Книга 3. Глава 2 Малэнький немецкий шютка

Сколько я проспал на этой конюшне неизвестно, но подлые, горластые фашистские петухи, вместо того что бы как все порядочные представители их пернатого семейства, кричать «ку-ка-ре-ку», начали орать что то типа «хенде-хох», и мне поневоле пришлось проснуться, что бы поднять эти самые руки вверх. Поскольку в этот раз опасность оказалась мнимой, снова захотелось понежиться, наверное, впервые за всю войну не боясь, что тебя прикончат либо те, либо другие.

Но долго поваляться не получилось, со страшным треском открылась дверь, и сюда ввалился вчерашний плюгавый хохляцко-польский, гибридный полицай, раздувающий щёки от своей огромной важности и значимости.

Первым делом он направил на меня ствол своего карабина, передёрнул затвор и грозно прогнусявил: «Я твой керевник, гад ты москальский, и, если ты вздумаешь мне не подчиняться, я тоби зараз же и порешу, прямо тута. Будешь мэнэ величаты пан Гриц, и подчиняться мене будэшь беспрекословно, бо я за соби не ручаюся. Ты мэнэ зрозумив гад?»

- А керевник, это кто таков, переведи будь ласка? Это типа тот, кто много, но часто киряет? – наигранно, наивно спросил я его.

- Да ты гад ешо и непонятливый як я поглядю! Ну усё! Прощувайси с жизнью – надув свои пухлые щёки, прошипел этот очередной недоделанный пан, уткнув ствол винтовки мне в живот.

Я, старым, многократно-отработанным приёмом, дёрнул за ствол, и откатившись, принял падающее тело в свои цепкие объятья. Гриця оказался хлюпиком, спесь тут же спала с его чахлого организма, и он жалобно всплакнул: «Ежали ты мене хочь пальцем тронешь, то герр Пауль из тебя решето сделаеть, гад!»

- Понял. Значит пальцем нельзя. Ну так и не буду. А вот ежали тебе, в задницу ствол твоего винтореза всунуть и прокрутить пару раз, это не будет считаться пальцем?

- Сволочь ты москалику. Я к тоби як к человеку, по-дружески зашёл спросить, может надо тебе чаво, а ты воно какой гад кровожадный оказался. И не стыдно тоби падлюка?

Наш диалог прервал скрип открывающейся двери, и в проёме показалась пышногрудая крашеная блондинка бальзаковского возраста, с коровьими похотливыми глазами с поволокой, и каким-то хищным, нимфоманским блеском в их глубине.

Полицай вывернулся как ужик из-под меня, и подскочив как ошпаренный, кинулся к даме чуть ли не со слезами: «Фрау Гретта, рятуйте мене, будь ласка. Этот гад и извращенец, хотел меня изнасиловать только что, я еле-еле смог от него отбиться».

Пышная фрау, плотоядно впилась в меня своим наглым, раздевающим догола взглядом, и недобро ухмыльнувшись, краешками губ, грозно прорекла на ломаном русском: «Этот самэц похоже, похлеще чем предыдущий кузнец есть» - и демонстративно громко хлопнула дверью, уводя за собой, почти что изнасилованного Гриця.

Я же, снова отвалился в сено, в прекрасном расположении духа и даже опять вздремнул немного. Вроде и не идёт нигде больше война, не гибнут ежеминутно люди, а везде наступила: «Тишь да гладь, да Божья благодать» - как говаривала моя бабуся.

Дремоту мою прервало бурчание моего желудка. Вот же гад ненасытный. Раньше ему раз в день одной дохлой жабы хватало, а тут расслабился, сволочь. И словно ему в ответ, послышалось тихое шкарябанье в дверь, и на пороге, совершенно бесшумно, появилась моя вчерашняя знакомая кобетта, вся такая белая и пушистая, в стерильном, белёсом передничке, и с голубым бантом на голове, которая, как нельзя кстати, несла на подносе кринку молока и краюху белого, немецкого эрзац-хлеба.

Прямо Мальвина какая то, из предвоенной сказки про Буратино, принесла престарелому пуделю Артемону, то есть мне, его королевский завтрак. Слюна моя предательски начала выдавать насколько мне её захотелось сожрать, (эту корочку хлеба), но я, чинно и степенно, собрав в кулак всё своё знание польского языка, благодарно пролепетал, что-то типа: «Дзенькую борзо пани».

На что та удивлённо вскинула свои длиннющие ресницы, звонко хихикнула, и почти что по-русски ответила мне: «Кушайт подано пан. Садийтесь пан жрать». И довольная своими обширными познаниями в русском народном, сделав умилительный реверанс, удалилась, хотя неее, скорее не удалилась, а испарилась, совершенно бесшумно, типа как растаяло бы белое облачко, или даже прекрасный мираж.

Еду я проглотил не разжёвывая, теперь уже не обращая больше особого внимания на привкус полыни, мякины и бумаги. Предыдущие голодные годы научили меня это делать быстро, потому что, когда еды мало, а кругом голодные рты можно было и не успеть это сделать. Снова откинувшись в душистое сено, я наслаждался тишиной и спокойствием, когда в дверь снова легонько шкарябнули и в проёме снова появилась моя белёсая фея, на этот раз с ворохом одежды в руках. Она положила вещи рядом со мною и наивно произнесла: «Пану трэба одеть чистое и отдать мне на стирку грязное, а затем идти в кузню показывайть своё мастерство Пану Генриху. Я буду немного помогать пану переодеваться».

- Ну как скажешь, детка. Помогать, так помогать. Только отвернись, негоже молодой девице смотреть на старого, худого, к тому же ещё и голого мужика, ослепнуть можно, - сказал я смеясь.

- НичОго, пан, я не глазливая, мне можно смотреть везде. Я вам не буду повредить.

- Ну как тебе будет угодно – сказал я, скидывая с себя ворох грязных промасленных тряпок.

- Ой тыж Матка Боска! – услышал я испуганный возглас девицы.

- Что с тобой кобетта стряслось?

- У пана есть на теле сплошные шрамы. Пан есть очень сильно героический герой?

- Ну что ты, детка. У нас у каждого русского мужика их столько есть, а есть даже и побольше. Есть такие что и два шрама на одном месте имеют. Так что, не обращай особо внимание на эту чепухню, малышка, дело житейское.

- Пан есть стройный красавчик – не по-детски гладя меня по спине, произнесла Марта.

- Алё, девушка! Вы что-то не в ту степь направились. Похоже не так страшен был предыдущий кузнец, как его малевали, - сказал я ехидно, настойчиво отодвигаясь в сторону.

- Пан есть злой и противный, грубый жолнерж! – фыркнула кобетка, схватила мои грязные вещи, и пышущая наигранно-благородным гневом, выпорхнула наружу.

Выйдя на улицу, я сразу понял, где моя кузница, по дымоходной трубе, торчащей из крыши и большим входным, двустворчатым воротам. Войдя туда, я поразился мерзости запустения, творящейся там, и застарелому запаху хронического перегара, стойко висящего в затхлом воздухе.

Первым делом открыв все двери и окна я принялся наводить порядок и выветривать дух предыдущего работника. Потом разжёг горн, и стал собирать по всем закоулкам кузнечную оснастку, которой к моему удивлению практически то и не было. Странно как это Тадеуш подковы гнул. Неужели голыми руками и об коленку?

"Эххх! Как же я соскучился по мирному труду, и как мне его не хватало", подумал я, всего себя отдавая работе. Уже после обеда, сделав немного оснастки я начал ковать первые подковы, а к вечеру заготовил их, наверное, на целый конный взвод, когда дверь грубо отворилась и заявился сам пан Генрих, практически трезвый, и наверное, поэтому злой как голодная собака. Придирчиво обойдя всю кузню, он внимательно заглянул в каждую щель, что-то еле слышно, но зло бормоча себе под нос, но я разобрал всего лишь фразу «зэр гут».

- Ти есть настоящий мастер своё дело Дмитр. Я тебья не буду убивайт, по крайней мере не буду делать это сегодня, - типа пошутил толстяк, расплывшись в улыбке.

- Благодааааарствуйте барин, рад был помочь вашей беде и решить ваши проблемы, если что – обращайтесь, я тут живу недалече, на конюшне, только свисните как понадоблюсь – подыграл я ему.

- Ти можешь отдыхайт, у тебья завтра будейт очень много арбайтен. Твой предшественник, кузнец был очень ленивый, зря я его не застрелить, конечно. Доброта моя, менья когда нибудь и погубит.

- Слушаюсь герр Пауль. Разрешите исполняйт? – по-военному отрапортовал я.

- Выполняйт русский Дмитр, ты есть честно заслужить свой отдых и кусок хлеба с маслом.

Я уже выходил в двери, когда он меня огорошил в догонку вопросом: «А скажи мне зольдайт, ты много убивать моих соотечественников на той война?»

От неожиданности и прямоты, у меня кажись даже отвисла челюсть, и рой мыслей пронёсся в голове. Что бы я сейчас ни сказал, всё будет плохо и не правильно, и всё мне потом выльется боком в крупные неприятности, но я твёрдо решил сказать ему правду. Как ни крути, а правда она сильна тем, что она правда и есть, и я тихо произнёс: «Я, герр Пауль, никого не убивал, я защищал свою землю от пришедших на неё врагов, защищал свою Родину, свою жену и своих дочурок, от бандитов и убийц, вторгшихся вероломно в мой дом. Ты можешь меня убить прямо сейчас, но это вряд ли что-то изменит, и я лично ни о чём не жалею, и случись такое в другой раз, я сделал бы то же самое".

На лице фрица произошла целая баталия чувств: от ненависти, до восхищения и страха и, наверное, ещё пару десятков эмоций проскочили, но, когда страсти улеглись, он грустно, как-то по-стариковски опустил плечи, вроде как бы сдулся, и тихо пробормотал: «Проклятый война, проклятый фюрер, бедный немецкий народ» - потом секунду помолчав добавил: «Ты есть настоящий, честный золдайт, Дмитр. Я рад что судьба нас свела вместе. Прости меня если, я что то не так делать, а сейчас иди отдыхает, ти есть молодец, ти есть честный человек, это есть очень редкое качество в наше страшное время».

Я вышел весь в холодном поту, потому, что по идее он должен был меня тупо пристрелить за мои слова, как на его месте сделали бы девять из десяти фрицев, и наверняка его эта мысль тоже сперва посетила, мне даже показалось что он потянулся за своим револьвером на поясе. Но всё хорошо, что хорошо кончается.

Наевшись на кухне от пуза, благо, что вся кухонная прислуга была от меня уже без ума, видать болтливая кобетка разболтала что у меня на шкуре нет ни одного не повреждённого участка, и все бабы норовили мне подсунуть кусочек повкуснее, что мне аж было неловко от такого бурного фонтана внимания. Ох, как бы мне потом не пришлось отрабатывать эти вкусненькие кусочки натуральным образом (типа побелить-покрасить).

И так нажравшись от пуза, я наконец то понял, как дико сегодня устал, и еле доползя до своего сеновала, рухнул как убитый, мгновенно заснув. Видимо уже в середине ночи меня внаглую кто-то начал будить, грубо приговаривая при этом: «Прокинайся подлый москаляка. Смерть твоя пришла лютая, допрыгался ты гад наконец то!»

Я отмахнулся от этого злобного ублюдка как от назойливой мухи, и повернувшись на другой бок захрапел с удвоенной громкостью. Сквозь сон услышал, как полицай скомандовал кому то: «Взять его, собаку».

Двое здоровых мужиков меня действительно подхватили под руки, и как был я в исподнем белье, так и поволокли меня по мокрой траве босиком. В конечном итоге втолкнули в барский дом, и закрыли сзади дверь.

Я стоял как статуя посреди большого зала, а напротив меня, за пышно убранным столом, восседал сам хозяин, тот фриц, что меня сюда притащил из Румынии, и ещё один, точно такой же немец, похожий на первого, как две капли воды.

Я протёр глаза, мне показалось что это у меня двоится, и не может быть двоих настолько одинаковых, и даже форма с погонами была на них как под копирку. Видя моё замешательство, все трое весело заржали, видать на грудь до этого порядочно уже приняли, потому что бутыль с самогонкой стояла посреди стола наполовину пустая.

Герр Пауль, как обычно вытянул для пущей доходчивости свой гигантский револьвер, положил его перед собой и произнёс такую гнусную речь: «И так, Иван, ты есть допрыгался. Я тут подумать со свои киндер, и мы решить тебя убивайт. Потому что ты есть враг великой Германии, имел оскорбить великий немецкий нация, и наш гражданский долг тебя расстреляйть. Можешь помолиться Богу, хотя вы все там коммунисты есть безбожники. И я согласен выполняйт твой последний желание. Есть у тебья такой желание?

Я спросонья ничего особо не разобрал, но интуитивно догадался что мне таки пришёл кирдык, за мой длинный, поганый язык, в который раз при чём уже пришёл. И я даже особо не расстроился от этого, чему быть – того не миновать, но решил дуркануть напоследок и весело так, произнёс: «Конечно же имею я последнее желание. Как без этого помирать то?»

- Какой ты иметь последний желание? – спросил ехидно Пауль.

- Да в принципе совсем пустяковое желание. Всю жизнь мечтал выучить китайский язык. И раз уж исполнение последнего желания, мне сейчас, вами, так любезно предоставлено, я готов начать сей процесс незамедлительно, что бы не отнимать у вас ваше драгоценное время. Думаю, больше мне такая возможность вряд ли ещё раз выпадет в этой жизни.

- Глаза у фрица удивлённо полезли на лоб, а сынки, так и вообще ничего не поняли, но тот им, что-то начал талдычить по-немецки, и когда до них дошёл смысл сказанного, стены дома сотряс гомерический хохот. Когда все трое насмеялись от пуза, папаша обратился ко мне через чур уж ласково и учтиво, явный перебор даже для серийного профессионально-бытового убивцы: «Ну я видеть, что со скромностью у тебья всё в порядке. А поскромнее есть может быть какие-то желания?

- Поскромнее тоже имеется. Налейте ка мне стаканчик своей мутной горилки, так сказать, на посошок.

- Иди Иван, наливай себе сколько захотеть. Последнее желание – есть святое дело. Мы ни есть какие-то живодёры, или варвары. Мы честные и порядочные немцы есть.

Я, взяв стакан и наполнив его до краёв, всосал на одном дыхании. У всех троих отвисли челюсти, потому что сами они пили этот шнапс коньячными рюмочками, и видимо искренне надеялись, что я сразу же рухну от такого передоза под стол, и помру там совершенно добровольно, без постороннего вмешательства.

Но так и не дождавшись летальной развязки, папаша вопросительно протянул мне кусок сала, типа закусить. Я решительно отверг его гнусное предложение со словами: «Жирное, оно вредно влияет на печень. Да и фигуру так испортить не долго, а в гробу надо лежать красивым и опрятным. Лучше мне ещё стаканчик, до пары бы, что бы вторая нога не хромала.

- Тебе не кажется, Иван, что ты слишком много заботиться о своё здоровье, для потенциальный покойник? Кушайт шнапс, русский Иван, на здоровье – ехидно произнёс толстяк, крутя барабан своего револьвера. «Может быть ты хотеть попросить нас о пощаде»? – гнустно произнёс фашист.

- Неее. Не буду просить я вас ни о чём. Я русский солдат, а для нас помирать это дело житейское, я бы сказал обыденное, и даже рутинное, - пробило меня на философию.

Я столько раз заглядывал в эту тёмную дырочку ствола, что меня сложно этим испугать. Стреляй гад фашисткий, и на этом закончим, чего тянуть то резину» - сказал я, весело перекидывая в себя и второй стаканчик.

- Что есть "тянуть резина"?

- Ну это примерно то же, что и "мОзги компостировать".

Тут между этими тремя родственничками произошла какая-то бурная дискуссия, видимо с использованием местных недраматических выражений, потому что я совершенно не смог понять о чём там ведётся речь.

Затем, детки, с перекошенными от злости мордами лица, повытаскивали из карманов купюры, каждый по 100 марок, и протянули их, своему, сияющему от счастья папаше. Герр Ганс разгладил деньги, одну протянул мне, вторую гордо положил в нагрудный карман, и умиротворённо произнёс: «Мы тут иметь с мой киндер спор на 100 марок, что ты не попросишь сохранить тебе жизнь, а мои киндеры меня убедить хотеть, что ты будешь валяться в ногах и умолять пощадить тебья. Мы с тобой есть победить, иди спать Дмитр, извини, что мы тебя имели немного побеспокоить».

Нетвёрдой походкой я вышел на улицу и тут, либо от пережитого стресса, либо, таки второй стаканчик был лишним, но ноги подкосились, и я наверняка упал бы, если бы меня не поддержали сзади чьи-то цепкие руки.

Мутным взором, я увидел у себя под мышкой всхлипывающую мордашку моей малолетней почитательницы, Марты, которая вся в слезах, чуть ли не на руках потащила меня в мой сарай.

- Они хотеть тебя убивать, Марта очень сильно плакать, когда услышала это. Я хотеть сказать им, что убейте лучше меня вместо Дмитрия, но не успеть – простонала она, заливаясь горькими слезами.

- Не плачь малышка. Ты видишь какой я худой? Это потому, что я Кощей бессмертный, а его убить пока ни у кого так и не получилось, у него в каждом яйце по запасной жизни припрятано – спошлил я, заплетающимся языком.

Так она меня втащила на сеновал, и тут сознание меня окончательно покинуло, больше я ничего не помнил.

Проснувшись с тревожным чувством, нависшей над головой опасности, я вскочил как на пружинах и выскочил на двор. Солнце стояло в зените, вокруг весело щебетали птички, рабочий день подходил видимо к середине, а я всё дрых как пожарник. «Ох и влетит мне похоже за тунеядство от барина» – пришла на ум грустная мыслишка.

Тут, видимо увидев меня из окна кухни, навстречу мне выскочила моя маленькая кобетта, и защебетала скороговоркой: «Пан Генрих приказал тебья не будить, а разрешить тебе сегодня отдыхать. Он сказать, что ты заработать ему вчера куча денег. Когда ты успевать это сделать?

- На счёт денег я не знаю, а вот двоих врагов я себе вчера точно нажил – грустно ответил я.

Ох умею я это делать, шибко хорошо умею.