06. История тихого девианта

6. Салон непризнанных гениев.

      – Ты, что не боишься этих мышей? – глуповато спросил Павел у своей однокурсницы, когда она выбирала из вивария белых мышей для лабораторных занятий. Надо же было что-то спросить.
 – Нет, я и тебя не боюсь, – не менее глуповато ответила Антонина, невысокая девушка с гибкой фигурой гимнастки и удивительно стройными ногами. С нимбом светлых закрученных барашком, что придавало им объёмности, волос над худощавым иконописным лицом. И с выразительным, открытым, даже немного задиристым взглядом больших серовато голубых глаз. Антонина слыла одной из лучших красавиц курса. А всего их было чуть больше десятка. Но почти все они ещё не успели избавиться от привезённых из разных мест предрассудков, а то и от провинциальных устоев.
Антонина была среди них самой бойкой и, пожалуй, самой умной. Воспитывалась в потомственной интеллигентской семье, много читала и могла, благодаря этому говорить на любые темы. И говорить правильным языком, с хорошо поставленной интонацией, чем вызывала у других девушек лёгкую зависть.
 – А где ты живёшь? – её светлые, чуть навыкате глаза, с любопытством уставились на Павла.
Павел назвал адрес.
 – Так мы же соседи. Можешь меня проводить.
      Так Павел попал в дом Антонины – Тони Маленькой, или Антошки, как называли её домочадцы. Попал не сразу, конечно. И в этом доме узнал, что такое настоящие книги. Там все стены представляли собой стеллажи, заставленные книгами.
Мама работала преподавателем литературного ВУЗа, отец – кандидат наук, бабушки – учительницы на пенсии. Но самое интересное то, что предки Антонины по материнской линии, тоже были помещиками.
      Дом вёл богемный образ жизни, и там собирались, по ироническому выражению Антонины Сергеевны, Тони Большой – мамы Антонины Маленькой, «непризнанные гении», молодые художники, поэты. А над стеллажами, на стенах, висели портреты, пейзажи, натюрморты – плоды их творчества. Дом был открыт для всех, а сама Антонина Сергеевна была гостеприимной хозяйкой, всегда готовой накормить вечно голодные молодые организмы постным борщом и рагу из кабачков. Прокормить такую ораву другими продуктами не хватило бы средств даже у партийного деятеля средней руки. Само собой, в таком доме царила диссидентская атмосфера. Около полуночи гении расходились. Уходил и Павел, с тем, чтобы залезть в окно на третьем этаже в комнату к Антошке.
      Поначалу, долго, Павел «ничего такого» себе не позволял. Он был парнишкой скромным и не опытным, хотя Тоня, похоже, его провоцировала, подсовывая книги весьма вольного характера: «Все люди враги», «Дафнис и Хлоя» и даже «Апулей. Золотой Осёл», древнегреческий роман со скотоложским душком, а однажды дала почитать рассказ Алексея Толстого «Возмездие» – весьма порнографический, по меркам того времени.
      Неизвестно, как бы долго продолжались затянувшиеся ухаживания, если бы однажды всё взрослое население дома не отправилось к морю. Павел с Антошкой остались вдвоём.
Антошка любила хорошее сухое белое вино, и научила Павла правильному употреблению, то есть не закусывать вино, а запивать вином еду. И было тогда только два вида хорошего белого вина – Цинандали и Гурджаани. Вот бутылку Цинандали она и обнаружила в серванте, а сыр всегда водился в том доме. 
 –Паштет, – она была остра на язык и всем давала клички. Отца называла Фикусом, бабушку, Чагой, а маму Мотрей, от слова, матрона. Пашу же, давно окрестила Паштетом. – А пошли в ванную, помоем руки перед ужином.
 – Что, вдвоём? – стормозил Павел.
 – Вдвоём, вдвоём, так будет веселей.
На ней был лёгкий халатик голубого цвета, а под ним, как оказалось позже, ничего.
Включили свет, зашли в ванную комнату, Антошка, зачем-то  пустила в ванну горячую воду.
 –Ты как хочешь, а я искупаюсь, – и сбросила халатик. – Можешь присоединяться. Хороша была Антошка под халатом. Стройная сосёнка с выступающими, смотрящими прямо вперёд, грудями. Такой формы груди Павел никогда больше не видел. Павел смущённо разделся и со своим, торчащим колом, мужским хозяйством, полез в воду. Антошка взяла в руку кусок мыла и принялась намыливать его голое тело с головы к ногам, но остановилась посередине, тщательно намыливая самую выступающую его часть.
 – От этого бывают дети, – произнесла задумчиво. А Павла слегка передёрнуло. Он не любил и не хотел детей, да так, что всю оставшуюся жизнь предохранялся. Но презервативом никогда не пользовался. У него был свой способ.
После «баньки», сели ужинать и выпили бутылку Цинандали с сыром и салатом из кальмаров. А после ужина, устроились на продавленном диванчике, лаская друг друга.
 – Поцелуй меня там, – вдруг попросила Антошка. – Ну, там, понимаешь, где?
Павел, красный от смущения, встал на колени и уловил странный лёгкий, доселе неведомый запах. Если бы он бывал на море, сравнил бы этот запах с запахом моря после шторма. С запахом подсыхающих, выброшенных на берег водорослей. Но он ещё ни разу не был на море.
 «Наверное, мыла там простым, хозяйственным мылом», – подумал он, почему-то, улыбаясь. Он ещё не знал, что так пахнет возбуждённое женское естество. А ещё он увидел то, что однажды видел там, в классе, под партой. Только гораздо ближе и гораздо ярче. Потом, после поездок на море, он и увиденному нашёл сравнение. Да, это была раскрытая мидия, только большая и розовая. И вкус также не оценил. Лишь почувствовал, как слегка онемел кончик языка, будто он опустил его в рюмку с коньяком. Только потом, через много лет, он полюбил этот вкус – солоноватый, чуть вяжущий вкус вульвы, вкус выделений и женских гормонов.
А потом, на родительской перине, пришло то, о чём он мечтал всю предыдущую жизнь, возможно с рождения, разноцветные круги перед глазами и ощущение полёта.

      Антонина Сергеевна как-то быстро смирилась с почти зятем, как человек без ханжества и предрассудков, и они остались друзьями, даже после того, как Антошка вышла замуж. Потом. За другого. Вероятно, почувствовала какую-то духовную близость. Она обладала даром слова, чувством юмора, на грани тонкой язвительности, которой Павел, от неё же и научился.
 – Антонина Сергеевна? – любопытствовал Павел, – а где вы научились, так говорить, что вас хочется слушать?
 – Это наследственное. И курс риторики, очень помог.
 – А, что, был такой курс?
 – Был, пока эти недотёпы его не упразднили. – Явно намекая на большевиков.
Да, говорила она с выражением, интонируя каждую фразу высоким, звонким голосом , каждую мысль облекая в чёткую, завершённую формулу.
Павел давно пытался разгадать загадку слова, ещё с юности заметив, что слушая одних, хочется слушать дальше. Так говорил Цимбал, так говорил Сиськин, а от других, засыпаешь после первых же слов и только думаешь про себя: «Когда же ты закончишь»? Даже, если говорили они об одном и том же. Отчего, с одними общаться легко, а с другими так тяжко? Такое бывало и на лекциях и даже в книгах. Но, в конце концов, до Павла дошло, что рассказчику, мало говорить грамотно, он должен обладать некоторым артистизмом, менять свой голос, в зависимости от лица, о котором идёт речь, менять тембр голоса. А косноязычным и неграмотным лучше помолчать. А уж глупцам, вообще не открывать рот.
      Как-то на курсе выбирали комсорга. Ну и обсуждали кандидатуры. И вот, руку поднял один из немногих парней, курса.
 – Да хороший он человек, политически грамотный, умный и нежный.
При слове «нежный», Павел не сдержал ехидного, даже похабного смешка. Надо заметить, что мужская часть курса, отличалась безликостью и серостью, чего не скажешь о женской, и Павел обзавёлся не друзьями, но подругами, к неудовольствию Антошки.
      Учился Павел средненько, часто прогуливая лекции, были проблемы с английским и математикой. И так бы и дотянул до второго курса, если бы не его взгляды, которые он не очень то и скрывал. Тогда процветало стукачество, а в каждом коллективе жил свой стукач. Мало того, комсорги отчитывались перед куратором, а тот, в свою очередь, писал доносы в КГБ. Власти боялись крамолы. Но крамолы Павла было недостаточно, чтобы действовать напрямую. Власти боялись ещё и международного общественного мнения и избегали лишних скандалов. Да и статистику не хотелось портить. Так, что, может всё бы и сошло на тормозах, не дай им повода сам Павел. Каким-то образом, выплыла, та давняя  история с пистолетом. Появился удобный предлог.
Сначала Павла вызвали к комсоргу института и главному стукачу, по-совместительству. 
Комсорг обвёл Павла с ног до головы критическим взглядом, остановив его на брюках с двумя поясами. Тогда это было модно, подражали ковбоям.
 – Это что? Для пистолета? – кивнул на нижний пояс.
Потом, обойдя Павла, остановился сзади и ткнул пальцем на клапаны над фальшивыми карманами.
 – А это зачем?
 – Для красоты, – огрызнулся Павел, – а сам подумал: «Ты бы ещё в жому ко мне залез».
 – Да и вид у тебя какой-то не советский, – глядя на давно нестриженую, густую шевелюру, заключил комсорг.
Потом, порывшись в столе, достал какую-то бумагу и углубился в неё.
 – Вот, ознакомься. – И протянул её Павлу. – Ну и зачем тебе оружие? Советскую власть свергать?
 – А, что, этим можно свергнуть Советскую Власть? Неужто, думаете, что она такая слабая.
Комсорг покраснел и задохнулся от такой наглости.
 – Будешь всё объяснять на комсомольском собрании, – зло сверкнув глазами, бросил он.

Комсомольский билет Павел не сдал. Он его сохранил, чтобы повесить у себя в сортире.

Продолжение следует:
http://proza.ru/2022/09/25/287