню поставить чайник. Проснулась и не сразу сообразила, почему я здесь и что вообще случилось. А когда вновь осознала происходящее, захотела, чтобы действительность и сны навсегда поменялись местами.
   Мне было, наверное, лет девять-десять, когда отец точно так же сорвался в неизвестность, спеша на помощь терпящим бедствие дасским рыбакам. Я напряглась, вызывая из архива памяти подробности того ожидания, когда тетя Фани, еще не зрелая и, соответственно, умудренная житейским опытом женщина, как могла, подбадривала напуганного, притихшего ребенка. Тогда все закончилось благополучно, папа вернулся в тот же вечер. А сейчас все выглядело гораздо более зловеще и ужасно.         
   Ближе к ночи, когда мы с тетей сидели на диване, сбившись друг к другу, как два осиротевших воробышка, пришла первая конкретная весть: на склоне горы одного из отдаленных островов было обнаружено нечто похожее на обломки самолета, в тот район стягивались дополнительные силы. Надежды, что кто-то мог в таких условиях выжить, сводились практически к нулю. Но все-таки их нашли, живыми или мертвыми, но нашли. Значит, скоро могут найти и яхту отца, несколько воспрянула я в жалком подобии оптимизма, если вообще данное понятие было применимо в моей ситуации. 
   Поиски вертолета, не выходящего на связь вторые сутки, не увенчались успехом. Кроме того, как взахлеб сообщал воодушевленный афинский диктор, в эпицентре стихийного бедствия числятся пропавшими без вести две рыболовецкие шхуны с соседних островов и туристический катер, порт приписки – Дасос.
- Это ведь о нашей «Татьяне», - скорбным полушепотом прокомментировала новость тетя, будто на ходу читая мои мысли.
   Что нам оставалось делать? Что вообще можно предпринять в этой ситуации, как помочь отцу? Две женщины начали истово молиться, уединившись каждая в своем закутке.
   Господи, спаси и сохрани его! Господи, помоги ему! шептала я, как заведенная, одни и те же слова. Других молитв не знала.
   Господи, помилуй его! Господи, помилуй!   
   Минут через десять в доме погас свет. Оборвав трансляцию на полуслове, безмолвным серым оком уставился экран телевизора. Я припала к темному окошку в прихожей: соседний дом четы Парисис также не подавал признаков световой жизни. Скорее всего, без электричества остался весь район. Тетя с фонариком, найденном в кухонном шкафу, пошла порыться в кладовке, поискать свечи, о существовании которых я и не догадывалась. Зачем нам свечи сейчас? вяло отозвалось в голове.
   Снова прильнула к стеклу, пытаясь разобрать знакомые очертания за пугающей темнотой. Этот ветер никогда, никогда не кончится, стучало в голове, он будет бесноваться  вечно, до скончания света. Пока не сокрушит все и вся на своем мятежном пути.   
   Когда через полчаса в дверях, как призрак с того света, возникла моя родственница со свечой в руках, - я уже забыла, зачем она отлучалась, - от неожиданного явления у меня вырвалось испуганное:
- А-а-а!
   В ответ на леденящий душу возглас руки тети дернулись, и огонь свечи тут же погас.
- Зачем ты пугаешь меня?! – заорала я на ни в чем не повинную женщину.
    У меня началась форменная истерика, подхлестываемая обостренной мнительностью: сломанное дерево, - еще недавно символ нерушимости рода Агелопулосов, - простоявшее столько лет целым и невредимым, погасшая свеча, недавний аллегорический сон – слишком много дурных предзнаменований на единицу времени. Я уткнулась лицом в диванную подушку и забилась в безудержных, судорожных рыданиях.
   Рядом всхлипывала тетя Фани, осторожно гладившая меня по трясущейся голове.
- Все, все, - как заведенная, шепотом повторяла она, и было не понятно, что значит ее все.
   Потом тетя вдруг сказала фразу, которую я слышала в детстве от отца, когда, разбив коленку или набив болезненную шишку, начинала поднимать рев на всю округу:
- Капитанская дочка не плачет, Ирина.
   Я уже не плакала, только конвульсивно вздрагивала плечами. Усталая и  ясная в своей обреченности мысль спокойной волной заполнила все мое сознание, как неотвратимо наполняется  водой идущий ко дну корабль.
   Море отняло у меня отца. Дедушку у не родившихся еще внуков. Просто замечательного, доброго и справедливого человека. 

                49               
   В тумане. Жизнь после жизни. Еще один звонок Эви. Кирия Марина обнаруживает свое местонахождение.
    
    Его нашли к концу третьих суток с начала поисков. Спустя несколько часов, когда остров облетела горестная весть, что в экипаже разбившегося военного вертолета среди погибших летчиков был и наш молодой земляк Демис Сотирос. Полузатопленную развороченную «Татьяну» с телом погибшего капитана обнаружили на скалистой отмели в 26 морских милях от Мыса Сирен, когда сменивший направление свирепый ветер позволил приблизиться к потерпевшему крушение судну на приемлемое расстояние.
   Через неделю мы получили предварительное заключение следственной группы, занимавшейся выяснением обстоятельств катастрофы. В скупых официальных строчках реконструировалась вероятная картина разыгравшейся трагедии. Из-за удара мощной волны – при скорости ветра, достигавшей более 100 километров в час, на яхте отца вышли из строя двигатель и система связи. Неуправляемое судно кидало по волнам, как щепку, ломая мачту и рулевое управление, пока оно не напоролось – в страшном, искореживающем ударе – на скалу-убийцу и не перевернулось.
   Но это уже позже я смогу вникать в технические подробности рокового выхода в море нашей «Татьяны». Вчитываться в сдержанные, выверенные фразы, пытаясь реанимировать в воображении горькие сцены последних героических часов жизни отца. А пока, покорная воле своей родственницы, не изменившей деятельной натуре даже в такой невыносимо скорбный час, пребывая в каком-то заторможенном, летаргическом состоянии, я вынужденно выполняла – по слепой инерции – все действия, которые предписывала церемония прощания с умершим.
   День похорон прошел для меня как в густом, все застилающем тумане. Отца отпевали в соборе Святого Георгия сразу после окончании поминальной службы по Демису. Помню только, что было много народу, наверное, полгорода съехалось отдать последнюю дань уважения одному из севаступольских капитанов.
   Печальный колокольный звон, как замирающий гудок корабля, поплыл над соборной площадью и набережной, напоминая о неотвратимости конца для всех живущих на земле. О той незримой людской очереди, что медленно, но верно движется к черте, где бытие сменяет неведомое бренное небытие.
   Всю церемонию я простояла, не поднимая глаз. Только когда луч выглянувшего из-за тучи солнца, ворвавшись в тесные окошки храма, упал на умиротворенное – словно он лишь уснул –  лицо отца, осветив его светом ангельской, небесной любви, оторвала свой взгляд от невидимой точки в каменном полу.
   Какие-то люди, наверное, такие же моряки, что мой папа, подходили выразить нам искренние соболезнования, и, дотрагиваясь до моей руки, глухо роняли:
- Мужайся, дочка.
   Другого мне не оставалось.
   Капитанская дочка не плачет. Отец учил меня быть сильной, когда я была  ребенком, слабым, зависимым от взрослых ребенком. И, в самом деле, в детстве редко плакала, словно боялась не оправдать возложенного на меня высокого доверия. Ведь не каждая девочка могла похвастаться тем, что она дочь капитана.   
   После бури всегда наступает затишье. Опять выглядывало солнце, еще недавно злой, разнузданный ветер уже не срывал вывески и не сбивал с ног, шум прибоя стал приближаться к знакомым ласковым децибелам: стихия, наконец, сменила редкий гнев на более свойственную для этих мест милость. Но следы ее недавнего разгула слишком явственно напоминали о хрупкости человеческого мироздания. Траурный кортеж то и дело останавливался в ожидании, пока разгребавшие завалы и буреломы дружины добровольцев дадут ему зеленый свет.
   Наступили последние минуты прощания с Никосом Агелопулосом. Когда все необходимые почести были возданы и выполнен последний долг перед умершим, люди стали медленно расходиться в чутком безмолвии. У заваленной цветами могилы с новым, высоким, как на могилах моряков, крестом остались мы с тетей. Чуть поодаль стояла одинокая женщина в черном, покрывшая голову полупрозрачным траурным шарфом. Мне показалось, она раз-другой испуганно взглянула на нас.
   Обняв друг друга, две сгорбленные, осиротевшие родственницы медленно побрели к выходу, а стройная незнакомка все еще стояла, застыв в немой отстраненной позе.   
- Кто эта женщина? – прикладывая усилия, чтобы спросить об этом, обратилась я к тете Фани. Мы уже вышли за ворота некрополя и  направлялись к машине.      
- Одна хорошая папина знакомая, - за продолжавшимися всхлипываниями  проговорила тетя. Ее профессиональная деятельность позволяла легко заполучать информацию подобного рода. – Она не отсюда, Ирина. Из Гефиры.
   Через несколько дней я вспомнила тот случайный разговор. Она из Гефиры. Как далеко, оказывается, обитала дама сердца папы, почти на другом краю острова! Теперь и я узнала маленькую подробность этой закрытой истории. Совсем не разглядела ее, и вряд ли когда увижу еще, признала в искреннем сожалении.
   Чуть позже тетя также сообщила, что на похоронах был Георгий. Она видела его, а я даже не заметила. Наверное, потому что плохо воспринимала все происходящее. Да он и не подошел ко мне, чтоб лично засвидетельствовать свои чувства, просто поддержать.
- Странно, все-таки вы выросли вместе, - рассеянно посетовала тогда тетя. – Что-то не похоже на Георгия.
- Мы расстались, - отделалась я скупым, но вполне соответствующим истине объяснением.   
    Две женщины вернулись в опустевший, окончательно притихший капитанский дом. Как само собой разумеющееся – и той, и другой стороной – был воспринят факт переезда папиной двоюродной сестры к племяннице. Нам не надо было оговаривать сроки и условия совместного пребывания в пространстве старого дома. Переехала тетя Фани, предоставив на время похорон свою квартиру каким-то родственникам с материка, и точка.
   Иначе мне трудно было даже представить свое одинокое, изолированное бытие в родном гнезде, где еще недавно был  о н. Открывал дверь, сидел у телевизора, заглядывал на кухню, беседовал со своим повзрослевшим, самостоятельным ребенком, в общем, т а к  е с т е с т в е н н о  б ы л. И вдруг простых, обыденных форм существования родного человека не стало. Их место заняла странная непривычная тишина, только обострявшая своей неизменной сутью боль утраты.      
   Жизнь продолжается – какая чуждая, нелепая фраза. Продолжается другая жизнь, а та жизнь ушла безвозвратно вместе с близким, самым близким – по всем раскладам – человеком. Пришлось осваивать и эту истину, открывая для себя новый отсчет биографического времени.
   Что делать дальше, как продолжать жить – ответ пока оставался для меня за семью печатями. Я поглядывала на брошенное среди прочих бумаг приглашение на уже прошедшую конференцию в Германии, но никакой воли заглянуть в завтрашний день, элементарно напрячь воображение относительно собственного будущего не предпринимала. Неподъемное это дело – с будущим разбираться. Потом решу, как-нибудь потом. Гораздо проще, когда все катится само собой, а от тебя не требуется никакой маломальской инициативы.   
   Зачастили ранние осенние дожди. Тетя Фани вернулась на работу в свое бюро, перебивавшееся редкими, случайными заказами в межсезонье. Я была безмерно благодарна ей за то, что она каким-то непостижимым, только ей известным – или тоже неизвестным? – образом организовывала наш совместный быт.
   В холодильнике всегда стояла нехитрая еда – только не ленись, разогрей. Вместо разбитого стекла на первом этаже уже поблескивало новое. Наши скромные садовые владения были приведены в идеальный порядок. Вот только сломанный бук, торчавший метровым обрубком, причинял тете Фани определенное душевное беспокойство. По мне так, мозолит глаза этот пенек или нет, какая разница.   
   Дни – как под копирку списаны – тянулись друг за другом, да я и потеряла счет им. Но все-таки одна мятущаяся, неотступная мысль преследовала меня. Я закономерно думала о своей несчастной крестной, о кирии Марине. О своем от-дающем малодушием отступничестве перед святой необходимостью разделить с ней горечь утраты. Когда откладывать визит соболезнования было просто некуда, я заставила себя выйти из дома и – с замиранием сердца –  пройти несколько метров, что разделяли наши дома.   
   Знакомый особняк встретил глухой, неприязненной обороной. Все окна намертво закрыты ставнями, обычно легко поддающаяся калитка на этот раз надежно упиралась под замком, звонок напрасно подавал многочисленные сигналы. С некоторым машинальным облегчением я признала факт необитаемости дома крестной.
   Вечером мне захотелось повторить попытку, правда, пришлось предварительно позвонить на ее телефон, который, впрочем, как и звонок в дом, равнодушно не отзывался на вызов. Нет, надо идти самой, что толку названивать?
- Ты к кирии Сотиру, дочка? – я слегка вздрогнула от раздавшегося почти у самого уха голоса, когда понуро возвращалась из второго за день неудачного похода, отрешенно глядя себе под ноги. 
   Наш ближайший сосед и по совместительству отставной капитан кириос Парисис, проследивший, видимо, несложный маршрут обитательницы сопредельного дома, стоял у ограды с видом человека, которому до всего есть законное дело. 
- Да, - сухо ответила я, замедляя шаг, но не останавливаясь. Не до разговоров сейчас было мне со скучающим на своей каждодневной вахте под виноградной лозой пожилым соседом.
- Нет ее дома, - твердым тоном бросил мне вслед кириос Парисис, - уже несколько дней как никто не заходит и не выходит из дома. И свет там не горит.
- Спасибо, - я все же обернулась в некотором подобии благодарности к своему мимоходному информатору.
   Странно все это. Ну, на телефон не отзывается – еще понятно. Но почему свет не включает и все окна, опять же, словно опечатаны?
   На следующий день я позвонила в мэрию. Кирия Марина Сотиру, сообщила мне деловая секретарша, пребывает в трауре и на работу не вышла. У меня возникло естественное предположение, где могла укрыться от людских глаз моя крестная. Конечно, на своей ферме, на Мускатной Реке, которую арендовала малочисленная семья ее родственников. Там, в сельском уединении среди фамильных виноградников, может, легче свыкнуться с мыслью, что Демиса больше нет. Хотя разве может материнское сердце вообще свыкнуться с чем-то подобным?
   В общем, собравшись с духом, я настроилась на неблизкую поездку. Не откладывая ее на дальний срок, что само по себе было проявлением какой-то воли с моей стороны. Даже тетя Фани несколько удивилась, когда я поставила ее в известность относительно планируемой отлучки.
   Однако очень скоро выяснилось, что все мои предположения, касающиеся Мускатной Реки, не имеют под собой никакого основания. И намечавшаяся поездка на ферму вообще не понадобится. Благодаря первому – со дня похорон – робкому звонку все той же Эви, которая в последнее время каким-то странным, неуловимым образом восполняла информационный дефицит, возникавший в связи с очень близкими для меня людьми:
- Здравствуй, Ирина. Как ты? – приступила она со сдержанной, чуть виноватой интонацией.
   Ну что ответить на такой вопрос?      
- По-старому, Эви. Все у меня по-старому, - без дешевого мелодраматизма спокойно отреагировала я.
- Угу, - сочувственно – насколько позволяла ей душевная тонкость – поддержала разговор подруга.    
   Последовала неловкая пауза, которую Эви поспешила заполнить нарочито воодушевленным предложением:
- Может, заедешь ко мне в гости? Или выберемся вместе куда, развеемся?
- Потом, Эви, как-нибудь потом, - ограничилась я ни к чему не обязывающей, спасительной неопределенностью.
- Договорились, - поощрила мою вялую инициативу подруга. И потом без всяких переходов перевела разговор в менее щепетильную плоскость. – Слышала последнюю новость?
- Нет, конечно, - не разочаровала ее я.
- Кирия Марина продает свои гостиницы. Или продала уже.
- Продала свои гостиницы? – впервые с начала разговора я стала проявлять к нему осознанный интерес.
- Да, представляешь? – заметно оживилась Эви, поспешив добавить, - и ушла в монастырь.
   Это у нее профессиональное, мелькнуло у меня в голове, - любит огорошить очередной сенсацией.
- В какой монастырь? – ничего не поняла я.
- Какой-какой, - беспечно проворчала подруга. – В Агию Марину. Разве у нас есть другой монастырь на острове?
- Да, но…, - я продолжала пребывать в явном замешательстве, - Он ведь заброшенный, недействующий…
- Недействующий, - согласилась Эви. – А теперь будет действующим. Госпожа куратор по культуре будет там… э-э, как их называют? Ну, этой, наставницей, вот! – вспомнила слово Эви.
- Настоятельницей, - поправила я подругу в некотором раздумье.
   Последовало молчание – мне требовалось время, чтобы переварить услышанное.
- Алло! Ты слышишь меня? Алло! – стала покрикивать Эви в трубку.
- Прекрасно слышу тебя, можешь не кричать, - успокоила ее. – Просто я думаю. – Один вопрос за другим теребил мне мысли. – Как же она одна там?
- А кто сказал, что она одна? – задалась вопросом на вопрос моя абонентша. – Насколько мне известно, их там то ли трое, то ли четверо уже. Ну, ты же знаешь Марину Сотиру, энергии ей не занимать. И организаторских способностей, естественно.
   С этим, действительно, не поспоришь. Только, все равно, не понятно, как за считанные дни крестная успела в корне поменять свою жизнь. Несмотря на такую утрату. А, может, если бы не трагедия…
- Ну, так мы встретимся, поговорим, - прервала ход моих мыслей подруга, уже озабоченная предыдущим пунктом беседы. О чем это она? Ах, да… - Кстати, если ты не в курсе, платан кирии Лины выдержал шторм, не сломался. Древо жизни, чего ты хочешь. Если не возражаешь, посидим в баре под ним. 
- Позвони мне недели через две-три. Мне слишком плохо сейчас, Эви, - рассчитывая на взаимопонимание, попросила подругу я.
   Затем рассеянно попрощалась, думая совсем о другом.
   Вот, значит, каким странным, если не сказать страшным, образом сбудется давняя мечта кирии Марины. Воистину, пути Господни неисповедимы.
   Я поднялась в детскую, чтобы взглянуть туда, где должна сейчас находиться крестная – на укрывшиеся за пологими вершинами серые стены старого монастыря с отдельно выступавшим остовом разоренной звонницы на фоне небесной сини. Все дни после похорон я стояла в детской, часами глядя на знакомый с детства пейзаж, на суровый средневековый облик Святой Марины. Смотреть на море, отобравшее у меня отца, было невыносимо – я просто не подходила к балкону в гостиной, не задерживалась на нем взглядом, когда приветливая – как прежде – голубая даль случайно попадала в поле зрения.       
   Вид на Олимп с избытком компенсировал утрату недавних перспектив. А там, ближе к Всевышнему, за строгими чертогами покинутой обители, как оказалось, затевалась новая жизнь, зарождался общинный мир, прерванный катаклизмами все изменяющего времени. Как веточка слабого побега, что прорезалась – совсем не к сроку – на срубе нашего бука, еще недавно живописно осенявшего буйной кроной фасад капитанского дома. Со смутным, беспокойным удивлением я обнаружила три дня назад этот толчок новой жизни, словно не прерывалась связь разорванного времени.
   Крестная, крестная. Как же далеко ты от меня сейчас. И высоко. Там, где плывущие утром облака окутывают клубами пара верхушки темных елей,  задевают своим мягким крылом старые каменные своды, укрывая от взоров дольнего мира святую сень.
   Что ж, поездка на Мускатную Реку отменялась. Меня ждал совсем другой маршрут: Олимп – Агия Марина.    
   
                50
   Ночные бдения под аккомпанемент тетушкиного храпа. Папа наносит визит. Встреча с Георгием. Я решаю изменить свою жизнь.
      
  Тетя нисколько не удивилась моему известию об уходе крестной в монастырь, будто всегда знала, что этим все закончится. Мне показался даже жестоким такой эмоциональный минимализм.
- Это лучшее место для нее, Ирина, - заявила она за незатейливой вечерней трапезой, которая, по тетиной же инициативе, устраивалась теперь преимущественно в заднем садике. – Кирия Марина так ближе к сыну.
   Я с интересом посмотрела на нее – так рассудила женщина, у которой никогда не было своих детей.
- Конечно, съезди в монастырь, обязательно навести вашу соседку, - тетя никогда не называла ее крестной, видимо, признавая это право только за собой. – Только давай уж после следующей поминальной службы по Никосу, - снова всхлипнула носом родственница, не удержавшись от нахлынувших горьких чувств. 
   Я рассеянно кивнула головой, водя вилкой по тарелке с нетронутой яичницей, предназначенной еще для обеда. Тетя Фани тихонько отодвинула свою тарелочку с недоеденной глазуньей, от которой остался один сиротливый белок – ужин, можно сказать, завершился, едва начавшись. 
- Я прилягу сегодня пораньше, если ты не возражаешь, - помяв нос платочком, виноватым тоном проронила она, и тут же суетливо стала складывать посуду на поднос.          
   Собственно ранний отбой в доме Никоса Агелопулоса вошел в такое же правило, что и прием пищи на открытом воздухе незадолго до него, но тетя Фани сочла необходимым каждый раз предупреждать подобным образом об окончании очередного дня.
- Приляг, тетя, спокойной тебе ночи. А я немного посижу здесь, -   торопиться мне, и в самом деле, было некуда.
   В гостиной, где стелила себе на ночь тетя Фани, молчал ставший совершенно не востребованным телевизор – мы не включали его после трагических событий, которые, будто с экранного пространства, ворвались в жизнь стольких семей – здесь и на Украине. Я вообще избегала надолго задерживаться в той комнате, с балконом, обращенным к предательскому морю, среди этой фотогалереи ушедших родственников, где в новой лаковой рамочке благодаря неустанным хлопотам тети Фани уже появился портрет отца в капитанской фуражке. Он смотрел с него такой красивый, улыбающийся.
   Быстро смеркалось, редкие звезды над головой стали затевать свои космические кружевные узоры. Вечерний шум, до-носившийся с улицы, залетавшие сюда запахи печеных кукурузы и фисташек как бы настойчиво напоминали – что б не случилось, жизнь будет продолжаться своим привычным, замечательным чередом. Со всеми ее соблазнами, страстями, надеждами и обещаниями. Будто все мы вечные, и праздник жизни отнюдь не имеет сроков давности.    
   Надо было возвращаться в дом, на улице становилось зябко. Поднялась неохотно – не даст опять мне бессонница забыться, изведет ведь до утра. А потому куда спешить? Сопротивляясь внутренне негласному распорядку, заведенному с легкой подачи тети Фани, лениво побрела в дом.
   Через час стало понятно, что эта ночь не составит исключение. Снизу доносилось прерывистое похрапывание тетушки: несмотря на продолжительный стресс, ее нервная система умела вовремя тормозиться. Уже под утро, отключаясь на короткие передышки сна, я прекрасно слышала ее вздохи пробуждения, легкую возню на кухне, шум включенного чайника, деловое снование в садик и обратно.
   Но мне не досаждали звуки просыпающегося дома, наоборот, они спасали, отвлекая от одного и того же сна, без вся-ких вариаций снисходившего на меня, когда всесильная бессонница собирала, наконец, свою еженощную дань. Я возвращалась домой, открывала калитку со штурвалом, подходила к крыльцу, а на нем неизменно сидел отец.
- Что же ты не проходишь в дом, папа, - в который раз расстраивалась от его неприкаянного вида.
- Ничего, дочка, ты иди, иди. Я посижу здесь, если не помешаю.
  Невыплаканные слезы начинали душить меня, и тут непреднамеренный шум на кухне или в ванной, вызванный утренними хлопотами кропотливой тети, срывал дальнейшее развитие сюжета. Чтобы без всякой правки тот снова овладел мной к исходу предстоящей ночи.
   Не спалось. Сознание, ясное, как после нескольких чашек крепкого кофе, продолжало бодрствовать, не оставляя мне иного выбора, как всецело подчиниться его алгоритму.
   Спит ли сейчас кирия Марина? Еще не поздно. Я подошла к окну, подняла жалюзи, чтоб попытаться разобрать при неясном свете ночных светил знакомые силуэты Олимпа. Нет, ночь надежно оберегала покой святой обители, скрывая непроницаемым покровом ее седые камни. И только темные вершины зримо господствовали над землей, словно в их власти было защитить хрупкий мир, простершийся у подножий гор.
   Горы всегда давали убежище и пристанище. Здесь отстраивались островитяне, спасавшиеся от лиходеев-пиратов. Монашеский скит облюбовал для себя одну из вершин повыше, ближе к Господу. В горных теснинах находили укрытие узники немецкого концлагеря, те, кто сумел вырваться из лап смерти.
   Хотя есть и примеры доисторического ряда. Я опять унеслась мыслями в мифические образы. Тесей не вернулся к своей возлюбленной, но Ариадна не осталась одна. Боги позаботились о брошенной царевне, и вскоре та вознеслась на олимпийский Пантеон, где обосновалась в качестве самой что ни на есть равноправной жительницы. Была удостоена чести оказаться причисленной к лику бессмертных. И даже стать невестой вечно юного, не унывающего Диониса.
   Я прислушалась к шорохам ночного дома. Тетя заговорила торопливо во сне и также быстро завершила свой возмущен-ный монолог. Буквально через минуту возобновились прерванные носовые рулады.
   Собралась было вернуться на свое безотрадное ложе – продолжать и далее вертеться в отсутствие нормальной физиологической функции, как вдруг в пространстве ночного мрака, туда, куда был обращен ностальгический взор капитанской дочки, замерцал какой-то огонек. Похоже, в монастырских пределах был разведен костер или зажжен факел. Нечаянной вспышкой радости отозвался во мне этот робкий знак человеческого присутствия: жизнь, подобно слабому огоньку, уже теплилась там, где пребывала кирия Марина.
- Я скоро буду  у тебя, крестная, - заверила шепотом незримого дорогого мне человека, с которым судьба, будто по ошибке, тоже разлучила меня.
   Я стала считать дни до своего «восхождения» на Олимп. Конечно, с должным чувством разделяла с тетей все заботы, которые требовала организация различных поминальных мероприятий. Мы подавали соответствующие объявления в газету, перечислили энную сумму в фонд поддержки детей, семьи которых пострадали от стихийных бедствий, договорились о воскресном богослужении, рассылали необходимые приглашения.
   В погожее, ясное утро, облачившись в черные одежды, которые на траурные дни для племянницы где-то откопала распорядительная тетя Фани (в силу предубеждения к данному цвету у меня отродясь не водились предметы туалета соответствующей гаммы), две женщины, плотно затворив за собой калитку со штурвалом, медленно направились в сторону собора. Еще недавно под сводами Святого Георгия отпевали погибшего отца, а перед этим сына кирии Марины –  в тот день здесь собралось много народа: горожан, военных – сослуживцев Демиса. Сегодня небольшой круг мирян, знавших отца, пришел разделить с нами чувства благодарной, светлой памяти по умершему, помолиться за упокоение его души.
   Помяни, Господи Боже наш верного раба твоего…
   С клироса разливался хор певчих, сплавленный в единый печальный голос. От торжественного и смиренного в то же время песнопения в душу снисходил живительный покой, как волшебный бальзам, охлаждающий болезненные, незаживающие раны.
   Надо чаще приходить сюда, подумала я, возвращаясь с поминальной службы под руку с тетей. Одно пребывание в храме облегчает немые страдания, дарует свет утешения.
   Можно сказать, испытала на себе.
   Прибыв домой, сразу засобиралась в дорогу. Я знала, что сегодня увижу крестную. Сложила в сумку пакет с ароматным слоеным пирогом с мясной начинкой, испеченным тетей ранним утром, другую нехитрую снедь, бутыль с водой. Выглянула в окно – чистое голубое небо, по-летнему теплое солнце – как и в самом начале дня – не предвещали погодных неожиданностей.
   Когда в некоторой задумчивости я стояла, оглядывая себя в зеркале – на меня взирала вроде знакомая и незнакомая молодая женщина в черном - тишину огласил резкий телефонный звонок. Кто бы это мог быть, удивилась факту его звучания. В последние дни почти ничем не нарушаемая тишина капитанского дома стала его привычным атрибутом. Эви не должна так скоро звонить.
   Но это оказалась именно она.
- Что случилось, Эви? – слегка нахмурилась я.
   Неужели нельзя потерпеть несколько дней с совместным выходом в свет?
- Включи телевизор, третий канал, - ограничилась та загадочным уведомлением.
- А что там? – насторожилась я.
- Включи – сама увидишь, - не стала раскрывать карты подруга. - Ну, все, пока, - очаровательно завершила сеанс связи королева дасского телеэфира.
   Я недоверчиво посмотрела на строго молчавший все эти дни телевизор. Может, не слушать ее? – уже повернулась к выходу, но подстрекающая любопытная сила все-таки заставила подойти и нажать запретную кнопку. Прощелкала пультом до третьего канала.
   Ну и что там? Какая-то болтовня в студии. Гости, вальяжно расположившись в креслах, оживленно беседуют с обворожительной, на зависть раскованной ведущей в ослепительно белом элегантном костюме. Ерунда все это. Что Эви здесь нашла такого, отчего, бросив все дела, я должна срочно бежать и смотреть эту передачу?
- Было очень больно, - сказал мне вдруг Георгий.
   Тихо, уверенно. Без всякой там выспренней патетики.
   Здравствуй, Георгий. Вот, значит, каким странным образом довелось мне свидеться с тобой. Через экранное забрало без-душного телевизионного приемника.
   Я медленно осела на диван, старательно вглядываясь в знакомые с детства черта лица. Оно выглядело возмужавшим, более благородным – недавняя командировка наложила на него свой явственный отпечаток. А, может, Георгий просто на редкость телегеничен, и камера любит задерживаться на таких лицах, раскрывая их особую, исполненную внутренним достоинством красоту?         
   Мой друг рассказывал о трагических судьбах простых иракцев, о жертвах бессмысленной войны, о терроре, но я плохо вникала в его слова. Ведущая, производившая впечатление весьма успешной, счастливой женщины, не без доли кокетства поддерживала остроумными репликами своего собеседника, и мне показалось, их дуэт отлично дополнял друг друга.
   Что ж, Георгий, большому кораблю – большое плавание.
   И что ему за дело до одной островитянки, которая навсегда осталась в прошлом? На своем периферийном клочке суши, окруженном морем, со своей периферийной участью неудачницы, со своими ранами на сердце?
   Камера переключилась на других участников дискуссии, а я все сидела неподвижно, ожидая, когда же снова в ее объектив попадет Георгий. И пока я так сидела, спасительная нить обозначила в сознании простой и очевидный выход.
   Да, только так и не иначе! И почему раньше до этого не додумалась?
   Ариадну принял божественный Олимп, недоступный для простых смертных. Боги сжалились над брошенной беглянкой.
   Что мешает мне вручить свою судьбу высокой заступнице, чей уединенный земной рубеж берегут местные олимпийские вершины!
   Любовь – единственное, что может удерживать в этой, мирской жизни. А когда ее не остается… 
   И сразу все стало на свои места. Не надо со страхом заглядывать в завтрашний день, строить нелепые предположения относительно собственного места в жизни. Не надо подчиняться воле всемогущей, тупой инерции, которая предписывает плыть по течению и только.
   Распахнула дверцы шкафа, стала перебирать вешалки. Здесь все еще висели папины рубашки, брюки. Человека нет, а вещи, связанные с ним, благополучно переживают его век.
   Нет, все не то! Для жизни  т а м  совсем неподходящая одежда: шорты, джинсы, брюки, открытые платья на кокетливых бретельках. Бросила придирчиво  взгляд в зеркало, пристроенное с внутренней стороны дверцы – длинная черная юбка без прикрас, в тон ей глухой трикотажный кардиган, траурная лента на голове – чем не предвечная невеста?
   Надо как-то обтекаемо сообщить о своем решении тете, не вгонять ее в очередной транс. А там со временем, кто знает, как она отнесется к моей идее. Я, как на поводке, потащила себя в задний садик.
- Уже собралась? – при виде племянницы с дорожной сумкой в руках тетя  Фани задержала в руках объемную лейку, которой она по-деловому орудовала, орошая недавно произведенные посадки. Ее неусыпными заботами ассортимент садовой растительности заметно пополнился новыми видами. – Решила все-таки сегодня ехать? Не забудь взять мой пирог. И не задерживайся допоздна там.
- Тетя, - начала я не без некоторого внутреннего усилия. – Я поживу в монастыре у кирии Марины? Ничего, если ты э-э… какое-то время останешься одна здесь? Некоторое время, - спешно и как можно с более беззаботным видом повторила я.
   Лейка шмякнулась на землю, смачно оросив тетины ноги в стареньких танкетках. Волна жалости к покидаемой одинокой женщине, разделившей со мной тяжелые дни утраты, подкатила к горлу.
- Как же это? – пробормотала она, совершенно не готовая к такому обороту дел.
   Пришлось задержаться с выходом и посвятить некоторое время увещеванию родственницы.
- Кирии Марине очень плохо сейчас. Она потеряла единственного сына. Эта потеря невосполнима. Я должна побыть с ней, тетя. Хотя бы несколько дней, - незаметно для себя я стала, как ребенку, объяснять простые, очевидные вещи.
- Я знаю, ты решила податься в монастырь, - потерянно возразила тетя, будто не слушая меня.
- Давай договоримся так, - я уже готова была уступать ввиду ее абсолютно обескураженного состояния. - Меня не будет дома недели три-четыре, - на этой цифре тетя закисла окончательно. – Если через этот срок я не вернусь, ты приедешь в Агию-Марину и заберешь меня, - для пущей убедительности я растянула губы в подобие бодрой улыбки.
   Она вроде бы прислушалась, но продолжала смотреть на меня с прежним предубеждением. Пришлось еще немного встряхнуть ее:
- Мне требуется восстановить душевное равновесие, иначе я превращусь в пациента клиники для душевнобольных, - заявила сурово. – Глубоких душевнобольных, - подчеркнула. – Считай, что там я как в психоневрологическом санатории. Прохожу курс внутренней посттравматической реабилитации.
   Это подействовало больше. Судя по ряду признаков, тетя Фани начала сдаваться. Она даже стала оттирать с лодыжек грязь, образовавшуюся в результате неосторожного падения лейки.
- Ну, хорошо, - все еще обеспокоено промолвила она. – Я буду ждать тебя. Надеюсь, ты меня не вводишь в заблуждение, - трогательно предположила севаступольская сваха от сирен.
- Зачем мне это делать, - не совсем уверенно поддержала я робкое встречное движение.
   Разъяснительная работа, можно сказать, была завершена. Я еще раз заглянула в собранную сумку – кто знает, что может понадобиться  для  ж и з н и  т а м,  и тихонько направилась к выходу.
   Прощай, старый дом! Ты не дал мне спасительного искупления. 
   И когда уже прикрывала за собой калитку со штурвалом, вдруг вспомнила, что я забыла.
  Стрелой рванула в дом, взлетела по ступенькам в детскую.
- Что случилось? – вдогонку мне прокричала тетя.
   Каменное сердце со смешно выцарапанной детской надписью покоилось на своем законном месте. Не долго думая, схватила негласный талисман и бережно положила в карман.
   Все.
   Вот теперь можно ехать.
- Ничего, тетя, - бросила уже на ходу, - забыла отключить мобильник.

                51
   Севаступоль – Археологическая деревня – Голубятни. Олимп покоряется дилетантке-альпинистке. Кто светел, тот и свят.

   Мне повезло: в самом начале Платановой улице я сразу поймала такси. Водитель не моргнув глазом поручился, что с ветерком доставит меня к месту назначения. Наверное, провидение заботилось, чтобы ничего не мешало моему скорому отбытию в святое место.
   И вот поплыли за стеклом знакомые улочки и переулки старого города, фешенебельные пригороды с новостройками, цепь пляжей, приютивших бесконечную череду гостиниц. Жизнь била полным ключом, и казалось, ничто не напоминало о трагедии, не так давно потрясшей эти края.
   С некоторым внутренним напряжением я приготовилась встретиться и с более чувствительными ландшафтами: уже показались знакомая развилка, ведущая в Старую Панагию, береговой уступ с гордо вознесшейся венецианской крепостью, под которой тянулась полоса прибрежной территории, отведенной под археологические раскопки – место моего летнего подвижничества и странного романтического опыта.
   Быстро, как в ускоренной съемке - промелькнули в автомобильном окне виды законсервированной – до следующего летнего сезона  - стоянки археологов, остов явившегося миру античного города. Мне даже показалось, я уловила точку, где покоилась в своем вечном сне жрица Афродиты. Чтоб не растравлять душу, стала старательно смотреть вперед.
   Вскоре дорога начала забирать выше, принимая крутые, а порой и головокружительные виражи. За зелеными кронами почти скрылись многочисленные дома и сооружения: только красные черепичные крыши, как сигнальные маячки, да открытые полосы дорог указывали на обжитой характер местности. Однако чем выше машина удалялась от прибрежных террас, тем более рельефно раскрывались островные виды и пейзажи.
- Что, красиво? – поинтересовался плотный усатый таксист, оживленно взглянув на меня в зеркало. По-видимому, он принял свою пассажирку за приезжую.
   Я уклончиво кивнула.
- Третий год живу здесь, а как поднимаюсь вверх – дух захватывает, не могу привыкнуть к этой красоте, - водителю явно хотелось, чтобы я разделила с ним его эстетические переживания.
   Однако через час дорожное покрытие уступило место петляющей грунтовой колее, машину то и дело запрокидывало: с боку на бок, взад-вперед, и апологетика моего водителя быстро сошла на нет. Он пару раз буркнул себе под нос нелестный комментарий, затем стал прибегать к более крепким выражениям.    
   «Голубятни», - едва успела прочитать несколько стершуюся надпись на перекошенном дорожном указателе, предупреждавшем о следующем географическом пункте на пути к Олимпу.
- Все, дальше не поеду, - отрезал шофер, который в начале пути не без уважения поглядывал на облаченную в траур пассажирку, а теперь готов был запросто высадить ее посреди пустынной проселочной дороги, даже не доехав до каких-то Голубятен.
- Может, еще немного, - мне показалось, что до монастыря оставалось       внушительное расстояние.   
- Я же сказал, не поеду, - не проявил чуткости суровый таксист, - здесь недалеко, сама доберешься.
   Пришлось подчиниться воле неуступчивого Автомедонта и выбираться со всеми своими необременительными вещами. Железный конь резво развернулся, и пока за машиной улеглась пыль, ее и след простыл.            
   Я не спеша оглянулась. Дорога с редкими каменными валунами вдоль обочины уходила немного вниз, чтобы после нового поворота вписаться в очередной подъем. Хвойные перелески не вплотную обступали ее, что открывало недалекую, но все же перспективу движения. Навстречу – каждый по своей колее – усердно налегая на педали, двигались любите-ли горного велосипеда, молодецки завернувшие кепки козырьком назад.
- Далеко до Голубятен, ребята? – заметно осмелела я – ввиду наличия других, помимо собственной персоны, пред-ставителей человечества в горной глухомани.   
- Да вот же они, за поворотом, - прокричал на ходу один из подростков.
   Отлично. Значит, до монастыря километра три-четыре, окончательно воспрянула духом капитанская дочка и альпинистка поневоле, замыслившая обрести за неведомыми монастырскими стенами тихую пристань своей жизни.
   Ребята верно проинформировали случайную путницу: сразу за поворотом показались затянутые отцветавшей ипомеей и густо переплетенным плющом причудливые сооружения для сизокрылых пернатых с кукольными башенками по углам и ажурными розетками-летками в стене, эти образчики народной архитектуры, благодаря которым некогда обитаемый на-селенный пункт собственно и получил свое название.
   Я невольно залюбовалась феерическими надстройками: ее затейливые – на самый разный лад – голубиные оконца чем-то напомнили мне таинственный глазок на храмовом  барельефе, откопанном этим летом двумя известными участниками раскопок.   
- Странно, - поймала себя на мысли, что отдаленное сходство вроде не родственных вещей, похоже, взволновало меня.
   Возбужденное любопытство историка отчасти подтолкнуло будущую схимницу неторопливо пройтись по заброшенной деревушке, благо такое отступничество не сильно противоречило основному маршруту.
   Отдельно от других на возвышении приютился домик, привлекавший внимание однозначными признаками ухоженности: в отличие от своих соседей этот был ярко выбелен, дверь под аркой контрастировала традиционно синим цветом, в сводчатых нишах обок с ней выставлены горшки с кактусами, подсвечник с неистраченной свечой. За домом кто-то присматривал, голубятня продолжала служить по назначению.
   Зазевавшись, я не заметила, как наступила на связку хвороста – сухие ветки звонко треснули, и с крыши тут же шумно вспорхнула стайка белоснежных голубей. Они описали ровный круг над головой, и в полете одна из птиц вдруг весело, играючи кувыркнулась в воздухе. Надо же, здесь разводили турманов, - теплой волной обдало сердце.
   Стоп, строго одернула себя мысленно. Я не за тем сюда явилась, чтоб изучать местную орнитофауну. Надо поспешить с подъемом: ленивое послеполуденное солнце уже не грело с былой щедростью, а еловые кущи впереди, выделявшиеся негостеприимным темным фоном, никак не располагали к ротозейским настроениям.
   И все же я не могла несколько раз не остановиться и не полюбоваться зеленой равниной, оставшейся внизу, которая прерывалась синей – в легких сапфировых переливах – гладью моря с царствующим над ним и миром небесным беспределом. И чем выше забиралась очарованная странница по каменистой тропе в своем восхождении на Олимп, тем прекраснее и чище раскрывалась уходящая даль.
   Я остановилась перевести дыхание, прислушаться к неясным звукам, которые все настойчивей доносились со стороны не столь далекого теперь монастыря. Похоже, там работала какая-то машина или установка.
- Интересно, что это может быть, - за несколько часов пути в полном одиночестве целеустремленная путешественница не заметила, как стала говорить сама с собой.
   Нет, я сделала правильный выбор – с каждой новой высотой я только укреплялась в своем глобальном решении. Мне будет хорошо здесь. Мне уже хорошо. Горный воздух, как исцеляющий эликсир, растекался по артериям и клеткам – он был такой свежий, родниковый, что смысл эпитета «упоительный» применительно к альпийскому эфиру сразу стал понятен – такой воздух, казалось, действительно, можно пить!
   Да, ничего не скажешь, бессмертные из пантеоновского круга с большим знанием дела подошли к выбору постоянной резиденции, пришлось признать мудрую прозорливость за олимпийскими долгожителями.
- Какая я молодец, что вырвалась  о т т у д а,  - похвалила себя – опять вслух, как про себя не преминула заметить.
   А между тем за краснолесьем неожиданно – вроде как неоткуда – стали проступать каменные стены старого монастыря, сокровенной цели моего замечательного паломничества.
- Здравствуй, Святая Марина, - с легким замиранием в сердце поприветствовала затаенную пустынь.
   Марина. Да святится имя твое.
   Ее жестоко избивали, гвоздями прибивали к доске, трезубцем строгали юное, невинное тело. Тот, кто хладнокровно отдал Марину на истязания, не выдержав сцен изуверских пыток, в ужасе закрыл лицо руками. Девушку опаляли огнем, привязав к дереву, топили в купели. А ведь ее мучитель, очарованный красотой христианки из Антиохии, хотел лишь одного – чтобы та отказалась от своей веры, стала законной женой его. Его, Олимврия, всесильного правителя, положившего глаз на дочь языческого жреца, от которой отвернулся даже родной отец.
- Отрекись от Христа, - наставлял инакомыслящую. – Будешь купаться в царской роскоши, не знать печали.
   Не отреклась. Явила миру чудо мгновенного исцеления ран - следов неимоверных пыток. Тем самым укрепляла в вере слабых и колеблющихся. У него не оставалось иного выбора. Узницу обезглавили.
   А было ей всего 15 лет. Совсем ребенок еще.
   Я вспомнила, что на Святом Афоне, не так далеко отсюда, хранятся частицы  мощей великомученицы Марины. А здесь, в горной обители, возведенной в память о ее светлом и краткосрочном пребывании на земле, мне предстояло обрести душевный мир и начать новое жизнеисчисление.
   Троекратно осенив себя крестным знамением, стараясь сдерживать неясное волнение, ступила на территорию старого монастыря и… не сразу поняла, где я. Такое ощущение, что оказалась на стройплощадке или, по крайней мере, в летнем трудовом лагере. 
   Вроде бы вытянутые извилистой улицей строения из давно выгоревшего на солнце средневекового камня не скрывали от людского глаза следы обрушения кладки и царившего здесь общего упадка. Но дорога, по которой медленно шла, любопытно озираясь вокруг, новоявленная гостья, была полностью расчищена и даже тщательно выметена, так что местами проступала аккуратная булыжная поверхность, оставшаяся от прежней мостовой.
   Да и сами древние стены во многих пролетах были надежно перекрыты новенькой поблескивающей в лучах послеполуденного солнца кровлей. Арочные окна уже красовались свежеструганными рамами – жужжание циркулярной пилы поблизости, указывало на то, что плотницкими работами занимались в обительских пределах.
   Мое предположение не обмануло меня – сразу за поворотом я увидала пилораму под навесом – ее методичный шум и был слышен еще на подходе к монастырю. Под боком у нее слегка дымил дизельный генератор, свидетельствующий, что электричество, незаменимый спутник современной цивилизации, вырабатывалось на месте.
   Двое пожилых рабочих копошились на крыше, а снизу, под сплошной сводчатой галереей, на них взирала, указывая куда-то руками, женщина, видимо, из своих, из монастырских. Голова монахини была прикрыта, но вместо рясы на «прорабе в юбке», как я мысленно окрестила ее, виднелась обычная темная одежда, так что своим мирским облачением я не очень выделялась на малочисленном женском фоне, который успел запечатлеть мой взгляд.
   К визуальным впечатлениям подключилось и обоняние: мой нос уловил волнующие – после активного пребывания на свежем воздухе – запахи полевой кухни, сдобренные неповторимым ароматом дымка. У меня даже потекли слюнки – что там домашнего, скучного приготовления пирог, томившийся несколько часов в сумке, по сравнению с чудесной – вне всякого сомнения – монастырской кухней.         
   Откуда не возьмись, прямо на меня выскочила суматошная курица, вознамерившаяся, видимо, таким неловким образом перебежать дорогу. Я машинально отступила и налетела на другую обитательницу монастыря, в руках которой находилась плошка с зерном, не иначе как птичьим кормом.
- Извините, - смутилась я за свое ротозейство и поспешила присовокупить приветствие, - здравствуйте, кирия.
- Здравствуй, дочка, храни тебя Господь, - ласково отозвалась монахиня, как я успела заметить, женщина неопределенного возраста с неправильным, но добрым лицом. Она не без интереса воззрилась на незнакомку.
- Вы не подскажите, где можно найти кирию Марину? – на мой вопрос лицо насельницы расплылось в мягкой улыбке:
- Так вон же она, там, – и указала на женщину возле галереи, ту самую, что представлялась мне прорабом в юбке.
  Это крестная? Не может быть. В ее силуэте совсем не угадывались знакомые пышные формы. Я даже обернулась вопросительно к моей случайной наставнице, но та лишь поощрительно закивала:
- Не бойся, иди, иди к ней.            
   Похоже, она верно определила во мне предстоящего монастырского новосела.   
- Спасибо вам, - пролепетала я, не отрываясь взглядом от той, что поодаль по-деловому заправляла скромным мужским коллективом.      
   Подошла тихо. Остановилась.
- Здравствуй, крестная
   Женщина порывисто обернулась. Кирия Марина всегда умела по-девичьи легко и быстро двигаться. Но взгляд ее застыл на мне, мгновенно изменившись – она не была готова к этой встрече.
- Здравствуй, крестная, - повторила я уже с тревожной интонацией.
   Она не захочет принять меня, – забилась напряженно жилка на виске.
   Еще успела подумать с щемящей жалостью, как изменилась дорогая мне женщина. Похудела, совсем седая. Под глазами неизбывной траурной печатью отчетливо легли пепельные круги.
   Но взгляд, ставший от этого еще выразительнее, полон твердой, спокойной  уверенности и словно теплится новым смыслом, хорошо известным ей. Она здесь на своем месте, мелькнула в голове упрямая, трезвая мысль.
   И вдруг ответное волнение, вымоленное памятью прошлой жизни, оживило скорбные черты лица.
- Доченька, - что-то надорвалось в ее хрипловатом голосе.
   Она первая сделала шаг навстречу. 
   Через секунду я была уже в ласковых материнских объятиях.

                52
Фантастическая балюстрада. Надежда несколько запаздывает. Приснись жених невесте.
       
- А теперь посмотри, какая красота здесь неописуемая. Можешь для верности сначала закрыть глаза, - кирия Марина, обняв крестницу, вот уже час водила ее по монастырским владениям, которые включали и эту потрясающую полуциркульную площадку, обращенную своей женственной округлостью к морю.
   Нет, самый лакомый кусочек крестная припасла для меня к концу нашей экскурсии!
   Мы стояли у щербатого края бывшей балюстрады, судя по оставшимся от нее фрагментам фигурных балясин, и не могли оторвать взгляда от синего моря. Открытая площадка нависала над обрывом, одаривая умопомрачительным, просто неземным видом – море начиналось сразу, будто под ногами. Я даже засмеялась от такой роскошной, с космическим избытком, красоты, - впервые за эти дни.
- Знаешь, я часто прихожу сюда, стою одна, - крестная тихо засмотрелась в чистую даль. – Мне кажется, душа Демиса тогда рядом со мной. Особенно, когда облака проплывают близко-близко. Как будто ты не на земле уже.
   Я сразу вспомнила недавние пророческие слова тети Фани.
   Кирия Марина в первый раз заговорила о сыне, – и слезы невысказанного, запоздалого сострадания обожгли мне лицо. Молча разделила с ней боль утраты – просто не одно человеческое слово не в силах вобрать достаточную дозу спасительного утешения.
   Мы так и стояли, прижавшись друг к другу, безмолвно переживая ставшую общей на двоих беду, так бесцеремонно перетрясшую жизнь обеих.
   Я поняла, что сейчас наступил подходящий момент, чтобы сказать ей о своем решении.
- Крестная, - начала, собравшись с духом.
   Она спокойно посмотрела на меня. Словно знала, о чем я собираюсь просить.
- Я хочу стать монахиней, остаться здесь с тобой.
   У меня была наготове развернутая аргументация на случай, если кирия Марина начнет разубеждать меня. Мол, такое решение так просто не принимается, ты еще очень молода. Я была уверена, что она так и отреагирует. Но к моему удивлению, крестная отозвалась легко и просто:
- Оставайся, Ирина. Поживешь послушницей. А там посмотрим, что сейчас загадывать, - улыбнулась она.
   Я набрала было воздуха в рот, чтобы заверить ее в своем абсолютно  осознанном и бесповоротном выборе монашеской стези, но она мягко предупредила бескомпромиссный мой запал, мудро заключив:
- Пути Господни неисповедимы, милая. Пойдем лучше, я познакомлю тебя с нашими сестрами. Это замечательные женщины. Да, совсем забыла. С одной из них, думаю, ты подружишься очень скоро, - загадочно настроила на новую встречу крестная.    
   Пока мы возвращались по дальнему, окружному пути на монастырский двор, я не удержалась от того, чтобы не задать один не вполне тактичный вопрос:
- Это правда, что ты продала свои гостиницы?
- Не все, Ирина. Но со временем избавлюсь от своих активов, - усмехнулась она. И посмотрела на меня с едва заметным удивлением. – А то б на какие средства я смогла развернуть восстановительные работы? Знаешь, очень хочу за год привести обитель в божеский вид. Прекрасный вид.
   Если очень хочет – обязательно будет так, нисколько не усомнилась я, узнавая прежнюю, неутомимую кирию Марину, которая и в новой ипостаси не изменила своей кипучей, инициативной натуре.
- С Божьей помощью все у нас получится, - перекрестившись, заверила она, пока мы огибали полуразваленную колокольню и примыкавший к ней обезглавленный монастырский храм.
   Удручающий вид разоренных святынь, казалось, только настраивал новообретенную настоятельницу на самый конструктивный лад, и я, окинув взглядом убогие стены, невольно ей вослед с оптимизмом восприняла предстоящий объем работ.
- Нас здесь четверо пока. С тобой уже пятеро, - уточнила крестная. – Я тебе скажу, а ты старайся потом в разговоре этой темы без надобности не касаться, - я понимающе закивала головой. - Самая старшая здесь матушка Иоанна, ей за семьдесят. На старости лет осталась одна, как перст. Дети давно разъехались, все далеко очень. Потом сестра Маргарита. Она до нас уже год как монашествовала. У Маргариты сын от рака умер, потом муж. Парню 35 лет всего было, - крестная тихо вздохнула.
   Воистину, в несчастье человек становится ближе к Богу, подумала я.
   Ей осталось рассказать – в том же телеграфном стиле – еще об одном члене нарождающейся общины. Кирия Марина не заставила себя долго ждать:
- Ну, а наша самая молодая поселянка – сейчас ты удивишься, Ирина – из России, представляешь. По-гречески понимает ни шатко ни валко, но девочка старательная, послушная. Так что пообщаешься с ней по-русски, все-таки твой второй язык. Надя зовут, Элпида по-нашему, - перевела на всякий случай. – Да ты сама всех сейчас увидишь, - верно подгадала крестная, так как мы выходили – уже с противоположного конца – на центральную монастырскую улицу, где под легким полотняным навесом собралось трапезничать все здешнее общество – приходящие работники, по преимуществу пожилые мужчины из близлежащих горных сел, и немногочисленный отважный сестринский корпус.
   С приближением настоятельницы, которая вела за руку новенькую, оживленные переговоры за столом вежливо затихли и народ встал, чтобы совершить традиционную молитву перед вкушением угощения, завершающим рабочий день в монастыре. Кирия Марина проникновенно прочитала «Отче наш…», после чего радушно пригласила всех отведать монастырский хлеб:
- Ангелы вам за трапезой, дорогие мои!
   Это так говорится монастырский хлеб, а глаза просто разбегались от выставленных яств: пышные треугольнички омлета и щедрая нарезка домашнего сыра манури, греческий салат, нарядно пестревший черными оливками, и воздушные булочки, усыпанные кунжутом. 
- Это наши Иоанна и Маргарита постарались, - уловив мой оживленный взгляд, довольно сообщила крестная. – Всегда так приготовят – пальчики оближешь. Просто балуют нас, - с наигранной укоризной обратилась она к женщинам, с одной из которых я уже имела честь пообщаться по своей давешней неловкости. – Прошу любить и жаловать, дорогие сестры, нашу новую послушницу рабу Божию Ирину, - госпожа настоятельница взяла меня за руку – можно сказать торжественно, чтобы представить монахиням, которые на это сообщение удовлетворенно заулыбались. – А где же наша Надя? – пробежалась взглядом по головам крестная.
- Сейчас прибудет, не терпится ей все с Ксантиппой поиграть, – смачно обмакивая булочку в ежевичную протирку, совсем не сердито проворчала бабушка Иоанна. – Ты кушай, деточка, кушай, не стесняйся, - заметив мою нерешительность, заботливо подбодрила она новое пополнение общины в моем лице. - Смотри, какая худенькая да бледная.
- Это мы быстро поправим, - поддержала ее сестра Маргарита, с умилением поглядывая, как я не без удовольствия стала налегать на разные вкусные кусочки с монастырского «шведского стола». – А вот и наша Надя-Надюша приспела.
   Откуда-то сзади забежала, приземлившись на скамейку по правую руку от меня, смешливая девушка, не девушка, а розовое наливное яблочко или – как таких еще называют – «кровь с молоком», словно в подтверждение маргаритиных слов, что синдром бледная немочь на монастырской трапезе категорически исключается.
   Она с детской непосредственностью уставилась на меня, а я на нее, с интересом обнаружив, что у моей потенциальной подружки нос и щеки украшает такая же россыпь золотистых веснушек, что у меня. На этом сходство, правда, заканчивалось: у Надежды было хорошенькое, курносенькое лицо, на которое упрямо налезали волны выбивавшихся из-под косынки пшеничных волос. А глаза теплого, темно-янтарного цвета притягивали пленительной, едва обозначенной косинкой.
- Я новая послушница, Надя, - сообщила ей по-русски, отчего та зачаровалась еще сильнее, - меня Ирина зовут.
- Отлично, - оживилась девушка, смешно сдувая нависавшие на глаза строптивые прядки. – Просто здорово. Ты русская?
- Наполовину, - не стала вдаваться в генеалогические подробности.          
   Впрочем, новое знакомство не помешало Наде быстренько переключиться на еду, и пока я исподтишка наблюдала, как она торопливо, будто боялась не успеть, вкушает со щедрот стола, в моей душе шевельнулось нечто похожее, наверное, на покровительственный сестринский инстинкт.
   Старшее поколение давно завершило процедуру утоления голода, однако женщины вовсе не торопились расходиться: сидели за столом под навесом, обсуждая некоторые события этого рядового дня и строя далеко идущие планы, не ограничивающиеся сугубо восстановительными работами.
   Конечно, кирия Марина была здесь в своей стихии. Смелых идей ей не занимать. Во-первых, святые образа научиться живописать, благо сестра Маргарита иконографии училась, толк в боговдохновенном этом промысле знает. Обрядовым шитьем заняться: рясы там и так далее. Еще фруктовый сад разбить, чтоб яблоки, черешня, груши были свои, монастырские. И знаменитую монастырскую пасеку возродить, там, на пустыре, за погребами то ли катакомбами. Заодно нехитрое свечное дело освоить. 
- Кстати, Ирина, - вдруг вспомнила крестная, - завтра – сегодня поздно уж – посмотри, там, в погребе, один работник наш сковырнул часть стены, вроде изображение проступило или мозаика старинная. Не понятно. А вдруг не случайная наскальная живопись.
   Я кивнула головой. Это, действительно, может быть интересно, и мой археологический опыт окажется очень кстати.
- Пойдем, покормишь нашу Ксантиппу, чтоб она признала тебя, - меж тем заимела свои виды на меня Надя. – Потом придем, поможем со стола убрать.
   Я подхватила забытые у пилорамы вещи, и в сопровождение русской послушницы направилась к корпусу со сквозной галереей, за которой располагались, как меня любезно проинформировала Надежда, сестринские покои.
   Ксантиппа оказалась немецкой овчаркой холерического темперамента, которую на день приходилось запирать в пристройке, чтобы та не очень досаждала трудникам своим неустанным лаем. При виде меня она тоже залилась было. Но любопытство, в конце концов, перевесило враждебность, и Ксантиппа, предварительно обнюхав новый для нее объект охраны, послушно приняла еду из моих рук, а утолив свой волчий аппетит, благодушно позволила еще почесать за ухом.
   Надежда повела меня по помещениям жилого монастырского корпуса, увлеченно объясняя их предназначение – нынешнее и недалекого будущего.
- Здесь у госпожи игуменьи вроде резидентских покоев будет, кабинет, - завела меня в пустой и светлый – благодаря большим трехстворчатым окнам – зал, восточную стену которого уже украшал новенький киот. – Пока церковь не восстановлена, все службы тут проходят. На утреннюю молитву сюда придешь, - дельно предупредила меня моя доброхотная проводница.
- Да, конечно, - кивнула я, привлеченная иконным рядом за витринным стеклом. Там во всем благолепии уже поблескивали свежеписаные образа, и только в центре выделялась большая старинная икона Богоматери, бронированная богатой оправой. Как пояснила Надя, поймав мой завороженный взгляд, Пресвятой лик – подарок самого митрополита возрождающейся обители.
   Подошла поближе. Пречистая Дева смотрела вдаль, храня бесконечную печаль во взгляде, трогательно прижимала склоненную на плечо голову Младенца. Вечная тема, близкая и понятная миллионам женщинам на земле.
   Я перекрестилась и поцеловала икону. А Надя уже тянула меня за руку дальше – продолжить ознакомительное шествие по гулким затемненным коридорам монастырского общежития, на первом этаже которого в неком подобии хозяйственного блока – чуть в стороне от входа – примостился большой жарочный шкаф, а поодаль стояла наполовину распакованная стиральная машина. В углу определялось какое-то нагромождение мебели - то ли стульев, то ли столов.
- Это все матушка настоятельница закупила, - гордо поведала Надежда, хозяйственно поглаживая глянцевую по-верхность печки. – Все новенькое, лучшего качества.
   Я снисходительно улыбнулась на такое отдающее наивностью одобрение благ цивилизации, доступных теперь и в этом отдаленном пределе. 
- Правда, мы чаще на костре готовим, - уточнила послушница. – И за водой  пока приходится на ручей ходить.
   Мы поднялись по каменной лестнице со стоптанными, выщербленными ступеньками на второй этаж, осененный с фасада крытой галереей, – здесь тянулся ряд келейных комнат. Все кругом напоминало о текущем, непреходящем ремонте.
   Не три звезды, конечно, но для уединенного образа жизни лучшего не надо, признала я, заглядывая в комнатушку Нади. Стул, кровать, причастие в изголовье - обстановка самая воздержанная, диогеновская, можно сказать.
- Ты сегодня здесь поспишь, на раскладушке, а завтра мы соседнюю келью расчистим и помоем, не возражаешь, Ирина? – на всякий случай поинтересовалась мнением своей будущей соседки Надя.
   Этот богатый на впечатления день моей жизни еще продолжился, требуя от меня сопричастности к происходящему, но когда я, наконец, смогла расслабить тело на свежих, отдающих букетом мяты и лаванды простынях под моим поскрипывающим ложем, отяжелевшие веки сами собой сомкнулись, и я стремительно полетела в сладкие эмпиреи, не оставляя бессоннице-садистке ни единого шанса. Напоследок лишь запомнила, как Надя по-мирски совсем напутствовала на сон грядущий:
- Ну, все, на новом месте – приснись жених невесте.
   Какой жених? вяло отозвалось в мозгу, какой жених здесь?               
   
                53
   Утро после долгого дня. Снисхождение Святого Духа. Ночные похождения начинающей послушницы. 
         
   На следующий день я проснулась от делового покрикивания петуха и нежного перезвона птиц за окном. Солнце стояло высоко, и моей однокелейницы в комнате не оказалось. Неужели я проспала и пропустила утреннюю службу, начала зудить неприятная мысль. Негоже начинать новую жизнь по обыкновению, доставшемуся из прошлого наследства.
- Выспалась? – в дверь просунулась голова русской послушницы, которая с удивлением – почти на грани уважения – поглядывала на подружку, что оторвалась по полной программе, вкушая свой долгосрочный сон. – Жениха запомнила? – перешла она на шепот в продолжение своего приветствия.
   Никакого жениха я не запомнила. Отрадно уже то, однако, что впервые отец не потревожил своим сиротливым, душераздирающим видом земной сон своей дочери. Мой мозг отчетливо зафиксировал это событие при переходе в будничную реальность.         
- Надя, я что, проспала утреннюю службу? – предвосхищая позор на свою голову, жалобно промямлила.
- Счас начнется, - приняла та более серьезный, ответственный вид, - через пять минут. Если пошевелишься, успеешь.
   За пять минут – успею, выдохнула с облегчением. Двумя прыжками очутилась у зеркальца, прилаженного на скорую руку к стене у двери. О, этого еще не хватало! – на отлежавшейся щеке расцвела роскошная лилия. На ходу стала интенсивно растирать ее, пытаясь таким сподручным методом растормошить подкожный коллаген, чтобы тот вывел иль, на худой конец, сгладил морфееву печать. Но лилия не думала выводиться.
   Так и явилась, запыхавшись, в молельную комнату с картинкой на одной щеке. И как раз вовремя: на временно приспособленном под аналой возвышении   дожидался молитвослов, красноречиво раскрытый на нужной странице, а кирия Марина и ее верные сподвижницы, к которым присоединилось редкие утренние прихожане, в основном из Медовой деревни, уже настроились на самый благочинный лад.
   Богослужение начиналось.
- Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, ради молитв Пречистой Твоей Матери и всех святых, помилуй нас, Аминь, - без суетной поспешности стал разливаться торжествующий гимн.   
- Господи помилуй, - трижды подхватил малочисленный наш хор, – чистые женские голоса красиво выводили высокие, смиренные ноты.
- Господи, успокой души родителей моих, и даруй им Царствие небесное... – легли на сердце слова молитвы, выстраданные всей моей непродолжительной еще жизнью.   
   И незаметно для себя я стала приобщаться к таинству. То, что представлялось до этого обрядовой премудростью и чуть не архисложной наукой стало проясняться в своей затейливой последовательности: я на ходу ловила законы канонического чина. Надя, вынужденная заучивать иностранный текст молитвы, с восхищением покосилась на новую ретивую служительницу. Правда, она пару раз едва не прыснула, скользнув взглядом по моей щеке, разрисованной пресловутой лилией.
   Так начинался мой первый полноценный день жизни в обители.
   После заутрени состоялось традиционное распределение обязанностей: сегодня, как обычно, дел в монастыре был невпроворот. Тем более что одна из насельниц собиралась ненадолго нас покинуть.
- Заказ на рясы выполнен, - кирия Марина в удовлетворении потерла руками. – Сестра Маргарита отправляется сегодня за новым облачением. Так что, милые мои послушницы, - она тепло улыбнулась, обратившись в нашу с Надей сторону, - нужно особенно помочь нашей матушке Иоанне в ее заботах по хозяйству.
   Мы с готовностью скаутов закивали головами – не оставим бабушку Иоанну один на один с житейскими хлопотами, посему предстоятельница монастыря вдохновенно напутствовала:
- Ну что ж, Бог в помощь всем, дорогие мои, - тем самым завершая неформальное совещание.
   И началась любопытная круговерть. Только поспевай: справишься с одним делом, тебя уже другое ждет. Мы носили воду, вычищали келью, предназначенную для нового члена общины, вытряхивали одеяла и вершили попутно десяток мелких дел. В конце этих трудов подрядились на кухне разделить с матушкой Иоанной кулинарное послушание: нарезать овощи, провернуть рыбий фарш, зарядить начинкой-ассорти конвертики теста, виртуозно раскатанного искусными руками пожилой монахини до уровня бумажного листа.   
   И только во второй половине дня я вспомнила о погребе, о котором говорила накануне крестная.
- Посмотрим, что там такое выступило? - решила я для верности (и, конечно, храбрости) прихватить с собой Надежду.
   Та сразу оживилась: поднимать хозяйскую целину одно, а окунуться в темное монастырское прошлое – совсем другое. Мы снабдили нашу скромную экспедицию фонариком и лопаткой, откопанной, в свою очередь, в перекосившемся пыльном сарайчике на отшибе, и чинно направились в сторону монастырских задворок, где с дальнего края выступала полуразрушенная каменная стена сухой кладки – надземная часть погреба. В его глубокий зев был спущен деревянный трап, сколоченный на самую скорую руку.
   Две исследовательницы отважно заглянули в темнеющую мраком неизвестности бездну. Как в гулкий, холодный колодец.
- Полезли? – моей напарнице явно не терпелось приобрести некий спелеологический опыт.
- Только я первая, Надя. Ты посвети мне, хорошо? – решительно перехватила инициативу. 
- Ну что там? Ты жива, Ира? – через пару минут над головой раздался ее бодрый позывной.
- Жива, - откликнулась я. – Но ничего пока не вижу. Можешь спускаться потихоньку.      
   Сверху послышалась возня и легкое пыхтение – Наде пришлось при выключенном фонарике совершать свое схождение в тартарары. К тому же за одну из далеко расставленных приступок трапа у нее мертвой хваткой зацепилась юбка. Наконец, она разобралась со своим подолом, и мы могли приступать к неспешному обследованию подземного хранилища – насколько позволял хилый луч света, испускаемый карманным фонариком.
   Стены погреба, как и наверху, были выложены серыми обтесанными камнями, аккуратно пригнанными друг к другу, но в некоторых местах седое время проделало и здесь деструктивную работу: рука моя нередко натыкалась на  выбоины в кладке, а то и просто под пальцами обсыпался песок – все, что осталось от некогда несокрушимой каменной тверди. 
- Ну и где здесь мозаика? – сочувственно поинтересовалась Надя, которая, поначалу затаив дыхание, терпеливо наблюдала за моей спиной тщательный зондаж объекта, производимый с былым профессиональным пристрастием, а теперь несколько заскучала.
- Кто ищет – тот всегда найдет, - напомнила ей библейскую мудрость, вошедшую в свод наиболее расхожих археологических присказок.
   И как нельзя кстати: внизу у ниши одной из стен обнаружился порядочный  каменный завал, заграждавший – тут уж я дала волю неуемной фантазии – потайной ход или крипту.
   Легкий азарт ударил в голову, и я, стараясь не раззадоривать излишне пыл, стала методично разбираться с грудой камней, сдерживая предательскую спешку.
- Давай быстрее, - не выдержала Надя и так шустро начала в полутьме  орудовать лопатой направо и налево, что моя профессиональная гордость едва не возопила от подобного святотатства.
- Так нельзя, Надя, - вовремя пресекла ретивое дилетантство, – из-за ее самодеятельности где-то внутри завала проурчало новое микрообрушение. – Так можно все испортить, - занервничала я.
- Откуда ты знаешь? – не поверила мне легкая на руку соратница. 
- Я была археологом, - чуть не сказала «в прошлой жизни».
- А что это такое? Которые в земле копаются, что ли? – емко определила суть профессии Надежда.
- Да, те самые, - поощрила такой взгляд на знание, добытое нелегкими университетскими трудами.   
   Мы продолжили расчищать заваленную нишу, и задняя стена стала постепенно, камушек за камушком оголяться. Надежда быстро смирилась с подчиненной ролью в нашем тандеме и теперь все больше ковыряла с краю кучи.
- У нас в Чувиловке на центральной улице археологам тоже дали покопаться. Когда у коммунальщиков трубы в очередной раз полопались, - обстоятельно сообщила Надя. – Нашли там клети деревянные, утварь разную. Мы с подругой бегали смотреть иногда.
- Где это, в Чувиловке? – постаралась я корректно воспроизвести неведомый топоним, не отрываясь при этом от основной работы.
- Чувиловка? – переспросила Надя тоном, как бы удивляясь моему невежеству. – Так это ж в Подмосковье, в часе езды всего от Белокаменной.
   В необъятной России расстояние, наверное, сподручней мерить временем в пути, заметила я задней мыслью.   
- Да-а? – искренне подивилась я. – А в Греции ты как же оказалась? В монастыре к тому же.
- Это долгая история, - уклонилась она от прямого ответа. Потом все-таки приоткрыла занавес, - год назад приехала сюда на работу.
   Я была знакома с ней не более суток, но меня все время не покидало ощущение, что в Надежде странным образом уживаются неискушенная, ребячливая девчонка и полузагадочная женщина, хорошо знавшая цену себе и своим распустившимся прелестям, в частности.
   Но вскоре стало не до парадоксального характера моей наперсницы: откуда-то сверху на нас стал сыпаться песок, Надя смачно чихнула пару раз, и мне показалось, пыль от этого полетела гораздо интенсивнее. Я инстинктивно отпрянула в сторону, увлекая за собой еще одну потенциальную жертву обвала.
- Нет, так дело не пойдет, - расстроилась от очередной рогатки, нацеленной духами подземелья по двум настырным диггершам. – Здесь нужно кистью работать, ювелирно, - за облаком пыли на стене, действительно, стало проступать
  н е ч т о.
   Прощупала  в том месте руками – определить возможный мозаичный характер изображения. Нет, не понятно пока. И тут очень кстати на помощь пришла Надя:
- Сейчас сбегаю, принесу, - предложила она свои услуги, - я знаю, где малярные кисточки лежат.
- Сбегай, Надя, только не оставляй меня надолго, - неизвестно, насколько жизнеспособен еще наш фонарик.
   Пока Надя отсутствовала, в целях экономии выключила тщедушный источник света, и в полной темноте предалась некоторым размышлениям. Как все-таки странно. Как будто свыше было угодно, чтобы и в новой ипостаси, не успев  толком испытать себя послушничеством, я без остатка окунулась в дело, которому намеревалась посвятить прошлую, мирскую жизнь. И, самое главное, как это обстоятельство встряхнуло, зарядило меня. Вот что непонятно.
- Я уже здесь, - меж тем раздался сверху голос Нади, - счас спускаюсь. Ты там не уснула? – на всякий случай устроила перекличку она.
- Нет, бодрствую в оба глаза, - заверила ее.
   Она постаралась – принесла с собой целый комплект старых, провяленных кисточек.
- Пойдут такие? – стала подсовывать на выбор, подвязавшись таким нехитрым способом ассистировать. 
- Даже очень, - мне не терпелось пустить в ход новое средство  производства. – Подержишь фонарик?
   Вот теперь со спокойной душой я предалась кропотливым манипуляциям над объектом.
- Смотри! - забеспокоилась Надя, как будто я могла не заметить, пропустить под рукой это чудо – высеченное на камне изображение, выступившее за слоем кладки во всей своей красе, через минуту-другую усилий по аккуратной его расчистке. – Это же голубь мира, - по-детски обрадовалась моя доморощенная ассистентка.
- Невероятно, - акцентируя каждый слог, выдохнула я, находясь под гипнозом творения рук безвестного древнего ваятеля. – Эврика.
   Мне даже захотелось как следует протереть глаза или усиленно поморгать ими   – вдруг картинка сама собой развеется, и просто окажется, что все мне померещилось. Но нет же, Надя видит то же самое. Аллегория Святого Духа – прекрасный голубь в натуральную величину, расправивший в безудержном полете крылья, с хорошо проработанным рисунком оперения. И резная веточка с одним листочком в клюве. Фонарик не вводил нас в заблуждение.
   Я вспомнила, как еще вчера, из любопытства завернув в заброшенную деревушку, зачарованно наблюдала за воздушным голубиным пируэтом в небе, как от робкого – для меня ли это? – счастливого предчувствия встрепенулось сердце.
- Откуда он здесь? – Надя даже перешла на шепот.
- Голубь мира, древнехристианская эмблема. Еще до утверждения креста в качестве главного символа, - благоговейно поглаживая монограмму ХР и харизму, проставленные, как личное клеймо мастера, сбоку от изваяния птицы, задумчиво пояснила. – Значит, он мог появиться здесь в третьем веке нашей эры и даже раньше, - включила я хронографическую память.   
- И что это значит? – продолжила шепотом пытать меня Надя.
   Я уставилась на нее, привлеченная ее логическим беспокойством.
- А это может значить, Надя, что до появления нынешнего  византийского монастыря, на этом месте уже были раннехристианские скиты или убежища, катакомбы, - поделилась своим историческими догадками.
   Стойкое предание гласит, что апостольскую миссию в эти края совершила сама Пресвятая Богородица, о чем я тут же не преминула сообщить своей сподвижнице:
- Первые монастырские общины в этой части света основала сама Мария, представляешь?   
- Да? Интересно как, - проронила в ответ Надя. – Мария – заступница России, – быстро нашла точку соприкосновения моя напарница. – Мне мама говорила, - ее голос чуть дрогнул при этом уточнении.      
   Свет фонарика начал желтеть, не оставляя нам иного выбора, как выбираться на поверхность. Как жаль – меня разобрала самая настоящая досада: я не смогла сфотографировать, зарисовать, тщательным образом замерить, в общем, описать, как полагается по всем правилам науки, обнаруженный памятник.
- Мне надо вернуться сюда, - предупредила Надю, - зарисовать голубя.
- Зачем? – не поняла та.
- Так требует археологический протокол. И надо сказать кирии Марине об этом замечательном обретении.
- Это правда, что она твоя крестная мать? – чистосердечно поинтересовалась Надя, когда мы уже заворачивали на монастырский двор.
- Формально нет, она не крестила меня, - голой правдой утолила ее любопытный голод, - но по жизни она мне самая настоящая вторая мама.      
      К вечеру малочисленное сестринское сообщество только и говорило о нашем выдающемся открытии.
- Я как в воду, Ирина, глядела, просто чувствовала, что там может нечто подобное скрываться, - не сдерживая радостного волнения по поводу новоявленной святыни, завершила осмотр крестная, которую я заботливо принимала наверху, при выходе из шахты. – Будем теперь думать, как облагородить место, - не отходя от места, уже заглядывала в будущее воодушевленная игуменья.      
   Даже матушка Иоанна сподобилась, несмотря на отсутствие былой физической формы, осуществить продолжительный, небезопасный спуск, чтоб лично засвидетельствовать присутствие Святого Духа. А сестра Маргарита, вернувшаяся к вечеру с прибылью в виде нового, с иголочки, монашеского облачения, посматривала на меня чуть не как героиню, отчего моя скромность немного пострадала.
   Треволнения этого дня настолько захватили меня и отвлекли от неспешного созерцательного мировосприятия, что к его завершению в новом моем пристанище – вычищенной с утра тесной келье с узким окном, выходящим на одичавший монастырский сад, я не почувствовала законного отдохновения после трудов праведных. Просто так уснуть, захмелевшей от эмоций, не проиграв еще раз в памяти перипетии, выпавшие на долю начинающей послушницы, было бы верхом легкомыслия. Бессонница знала, на чем меня можно спокойно подловить.
   Подошла к окну, туда, где на пахнущем свежей сосновой смолой подоконнике, в самом уголке я определила место для своего каменного сердца. Взяла его в руки, приложила к сердцу, прислушалась к тихой ночной благодати за окном. И мне вдруг захотелось – просто невмоготу стало –  хоть краешком глаза, на один только миг увидеть пейзаж-ноктюрн, открывающийся со старой балюстрады. Желание было таким осязаемым, что материализовать его не помешал бы и отпугивающий мрак за окном.
   На цыпочках прокралась вдоль стены, за которой притаились сестринские покои, затем на ощупь стала спускаться вниз, стараясь ступать твердой ногой по ненадежным, травмоопасным ступенькам. Наконец, распахнула дверь в зябкую ночь. Ксантиппа весело ткнулась влажным носом в загулявшую полуночницу, напрашиваясь на добровольное сопровождение.
- Тихо, Ксантиппа, не шуми, - вполголоса предупредила не на шутку оживившегося стража. – Пойдем со мной.
   В ответ на мой призыв овчарка усиленно завертела хвостом, - даже шум поднялся, как от вентилятора.
   Вот оно – прекрасное, бескрайнее море, темнеющее под упоительной звездной рапсодией. Суровый Анти-Дасос сигналил о своем существовании маячком часовни, предупреждая запаздывающие корабли не зевать напрасно. Ксантиппа носилась по площадке, нисколько не смущая моего приобщения к вечности.
   Мир и покой на земле. А я – частичка космоса, дитя мироздания. Любимое дитя, уточнила про себя. Тот, Кто сотворил эту красоту, этот Святой Дух, не может не любить нас, осознала вдруг. Без любви трудно объяснить Его непостижимый, Его вселенский замысел.
   И обида по безвременно ушедшим родителям, по отцу, которого так не хватало мне, стала утоляться, тихо отступать, освобождая душу от непосильного груза.
- Лечит не время, лечит любовь, Ксантиппа, - за неимением другой живой души поделилась с ней сокровенным, на что она благодарно лизнула меня в руку. 





                54
   Мы отправляемся в поход. Жрицы любви на новый лад. Сладкая парочка прощается с подругой.

   Сегодня матушка Иоанна отрядила монастырскую молодежь, то есть меня с Надей, в поход за медом, расход которого в здешних пределах на порядок превышал среднемирские нормы. Путь лежал в ближайшую Медовую деревню, что подпирала своей высокогорной пасекой дальние подходы к святой обители. Если вы свернете по развилке в двух километрах от Голубятен, на запад, а не восток – в сторону монастыря, то попадете в конце концов в самый высотный населенный пункт, где коротают век пожилые пасечники, славные хранители пчеловодческих традиций. Возможно, доставшиеся с той незапамятной поры, как Аристей, освоив в тонкостях благое это дело, решил поделиться с людским сообществом некоторым опытом.
   Надо заметить, одно дело идти под гору, налегке, наслаждаясь погожим осенним деньком и ни к чему не обязывающему обмену мнениями, другое – в гору, нагрузившись бидонами по полную завязку с тяжелым и тягучим даром здешних медоносов.
   Рослая бабушка София в очках на толстой оправе, чей ароматный, терпкий продукт особо оценили в монастыре, наполнив с добрым лишком наши емкости, еще и проводила до самой околицы, туда, где начинала забирать вверх горная тропинка. На прощание наставила желанных посетительниц:
- Вы приходите, девочки, для вас всегда будет отложен лучший мед. – И напоследок почему-то вздохнула сердечно, - такие молоденькие еще.
   Мы двинулись в обратный, тернистый путь, затевая для облегчения маршрута частые остановки, чтоб передохнуть. Вот уже целую неделю осваивала я – не без успеха, замечу, монастырское житье-бытье, а время пролетело, как единый день. Казалось, еще вчера смущенная путница подступала к стенам обители, предчувствуя встречу с крестной, теряясь в полной неизвестности относительно завтрашнего дня. Но за чередой событий, сочетавших строгое духовное служение и вполне земную хозяйскую суету, время не просто ускорилось, а, разогнавшись, приняло другое измерение, наверное, в соответствии с заумной теорией относительности.         
- Давай на том пригорке привал устроим, - очень кстати предложила организовать очередную передышку моя спутница, и первая поспешила на прогретую бережным осенним солнцем завалинку, манящую своим пологим рельефным ложем.
   Мы блаженно растянулись на теплой травке, а Надежда даже задрала юбку, подставив таким образом совсем незагорелые ноги навстречу ласковому солнцу.
   Какой хороший день, просто привет от ушедшего лета. С пасек Медовой деревни доносился сладкий запах дыма – там окуривали ульи. Труженицы-пчелки суетливо облетали свое доцветавшее хозяйство, спеша за последним взятком: их мерное жужжание поблизости располагало к мирному сосуществованию.
   А разнотравье чутко откликалось на заботу благодатных насекомых, дразня – уже напоследок – душистыми дарами ветреницы Флоры: нежно-лиловые сережки мяты поникли на припеке, душица все еще манила ароматом бледно-малиновых соцветий, горный кипрей скромно украсился розовыми звездочками цветов. Не в пример просвирнику, беззастенчиво выставившему свои яркие венчики, которые, однако, по размерам вряд ли могли соперничать с окультуренной мальвой.   
   К тому же на редких пустошах сиреневыми волнами стелились заросли без устали цветущего вереска, которому некоторые ценители горного меда приписывают основной секрет его неповторимого букета.         
- Вот в точно такой чудесный день я приехала в Грецию на работу, - сонно проговорила моя разомлевшая напарница, -  ровно год назад.
- А где ты работала? – не менее сонно поинтересовалась я, предполагая, что, наверняка, на сборе урожая.
   Надежда не сразу ответила. А потом как выдала:
- В публичном доме.
   Я, может, ослышалась, или она так тонко пошутила? Моя дремотная истома мигом испарилась. Уперлась локтями в землю, подняла голову.
- Где? – не поверила я.
- В доме терпимости, - спокойным голосом, как будто речь шла о рутинном факте биографии, подтвердила Надя.
   А сама скосилась своими янтарными, полураскосыми глазами на меня, дескать, как я дальше поведу себя.
   Я же пребывала в несколько озадаченном состоянии. Ни столько из-за места бывшей работы Надиной, сколько из-за дистанции между публичным домом и Божьим домом, которую она легко, судя по всему, преодолела.
- Удивляешься, как я здесь прописалась, - тонко усмехнулась на мой сконфуженный вид вчерашняя раба коммерческой любви.
- Да, нет, - я постаралась воздержаться от этических комментариев. – Просто… - затруднилась выразиться более конкретно.
- Просто странно, что бывшая проститутка в монашки подалась? – пришла на помощь моя неординарная, прямо скажем, подружка. Назвала вещи своими именами, и сразу неловкость как рукой сняло.
   Я неуверенно кивнула, оставляя за собой право не высказывать искренних речевых намерений.
   Надежда легко доверилась мне, все-таки общие русские корни.
- Полицейская облава была. Если б я поймалась, меня арест и депортация ждали. А так касатик один предупредил, я ему по эксклюзивной программе услуги оказывала, - Надя вздохнула. Я не стала выяснить, в чем заключается эксклюзив в древнейшем ремесле, хотя определенный любознательный зуд почувствовала. – Одна русская эмигрантка на время приютила меня. Недели две у нее отсиживалась, думала, как дальше жить. Виза давно просрочена, в общем, стопроцентная нелегалка, без прав и вне закона. В наше консульство идти побоялась. А тут хорошая знакомая моей хозяйки сказала, что монастырь на острове открывается, - взгляд Нади потеплел немного. – Вот я и подалась сюда, кирия Марина, храни ее Господь, меня по-родственному приняла.
   Парочка припозднившихся эфемерных бабочек заучивала все свой беззаботный танец. Так и вилась поблизости, привлеченная любопытными человеческими особями.
   Может, на моем лице прочиталось некоторое разочарование, во всяком случае, Надежда, упредив поверхностную реакцию своей слушательницы, поспешила расставить акценты:
- Ты не думай, что я здесь, только чтоб спрятаться, переждать, - Надя выдернула травинку из стебелька и стала вяло жевать ее. – Я грех отмаливаю, меня мама во сне об этом просит.
   Она замолчала, а глаза потемнели, опечалились.
- Она знает…, - я чуть запнулась, - чем ты занимаешься, то есть занималась раньше? – быстро поправилась.
- Мама? – удивленно посмотрела на меня Надежда. – Должна знать, раз и на том свете за меня переживает.
   Вот, оказывается что. На том свете.
- Прости, Надя, я  не знала, - погладила ее по плечу. – Я тебя хорошо понимаю. – И потом не без усилия добавила, - сама осталась без родителей.
   Та посмотрела на меня по-другому, с уважением, а может, с солидарностью. Помолчала.
- Меня на это дело подруга подбила. Давай и давай в Москву поедем. В Москву, в Москву, - передразнила мысленную оппонентшу Надя, - как в школе, когда «Три сестры» Чехова проходили. За час можно заработать столько, сколько в нашей Чувиловке заштатной в месяц платят. Я сначала  отнекивалась. Потом, как узнали с сестрой, сколько денег на операцию нужно, чтобы маму спасти, сумма оказалась неподъемная. Ходить по миру денег просить – это ж в России для детей так делают. Для пожилых спонсоров не ищут, - она шмыгнула носом, сдерживая слезы. – Мама любила меня очень.
- Если хочешь, не рассказывай, - сжалилась над ней.
   Но она как будто не расслышала моих слов.
- Подруга после первого, ну, этого, раза, тут же купила красивое белье. Дорогущее. Забежали с ней в жилой подъезд, над магазином, ей не терпелось обновку примерить. А трусы старые с бюстгальтером она в почтовый ящик засунула, - приукрасила подробностями свой рассказ русская послушница, снова, на всякий случай, скосившись на меня своими чудными, асимметричными глазами. – Потом одна подельница сагитировала за границу ехать, доходы поднимать. Так я здесь оказалась. Сестре звонила периодически. Как там мама и так далее, - Надя помолчала. – А один раз позвонила и узнала, что мамы нет уже. Даже не простилась с ней по-человечески.
   Что-то в ее голосе надломилось, засаднило. Бархатные бабочки давно покинули место затянувшегося девичника.
- Я в своем подпольном борделе осталась, куда идти еще? А вообще, знаешь, надежда у меня была, может, клиент красивый и благородный полюбит, вырвет оттуда. Женится официально, потом дети у нас родятся, - девушка вздохнула, совсем не по-взрослому.
   Наверное, если очень захотеть, можно найти романтическую сторону в любой стороне жизни, даже в таком не богоугодном деле, которым промышляют ночные бабочки.
- Сказки все это. Такие истории, Ирина, лишь в кино бывают, - компетентно заявила моя рассказчица. -  Мама стала во сне каждую ночь являться. Стоит надо мной, плачет, жалеет. Видать, душа ее на том свете успокоиться не может. Я ведь при жизни наплела ей, что еду моделью работать. В монастыре только перестала сниться, слава тебе Господи, - перекрестилась Надя. – Ну, что, пойдем, Ира, - у меня сестру тоже так зовут. Как бы не хватились нас, - по-деловому отряхнула юбку бывшая Мессалина.               
- А ты сама как чувствуешь-то? Не вернешься к прошлой… прошлому образу жизни? – осторожно подбирая слова, поинтересовалась я, когда уже за лесом стали проступать чертоги Святой Марины.
- Буду послушанием себя морить, пока не почувствую, что очистилась. А там посмотрю, может, окончательно постриг приму, а может, в мир вернусь. Чтобы там жить, надо соблазны преодолевать, здесь легче, - запыхавшись на крутом подъеме, рассудила Надежда. Я с уважением отнеслась к выдвинутой сентенции. 
   И вообще, хорошо уже, что целеустремленность какая никакая есть, одобрила попутно положительный настрой своей разоткровенничавшейся спутницы.
- Ии-и-на-а! - раздался меж тем над головой радостный вопль.
   Кого ж это нелегкая принесла, задрала я голову, не зная, то ли радоваться в ответ, то ли плакать заранее.
   Ба! знакомые девичьи силуэты – такие трудно не опознать. Один высокий, стройный, - если б не нижняя часть, вполне мог за пышноволосую сирену сойти, другой в два раза меньше, размахивает палкой в знак приветствия.
- Кажется, это по мою душу, Надюша, - чувствуя легкую вину за то, что вынуждена покинуть доверившуюся мне девушку, извинилась я.
   Та ревностно окинула взглядом поспешавших чужих гостей. Затем заторопилась понимающе.
- Давай свой мед, Ирина, - заботливо разгрузила меня.
   Сладкая парочка быстро сбежала с пригорка, и детское существо с разбега влетело в мои объятия.
- Мы уж думали, ты из монастыря сбежала, - любезным образом поздоровалась Эви, - два часа тебя дожидаемся.
   Понятно, почему за пределами обители, смерила взглядом ее характерное одеяние. На ней красовались светло-голубые джинсы в сексуальную утяжку и соразмерно теплой погоде нежный кремовый топ, оставлявший неприкрытым пупок, который она успела зарядить пирсингом. Такой прикид никак не гармонировал со строгой монашеской формой, на которую недавно перешли наши сестры и посему не мог приветствоваться на святой территории.   
- Я по тебе соскучилась, дорогая, - целуя бархатную детскую щечку, прижала к себе Элени.
   На миг только – та быстренько вырвалась, чтобы представить мне содержимое своего прозрачного пластикового рюкзачка, набитого всякими очень важными вещами. Но мама и здесь упредила дочку, бросив осуждающе:
- Ну, ты придумала, подруга. В цвете лет заточить себя в монастырь, – мой выбор пришелся явно не по душе Эви. Я сделала вид, что не расслышала ее бестактное замечание. – Нам скоро возвращаться, мы ненадолго, - предупредила она, пока разношерстная наша компания устраивались на маленькой удобной полянке, словно созданной для пасторальных бесед. – Как ты? рассказывай.
- Смотри, что у меня здесь, - попыталась вставить слово Элени, настойчиво подсовывая для осмотра свое нехитрое хозяйство, - это петух, это кукушка. А здесь угадай что? – лукаво посмотрела на меня, предполагая, что ни за что не догадаюсь.
- Наверное, голубь, - не долго думая, присовокупила я.
   Какие эти взрослые не смышленые, читалось в данный момент на ее лице.
- Это же набор юного капитана, - как можно снисходительнее объявила маленькая хитрушка. – Смотри, вот компас, здесь позорная труба («не позорная, а подзорная», - машинально поправила Эви), а это бинокль, настоящий, совсем как взрослый, - гордо прокомментировала, подставляя окуляры к моим глазам.
   Прибор и в самом деле давал прекрасное увеличение.
- Кто ж тебе такую красоту подарил, - подивилась я ее сокровищам.
- Мой новый папа Стелиос, - как на духу выложила та, - он для нас квартиру снял в другом городе, - похвасталась заодно, обнародовав таким  невинным образом потенциальные семейные секреты.      
- Ну-ка, пойди шишки пособирай, - дала строгое задание своему чаду Эви.
   Та, прихватив для разнообразия пернатых, нехотя отправилась выполнять мамино поручение. 
- Я покидаю остров, Ирина, - избегая глядеть мне прямо в глаза, проникновенно, даже мелодраматично объявила подруга детства. – Надеюсь, навсегда.
   О Лакисе можно было не спрашивать, и так все понятно: новый папа, я покидаю, вместо  м ы.
- Ты молодец, Эви, - неожиданно поощрила дальновидные начинания честолюбивой островитянки, что сидела рядом, - всегда знаешь, что хочешь.
    Та не совсем поняла, хвалят ее тем самым или осуждают, озадаченно похлопала изящными ресницами. Однако Эви не тот человек, который жизненно нуждается в чьем-либо одобрении или порицании, поэтому она жадно перекинулась на изложение прелестных возможностей, не только творческих, замечу, что открывались перед неотразимой дикторшей, ни-кому, однако, не известной за пределами Дасоса.
   Как все у нее гладко да перспективно получалось, как на взлетной полосе, пришла на ум ассоциация в связи с ее судьбоносным проектом. Правда, стоимость этого проекта оставалась за двойными скобками, но, по эвиным прикидкам, затраты отлично окупались, надо полагать.
   А тем временем Элени наскучило собирать шишки в условной компании, и она подступилась с очередным вопросом-заковыркой, прервав на полуслове эвин полет:
- Ирина, знаешь, чем занимаются кукушка с петухом?
   Вопрос звучал не совсем корректно.
- Помогают тебе шишки искать, - не стала испытывать свою фантазию.
   Как всегда, не угадала.
- Сексом, кукушка с петухом сексом занимаются, - растолковала малышка.
- Что ты такое говоришь, - одернула ее мамаша, обернувшись, на всякий случай, в сторону монастырских стен, - и где они только этих слов нахватались, - забеспокоилась за весь детский род Эви.
   Элени стала набивать рюкзачок собранными шишками, что с учетом старого содержимого, составило определенную проблему, а Эви стала подбирать слова для прощания. Собственно, все, что она думает по поводу моего сегодняшнего положения, она высказала в приветствии. Слишком контрастно, по ее ощущениям, смотрелась она, со своим крутым карьерным ростом, на моем фоне.
- Надеюсь, мне не доведется больше навещать тебя здесь, - самоуверенно заявила та, когда я встала, чтобы проводить предприимчивых гостей.
- Пути Господни неисповедимы, Эви, - пожала я плечами, удивляясь случаю, что пустила в ход довод, которым совсем недавно оперировала крестная в отношении меня.
   Обняла дорогое маленькое создание, шепнула ей на ушко:
- Не забывай меня, хорошо? – та с готовностью закивала в ответ. У детей свои понятия о расставании, разлуках.
- Да выброси ты, наконец, палку, Элени, - занервничала Эви, по-своему переживая подкативший момент прощания. 
   Мы по старой памяти расцеловались, как в детстве, когда провожали друг друга на паром, потому что в  т о  время поездка на материк знаменовала собой очень важную разлуку.               
- Ты меня скоро увидишь на экране, - запальчиво объявила Эви, забывая, что в монастыре телевизоры не водятся.
   Не стала провожать их взглядом, развернулась и медленно побрела обратно.
- Ии-и-на-а, до свидания! – полетел в спину детский крик.
   Обернулась, помахала рукой. Но недолго. Если мне не изменяло чувство времени, скоро должна начаться литургия.
   Только что ж там белеет в траве, где мы так хорошо сидели? Нехотя вернулась на полянку, привлеченная неопознанным объектом.
   Ну, вот –  Элени забыла свой замечательный бинокль, покачивая головой, подняла с земли игрушку. Попробовать догнать, вернуть вещицу? Обернулась порывисто, пытаясь за перелеском рассмотреть знакомые силуэты своих недавних гостей. Куда там, их и след простыл.
   Пришлось забирать с собой принадлежность юного капитана, хотя на этот статус я никак не тянула.    

                55               
      В страну возрождающихся монастырей! Тайна яхты раскрывается, или глас вопиющего в пустыне. Кто любит, тот любим. 

   Нельзя сказать, что в новой жизни бессонница совсем забыла о своей недавней жертве. Время от времени она давала о себе знать, и не так чтобы уж мягко, деликатно. Но, странное дело, на новом месте я не просыпалась с головной болью, не ходила впоследствии полдня разбитой. Наоборот, чувствовала себя взбодренной, жизнедеятельной.
   Потом, в запасе у меня всегда был выход на заветную балюстрадную площадку – в неизменном сопровождении верной Ксантиппы, хмелевшей всякий раз от представившегося случая поколобродить. А после общения с вечностью спалось легко и сладко.
   Вот и на этот раз заранее знала, что быстро не уснуть. За окном светло, словно в старом монастырском саду установили прожектора. Несознательная Ксантиппа лаяла на полную луну, нарушая покой святой обители и ее бесстрашных обитателей. Пойду, пройдусь. Быстро встала, накинула старую куртку, чтобы в очередной раз совершить выученный наизусть маршрут, первую часть которого приходилось преодолевать вслепую.
   Да, сегодня то же, что и всегда. Вселенная у твоих ног. Только ветер заставлял слегка подмигивать светящийся крест Святой Параскевы, что на противоположном острове. С высоты птичьего полета, под матовым полнолунным светом Анти-Дасос, раскрывался, как на ладони, во всем своем ландшафтном великолепии.
   Что-то привлекло мое внимание: длинные тени промелькнули и растаяли в ложбинке, прикрытой высокими елями, с восточной стороны островка. Странно. Никогда не думала, что на нем водятся дикие звери. Так, если мелочь какая, предположила, совы или филины.   
   Ксантиппа залилась в пустоту, предупреждая всех в округе о своей круглосуточной бдительности и создавая досадные помехи в моем восприятии мировой благодати. Пришлось ограничивать сомнамбулические склонности и возвращаться в келью.
   Начало следующего дня выдалось не совсем банальное. Перед обедней в монастыре появилась незнакомая женщина средних лет, худенькая, несколько потерянная – я не успела толком разглядеть ее. Она искала встречи с госпожой игуменьей.
- Это новенькая, попомни мое слово, - похвасталась наметанным глазом Надя, с которой мы заплетали в косы чеснок, пристроившись у кипариса под навесом.
- Ты думаешь? – оглянулась я на робкую женщину, которую кирия Марина вела на собеседование в резидентский, как выражалась моя напарница, кабинет.
   Примерно через полчаса аудиенция закончилась, и незнакомка в сопровождении крестной, покинула обитель, в том же направлении, что и пришла. Во время обеденной трапезы кирия Марина огласила интересную новость: скоро община пополнится новым членом, имея в виду нашу утреннюю гостью.
   Надежда удовлетворенно подмигнула мне, дескать, что я говорила. При этом подцепленная долма, слетела у нее с вилки и совершила непреднамеренное пике под стол. Надя уставилась в чашку с румяным клубничным компотом, я чуть не прыснула, а матушка Иоанна снисходительно покачала головой.
   В общем и в целом, демографический кризис в ближайшее время не грозил монастырскому содружеству, и в этом контексте Надежда неожиданно завела странный разговор. На предмет совместной поездки в Россию.
   Мы давно вымыли посуду, помогли сестре Маргарите прибраться на временной кухне, и теперь беззаботно расположились на припеке, с самой окраины запущенного монастырского сада, пользуясь неспешными минутами досуга.
- Должны же у тебя в России оставаться какие-то родственники? – Надежда, похоже, не на шутку загорелась новой идеей. – Разве никогда не было интересно?
- Если честно, до сегодняшнего дня спокойно обходилась без них, - я совершенно не была готова к такому повороту в нашем разговоре.
   Тетя Фани знала что-то о ближайшей маминой родне, говорила как-то о моей русской тетке. Но их существование было так далеко, так неведомо, в общем, в другом мире, на другой планете.   
- Мне все равно надо на родину возвращаться, сестра здорово пьет, - пояснила с серьезным видом Надежда, - за племянника боюсь, мальчику три годика всего. Соскучилась по нему ужасно, - она даже глаза зажмурила, - такой славный он.
   Девушка улыбнулась, вспоминая малыша, – лицо ее просветлело.
   Да, дети определенно придают смысл жизни, понимающе взглянула на подружку.
- Не знаю, Надя, - мне надо было высказать что-то относительно ее смелой инициативы, - во-первых, мне и здесь хорошо…, - а что во-вторых, сформулировать сразу затруднилась.
- С родней надо обязательно познакомиться, Ирина. А послушание можно и там продолжить, - практично обрисовала светлое будущее, - знаешь, сколько в России счас монастырей возрождается? – судя по ее интонации, великое множество – страна-то даже на карте неправдоподобно огромной кажется.
   Русская послушница посмотрела на меня, изучая впечатление, какое произвела ее агитационная речь, и потом так трезво постановила:
- Только… ты не обижайся, конечно, - замахала рукой, отгоняя сонную, оглашенную муху, - но мне кажется, не создана ты для монастырской жизни. Точно, не создана, - утвердилась на ходу в своем мнении.
- Почему? –  от такого откровения я готова была почувствовать себя без одной минуты оскорбленной. Даже вздрогнула при столь категоричном выводе.
- Как сказать, - Надя стала вглядываться в меня, нащупывая более приемлемый ответ, - жадная ты до жизни, Ира. Любопытства в тебе много. Чтоб монахиней стать, надо настрой иметь особый, отрешенность. Посвящение чувствовать. Вот ты чувствуешь посвящение? - подступилась со своим нелепым тестированием. 
- Все я чувствую, - рассердилась на новоявленного психолога  и поднялась с замшелого бревна, давая понять, что тема дальнейшему обсуждению не подлежит.
- Ты все-таки подумай над моими словами, - уже вдогонку успела бросить Надя, - насчет России. И прости меня, я что думала, то и сказала.
   Как у ребенка – что на уме, то на языке. Или у русских так о пьяных говорят? Нет, я не то чтобы обиделась на Надежду. Лежала в своей келье, уставившись в потолок, по которому перебирал рябыми тенями лунный свет, заблудившийся в густолиственном саду.
   Россия. Какое красивое имя. Только по впечатлениям из прошлой, домонастырской, жизни Россия была для меня страной плохих новостей. Будто запрограммированной на невзгоды. Скупые кадры репортажей показывали пенсионеров, ложившихся на рельсы. Ликвидаторы чернобыльской катастрофы судились с государством. Работающие в качестве протеста прибегали к добровольному мученичеству, то есть к голодовкам. Голодающих жалели и начинали раздавать долги по зарплате. И все в таком же хронически неблагополучном духе.
   В Европе проще, сравнила я. Достаточно акции гражданского неповиновения в форме общенациональной забастовки, и жизнь страны в считанные часы парализована, непопулярные решения быстро отменялись, а власть предержащие спешно вступали в диалог с населением.         
   Да, там, на маминой родине, наверное, не все в порядке с солидарностью, заключила я, подойдя к окну. Потом, эти ужасные серийные теракты, сотни невинных жертв. Нет, посещение исторической родины –  заманчивая, но слишком авантюрная, бесперспективная идея, мысленно подвела черту я.
   Выглянула тихонько за дверь – убедиться, что соседние кельи объяты мирным сном. Затем выскользнула, как приведение, из своей комнатушки, прихватив по привычке теплую куртку. Без очередного сеанса связи с космосом не обойтись, попеняла я на сумасбродный надин план, заставивший меня напряженно переключиться на новый, непреднамеренный предмет дум. Надо срочно распрограммироваться.
   Мой поводырь уже поджидала меня, - Ксантиппа взвизгнула в знак приветствия или готовности номер один отправляться на ставший почти традиционным ночной дозор.
   Сегодня Анти-Дасос опять какой-то странный, неспокойный, подобно муравейнику, который пришел в негласное движение под покровом ночи. Да, эти тени опять суетятся и более определенно, отчетливо, всмотрелась я в противоположный берег, благо моя выгодная позиция и щедрая луна позволяли распознать не только загадочные перемещения вдали, но и какой-то плавучий объект, похоже, катерок в непосредственной близости от места швартовки суден к острову.
- Более чем странно, Ксантиппа, - отвлеченно поделилась с четвероногим товарищем робким впечатлением, - более чем странно. Что бы это могло быть?
   На этот вопрос собака ответа не знала, но на всякий случай гавкнула в сторону производимого наблюдения.
   И тут я очень к месту вспомнила о вещице из набора юного капитана, позабытой маленькой Элени. Весьма кстати позабытой, как оказалось. Сейчас я выясню, что за животный мир размножился на нашем Анти-Дасосе! Чуть не бегом вернулась в сестринский корпус, поднялась, стараясь не шуметь, на второй этаж. Схватила с подоконника бинокль и уже тихо прикрывала дверь за собой, мыслями уносясь на свой замечательный наблюдательный пункт, как вдруг поблизости раздался шепот:
- Ты что туда-сюда все бегаешь? – из соседней кельи подозрительно высунулась голова русской послушницы. Кульминационно округлившаяся луна спугнула, видимо, не только мой молодой сон. – Новый тайник нашла?
- Спи, Надя, - шепотом откликнулась на ее нежданное явление, - потом скажу. Если будет что рассказать, - на всякий случай присовокупила.
   Той ничего не оставалось, как честно позавидовать своей непоседливой соседке, увлекшейся ночными одиссеями. Надежда не питала слабости к поздним выходам, даже в сопровождении бдительной, надежной Ксантиппы. Видимо, с подобными мероприятиями у нее были связаны не лучшие воспоминания.
   Впрочем, мне уже было не до надиных слабостей или предубеждений: я не могла отвести глаз от наспех наведенного объектива.
   Амфора, одна, другая, еще, еще. Какие-то типы переносили контрабандный груз из углубленного укрытия за хвойным валежником, заворачивали в мешки, другие, - числом не больше трех, - быстро определила я, сдавали таким образом упакованные ценности приемщику на катере. Его упитанная, коренастая фигура показалась мне знакомой даже на расстоянии, и я подольше задержала на нем объектив бинокля, поджидая, когда тот развернется, чтобы можно разглядеть подробней. Мне пришлось набраться терпения и довольствоваться некоторым временем видом его дородной спины. Но мое терпение было законно вознаграждено.
- Это же тот тип, с яхты, как ее, «Одноглазый циклоп», - едва не вскрикнула я, нарушая ночную тишину. Напрасно совершенно. Глас вопиющего в пустыне. Да и Ксантиппа при всем желании не могла разделить со мной мое детективное прозрение.
   Снова уставилась в бинокль – лишний раз удостовериться, что не ошиблась. Точно, тот самый субъект, сомнений быть не может. Чернявый боров стал чаще оборачиваться, словно почувствовал в свой адрес слежку.
   Негодяи. Почти все лето околачивались поблизости от Анти-Дасоса, можно сказать, слились с ним в единый пейзаж. А все чтобы прочесать затонувший некогда корабль и сплавить бесценный антиквар, добытый незаконным, хищническим путем, подальше за пределы страны. Известная преступная схема.
   Профессиональное возмущение закипело во мне самым активным образом. Только что напрасно негодовать, пришлось тут же осадить себя. В новом своем качестве мне никак не пристало заниматься вопиющими в своей безнаказанности делами, пусть и задевшими по старой памяти чувствительные струны моей натуры. На все есть воля Божия и  соответствующие правоохранительные структуры.
   Так и пролежала до рассвета с открытыми глазами, изучая потолок в своей келье и пытаясь определиться с противоречивыми чувствами, захлестнувшими меня через край. Да так и ни к чему не пришла. 
   Надо продолжать жить, удовлетворяясь своим положением и любовно взращивая ростки того самого посвящения, о котором рассуждала Надя.
   Что я и постаралась сделать, пока не наступил этот во всех отношениях необыкновенный день.
   Я уже с утра почувствовала, что он будет необыкновенный. И не потому, что наступило воскресенье и в монастыре больше обычного было посетителей. Нет, дело заключалось в другом: в волнующем предчувствии, стойком положительном настрое, подсказывающем, что сегодня должно случиться что-то важное, имеющее непосредственное отношение ко мне. Может, голуби летали в небе жизнерадостнее, веселее, может, мне передалось приподнятое, даже праздничное настроение кирии Марины и ее сподвижниц по случаю завершения очередного этапа строительно-восстановительных работ.
   Выполняя просьбу сестры Маргариты, я занималась составлением списка покупок, за которыми предполагалось отправиться на следующий день, когда в мою келью деликатно постучалась крестная.
- Ирина, девочка моя, - с порога заулыбалась кирия Марина, которая сегодня выглядела даже помолодевшей, еще более красивой, - а к тебе гости, пойдем со мной.
   С одной стороны, новость прозвучала неожиданно, а с другой, я ведь была уже готова к сюрпризу, обещанному этим днем.   
   Только кто бы это мог быть? Вроде некому –  легкое недоумение пощекотало нервы. 
- Тетя Фани? – попыталась угадать, быстренько вставая с кровати. Но по уговору с моей родственницей, время для свидания еще не приспело. 
- Не скажу, -  не стала раскрывать карты крестная, протягивая мне руку, - сейчас сама увидишь.
   Видно было, ей доставляло удовольствие держать меня в неведении. Мимоходом поправила косынку, бросив машинальный взгляд в зеркальце, и пошла, ведомая матушкой настоятельницей в будущие резидентские покои – вот, где мне уготована загадочная встреча.
   Дверь была приоткрыта, из трехстворчатых окон лился золотистый – в тон осени – свет, а у окна, заложив руки за спину, стоял мой научный руководитель Димитрий Телис.
- Ну, заходи, не бойся, - кирия Марина любовно подтолкнула, как малого ребенка, крестницу.
- Здравствуйте, господин профессор, - оглянувшись – словно за моральной поддержкой к ней – нерешительно переступила порог комнаты.
   Он суетливо снял очки, кое-как засунул их в карман жилета, потом подошел, взволнованно взял меня за руки. На нем был тот же дорожный бежевый костюм, в котором я его встречала в начале лета из Германии. Только забавной панамы а-ля африканское сафари в ближайшем поле зрения не обнаруживалось.
- Здравствуй, дочка, - вгляделся в меня, тихонько отпустил руки, - здравствуй.
   Так называл меня отец – дочка.
- Вы присядьте, присядьте сюда, - придвинула стулья кирия Марина, приглашая в смежную комнатку, - поговорите, побеседуйте. А я попрошу сестру Маргариту приготовить кофе, - распорядилась тактично.
- Спасибо вам, - поблагодарил Димитрий Телис, следуя в уголок со мной. 
   Мы расположились на месте, я аккуратно оправила юбку, сложила руки лодочкой.
- Вы из Германии, господин профессор? – все еще не справившись со смущением, приступила к расспросу.
- Да, Ирина, на прошлой неделе вернулся, - как-то по-детски улыбнулся он. – Буду вести курс в нашем университете. Супруга боится, что на бюргерских сосисках я совсем потеряю форму. 
   Я невольно улыбнулась в ответ. Он не стал дожидаться очередного вопроса, начал не спеша говорить: 
- Доклад твой произвел самое благоприятное впечатление на конференции в Кельне. Отличный задел для научной работы. Просто отличный, - подчеркнул он. – Наш Петр не успевал на вопросы отвечать, совсем растерялся, - добавил с сочувственной улыбкой.
- А Хардип как? – не могла не вспомнить о другом коллеге, беззаветно преданном родной археологической науке.
- Хардип умница, выступал просто виртуозно, - заочно похвалил одаренного ученика Димитрий Телис, - о тебе все спрашивал, ждал тебя. Мы не знали, что у тебя такая трагедия, - мой собеседник изменился в лице, с состраданием посмотрел мне в глаза.
   Чувствительный момент разрядила сестра Маргарита, с приходом которой в радиусе нескольких метров разлился пленительный кофейный аромат.
- Не забудь, Ирина, пригласить нашего гостя отведать монастырского угощения, - заботливо предупредила она, устанавливая маленький поднос с кофейником и чашечками на свободный стул.
- Спасибо, спасибо вам большое, - растрогался профессор, - непременно отведаю, - пообещал с энтузиазмом.
   Мы помолчали немного, наслаждаясь тонизирующим напитком. Можно было спросить о третьем легендарном участнике раскопок, но я промолчала, да и мой учитель не коснулся его личности в разговоре. Кроме того, мне не терпелось поделиться результатами своего скромного детективного расследования, завершенного два дня назад.
- Хорошо, что ты сказала, - взгляд Димитрия Телиса стал серьезным, на порядок озабоченнее. – Ты не могла ошибиться? Действительно, узнала человека с той самой яхты?
    Я убежденно закивала головой. У меня было время рассмотреть тяжеловесного, с непроницаемой брутальной физиономией пассажира еще в первый раз, во время небезызвестного заплыва на Анти-Дасос. Такие типажи запоминаются надолго.
   Димитрий Телис задумался.
- Черные археологи, - у него не оставалось и тени сомнения. – Это удивительно, Ирина – они орудовали практически у нас под носом все лето, параллельно с нами, - искренне подивился такой наглости профессор.
- И что теперь делать? – выпалила я вопрос, на который не знала, как ответить той незабвенной ночью.
- Действовать, - просто ответил он. Другой вариант и в самом деле не просматривался. - По свежим следам, пока есть возможность перехватить артефакты. Амфоры, значит, - огонек непраздного интереса вспыхнул в его глазах, оживил черты лица. – А ведь они могли бы пролить дополнительный свет на наш храм Афродиты, как ты полагаешь, Ирина? - незаметно для себя он перешел к научному семинару.
   Я не удержалась, улыбнулась.
- На сто процентов в этом уверена, господин профессор, - мой внешний вид, наверное, излучал такую же бескомпромиссность.
   Тем временем в комнатушку просунулась хорошенькая головка Нади, которая напустила на себя сугубо деловой вид: дескать, кто здесь без ее ведома затевает свидания. Правда, она быстро ретировалась, чтобы все выглядело естественно и случайно.
   Димитрий Телис простодушно вскинул брови, провожая ее взглядом. И вдруг тень смущения пробежала по его лицу: он вспомнил что-то важное. Обернулся ко мне с самым заговорщицким видом:
- А я ведь не один приехал, Ирина.
   Я испуганно воззрилась на учителя.
- Не бойся, не бойся, - он поторопился приободрить меня, - с этим человеком тебе нечего бояться, - легонько похлопал по моей руке для пущей релаксации. – Он тебя снаружи дожидается. 
   А кто дожидается, не сказал. Сговорились все сегодня, что ли, изъясняться загадками. Я растерянно оглянулась на дверь.
- Ты иди, иди, Ирина, а я попрошу кирию Марину показать мне твоего замечательного голубя, она ведь рассказала мне историю с его открытием, - видно было, что ему не терпелось доставить удовольствие всем заинтересованным действующим лицам, в том числе, себе.
   С этим человеком тебе нечего бояться… 
   Я шла по монастырской улице, думая о нем. Даже не шла, плыла над землей, не вглядываясь особенно в лица редких прохожих. Просто знала, где именно нам предстоит встретиться. Где мы посмотрим в глаза друг другу. Впервые после наложенной епитимьей разлуки, обещавшей перерасти в вечное одиночество.   
   За это время я стала другой. Прежней Ирины больше нет. И он, наверное, понимает это.
   Чтобы понять это, надо тоже стать другим.
   С этим человеком тебе нечего бояться… Смело иди навстречу судьбе.
  Машинально стянула косынку с головы, освободила волосы от стягивающего их узла. Зашагала быстрее.
   Море завладело окружающим пространством сразу, стоили лишь выйти на нависавшую над ним и целым миром старую балюстрадную площадку. Мужчина стоял спиной ко мне, затягивался сигаретой, не мог, наверное, оторвать взгляда от этой откровенной в своей обнаженной первородности красоты. 
- Здесь не курят, Георгий.      
   Он повернулся быстро, стал спешно тушить сигарету. Не знал, что с окурком делать, так и держал в руке.
   Да, ты изменился, Георгий. Телевизионный экран нисколько не приукрасил твое лицо, возмужавшее, похудевшее.
  -   Здравствуй, Ирина.
- Здравствуй.   
   Я позволила ему подойти ко мне, притянуть к себе. Не самое, конечно, подходящее место для объятий, но думаю, Святая Марина простит меня. Руки нежно легли ему на плечи, щека по-детски уткнулась в крепкое мужское плечо.
   Пара голубей кувыркнулась в небе, наслаждаясь упоительным, счастливым полетом. 
   Мир воссоединился. Стал целым, без сколов и паутинки трещинок, как на старой амфоре. Счастье воспринимается острее как уникальное воплощение бытия. Когда чувствуешь, что это не повторится больше с тобой.
   Я все же нашла в себе силы, чтобы тихонько отстраниться, без страха посмотреть ему прямо в глаза.
- Как ты съездил в Ирак, Георгий? – спросила спокойно.
- Хорошо, - он не стал вдаваться в подробности. 
- Я рада за тебя, - выдавила в ответ. Потом вспомнила еще кое-что. – Как тот парень, пианист из Багдада, помнишь, ты рассказывал, когда мы…
- Он погиб, - оборвал меня Георгий.   
- Погиб, - печально констатировала, не зная, что еще можно добавить к сказанному.
   Мы помолчали, словно поминая еще одну невинно загубленную жизнь. 
- Я за тобой, Ирина, ты нужна мне, - я чуть не вздрогнула, так боялась услышать эти слова. Или вообще не услышать их?
   Покачала головой:
- Нет, Георгий. Прости, я не могу.
- Почему? – под его жестким, проникающим взглядом скромно опустила ресницы.
- Я так решила.
    Он потянулся за пачкой сигарет. На полпути остановился, вспомнил, видимо, мое предупреждение.   
- Никос не был бы в восторге оттого, что ты здесь.
   Я не сразу уловила, что он об отце говорит.
- Он хотел видеть нас вместе, Ирина, - добавил тихо.
   Вот сейчас ты, Георгий, задел слишком чувствительную точку. Слишком. Слезы затуманили мне глаза. Я совсем не хотела этого, вовсе не собиралась плакать. Так само собой получилось.
   Он растерялся, взгляд смягчился. Достал бумажный платок, стал оттирать мою щеку:
- Капитанская дочка не плачет, - от этих его слов слезы заструились совсем бесконтрольно. 
   Может, потому, что ты застал меня в момент слабости, а может, по другой какой причине, только во мне взыграл упрямый дух противоречия:
- Я скоро уезжаю в Россию, Георгий, - стала нести самый настоящий блеф, - меня родственники приглашают, - сочинила на ходу.
- Какие родственники? – похоже, он всерьез воспринял эту небылицу.
- Мамины. Здесь родственников не осталось, - я почему-то совсем упустила из виду свою греческую тетю.
    Георгий отступил, озабоченно смотрел на меня минуту-другую. 
- Поступай, как знаешь, Ирина.
   И затем добавил вдруг:
- Мне надо идти, передай профессору мои извинения.
   Повернулся и… действительно, пошел. Начал ловко спускаться по крутой тропинке, что ответвлялась под самым боком у площадки, головокружительно петляя вниз.
   Не уходи, любимый, не разрывай мне сердце.
   Если ты вернешься, тут же загадала глупо… если ты вернешься, ни в какую Россию я не поеду.
   Он остановился, обернулся.
   Орфей оглянулся на свою Эвридику.
- Я найду тебя и в России, - бросил только.
   И ушел.
       
                ***
- Ирина, детка, пока ты выходила, названивал твой мобильный. Ничего, что я не ответила за тебя? – тетя Фани высунула из кухни лицо с перепачканным в муке кончиком носа.
- Все нормально, тетя, - поспешила успокоить ее, - сейчас посмотрю, кто это мог быть.
   Бросила пакет с виноградом прямо на пол, вприпрыжку поднялась в детскую. Стала всматриваться в череду цифр – нет, номер незнакомый, и код странный, не местный.
- Девушка, - позвонила в абонентскую службу, - вы не посмотрите, откуда мне звонили, - назвала первые цифры.
   Девушка вернулась в эфир совсем скоро.
- Алло, вы на связи? – откликнулась она любезным голосом. – Вам был звонок из Германии.      

                Послесловие

                Дневник Афродиты

Месяц артемисий, третьего дня.

   Пишу и думаю о тебе. Ты как наваждение, как сумасшествие, от которого не отказаться, не избавиться.
   О, госпожа моя, владычица смеха, златая Киприда!    Что ты со мной сотворила?  Как мне жить дальше, верно служа тебе?  Каждый момент бытия сердце наполнено им.   Мне ли, твоей беззаветной рабыне,    отдаваться во власть безоглядной земной любви,   в пропасть упасть всепоглощающих чувств?   Вздрагивать всякий раз вечером поздним и лунным,   когда раздаются шаги в гулком пространстве храма,   когда никого не жду?
   Каждое утро, убрав твой храм, Дионея, гирляндами из изумрудного мирта,    украсив букетами роз молодых, выхожу к колоннаде.   Знаю, не приплывет он сегодня, мне опять подсказала голубка.   Но сердце не верит надежным приметам полета:   как одержимая вдаль смотрю, боясь оторваться   от ослепленной солнцем морской синевы.   Вдруг, вопреки толкованию его остроносый корабль   радостной пеной взволнует прибрежные воды.   Только бы сердце сдержать от бешеной прыти,    только бы вид не подать, как долго его ждала я.
   Сегодня как год нашей встрече.   Помню тот день, будто вчера это было,    каждый его благословенный час, сладкий миг.   Ласковым утром голубка все в храм залетала,   предупредить торопилась о знаке лукавом судьбы.   Днем, избалованным негой небесной,   вступая под беломраморный кров Афродиты,    кожей всей, каждым биением сердца   я ощутила твой взгляд, каким проводил посвященную жрицу.    Только ресниц не поднять, тяжела эта ноша,    встретить без страха судьбы приговор упрямый.
   Тихо светильники я возжигала в храме, моей Госпоже воздавая долг службы,   когда его взгляд вновь пронзил мое сердце, заставив голубкой биться.   
- Кто ты? – к нему обернулась в сумраке зала.
   О, как прекрасен он, молод и строен.   Мягкие кудри нежнее чем те, что объемлют чело златокудрого Феба.   Манит магнитом взгляд его, обещая чудесную встречу.
- Не бойся, меня зовут Александр.   Корабль наш быстроходный «Астрапоморфос»,   добрым груженый товаром, держит путь в Финикию.   И по дороге домой у гостеприимного берега вашего    наш капитан-фракиец решил задержаться.
- Что ж, доброй ночи тебе, Александр.   Милости просим на омываемый теплыми водами Дасос!    Афродита, моя властелина небесная,   приятным напутствием сопроводит корабль ваш славный:   «Астрапоморфос», действительно, молнии звездной подобен.    Еще бы сказала моя госпожа по секрету,    прекрасен ты, как самый прекраснейший из Олимпийцев.
- Ты тоже ничем не уступишь самой Киприде.     Но ты не сказала мне имя, что носит земная царица.
- Имя земной, как ты величаешь, царицы   отвечает предназначенью, определенному свыше.   Нарекли Афродитой меня, с первого дня от рождения   посвятив несравненной дочери Зевса, любвеобильной Киприде.   Жрица я храма, куда ты зашел ненароком.   Знаю секреты, читаю замыслы тайных желаний.    Хочешь судьбу тебе предреку, разгадаю небесный почерк,   коим вершит замысловатый полет свой голубка?
- Нет, красавица, зачем же неблагодарно   милость судьбы искушать? Завтра корабль поднимет тяжелый свой якорь,  ветер веселый парус наполнит послушный.
  Будешь меня вспоминать, хоть иногда, Афродита?   
- Ты просишь немного, моряк. Просьба твоя выполнима.
- Это тебе на память, чтоб в сердце   сладкая мирра внушала счастливые чувства.
   Из торбы дорожной достал алебастр он хрупкий,    наполненный чудной смолой драгоценной.   Дивная роспись его украшала поверхность,   на вольном  рисунке свой взгляд задержала смущенный.
- В стране той прекрасной подруги равны мужчинам,  щедро купаясь в ласках любви безграничной.   Этруски умеют превозносить своих женщин.
- Ты был в том краю, что населяют этруски?   Как далеко же ты плавал.   Не забывай и ты меня, ветреный странник.    Попутного ветра, герой.   И да храни Афродита «Астрапоморфос».
   Почему же ты не уходишь?   Тело мое застыло, не могу шевельнуться.   Взгляд твой чарующий силой сковал меня крепкой.   Изнемогая, стою, непослушная собственной воле.   Что умоляет твой пламенный взор, Александр?    Жаждет в ответный дар получить поцелуй беспечный?
Эту малую милость ничего оказать мне не стоит.    Но поцелуй мой забыть ты уже не сможешь.

   Месяц дасий, седьмого дня.
 
   Тридцать дней и три дня, один на другой похожий.    Жду не дождусь весточки из Финикии.   Где задержался твой «Астрапоморфос» бесстрашный?   Где тебя волны упрямые носят, со мной разлучая?
   Под оком вечерней звезды моей Богини,   в немой мольбе застыла твоя верная жрица.    Ранена в самое сердце, с собою в разлуке,   сердце мое далеко, о нем об одном лишь мечтает.
   Вышли на праздничный бал дочери сказочной Ночи:    Аретуса и Геспера, Эгла и Эрифея,   нежный их танец под аккомпанемент самого Эола   сердце не может утешить, душу лишь растревожил.
   Дочь самого промыслителя громоподобного Зевса!   Слабых жен обольстительница, чья улыбка прелестна!   Подобна сладкому яду желаний, что точит влюбленную душу.    Смилуйся надо мной, неотразимая волшебная Киприда!   Твоей покоряются прихоти сердца и бессмертных, и смертных.   Верни мне любимого, целым и невредимым!   Освети его судно вечерней звездой благосклонной,   парус тугой легкой игрой коснись.   И да минуют пути его дикие штор-мы,    от умыслов злых и зависти жадной спаси!
   Встреча с тобой, в памяти вечно хранимая,    мыслями вновь уношусь я к той ночи магических ласк.    Берег морской осветили костры финикийские.   В сердце радостный крик заглушив, долго стояла, ждала.   Так я боялась вспугнуть надежду легкоранимую.   Но в звездную эту ночь любимого я дождалась.
- Здравствуй, прекраснейшая из женщин!   Счет потерял дням и ночам,   пока вновь увидел тебя.    Пока провидением свыше судьба переменчивая     распорядилась корабль прибить наш к знакомым твоим берегам.    Где Афродиты легкая поступь касается   солнцем согретой, щедрой к любви    земли.
- Речи твои искушают меня недвусмысленным слогом.   Но подойди, Александр, высокий пиетет оставив.    Достойной награды долгий твой путь заслужил.   Ослабь Афродиты пояс. Тот, что от Бога поэт   мимоходом воспел в «Иллиаде»:    все обаяние в нем заключается,   в нем и  любовь, и желание,   трепет любви, изъяснения...    Что же тебя так  подспудно тревожит, любимый?     Мысли что невзначай отвлекло,   сковало движенья?
- Мы не одни здесь, кто-то третий над нами,   за нами следит, таинства встреч поджидая.   
- Не бойся ее. Это сама Афродита.   Вот ее звездное око любуется нами.   Здесь, под ее покровительственным взором,    нашей любви предадимся, не   помня о прошлом.   Небо увидишь в глазах моих, недоступное небо,   что заставляет забыть о земле и земных печалях.   Там, где сам воздух  пропитан парами страсти,   наша любовь расцветет, не зная преград-препятствий.    Встретят  уста твои, что по любви тоскуют,   поцелуев ответный огонь, долгожданную негу.   Там, где сам воздух пропитан любовью, милый,   небо благословит нас, сама  Афродита.
   Мимолетным единым мгновеньем обернулось время свиданья.   Сама в предрассветный час его не спеша проводила.    У пропилеев застыла, предваряя неведомый срок разлуки.
- Поедем со мной, Афродита, забудь о своем служенье.   Весело в море плыть наперегонки с проказливым ветром.   Отвезу тебя в благодатную Финикию, Сидон богатый.    Любимой женой будешь ждать возвращенья законного мужа,    радостный детский крик обещая в награду.
- Нет, Александр, мне горько внимать твои речи.    Афродита не создана для тихих семейных будней, трудов материнских.   Волею свыше другой предназначен мне жребий.   Жрица я в храме священном, раба несравненной Киприды.   Гнев небожителей ждет всех предавших святое служенье.   Сердце на части рвется, обливаясь невинной кровью.   Но мыслями, милый, всегда я с тобой, с собой совладеть не в силах. 
- Страданья любви не угодны вершителям судеб.    Напрасные жертвы не приносят и им утешенья.   
- Прости, Александр, но воле богов я клялась быть верной.   Помни меня и… задержись на мгновенье.   Возьми этот камень в форме причудливой сердца.   Кто им владеет, искусство небесной любви постигает.   Не в состоянье забыть того, кто вручил этот дар Афродиты.   Чтобы с тобой не случилось, куда бы судьба не бросала.
- Ты в сердце моем и без талисманов волшебных.
- Возвращайся скорее, любимый.   Бесприютна душа моя, когда занята лишь ожиданьем.

   Месяц гарпей, пятого дня.
      
   Еще долгих три месяца судьбой уготовано   провести в предвкушенье бесплодном встречи.   Напрасно глаза утомила, знакомый высматривая парус.    Не полететь голубкой над морем, не догнать загулявшее резвое судно,   на милого краешком глаза не взглянуть, на скупое мгновенье.
   Храм я сегодня украшу богатым цветочным узором.    Здесь и нарядной мальвы, и пышной розы дыханье,    девственный олеандр заплету венками густыми,    буду все ждать его, гадать на близкую встречу.
   Долго смотрю я на звездное око небесной моей царицы.    Храмовая  голубка в его оконце давно не влетала.   Где же ты загулялась-забылась, белокрылая птаха,    сердце не радуешь привычным воркованием приветным.
   Нет, опять сиротливо бродить и бродить вдоль храма,   в тоске неприкаянной изучая маршрут перистиля,   счет ведя бесконечным его колоннам.    Снова в безумье отчаяния перебирать каждое слово,    каждое горькое слово последней нашей встречи.   С которой прошла, как мне кажется, целая вечность.
- Сегодня ты другой, Александр, и глаза твои чужие.    Знаю, кто встал между нами, с кем решил согреть желанное ложе.   Тень ее заслонила меня, нелепый раздор вселяя.   С другой, любимый, делить тебя не желаю.
- Речи твои, красавица, меня смутить не смогут.    Ты и сама ведь в безукоризненном своем служенье,   чтобы задобрить любезную свою хозяйку,    не одними только танцами нескромные восхищаешь взоры.
- Каждое твое слово ранит меня в душу.   Тот, кого любишь, живет в глубине сердца.   Того, кем одержимы твои мысли, забыть невозможно.    Плотские  утехи не могут подменить собой чувство,   прекрасное чувство, заповеданное людям Небом.   Без любви вряд ли мы познали счастье.    Оставь меня, Александр, полагай, что все тебе приснилось,   что безумные наши встречи навеяны лишь сном легковесным.
- Недолго ж в сердце ты меня хранила, Афродита.    Не даром нелестную славу твой остров приемлет.    От ласк коварных сирен-искусительниц предостерегали   еще предводителя доблестных аргонавтов   бесстрашного Ясона.    
- С тех пор, как своим крылом золотистым Киприда    осенила овеянный многозначительной славой наш остров,    сказки о сиренах-колдуньях сокрушают, мой милый,   детские только души.   Поздно уже, Александр.   Корабли уснули на рейде.    Больно с мечтой прощаться, но еще больнее   затягивать миг расставанья.
- Что ж, было время, когда мы не знали друг друга.    Не самое худшее время, к чему лукавить.   Но если постылой ночью меня ты вспомнишь,   выйдешь на берег встретить «Астрапоморфос» усталый,   глупой  разлуке  вызов бросишь, как прежде,   любовь твою драгоценную с радостью приму.
   Он ушел, удержать я его не сумела.   Шаги растаяли в ночи, отдаваясь в сердце.   Замерла, с болью внимая неумолимому эху.    Любимый мой не вернется, не согреет последним объятьем.   Не одарит ласковым, веселым словом, не зажжет поцелуем.    Милой я была, чужой, ненужной стала.
   Кого теперь страстно ждать, кого лелеять в своих мыслях?      
      Как я раскаиваюсь, что его тогда не вернула.   Отрадней было бы бремя невыносимой разлуки.    Легче бы было, в омут с головой кидаясь,   смелое решение судьбы задумать, бессмертным бросив вызов.
   О, прости меня, благосклонная к влюбленным Киприда!   Радуешься ты рождению нового чувства,    заступаешься за всех в любви невинно уязвленных,    с готовностью вершишь дела законные браков.
   Окажи и мне милосердную твою услугу.   Не спеши сменить божью милость на гнев опальный.     Отпусти меня к нему, позволь вырваться из жертвенного круга,    вечное поклонение заменив на радости земные.   Женщиной хочу стать, самой обычной смертной.   Любимою женой, супругом бережно хранимой.    Отпусти меня к нему, не ввергай в отчаяние отказом.    Жизнь без любви к нему лишилась всякого смысла.               

   Того же месяца, четырнадцатого дня.

   Вчера ночью во время ужасной бури о прибрежные скалы Анти-Дасос разбился финикийский корабль «Астрапоморфос».
   Никогда не поверю, что тебя больше нет. Потому что мы созданы друг для друга. Потому что сердце подсказывает, что Небо тебя защитило. Буду и впредь приходить на песчаный берег. Буду, любимый, помнить и ждать тебя. 




ПУХОВСКАЯ Марина

ОСТРОВ СИРЕН

Роман