Вкус жизни

Он не мог сломать мою уверенность. Я
вспомнил слова отца: «Смотри всегда вперёд».
Пришли в голову слова Прохорова: «Смотреть
надо вверх». Да, нельзя смотреть вниз и наблю
дать только землю. Надо двигаться вперёд.
Надо стараться быть ближе к свету…

1. Сонные глаза

– Почему ты смотришь всегда вниз? Почему ходишь с опущенной головой? Что за комплексы? – удивлялся седовласый врач. – Выглядишь ты нормально, внешних изъянов я не вижу. Тебе надо обязательно смотреть вперёд, а не под ноги. Ты же портишь спину, понимаешь? Ты всего лишь школьник, а осанка уже испорчена! Горбатым же будешь!
– Не знаю почему… Привычка… – ответил я, опустив голову, боясь встретиться глазами с этим сердитым врачом. Доктор, он же хирург ортопед, сидел за широким столом медицинского кабинета. Серьёзным взором филина он рассматривал мою персону через толстые линзы очков. Я же стоял неподвижно. Не хотел вызвать гнев этого недовольного врача. Внезапно он встал из за стола. Положил большую ладонь мне на плечо и подвёл к ближайшей стене.
– Встань тут, спиной в упор. Ровно, чтобы затылком ощущалась стена, – сказал врач, поправляя руками мои плечи. – И вот, слушай, так надо стоять каждый день. Запомни: каждый! Утром встал и постой так минут двадцать.
Мне было неудобно стоять у стены с прижатыми плечами. Спина всё хотела скрючиться обратно в привычный знак вопроса.
– Ты всё понял? – Врач нахмурил густые брови.
– Да… – ответил я тихо.
Доктор, поправив очки, начал делать длинные записи в моей медицинской книжке. Я же, как мог незаметно, пытался распознать диагноз и рекомендации в его непонятном почерке.
Приём закончился. Я получил медкарту с разными вклейками и подробным планом лечения. Кроме стойки у стены врач прописал ходить на лечебную физкультуру, регулярно посещать бассейн и записаться к массажисту.
К врачу пришёл я, конечно, не один, а с отцом. У него появилось свободное окно в рабочем графике. Поэтому сегодня мы вдвоём. Сегодняшний день можно было назвать особенным. Время вместе мы проводили нечасто. Отец сильно уставал после работы. Я понимал это и на совместные прогулки лишний раз не напрашивался.
Мы вышли из поликлиники и направились прогулочным шагом в сторону нашего дома. Шаркая тяжёлыми ботинками по асфальту, я думал, что теперь придётся ходить на все эти бассейны и ЛФК. Да ещё вставать каждый день с утра пораньше, чтобы целых двадцать минут стоять у стенки.
– Артур, да подними ты голову! Смотри вперёд, а лучше вверх погляди! – с задорной улыбкой воскликнул отец. – Смотри, какое голубое небо над нами! Облака! Просторы!
Подняв голову, я взглянул на небо. Ничего хорошего там не заметил, и моя голова снова уныло опустилась. Я молча продолжил хмурое шарканье. Сколько себя помню, всегда сутулился… Возможно, случайному прохожему могло показаться, что я обязательно чем то болен… Так я и проживал день за днём школьные годы – неуверенно, сгорбившись, c опущенной головой. В плане общения друзей у меня, можно сказать, не было. Я являлся объектом для травли одноклассников, да и не только их. Плевки, периодические избиения и издевательства шли со мной по жизни не отставая. Поэтому мне пришлось избегать людей. Пытался спрятаться от всех в сутулой горбатой позе. Я стеснялся своего лица. Старался укрыться различными способами. Например, разговаривая с кем либо, всегда опускал голову. По возможности прикрывал лицо рукой или плечами. Таким образом, я думал, что никто не заметит моего уродства и не станет лишний раз надо мной издеваться…
– Артур, к доске, – вызвала решать задачу учитель по математике.
Чтобы не привлекать внимания окружающих, я тихонько выдвинул стул. Беззвучно встал со своей последней парты и направился к доске c опущенными в пол глазами.
– Нищеброд, и ещё такой противный! Фу у у… – послышалось от одноклассницы со второй парты. – Какой же мерзкий тип!
– Ты опять… Тише, услышит же! – среагировала сидящая рядом девочка.
Я слышал всё. И не только слышал, но и видел выражение лица возмущённой одноклассницы. Её охватили негодование и неописуемая неприязнь.
– Да какая разница! Наплевать! Посмотри на него! – крикнула она, возмущённо махнув рукой в мою сторону.
Мне стало больно. Внутри всё сжалось… Я хотел исчезнуть, раствориться… Я обозлился на неё. В тот же момент я стыдился. Ведь она права… Стоя у доски, я не мог отстраниться от слов о моей мерзости. Вдобавок давил пронзающий, негодующий взгляд мне в спину. Я потерял точку опоры. Мел в руке дрожал. Мысли путались. Задача никак не решалась…
После таких слов в моём сознании закрепилось ещё большее отторжение к окружающим. Да и вообще, ко всему миру. Я всё сильнее замыкался в себе. «Лучше лишний раз не высовываться всем на обозрение. Совсем не выходить из дома. Забиться в самый дальний угол… Когда я стану старше, всё изменится: начну зарабатывать деньги. Жизнь станет совсем другой. Она заиграет новыми, дружелюбными красками. Стоит только немного потерпеть. И мир мне будет рад…» – думал я, сдерживая подступающие слёзы.
Я ненавидел каждый поход в школу. Из за постоянных переживаний я никак не мог сосредоточиться на учёбе. Кровь билась в висках – вечером, перед сном, лёжа в кровати, я размышлял о завтрашнем дне. Думал о том, что меня снова будут унижать. О том, как мне на это реагировать. И что же в итоге мне с этим делать. Тяжело собрать волю в кулак и упорядочить мысли, когда одноклассники плюют в тебя разжёванными бумажками через трубочку. Но если я мог не обращать внимания на оплёванную, изгаженную одежду, эти плевки разрушали и без этого изуродованное рубцами нутро. Они доходили до самой души и оставляли незаживающие следы.
Шли годы. Спасибо родителям – я скрывал свои переживания, но они всё замечали и поддерживали, как могли. Они дали возможность выйти из болота гнетущих сомнений. Из тяжести осознания возможной безысходности. Родители спасли моё будущее. Каждые полгода отец с матерью платили кругленькую сумму за моё обучение в институте. Эта сумма являлась самой весомой частью нашего семейного бюджета. Семье многим приходилось жертвовать. Родители очень хотели, чтобы я получил высшее образование, выучился на инженера. Чтобы, когда выучусь, я смог бы спокойно трудиться в чистом, светлом офисе, стал одним из тех, кого называют «белый воротничок». Чтобы я ни в чём не нуждался. Всегда имел деньги в кармане. Мать являлась для меня образцом матери. Во всём. А отец всегда был для меня примером стойкости. Я ни разу не замечал, чтобы он показал свою слабость. В самых тяжёлых ситуациях он проявлял несгибаемость характера. Он всегда приходил на помощь окружающим, отдавал последнее. Взамен он ничего не просил, проявляя безвозмездную доброту. Он старался всегда помочь всем и вся. Но ему, в случаях нужды, не помогал никто… И это я запомнил. Познал и подчеркнул для себя на всю жизнь.
Я думал, в институте память о школьных временах забудется и сотрётся. Но «та» жизнь не хотела отпускать. Крепко держала за горло. В общении со сверстниками в институте для меня практически ничего не изменилось – я опять ходил с опущенной головой. На лекциях я сидел так же на последней парте, смотря вниз. Будем честными: я боялся поднять голову и встретиться с кем то глазами. Казалось, увидев мой взгляд, все начнут громко смеяться и обсуждать мою мерзость… Я по прежнему не хотел привлекать к себе внимание. Старался быть максимально тихим и незаметным. Мои дни проходили в материализованной полумёртвой тени – без движений, без жизни и в глухой темноте.
Но однажды я получил отрезвляющий удар. Нет, не физический. А какой то другой. Это был очередной загруженный чернотой день. На парте передо мной появился новый человек. Девчонка с задорным взглядом цвета топаза. Её кукольное лицо мило улыбалось. Длинные волосы цвета тёмного шоколада лежали на хрупких, открытых плечах. Одета была просто: чёрная маечка, синие джинсы да туфли на маленьком каблуке. Новенькая с самого утра успела навести немного шума. Она представилась и со всеми познакомилась. Рассказала о себе. Я так понял, что она моментально завоевала всеобщие симпатии своим мягким голосом и добрым нравом. Звали её Алёна.
И тут впервые за всю свою жизнь я уверенно поднял голову и уже не мог отвести глаз от своей новой соученицы даже на секунду в сторону. Мой заворожённый взгляд цеплялся за завиток её прекрасных волос, лучезарную улыбку и невероятно живые, небесные, изящной формы глаза. Время замедлилось, я был околдован. Казалось, что каждое движение Алёны наполнено разнообразными мотивами. Она говорила о чём то с одногруппницей справа – я ловил взглядом каждое движение её выразительных губ. Я не понимал, что происходило с моим сознанием. Я ощутимо терял контроль. От неё исходило нечто необъяснимое. Чувство бесконтрольного опьянения. Это была настоящая жизнь, которую я теперь впитывал каждой клеточкой своего тела, чувствуя наслаждение. Я слепо упивался этим чувством. Тонул в видениях, в которых царила она! Из нирваны я выпал только после того, как преподаватель по сопротивлению материалов прошёл мимо меня, громко проговаривая: «Вот что значит тензор напряжений». Очень долго мои скрытые наблюдения за Алёной оставались без внимания с её стороны. Проходили недели, месяцы. Время перешагнуло год. Мне кажется, она не могла не замечать мой напряжённый взгляд и одновременно с тем – мой жалкий, дешёвый прикид, мою ординарную внешность. Конечно, трудно было не заметить такое ничтожество… Тем не менее по возвращении домой я чувствовал неясное воодушевление. Стоило мне только вызвать в памяти образ Алёны, как я буквально ощущал, что сделалось легче дышать, а сам я не брёл, а скорее летел, не чувствуя веса собственного тела. Объяснение этой лёгкости и беспричинно хорошего настроения я находил единственно в воспоминаниях о ней. Находясь дома, даже просто одиноко смотря в окно, я везде видел её образ. Я узнавал Алёну в мимо проходивших девушках. Закрывая глаза, я раз за разом погружался в тёплый свет воспоминаний…
***
Отвратно долбит будильник в телефоне. Ненавижу его! Наверное, так же сильно, как ненавижу самого себя. Я ставлю его на самое позднее время, чтобы побольше поспать и успеть к первой паре. Голова очень тяжёлая. Будто я заболеваю и меня постепенно сжирает грипп. На завтрак нет времени. Я выкидываю мысли о еде и встаю со своей твёрдой неудобной кровати. Смотрю в окно, вижу слякотный холод самого начала весны – грязные, рваные линии полурастаявшего снега. Зябкое туманное небо, ни малейшего намёка на солнце. Мрачные люди тащатся по своим ненавистным делам. Прямо как я. Моя дальняя дорога до института проходит в режиме ржавого, раздолбанного робота. В ненавистных скрежещущих движениях – тесный автобус, дальше такое же набитое человеческими существами метро. В поезде какая то женщина бросила укоряющий взгляд, словно тесноту в вагоне создал именно я. Дальше – сонная, унылая пешая дорога вразвалку. Конечная точка назначения – институт… Протяжные, тяжкие минуты – и я уже на месте. На последней парте в полупустой аудитории.
Я совсем не выспался. Еле держу голову, в буквальном смысле слова подпираю её руками, глаза закрываются. Почти всю ночь я делал сложный, плохо поддающийся моим тупым мозгам курсовой проект. Скоро начнётся пара, а я никак не могу решить важную задачу для допуска на экзамен. Начинаю нервничать. «Если меня не допустят до экзамена, то я не смогу его сдать и меня отчислят», – стучало внутри. Поднимаю глаза. На первой парте большой аудитории Алёна… Она, как всегда, красива и улыбчива… Сейчас она с тремя подружками – тоже моими одногруппницами. Они смеются, что то обсуждают. Все отличницы. Молодцы, могут позволить себе веселье. Умные девчонки, не то что я… Вспомнил: у меня в кармане есть немного денег. Идея… Может, они мне помогут? Для них эта задача не так трудна. Просто пустяк, а деньги же всем нужны… Понимая, что это мой последний шанс, и претерпевая ломки – о, наркоманам такое и не снилось, – сознание наконец побороло комплексы. Тело само по себе резко встало и направилось в сторону сокурсниц. Я и не заметил, как уже стоял перед удивлёнными и немало смущёнными таким порывом девушками. Отдалённым эхом из прошлого пронеслось в сознании: «горбатый мерзкий тип». Внезапно во мне что то сломалось. Поспешно отвёл глаза, смутился, но потом всё же выгреб из кармана всё, что там было, и положил их перед одногруппницами на стол.
– Поможете? – показываю я робко листок с заданием.
Ответа нет. Неловкая тишина.
– Что? – откликается Алёна.
– Тут задача. А тут деньги… – еле выдавливаю я из себя.
Алёна молча смотрит на листок с заданием. Подруги переглядываются в полном недоумении. По их лицам видно: они не собираются мне помогать… Я ухожу обратно на свою последнюю парту в углу.

Полный провал. Опускаюсь на стул, ощущая себя раздавленным.
Закрываю руками физиономию, расстроенную провалом, это действительно всё: «Я не только мерзкий, уродливый, но ещё и тупой, конченый тип…»
Мыслей нет, сижу и тупо смотрю перед собой. Неожиданно Алёна поднимается со своего места и твёрдыми шагами движется в мою сторону. Её лицо не выражает никаких эмоций. Сейчас бросит в меня лист с заданием и данные мной копейки.
– Вот, возьми… – Алёна кладёт мне на стол решённую задачу и деньги… Я в шоке. Не могу пошевелиться. Она развернулась и ладно, от бедра, цокая каблуками, ушла на своё место. Я смотрю на подробное решение с тщательно построенным в карандаше графиком, смотрю ей вслед. Где то в себе чувствую радость и тепло. «Она, она помогла мне!..» Моё лицо охватила счастливая улыбка… В тот же день я сдал задачу, а потом ещё сутки, наверное, вспоминал добрый поступок Алёны. Именно она выручила. Потратила время, помогла просто так, не прося ничего взамен. Я обязан её отблагодарить. Скоро четырнадцатое февраля – День святого Валентина. Вот она, отличная возможность сделать ей что то приятное! Я вышел из дома в поисках подарка. «Что же дарить?» – гадал я. Мне ещё не доводилось выбирать подарки девушкам. Средства есть – уже месяц не обедаю в институте, начал копить деньги на новую одежду. Шёл, смотря под ноги и пребывал в глубокой задумчивости, когда передо мной возник большой сетевой супермаркет. Может, там что то удастся найти? Хм, хорошо, попробуем… Прогуливаясь вдоль прилавков, я вертел головой, выискивая будущий подарок. Вижу полки с конфетами. «Хм, надо посмотреть подороже, да в упаковке получше», – размышлял я, разглядывая витрину. Белая коробочка в форме сердечка. И обвязана красной ленточкой… О! Это же «Рафаэлло»! По телевизору постоянно крутят. Очень романтичная реклама. Думаю, они вкусные. Сам, правда, никогда не пробовал такие дорогие конфеты. Возьму ка их. Но надо ещё что то. Конфет маловато будет. Я разглядывал торговые ряды, блуждая по магазину. На одной из полок заметил свечу в виде розочки. Такая полезная эстетика. Вместо букетика цветов – тоже хорошо, а главное, оригинально. Дома отыскал пёстренький подарочный пакет. Аккуратно уложил в него розочку с конфетами. И начал с нетерпением ждать завтрашний день.
Утром на занятиях я всё не осмеливался подойти к Алёне. Слава богу, после последней пары почти все студенты разошлись, а она осталась с подругами на консультацию. Преподавателя нет – попался очень удачный момент. Пересилив себя, я двинулся в их сторону. Подошёл как можно ближе.
– Вот, – протянул я пакетик Алене. – Это тебе… Спасибо за помощь.
– Не надо! – Она спрятала руки за спиной.
Весь вид Алёны говорил о моей ошибке. По её взгляду я догадался, что допустил какую то грубость или даже хуже.
Ощутил невидимый укол в сердце. Я стоял неподвижно, ощущая, как рушатся мои воздушные замки: «Зачем подошёл?!» – надрывалось внутри. Опустив голову, я отвернулся и вышел за дверь аудитории. На что я вообще надеялся? Что такая девушка скажет спасибо и возьмёт этот дурацкий подарок? Подарок от человека, который ей противен? Мне надо спрятаться. Забиться в самый тёмный, дальний угол. И никогда больше не поднимать головы…
Я был раздавлен. Дни напролёт я думал о своём позоре и не мог простить себе этого. Всё произошедшее никак не выходило из головы. Чтобы отвлечься, в своё свободное время я погружался в «Бойцовскую лигу». Нет, я не участвовал в кровавых мордодробительных поединках подобно герою «Бойцовского клуба» Чака Паланика, нет. «Бойцовская лига» – это онлайн игра с сотнями тысяч пользователей. В этой игре я обзавёлся героем с ником Эллесар, которого я развивал уже около десяти лет. У него были блестящий рыцарский шлем, шипастые латунные доспехи и боевой зубчатый молот. Дробящие удары железного молота доказывали неоспоримую силу Эллесара. Победоносное величие так и пёрло из моего ставленника. Редкий противник мог выстоять против меня или против Эллесара. Даже самые злобные соперники выражали мне уважение. Многие персонажи приглашали в свои кланы, дабы включить в команду. В игре я был весьма популярен, не то что в жизни. Когда мне надоедало разбивать головы в «Бойцовской лиге», я мог занять себя играми других жанров, типа симуляторов. Уставая от компьютерных игр, я периодически окунался в сериалы с множеством сезонов. Сериалы – отличное средство почувствовать другую жизнь. Иную, более полную, не такую убогую и жалкую, как моя… Я раз за разом погружался в роскошные, беззаботные дни бизнесменов. И завидовал этим красавцам богачам. Ведь там их так сильно любили…
***
Даже после того случая «отказа с отвращением» я не мог выбросить Алёну из головы. Я продолжал смотреть на неё день за днём. Я жил некой зависимостью, наркоманией. Получал удовольствие, просто наблюдая за ней. За её движениями, улыбкой. Да и вообще за всеми эмоциями. Даже за теми редкими эпизодами грусти на её лице. Она мелькала предо мной постоянно: на лекциях, практике, во время перерывов, даже после учёбы. После учёбы…
Как то после занятий я увидел Алёну на выходе из института. Она садилась в машину к какому то деловому парню. Постарше нас, на курс или два. На парне хорошо сидел классический костюм. Светлые волосы аккуратно уложены набок. На вид весьма успешный. Судя по машине – при неплохих деньгах. Видно, параллельно с учёбой уже работал по специальности. И должность имел хорошую… От него так и веяло успехом. В манерах парня, в том, как смотрела на него, как улыбалась ему Алёна, мне грезилась картина успешной и счастливой жизни. Такой, какой у меня никогда не будет. Я чувствовал успех в тихом и ровном дыхании двигателя автомобиля. Бред, конечно, но мне даже показалось, что успех ощущается в выхлопах трубы отъезжающей машины. «Ну как? Как мне, нищеброду, тягаться с таким успешным и привлекательным парнем?» – мысли горели в голове. Они без шанса разрушали мою душу и сердце. Стоя на улице, опустив обессиленно голову, я на несколько минут онемел неподвижной тенью на месте…
Время летело незаметно. Его начисто стирало общее ощущение безнадёжности всей моей жизни. Царила беспросветная тьма, которую я чувствовал во всех и во всём. В стрессе от боязни за родных – у членов семьи всё чаще появлялись серьёзные проблемы со здоровьем. В стрессе от учёбы, которая норовила разжевать и выплюнуть меня из института, как что то лишнее, совсем ненужное. В стрессе от того, что у всех людей вокруг меня я не вызываю ничего, кроме отвращения…
Моя учёба подошла к «экватору» – я отучился уже два с половиной года. В студенческой среде «экватор» принято отмечать по особенному. Обычно это выезды за город. Я не горел желанием выезжать куда то с группой. Но… В очередной раз обозначить себя изгоем тоже не вариант. Мне не хотелось быть тем единственным из группы, кто не поедет праздновать. Да и к тому же там будет она – Алёна… В непринуждённой обстановке. Без преподавателей. Без всех этих курсачей и экзаменов вокруг. И главное – без того парня. Я смогу смотреть на неё, наблюдать за тем, что и как она делает. Просто смотреть, греясь в лучах её улыбки. Когда я смотрел на Алёну, мне казалось, что я погружаюсь с головой в её живительную силу. Именно этой силы мне так не хватало в моей «горбатой» жизни.
И вот день «экватора» настал. Группой мы скинулись и арендовали домик за городом. Это был мой первый выезд такого рода. И мой первый непонятный, местами пугающий опыт. За город, в неизвестный коттедж, да ещё с людьми, которых я почти не знал. Что за воля, что за причина двигала в то время мной? Конечно же, я понимал какая…
Меня ожидал суетный, шумный сбор на вокзале. Дальше такая же суматошная поездка целым скопом на электричке. Благо путь недолгий. Через час мы были на месте. Густая, тихая лесная зона. Мне это нравилось. Дом сняли деревянный, двухэтажный. С двухскатной крышей и большими белыми окнами. Рядом малым строением примыкала сауна. На первом просторном этаже гостиная, посреди которой стоял широкий стол. Стены были бревенчатыми и подкупали домашним, уютным видом, заставляли смягчить душу усталого городского обитателя железобетонных коробок. Венцом гостиной была кованая чудная люстра под старину, то и дело привлекавшая внимание ребят. На второй этаж вела винтовая фанерная лестница. Там расположились три небольшие комнаты с немного прохудившимися кроватями. В гостиной девчонки уже успели распаковать контейнеры и разложить на столе заранее приготовленную еду. Запахло мясной закуской и овощами. Парни включили музыку и начали раздавать пластиковые стаканчики с горячительным. Кто то достал сигары. Лёгкая дымка повисла маленьким туманом под потолком. Я же смотрел на всё это со стороны, незаметно расположившись на стуле в уголке комнаты.
В разговорах и веселье закуска быстро закончилась. Было решено начать жарить шашлыки. На улице уже стоял готовый мангал с углями. Желание есть торопило готовку. Пара минут – и шашлыки уже томились на жарких красных углях. Вот уже поднос с жареным мясом на столе. Вокруг витал пряный запах.
– Эй! Артур! – послышалось со стола. – На, возьми, – держа в зубах сигарету, протянул пластиковый стаканчик один из одногруппников.
– Это что? Водка? – спросил я, подойдя ближе. – Нет… Cпасибо…
– Да не дрейфь! Бери, – продолжал напористо одногруппник.

Отказавшись от напитка, я показал заранее заготовленный, заполненный до краёв стакан с соком. И отошёл от ребят назад, к своему скрипучему деревянному стульчику.
Я очень удивился. Даже Алёна взяла стаканчик и без закуски, залпом, выпила хорошую порцию водки. На секунду девушка зажмурилась, но потом опять светилась обычной радужной улыбкой. «Да… А я и не думал, что она так может… Ведь по настоящему я же о ней ничего толком не знаю», – задумался я, сделав глоток сока.
Дальше началось веселье ещё большее. Играла музыка, пошли танцы и громкие шутливые разговоры. Магнитофон с двумя большими колонками выполнял свою задачу на все сто процентов. Ребята принесли даже с собой сабвуфер. Дом подрагивал басами. Рядом со столом образовался танцпол. Парни, держа в руках стаканчики и дымящиеся сигареты, ритмично исполняли полузабытые движения тектоника. Откуда то появилась гитара. Звонко забренчали дворовые песни. В какой то момент я понял, что за всем этим шумом и движухой Алёна куда то исчезла.
«Ладно, делать тут нечего. Пойду я прогуляюсь», – подумал я, смотря на веселящихся ребят.
Я отправился на прогулку по близлежащим окрестностям. Неторопливым шагом, пребывая в размышлениях, я блуждал по богатому разнообразием лесу. Добрые деревья приветствовали меня свежим запахом и еле звучным шелестом листвы. Немного витиеватая грунтовая дорожка вела в неведомые просторы природы. Каждый поворот тропы встречал меня новым сочетанием игры цвета. Например, береста тонких берёз светилась чёрно белым монохромом на фоне серости гладкой коры осины. Через лёгкое колыхание ветвей пытается проникнуть бирюза неба со своими вечными друзьями – ярким солнцем и облаками. Лес наполнен голосами птиц. Я слышу короткое пение беспокойного зяблика. Где то там же, вверху, время от времени между гулкими переговорами неизвестных мне птиц вставляет протяжную арию ласкающий слух соловей. В попытке высмотреть в плотной листве хоть одну птичку на минуту я остановился под кроной липы. Мне повезло: под ней лежала прохладная тень. Дерево расцвело. Светло жёлтые цветы источали сладкий аромат. Странно, вдруг лес затих… Впереди я увидел, как клонятся ивы. Мне захотелось к ним. Вокруг тишина безмолвных деревьев. Я нарушал её каждым своим шагом – под ногами хрустели случайно попавшиеся на пути хрупкие ветви.
Я шёл несколько минут. Ивы вывели меня к берегу озера. Здесь я заметил некую печальную красоту – грациозные ветви всей своей длиной будто шептались друг с другом, томно высматривая глубину водной глади. Они тянулись вниз кончиками листьев, поглаживая молчаливую воду. Озеро оказалось непередаваемо спокойным… Видно, ветер решил сегодня обойти эти места. На поверхности озера, словно в жидком отражении металла, теплотой играло золотое свечение. Я замер, засмотревшись на янтарные лучи, снующие туда сюда по синеве широкого глянца. Внезапно мой взгляд уловил движения слева. На берегу, недалеко от меня, удивительным образом возникла Алёна. На её лице млела загадочная улыбка. Она тянула руку к озеру. Плескала крохотной ладошкой воду…
Я не задумываясь направился к ней без малейшего страха.
– Что ты тут делаешь? – удивилась она.
– Я… Ничего… – потерялся я на мгновение.
– Следишь за мной?! Да? – спросила она с кокетливой улыбкой.
Я чувствовал, как в этот момент меня потянуло к ней. Ноги предательски несли меня к Алёне всё ближе. И тут начался дождь. Не поверив своим движениям, я уже стоял напротив и смотрел в её голубые глаза… Они были черны из за расширенных зрачков. Казалось, в этой бездонной черноте я ощущал самого себя и растворялся в них. В её взгляде я видел сияние самых глубинных эмоций. Я крепко обхватил её и прижал к себе. Дождь усиливался, уже превращаясь в ливень. Она обняла меня в ответ. Мы стояли под проливным дождём на берегу озера. Дождь пронзал меня насквозь холодом и свежестью, а Алёна – теплом и сладким запахом. Время перестало существовать, оно будто застыло. Я чувствовал спокойствие забвения, дыхание и сильный стук сердца Алёны…
– Дождь! – внезапно воскликнула она.
Резко расцепила объятья и убежала. Я остался один, не в силах пошевелиться. Просто стоял под сильным проливным дождём. Я не хотел терять эти ощущения. Боялся случайно стереть их из памяти… Выронить где то в бушующем водовороте мыслей. Я наблюдал, как большие капли воды волновали всплеском лесное зеркало озера. Дождь объял меня холодной моросью, а неожиданный ветер обдувал мои промокшие волосы…
После того дня ничего в наших с Алёной отношениях не изменилась. Я оставался собой, она – собой.
***
Зато история с «успешным» парнем продолжалась. Как то после пар, выйдя из учебной аудитории, я заметил Алёну с ним. При их виде я ослаб. Появилось чувство глухого удушья – меня будто крепко схватили и жёстко сжали тисками. В коридоре хаотично двигались толпы студентов. Но моё измученное внимание было приковано лишь к двум людям. Я окаменел. Смотрел на парочку, пока та душевно общалась. Внезапно фигуры, должно быть, придя к какому то решению, ускорили шаг. Моё лицо на секунды вздрогнуло. На автомате, как зачарованный, я побрёл вслед за ними…
«Я что, за ними слежу? Я что, псих? Маньяк?» – забилось в голове.
Я не замечал, как скорым шагом уже перепрыгивал ступени крутой лестницы, идущей на выход. Выбежал из стен института. Огляделся вокруг, цель была найдена. Я пошёл вслед за Алёной и тем парнем. «Куда же они направляются? Машины не видать, а метро же тут, рядом, совсем в другой стороне…» – подумал я. Я крался как вор, как преступник, высматривающий добычу. Я шёл следом, держа дистанцию. Наверное, метров тридцать. Я боялся, что кто то из них внезапно обернётся, и поэтому был максимально сосредоточен. Впереди людный пешеходный переход. Парочка быстро успела пройти дорогу на зелёный, а я… Чёрт, споткнулся… Остановился на красном… Постепенно их фигуры начали теряться среди живой толпы.
Волнение обжигало меня. Я стоял с нетерпением, судорожный взгляд выжидал разрешающего сигнала светофора. Загорелся зелёный, и я помчался в сторону преследуемых. Я бежал со всех сил, боялся их потерять. С неведомым ранее стремительным рвением я пробился через плотный поток людей. С кем то резко столкнулся плечом. Почувствовал ноющую боль от удара. «Да наплевать на прохожих. Да и на себя, я не упущу их!» – думал я. Жадно среди незнакомцев выискиваю похожие черты и силуэты. Вижу! Вижу в толпе светлую голову парня. Бегу впопыхах. Пара уже завернула в переулок, потом в другой. Скорее, мне надо их догнать! Они проходят по зебре на другую сторону. Потом идут дальше, через парк. Я словно ослеп – перебегаю дорогу, передо мной проносится гудящий во всю мощь седан. В самый последний момент я уворачиваюсь от столкновения с тяжёлой сталью. По борту мелким скрежетом проскальзывает молния расстёгнутой куртки. Дух перебивает пыль дороги и выхлопа пролетевшей машины. Но я упорно стараюсь не отрывать пристального взгляда от уходящих фигур. Задыхаясь от усталости, подбегаю ближе… «Ещё совсем немного…» – говорил я себе.
Догнал… Они продолжали идти по солнечной аллее. Ветви высоких деревьев приветствовали парочку тихим покачиванием. Временами Алёна с парнем смеялись – она сердечно делилась эмоциями. Они подошли к вокзалу. Остановились. Смеются. Обнимаются. Меня охватила волна боли… Я развернулся и ушёл. Быстро. Куда глаза глядят. Главное, подальше отсюда. Я снова опускаю голову. Смотрю вниз. Слезятся глаза. Иду сгорбившись. Где я вообще нахожусь? Я не узнаю местности.
В полностью разбитом состоянии вернулся домой. Не раздеваясь, лёг. Уткнулся мокрыми глазами в подушку и провалился в тёмные разъедающие мысли…
***
Я пытался уйти от жизни. Спрятаться в повседневности. Всё свободное время я проводил за совершенствованием своего онлайн героя – Эллесара. С каждым днём он становился сильнее. Он по прежнему сметал с пути всех соперников. Я достиг одного из самых высоких уровней в игре – десятого из двенадцати возможных. Могучий молот и здоровенный щит говорили всем игрокам о моей силе. «Эллесар расплылся в улыбке, но внезапно Диодор, забыв все светские манеры, вырвал у него клок волос врага и ласково заломил руку за спину. Диодор, наверное, уже праздновал победу, как вдруг безумный Эллесар ударил молотом в череп врага».
Текстовое окно сообщало о моей безоговорочной победе. Мой персонаж был неудержим, а его авторитет неоспорим. Он раз за разом разрушал все преграды, которые с верным постоянством вставали на его пути. В боях Эллесар не находил равных.
Упорная работа над онлайн героем планомерно проникала во все временные рамки моей жизни. Весь школьный период, все институтские дни и уже после того, как я вошёл во взрослую жизнь, Эллесар продолжал разносить своих врагов.
Учёба закончилась. На выпускной я не пошёл. Что стало с Алёной, я не знал. Да и не хотел знать. Я занимался другим – спешил заработать. Окончив университет, устроился на первую попавшуюся работу. Меня мучила жажда денег. С нетерпением я выжидал момента, когда в кармане появится толстый кошелёк с заветными купюрами. Скорее! Только они могли открыть тот самый счастливый мир, которого я жду долгие годы…
Я взял небольшую комнату в ипотеку. Общага, нормальная вторичка. Обои да линолеум есть. Старое всё, но ничего, мне сойдёт. Главное, нашёл, где поспать да поесть, – раскладной диван у стены и деревянный столик в углу у окна. Спасибо прошлому хозяину – всё оставил. Даже неплохой высокий шкаф подарил. В него без труда уместились все мои вещи.
Работа моя была непыльной. Меня, в общем, всё устраивало. Работал я на объекте прямо возле стройки. В бытовке, которая снаружи напоминала скорее заброшенный барак для развлечения местной гопоты, чем место чьей то постоянной работы. Внутри всё было обшито вагонкой. По периметру стен как попало расставлены на скорую руку сколоченные деревянные скамейки. Над ними висели разносезонные спецовки – от зимней пухлой синтетики до летней тонкой робы. Из потасканных временем деревянных окон постоянно поддувало. Последнее меня безусловно напрягало. Работал я инженером ПТО. Таких нас трудилось во всей фирме пять. Мы составляли акты, направляли письма в сторонние организации. В общем, спокойно делали своё дело. Порой мою рабочую тишину нарушали прораб с мастером участка, которые приходили забирать у меня те или иные документы. Почему то именно в моей бытовке им нравилось болтать за жизнь. Прораба звали Серёга, а мастера – Лёха. Стоило им зайти в бытовку и присесть на скамейки – помещение сразу наполнялось запахом перегара.
– Тяжело так, не поспав, на работу выходить, – развалившись на скамье, сетовал Лёха.
– Ничего, сейчас работы много. Побегаем, придём в себя, – сказал Серёга, сделав несколько жадных глотков минералки.
– Попали мы, коне е ечно о о! – протянул громко Лёха. – Как школьников, нас развели…
– Ну хоть отбили половину денег, – отозвался Серёга. – Так неожиданно – девчонки казались совершенно простыми. Когда они начали звать нас в тот клуб, да ещё своё такси вызвали, мы уже должны были насторожиться. С какого, вообще, ты пригласил их к нам за стол?! – вопросил вдруг громко Серёга.
– Да жалко их стало! Думал, студенты… Заказать ничего не могут! – разводил руками, Лёха. – Помнишь же их лица?
– Да всё я помню. Помню, как они набили счёт в баре, а нам пришлось оплачивать. Потом повезли нас в какой то клуб в центре города. Помню шарики с газом за пятьсот рублей. Помню караоке за шестьсот рублей песня. Бля, я помню, как нам в итоге принесли счёт на тридцать тысяч, – подытожил, опустив голову, Серёга.
– Отбили же половину! – встал резко Лёха.
– Да потому, что я в милицию позвонил! Забыл уже, что ли?! – выдал во всё горло Серёга, смотря на неуверенно стоящего друга. – Набрал ребят в погонах, пока ты, наивный, слюни пускал. Если бы я тогда их не вызвал, все тридцать пришлось бы платить!
– Всё, ладно… Забили и забыли… Пошли отрабатывать, что просрали… – махнул рукой Лёха. – Да мы тут нашего Артура совсем перепугали своими историями! Вообще от женского пола шарахаться будет! – смеясь, объявил в голос Лёха.
«Да а… Неудивительно, что вас, дураков, развели», – подумал я про себя.
– Не повезло вам, товарищи коллеги… – произнёс я с небольшим хрипом.
– У тебя, кажись, проблемы. Голос поскрипывает, – заметил Серёга.
– Точно, что то не так с нашим парнишкой. Ладно, мы пошли. А ты проверься. Мало ли… – с усмешкой заключил Лёха.
Правда. Я и не замечал… Что у меня с голосом? Как комок в горле застрял. Странно… По возвращении домой я, как всегда, уселся есть перед компьютером. Проглотив кусок хлеба, я почувствовал боль. Раньше тоже были отголоски боли, но я не обращал на них особого внимания. Кажется, сейчас даже боль сильнее… Как будто я проглотил камень, а не простой хлеб. Эти двое с работы сбили меня с толку. Со мной явно что то не так. Мне кажется, пора обратиться к врачу.


2. Сквозь тьму 

Слепящие лучи. Не отвернуться. Лежу на спине. Обёрнут сверху простынёй, словно в белый саван. Свет. Протяжный гул лампы. Свежий ядрёный запах спирта. Хирург втыкает большую иглу в горло. Я едва сдерживаюсь. Рядом с иглой холодно приложен ультразвуковой прибор. Я смотрю на лампу сверху и пытаюсь держаться. По щекам бегут слёзы. Игла вводится через кожу, прямо в узел. Хирург перемещает иглу в разные стороны. Делает несколько поступательных движений. Набирает столбик ткани щитовидной железы.

Игла извлекается. Раз – и всё. Место забора врач протирает раствором. Полученная ткань уже на нескольких предметных стёклах для микроскопа. Седовласый доктор в роговых очках нарушает молчание:
– Надо сделать ещё три забора.
Тихая болезненная процедура продолжается.
Через двадцать минут место прокола шеи заклеивают лейкопластырем.
– Полежите минут пятнадцать. Потом можете идти. Пить, есть разрешается в привычном режиме.
Врач уходит в соседний кабинет. Мыслей нет. Время затянулось. Я будто нарочно смотрю на жёлтые лучи нависшей надо мной круглой лампы.
– Вставайте, одевайтесь. Доктор вас вызовет, – объявляет появившаяся откуда то медсестра.
Я за дверью. Коридор, спешащие люди. На стене горит красный свет – вызов. Я вхожу в кабинет, присаживаюсь на стул. Напротив за столом хирург, опустив глаза, подписывает предварительные анализы.

– Дальнейшая работа будет проходить в цитологической лаборатории, – смотря на меня, произнёс врач. – Окончательное цитологическое исследование будет проводиться там. Через неделю дадут ответ, – добавил он, исписывая листы медкнижки размашистым почерком.
– Доктор, что за исследование? И почему так долго?
– В лаборатории цитолог сравнивает изменённые клетки с нормой, – проговорил ровно врач. – По итогу ставит диагноз. Пока мне вам сказать нечего. Ждите результат, – заключил доктор.

Я был опустошён. Покинув стены медкабинета, медленно, перебирая ногами, спустился по лестнице и вышел из здания больницы. Приподняв голову, я обернулся вокруг. Вместо неба во всю ширь разливалось невыразительное грязное пятно. Со всех сторон меня окружали размытые образы людских масс и машин. В уши насильно лез отвратный звук улицы – серый бессмысленный шум. Я остановился, крепко закрыл уши ладонями. Я не чувствую себя. Не чувствую своего тела – в нём нет энергии. «Ждите результат» – неделю? Почему так долго? Злоба сжирает меня. И это в нашем мире, где делают биопротезы, управляемые силой разума? Почему людей, стоящих у пропасти, заставляют ждать? У пропасти я или нет? Людей не хватает? Техники? Чего?!

Сильный удар в плечо. Боль. Я поднял глаза. Это был высокий незнакомец. Из глаз сочилась лютая неприязнь. Как будто он знал, что я болен. Люди не любят больных – они сторонятся их. Cчитают их проигравшими, проигравшими жизнь. Поэтому они не желают их касаться, стоять с ними рядом, даже просто говорить. Они боятся «заразиться» – заразиться проигрышем…

Я уже в метро. Толпы этих людей. Толпы этих здоровых людей. Меня мучила зависть. Много стариков. Я завидую вам. Вам больше повезло. Мне даже тридцати нет, а вам под семьдесят. Да ещё такие бодрые, весёлые. Смеются, что то увлечённо обсуждают. Я ненавижу себя за эти мысли, завистливые мысли. «Я не могу им противостоять», – успокаивал я себя. А я ничего не успел. Я не чувствовал ни разу себя счастливым… Ни семьи, ни деяний, ни добрых и даже ни злых. А кто в этом виноват? Кто? Только я…

Непредвиденная, внезапная болезнь сбила с ног. Ворвалась в мою жизнь, выставила свои правила и начала смеяться, не дав ни малейшего шанса… Скоро пойму, где я: вышел на территорию смерти либо это доброкачественный узел. Какие могут быть прогнозы? Особенности рака щитовидки? Сколько живут с раком такого типа? Сколько людей излечивается? Пока что я ничего об этом не знаю… Говорят, пациенты, перенёсшие онкологические заболевания, имеют различные перспективы на будущее. Зависит такой прогноз от типа опухоли, стадии её обнаружения, места расположения и темпов роста новообразования.
Ожидая вердикта, я пытался как то убить время. Растворить себя в нём. Я сел в осаду. Не покидал стен комнаты общежития. Против времени я вооружился сильным снотворным и пятью бутылками водки. Я никогда прежде не принимал снотворного, а запах спирта вообще не переносил. Но мне нужна была сильная срочная помощь в виде сонного беспамятства и сбивающего с ног хмельного удара.

Выжидая, я расписал себе определённый распорядок:
Проснулся.
Перекусил.
Налил стакан.
Чтобы отвлечься, включал телевизор.
Ещё стакан.

Чувствуя слабость и головокружение, глотал таблетки и отключался.

На третий день, протерев глаза рукавом, я встал и начал бродить по комнате. За время моего отшельничества комната успела наполниться бардаком и перегарной вонью. Глазу попалось небольшое зеркало на стене, я взглянул на себя. Отвратное зрелище: круги под глазами, бородатый. Болезненная шишка уже показалась. Я специально не брилcя. Хотел скрыть этот выступ на горле. Так меньше видно, не бросается в глаза. Не бесит. Не раздражает.

На пятый день ожидания ко мне начало приходить принятие ситуации. Уже не было недовольства, не было гнева. Мне оставалось единственное – принять. Принять любое преподношение судьбы.

День я начал с просмотра фотографий. Достал из своего облезлого шкафа семь альбомов со снимками. На них я с родителями. В разные годы. «Лучшие годы. На одних застыли улыбки, на других лица были серьёзны». Мы жили счастливо. Сейчас родители уехали в родные места. У отца приступы один за другим, и он решил вернуться в город своего детства. Он хотел, наконец, почувствовать себя дома… успеть пожить там, где вырос, где бегал ещё мальчишкой. Мама поддержала отца, своего спутника жизни, и уехала вместе с ним. Сейчас про свою болезнь я им, конечно, не сообщил – зачем? Да и не известно ещё ничего.

За просмотром альбомов ко мне приходило смирение. В этот день я впервые спокойно уснул. Без алкоголя, снотворного и ночных слёз.

На следующий день мне выдали заключение с результатом. Исследования показали, что искали. Клеточный состав – «зло».

Я принял это. С максимальной стойкостью, на которую был способен. С этими бумагами мне предстояло посетить эндокринолога и вместе с ним разработать дальнейший «план» борьбы. Эндокринолога я нашёл быстро, благо в столице живу. После короткой консультации мне назначили операцию.

Диагноз «Карцинома щитовидной железы». Надо удалить часть щитовидки, если будут осложнения – вырезать полностью. Потом придётся пройти химиотерапию. Это нужно для того, чтобы уничтожить оставшиеся клетки железы во избежание возможных метастаз. Щитовидная железа поглощает йод, поэтому нужно принимать радиоактивный йод, чтобы уничтожить оставшиеся ткани.
Врач дал направление на госпитализацию и инструкцию для пациента:
«1. Явиться в отделение 1 февраля к 9:00.
Для госпитализации:
2. Взять с собой: паспорт, чашку, ложку, бахилы, резиновые тапки, полотенце, трусы, средства личной гигиены (мыло, туалетная бумага, зубная щётка и паста).
3. За десять дней до приезда сдать анализы по месту жительства: гормоны щитовидной железы, ОАК, ОАМ, биохимия (белок билирубин, мочевина, креатинин, холестерин, глюкоза, кальций, фосфор), ЭКГ, ФВД, рентген органов грудной клетки за шесть месяцев, выписку из лабораторной карты о сопутствующих заболеваниях».
Холодно, снег, первое февраля. Я приехал ровно к девяти часам. Больница – несколько сероватых корпусов. Новое здание онкоцентра. Множество блоков, связанных между собой переходами – коридорами, разделёнными на части. Рядом с главным зданием на улице стоят две медсестры. Одна – крупная, боевая – громко что то объясняла своей тоненькой, миниатюрной коллеге, которая, в свою очередь, нервно курила сигарету. Напротив главного здания – широкий пруд, обнесённый бордюром. Свежевыкрашенные, потрёпанные временем скамейки, мирно обустроившиеся по сторонам пруда, как бы приглашали больных и их посетителей на плавную беседу с видом на мутную воду. Главный вход для пациентов располагается на первом этаже основного корпуса. Я уже стою там, но напрасно… Оказалось, что сейчас в приёмном отделении больницы никого нет, только санитарка. Она сказала, что у них карантин – звоните по единому номеру и выясняйте. На вахте немного обругали: «Зачем вы приехали, если больных не принимают?» Я дождался старшую медсестру отделения. Она только и могла что разводить руками:
– Разве вам никто не позвонил?
– Нет… Мне никто не позвонил… – ответил я.
На вопрос, что делать и как дальше быть, мне посоветовали звонить и договариваться после десятого февраля – и то под вопросом.

От всего этого нервы начинали сдавать.

Десятое февраля. Пустили… Внутри основного корпуса сразу видна нехватка лифтов – по одному в каждую сторону от регистратуры. Как я позже узнал, рядом всегда выстраивается очередь по полчаса. Грузоподъёмность – шесть человек, и на каждом из этажей остановка, один из лифтов постоянно ломается (застревает с людьми). Спасает, а скорее убивает и добивает онкобольных центральная лестница. Её вполне можно назвать «инфарктной» из за крутого уклона и мелких площадок. Наконец я дождался, меня отправили в регистратуру, потом к заведующей, от заведующей к лору онкологу. А там вновь очередь… Открываю дверь, первый вопрос: «А где карточка? Идите и ищите». Отправился обратно в регистратуру, оттуда на первый этаж, потом на третий. Карточки нет. Опять заведующая, выяснения… В общем, как оказалось, карточку должны выдать потом, её заводит лечащий врач. Сейчас надо идти в регистратуру, там взять направление и уже с ним идти в отделение. Отстояв заново очередь, взял направление, теперь в палату.
Мне надо подняться наверх по той самой «инфарктной» лестнице. Навстречу, переставляя аккуратно костыли, спускается старик. Лысый, cухой, в белой футболке и чёрных спортивных штанах. Он устал, тяжело дышит. Я останавливаюсь перед ним, боюсь, что тот споткнётся и проломит себе голову на этой дебильной лестнице.
– Вам помочь? – спросил я.
– Нет, – поднял стеклянный взгляд старик. – Я сам с этим должен разобраться.
Мы разминулись на марше. Я обернулся, смотря на старика с почтением.
Хирургическое отделение. В коридоре пустые, но готовые к больным каталки. Палата на восемь человек. Воздух пронизан запахом дезинфицирующих средств и лекарств. Светлая современная палата. Стены покрыты новой бежевой краской. Большое окно. На койках уже расположилось четыре человека. Кровати изголовьем вплотную к стене. Места между ними мало, только чтобы протиснуться. В центре палаты проход больше, на нём вполне могло разминуться два человека, не задев друг друга. Кто то спал, кто то занимался своими делами. Моя кровать аккуратно застелена, ближе к двери, справа от входа. Я зашёл, держа в руках полиэтиленовый пакет с вещами.
– Здравствуйте… – проговорил я тихо.
– Здравствуй, – оторвавшись от чтения газеты, приветствовал меня пожилой мужчина лет семидесяти (а то и больше), сидевший на соседней койке от меня.
– Смотрю, нехило же ты вещей с собой принёс, – сказал он, улыбаясь. – Если в тумбочке места не хватит, можешь часть моей занять. У меня то вещей немного.
Этот мужчина был очень вежлив. Говорил немного глухо. На длинных словах слышалась лёгкая одышка.
– Спасибо… – ответил я с благодарностью. – А как вас по имени отчеству называть?
– Прохоров Александр Ильич.
– А меня – Артур…
Александр Ильич статный, высокий с широкими плечами. Одет был в голубую выглаженную пижаму. Мне почему то сразу пришло в голову, что ему очень подошла бы офицерская форма. Форма не просто лейтенанта, а старшего офицера. К примеру, полковника. Полковника военно воздушных сил. Седые, причёсанные точно набок волосы, сильный, гордый лоб и такой же гордый прямой нос добавляли лицу Прохорова строгой красоты. Тонкие губы, высокие скулы и мужской точёный подбородок. Глаза чёрные. По уголкам глаз пролегли глубокие линии морщин. Взгляд же, как мне показалось, говорил о перенесённых трудностях, вообразить которые было очень сложно. В нём чувствовались стойкость и большая сила духа. В то же время его выражение лица казалось искренним. Он казался человеком сентиментальным, а может, даже полным романтики… Улыбка Прохорова запросто заставляла совершенно постороннего человека открыть перед ним душу, а потом внимательно слушать этого удивительного человека.
Я сел на кровать. Стал разглядывать своих товарищей по болезни.
Справа от моего соседа Прохорова, читая маленькую книжку с узорчатой обложкой в вензелях, расположился коренастый смугловатый мужчина лет шестидесяти. Поймав мой взгляд, он произнёс:
– Здравствуй, наш новый сосед. Марат Рустамович меня зовут.
– Здравствуйте… – ответил я.
Крепкое сложение Марата Рустамовича могло говорить о его богатом спортивном прошлом. Как я позже узнал, Марат Рустамович родился в высоких горах Кавказа. Он был воспитан строгим окружением старших. Каждый день с утра его отец контролировал утренние тренировки сына. В двенадцать лет Марат Рустамович уже уверенно управлялся с хозяйством семьи. Также его отец следил за тем, чтобы сын получил достойное образование. Взор Марата Рустамовича был требовательный, твёрдый и непоколебимый. Он носил короткую стрижку и всегда тщательно брился. Сломанное ухо Марата Рустамовича подсказывало о серьёзной борцовской школе. Если сравнить с воображаемой военной формой Прохорова, Марату Рустамовичу больше подходил спортивный костюм тренера. Сейчас Марат Рустамович придерживался трёх правил: появляется человек старше – встаёшь, делаешь шаг навстречу и дальше выполняешь всё, что он скажет, если видишь слабости молодого поколения, стараешься показать, как правильно; при этом он всегда старался быть всегда полезным людям.
Левая сторона палаты была полностью обездвижена. Пациенты здесь пребывали в тихом, мирном сне. Рассмотреть их толком не удалось, да и незачем смотреть на спящих. Единственное, что в этой части палаты бросалось в глаза и выделялось на общем фоне, – это толстая тетрадка в клетку. Она одиноко лежала на тумбочке одного из спящих пациентов. Была без обложки и вся мятая. Как будто её много раз комкали и сворачивали…
Особняком в палате располагалось окно. Сейчас в нём было видно, как убаюкивающими крупными хлопьями идёт снег. Снежный покров пухлым одеялом окрасил в белый цвет весь двор больницы. Похоже на самый разгар зимних дней. Странно, ведь скоро весна. Мой взгляд остановился. Я почувствовал, как замерло время… Только сейчас вдалеке я заметил невысокий забор. А за ним движение машин и суетливые, скорые фигуры людей. Куда они спешат? Конечно, каждый за «своим»… Этот забор, как мне показалось, своими железными прутьями отделил нас от повседневности. Оградил нас от той обычной, торопливой жизни, от того ежедневного, непонятного бега.
– У тебя профессия есть? Кем работаешь? – внезапно поинтересовался Прохоров, тем самым выбив меня из затянувшихся философских мыслей.
– Инженером.
– Схема обучения старого образца была?
– Да.
– Вот это общество потребителей, с их хвалёной демократией, куда нас привело? В СССР давали лучшее образование – советское, даже за бугром признавали это. Эта двухуровневая система высшего образования, ЕГЭ. Это всё их образование, не наше. Зачем оно нам, если у нас оно было лучшее? – в недоумении развёл руками Прохоров.
– Извините, вопрос не ко мне, – удивляясь такой внезапной реакции, ответил я.
– Я вот радуюсь образованию молодых. И по новой системе тоже, – усевшись удобнее на кровати, вступил в разговор Марат Рустамович. – Одно из главных – это образование. Ещё обязательно должны быть нравственные и религиозные ценности. Выдающийся человек навряд ли получится без этого. Религия несёт добрые и хорошие наставления, которые приносят мир и созидание. Показывает, что надо вести себя достойно… – проговорил он ровно.
«К этаким мудрецам попал я! Повезло», – подумал я.
С другой стороны палаты вдруг оживился мужчина лет сорока пяти. Он принял более комфортную позу для разговора и бросил улыбающийся взгляд в нашу сторону.
– Я Коновалов. А этот, рядом, – Тарасов, – показывая рукой в сторону соседа, сказал он.
Во внешности и темпераменте Коновалова можно было увидеть настоящего, сибирского, решительного мужика. По телосложению крупный, чем то был похож на породистого быка. Русые, немного вьющиеся волосы. Выстриженная, местами побелевшая борода, за которой очерчивался мощный подбородок. Небольшие губы, чуть приплюснутый нос. Серые миндалевидные глаза с пронзительным взглядом. Весь его образ говорил о том, что он «юлить» и выкаблучиваться никогда не стал бы. Сказал бы, что думает, сразу, как есть, в лоб без прикрас. Да и при этом кулаком по столу стукнул бы. Да так, что тот трещинами пойдёт. Человек неувядающий, прямой и стремительный.
Отец Коновалова – участник Великой Отечественной войны. Работал механизатором при колхозе. Мать же вся в хозяйстве, ведь семья большая – восемь детей. Домик в Хабаровском крае был разделён с родственниками на две части – на две семьи. Тесно, небогато, но все благодарили Бога за то, что имели. При доме огород – подспорье в хозяйстве. С десяти лет Коновалов рвался во взрослую жизнь и уже работал на стройке разнорабочим. После школы ушёл в армию, служить в Забайкалье, в артиллерийском полку. Там находился в должности старшины роты. Демобилизовавшись, поступил в строительное училище, параллельно работал мастером на стройке. Быстрым и уверенным шагом он поднялся по карьерной лестнице: прораб, начальник участка. После перестройки Коновалов открыл фирму, начал благополучно вести бизнес. После удачной сдачи ряда важных государственных объектов началась политическая деятельность Коновалова. Женой красавицей обзавёлся. Дама тонкой души, модельер по профессии. Она привлекла его тем, что как раз совсем была не похожа на него. Её стать и осанка… Ну что тут сказать – настоящая столбовая дворянка! Родила ему девчушку. Относился он к ним обеим с особой опекой. Окружал вниманием, сложность перед ними на горизонте – за них решал, за своих девчонок. Даже за дочку школьные задачки делал. Но всё равно воспиталась она смышлёная. Папку в «дурака» запросто могла обыграть. Так и промчались десять лет семейной жизни незаметно.
На соседней кровати, на которую ранее показал Коновалов, заворочался ещё один наш сосед, Тарасов. Он впервые за всё время моего нахождения в палате приподнял голову. Опёршись локтем о кровать, тяжёлым движением он потянулся к тумбе за мятой тетрадкой. Теперь Тарасова я немного разглядел. Ему было где то за шестьдесят лет. Его округлое лицо было измученным. Поредевшие седые волосы были влажными. Выделялись густые, ещё немного чёрные брови. Большие глаза были красными, на них издалека можно было разглядеть сетку лопнувших сосудов. Под глазами тёмные, морщинистые круги. Крупный нос, кончик каплей свисал вниз. Усталые повисшие щёки обросли серо белой месячной бородой. Губы… Правую часть нижней губы разъела алая мясная опухоль. По её кривым очертаниям казалось, что она уверенно решила забрать и умертвить всю губу.
Полулёжа, оперев плечи о прижатую к стенке подушку, Тарасов взял с тумбочки тетрадку и медленно перелистал несколько листов. Найдя нужную страницу, он на секунду застыл. По его лицу могло показаться, что он что то забыл… Немного сдвинув подушку в сторону, откуда то из под неё Тарасов достал коротенький карандаш, походивший скорее на огрызок. Карандашом он начал что то увлечённо размашисто записывать. Тарасов записывал, потом всё зачёркивал. Потом записи и перечёркивания начинались снова. Он злился. Под напором старика и его крупных ладоней тетрадь сминалась всё больше и больше.
Тарасов – потомственный токарь. Его дед был одним из тех людей, которым довелось освоить первые образцы станков на трёхфазном асинхронном двигателе – самом распространённом (даже по сей день) двигателе в мире. Отец же Тарасова одним из первых опробовал токарно винторезные станки с ЧПУ – станки, управляемые компьютером. Тарасов всю жизнь проработал на заводе. От звонка до звонка, без единого опоздания. Его окружали добродушные коллеги – мужики всегда могли выручить словом, в случае необходимости дать взаймы до зарплаты. Тарасов отработал уже три десятка лет. За это время он обзавелся дружной семьёй, небольшой, но уютной квартиркой. Недавно даже себе машину купил. Простенькую, отечественную. Тарасов являлся настоящим главой семьи. Его слова звучали законом по праву – забота о семье занимала первое место в его жизни. Каждый вечер после работы Тарасова ждали улыбки жены и детей, а также вкусный и плотный ужин. Но однажды всё изменилось. Спокойствие нарушил Максим. Этот Максим появился внезапно, как бы из ниоткуда. Тарасов привёл его в гости к себе домой. Максим внешне прилежный, статный. Всё в нём было хорошо – от причёски до ровно выглаженных стрелок на брюках. На пороге квартиры жена встретила мужа с новым другом не без удивления. Но по привычке мило и гостеприимно. На ужин по «фирменному» рецепту запекла курицу и отрезала самый вкусный и большой кусок новому другу мужа. Тарасову тешило душу заполучить такого интеллигента, как Максим, себе в друзья. Ведь он не такой, как мужики c завода… «Да ну их! Этих простаков! А Максим стихи читает. Даже пишет! Короткие… Но всё же!» – размышлял про себя Тарасов.
– Пока я живой, тоже стих напишу! – воскликнул, держа стопку водки, Тарасов.
– Напишешь! Конечно! – поддержал его Максим, встав из за стола и держа гордо рюмку. – Вот так давай! Как Саша Чёрный!

Ослу образованье дали.
Он стал умней? Едва ли.
Но раньше, как Осёл,
Он просто чушь порол,
А ныне – ах, злодей –
Он с важностью педанта
При каждой глупости своей
Ссылается на Канта!

– Вот хорош! Вот могёт! – хлопал большими ладонями Тарасов.

Посиделки новых друзей стали частыми. Максим приносил в дом Тарасова интересные кушанья. Типа тушки кролика либо чудного филе кальмара. Максим приводил семью, даже оставлял Тарасову своего годовалого ребёнка. Говорил, что у него с женой срочное дело, а в городе нет родных, кто бы смог помочь… Тарасов же любил играться с дитём. Ухаживал за ребёнком, проводил с ним вечера после работы. Однажды Максим предложил Тарасову бизнес – изготовление и продажу деталей для трубопроводов: фланцев, штуцеров и так далее. Тарасов воодушевился, ведь тема ему близка. Токарное дело тут стоит в основе, а Тарасов в нём самый настоящий профессионал… Недолго думая Тарасов отдал другу все накопления семьи – жена откладывала понемногу с каждой зарплаты супруга. Экономила на вещах, одежде для себя и детей. Боялась: мало ли со здоровьем что случится у неё или мужа. Ведь уже немолодые… Открытие бизнеса, по словам Максима, требовало ещё бо;льших вложений – Тарасов продал машину, заложил украшения жены. Занимал у знакомых.
А потом Максим пропал… Трубку не брал, с арендованной квартиры съехал. Узнав, что Максим исчез, жена Тарасова проплакала весь день. Тарасов запомнил её горькие слёзы… Обложенный непосильными долгами, он совсем перестал верить людям. Начал страдать неврозом. И самое тяжёлое – начал стыдиться самого себя… Вдобавок всё чаще волновала ранка на губе. Тарасов уже давно свыкся с ней. Вот только она последнее время мешала есть и курить. Излишне стали течь слюни, ну просто как у младенца. Тарасов всё медлил, но жена, наслушавшись рассказов про рак и про то, как её муж может лишиться челюсти и даже умереть, начала скандалить каждый день. Пришлось пойти к врачу. Тот долго осматривал рану лупой. Потом отправили на УЗИ, рентген челюсти и гистологию. Всё стало понятно… Тарасов принял страшное известие стойко. Принял как наказание Бога за глупость.

***
Сегодня день начинается довольно тихо. Нет обходов врачей, у них выходной – суббота. Из полуоткрытой форточки ни капли шума. Покой нарушил металлический бодро приближающийся грохот в коридоре. Хихикающая полненькая санитарка в розовой шапочке закатила тележку с большим чаном каши и поднесла каждому по тарелке.
– Ну что, голубчики, проголодались? – поинтересовалась с улыбкой санитарка.
В палату проник запах наваристой каши. Геркулесовая – прямо такая же, как в начальных классах. Те немногие хорошие школьные воспоминания. На момент я забылся. Как же вкусно…
Закончив завтрак, мой сосед Прохоров достал из под кровати походный рюкзак. Из него он вынул целлофановый пакетик с песочным печеньем. Пока он развязывал узелок шуршащего прозрачного мешочка, по уголкам его морщинистых глаз и губ можно было заметить, как промелькнула тень предвкушения любимого лакомства.
– Я нервничаю, когда мне не разрешают есть сладкое, и ем, когда никто не видит, – улыбаясь, проговорил Прохоров, придвигая в мою сторону пакет с печеньем. – Когда я был ещё совсем маленьким, печенье мне могло только сниться. Прекрасно помню, как я ждал эти желанные, сладкие сны…
Прохоров был из поколения «детей войны». Детей, которые прошли войну. Детей, которые видели вражеские самолёты. Самолёты, которые шли бомбить его дом, Родину. Александр Ильич был тем, кто познал, что такое настоящий голод. Он тот, кто потерял родных и близких во время немецкой оккупации. Для него главными ценностями навсегда останутся эпизоды из детства. Прохоров жил благодарностью тому поколению святых, которое не постояло за ценой и уплатило кровавый долг сполна. Поколению, отстоявшему нашу землю, небо и всё, чем мы будем гордиться до самой смерти. Прохоров остался душой и разумом верен Советскому Союзу.
– Я тоскую по былому, – добавил Прохоров. – Часто замечаю лживых людей. На лицах молодых читаю лишь выгоду. Раньше я видел жадность к знаниям, потребность в культуре. Я считаю, что человек с молодости не должен смотреть вниз, в мелкие ценности. Считаю, что надо всегда смотреть вверх. На небо. А там чувства, там свет, там солнце…
***
Сонная тишина дня забрала меня, и я уснул. Проснулся уже поздней ночью. Я лежал неподвижно, молча, без всяких мыслей. Уже три часа ночи. Осторожно, неслышными движениями я поднялся. Нашёл на ощупь ногами в темноте свои резиновые тапки и вышел бесшумно из палаты. Смотрю – впереди длинный тёмный коридор отдыхает в спокойствии ночи. Где то в конце светится лампа на рабочем месте дежурной медсестры. Я присел на ближайшую металлическую скамейку у стены и впал в глубокие раздумья. Врачей сегодня не было, а опухоль ждёт операции. Ждёт, пока придёт её очередь. Но выход ли это… С какими диагнозами лежат мои коллеги по болезни? Никто о своих недугах не говорит. Не делится, как будто они и вовсе здоровы… Именно в таком месте начинаешь задумываться о том, что было раньше. Как я жил? Что было в моей жизни? Закрыв глаза, я начал усердно перебирать память с самого начала. Но… Я никак не смог вспомнить ни одного яркого и живого, счастливого момента. Кто в этом виноват? Только я…
Терзаемый этими мыслями, я вернулся в палату. Её освещал ночной смешанный свет от кротко светящего фонаря и луны, падающий через стёкла окна. Я тихонько, чтобы никто не проснулся, прилёг. Перевернувшись беззвучно на бок, я увидел лицо соседа, Прохорова. Он страдающей статуей лежал на спине. Сейчас его чётко вырезанный профиль говорил о боли. Седые виски вспотели. Лицо было искажено. Мешки под глазами, морщины, щёки залили молчаливые мужские слёзы. Я не понимал, спит он или нет. Но именно тогда осознал, что он молча, в одиночку борется с ужасной болью и холодной смертельной болезнью. Я хотел как то помочь, но не смел его тревожить… Побоялся влезать в его борьбу… Я отвернулся лицом к стенке. Видеть всё это я уже не в силах. До утра оставалось немного, я постараюсь уснуть…
***
Резкие слова вырвали меня острым криком из сна. Моя голова сразу дёрнулась в сторону невыносимого шума. Уже утро. У входа, вопя во всё горло, стоял худощавый темноволосый мужчина лет тридцати пяти. Он громко что то объяснял полной женщине в белом халате. Она, осознав, что не в силах вразумить скандалиста, бросила непристойное ругательство в его сторону и ушла подальше от лишних проблем и головной боли. Я посмотрел на лицо спорщика с усталыми, неприятными глазами навыкате. Он задумчиво встал на проходе. Кажется, он вёл некий анализ свободных коечных мест. Осмотревшись ещё раз вокруг, он присел на пустую койку у окна.
– Бля, там вообще невозможно дышать! Жуткий смрад! Тут чуть получше, но тоже пованивает. Отлично, хоть койка у окна будет, – смотря на большое окно, довольно констатировал наш новый сосед.
Напротив мирно читающий Коновалов отложил потёртую книгу в сторону. Кинул недовольный взгляд на шумного и не очень приятного, как ему сразу показалось, нового соседа, который расположился прямо перед ним по другую сторону прохода.
– Ну здравствуйте! Я Резин Олег. Будем знакомы! – смотря выпученными глазами, представился на всю палату мужчина. Он улыбался, всё его лицо объяли большие мимические складки. Непонятно: в его улыбке и взгляде читалось либо застойное сумасшествие, либо горькое отчаяние. – Я из соседней палаты, там старик с мочевым катетером. Воняет, бля! Дышать невозможно!
– И куда же ему, бедолаге, деваться? – хмуро откликнулся Коновалов.
Резин, бросив мимолётный взгляд на Коновалова, вдруг отстранился и начал молча разбирать вещи, поочерёдно складывая их в свою новую тумбочку. Под кровать он положил объёмный полиэтиленовый мешок и довольно грязные ботинки. Слева от Резина, не теряя спокойствия, удобно расположившись на кровати, читал газету Марат Рустамович.
Я смотрел с интересом на Резина и думал: «Таких странных людей я ещё не встречал». Двигался он беспокойно, его глаза суетливо скакали по разным местам палаты. Худощавое лицо Резина, крупный неровный нос и большие, очень живые и постоянно находящиеся в движении карие глаза говорили о его неугомонности и неутомимости. Пухлые губы предполагали чувствительность, но чёрт его знает… Про таких людей даже рассуждать сложно – об их характере. Казалось, он может выкинуть всё что угодно. Но, в общем, Резин казался почему то добрым… Человеком, который плохо сделать не может…
Резин никак не успокаивался. Вдруг резко встал и начал ходить нервными шагами туда сюда по палате. Иногда он останавливался, морщился и закрывал лицо руками. Вдруг, выпрямив в струну сухое жилистое тело, скривив физиономию в насмешливую безумную гримасу, он внезапно вскрикнул:
– Ну что, больные?! Кто с чем лежит тут?
– Мы тут особо это не обсуждаем. Вот у меня горло, – отозвался Марат Рустамович.
– А у меня почка! Была! Ну что, вместе помирать будем! – радовался чему то Резин. – Еле попал сюда. Целая гнилая бюрократическая история!
– Ну что же, давай. Рассказывай, мы тут никуда не спешим, – оторвавшись от чтения газеты, проговорил Марат Рустамович.
– Мне проводили плановое УЗИ в больнице. Доктор обратил внимание на образование в области почки. Говорит: может, это просто киста, а может, что и хуже. Пошёл я в районную поликлинику. Ну, вы уже знаете, ёптать, сначала надо к терапевту, а он уже направит к профильному врачу. Я просто охренел тогда от этой бюрократии, но ещё не предполагал, насколько велик и широк масштаб бюрократии в медицине. В общем, в поликлинике мне опять сделали УЗИ, и результат оказался плохим – опухоль. Большая. Потом меня отправили в онкологический центр своего района. Конечно, не сразу. Для этого надо было снова записаться к терапевту, етить его, потому что только он может выдать направление. А, бляха муха, время всё идёт и идёт. Очень дорогое для меня время. Которое вернуть я уже не смогу… Получить направление оказалось только началом долбаного путешествия. Попасть к врачу онкологу очень сложно, запись забита на недели вперёд. Время продолжало уходить. Но вот я попал к онкологу. Он отправил меня на КТ. Спасибо ему, сказал об очереди. Всё занято на месяцы. Лучше всё сделать платно. Стоять в очереди месяцы для меня подобно смерти. Компьютерная томография обошлась мне в десять тысяч. Пришёл я к доктору и показал снимки. Врач дал вердикт – удаляем. Но это ещё не всё…
– Вообще, рак можно выявить на ранней стадии. В идеале на диспансеризацию ходить. А с очередями да, конечно, проблема, болезнь молодеет… – смотря Резину в глаза, участливо заметил Коновалов. – Операция же бесплатная?
– Да. Бесплатные квоты всё таки бывают! Но та же очередь! Очереди в месяцы… Опухоль же не ждёт… Есть платные операции, cотни тысяч. Откуда я возьму их? Рожу, что ли?! Пришлось встать в очередь… Надеяться, что не умру в ней. Но и тут стена появилась… Уйма справок, анализы, а потом с толстенной папкой ехать туда, где могут сделать операцию. Пришёл к заведующему хирургическим отделением. Посмотрев бумаги, заключил, что удалять надо точно. Сказал, что за очередью проследит. Ждать примерно меньше месяца. С сумкой бумаг я бегал с утра и до вечера. Всё это проверка справок. Правильно должны быть сделаны копии документов. Например, справка в несколько страниц должна обязательно вмещаться в один лист формата А4. Ещё пройти дополнительно врачей, платно, конечно… Кардиолог померил давление и дал справку. Справка стоила два «рубля». И вот – ура! Документы приняты! А месяц уже прошёл. Ждал операции. Надеялся, что хоть в следующем месяце будет… По факту сделали через два. Обо мне как будто забыли, вызванивал. Не знал, что делать. Квоты всё нет. А опухоль растёт. Молча расставляет сети. Cети, от которых и операция не спасёт… Наконец момент настал – меня отправили сюда! Конечно, перед этим опять пришлось собрать кипу анализов в районной поликлинике. Операция прошла успешно. Опухоль удалили вместе с почкой… Врачи говорят, что с одной почкой многие живут. Живут и почти не тужат… Но надо продолжать обследоваться. Во время выжидания в очереди метастазы могли разойтись… – опустил большие глаза Резин. – Вот такая у меня история! Сейчас с вами отлежусь да на свободу! – подняв кулак вверх, подытожил во всеуслышание Резин.

В моей душе зарождалась тёмная тоска. Я слушал все эти разговоры и перебирал тревожные мысли: «А люди то думают обо всём об этом? Знают? Готовятся к таким проблемам? Хранят деньги на случай нужды?» Разум один за другим рисовал вопросы. Мне кажется, в нашем обществе стоит «табу» на темы такого рода. Поэтому всем на голову это падает внезапно, словно железобетонная плита. Вот что значит «чёрный» день. В морг под простыню попасть из за очереди… В нашей жизни всегда нужна денежная подушка безопасности. А вообще же, у большинства людей и нет этой возможности – создать этот «резерв» на анализы и операции… Ну что же делать?

– Нам посылаются испытания. Если ты выдержишь, Бог наградит, – произнёс Марат Рустамович, смотря на Резина через тонкую оправу очков.

В этот момент со своей койки поднялся Тарасов. До этого он неподвижно лежал, тихо прикрыв голову. Он вдруг сбросил с себя одеяло и посмотрел в сторону Марата Рустамовича. Лицо Тарасова было искривлено болью, которую он уже не мог терпеть.

– Насчёт награды от Бога – так ему и скажу: «Воздайте мне по делам! Что я наделал, за то и готов понести соответствующую “плату”. И ничего больше…» Чтобы Он сразу понял, что я не буду вымаливать себе местечко получше! В грязь так в грязь! В огонь так в огонь!

Было видно, как Тарасову тяжело говорить. Длинные слова вообще доставляли ему страдания. Но он терпел, брал характером.
– Беднота тут не выживет… – продолжал Резин. – Что тут сказать в итоге? Вы посмотрите в окно, машинами всё забито. Столько онкобольных… Все эти громадные очереди, анализы, профилактика, хирургия – положение ухудшается… Проблема растёт. Эта совершенно непонятная бюрократическая машина! Что, совсем ничего с ней нельзя сделать? Зачем нужны районные онкоцентры? Почему тот же терапевт или профильный врач из районной поликлиники не даёт направление прямо в спецучреждение, где проходит конкретное лечение? Операции? У людей нет времени на это, на эти многонедельные очереди. Для больных, стоящих в них, это равносильно смерти… Хочешь сделать всё быстро? Вкладывай деньги, и деньги немалые… Бюджетно собрался – живи одной верой… Рак – болезнь не для бедноты… Нищеброды тут не выживают. Кто то может сказать: всё развивается, вкладываются миллиарды. Возможно, но мало, мало, братцы! Болезнь движется быстрее…
«Беднота тут не выживет». Я полностью согласен со словами Резина. Не только когда ты болен, а вообще – без денег ты никому не нужен. Бедный значит несчастный… Почему то в голове возник образ Алёны с её успешным парнем… Даже сейчас, здесь меня не отпускали эти мысли…
Напряжение в палате возросло до максимума. Такого густого, больного облака в палате я ещё не чувствовал. Казалось, что виски сдавлены камнями.

Негативную непроходимую тучу разорвала стремительно вошедшая в палату живенькая медсестра. Резко сделав поворот, она повернулась ко мне, к ближней кровати у входа.
– Температуру, меряем температуру, – быстро, с лёгкой улыбкой проговорила медсестра.
Увидев её улыбающееся лицо, голубой взгляд и веснушчатый нос, я сильно растерялся. Не знаю, на сколько времени я пропал, но в итоге протянул руку для проверки температуры маленьким пирометром.

Через мгновение, шлёпая домашними тапочками с узорами в виде разноцветных цветочков, медсестра переметнулась к Прохорову. А затем, сделав ещё пару лёгких движений, она уже стояла рядом с Маратом Рустамовичем.
– Меня проверьте скорее! – давя широкую лыбу, выкрикнул с кровати Резин, обратив свои глаза навыкат в её сторону. – А как вас зовут?
– Мария. Тридцать шесть и пять. Отлично, – проговорила быстро медсестра.

Ещё несколько мгновений, и проверены были все. Живо перебирая ногами, маленькая светлокудрая медсестра исчезла.
Труд медсестры. Идея тут стоит в основе. В госбольницах персонала не хватает. Мария работала за двоих, а то и за троих. Много обязанностей – всё надо успеть. И того самого «внимания» каждому больному Мария дать не в силах. После трёх лет такой работы, а то и раньше, люди выгорают. И всё пошло поехало: пофигизм в какой то мере, потеря человечности и сострадания, стараешься сделать всё быстро, устаёшь, и в итоге всё спускается «на отвали».
Мария старается… В отделении девушка появлялась уже в семь утра. В обед, примерно в час, она понимала, что впервые за всё время присела. Первые месяцы её сопровождали ноющие боли в ногах. Потом мышцы как бы смирились с постоянной нагрузкой, и Мария перестала ощущать боль в ногах. Десятки тысяч шагов в день могли выдержать её тоненькие ноги тридцать пятого размера. Мария работала в постоянном беге – истории болезней, нужды пациентов, инъекции, заборы крови. Определить группу крови, найти такую же. Тут помочь, туда сходить…
Когда наступала ночь, работа Марии не заканчивалась. Ей необходимо занести все документы в истории болезней. Записать температуру, уровень сахара в листы диабетиков. Ночью она должна собрать шприцы и ампулы на утро. Ночью пациенты активизируются, просят обезболивающее. Частенько Мария выполняет работу санитара. Вот она везёт на каталке пациента на рентген в приёмник. Сначала попадает в очередь. Ждёт, пока пациенту делают анализы, снимки. Потом она везёт больного обратно в палату. При этом зарплата небольшая – меньше, чем у разнорабочего без квалификации на стройке. Очень тяжёлый и дешёвый труд.
Больше всего Мария не любит ставить капельницы. Cобрать капельницу – целая история. Найти лекарство, развести, манипуляции со штативом, подвезти к пациенту, поставить систему. Не напутать в суматохе лекарство, положенную дозировку. Следить за иглой, если пациент ворочается.
Уколы. Потом надо записать, что и в каких количествах выдавалось. Взять с собой все материалы: пробирки, бинты, ножницы и так далее. Если что то забудешь, можно набегать ещё пару тысяч шагов. И так пять дней в неделю. Часто Мария берёт дополнительные смены. Выходит в субботу и воскресенье на подмогу. После этого её ноги еле волочатся. По возвращении домой Мария нервно и долго плачет…
Марии не нравится её окружение на работе. Вокруг всем плевать. Их желание помогать людям слабеет. Особенно девочки – ломаются и становятся пофигистками. За всё время Марии попалось только два врача дела и человеколюбия. Мария надеется на лучшее…

***
Мне запомнился чистый, светлый взгляд этой шустрой молодой медсестры. Было в нём что то. Пока она находилась в палате, я напрочь забывал о своей болезни и о том, где я нахожусь.
С уходом медсестры палату вновь охватило зыбкое, болотное чувство безысходности…

– Смотрите, какая милашка! – послышалось со стороны Резина. – В моей прошлой палате из за такой чуть старик не помер.
На слова Резина никто не обратил внимания. К ним прислушался только я.
– Он лежачий был, в памперсе. Старик в туалет хотел сходить, кровь из кишечника прорвалась. Задолбался я искать, кто спасёт. Никого не нашёл. По коридору бегал, искал медсестёр. Глобальное кровотечение открылось. Повезло, что я заметил. А вот если бы я спал? И чё тогда? Старикан бы просто умер!
– Ну не всегда же так, – вырвалось у меня. – Может, заняты все, работали…
– Да «им» просто всем на нас срать! – недовольно кинул Резин.
Мне нечего было ответить. Я просто старался отвлечься от этих слов.

Наступило время обеда. Ловкими привычными движениями уже знакомая смешливая санитарка закатила массивную блестящую тележку. На тележке поэтажно расположились большие серебристые кастрюли с красными, малёванными кистью надписями: «Первое блюдо», «Второе блюдо», «Гарнир». Это знак – уже настало время обеда. Аромат горячей еды из под крышек глубоких кастрюль начал планомерно перебивать плотно устоявшийся в воздухе запах лекарств. Загремели белёсые тарелки – длинной поварёшкой накладывались и подавались порции наваристого рассольника.
– На вот, милок, – подала мне тарелку супа санитарка, подойдя ближе. – Ты уж совсем тощий. Добавку хочешь? – спросила она, улыбаясь.
– Спасибо, мне этого хватит, – ответил я вежливо.

На второе тушёная капуста с котлетой. Ничего не скажешь, очень аппетитно, правда. Есть, конечно, немного неудобно. Без стола и стульев. Но ничего, чем тумбочка не стол? Главное, чтобы было вкусно. Удивительно, как же прекрасна эта бесплатная кормёжка…
Во время очередного пережёвывания еды я поднял глаза и осмотрелся по сторонам. Заметил, что каждому из обитателей палаты приём пищи давался не без боли. Прохоров медленными движениями заглатывал каждую ложку. Так же тяжело ел и Марат Рустамович. Тарасов, держа аккуратно ложку, старался не дотронуться ею до поражённой губы. Легко давалось поглощение пищи только Коновалову и Резину.

***

Понедельник. Утром у нас появился новый товарищ. Ещё не поздоровавшись и не расположившись на месте, первым делом принялся искать свободную розетку для зарядки телефона. Совсем молодой парнишка – Гера. Спортивный, небольшого роста, жилистый. Бритоголовый. Взгляд боевой. Парень, как мне показалось, без всяких раздумий, на малейший косой взгляд в свою сторону может запросто съездить по лицу и при этом, скорее всего, его разбить.
Жизнь Геры была пропитана молодецкой злобой на весь мир. С ранней школьной скамьи он не видел ни в чём смысла. Не имел выбора, не видел цели в жизни. Гера понятия не имел, что ему делать, как себя правильно вести, есть ли вообще у него будущее. После уроков он никогда не возвращался домой. Гера проводил вечера в подвалах либо на крышах заброшенных зданий, покуривая наркоту. Он хотел сбежать от стычек с отцом, который каждый день приходил с работы пьяный. Было у Геры три брата и маленькая новорождённая сестра. Благодаря материнскому капиталу семья смогла немного наладить жизнь. Но всё равно жили бедно. Так сложилось, что мальчику из неблагополучной семьи – Гере – на пути частенько попадалась золотая молодёжь, которая относилась к нему со снисхождением. Соседский парень, сын местного известного бизнесмена, завидев Герку, на весь двор сообщал, что добьётся таки увольнения его отца. Геру коробила мысль, что кто то мог получить всё от папочки, а ему всё время приходилось перебирать копейки в кармане. Из за всего этого появились внезапные приступы агрессии. Гера хотел стать частью чего то целого и сильного, поэтому вступил в местный фанатский сектор. Погасить душевную боль он мог только в жёстких боях «стенка на стенку».

– Всем здарова! – с блатной мимикой проговорил Гера, бросив мешок с вещами на койку у входа напротив меня.
– Сколько лет то тебе, молодчик? – лёжа на кровати, с другого конца палаты выкрикнул Резин.
– Восемнадцать. А что? – хмуро ответил Гера.
– Вот бля… Долбаный кансёр, никого не щадит… – упавшим голосом проговорил Резин.
– Да у меня всё нормально. Ничего нет. Я ненадолго сюда, как в санаторий. Хрен попинаю да выйду.
– Сюда просто так не попадают! – засмеялся на всю палату Резин.
Не обращая никакого внимания на смех Резина, Гера спокойно снял спортивную куртку. Под майкой, во всю грудь, виднелся размашистый вытатуированный орёл с широкими разрисованными чёрными крыльями.
– Ты там случаем не сидел? – продолжал общение с новеньким Резин.
– У меня двенадцать судимостей. Но, в общем, не сидел.
– А за что?
– Фанат я. Ходим биться на матчи.
– Ну и какие команды знаешь?
– Да мне не до команд. За свою топлю только. Мы биться ходим.
– Я тоже бился. Дубиной как то голову разбили. Но не за футбол дело было… – задумчиво провалился Резин в своё далекое прошлое.

Копилка Резина в виде стеклянной банки с прорезанной жестяной крышкой частенько становилась добычей его соседа по лестничной клетке – постоянно пьющего дяди. В каком то смысле, можно сказать, Резин, того не понимая, обеспечивал своего дядюшку дешёвой алкашкой с первого класса школы.
Дома у Резина на завтрак, обед и ужин почти всегда были макароны. Их ненавидели все, но приходилось есть. Макаронные изделия закупили на рынке – целых четыре больших мешка. Они служили основным блюдом семьи Резина. Приелись их запах, цвет, даже форма. Вкус казался каким то отрешённым и неприятным. Резин помнит, как ждал каждый раз свою мать из магазина. Бежал к ней, прямо в дверях старался посмотреть, что же в долгожданном полиэтиленовом пакете. Но встречал там только половинку чёрного хлеба. Ни разу, будучи мальчонкой, он не находил там ни сладкого, ни мясного.
Рядом с домом Резина стоял большой промышленный склад, куда время от времени зачем то свозили залежавшиеся и непригодные к продаже помидоры. При виде грузовика с большим кузовом они с матерью спешили к складу, чтобы перебрать плоды в поисках худо бедно съедобных. Из горы мятых и заплесневелых помидоров можно было сыскать несколько вполне пригодных, дабы на обед сделать овощной суп.
Иногда, когда Резин приходил в гости к друзьям, его угощали колбасой и сыром. В памяти Резина навсегда отпечатался вид белого большого холодильника, набитого различными деликатесами. И колбаса в нём лежала разная – сервелат там, докторская… Даже имелась ветчина… И Резин всегда думал: «Почему это просто лежит в холодильнике? Почему полки набиты, а эта вся вкуснота ещё не съедена?» От этих мучительных мыслей скручивало живот.
Жил мечтой Резин первоклашка – купить какао, жёлтую баночку «Несквика» с тем самым кроликом на пластмассовой упаковке. Но упаковка стоила очень дорого. Не по карману его семье. Ещё вдобавок к нему нужно молоко приобрести, тоже не дешёвое. И вот Резин определил цель на взрослую жизнь – из всех напитков на свете всегда пить исключительно «Несквик».
Так как Резин жил в неблагополучном районе города, с детства его окружали алкаши да наркоманы. На лестнице обретался знакомый бомж, который будучи трезвым или подшофе, с ним здоровался, когда же упивался вусмерть, Резин шлёпал мимо него, молча обходя вытянутые ноги в старых ботинках. У подъезда маячили соседки проститутки, работающие ударно – и ночью и днём, и в снег и в дождь, всегда в своих в модных цветастых одеждах.
Из игрушек у Резина была лишь проволока, которую в достаточных объёмах он находил на свалке неподалёку. Алюминиевая проволока даже лучше конструктора – из неё можно было сделать абсолютно всё. Машины, самолёты, зверушек.
Резин с малых лет пытался заработать. Он сдавал бутылки. У дяди алкаша достать бутылок не получалось – алкоголь тот пил исключительно из пластика. Приходилось выпрашивать у пьяниц на районе. Особенно помогали пьянчуги с первого этажа – они пили исключительно из стекла. Ребёнок из той квартиры – шестилетка Саша – предложил Резину совместный бизнес: помогать тащить все эти бутылки в приёмник, так как сам он не мог поднимать такие тяжести. За услуги грузчика Резин получал процент с прибыли. Сердце мальчишки Резина возрадовалось: первая работа – наконец он сможет купить ту заветную жёлтую банку «Несквика»! Позже во дворе открылся приём стеклотары, и Резин стал не у дел. Теперь Саша сам мог носить пакеты с бутылками. И вот шестилетний работодатель уволил Резина за ненадобностью. Но Резин не растерялся, нашёл новое дело – начал сдавать металлолом. Искал везде, где можно. Немного подзаработать тут тоже получалось. Но это были большие тяжести для обычного ребёнка. После походов за железками болело всё тело, и ходить за ними приходилось очень далеко. Резин выискивал напарника, чтобы нести, например, детали от движков авто. А ведь ещё в школу надо ходить. На какое то время он даже перестал сдавать металл, искал что то другое, потом, не найдя, возвращался и снова бросал. Но конкуренция не давала продохнуть. Наркоманы и алкаши уже начали спиливать и сдавать в металлоприёмник целые заборы. Однажды в борьбе за металл наркоманы пробили мальчонке Резину голову. За то, что тот отнимал частицу заработка на металле. Слава Богу, молодой организм быстро восстановился от травмы. Резин опять вернулся к изготовлению игрушек.
К игрушкам из проволоки добавились игрушки из дерева. Резин с друзьями уже начал целое производство по изготовлению. Оригинальные игрушки они обменивали у малышей на настоящие из магазина. Потом продавали их в переходах метро. Но милиция не разрешала вести бизнес – их гнали из подземных переходов и с рынков.
В восьмом классе, выйдя утром из дома в школу, Резин обнаружил у подъезда подгоревший компьютерный блок. В те времена начался компьютерный бум, и ПК уже переставал быть редкостью. Благодаря подвальным торговцам деталями потихоньку в домах начали появляться компьютеры. Резин, смекнув удачу, сразу прибрал ценную находку. В этот день он не пошёл в школу. Целый день, орудуя кривой отвёрткой, ковырял компьютер. Поставил себе задачу его починить. Резин ходил по домам более менее понимающих в электронике людей и спрашивал, как ремонтировать те или иные элементы. Обошёл всех умельцев района – так у Резина появилось понимание того, что нужно делать, и вскоре он уже разбирался в программах, устройстве и сборке компьютеров.
И вот началось – все знакомые в округе несли чинить их компьютеры. В основном это были собранные с горем пополам подвальные системные блоки.
За починку и установку программ Резин брал меньше, чем другие, поэтому к нему начали обращаться. Получив прибыль, Резин нанял первоклашек, чтобы те клеили его объявления. Везде, где можно и нельзя было их клеить. На дорогах могла встретиться даже обклеенная объявлениями ремонта электроники машина.
Появились деньги, часть прибыли Резин отдавал матери. Мама Резина была очень доброй и совестливой. Она не умела обманывать, поэтому и жилось ей тяжело. Она отдавала последнее другим, более нуждающимся людям. В то время с такими принципами можно было разве что выживать.
В зрелости Резин уже имел опыт в области программирования. Работал в крупной фирме, занимающейся ремонтом и оптовой продажей электроники. Его ценили за честность и трудолюбие, и был он одним из тех людей, без которых дело не идёт. Резин, казалось, даже удачно женился. И всё вроде шло хорошо. Но тут Резин начал получать от жизни жестокие удары. Сердце заливала кровь. Финалом и так переполненного через края горя стала внезапная болезнь. Резин не мог работать и вернулся опять к бедности. И тут вдруг он оказался для всех обузой. Жена Резина начала раздражаться. Говорила, что бо;льшая часть жизни кружится вокруг него: «Тебе что, всё прощать теперь? Если ты болен? Что, у меня своих проблем мало?» Развелись. Теперь Резин стал одиноким и ненужным человеком.

***
Сегодня день посещений. Каждый больной ждёт этот день. Ждёт, когда к нему придут родные люди. Ведь стены больницы могут довести до ручки даже самых сильных.
Обеденное время, посещения разрешены уже с утра, но никого ещё не было. Вся атмосфера палаты говорила, что посещений не ожидается. И от этого стало особенно грустно…
Внезапно в коридоре послышался детский смех. В палату сломя голову вбежала крохотная девочка и застыла резко в проходе. На ней светился розовый милый костюмчик, а на голове пальмочками стояли хвостики с разноцветными резинками. Ей года три. Сжав кулачки, ребёнок стал внимательно рассматривать странных жильцов этого чудного белого помещения с кучей кроватей, на которых лежали незнакомые ей люди. Вдруг среди незнакомцев она заметила своего дедушку, и лицо девочки залилось непередаваемой радостью. Ребёнок весело запрыгал и, хлопая в ладоши, кинулся к деду. Радостные возгласы огласили палату и сбили напрочь серую безысходность нашего пребывания в лечебнице. Это к Марату Рустамовичу пришли сын с внучкой. Первые посетители. Лицо Марата Рустамовича озарилось счастьем. Впервые за всё время он улыбается и смеётся. Девочка начала непослушно носиться по палате. Подбежала к Прохорову и непосредственно, как все дети, принялась рассказывать, чем сегодня занималась – от поедания невкусной каши с утра до встречи со страшным кондуктором в автобусе.
– А я вот катался на аттракционах! На длиннющих, высоченных горках! – воскликнул Прохоров, вытянув руки высоко вверх.
– Да а а? – радостно восклицала девочка.
Сын принёс отцу что то в большом пакете. Наверное, сменные вещи. Поиграв минут десять с резвящимся ребёнком, Марат Рустамович тяжело задышал. Позвал рукой сына поближе и что то тихо сказал. Сын от услышанного казался потерянным, он вопросительно всмотрелся в глаза отцу. Потом подозвал ребёнка к себе, и они начали прощаться.
– Идите домой. Всё будет нормально, – кивнул головой Марат Рустамович.
– Пока, отец. Если что… позвони…
– Пока, деда! – махая ручкой, подпрыгивала внучка.
Марат Рустамович улыбался, провожая домашних взглядом. После их ухода он обессиленно лёг на кровать и хрипло закашлял.

– Надо выбираться отсюда, – выдохнул Марат Рустамович. – Старость нужно провести с внуками. Им надо всё передать, рассказывать то, что я считаю главным, нужным и полезным.
– Воспитывать детей следует только на классике. Если на развлекаловке, всё – обучения не будет, – добавил Прохоров.
– Как это выбираться?! А лечиться то как?! – громко поинтересовался Резин.
– Жизнь то – она одна. Завтра может и прекратиться. Мы должны быть готовы, чтобы нас понесли хоронить. И ничего страшного в этом нет. Мы приходим и уходим… – ровно проговорил Марат Рустамович.

Болезнь Марата Рустамовича долго не давала о себе знать. Он всегда был энергичен и здоров. Каждое утро начинал с длительных походов в горы. С великим энтузиазмом он занимался развитием своего небольшого спортзала и тренировкой учеников в родном предгорном городке. Много времени он отдавал работе с молодёжью. Бывало, Марат Рустамович даже проводил с ними изматывающие схватки, в которых с лихвой давал фору любому.
Обычно рак гортани прячется, тихо развивается в незримом месте. Часто без каких либо симптомов. И из за этого, как правило, обнаруживается в конце, на поздних стадиях. Поэтому, когда Марат Рустамович начал беспричинно задыхаться, терять слух и когда исказился голос, родные вызвали врача. Узнав диагноз, Марат Рустамович даже не изменился в лице, как будто он давно уже всё знал и понимал. В разговорах с родственниками он говорил: «К смерти я готов, в принципе, я всё успел и умирать мне не страшно. Конечно, где то можно было бы ещё поднажать, но раз пришло время, то всё нормально. “Поднажмут” уже мои дети, потомки…»

В дверях появилась девчонка, c виду лет двенадцати. Она стояла неподвижно, держа в руке пухлый пакет. Испуганными глазами она осматривала каждого жильца палаты – кого то искала.
– К кому такая молодчинка пришла? – вопросил громко Прохоров. – Ещё такой тяжеленный пакет притащила – наверное, конфетами набит! – добавил с улыбкой Александр Ильич.
– Даша! – откликнулся Коновалов. – Я тут! Подойди!
Девочка прошла вдоль кроватей, волоча пакет по полу.
– Да дай я сам! Что ты надрываешься? Где мама? – подойдя к дочке, обеспокоенно спросил Коновалов.
– Я набрала всего… Твой костюм принесла любимый, туфли. Поесть…
– Да зачем мне тут костюм? Где мама? Как ты сюда доехала?
– На автобусе. У мамы дела… Она прийти не смогла, – тихо проговорила девочка.
Коновалов повёл её к себе, в уголок у окна. Приподнял и усадил на кровать, сам присел рядом. Он всё понял про жену и перестал расспрашивать любимую дочурку. Коновалов видел, как тяжело даются ей слова и насколько влажными были её глаза. Кажется, по секундному щелчку она может вдруг разреветься.

– Да всё тут ясно! – вдруг воскликнул ранее затихарившийся Резин.
– Да что тебе ясно! – стиснув зубы, бросил в ответ Коновалов.

Похоже, если бы не дочка, сидевшая барьером рядом с Коноваловым, то Резин лишился бы ряда зубов в своей фирменной насмешливой улыбке.

Взгляд Коновалова опять упал на дочку, и тот сразу успокоился и даже улыбнулся.
– Ну как ты? Как школа?
– Да достала школа.
– Ну что ты! – смеялся Коновалов. – Надо потерпеть.

Разговаривали они долго. Наверное, часа два. Со стороны было видно, как ранее хмурый сибирский здоровяк оживился, общаясь с родным человеком. Эта маленькая девочка придавала отцу неведомый по размеру запас сил.

***
К вечеру появился врач с той самой молоденькой медсестрой. Лицо врача показалось необычным и запоминающимся. Выделялись большие глаза с умным взглядом. Нос с лёгкой горбинкой. По возрасту можно дать чуть больше тридцати лет. Выглядел он двое суток не спавшим. Медсестра, как и в прошлый раз, мерила температуру. А врач спрашивал у каждого о состоянии здоровья. Увидев меня, первым делом заявил:
– Вам ещё надо подождать, в ближайшее время будет сделана операция.
– А сколько ждать?
– Это уже не от меня зависит. Но всё скоро сделаем. Мария, проверьте температуру, – проговорил бегло врач.
Ко мне тут же подскочила эта хрупкая медсестра.
– Засучите рукав, дайте руку, – сказала она.
Я, протянув руку, попытался всмотреться в глаза медсестры. Но её взгляд, как всегда, смотрел вниз и бегал. И я не смог хоть немного в нём от всего отвлечься и расслабиться.
Тем временем врач подошёл к Прохорову:
– Те же самые боли?
– Да, в груди тяжесть, не проходит. Ещё кашель. Лечение не помогает.
– Ещё полечимся. В ближайшее время сделаем операцию, – дал вердикт врач.
Опухоль Прохорова нашли при плановом проведении флюорографии. Он никогда не курил, не пил спиртного и вёл здоровый образ жизни. Часто выезжал в походы. Прохоров искренне любил природу. Получал истинное торжествующее удовольствие от глубокого вздоха где нибудь в горах или поле. Он мечтал покинуть этот мир в движении. Покоряя горную вершину или гуляя по безлюдному лесу после дождя… Но, к сожалению, дыхание чистым воздухом не огородило лёгкие Прохорова от рака.

Врач о чём то серьёзно переговорил с Маратом Рустамовичем, потом подошёл к соседней кровати Резина.
– Ну что, а вы всё ждёте, пока выпишем?
– Конечно, у вас тут мрак. – Резин отвернулся.
Врач с улыбкой воспринял выпад Резина и продолжил:
– Надо провести анализы – после операции болезнь не всегда уходит. За этим червяком надо следить…
– Червяком! – громко усмехнулся на всю палату Резин.

Коновалову врач прощупал тщательно живот. Что то записал в карточку.
– А сколько мне ждать? – спросил у врача рядом лежащий Тарасов.
Видно, что ороговевшая алая опухоль резала болью губу Тарасова.
– Вам надо ещё немного подождать, Потерпите. Пока у нас с вами всё идет по плану.
– Вот я хожу на разные процедуры. Препараты мне всякие вкалывают. Только себя гублю, а толк разве есть? Мы все терпим, потихонечку лечимся, стараемся. Лекарство пьём. Дай Бог, поможет. После распада Союза и постоянных кризисов в стране идёт процесс врачевания и восстановления. Это как водить битый автомобиль. Пусть хоть профессиональный шофёр сядет за руль – всё равно глухо ехать будет. Механики нужны, слесаря. Партия от народа, настоящие деятели. Когда такие будут? Нет таких. Есть только временные. Будем молиться, чтобы они хоть ход машины выправили. А там уж и простой водила справится, комфорт и порядок будет… – выговорил Тарасов полуоткрытым ртом, стараясь отстранить больные соприкосновения губ.
– Не переживайте, в лечении толк есть, – добро ответил доктор. – А про страну. Раз вы упомянули, скажу своё мнение: все ждут помощи от властей, президента, начальства на работе – от кого угодно. Но только не от себя.

Тарасов задумался. А врач уже повернулся к кровати слева. Там, лёжа на спине под сползшим на пол белым одеялом, всё ещё спал Гера. Вообще, обычно он спал, а если не спал, то сидел, уткнувшись в телефон.
– Просыпайтесь, просыпайтесь, молодой человек, – подойдя ближе к кровати, пытался разбудить его врач.
– Да тут я! Тут! – поднимаясь и усаживаясь удобнее, спросонок выдавил Гера.
– Вам после обеда в процедурный кабинет.
– Хорошо! Хорошо! Как скажете… – недовольно проговорил он и снова уткнулся в подушку.

Врач и медсестра вышли. Палату охватила тишина.

– Так быстро пробежались. Видно, на поток работа… – вдруг нарушил молчание Резин.

«На поток работа…» Я вспомнил лицо терапевта, которая поставила неправильный диагноз отцу после микроинфаркта. Он ходил к ней на осмотр из за болей в области живота. А она лечила его от панкреатита. Почему в её пустой голове не пришла даже мысль, что у человека в таком возрасте могут быть проблемы с сердцем? Если инфаркт развивается по задней стенке сердца, тогда человек будет испытывать боль в области живота при инфаркте. Если бы врач работал не «на поток» и относился не наплевательски, был профессиональнее, у отца не произошло бы ещё два инфаркта…

У сонного врача была своя история. Его звали Владимир. Онкологией он решил заняться ещё до поступления в медицинский. Однажды ему в руки попался журнал «Здоровье», в котором были расписаны новые методы лечения рака разной степени. Идея спасти человека от смерти, используя при этом новые технологии и препараты, прельстила Владимира. Профессии более важной он не представлял. В итоге после окончания средней школы он поступил в медицинский институт в своём городе. На старших курсах уже отправился на практику спасать людей в областной онкодиспансер. Масштаб человеческого страдания поразил разум и душу Владимира: «насколько же разнообразен был мир боли…». Великое количество мук, от утончённых до самых глобально разрушающих, уготовила мать природа человеку… На сердце становилось страшно… Не всегда удавалось спасти человека, но слова благодарности от больных он получал почти ежедневно. Владимир прекрасно понимал, что при количестве пациентов в пятьдесят – шестьдесят человек крайне сложно войти в обстоятельства каждого конкретного, да что там – хотя бы запомнить имена… Сочувствуя страданию людей, некоторые врачи сразу выкладывали неизлечимым, что лечиться уже поздно, и отправляли домой умирать. После такого опыта Владимир осознал: у государства катастрофически не хватает денег на борьбу с онкологией. Работать в больнице, где нет доступных квот, нужных препаратов и, что самое важное, сопереживания к больным, он не хотел. Владимир не сдержался и переехал в Москву.
После долгих скитаний он попал в интернатуру в московский онкоцентр. Там он получил ценную практику. Люди в надежде на излечение приезжали со всей страны и ближнего зарубежья. Каждый раз новые клинические случаи. Наблюдал «спасение» – редкие уникальные операции. Но и смерть встречалась часто. Тут он впервые воочию увидел новые методы лечения. Получал удовольствие от работы с современной передовой техникой, но и в то же время дивился тупости системы. Высокотехнологичное оборудование в наличии, но для него нет расходных материалов. Такие аппараты могли продлить жизнь человека на многие годы, но из за нехватки трубочек и насадок больным приходилось ждать от трех до пяти месяцев. Ждать приходилось и госзакупок – пока министерство здравоохранения проведёт тендер и получит расходный материал. В связи с этим на врачей идёт постоянное давление от близких больных пациентов. Люди по полгода ждут направления на операцию, собирают анализы, и вдруг их разворачивают со словами «квот нет, в следующем году идите за новым направлением». А к этому времени нужно собирать анализы заново, а это снова под шестьдесят тысяч выйдет. Но главное – уходит драгоценное время, рак продолжает развиваться, убивать… Из за всей этой тупости врачи и выгорают.
Перед глазами Владимира проходило много молодых людей. К примеру, деловой, успешный менеджер вдруг чувствует боли в груди, он думает: ничего, покашляет и пройдёт, но не проходит… Врач объясняет ему, а тот в шоке и громко спорит, говорит, спортсмен и никогда даже не курил. Когда приходит бабушка под семьдесят – восемьдесят лет, вроде бы логика есть, но когда молодая женщина, только родившая, – у Владимира сжимается сердце…
Через год Владимир попал в ординатуру в другой государственный онкоцентр, один из крупнейших и лучших в стране. Там он окончательно понял: онкопациентов в стране гораздо больше, чем может охватить наша медицина. Тут попадались случаи отправки людей домой – «доживать», сколько и как получится. Но этих ещё можно было спасти… Спору нет, бесплатная медицина лечит, но на всех её не хватает… Претензии, скорее всего, к системе. Врачей мало – больных и бюрократии много. Многие сокурсники Владимира ушли работать в частную медицину. Они не раз предлагали ему перейти к ним в сферу платных услуг. Там, по их рассказам, лечат на любых стадиях развития рака, даже людей на IV стадии – активно лечат. Однокурсники считают, что в государственный онкодиспансер он всегда сможет вернуться, а в частную клинику – надо хотя бы попробовать. Они утверждали, что в частном секторе опытные врачи, программы обучения, зарубежные командировки, современные препараты. В частной медицине назначали больному процедуры и препараты, которые не нужно было бы ждать. Против волны пациентов государственных онкоцентров, в частных в разы меньше людей. Продлевают жизнь, а не выписывают домой помирать. Но да, всё имеет свою цену. Лучше платно, но про жизнь, чем бесплатно и в могилу. Здоровье не купить, но время – можно… Владимир всегда выслушивал товарищей коллег, но продолжал работать в бесплатной медицине. Он знал, что многие государственные учреждения оборудованы и обеспечены лучше частных. Но понимал, что не хватает врачей, из за зарплат и нагрузки. «Ведь кто то же должен остаться и усердно работать?» – так считал Владимир. Он ежедневно наблюдал чёрствость коллег, но сам сострадание не терял. Владимир верил: врач онколог должен быть ещё и психологом. Знать, что и когда сказать. Иметь сочувствие и давать надежду…

Сегодня в ординаторской пусто. Владимир мог спокойно поработать. Кабинет врачей был средних размеров. По периметру располагались рабочие столы с компьютерами. В углу нашли место небольшой диванчик, холодильник, на нём микроволновка. Над каждым столом закреплены навесные деревянные полки с десятками картонных толстых папок. А над диваном картина с видом на берёзовую рощу. В центральной части ординаторской располагался длинный стол, за которым обычно проходят заседания персонала. В этом кабинете врачи могли отдохнуть, заполнить необходимую документацию, поесть и переодеться. С утра здесь проходят совещания врачей отделения. Ночная смена сдаёт отчёты, заведующий высказывает претензии, пожелания, объявляет новости.
На столе Владимира икона Божией Матери. Время от времени он смотрел на неё, обдумывая тактику дальнейшего обследования и лечения своих пациентов.
– Прохоров, Джанаев. Плохо… – записывая результаты обследования, проговорил вслух Владимир.
Вся практика Владимира – нервотрёпка, запоздалые сожаления, упрёки самому себе. То поправляющийся больной вдруг выдаёт рецидив. То неизлечимо больной просит о помощи. Общее состояние тревоги постоянно висит в воздухе. Лишь изредка случаются дни без угрозы смерти, пациенты чувствуют себя лучше. Постоянная атмосфера горя уходит, и чувствуется облегчение. И тут Владимир понимает, в каком напряжении живёт… Со временем он, конечно, со всем свыкнулся. Владимир продолжал добросовестно и внимательно относиться к больным. Он пытался сделать всё возможное. Но эта тоска – тоска от мучений пациентов и от страданий их родственников…

***
Давили чёрные глубокие мысли. Я не мог с ними справиться и ворочался c тяжёлой головой в кровати. Я больше не в состоянии держаться. Мне нужно срочно отвлечься. Откинув резко одеяло, я встал и вышел в коридор. Коридор был охвачен светом и людьми. Проход представлял собой торопливую суетливую линию. Вдоль, по бокам на металлических белых скамейках расположились пациенты. Кто то пребывал в одиночестве, с задумчивым отрешённым лицом, кто то живо и эмоционально общался с родственниками. Медленным шагом пройдя немного вперёд, я остановился и присел на первое попавшееся свободное место.

Метрах в пятнадцати от меня стояла та самая медсестра – Мария. Стояла не одна – c молодым представительным врачом. Она смотрела на него так открыто и внимательно, будто раскрывала перед ним всю душу. Я чувствовал зависть и безысходность. Откуда у меня такие эмоции? Какая то зависть, какая то ревность… Зачем мне всё это? И без них тяжело… Надо отстраниться, надо понять. Осознание – мои мысли вдруг перешли в другое русло – всё же тут правильно, два соратника. Всё очень складно и верно – медработники с единой идеей, врач и медсестра… Тут видны большие перспективы, у них всё сложится удачно. По врачу видно: статный. Выглаженные чёрные брюки, манерные начищенные туфли. На руке блестят массивные часы, с виду очень дорогие. Думаю, он зарабатывает хорошие деньги… Конечно, такой типаж – все женщины его… Мария сделала шаг к нему. Мои глаза будто обожглись, я опустил голову, сердце снова охватила ревность. Внутри я почувствовал слабость… Её голубой приятный взгляд мне нужно срочно выбросить из головы. Нет смысла удерживать его в мыслях. Даже если этот взгляд помогал чувствовать себя лучше… Был бы я поздоровее да побогаче… Как этот, в белом халате…

В этот момент Мария рассказывала врачу, как устала: «Капельницы, документы – не успеваешь смотреть, что да как. Другие медсёстры не всегда могут передать информацию с другой смены. Из за этого неразбериха. Не знаешь, у кого какое здоровье, у кого проблемы с головой, кто может сам поесть, кто – нет. Поэтому можешь пропустить и не покормить человека. Тебя ругает начальство – ты плохо работаешь, ничего не успеваешь. Ещё бывает, работаешь за процедурную и за палатную медсестру. Где же мне взять ещё часов шесть и пару рук?»
Молодой врач «в обратку» исповедовался Марии: «А знаешь, что у меня? Пять рабочих дней впереди, плюс два три дежурства днём до пяти вечера, потом с пяти ты дежурный до восьми утра, c девяти опять работа – в итоге двое суток нет дома. Ненормируемое количество людей на отделении – минимум пятнадцать человек, да ещё другие пациенты. Бывает и по сорок человек, вдобавок каждый день истории болезней заполнять. Очень много документов. Плюс делать операции надо, если по плану операционный день».
Мария чувствовала, как они похожи с этим врачом. Она полностью открывалась ему. Мария верила в настоящую любовь. Образцом, высшим проявлением любви было случившееся в первые месяцы работы в онкоцентре: молодая, красивая пациентка, тридцать один год, раковая опухоль – четвёртая степень рака желудка и метастазы в нервной ткани. Никакой обезбол, наркота не помогали. Шло поражение тканей. Мария ревела из за пациентки каждый день. Пациентка абсолютно голая, сдирает одежду с тела перед другими пациентами – ей всё равно, что подумают окружающие, она страдает. Тело режет, её выворачивает изнутри… У неё ребёнок и муж. Их не пускали к ней. Она трое суток не спала. Она хочет спать, но не может. Вся бледная. Измученная… Медсёстры бегают, но они не могут помочь… Ближе к вечеру появился суровый доктор. Но вся его суровость исчезла, когда Мария услышала слова этого мужчины. Он вёз больную на каталке по коридору, проговаривая: «Тихо, моя хорошая». От этих льющихся из самого сердца слов боль пациентки заметно утихала… «Вау, вот это врач!» – восхищалась тогда Мария. Позже она заметила кольцо на пальце доброго врача. «Но врачам же нельзя носить кольца? – подумала она. – Негигиенично…» Мария подошла к врачу, заговорила с ним на врачебном языке и поняла, что это вовсе не доктор, это муж пациентки. Он где то достал белый врачебный халат и каждый день тайком пробирался в больницу. Как его до сих пор никто не заметил? Муж ухаживал за ней сутками… Катал днём и ночью на коляске. Метался в стороны, пытался одеть во время болезненных приступов, успокоить… Он заменял ей обезболивающее. От осознания всего этого Мария ушла проплакаться на лестницу. Рабочая смена Марии подошла к концу. Выйдя на следующую смену, Мария узнала, что пациентка отмучилась – умерла… Что будет с их шестилетней дочерью? Как муж будет хоронить любимую жену…
***
Когда я вернулся в палату, Коновалов уже вёл на повышенных тонах разговор с Тарасовым. Его бородатое серьёзное лицо сковало негодование.
– Вот ты про «шофёров» говорил, а я то хотел этим самым шофёром быть. Людям пользу приносить. В любой сфере. Всё равно. Наше поколение было такое. Ну, по итогу я не оплошал, не стыдно перед людьми мне… – проговорил Коновалов.
– Ну и как? Получился шофёр? – спросил, уложив голову удобнее на подушке, Тарасов.
– Если взять твоё, друг, сравнение, то в каком то смысле и побывал таким «шофёром». Чиновником в своём городе. Меня окружали друзья, но всё пошло косо – начали плохо мне делать. Не плечо помощи, чтобы все эти гнусные проблемы решить, подставляли, а все решили заработать. Представляете? А я знал, что так нельзя. В результате перестали мне верить окружающие. Давление оказывали. Убрать хотели, выставили шахматную партию против меня. Шах с матом сделать вздумали. Народ любил меня. А коллеги – нет. Не мог я говорить на их языке. Меня убрали, потому что я не брал того, что не моё. Не продвигал интересы всяких «чертей». Человек я прямой, говорил всё сразу. Не мог я прятаться по лисьим норам и кривить душой, лизоблюдничать. Говно я называю говном. А в жизни, конечно, были грехи и ошибки, но их я старался покрыть сполна. А кто говорит, что чист, либо врёт, либо глуповат. За свою жизнь Иисусов я не видал…

– А я вот считаю, главное достоинство – в полном бескорыстии в жизни, – глубокомысленно произнёс Прохоров. – Человечеству необходим «гимн» неэгоизма. Сейчас главный гнойный прыщ людей – деньги, польза, деньги. Цивилизация в опасности. На смену коллективной совести пришёл бизнесмен, торгаш. Великая культура, держащая нравственность на должном уровне, – где она? Больно на это смотреть…
– Мне не нравится время сейчас. Мне нравилось то время – оно было лучше в плане деятельности порядка и дисциплины, – изрёк Марат Рустамович. – В современном мире много алчности и подлости. Они присущи этому миру.
– Стыдно, что мы нищие, больные и устраиваем чемпионаты мира, строим стадионы, на которых воруют, а дети в это время умирают от голода и рака. Cтыдно! – кинул громко с крайней койки Резин.
– Ну и как жить во всём этом?! – не выдержал я.
– Я смотрю на это как на игру. И всё таки надеюсь, что всё закончится хорошо, – откликнулся Прохоров, смотря на меня с искренним участием.
– На зло нужно отвечать добром, все религии говорят об этом. Если я оставлю после себя добро и пользу, мне воздастся уже в другой жизни, – ровно произнёс Марат Рустамович. – Cмысл жизни человека – надо успеть быть полезным и верить. Я думаю, необходимо оставить после себя воспитанных детей, и дальше они уже будут воспитывать своё поколение. И там уже, кстати, и появится те самые «механики», «слесаря» и тот самый «шофёр» – как сказал наш друг напротив, – смотря в сторону Тарасова, проговорил Марат Рустамович.

***
На следующий день у нас появился новый пациент. Сероглазый парень, что называется, в теле. Лысый, круглолицый. По виду из далёкой глубинки. Одет был очень просто, даже могло показаться, бедно. Вконец опустошённый, он неустойчиво стоял в дверях палаты. Рядом с ним модельная блондинка. Её красота была ранена. Казалось, что страдание источал каждый контур её нежного лица. Она плакала. Её затуманенные глаза смотрели вниз и были полны слёз. Общая боль сделала их ближе. Они крепко обнялись. Голова девушки мягко опустилась на плечо парня. Сильные мужские руки обняли хрупкую женскую спину. Пара немного успокоилась. Так, без единого движения, они простояли несколько минут. Объятья расцепились, и девушка вдруг разрыдалась сильнее прежнего. При виде её страданий лицо парня изменилось, глаза ослабли, по щекам пробежали беспомощные капли. Молодые люди стояли друг напротив друга, долго… О чём то тихо говорили. Парень, с комом в горле, пытался что то объяснить. Девушка дрожала, борясь с собой, потом развернулась и на одном дыхании вышла за дверь. Молодой человек некоторое время стоял в молчании. Выглядел так, словно утратил жизненно важную опору. В тот момент мне в голову пришла мысль: «И хорошо, что у меня никого нет…» Парень, будто на бессознательном автомате, прошёл к свободной кровати рядом с Тарасовым. Он уложил вещи в тумбочку и устало присел на кровать.

– Как тебя зовут, братка? – завидев нового соседа, спросил наш самый общительный Резин.
– Варламов Борис.
– С чем?
– Слюнные железы.
– Я даже не знал, что такое бывает. Вот даёт этот кансер! – удивлённо проговорил Резин.
– Операцию делать будут?
– Да, квоту дали…
– Повезло с квотой – так бы тебе кабздец был бы.
Парень промолчал, тихо опустив голову.

Моё тело словно окоченело. Я неподвижно сидел на кровати, уставившись в одну точку где то на стене. Я утонул в долгих мыслях, сложных, кривых линиях разума. В скрытых тёмных дебрях сознания. Я чувствовал непонятную растерянность, которую никак не мог объяснить… Увиденная сцена между девушкой и парнем ломала мои представления о жизни. Я пытался анализировать, пытался найти скрытые смыслы. Я пытался выстроить хоть какие то логические цепочки. Я не мог так ошибаться. Я не мог жить с неверными понятиями – я же не дурак… Но как и почему? Страдание и боль девушки невидимым лучом проникли сквозь всех людей, находящихся в палате. Но… Ведь, может, я и правда ошибаюсь. Может, мои взгляды неверны. Может, любят не только за успех и деньги? Может, люди могут любить просто, не за что то. А просто…

***
День проходил спокойно. Неожиданно в тишине палаты Резин прервал молчание:
– Эххх… Лежим мы тут и от смерти бежать надеемся, – рассуждал, лёжа на кровати, Резин. – Умирать то никому не хочется…
– Расскажу ка я тебе одну притчу, – повернув голову в сторону Резина, проговорил Марат Рустамович. – Как то один купец предстал перед очами царя Соломона. «Что ты хочешь, несчастный?» – спросил царь. – «Ко мне, о царь, ночью явился ангел смерти, остановился возле меня и долго смотрел недобрым взглядом!» – «Чем же я тебе могу помочь?» – удивился царь. – «О владыка, прикажи ветру, пусть он умчит меня из твоего царства в Индостан, и там я сумею спрятаться от этого ангела», – взмолился несчастный купец. Соломон немедленно приказал ветру доставить его в Индостан. Через некоторое время он сам встретился с ангелом смерти и спросил его: «Почему ты, о посланец Бога, так недобро посмотрел на одного несчастного, что тот убежал в Индостан от семьи и близких?» – «Мне самому странно, – ответил ангел. – Но Бог велел мне забрать эту душу в просторах Индостана, и поэтому я очень удивился, что этот человек был сначала здесь, в твоём царстве, возле тебя. Но, слава Богу, потом он сразу же умчался в Индостан, и я сумел выполнить повеление Господа в точности!» У этой притчи есть истина: коль срок пришёл – спасения не жди, решил бежать – придёшь навстречу, – подытожил Марат Рустамович.

– Именно! Спасения не жди… Маме сделали КТ лёгких. Заключение: «В обоих лёгких наблюдаются множественные образования округлой формы». Написали диаметр, описали связь с сосудами. В онкоцентре онколог, посмотрев на снимки, равнодушно выдал: «Это всего лишь увеличение лимфоузлов». Я тогда был с матерью и, конечно, стал задавать вопросы. В ответ мне с укором сказали: «Вы врач?» А я, дурак, доверился «авторитетному» мнению. В итоге мы потеряли два года. За это время опухоли увеличились в разы, более того – метастазы поразили печень. Мама умерла. А этому онкологу было наплевать, и за ошибку он не ответил. Все врачи друг друга покрывают. Именно – «спасения не жди» от этих очерствевших людей в белых халатах. Я уверен в этом на все сто процентов… – выдавил Резин, смотря на всех в палате уже влажными глазами.

Его боль во мне откликнулась великим горем. Казалось, что заныли артерии, вены, все сосуды…

– По моей жизни тоже прошлось безразличие врачей… – не выдержав взгляда Резина, вырвалось у меня. – Но всё же…
– Я думаю, это безразличие ещё возьмётся за тебя, и не один раз. Готовься, парниша… – перебил меня Резин.
– Я готов. Сейчас я считаю, что если что то неясно и есть сомнения, всегда можно узнать альтернативные медицинские мнения в других клиниках. В двух, трёх, четырёх… Не надо забывать про человеческий фактор. Не могут же быть все… такие… Я стараюсь думать, что в мире есть и другие – хорошие, понимающие доктора.
– Смотрите! Какой наивный выискался! Ты себя вылечи сначала! – захлёбываясь слюной, громко воскликнул Резин.

В своей больной жизни Резин прошёл множественные курсы химиотерапии, пропил сотни таблеток. На больничном ему платили гроши. Еле хватало на квартплату, а тут ещё терапия. В семье появился разлад. Друзья пропали. Участились скандалы с женой. А ведь у него только родился ребёнок… Нужны были деньги на бытовуху – памперсы, детское питание. Резин не мог справляться со всеми нападками – душевно и физически он сходил с ума, разрушался. Резин страдал от болей, почти не спал и не ел. По ночам его мучили кошмары. Он не мог пить лекарства. Рвотные рефлексы стали обычным делом при приёме. Он всё чаще думал о смерти, о быстрой смерти. Он жаждал лёгкости, он устал умирать измором. Время замедлилось. Тяжёлое мучительное время– оно как будто застыло. После года мучений его оставила жена. Забыли друзья, на работе списали. Резин стал сторониться людей… Особенно его отравляла ненависть к людям в белых халатах. Он ненавидел их за прошлое и настоящее. В своей ненависти он потерял счёт времени. Дни, недели, месяцы превратились в единый чёрный бесконечный поток…

– На минутку отошёл, а тут такое… – зайдя в палату, сказал c одышкой Прохоров. – Что за несчастье на лицах? А? – с улыбкой поинтересовался он, продышавшись. – Ладно, не хотите – не отвечайте. Мне вот дочка сейчас звонила. Сказала, что испекла мой любимый вишнёвый пирог! Она так печёт пироги! Прямо как моя мама! Такой же вкус! Откуда она научилась? Даже не знаю. Вроде никто не учил… – удивлялся Александр Ильич. – Ну вот представьте! Какой аромат! Сегодня принесёт! Вот это жизнь! Вот это радость!

***
С каждым днём пребывания в больнице моя психология менялась. Мысли о смерти придали уверенности. Уверенности во всех планах. Я перестал зажиматься. Начал более чётко выражать себя. Прокручивая назад всю свою жизнь, я начал понимать ошибки в поведении. Непростительные ошибки, которые перечёркивали мои счастливые, живые дни. По утрам я стал выходить из палаты, гулять по коридору, смотреть на людей. Раньше я видел только несчастных пациентов. Теперь я стал замечать крепкие, любящие семьи, которые борются вместе с самым сильным и беспощадным врагом – со смертью. Проходя мимо беседующих на скамейках людей, я остановился у широкого полуоткрытого окна. Меня обдуло свежим воздухом, я немного прищурился. Моё дыхание на секунду остановилось. В окне я увидел природу дня. Я взглянул вдаль, в небо. Необычайно просторное, синее небо. Настоящее красноречие жизни. Пышные клубы ватных, белых облаков, как бы тихонько, мирно, приближались навстречу взгляду. Они наполняли мои глаза мягким, чистым светом.
Слева ко мне быстро приближалась фигура. Обратив взгляд в сторону неясного образа, я увидел Марию. Торопливым шагом она двигалась прямо на меня, уткнувшись безмятежно в телефон. Мгновение – мы столкнулись.

– Здравствуйте, Мария! – вырвалось у меня.
– Здравствуйте… – с лёгкой улыбкой ответила она.
– Может, дадите свой номер? – вдруг воскликнул я. – Общения тут маловато! Очень не хватает!
От такой внезапной смелости с моей стороны она сильно удивилась, но потом улыбнулась и продиктовала цифры. Через секунды моя записная книжка в телефоне пополнилась новым номером.

– Как вы поживаете? – дружелюбно спросил я.
– Всё хорошо, – ответила Мария.
Её замученное лицо говорило об обратном. Была видна её хроническая усталость.
– Мария, вы знаете, вам надо чаще отдыхать. Черпать краски жизни во всех её проявлениях, – выдал я уверенно.

Она стояла передо мной молча. Просто слушала, улыбка не сходила с её лица.
– Посмотрите же! Какая красота! – указал я на пробивающиеся через пушистые облака лучи солнца.
Она подошла ближе к окну и замерла на мгновение. Моё сознание запечатлело всю живопись образа: медовые локоны и лицо Марии покрылись мягким блеском огня. Пятна веснушек скрылись в свечении света. Голубые глаза сияли. При первом её движении у нас завязался душевный разговор. Мы увлеклись. Говорили обо всём и в то же время совсем ни о чём. Мы стояли ровно посередине коридора. Мимо в обе стороны ходили люди. Но мы были словно одни во всей вселенной. Будто отделились и перенеслись в другой мир – в мир открытости и понимания. Иногда я переставал слушать её слова. На мгновение я задерживал взгляд, чтобы просто рассмотреть её глаза и кротость движений персикового цвета губ. Вдруг взгляд Марии опустился – она обратила внимание на свои наручные часы.
– Ой… уже почти сорок минут прошло. Опаздываю, – с небольшим волнением сказала она. – Позже увидимся…
Внезапно я обнял её. Она обхватила меня руками в ответ, после чего быстро убежала по своим делам. Я же медленным шагом направился в сторону палаты. Теперь я уже не чувствовал болотной безысходности. Даже Резин со своими «беднота тут не выживет» и «бедный несчастный» не убивал во мне тот самый вкус жизни…

Я уже представлял своё будущее, своё осознанное будущее. Когда покину стены этой больницы, то сразу начну улыбаться каждому дню. Буду выезжать на природу, ведь я совсем ничего не видел. Например, море… Как говорилось в фильме «Достучаться до небес»: «На небе только и разговоров, что о море и о закате…». В моей голове рисовалась картина, как большой огненный шар плавно уходит за синий горизонт непослушной морской воды. Горделивые горные виды с белыми острыми концами. Просторы жёлтых пшеничных полей, зелёных лугов. Я буду с большим интересом общаться с людьми, ведь все такие разные – безбашенно весёлые и вдумчиво угрюмые. Жизнь многогранна. Глупо этого не замечать и закрываться в узком, одиноком мирочке…

Вернувшись в палату, я остановился на входе. Взглянув на соседей по койкам, я начал осознавать свои изменения. Раньше так смело, даже дерзко, я не подошёл бы к девушке и не заговорил таким бодрым голосом. Я бы просто провалился под землю, психологически сгнил и начал разлагаться в своей никчёмности. Сейчас мне было всё равно. Меня объяла уверенность. Уверенность и лёгкость во всём. Наверное, эта уверенность и подкупила Марию. Благодаря моим новым силам она даже не заметила во мне бедного, противного мерзкого типа… Чего же стоило мне обрести себя и переродиться? Это попасть сюда. Дорого же я заплатил…

Совсем незнакомая медсестра внезапно зашла в палату.
– Джанаев кто? – объявила медсестра, считывая карту.
– Я, – отозвался Марат Рустамович.
– Мы вас выписываем, можете собираться.
– Хорошо, – поднимаясь с кровати, ответил Марат Рустамович.
– Прохоров, в процедурный кабинет.
– Отлично! – бодро воскликнул Александр Ильич.
– Варламов, вас через час вызовут, – добавила медсестра.

Услышав свою фамилию, Борис молча приподнялся на подушке. Половина лица была «опущена» – видимо, опухоль поразила нервы. Буквально вчера этого не было. Должно быть, опухоль слюнных желез ударила по мимике… При таком раскладе любой другой мог бы сдаться и жалеть себя. Но глаза Бориса были тверды. В его взгляде и движениях читалась уверенность. Уверенность в том, что его недуг скоро отступит. Ведь по другому и быть не может. Ведь его так ждут дома…
– Ну что, сосед? Выздоровел внезапно? – вопросил Резин в сторону Марата Рустамовича.
– Да хватит тут уже сидеть. Нет смысла, – задумчиво посмотрел в сторону Марат Рустамович. – Надо благодарить Бога за то, что он дал. За эти годы. Даже если завтра придётся умереть, абсолютно не боюсь. Я принимаю это как должное. Да, хочется успеть сделать больше. Как же быстро летит время… Но ничего. Ещё день, и к внукам поеду! – произнёс горец и улыбнулся в морщины.
Присев на кровать, Марат Рустамович достал из кармана старенький монохромный мобильный телефон. Не спеша набрал по памяти номер и приложил трубку к уху. Услышав приветствие в динамике телефона, в ответ Марат Рустамович проговорил несколько коротких фраз. Наверное, он позвонил сыну – хотел как можно быстрее обрадовать, что наконец возвращается домой. Его вещи были заранее собраны в спортивную сумку. Как будто он знал, что сегодня покинет стены палаты. Он уложил оставшиеся мелкие вещи по карманам и громко объявил на всю палату:
– Будьте здоровы!
Выходя за дверь, он вдруг обернулся к нам лицом. Посмотрел на каждого в палате, одарив сердечной прощальной улыбкой. И в каком то умиротворении ушёл…
– Ну вот! Людей теряем! – вскрикнул Резин.
Не услышав реакции окружающих, внезапно воспрянувший духом Резин принялся искать жертву для общения.
– Герка! Может, не будешь всё время пялиться в телефон? Что там такое у тебя?
– Да у меня тут вся жизнь. Друзья, футбол, – ровным тоном ответил Гера.
– Так что, о болезни вообще не думаешь? Совсем? – раскрыв широко глаза, вопросил Резин.
– А что? Ничего сверхъестественного. Родился. Ел. Суетился. Плодил. Умер, – не отрываясь от экрана, выдал спокойно Гера.
– Да а… Логика то есть… – проговорил задумчиво Резин.
От разговоров соседей мне стало душно. На душе, в голове, да и во всём теле. Я хочу выйти на воздух. Не хочу ходить по тесному коридору. Хочу именно на улицу, хочу видеть жизнь, хочу дышать ею. Понимаю, нам нельзя выходить из здания, но почему я должен себя ограничивать? Никто не имеет права запретить мне дышать! Я хочу выйти, и я выйду! Надев ботинки и накинув куртку, я направился на выход из больницы. На пути всё та же тошнотворная инфарктная лестница, а внизу отвратная регистратура. Вижу отрытую входную дверь, за ней виднеется тот самый пруд, который встретил меня в первый день! Я хочу к нему…
На входе в корпус больницы совсем пусто. К пруду ещё надо спуститься. Небольшая лестница стала моей дорожкой к желанной вольности. Как же хорошо, я чувствую свободу!.. Вокруг тишина и прохладный февральский воздух. Машинально я сделал глубокий вдох. Резкая боль уколола в горле – я скривился, и голова покорно опустилась. Перед глазами встали бетонные, местами битые, уродливые ступеньки… Вспомнив слова отца, я выпрямился и посмотрел вперёд – меня сразу встретила приятная глазу солнечная позолота на снежном горизонте…
Напротив больницы парковая зона. Здесь много деревьев, они полным ходом готовятся к весне. Я поднял голову вверх – чистое, глубокое, бездонное небо… Я будто утонул в нём, на секунду у меня закружилась голова… Мои давно не стриженые волосы обдувал слабый ветер. Была только середина февраля, но уже всё так по весеннему, странно… А может, природа всегда такая – я же раньше ничего не замечал… На пороге весна, у природы новый круг – новая жизнь. Солнце, оно везде – отражается в окнах корпусов больницы, в пруду, в ветвях деревьев. Ветви, как кажется, начинают вовсю готовиться к первым листьям. Слева от пруда теснятся берёзы. В видах деревьев я особо не разбираюсь, но берёзы я всегда узнаю, по стройной осанке и чёрно белому окрасу. Рядом признаю пару старых мудрых дубов. Справа также берёзы и совсем незнакомое высокое дерево – чёрный толстый извилистый ствол с сильными корнями и корявыми грубыми ветвями. На местами потрескавшейся извилистой коре мне показались лица. Вот вижу лицо глубоко страдающего человека, а рядом другой образ – улыбка от уха до уха, смеющаяся, счастливая гримаса…
Позади вдалеке виднелся забор. За ним начинались жилые, идущие в ряд здания. Я продолжал свою одинокую, но приятную в душе прогулку. С каждым шагом я всё больше ощущал себя живым. Всё было осознанно, я проживал каждую секунду. Я даже в полной мере ощущал мягкую, немного продавливающуюся землю под ногами. И вот я уже у мутной, коричневатой воды. Передо мной встают деревянные скамейки, выкрашенные белой краской. Можно присесть. Отвлечься от всего на свете и просто отдаться виду маленького тихого пруда. Глазу попалась длинная скамья на другой стороне. На ней с опущенной головой, судя по всему, сидит больной. Ему примерно сорок пять лет. Вид у него был такой, какой бывает у человека, смирившегося с судьбой. Казалось, он лишён всяких эмоций. По его одинокой фигуре можно было сказать, что он ищет спокойствия…
Мужчину звали Андрей, Андрей Доронин. Лечили Андрея лучевой терапией. В жизни у него было всё – семья, высокооплачиваемая работа, просторная квартира в центре города, загородный большой дом. Но внезапным ударом ворвалась болезнь. Она разделила жизнь на «до» и «после». Вся мирская материальность ему стала чужда. Ему нужно было одно – понимание… Окружающие не понимали Доронина: здоровые люди, они с утра до вечера лихорадочно копошились. Занимались дурацкой повседневной мышиной вознёй. Думали о каких то удачах и неудачах, которые казались им такими значительными… Семья Доронина уже не слушала его жалобы и переживания. Казалось, он им просто надоел. Могло показаться, время от времени они его даже избегали. Здесь же, в центре, полном больных, его часами слушали и сочувствовали. Многочисленные незнакомцы. Они всё понимали. Как же обидно! Через десятки метров я ощущал ноющую тоску этого одинокого человека…
***
Шли дни. Дни вроде спокойные. Мы проходили осмотры, процедуры, продолжалось лечение. За это время Бориса прооперировали и отпустили домой. Недуг с ним долго не прожил.
Тарасову тоже сделали операцию. На радостях при выписке он даже забыл свою мятую тетрадку. Вскоре тетрадь была изучена всеми жильцами палаты. Оказывается, Тарасов всё это время чиркал стихотворение. Никто бы даже не подумал…
Скажи мне
Скажи мне, друг, скажи, ну кто ты?
Сегодня с кем ты встал с утра?
С любовью? Там все мысли светлы,
Иль с грязной думой спал лжеца?

Сейчас мораль с тобой в ладах?
Иль ты забыл совсем про совесть?
Ведь плакал ты в родных руках!
Малыш ты был, имел ты скромность!

Душа была ведь так чиста!
А взор ты слал лишь только свету!
Придёт твой срок – уйдёшь на небо
И молвить будешь всё по делу!

– Что делал в жизни, говор бил!
Как шёл вперёд ты с бегом злобы!
На сердце кровью тьму пролил,
Надел ты краски чёрной робы…

Не жди, что люди будут помнить
Твой добрый нрав и цвет души,
Войдёшь ты в память людям тёмным!
Ведь вздумал мрак вокруг вершить!

Но если благом слыл – не бойся,
В той жизни ты найдёшь тепло.
Во снах ты внуков долго лейся,
Найдя покой ты и крыло…

Вошёл ты в мир, крича, мальцом,
Держа в руках всю волю мира,
В конце уйдёшь, раскрыв ладонь,
Отдашь ты все свои порывы…

В себе же я чувствовал перемены – всё чаще, не понимая и не узнавая себя, я встревал в споры с Резиным.
– Да ты ещё не понял! – кричал с другой стороны палаты Резин.
– Да?! А что я такого не понял?! – так же громко я бросал слова в сторону Резина.
Иногда, после продолжительных недовольств и обвинения всех вокруг, Резин наглел настолько, что закуривал прямо в палате. Ну, хоть окно открывал и стоял рядом с ним, упёршись о подоконник. И на том спасибо… Другим вроде запах курева не мешал. В один из дней, когда мне окончательно надоело задыхаться и наблюдать за курением Резина, я вышел в коридор. Прогулялся, дошёл до самого конца. Присел на скамейку и задумался.
Почему Мария не отвечает на мои сообщения? Написал вроде давно, а ответа всё нет. А при тех редких случайных встречах она смотрит мне в глаза всегда с интересом. Часто весело и охотно улыбается… Казалось, в эти моменты она радуется от всего сердца.
Мысли сбились. Напротив меня на белую широкую скамью с трудом взобрался маленький мальчик в жёлтой курточке. Он расположился поудобнее. Занял добрую часть скамейки. Мальчик открыл альбом с пустыми листами и начал усердно малевать жирные линии. Погрызенные мелки в ручках ребёнка создавали цветные, размашистые каракули. Медленно, улыбаясь, подошла его мама, совсем ещё молодая. Остановилась рядом и начала профессионально, по актёрски, дивиться красочным рисункам сыночка:
– Как красиво, сына!
Я невольно улыбнулся, вдохновляясь увиденным. Сердце окунулось в теплоту детства. Я решил не мешать. Решил оставить эту семейную, чудную глазу картину. Ощущая приподнятое настроение, я направился обратно в сторону своей палаты.
Навстречу мне быстро приближался металлический скрип колёс. Вот уже мимо меня мчится каталка. На ней без сознания лежит Прохоров…
Зайдя в палату, я увидел Резина. Он оцепенел в безмолвии, стоял как вкопанный у кровати Прохорова. Его застывшее лицо не выражало ровным счетом ничего…
– Он просто встал и упал… – вдруг проговорил тихо Резин. – Дежурная медсестра сказала, давление…
Я не знал, что сказать… Я словно провалился. Провалился в глухое отчаяние…
Опустевшая соседняя кровать меня окончательно добивала. Присев на свою койку, я взглядом остановился на тумбочке рядом. На ней лежала коробка печенья Прохорова… Казалось, будто её только что открыли. Вот одно печенье на тумбе в крошках лежит, надломленное… Он любит сладкое… За время нахождения в больнице Александр Ильич стал для меня не просто соседом по палате. Его мысли, которыми он делился со мной каждый день, крепко обосновались в сознании. Где то внутри я чувствовал, уверенно ощущал, что отголоски силы духа и воли Прохорова неосознанно передались мне. За последнее время этот седовласый мужчина с выразительным профилем стал мне по настоящему близок… Мне надо собраться, Александр Ильич скоро вернётся, это всего лишь давление…
***
Следующий день начался стремительным появлением Марии. Она, шлёпая тапочками, мерила у всех температуру.
Тут же зашёл врач. Лет пятидесяти, с папкой. Он сразу обратился к Коновалову:
– Вас выписываем. Можете собираться.
– Собираться – это я мигом! – обрадовался Коновалов.
Коновалов был рад вдвойне. Ведь сегодня приходила его супруга. Он не таил зла на неё за то, что не посещала его, не поддерживала всё это время. Увидев глаза жены, Коновалов сразу всё понял. Она просто не могла принять, что её муж, всегда здоровый и сильный, как горный хребет, болен такой болезнью. Она не могла в это поверить. Её сковывал страх перед смертью. Он простил её, так как понимал, что виноват сам. Cлишком ослабил её вездесущей опекой. Да и, в конце концов, если бы не любила, то просто бы ушла…
– А вас переводим в другое отделение, – просматривая историю болезни, обратился врач к Герке.
– Без проблем. Мне что тут, что там, – равнодушно заявил Герка.
– Ну что, проследуем в операционную? – сказал врач, смотря на меня сквозь очки.
– Хорошо… – ответил я.
Пришло время – время моей операции. Анализы сданы. Меня ждало удаление опухоли под общим наркозом. Как всё проходило, я помню с трудом. Последнее, что осталось в памяти, – это как я ложусь на холодный операционный стол и как мне подают наркоз через маску. Через два часа у меня забрали часть железы. Взамен я получил крупный разрез на шее, слабость и уреженное сердцебиение.
Я уже на контрольном осмотре, на стуле перед оперирующим меня врачом, который удалил лишнее и, не побоюсь утверждать, продлил мою жизнь… Я пытался повернуть голову в сторону, посмотреть на регалии хирурга, висевшие в ряд на стене слева. Но ощутимые глубокие рези в шее не позволяли мне этого сделать. Я стараюсь не обращать внимания на боль. Я пытаюсь сидеть прямо, опёршись о высокую спинку деревянного стула.
– Первые недели после операции могут беспокоить боли в области шеи. Могут оставаться отёки, – усевшись удобнее на кресле, рассказывал почтенного возраста хирург. – Боли – это норма, бояться не надо, со временем болезненные ощущения пройдут и никакого дискомфорта не останется, – подняв глаза с медкарты, проговорил врач.
Я внимательно молча слушал рекомендации этого доктора в белом халате, к которому испытывал в душе только глубокое уважение.
– Вам нужно нормализовать график сна, обеспечить регулярные физические нагрузки, избегать стресса. Диета нужна. Сейчас вам ещё выпишу лекарства.
– Хорошо, – согласился я.
– Если смотреть в общем, пациенты после операции продолжают вести привычный образ жизни и спокойно работать, – подытожил хирург, поставив подпись в медкарте.
***
Вернувшись через день в палату, я сразу встретил молодую девушку, судорожно собиравшую вещи Прохорова. По её дрожащим щекам текли слёзы. Она вся была как бы пронизана несчастьем. Она страдала всем своим нутром. Лицо выражало непередаваемое горе… Это дочь Александра Ильича, он говорил о ней. Рассказывал простые семейные истории. Рассказывал, какая она жизнерадостная…
«Что случилось?!» – вырвалось у меня. Дочь промолчала… Вот она уложила в дорожную сумку последнее – пакет с печеньем – и внезапно горько разрыдалась во весь голос…
Быстрыми шагами она направилась к выходу из палаты и пропала за дверью. Я машинально вышел за ней. Я хотел понять, что же произошло, хоть как то помочь… Большая сумка в её руках билась о металлические скамейки коридора… Рюкзак Прохорова сползал, пытался соскользнуть со слабых плеч девушки. Я ускорил шаг, в шее вдруг резанула боль, я невольно остановился, обхватив ладонями шею. Несчастная, одинокая фигура быстро отдалялась. Одна, в своём отчаянии и скорби, она исчезла…
– Что тут случилось? – бросил я в сторону Резина, стоявшего с сигаретой у окна палаты.
– Он мог лечь в другую больницу, – проговорил Резин, не повернув головы. – Там бы его спасли. В этой жизни нужно полагаться только на себя, Прохоров бы мог найти себе для лечения место получше. Здесь всем было просто на него наплевать.
Мне нечего было сказать. Слова Резина разрывали меня на мясные, кровавые куски. Я не верил, я не хотел верить. Не выдержав психоза безысходности, я бросился к двери. Мне было просто необходимо выйти, сбежать, удалиться, пропасть… Неосознанно, тупо бродя по коридорам больницы, я упёрся в тупик с белой железной дверью. Я поднял голову. Над дверью большими красными буквами было написано «ОТДЕЛЕНИЕ ИНТЕНСИВНОЙ ТЕРАПИИ». Под дверью стояли женщина, мужчина и парень лет двадцати. Они казались полностью потерянными, разбитыми. Они были лишены жизни, их губило отчаяние горя. Их опущенные глаза всё время пытались найти точку опоры, но никак её не находили. В их чертах лица можно было просмотреть родство, но каждый из них смотрел в разные стороны. Каждый из них переживал несчастье по своему.
Дверь резко распахнулась, и из отделения выехала металлическая лежачая каталка. По чёрному большому полиэтилену на ней можно было понять: там человек. Везли каталку две санитарки. Трое ожидавших под дверью бросились к каталке.
– Не ваш! Не ваш! – воскликнула санитарка.
Трое отстранились. Остановились и продолжили смотреть на глухую закрытую дверь реанимации.
Каталка проехала мимо меня.
– Хорошо, что мы медработники, нас Бог не накажет за враньё, – сказала с улыбкой санитарка.
– Да… Слава богу, – согласилась другая.
Те трое так и остались ждать…
Я вернулся в палату.
– Прохоров умер, – встретив меня глазами, объявил Резин.
Я сел на кровать и зарыдал.
– Это наша участь! Оплакивай нас, бедняков! – воскликнул Резин. – Никому не нужных! Несчастных и никем не любимых!
– Нет, ты не прав, – подняв заплаканные глаза, ответил я. – Я не хочу и не буду тебе верить. Тебе надо раскрыть глаза шире. Ты же видел дочь Прохорова! Не ври, что ты не замечаешь ТЕХ светлых людей! Есть хорошие люди, которые нас окружают! Или ты считаешь, что ИХ вообще не существует?!
– Да ты так рассуждаешь, потому что ничего ещё в жизни не видел! – твёрдо посмотрел на меня Резин.
Он не мог сломать мою уверенность. Я вспомнил слова отца: «смотри всегда вперёд». Пришли в голову слова Прохорова: «смотреть надо вверх». Да, нельзя смотреть вниз и наблюдать только землю. Надо двигаться вперёд. Надо стараться быть ближе к свету…
***
Выписка. Уже на следующий день я вышел из онкоцентра. Я уже никогда не смогу забыть дни, прожитые в палате больницы.
Болезнь заставила меня понять, что тело человека слабо. В мгновение можно предстать перед смертью либо оказаться прикованным к постели. Можно лишиться простых, как кажется, способностей. К примеру, перестать видеть солнечное утро, слышать звуки ветра, чувствовать тепло родных людей… И возрастных рамок тут нет, и социальных тоже, болезнь может прибрать любого – молодого, старца, семьянина, одиночку – в самый неожиданный момент… Пережитое помогло мне осознать своё существование. Какое же оно было пустое… Поэтому нужно бежать, вдыхать жизнь. Прочувствовать все эти многочисленные грани. Оставить после себя наследие – нравственность, доброту. В своих делах, потомках…

3. Светлое небо

Сегодня у Александра Георгиевича дежурство с Петром Вениаминовичем – человеком, которому уже через год предстоит выйти на пенсию. С проверенным, опытным хирургом, знающим свою работу. Пациентов сегодня немного. Парнишка сломал палец, играя в волейбол, женщина неудачно поскользнулась в ванной (слава богу, голову не разбила). Время не спеша движется к концу рабочего дня.
Только Александр Георгиевич начал собираться домой, так выбежала медсестра Валя: «Александр Георгиевич! Вас срочно приглашают в приёмную!» Пострадавший – мужчина за тридцать, как оказалось, выпивший. По словам врача скорой помощи, мужчина перебегал дорогу в надежде догнать свой автобус. Перебегая трамвайные пути, он запнулся за выступающий рельс. Колёса движущегося навстречу трамвая задели голень бедолаги. Водитель трамвая, увидев изувеченную ногу, мгновенно вызвал машину медиков. Врачи оказали первую помощь на месте и доставили раненого в дежурное отделение. Александр Георгиевич сразу включился в работу – сделал рентген, снял окровавленный бинт. Голень была раздавлена. Выступали кости, рваные мышцы багряно кровоточили. Было ясно: вероятность оставить ногу на минимуме. После тщательного осмотра голени удивление Александра Георгиевича зашкалило: сосуды целы, и есть пульс…
Рентген показал раздробленные кости, осколки. Александр Георгиевич взял раненого на операцию. За операцией наблюдал Пётр Вениаминович.
– Саша, что делать собираешься?
– Сосуды целы, постараюсь сохранить ногу… – ответил Александр Георгиевич.
– Сильно мудришь. Отрежь ногу, потом поставь швы. Тут больше вариантов нет.
Александр Георгиевич остался при своём мнении и продолжил операцию. Он обнажил перелом, сделал отверстие в центральной части кости. Вставил стальной стержень в костномозговую часть и нажатием сдвинул в сторону обломка кости. После к стержню присоединил оставшиеся осколки металлическим крепежом. Объединил резаные мягкие ткани мышц, наложил швы на кожу и поставил гипсовую повязку. Через несколько часов дело было сделано.
– Саша, бесполезную работу ты провёл. Не приживутся порванные мышцы. Сгниёт нога. Потом ещё больше отсекать придётся.
– Будем следить за заживлением. Надо же было попробовать? Время покажет, Пётр Вениаминович, вдруг ткани приживутся…
Мужчину, попавшего под трамвай, Александр Георгиевич отпустил в палату с уверенностью, что всё будет хорошо. Последующие осмотры, снимки рентгена и перевязки показали, что ткани начали приживаться. Отёки потихоньку спадали. Сосуды целы, прослеживается чёткий пульс. Раны начали заживать. Пришло время поставить гипс и выписать пострадавшего домой с указаниями о последующей реабилитации. Последний раз пациента осмотрели через три месяца, а потом он куда то пропал. Рабочая рутина выветрила его из вечно загруженной памяти Александра Георгиевича.
Прошёл примерно год, Александр Георгиевич был, как всегда, на дежурстве. И тут в приёмной он увидел одного из своих самых трудных пациентов. Его глубокие, влажные глаза смотрели на Александра Георгиевича с великой радостью и благодарностью.
– Александр Георгиевич, вы меня узнали? Трамвай, нога… Я Резин.
Врач вспомнил его. Резин рассказал, что посчитал лишним тревожить по пустякам такого гениального хирурга и просто отличного человека. И поэтому решил не появляться. Гипс Резин снял в районной поликлинике. Вдруг Резин начал эмоционально размахивать руками. Говорить о своих мучительных преодолениях, что сначала ходил на костылях, потом с помощью трости. А на днях на велосипеде он уже обогнул почти всю область!
Резин показал, как стоит на прооперированной ноге. Даже зачем то начал на ней прыгать… В знак признательности он протянул Александру Георгиевичу толстый конверт. Даже после долгих и напористых уговоров Александр Георгиевич деньги с Резина не взял. Под конец общения Александр Георгиевич сделал рентгенографию, на которой чётко прослеживались, что кость срослась хорошо. Отёка давно уже не было. На коже, конечно, оставались рубцы. Но куда же их деть? Провожая пациента, Александр Георгиевич объяснил, что надо бы поберечь себя, чтобы снова не повредить ногу. В ответ он получил во всё лицо зубастую улыбку товарища Резина и низкий, сердечный, благодарственный поклон. Таким образом у Александра Георгиевича получилось сохранить ногу пострадавшему, которому была назначена ампутация. Тогда он впервые почувствовал ощущение гордости и что работал всю жизнь не зря…

***
Утро. Весна. На горизонте появилось золото сияющего диска. Артур поднял голову, и солнце накрыло его взгляд. Улыбаясь, Артур закрыл глаза. Ветер мягким крылом обдувал его лёгкой волной. Сквозь веки ярким светом Артура приветствовало лазурное небо. Открыв глаза, он жадно, полной грудью начал вдыхать воздух нового дня. Артур вдруг осознал, что ощущает всё это впервые. «Где же я был раньше? Какими же сильными сочными красками загорелась жизнь…» – отчётливо говорилось в мыслях.
Медленным шагом он шёл вдоль длиной аллеи. Прекрасные молодые деревца мелодичным шелестом листвы задавали тон его настроению.
Внезапно мимо Артура проскочил мальчонка в красном комбинезоне. Ему годика три. Он весело бегал, гонял стайку голубей. Мальчик радостно топал крохотными кроссовочками, на подошве которых через раз мигали сине жёлтые лампочки. Каждое резвое движение за курлыкающей стайкой сопровождалось громким смехом. Голуби в испуге спасались, успев суматошно разлететься в разные стороны. В задорной улыбке ребёнка отражалось истинное, детское счастье…
Прогулка Артура продолжалась. Он сошёл с линии зелёного парка в сторону столичных построек. Даже утром Москва была полна динамики. Казалось, будто этот город никогда не спит.
Раньше Артур видел здесь лишь грубость, однообразность и серость окружающих. А в дне, данном жизнью, – лишь темноту и печаль. Сейчас всё иначе. Каждую секунду, минуту, час мир продолжал дарить ему всё новый и новый колорит эмоций.
Его чёрные, до блеска начищенные туфли шваркали по маленьким лужицам тротуара. Артуру было всё равно, он был погружён в глубокие мысли. Бредя по узкой улочке, увлёкшись своим настроением, он незаметно для себя прошёл место, куда думал направиться. Внимание его привлёк уютный ресторанчик. Он решил в него заглянуть, выпить чашечку кофе. В прошлом кафешки и рестораны Артур не переносил. Он не любил общество людей. Люди в сознании Артура представлялись отталкивающим гулом. Сейчас каждый человек ему казался открытием. В каждой персоне он видел яркую индивидуальность. Видел желанную возможность духовного обогащения. Даже в последнем лжеце и негодяе он мог подметить возможность просветления разума и чувств.
Оказавшись внутри ресторанчика, уже на пороге Артур почувствовал воодушевление. Он замер, впал в далёкое детство. Интерьер чем то напоминал комнату родителей. Обои были непонятного, переливающегося цвета и тем самым были прекрасны для Артура. Столы ресторанчика походили на стол из кухни, за которым хлопотала за готовкой его мать. А уставший отец вечерами после тяжёлой работы пил чёрный чай с двумя кусочками сахара. Даже салфетки на столиках вызывали воспоминания из детства – белые платочки, по уголкам вышиты узоры. Артура охватила печаль… Вдруг внимание перебил чей то звонкий смех. Он заметил сидящую за столиком женщину, на коленях которой резвился малыш.
Ребёнок казался самым прекрасным распевом веселья. Даже его рыжие кудри походили на лучики доброго солнца. Увидев эту картину, Артур улыбнулся. На душе сразу же стало светлей. Оглянув ресторанчик, Артур решил сесть ближе к окну. Он любил рассматривать людей, пытаться читать их эмоции, провожать их взглядом. Будь это люди, зацепившие полнотой радости, либо лица, в которых таилось молчание грусти.
Артуру послышался нежный голос. Обернувшись, он увидел девушку. Она шла в его сторону. Её воздушная походка сопровождалась мягким цоканьем каблука. При каждом шаге весеннее, лёгкое платье рисовало силуэты тонкой фигуры. Кремовые пряди волос девушки сияли в бликах солнечного света. Её радужный образ овеял Артура чарующими нотами. Такие знакомые ощущения… Артур улыбнулся ей. В ответ он получил трогающий душу взгляд. Артур вспомнил эти до боли знакомые чувства и глубокие небесные глаза…
– Привет. Давно не виделись… – произнёс Артур.