Портянки

Когда наш школьный фургон, свернул с широкой грейдерной трассы Раздольное - Хасан на раздолбанный артиллерийскими тягачами просёлок, ведущий в Рязановку, его перестало трясти мелкой дрожью, зато начало раскачивать плавно, как баркас, от борта к борту, и по зелёной дощатой будке работы умельцев находкинского судоремонтного завода, с долгим протягом, шумно захлестали ветки, швыряя в небольшое окошко разноцветную осеннюю листву.

 – "А, может, ну его к чёрту, это домашнее задание?! " – прикинул я соблазнительный вариант, отрешённо глядя сквозь зияющий дверной проем «теплушки», на залитые солнцем, осенние сопки.

Это были отроги Чёрных гор, дальневосточных Montenegro, лежащих между Ляодунским полуостровом на западе и Японским морем на востоке.  Впрочем, их китайское название, «Ишунь», было не столь благозвучно.

– "Жаль будет губить такой денёк зубрёжкой?" – продолжил я терзать себя сомнениями.

 В этот момент, будто подслушав мои крамольные мысли, дверь, лежащая на полу фургона, неодобрительно затряслась. Еще утром, на ухабах, она сорвалась петель и теперь медленно ползла к выходу. Пришлось отвлечься от рассуждений и ногами прижать припадочную оторву к пыльному полу.

– "Из школы сегодня очень удачно сдёрнули …".

Я взглянул на часы.

– "Да, часа на два раньше обычного дома будем. В конце концов, ещё весь вечер впереди! Выкручусь… Первый раз, что ли?".

Тут плавное течение моей мысли в очередной раз было грубо прервано. На этот раз вмешалась скамейка.  Она применила, метод, весьма осуждаемый советской педагогической наукой. На очередной колдобине, как теннисистка на подаче, лавка сначала подбросила всех её попиравших, вершка на три, а потом поддала влёт так, что лязгнули зубы…

– Шурик! Это же не наш метод! – вырвалось у меня пошутить, перекрикивая лязг и грохот, пляшущей в углу чугунной «буржуйки».

Ребята, потирая ушибленные места, натужно хихикнули и поддержали тему:
 
– Может не надо, Шурик?!

– Надо Федя, надо… Шурик на обед опаздывает!..

– Нет тут дело посерьёзнее. Не иначе дембель в опасности…

– Точно! Он же сегодня в Славянке у морпехов был. Видать узнал про приказ о демобилизации. Вот и гонит в полк, – добрую весть сообщить…

Пока ребята балагурили, я, для себя, решил всё окончательно:

 – "Впереди полдня, патроны ещё есть, можно будет поохотиться, на перелёте, у моря. Орлана брать не буду. У него еще с прошлой прогулки лапы в кровь стерты… С копытными, вишь, тягаться взялся… "

Машина уже катила по городку и почти поравнялась с моим домом. Свиснув в переднее окошко, я, для доходчивости, хлопнул ладошкой по кабине. Дембель Шура, – наш водитель, с готовностью притормозил и в «салон» ввалилось облако, до сего без успеха гнавшейся за нами пыли. Задержав дыхание, я, на десантный манер, под всеобщее «фу-у-у!», вместо парашюта прижав сложенными на груди руками школьную папку, решительно шагнул в это облако, и со словами: «Прощайте други!», – вывалился в дверной проем.

Шум, пыль, тряска остались позади. В доме тихо, прохладно, никого. Швырнув ношу на инвентарную КЭЧевскую кровать, сунул нос в холодильник, попутно стянув с гвоздя патронташ.  За кухонным столом вынул из него стреляные гильзы, пересчитал взглядом оставшиеся патроны. Четыре, – обычный расход. Вынул и эти, – для них в кармане места хватит… Другой карман заполнил наскоро приготовленным походным провиантом.

Подняв за стволы старенькую курковую «тулку», я вышел в коридор и, под аккомпанемент нетерпеливых повизгиваний, доносившихся из-за двери, поочерёдно обмотав ноги новенькими зимними портянками, сунул их в кирзовые «доходяги», с протёртыми до дыр голенищами.

– "Вот чертёныш! Каким таким чутьем, там, во дворе, он безошибочно определяет, когда я собираюсь на охоту, а когда просто вожусь с ружьем, тренируя, к примеру, стрельбу навскидку? Может дело ещё и в сапогах?"

– Ну, извини волчара – оглаживаю, навалившуюся на грудь овчарку, по прижатым ушам.

– Сегодня, друг, без тебя!

Долго, еще очень долго доносились мне вслед его отчаянные, полные негодования вопли, и только когда я отошел от городка на добрый километр, их сменил протяжный, леденящий душу волчий вой. Под этот вой я и утопил в стволы две закопченные, не раз стрелянные, латунные гильзы с новенькими розовыми капсюлями. Патроны были снаряжены бумажными стаканами с дробью, пересыпанной крахмалом. Я проверял, – такой заряд существенно повышал «кучность» и «резкость боя».  Порох у меня тоже был весьма экзотический, добытый из холостых патронов к автомату Калашникова. Он был куда лучше обычного, бездымного, охотничьего. Что уж сравнивать с дымным из взрывпакетов, или, с наточенным рашпилем, артиллерийским?..

Вот и родничок, прямо на обочине неширокой, в одну колею, дорожки.  Приморские сопки, ещё со времён войны, покрыты густой сетью таких путей тактического назначения.

Самое время облегчить второй карман.

Подобрав ножны, я прижал их двустволкой к поясу и, подмяв собой рослую сухую траву, как в кресло плюхнулся на крутой склон сопки. Вынув свёрток, извлек из него кусок чёрного хлеба с разложенными по нему кружками дешёвенькой, но, чёрт, вкусной китовой колбасы. Хлеб тоже был хорош, – из полковой пекарни. Получали мы его бесплатно, по талонам.
 
Расправляясь с содержимым окружного еженедельника «Суворовский натиск», я поглядывал в бинокль на смешанный лесок, лежащий чуть ниже, в пойме ручья. Он еще хранил яркие осенние краски. Над ним были видны наслаивающиеся силуэты сопок, покрытых на зиму густыми кучеряшками рыжих крон низкорослого маньчжурского дуба. Вправо сопки уходили наверх, к Сухановскому перевалу, слева обрывались крутыми утесами к морю.
 
Отобедав на природе, я свернул газету, макнул нос в родник и двинулся дальше. Колея уходила, петлять между сопок, поэтому мне пришлось спрямить путь по узкой тропинке у края болота и, через пятнадцать минут, я уже отдирал от брюк колючки, стоя на изрытом танковыми окопами берегу морского стрельбища в бухте Бойсмана.

Справа, был виден «Красный утёс». До него, по идеальному песчаному пляжу, километра полтора. Слева, в полукилометре, скалистый мыс. За ним речка и ещё пять километров песка. Впереди, виднелась цепочка островов, нанизанная на линию горизонта, тесно зажатую между великим океаном и бездонным синим небом.  Этот архипелаг был назван в честь одного из офицеров команды Фрегата «Паллада», – лейтенанта Римского-Корсакова. Примечательны и названия входящих в него островов: Де-Ливорна, Гильдебрандта, Дурново, Матвеева...

В ту пору я бы и не знал, всех этих топонимов, принадлежащих удивительным по красоте, клочкам суши, если бы не секретные карты, которые периодически клеил отцу для штабных учений.

Штиль полный. Начало отлива. Море, как вода в стакане, – молчит, не издает ни шороха. Только, временами, гоготанье гусей, то где-то далеко в море, то где-то высоко над головой. Не разглядеть.

– "Если теперь повернуть направо, то придётся вброд переходить пару ручьев, впадающих в бухту. В моих-то новых портяночках и драненьких сапогах? А потом еще повторить эту глупость, – на обратном пути?..   Нет уж! Дудки! Портяночек жаль… Ножкам хорошо в мягеньких. А не в мокреньких…" – и, размышляя так, я зашагал налево, прикидывая в уме прочие выгоды такого решения:

– "Поскольку начался отлив, под скалами будет сухо. Солнце, на активном участке охоты, будет светить мне в затылок, да и утку на мысу взять легче, – ленится глупая облетать его стороной, вот и выходит прямо на стрелка. Правда, случись доставать её из воды, – тут уж, брат, штаны снимай, но сапоги оставь, дно каменистое, колючее…" 

Выбрав таким макаром приключения, которые ждут слева и похерив те, которые напрасно поджидали меня справа, я не спеша зашагал вдоль границы трех сред, из шалости пиная ногами гирлянды ещё мокрой ламинарии, забытой на берегу отступающим морем. Из любопытства подбрасываю сапогом и подхватываю на лету хвост роскошного четырехметрового экземпляра.

Забавно… Бурые, коротенькие корешки «морской капусты», будто птичья лапка, держат небольшой, меньше куриного яйца, камешек. Однако, вырвать его из «когтей» водоросли, оказалось сложно. Она отдала мне свой якорек только вместе с «пальчиками».

 Вскоре, за небольшим мыском, под ногами зашуршала мелкая галька. Заметив меня, с моря нехотя поднялась небольшая стая уток и, почти касаясь воды крыльями, цепочкой ушла в сторону островов.  Но на бакланов моя вооруженная личность не произвела ровным счётом никакого впечатления. Оседлав стометровый косяк «угая», в миру, по-простецки, именуемого краснопёркой, они степенно, охотой это не назовёшь, – ужинали, не бросаясь, как обычно, с высоты в море черными стрелами, а лишь лениво обмакивая в него головы, поочередно вынимая из воды сверкающую на солнце добычу, зажатую в длинных тонких клювах, которыми они орудовали будто бамбуковыми палочками для приема пищи. В общем всё было до приторности манерно… Не хватало только слюнявчиков на грудь…

 Захватив жертву поперёк туловища, а это были рыбины много толще и длиннее, чем изящные шеи охотниц, птицы однообразным приёмом подбрасывали её над собой и, ухватив за голову, пропускали в глотку, как ногу в чулок. При этом тонкие чёрные шеи бакланов, на короткое время, становились больше похожими на голенище моих сапог.

Я даже засомневался в принципиальной возможности, с таким-то уловом поднять этих обжор на крыло. Но проверять не стал, – патрона было жаль больше, чем несчастную красноперку. Да, и сделай я этот выстрел, всё пошло бы куда скучнее…

Бакланий пир все еще продолжался, когда я вышел на острие мыса, разделяющего бухту на два больших пляжа. Впереди, в тени скал, совсем неподалёку, барахталась выдра, оставляя на вязкой, как машинное масло, воде гладкие темные круги. Мое появление и в этот раз было быстро замечено. Спинка зверька торопливо замелькала между валунами у ручья, стекающего со скал по заросшей кустарником расщелине. В этот момент, по ту её сторону, за валунами, показался знакомый силуэт, идущий навстречу.

Это был Серёга. Два часа назад, мы вместе тряслись в школьной машине. Видать, тоже заценил денёк, – вышел прогуляться с ружьишком и тоже без своего Анчара.
 
Идти далее, к устью реки, для меня, пожалуй, уже не имело смысла. Поэтому, привалившись спиной к ещё теплому валуну, я стал поджидать товарища, разглядывая, копошащихся в лужицах, мелких крабиков и морских ежей, явно проспавших начало отлива.

Когда справа зашуршали галькой Серёгины «болотники», я лишь поинтересовался, не поворачивая головы:

– Выдру видел?

– Угу… Милаха!

Я оттолкнулся спиной от валуна, и мы молча, в темпе его шагов пошли рядом. Когда достигли узкого места, море уже изрядно отступило, расширив проход под утёсом метров до трёх, и нам даже не пришлось перестраиваться гуськом. Так, бок о бок, и зашли под отвесную скалу.

Шаг, второй, тре… И тут, как с ясного неба, ровно между нами, с миллиметровой, без преувеличения, точностью, бесшумно, только обдав виски ветерком, по абсолютно отвесной траектории, в подушку из мелкой гальки, впечатывается бурая глыба размером и формой, напоминающая человеческую голову, в меховой шапке. С острыми такими гранями…

 Чуть не споткнувшись о неё по инерции, мы синхронно развернулись над ней лицом к лицу и, склонив головы, уставились на лежащего у ног, падшего «ангела» смети. В этот раз она промахнулась…

Первая же мысль будто пулей прошила голову:

 – "А ведь, не от этой скалы камешек … Над нами-то, обелиском, белый утёс нависает. Он тут один такой и ширины-то в нём всего шагов десять. А эта глыба бурая, даже рыжая какая-то … Да и, как так она могла обвалиться, чтобы ни одной крошки?.. "

Наверное, те же мысли пришли и Серёге.

– Навесиком прилетел... - резюмировал он.

Мы, не сговариваясь, отшагнули к воде, насколько могли и, покрыв тридцатиметровые скалы раскатистым матом, решительно вскинули стволы вверх, чем сильно перепугали зазевавшегося крякового селезня, метившего плюхнуться на мелководье, не далее, как в десятке метров от нас. Он уже даже, было, растопырил свои «ласты». Их, просвеченные солнцем перепонки, горели на фоне голубого неба, как красные китайские фонарики в ночи. Но, вместо посадки, селезень будто ударился в воздухе о невидимую стену и, обильно осыпая   нас пухом, взмыл вверх, будто сигнальная ракета.  И, судя по всему, то, что он там, на верху, увидел, только добавило страха.

– Во дурак! – мы прыснули от смеха.

– Ну что? Догоним сволочь? – всё ещё улыбаясь, предложил Серёга.

– Ага … У него форы метров пятьсот выйдет, да под горку. Отбежит и заляжет до темноты …

– Это точно. Он сейчас, дурак-дураком, как этот селезень. На такое дело поти... Может и картечью пальнуть … – согласился Серёга.
 
Мы оба хорошо знали того, о ком говорили. Тоже, видать, прогуляться решил, без своего Шарика. Камень от него предназначался Серёге и, если бы он шёл один, промаха бы не случилось. Но тот, третий, который не поделил с ним девчонку, на моё присутствие не рассчитывал. Только поэтому и промахнулся.

Случись, мне или Серёге выставить вперёд другую ногу, или просто качнуться при ходьбе хотя бы на сантиметр ближе к товарищу, тяжёлых последствий было не избежать. 

Перемешивая в головах сгустившиеся мысли, мы двинулись из-под скал на пляж, периодически, поочерёдно, нет-нет да и оглядываясь на удаляющийся мыс.

– "Однако пофартило… Всем пофартило, и нам, и этому подлецу, да и селезню, кстати, тоже".

Вот так и вышло, что друг мой Серёга, своей жизнью оказался обязан моим портянкам. А им, по итогу дня, всё же не повезло. Замочил я их, беспощадно, уже минут через пятнадцать .

Но это уже совсем другая история…

Впрочем, почему не рассказать? Другого-то раза может и не быть...

В общем, вышли мы с Серёгой на пляж, как раз на то место, где я колючки стряхивал, а ноги домой не несут. Да и рано ещё… Двинули, под Красный Утёс. Но пляж – место открытое. Охотнику маячить на нём смысла нет. Пошли на хитрость, точнее к ручью.

Ручей сбегал сопок по широкому распадку, собирая в себя многие десятки прозрачных родников, и утыкался в песчаную гряду, намытую прибойными волнами. Тут он резко поворачивал направо, к середине пляжа и тёк вдоль него ещё семь сотен метров. Эти семь сотен были естественным рубежом обороны. Но его доработали: часть русла спрямили, углубили и расширили, оставив лишь неширокий брод, через который я и переправился на Серёгиной холке. Таким образом должок моим портянкам, который я даже не успел выставить, Серёга сразу и вернул. На том берегу ручья они были уже квиты.
 
За бродом русло было прямым и широким. Мы поднялись на изрытый окопами песчаный вал, насыпанный при его углублении. Склон вала, со стороны ручья, был крут и высок, – метра четыре. А, по кромке воды, во всю длину и высоту вала, стояла не широкая, метра в полтора, но плотная стена камыша.

Если смотреть с противоположного, лысого берега, на то, как мы топали по брустверу окопа, создавалось бы впечатление, будто мы, аки ангелы, «плывём» над камышом. Но мы не были ангелами и коварство наше было в том, что из прибрежных зарослей, где обычно и копошились утки, нас было не видно, и подойти к ним можно было не церемонясь, – в полный рост. 

Так и случилось. Утка запоздало встрепыхнулась прямо под нами, но не поднялась высоко, а лишь барабаня по воде кончиками крыльев, стала удаляться от нас вдоль русла ручья. В этом месте оно делало поворот к морю ...

Мы оба развернулись в её сторону. Я оказался за Серёгой, а он в идеальной позиции для стрельбы. Но рука его, скользнув вверх по ружейному ремню, «уснула» на плече. Я понял, что стрелять он не будет.  При таком обращении с ружьём, ему просто не хватит времени. Пришлось исправлять ситуацию.
 
Я подцепил у бедра кадычок приклада и провернул ружьишко так, что его шейка легла в ладонь. Свою левую руку, одновременно со взводом курка, я положил на Серёжкино плечо, поверх его руки, сжимавшей ремень, и не целясь выстрелил практически из-под его локтя, воспользовавшись дробовиком, как пистолетом. Утка плюхнулась в ручей, прямо посередине.

А вот об этом я и не успел подумать:

– "Туда-то и на Серёге сухим не добраться…"

В общем, сколь не чертыхался, - вода-то холодная, а портянки таки замочил.

Выстрел, конечно, был красивый, но заряд зверский... Отдача была мощная и рычаг запирания немного оцарапал руку у основания большого пальца.

– Всё Серёж, теперь твоя очередь… – буркнул я обмывая рану.

Вечерело, тени уже исчезли, пришла пора поворачивать оглобли. Мы вышли на дорогу ведущую в городок. Она шла вдоль другого ручья, обозначенного на картах, как речка с грустным названием – «Заключённая». С неё-то и налетела очередная кряква.

Пока я шоркался по кустам рассчитывая поднять фазана, Серёжка плёлся по дороге. Утка проложила свой курс прямо над его головой. Он приложил приклад к щеке и, плутовато мне улыбаясь, сопроводил её полёт стволами, – не целясь. Выстрел грянул, только когда стволы приняли вертикальное положение. У охотников такой «киношный» выстрел называется королевским… Утка шлёпнулась прямо к его стопам… Она была большая и рыжая, как тот камень, про который мы уже то ли забыли, то ли не хотели вспоминать.

– Умыл, так умыл!

Отыгрался я только через много лет, на реке Кабул. Летом она почти пересыхает, но дело было весной, в горах таял снег, и река неслась в водохранилище Наглу бурным грязным потоком.

Мы с товарищем коротали время, бродя по берегу, пока шла загрузка машин. Под ноги ему подвернулся фрагмент пенопластовой упаковки. От нечего делать он отломил от него кусок величиной с кулак и швырнул в поток. Река подхватила подарок и играючи понесла с бешеной скоростью, то подкидывая над острыми гребнями своих волн, то пряча его за ними.

Выдержав паузу, я тем же приёмом поднял автомат. Целиться было бессмысленно и некогда, – просто поймал ритм и, как тогда, – вдогон, произвёл одиночный выстрел.  До цели было уже метров пятьдесят, – маленькая белая точка, мелькающая на фоне пляшущих волн.  Но было хорошо видно, как пуля разнесла её в мелкую крошку. На местных товарищей выстрел произвёл сильное впечатление …

– Жаль Серёга не видит… – буркнул я себе под нос.

– Кто? – переспросил Юрка.

P. S.

Тогда я ещё не знал, что Серёга давно погиб, – через два года после нашей охоты. «Новость» эта, пришла ко мне через третьи руки, на другом конце страны и спустя много лет. Сказали только: «Кажется спасал кого-то…».