Притча 21

Притча древняя, поэтому мизансцена утрачена, остался только небольшой диалог:

- А де Евлампий?
- Вон он! Лежить.
- А шо с им?
- Водой колодезной отравилси.

   И где тут «коннотационный акцент» спросят кабинетные лингвисты (лишенные литературных даров)? А я вам скажу где! Притчу эту, перед очной ставкой на пятом этаже (известного учреждения) в кабинете следователя по особо важным делам Кременчугайлова (урождённый, как Хосе Душнилов), поведал обвиняемый Линейкин* грустному подозреваемому  Шестопалу-Безрукову и его матёрому адвокату** (из бывших).

   * Герой  саги «Родители ЭЛИТНОГО стоматолога», откуда и пошла в народ речёвка:
   «Австрийское пиво $ ТУХЛЫМ марлином»!

   ** У них у всех героические фамилии: Своров, Ушаков-Каломиец, Уланбатор-Медведев, Контрабасов  —  случайность? Не думаю!

P.S. Вот у моего адвоката обычная адвокатская фамилия: Ребе-Розенкранц.

P.P.S.  В числе прочего следователь спросил Линейкина:
- При каких обстоятельствах Вы познакомились  с Шестопалом, —  офицер посмотрел в монитор своего компьютера и уточнил, —  Безруковым?
- Мне неловко об этом рассказывать, — замялся Линейкин и заёрзал на стуле.
Следователь молча, но выразительно посмотрел на Линейкина. И в гнетущей тишине обвиняемый изложил:
- Познакомился я с Безруковым-Шестопалом у роддома на Севастопольском проспекте. Он переводил через дорогу двух беременных женщин.
- С Шестопалом-Безруковым, — поправил следователь.
- Да, с ним. Я спросил у него: Как пройти в клинику по планированию семьи?
- Зачем? — спросил следователь, набивая текст в компьютере.
-  Я хотел записаться на операцию по уменьшению детородного органа на двадцать  сантиметров. У меня тогда был пятьдесят.  И это было не всегда удобно. Сам я люблю маленькие. А тридцать  как раз чуть меньше среднего.
   Возникла пауза… Следователь щёлкнул по клавише и сказал:
- Продолжайте.
- Ваше сиятельство, а вот почему у нас в стране причинных органов нет, а следственные есть, а? —  Неожиданно выпалил Линейкин и немного смутился...
- Ты скажи лучше, умник. На что ты живёшь? —  спокойно спросил офицер, ломая неожиданным вопросом, неправедные речи негодяя Линейкина.
- Так же, как и Вы... Не хлебом единым, но всяким словом из Уголовно-процессуального кодекса, Ваше сиятельство.
   В левом глазу Линейкина блеснула слеза, и, поперхнувшись, он проглотил невидимый ком неизбывной скорби всех  притесняемых на этой жестокой, несправедливой Землице.
   Линейкин склонил голову, чтобы следователь не видел его слёз. И хрустнувшим голосом сказал: «Простите». Собравшись с силами, Линейкин поднял заплаканное, сильно постаревшее от душевных терзаний лицо и, глядя красными от слёз глазами сквозь офицера в неведомую даль, сказал: «Плохо мне что-то». Опосля слов сих Линейкин лишился чувств и грузно пал на казённый пол мрачного кабинета.
   В это время открылась дверь каземата, и в проёме обозначился могучий Начальник Второго Следственного Управления. В левой руке у него была чёрная гантель, в правой  —  дымящаяся сигарета. Узрев лежащего без признаков жизни обвиняемого, он дежурно улыбнулся и с южно-партизанским акцентом возвестил: «Ну шош, не буду мешать… Вижу, у вас усё хорошо.». И резко захлопнул дверь.
   Линейкин лежал на спине, раскинув руки. Вдруг губы его затряслись, и не своим голосом он крикнул: «Капельмейстер пиши!».
   Следователь изогнулся и через стол посмотрел на лежащего Линейкина. Подвинул диктофон к краю стола и, приложив указательный палец к губам, знаком показал присутствующим: Молчать. Все замерли.
   Линейкин прикрыл лицо рукой, словно защищаясь от удара, и надрывно взвыл: «Не надо!!! Прозерпина, не подходи!!!».
   Адвокат посмотрел на следователя и тихо шепнул: «Прозерпину зовёт». Следователь сжал губы и махнул рукой на адвоката. Тот замолчал.
   Линейкина затрясло, но никто не решился подойти к нему. Внезапно Линейкин этот обмяк и затараторил:
- Не баба — зверь! Фигура точёная, сама рыжая и глазищи зеленные, как изумруды. За руку меня взяла. Смотрит-то своими зенками прям в душу мне и говорит, мол, не Ярополк тебя звать, а Рагнар. Ты теперь моим будешь, Рагнарушка. Я что, я человек подневольный, — тут Линейкин сжал губы и, всё ещё находясь в припадке, крикнул, — Вон они! Между веток… —  немного помолчав, бедолага замотал головой из стороны в сторону, словно противясь злому року. И из сомкнутых глаз его хлынули слёзы. —  Охомутала она меня, женила вмиг. Да и как на такой не жениться! А в первую брачную ноченьку… задница-то вся в мехах, чисто медведь! Я сначала на химкомбинат подумал, там у их возле лесу стоить, мош оттуда чаво нанесло. —  Линейкин застучал зубами, и искажённое от страха лицо его сделалось неприятным, —  Нет, нет, не оттуда! Сначала геологи пропали все как один. Тока панамку обглоданную нашли в лесу. Потом эти приехали с биофака МГУ студенты. Тот седой, который выжил, рассказал, что случайно в лесу наткнулись на медведя, который лося жрал, стоя на двух лапах, как человек, а на спине медведя-то рюкзак красный «Adidas». Они, понятно дело, обалдели. А медведь-то повернулся к ним, морда вся в кровищи. И человеческим голосом говорит: «Закурить не найдется, ребятки?», —  Линейкин примолк и, принюхиваясь, как бывалый лесник, закричал, — Ложись, братцы! — на этом рассказ прекратился. В кабинете все молчали.
- Жену его, Прозерпина Модестовна зовут, — шёпотом сказал адвокат. И опять стало тихо, как в мертвецкой.
   Только тут адвокат заметил, что рядом со стулом, где сидел Линейкин, стоит ярко алый рюкзачок «Adidas». Не успев толком скумекать если связь с тем рюкзаком из бредовой истории, как вдруг Линейки вытянул руку и аккурат как Ленин, картаво начал:
- В самом начале, когда мы познакомились у торгово-развлекательном центре "Голгофа" рассказала мне Прозя, как якобы ея подруга с женихом ейным в Ван Гога играли. Подружица эта, мол, спрашивает суженца сваво: какое, говорит, ухо у Ван Гога  усечено было? Ежели правильно ответишь —  осчастливлю. А нет, так не взыщи, сам уха лишиси! Тока, думаю: не подруга то была, а сама Прозя. — рука Линейкина резанула кистью воздух и безвольно рухнула. Голова его свернулась набок, как у неживого, и он замолк.
- Чудны дела Твои, УК, — буркнул адвокат. И наложил на себя урезанное знамение.
   Возникла тревожная пауза, все как-будто чего-то ждали. За дверью в кабинет послышалась какая-то возня. И вдруг дверь эта самая раздулась, выгнулась внутрь кабинета и, треснув крестом по центру, развалилась на четыре части. Из пыли и откуда-то взявшегося дыма на уровне колена показалась голова Начальника Второго Управления с цигаркой в зубах. Цигарка, конечно, дымила, но даже не оригинальное появление его, а он, передвигаясь на четвереньках,  нёс на спине Прозерпину Модестовну поразили присутствие.
   Прозерпина Линейкина изящно сидела на спине (теперь уже можно сказать: борова-начальника), закинув ногу на ногу, но было заметно, что она не касается его потной спины тем самым «медвежьим местом», а как-бы парит с неестественной лёгкостью.
-  Брысь, — мурлыкнула Прозерпина, и начальник кубарем выкатился из кабинета.
   Как-то сразу она оказалась сидящей на столе у следователя по особо важным делам в развязной позе. Адвокат Линейкина Ребе-Розенкранц сразу отметил про себя, что формы Прозерпины действительно прекрасны. И эти рыжие волосы  —  как цветы на картине Ван Гога «Ваза с сиренью, маргаритками и анемонами» (Ребе-Роз был подкован в вопросах живописи. Это было связано с давним делом о хищении шедевров из музея). Следователь же застучал карандашом по столу.
   Прозерпина посмотрела на офицера и, не сводя с него глаз, мягким голосом сказала:
- Рагнарчик, вставай, милый, — она сделала плавный жест рукой.
    Линейкин встал, как ведьма из гроба, вытянул руки  перед собой и, словно магнитная стрелка, повернулся к Прозерпине. И, не открывая глаз, пискнул:
- Прозенька, это ты? Я не вижу тебя, солнышко.  
   Адвокат, который сидел  рядом, обратил внимание, что Линейкин висит в воздухе и ноги его совсем не касаются пола. Холодок пробежал по спине Ребе. Он, как и все остальные, стал понимать, что происходит.
   Прозерпина Модестовна склонила голову. Адвокату, который сидел всё еще рядом, почудилось, что он слышит, как шипит змея. Прозерпина, чрезмерно отточенный ногтем указательного пальца, приподняла за подбородок лицо следователя так, чтобы их глаза встретились. Естественно, что следователь не сопротивлялся, только карандаш выпал из его ослабленной влажной руки.
    Адвокат, который наблюдал в оцепенении эту сцену, увидел, что алые губы женщины светятся изнутри. И это не в переносном смысле. Ужас и восторг обжигали присутствие и уязвляли всех настолько, что никто не мог и пальцем пошевелить.
   Прозерпина, как кобра, смотрела на следователя и нежным голосом замурлыкала:
- Напутал Рагнарчик с Ван Гогом-то. Так в том нет беды. Пустое. Ну, а если ты хочешь правду, октябрёнок, я как-нибудь тебе расскажу. Но правда эта горькая, и она тебе не понравится. И вообще, господа, хорошо ли препятствовать в любви простой земной женщине с её любимым мужем, а?! — Прозерпина повернулась к Ребе и, сверкнув зелеными глазами, спросила:  
- Как ты думаешь, зайчишка?
- Я… я… —  только и смог выдавить из себя адвокат.
- Ну вот, пойдём мы. Рагнарчик, опусти руки-то, —  после этих слов Прозерпина и Линейкин на мгновение зависли в воздухе, взявшись за руки, поклонились честной публике и исчезли.
   Минуту все сидели молча. Потом Ребе-Роз сухо заметил:
- Рюкзак забыли...
- Может, сапёров вызвать? —  предложил следователь.
   Но адвокат отрицательно замотал головой:
- Не надо, я заберу с собой.  
   Ребе посмотрел на следователя и спросил:
- А почему "октябрёнок"?
- Я родился двадцать первого октября. И откуда бабы всё про нас знают? Мда... А какое ухо у Ван Гога?
   Ребе улыбнулся, чесанул себя левым указательным пальцем в районе бугорка Дарвина (это на завитке левого уха. Ребе мог шевелить ушами, между прочим). И предположил:
- Тут как  не отвечай, не угадаешь. На картине  правое. Но говорят, это зеркалка. Я так понял, шансов у него не было. В этом смысл притчи.
_________________
Урим и Туммим — 
Основа «Притчи 21»