07. История тихого девианта

7. Дважды студент Советского Союза

       – В нашем городе ты больше не поступишь. – Заявила Анька, секретарша ректора, поэтесса и посетительница богемного «салона непризнанных гениев», на которую Павел часто заглядывался. – Ты в чёрном списке.
А заглядываться было на что. Прежде всего, глаза. Огромные, чёрные, как у цыганки, живые, всегда меняющие выражение. Жёсткие чёрные, под цвет глаз, волосы с седой прядью, конской гривой спадающие на узкие плечи.  Короткий нос, с едва заметной седловинкой  над ярким ртом, будто только что выпившим стакан крови. И мальчишеская фигура с узкими бёдрами. Короче, сеньора из Гранады. Не хватало только кастаньет. А её улыбку можно слышать спиной. Именно слышать. Когда Анька улыбалась, раздавался лёгкий треск, будто бабочка расправила крылья. Должно быть, то трещали уши, когда до них доходила улыбка. Так что смело можно сказать, бывает рот до ушей, а бывает и улыбка.
        Да, прошёл год, с той поры, когда его исключили из комсомола, что повлекло за собой автоматическое отчисление из института. А сегодня его срезали на вступительном экзамене, теперь уже в другом ВУЗе. Срезали дополнительными, не совсем честными вопросами.
      Здесь, в этом городе, где-то в пыльной глубине канцелярий, Павел и получил статус диссидента. Да он ненавидел советскую власть. Она его подавляла и унижала. Из-за неё Павел, как и миллионы его сограждан, чувствовал себя каким-то неполноценным человеком второго сорта, униженным вечным дефицитом, очередями, тупой советской пропагандой, марксизмом-ленинизмом, насильно вколоченным в уши и мозги на лекциях, глупыми лозунгами и транспарантами, да и самой утопической идеей коммунизма. С завистью смотрел на Запад, где свободные люди, свободно пили виски, свободно ели колбасу, бананы и апельсины. Свободно покупали одежду и обувь, свободно разъезжали в личных авто, свободно покупали стиральные машинки и холодильники, не записываясь в очередь за ними и не ожидая месяцами, а то и годами своей очереди на право покупки.
 
– Поезжай в другой город, где тебя ещё не знают, – посоветовала Анька. – Поговорим серьёзно на эту тему сегодня вечером у Антонины Сергеевны.
      Анька немного старше Павла, но в свои двадцать пять лет, так и не познала мужчину. Гордячкой слыла в «салоне».
      Комната Антошки к этому времени пустовала, а сама Антошка, уехав однажды на практику в далёкий край, так там и осталась. Сошлась с молодым, перспективным аспирантом и вышла замуж. В её же комнате временами обитал Павел, иронически прозванный Антониной Сергеевной «тяжким наследием Антошки», целыми днями пролёживая на продавленном диванчике с книгою в руке. Совсем как в детстве. Не хватало только бутерброда с салом. Об Антошке напоминали её книги, да печальный бой старинных напольных часов.
Приходили и уходили непризнанные гении, засиживались допоздна, закапчивая сигаретным дымом кухонный потолок, спорили и ругали Советскую власть.
        Однажды, на склоне лета, Анька с подругой собрались навестить отца подруги, живущего в неблизком районном городе, что на берегу большой реки под кручами и с Лысой горой, куда по легенде слетались ведьмы в Вальпургиеву ночь. Как-то незаметно, даже для себя самого, за ними увязался и Павел.
        Дом отца подруги оказался большим солидным строением, даже с винным погребом, где хозяин хранил своё домашнее вино. Павел знал, что чернявая Анька, как прямая противоположность белявой Антошки, любила не белое, а красное вино. И тоже знала в нём толк. Посидели вкусно, а на следующее утро отправились гулять в вековой сосновый бор на берегу реки. Подруга никак не справлялась с ролью дуэньи, скорее к лицу ей шла роль сводницы.
      Расположились на опушке, накрыли скатерть, нарезали хлеб, настоящие, с грядки огурцы и помидоры. Павел развёл костёр и нанизал на ветки кусочки мяса. Ну и, конечно же, открыли бутылку красного прошлогоднего вина. От прожаренных Солнцем сосновых стволов пахло скипидаром и новогодней ёлкой.
      Гроза вынырнула внезапно из-за сосновой опушки, как автомобиль на перекрёстке, хлестая струями воды, будто берёзовым веником в бане. Это был настоящий летний тёплый ливень с крупными каплями и непрерывным громом. Всем вдруг стало очень весело, хотя, в первые же секунды промокли насквозь, платья облепили женские фигурки так, что выглядели они совсем голыми. Побежали, вспениваясь, мутные ручьи, неся на себе всякий лесной мусор и сливаясь в такие же мутные лужи.
 – Бежим, – крикнул Павел. И ухватив Аньку за руку, держа в другой руке свою и её обувь, побежал к дому. Они бежали, шлёпая босыми ногами по тёплым, мутным лужам в радуге брызг и громко хохотали. Когда же забежали под навес дома, Павел резко затормозил, и Анька по инерции врезалась в Павла, но не отпрянула сразу, а как бы задержалась на пару секунд, будто прислушиваясь к себе. Павел это заметил.
Ночью Павел долго ворочался, вспоминая прикосновение маленькой женской груди сквозь мокрую ткань рубашки. И наконец, встал и кошачьим шагом направился в её комнату. Дверь оказалась не запертой. Павел молча, не говоря ни слова, прилёг рядом. Анька тоже не спала… Лишь повернулась к нему и упёрлась в грудь руками.
 – Уйди, уйди, уйди, – монотонно шептали её губы. Правая рука отталкивала, а при этом левая держала за шею. Под утро выяснилось, что Анька была девственницей. И Павел снова влюбился. Вернее, влюбился он раньше, сейчас же, полюбил.
   
      А тем временем, надо было уезжать. Уезжать, в другой город и даже в другую республику. Он ещё успевал подать документы на второй поток вступительных экзаменов.
      Поступил с лёгкостью. Так началась его вторая студенческая жизнь. Теперь уже в общежитии.
      После первых недель учёбы, Павел уже смог сделать некоторые выводы. Здесь царила более свободная атмосфера, даже витал дух какого-то вольнодумства. Преподаватели позволяли себе критические взгляды, и даже комсомольский актив не соревновался в верноподданстве. Никого не интересовало, почему вновь поступивший студент, не комсомолец. На этот вопрос Павел отвечал: «Не вступил в своё время. Так получилось». Правда, предлагали вступить, но Павел отмахивался. Потом, уже на третьем курсе, он познакомился и с КГБ, взгляды-то свои он привёз с собой, и его вызывали к ректору, в чьём кабинете находилось два гебиста. Побеседовали, поугрожали, и на том дело закончилось. Даже не пытались вербовать. Не было здесь такого рвения, как у их украинских коллег.
      А вот студенческая среда оказалась иной, можно сказать, зеркальной. Ребята были умнее, живее и раскованнее. Чего не скажешь о девушках. Жили они в мире предрассудков и устоев. Почти сельских. «Девичью честь» блюли смолоду, мечтая только об одном. Выйти замуж не за алкоголика и нарожать детей. Павла подобный жизненный подход коробил, и он вспоминал своих бывших подружек, а особенно Аньку, по которой  страдал  лёжа на провисшей панцирной кровати в своей комнате общежития.
      Случались, правда и в этой его новой студенческой жизни забавные эпизоды, которые зачастую подстраивал он сам, повадившись ходить в душ поздней ночью, учитывая то обстоятельство, что большинство в общежитии составляли девушки. Благо дело, душ находился в тупике коридора рядом с его комнатой, поэтому туда можно было прошмыгнуть, не утруждая себя одеждой, в одних плавках. Плавки он не оставлял в предбаннике, а брал с собой в душевую кабинку, а двери «забывал» закрывать. И ждал, когда в такую, сплетённую им паутину, залетит «муха»… Называл он это «половым воспитанием девственниц». Как правило, заканчивалось всё визгом, а потом смешками за партой на занятиях. Но вот однажды попалась таким образом девушка с литфака, которая не убежала сразу, а забыв, что она голая, заворожено наблюдала, как прямо на её глазах, растёт и подымается медленно в гору… Павел, прикрывший глаза руками и делая вид, что намыливает голову, сделав галантный жест, предложил срывающимся от волнения голосом.
 – Не стесняйтесь, барышня, присоединяйтесь, - и добавил, – я вас не трону, если, конечно, вы сами того не захотите.
Так они и познакомились, а потом продолжили «знакомство» до конца учёбы.
      Но наиболее забавный эпизод случился летом, на практике в селе, где они изучали всякие горные породы: основные и кислые, коренные и осадочные. Поселили их в школе, а при школе была дощатая, щелястая уборная с отделениями для мальчиков и девочек. И вот, однажды, серым, дождливым утром Павел, справляя малую нужду, приметил в щели любопытный голубой глаз. Сделав вид, что не заметил, лишь усмехнулся в глубине души и провёл урок анатомии, подробно ознакомив обладательницу голубого глаза, со всеми подробностями строения его мужского наследия и с его работой. И решил выследить юную вуверистку. Существует заблуждение, будто девочки не подглядывают, но это заблуждение, не более того. Подглядывают, закрыв лицо руками, оставив щёлку между пальцами. Павел с таким сталкивался не раз и его это очень забавляло.
Подле уборной росла густая голубая ель, под лапником которой, легко бы спрятался бурый медведь, не то, чтобы человек. Вот так, лёжа в засаде, он и выследил трёх смешных подростков – девчушек. И одну из них, самую старшую, лет шестнадцати, встретил однажды на улице и сказал:
 – А подглядывать нехорошо, если узнают родители, накажут, должно быть ремнём.
 – Это не я, – сразу начала отпираться девочка.
 – Ну, как же не ты? Ты и ещё две твои подружки. Одна рыженькая, другая – шатенка. У меня и фотографии есть, – блефанул Павел.
 - Дяденька, пожалуйста не говорите мамке, – тот час сдалась девчонка, – и не ремнём, а кнутом. У папки кнут для лошади. Это очень больно. – И заревела.
 – Хорошо, я сам тебя накажу. И не кнутом и даже не ремнём. Честное студенческое, больно не будет.
 – Дяденька, хотите, я сделаю вам минет?
 – Ну ты даёшь. Откуда ты такие, взрослые слова знаешь? Хорошо, минет, так минет. Только не ты мне, а я тебе.
 – Это как же?
 – Я вылижу тебе письку. И еще денег дам на мороженное с пироженным. Иди на речку, туда, где камыши. Я приду вслед за тобой…
       Через пару дней, всё повторилось, но девчонок было не трое, а двое и они уже не скрывались.
 – За наказанием пришли? – пошутил Павел. – Ну идите к месту отбывания.
 – А на мороженное дадите? – Был ответ.
 – Дам, а где же третья, рыженькая?
 – Она не хочет.
      И Павел повадился ходить на речку, с удочкой, разумеется. И приносил десяток, другой плотвы в общий котёл.
Да, Паша был развратным типом, иначе вам бы его история не была бы столь интересной. Согласитесь. Поэтому, дорогой читатель, давайте нальём по рюмке ледяной водки, приготовим по бутерброду с икрой и выпьем за секс, за похоть, за разврат, за блуд. Одним словом, за Любовь и все её составляющие. Надеюсь, среди вас нет ханжей, ханжи такое не читают.
      Но, тем не менее, несмотря на подобные развлечения на свежем и не очень свежем воздухе, Павел не мог забыть свою большую любовь и задавался вопросом, а что же все-таки, есть Любовь? И приходил к выводу – Любовь, это полная гармония между физическим и духовным началом. Это, когда всё хорошо в партнёре, всё устраивает: мысли, слова, тон, которым они произносятся, внешность, запах и даже гормоны, населяющие влагалище. Ведь все они разные и в некоторых особенно, умопомрачительно  комфортно.
      И вот, однажды в октябре, когда весь курс отправили в колхоз на сбор яблок, Павел плюнул на всё и помчался к своей любимой.
И наступили лучшие дни и ночи его ещё короткой жизни. Они засыпали, чтобы проснуться в одной постели под шарканье метлы утреннего дворника и шелест, сметаемых им, осенних желтых листьев. Огорчало только то, что мать Аньки, невзлюбила своего почти что зятя. Называла Павла «гастролером». Мама Аньки, Ангелина Владимировна, никак не могла смириться с тем, что её единственную дочку приходится делить с каким-то шалопаем. Да, Ангелина Владимировна, имела почти неограниченную власть над дочерью. По крайней мере, до той поры, пока в доме не появился «гастролер» Павел.
      Чтобы не затягивать повествование, стоит лишь добавить, что Павел вернулся, окончив институт. Женился на своей великой любви, прожил с ней шесть лет, а потом развёлся, психанув, когда она устроила истерику по какому-то незначительному поводу. Тогда Павел ещё не привык к женским менструальным истерикам, и ушёл из их двухкомнатной квартиры прямо на улицу. Да и Ангелина Владимировна внесла там свою лепту. Ибо каждый знает, что жить детям с родителями  – взаимное издевательство. И в дальнейшем, Павел никогда не повторял эту ошибку.

Продолжение следует:
http://proza.ru/2022/09/28/655