Букет невесты. 1. Тэмпора мутантур эт нос мутамур

Сидоркин вдруг разволновался: дело в том, что он долго молчал, у него до этого не было повода, чтоб поделится мыслями, которые волновали его, а тут зашел разговор о совести. Он был как из прошлого. Настоящее время не располагало к рассуждениям такого рода. Это почти Лев Толстой. Но где он сейчас? О том, что он есть, уже и забыли, задвинув его в 19-й век, туда же, куда и Достоевского, и «человек – это звучит гордо» Короленко.

Но давайте по порядку.

В прошлый раз, когда он покупал книжки у Александра Григорьевича, тот, как бы оправдываясь перед ним, дескать, не я виноват, что цены выросли, здесь и то, что капитализм с его звериным оскалом, и то, что война, сказал тут: «Тэмпора мутантур эт нос мутамур ин».

Ему за семьдесят. И если еще четыре года назад, когда они познакомились, он казался бодрым, то теперь выглядел совершенным стариком. Сам он высокий, худой, лицом некрасивый, поэтому и завел бороду, которая росла у него как придется, всегда в головном уборе, будь то летом, будь зимой, в неказистой одежде. И все же  было в нем, несмотря на неподобающий внешний вид, что-то, что к нему тянуло. Он не русский, говорил, что меря, и чувствовалась в нем там, где у русских сдержанность, некая осторожность, но когда он говорил, то увлекался, забывая о ней. Все остальное в его характере можно было бы списать на старость: и то, что он забывчивый, и то, что наивный до невозможности и поэтому легко поддается на уговоры.  Он учился в университете на истфаке, оттуда его латынь.

-Вы знаете, как переводится? – спросил его он. Сидоркин не знал, но сказал, что знает. – Времена меняются, и мы меняемся с ними.

Он хотел возразить: «Человек не меняется и древнегреческая драма, где эти все маски, и если герой злой, то она у него до конца, он не меняется, права», - но промолчал.

На этот раз в их разговор вмешался покупатель, которого Сидоркин уже встречал здесь, но тогда тот был с женой и больше говорила она, чем он, все о незначительном, о бытовых неурядицах.

Если сравнивать его с Александром Григорьевичем, то сравнение будет в меньшую сторону: тот низкого роста, круглый, как шар, лицо без морщин и не лишено приятности.  Голос, в отличие от скрипа, издаваемого Александром Григорьевичем, звонкий, как у мальчика.

Александр Григорьевич опять начал разговор  о временах и совести.
 
-Не совсем так, - перебил его Сидоркин. Совесть никто не отменял. Только теперь, когда идет война, не знаю, чем это объяснить, с этой, с нашей стороны в воздух, как будто яд впрыснули.

Он и сам чувствовал в себе ожесточение, и уже не помнил, когда не был злым, злым на события, которые не укладывались в его голове, которые не соответствовали его представлениям, на людей, ему казалось, что теперь он раскусил их, что они не такие, каких он любил, хуже, и уже ненавидел их. Он и себя ненавидел. А кого он любил? Но как любить, когда со всех сторон: «Убей его!» И с той стороны, и с этой. С этой – все сто сорок семь миллионов. И все же были люди, за которых он был ответственен, которых любил. Это его близкие. Он их любил даже тогда, когда ненавидел.

-Я думаю, что у каждого человека есть совесть, только у кого меньше, а у кого больше, - роясь в книгах, которые лежали на столах как попало, и Александр Григорьевич, отбросив в сторону законы маркетинга, считал, что так и должно быть, дескать, не надо навязывать покупателю товар, - поддержал Сидоркина покупатель, и выходило так, что есть настоящая здоровая совесть и немощная.

Сидоркин не понял его: как! совесть есть или ее нет. И продолжал стоять на своем:
-Эти без чего-то в совести, без справедливости и правды воруют, беззастенчиво лгут, как дети, но дети такое, им нельзя, но простить можно, а тут взрослые, и если их раскрывают, то подличают, выкручиваются, копируя мразь. Она же, эта мразь! выпусти их в лес или в поле из городов, тут же оскотинятся, то есть весь блеск сойдет с них, как у женщины лак с ногтей, завшивеют и будут вонять.

Покупателю не понравилось, как он сказал о людях – зло. Ему претил такой подход, когда зло и грубо. И дальше он уже молчал.

-Я пошутил, - сказал Александр Григорьевич, чувствуя, что в этом случае сглупил, поддавшись, так сказать, новым веяниям, или, как это идиотское слово, которое теперь часто употребляют, нарративам. Он скорее всего думал, как и Сидоркин, что есть одна совесть, целая и так далее, но черт попутал.

И здесь Сидоркин поделился с ними историей, участником которой и он был.