Утренний расстрел

Надрывно воя мотором, расхлябанная полуторка въехала по грунтовке меж холмов и встала у сосняка, жалобно скрипнув тормозами. Утро занималось, солнце чуть глянуло в распадок. Тишина осеннего утра была нарушена, но еще пыталась вернуться. Безнадежно.
Лейтенант НКВД вылез из кабины, осмотрелся, обошел машину и сказал:
-Здесь. Вылазьте.
Сказав это, он присел на крыло и закурил, прислонив автомат к колесу.
Толстый НКВДшник соскочил на землю и откинул борт; мужчины в пиджаках, ватниках, кряхтя, неловко полезли вниз. Второй НКВДшник подгонял легким матерком. Один зацепился и упал, нижний вертухай подхватил его:
-Чего разлегся! Вставай!
И вогнал в строй.
-Ну что, -спросил лейтенант, -готовы?
-Сейчас! –толстяк повернулся к гражданским. –Так, давайте туда – к овражку.
Нестройный рядок подошел к ложбинке.
Лейтенант взял автомат покрепче, передернул затвор. Рядовые тоже взвели винтовки, гражданские вздрогнули.
-Огонь!
Разом грохнули автомат и винтовки, люди падали на землю, птицы испуганно взлетали в небо…
Минуты не прошло, и все было кончено.
Польский консул наклонился к латышскому и прошептал:
-До чего натурально! Действительно, наверное, так все и было.
Через секунду раздались аплодисменты, ожили убитые, обнялись с убийцами своими и все пошли к накрытым рядом столам пить чай, коньяк, есть бутерброды (по-правильному – сэндвичи) с сервелатом, икрой, пармезаном. Рай на земле. Отмечалась очередная годовщина Сеньковского расстрела.
Открыватель этой темной страницы советского прошлого – историк-самоучка и филолог по образованию Федор Молинский стоял в окружении журналистов, дипломатов и вновь, как и десять лет назад, рассказывал ту же историю:
-Наша беда в том, что мы не знаем нашей истории. Нам столько лет врали, что мы привыкли к этой лжи, и теперь считаем ее правдой. Мы должны наконец узнать правду, горькую, неприятную правду, иначе никогда не выберемся из этого темного леса…
Его сын Максим сидел в дальнем ряду. Он уже привык к подобным зрелищам, к радости отца от внимания высоких европейских гостей и иностранных журналистов. Максим приехал из Германии, и ему было о чем говорить с отцом, но отец был занят, он рассказывал журналистам о планах на будущее:
-У нас уже есть музей, пусть небольшой, но он охватывает не только этот эпизод, но и все репрессии в районе, на могиле убитых сразу был поставлен крест, а в следующем году на народные деньги будет поставлен каменный мемориал с именами всех погибших от рук сталинизма. -помощница раздала гостям буклеты, -Прошу ознакомиться с проектом.
Гости довольно изучали литературу, все было просто прекрасно, только Максим хмурился, как это утро. Наконец, все закончилось, были розданы автографы, вручены визитные карточки и гости уехали.
Успех! Вечером Федор Петрович запер музей и пешком, чтоб не терять здоровье, прошел домой через осенний, город. Темнело понемногу, осень немного накатывала, чуть золотя пятнами еще зеленую листву. В невысоких домах горели окна, за которыми было видно, что происходит в квартирах, а на тихих улицах гуляли люди. Утренняя хмарь рассеялась еще днем, и теперь земля, нагретая за день, остывала. Свежий воздух бодрил, казалось, молодость вернулась к нему, когда он открыл дверь квартиры. Сын был уже там.
-Максим, ты видел, как сегодня все здорово было! Как все слушали! Это же не местная мелочь, это Европа! Серьезные люди!
Федор Петрович все никак не мог отойти от настроения, включал компьютер, -запись уже должны были прислать, надо было смонтировать лучшие куски, -метался по комнате, не замечая, что сын сидит у стола с какой-то папкой все такой же сумрачный, как и на всей церемонии. Вдруг Федор Петрович спохватился:
-Слушай, а тебя разве не было? Я что-то не заметил.
-Был. -вздохнув ответил Максим, -Был, просто там народу много, а я хотел с тобой поговорить кое о чем.
-А в чем дело? Тебе деньги нужны? Сколько?
-Да нет, папа, ты присядь, посмотри, я тебе тут посмотреть кое-что привез.
-А-а, ты же историк. Молодец. Ну, давай, посмотрим, чего ты нашел.
Федор Петрович быстренько подсел к столу.
Максим раскрыл папку, вынул оттуда серую книжку дешевой бумаги на немецком языке и положил на стол. Всего за несколько секунд, пока это происходило, лицо Федора Петровича потеряло всю радость, которая на нем была, став простым лицом старого человека.
Эту книжку он узнал бы всегда. Пауза затянулась, потом Федор Петрович спросил как мог спокойно, но голос все же дрогнул:
-И что теперь?
-Так ты знаешь про это?
-Да, -вскричал Федор Петрович, -знаю!
-И это тоже?
Максим открыл заложенное место и начал читать немецкий текст прямо по-русски, с ходу:
«…После прорыва мы долгое время не встречали сопротивления, но у деревни Сеньковки внезапно наскочили на ведущих земляные работы русских. Это были простые люди чуть более десятка и два солдата.
Русские солдаты попытались стрелять, но мы их почти сразу застрелили, хотя при этом тяжело пострадал ефрейтор Рильке, получивший пулю в лицо. Для нас это было досадно, люди были разгорячены и расстреляли гражданских лиц. Лейтенант Рейнхардт отправил меня с раненым ефрейтором и с докладом в штаб. Гауптман, Миллер ознакомился с докладом и расспросил меня о всех деталях. Он вызвал штурмфюрера СС, которому передал все случившееся.
Штурмфюрер немного поругал меня и всю нашу роту за излишнюю горячесть, а потом сказал:
-Сделайте побольше снимков убитых, потом захороните, желательно со священником, снимки передайте мне через лейтенанта.
Я выполнил все инструкции и через неделю увидел в местной газете статью о расстреле НКВД узников из тюрьмы с моими фотографиями…»
Когда Максим кончил читать, Федор Петрович уже не смотрел на него, да и не слушал, наверно.
-Папа, -спросил Максим, -Так что? Ты знал об этом?
-Знал, -тихо произнес Федор Петрович.
-Давно?
-Почти сразу.
-И почему тогда?
-Ты не понимаешь, Максим… Сынок, просто тогда время такое было, что нельзя было отступить. Я ведь только это все раскопал, газету эту нашел… Из деревни вообще никого не осталось, никаких свидетелей, так я и могилу их нашел. Я все это раскрутил, подготовил, начал дальше искать, все ищу-ищу, и вдруг эта книжка дурацкая! Потянуло этого фельдфебеля на мемуары! И не брал ее никто, и тираж всего четыреста штук, а я за ней месяц охотился и раскопал! Думал, ну, найду сейчас суперфакты, прибью сталинистов! И вдруг такой удар!
Федор Петрович развел руками
-Папа, так что с правдой то вышло?
-А что ты хотел чтобы вышло? Чтобы я пошел и признался, какой я идиот? В то время!
-А какое это было время?
-Да меня бы из здешнего «Мемориала» пинком вышибли в одну секунду! Ты хоть знаешь, сколько за присутствие на телевидении, на радио платят? Сколько нам из-за границы перечислили за все годы? Как ты в Гарвард попал?
Он потерял душевное равновесие, вскочил со стула и начал бегать по квартире, размахивая руками:
-Все, все мне за это дали. За ту правду мне пришлось бы с дипломом филолога работу искать. Кем? Грузчиком на рынке?! Ты маленький был, ты этого не помнишь, здесь же столько народу спилось, голодало… Даже в Москве дети на перекрестках милостыню просили. У меня жена была, мама твоя покойная и ты – ребенок.
-Папа, -прервал его сын, -двадцать лет прошло.
-И что? Нельзя отступать! Мы отступим, они вернутся.
-А ведь ты учил меня не по лжи жить…
-Прекрати! Это не то. Идет война, и мы должны показать людям… Федор Петрович начал путаться, в том, что хотел сказать, махнул рукой, оперся о спинку стула и устало произнес:
-Полвека они никому не нужны были, ничего про них неизвестно было. Я, я их нашел. Теперь их семьи хоть компенсацию получат.
-И ложь о том, кем были и как погибли?
-Неважно. Деньги сейчас понужней. Да и мало ли что там этот фельдфебель написал.
-Может быть. –согласился Максим, Только я ведь историк, я прочесал немецкие архивы и нашел записи этого штурмфюрера, отчет и черновик статьи. Фотографии там тоже приложены. Вот, в папке.
И он передвинул папку к отцу. Тот даже не стал смотреть ее.
-Зачем тебе все это?
-Просто приучили проверять все до конца.
- И ты проверил на мне…
-Хотел помочь. Не вышло. Я еще удивлялся: почему ты эксгумацию не требуешь провести? Теперь понял.
-Что ты понял? Ты понял, что теперь к нам никто не приедет? Каждый год толпа приезжала, снимали квартиры, сидели в ресторанах, кафе, сувениры покупали. Я умер бы, ты бы этим занялся, музей расширится. В одном музее десять человек постоянно работает, о них подумай!
-Папа, -Максим поморщился, -это не ларек! И не ресторан с борделем, чтобы его так передавать. Каждый год теперь эту клоунаду с расстрелом устраивать?
-Тебе не понравилось? А вот цивилизованным дипломатам очень приглянулось.
-Мне показалось, что им особенно приглянулась выпивка и закуски. А этот спектакль был просто нелепым фарсом.
-А ведь ты, Максим, уже и говоришь не совсем как русский. –Федор Петрович покачал головой, -Выспренно, не натурально. Не поймешь ты русский народ, не нужна ему твоя правда, прибыли она не дает.
-И что теперь, молчать мне? -Максим глянул на отца исподлобья.
Федор Петрович медленно походил по комнате, - паркет скрипел по-разному, потом взмахнул руками и вскричал:
 -Ну, заложи меня, как Павлик Морозов! Иди, вперед, в газеты письмо напиши на отца родного! Пусть меня расстреляют!
Максим откинулся на спинку и потер глаза:
-Папа, ты не хуже меня знаешь, что было с Павликом и его отцом. А если я это сделаю, то что, твоя родня меня в лесу потом зарежет?
-Не юродствуй. И не учи меня. Сейчас поздно. Я тебе все объяснил, и ничего хорошего в твоей идее нет. Завтра ты это поймешь и выберешь правильное решение.
Федор Петрович покачался с пяток на носки и продолжил:
-Можешь и опубликовать все это. Будет версия, просто версия, мало ли версий? Кто-то это напечатает и забудет через неделю. Эксгумация здесь не нужна никому, да и тревожить прах жертв никто тебе не позволит.
-Да, - он поймал мысль, - завтра решай. Иди к народу, неси свою, хм, правду, и посмотри, куда отправит тебя народ. А я устал и иду спать. Только поем немного. –и он направился к холодильнику.
Молча они попили чаю, и Федор Петрович ушел спать. Шлепнул один тапок о пол, другой, легкий храп смолк, а Максим так и остался в столовой.
Так он и сидел там, когда в окна несмело засветило хмурое осеннее утро. Максим встал, подошел к окну, взглянул в рваный туман.
«Да-а, -подумалось ему, -какое утро. Как раз для расстрела»