Вырастить дом построить дерево

Из цикла новелл
«ВЕЛИКИЕ И МАЛЫЕ МИРА СЕГО»

                ***

Все события этой повести  вымышлены,
все персонажи высосаны из пальца,
даже и не стоит пытаться искать среди них ваших или моих или ещё чьих знакомых.
Все персонажи обуты, одеты, ни в чем не нуждаются, кроме милости Божьей и как будто бессмертны,
защищены авторским правом и Конституцией СССР

               ******

          Посвящаю моему сыну.
               
               
              ******

"Человек должен построить дом,
посадить виноградник,
а потом жениться»

Талмуд, "Сота"

                ***

Что-то удерживает меня от соблазна воскликнуть:
«вот и сбылось!» - в ответ на эту древнееврейскую доктрину, которую иногда, не разобравшись, что к чему, превращают в широкий, цветистый тост.  Удерживает, в основном то, что ни один из пунктов этой максимы не был мною воплощён в нужной полноте и последовательности. Я скорее отношу себя к тому нетерпеливому большинству, которые начинают с конца.
А потом принимаются за работу над ошибками.

               
.       ***
А ПРЕДЫСТОРИЯ ТАКОВА.

Хотя, что может быть привлекательней истории, у которой нет предыстории? Большой Взрыв - Big Bang – Бада Бум - и понеслась!
Или всё-таки вначале было сами знаете Что у сами понимаете Кого? Между этими двумя великими парадигмами известны и иные, так же весьма занимательные, но хуже запоминающиеся версии. Оставим их до поры до времени в стороне, вместе с остальной эзотерикой.

Быть может история вообще не терпит предысторий, как не знает  сослагательного наклонения? Какая, в сущности, разница, что было до того, как открылся занавес? Кто с кем дружит, кто кого подсиживает и кто сколько получает? Если при свете рампы (выразимся архивно) интересно только, хорошо ли дурно ли каждый исполняет свою роль – только одно это и важно.

ГОРОДОК Л

Городок Л три века назад сочетался с речкой,
которая и дала ему своё название  - Л.
А позже присоединилась и вторая река.
Две реки имелись в городе Л.
Одна в самом деле была водяной рекой.
Через неё было переброшено два моста.
С мостов открывались кое-какие виды на
берега, обрамленные ивами и прочей ольхой;
а в тёмной водной глади сияли созвездия
водяных лилий - русских кузин лотосов Ганги,
а в укромной заводи колыхались
желторотые нимфеи - кувшинки.

Речка, нельзя оставить это без внимания,
местами разливалась чудными, как говаривала моя бабушка,
видами, которые, если бы не недостаток моего энтузиазма, можно бы
и живописать на холсте маслом. Но влачить жаркою летнею порою этюдник со свинцовыми белилами и живичным скипидаром, в целом, казалось мне рабством идеи - как говаривал мой дедушка. Разве как повод поплавать стилем брасс против прохладного движения реки, отодвигая от голого живота змеиные стебли лилий. В целом же река петляет по местности как заяц, удирающий от борзой.

Другая река была железнодорожная. Две реки омывали городок Л и обе сказывались на его характере. Водяная река давала имена сбегающим к ней улицам: Набережная улица, 6-я Заречная улица, 9-я Заречная.

Железная дорога так же повлияла на топонимику города, вдохновив на название улицы – Железнодорожная, и совсем маленькой - Станционной. Главное, что привносила в атмосферу городка Л железнодорожная река, был запах просмоленных шпал, паровозные гудки утренней зарёю, когда мы с бабушкой, прыгая по липким, пахучим шпалам, неслись к платформе, где стоял под парами короткий состав до Большого Города. Где меня лечил от заикания великий профессор гипноза, похожий на того хитрого повара, который пеночку слизал, а на кошечку сказал - он всё время хитрил и заставлял меня разжимать его крупные белые пальцы, сжатые в кулак. Надо полагать, ради спрятанного в кулаке сюрприза. Оловянного солдата, например, каковых сокровищ у него имелся целый полк на полке под стеклом. Сюрпризного солдата в кулаке не обнаруживалось, заикаться я не перестал. Просто я стал пользоваться заиканием как талантом, который можно зарыть в землю, а можно и откопать, когда понадобится; можно включить, а можно и выключить.
 
Три с лишним часа неторопливой езды сквозь железнодорожные туманы, с хриплым испусканием пара, были памятью моего российского детства.

                ***

Вторично я имел честь смолоду населить этот благовоспитанный полувоенный городок уже с женой и только что народившимся сыном, поддержав, по мере сил, демографию города Л.
И устроился на работу господином оформителем в местный Дом офицеров для стабильного, хоть и весьма скромного  денежного довольствия. Сам, будучи фигурой исключительно гражданского назначения, я постепенно изживал в себе пароксизмы  богемного стиля, составляющего основной смысл учения Института Благородных Театральных Искусств, из которого полгода как я был со свистом изгнан.

За что? - первое время спрашивал я сам себя.
Ну, вообразите:  у каждой отдельно взятой катастрофы нет одной единственной причины, но цепь неотвратимых обстоятельств. Цепь на то она и цепь, чтобы замкнуться и привести в действие шестерни судьбы в направлении  Большого Бада-Бума!

ДОМ С МЕЗОНИНОМ

В городке Л в частном  доме, на той стороне железнодорожной реки, проживали мои самые ближайшие родственники.
Их дом с мезонином был окружен тремя соснами, двумя елями, клёном, липой, парой-тройкой берёз, яблонями, орешником и зарослями ягодного рая, в кущах которых я постигал школьную программу по литературе, таская из скрипучего шкафа томики Достоевского и Толстого того издания, в котором ять хоть и исчезла со страниц, однако запах её ещё не выветрился.

Бревенчатый  дом с мезонином представлялся мне дворянской усадьбой со своим неизменным укладом, сенями, пахучим шкафом, оббитым железным листом, крашенным в цвет топлёных сливок, где хранились некоторые колониальные припасы типа кофейных зёрен, пряников, сухарей, чая, лаврового листа и сухого, несъедобного ванильного киселя в квадратном брикете.

Кроме того, мы хаживали в леса, собирая в корзинки всё, что в этих лесах росло ниже пояса. От мухоморов до ежевики и всё остальное по списку среднерусского ягодно-грибного изобилия. Лето кажется длинным, когда тучи мглою небо кроют
и течёт с небес вода обыкновенная.
И коротким, как мини юбочка, когда оно хорошо.
Хорошо, да коротко.
Не было бы коротко,
не было и так хорошо.

ДОМ ОФИЕРОВО

Мой трудовой коллектив (начнем сверху) состоял из товарища майора, товарища капитана, шофера Мишки, грузовичка ГАЗ-51, столяра Платоныча и киномеханика Зины. Столяр имел благообразный вид и почтенный возраст, соответствующий фельдмаршалу в отставке.  И у него был опереточный баритон.
И, в целом, он чувствовал себя главнокомандующим всего личного состава Дома Офиерово. Во всяком случае, намного главнее самого товарища майора, хоть товарищ майор официально обладал всей полнотой власти и значился начальником Дома офицеров. Товарищ майор в своё время был товарищем десантником, но не удачно приземлился в тренировочном  прыжке с парашютом и ударился о нашу Планету головой.

Поэтому самым умным считался товарищ капитан.
Он был моим непосредственным начальником и партнёром.
В его священные обязанности входила бдительность над политической, художественно-агитационной и прочей грамотностью нашего совместного продукта - щитов политагитации, стерегущих глаз солдата, офицера, девушки солдата, жёнушки офицера от неправильных, излишне кокетливых мыслей при посещении Дома Офицеров в городке Л.

Представим на секундочку наглядную политагитацию в Доме терпимости. Так, к примеру. И теперь выверните всё наизнанку. Это будет сфера моих интересов в Доме офицеров с 9.00 до 13.00.  Обеденный перерыв на шутки, курение и портвейн (на время перерыва выворачиваем политагитацию обратно в Дом терпимости, ради смеха и образа). И добавочный, по обстоятельствам, отрезок рабочего дня  с 15.00 - до первой звезды. Имеется в виду, в основном, небосклон, а не майорские погоны.

ГАЗ-51

Художник-оформитель имеет ровно те же права и обязанности перед отечеством, что и полуторка  ГАЗ-51:  скрипит и работает, иногда нуждается в горючем. Я работал плоскими скрипучими перьями, изобретёнными специально для целей политагитации; гуашевыми красками, цветной и чёрной тушью, валиком, бритвой и кисточкой. Грузовик тоже скрипел запчастями и всё время что-то возил. Разница только в том, что у меня была какая-никакая предыстория - я несколько лет в Большом городе слыл известным в подпольных кругах художником-авангардистом, а грузовик с самого рождения был горбоносым грузовичком на полторы тонны. Ещё у ГАЗа-51-го сидел в кабине шофёр Мишка, весёлый, пьющий, безбашенный и безотказный в силу первых трёх обстоятельств. В голове оформителя, похоже, тоже сидел подобный мизерабль.

Трудовой коллектив жил душа в душу. Первую половину рабочего дня мы старались не увязывать с волшебным летом, которое буквально кипело за сырой штукатуркой Дома Офиерово, переливалось цветными витражами в окнах, шелестело и гомонило переплетением света, теней, запаха разогретой травы и хвои, птичьего щебета, стрёкотом кузнечиков - искушая наши души, уши и ноздри через открытые, согласно армейскому уставу, форточки.

СТОЛЯР ПЛАТОНОВ

Фельдмаршал Платоныч в соседней комнатёнке кряхтел над изделием, которое отсутствует в перечне мира Платоновых идей, но является частью военного быта. Это дощато-гвоздевое сооружение оборонного значения имело несколько кладбищенский вид и крайне неясный функционал до той самой минуты, покуда младший лейтенант не поставит на него ногу, обутую в яловый сапог и не произведет над его голенищем известную операцию посредством щётки и ваксы.
Господин же оформитель трудился над щитом 1300 на 700 миллиметров, орудуя стальным пером как мечом, с которого на щит отечества ручьём текли параграфы военно-политических доктрин и растущие показатели готовности вооруженных сил не только отразить коварные империалистические планы, но и доказать превосходство советского гуманизма перед стихийными силами зла капиталистического лагеря.  Цветовая гамма щитов подчинялась не столько теореме об охотнике и фазане, сколько уставу вооруженных сил и была отчаянно далека от цветов природы Гваделупы, как и сдержанный камуфляж воробьиного тела далек от расцветки попугая Ара, как песни ВИА Верасы далеки от порочных нот зарубежной эстрады.

ТОВАРИЩ КАПИТАН

Товарищ капитал зорко отслеживал ход армейских истин, стройными буквенными рядами марширующих на серо-зелёной плоскости щита; истины, которые накануне он сочинил в припадке политического вдохновенья и сам же отстучал на машинке товарища майора. Невзирая на высочайший  уровень бдительности, через стальное перо оформителя иногда прорывались нерегламентные, неведомые Ожегову слова. Прорывались иные, чуждые военному уставу, смыслы. Как если бы в перловую кашу попал кусочек земляничного мыла, или того хуже, как если бы военный хор исполнил бы песню ABBA. Что, впрочем, влёгкую, но уже на следующем этапе развития, в следующем столетии и через труп СССР.

Вряд ли эти идеологические диверсии были умышленны, вряд ли они являлись следствием лёгкого поведения или душевного расстройства самого господина оформителя. Скорее всего, имело место свойство человеческой природы принимать желаемое за действительное, путать мечты и реальность, смех и слёзы и вообще, и по существу, и так далее.

Слово-шпион, сработанное тем же плакатным пером, с виду ничем не отличалось от честного советского слова-труженика. Стройная архитектура широких вертикальных штрихов и более тонких перемычек, искусно маскировала роковую ошибку и она, ошибка, ловко уходила из-под радара товарища капитана, становясь политически не предсказуемым, идейно вредным и морально не стойким элементом. Таких слов-шпионов на один абзац порой приходилось до пяти штук.

Строгость абзаца, идейная плотность его буквенного наполнения перемежающаяся вольностью пробелов, наталкивала на мысль о несокрушимой мощи советских вооруженных сил, а на деле могла таить в своих недрах угрозу святыням строя и призыв к мелкотравчатому компромиссу. А компромисс в военном деле хуже, чем чистить толчёным кирпичом ружья. Блоку НАТО только того и надо, чтобы Советский солдат не имел должной политической твёрдости и стрелял бы мимо.

Во второй половине рабочего дня, уже после стакана портвейна, товарищ капитан всё-таки находил и разоблачал слова-шпионы. И в ход шло лезвие бритвы. И буквы уплотнялись, давая в тесном строю место пропущенному брату-солдату (не приведи бог войны, если пропущена «Ж», «М» или «Ш», где по три вертикальных штриха!)

И я шел домой от ели к ели. Усталый, но с честью выполнивший долг. Товарищ капитан вел домой уставшего товарища майора. ГАЗ-51 и его уставший водитель Мишка отказывались их подбросить, мотивировав тем, что в присутствии начальства он робел и не попадал ногой на педаль. Портвейн в Мишке с коньяком товарища майора не совмещались. Да и честная полуторка на такой фортель не велась. Она не заводилась. К тому ж и ключ от грузовика товарищ капитан предварительно положил в сейф, туда же, к пистолету Макарова.  Приравняв грузовик к летальному оружию в бесшабашных Мишкиных руках.

БЕЛЫЕ МУХИ

Лето стремительно заканчивалось.
Фельдмаршал сказал:
- Не жди, - сказал он, - когда полетят белые мухи!
Фраза прозвучала вполне опереточно ввиду теплой, сухой погоды. Лето, несмотря на свою северную краткость, иногда кажется вечным. Как и жизнь. Разве на берёзе запылал желтый флажок, означающий, что уже не за тёмным лесом, не за горами суровая зимняя кампания.

Это значило, что если дом ты построить уже не сможешь ввиду сжатых сроков, то хотя бы снять ты его можешь попытаться. Арендовать полдома помогла тётка. Ёмкое русское слова. Оно имеет, порой слишком много смыслов. Но самый первый и самый главный, это сестра моего отца. И она пошушукалась с соседями и вскоре мы с женой и сыном отселились в полдома на этой же стороне городка Л, и ещё ближе к месту службы. Летом дом всем был хорош. Он был подобен даче с небольшим участком и всеми удобствами неподалёку, у забора.

Белые мухи фельдмаршала, да и сам фельдмаршал, заставили сделать тестовую протопку печи. Печь не выдержала испытания огнём и лопнула по всем местам, где под кирпичами должно биться живительное пламя. Их всех щелей повалил чад, копоть, и едкий дым.

ПЕЧНИК

Наше семейство вернулись в дом с мезонином и тётка нашла старичка печника. Старик был не прост. Он был в своём роде знаменитость в городе Л. И он подошел к делу, как подобает настоящему селебрити, с райдера.
Первым делом он огласил весь список.

Его райдер состоял из семи пунктов:
1. кирпич простой,
2. кирпич огнеупорный,
3. детская оцинкованная ванночка для замеса раствора,
4. лопата,
5. борщ,
6. рюмка водки,
7. раб.

По обыкновению, я взялся за райдер с конца.
Раб нашелся довольно быстро. Так же не было вопросов с водкой.
За борщ отвечала бабушка.
Раб по ночам делался рецидивистом. Первым делом он угнал тачку. И принялся за ограбление завода абразивных изделий, на территории которого можно было разжиться кирпичом простым, а при известной сноровке и наглости, огнеупорным.

Создание печи из стадии «ломать» перешло в стадию «строить».
На месте, зачищенном от старого позора, стал возникать кирпичик к кирпичику, контур нового домашнего очага.
Я выучился многим новым профессиям: вора, водителя телеги,  растворомешальщика, кирпичеукладчика и прочее, по мелким поручениям. И без ропота, с должным усердием ворочая лопатой в детском корыте.

Настал день тестовой протопки. Тут уже без чудес. Согласно строгому  огневому режиму, печь просушивалась несколько суток на малой тяге, потом обороты добавлялись, потом взлетный режим – и бутылка водки пуста, работа выполнена.
Печных дел мастер отправился в следующую гастроль.
Следует добавить, что печь оказалась одной из тех не многих вещей, о которых я не жалею. И даже кого-то благодарю.
На проверку белыми мухами дом оказался  хижиной тети Томы с такими сифонами по всем щелям, с повисшими стенами, с волчьим воем по ночам, который издавали его бревенчатые антаблементы, что вся жизнь в доме жалась к этой печи и я вспоминаю Новый год, который я вынужден был задержать на двадцать минут, пока температура в доме не перевалит за отметку, когда станет возможным снять валенки и пальто и попробовать топором отколоть кусочек студня.

МИШКА ШОФЁР

Короче, первые белые мухи предвещали мысли ни мало не весёлые. Мишка шофер завел полуторку и мы поехали на склад воинской части за дровами.
На склад мы приехали в обеденный перерыв.
А к закату кузов сделался  наполовину полон, а Мишка до краёв пуст особой сорокоградусной пустотой,  как и кладовщик,  который был готов поделиться не только дровами, но и счастьем, проистекающей от совместного с Мишкой употребления бутылки водки, которую я прихватил не столько в качестве платы за дрова, сколько для поднятия боевого духа. 
Таким образом, воровство – не кража, если добро и вольно!
Взятка не взятка, если за кузов чурок дают два билета на Леонтьева во 2-й ряд!  Я кидал и кидал пиленые поленья в кузов полуторки, и вспоминал фильм "Коммунист", который пророчески крутили в Доме Офицеров только вчера.
И радовался, что больше полутора тонн в кузов не войдет.

Мишка же тем временем сделался чертовски весел.  Военная полуторка пятьдесят первая имела свои понятия о чести и достоинствах водилы. Часто её мнение о водителе расходилось с представлением шофёра о самом себе и о составе своего выхлопа.  Когда человек не вполне соответствовал её идеалам, машина не заводилась.

Она редко заводилась. Во всяком случае, сразу. Требовались клятвенные заверения о подобии стеклу, угрозы натолкать в бак подорожника и аптечных ромашек, залить в аккумулятор лимонад, прежде чем шевельнутся её честные клапана, шестерни и провернется коленвал.

Согласно теории антропогенеза, ГАЗ-51 вполне мог обладать зачатками сознания и иметь собственные взгляды на того, кто сидит у него в голове. Не исключено, что грузовик предпочёл бы весёлого Мишку другому, относительно более трезвому и морально устойчивому водителю как, например, артист Сергей Бондарчук в фильме «Судьба человека», который крутили в нашем Доме Офицеров на регулярной основе. Мы все верили что ГАЗ-51 был существом разумным. А сам ГАЗ-51 твёрдо знал, что во всём нужно быть реалистом. Возможно, он и был единственным реалистом в трудовом коллективе дома Офиерово.

- Давай ты, - пошутил весёлый Мишка.
И мы поехали. Я не только никогда не управлял грузовиком,
но имел смутное представление о том принципе, благодаря которому осуществляется движение военного грузовика по местности, а не наоборот.
И местность была самая что ни на есть пересеченная, и перенаселенная курицами, гусями, коровами. Встречались и местные жители, партизаны или сочувствующие. Мы летели на не пойми какой передаче в не пойми каком направлении. Мишка был мне не помощник, как и не был хозяин своей голове. Он прыгал на пружинном диване и кричал:
"дави их, дур! (про куриц)" - и требовал, чтобы я гнал целиком весь грузовик, с дровами и с Мишкой, к реке. Хотел освежиться.
Но прежде намеревался заехать за киномехаником Зиной.
Видимо,  он хотел посмотреть на киномеханика в купальнике.
Но он тоже забыл, где находится наш дом Офиерово.

Он исчез с карты местности.
Как град Китеж.   
               
БРАГА

Если вы обратили внимание на опечатки в тексте, то у вас есть задатки товарища капитана.  «Дом Офиерово» - это стало  творческим псевдонимом, или военным позывным дома офицеров. Именно в такой орфографии  он и фигурировал
на большом транспаранте, который провисел на фасаде дома офицеров около недели, пока стакан портвейна и товарищ капитан не обнаружили подвох.

На самом деле подвох обнаружил муж киномеханика Зины, но поскольку он ревновал Зину к шофёру Мишке, то из чувства мести не сказал ничего. Никому не сказал, а стал шутить, мол, что, Зин, идёшь на Офиерово крутить свою кутерьму?
Смысла в шутке никто не видел, пока сам капитан не посмотрел на звезды - в смысле не на майорские погоны, а в ночные небеса.
Но было поздно, за неделю название уже ушло в народ и там осело.

Ревность  мужа киномеханика Зины не была отелло-дездемоновой. 
Она была условной, больше ради  смеху и куражу.
Мишку  он вообще всерьёз не воспринимал. 
Как, впрочем, и всю остальную кутерьму. 
Кто ж её всерьез воспринимает, 
коль имеются дела поважней?

Муж киномеханика Зины работал на гражданке во внутренних органа. Но имел увлечение, призвание и вполне объяснимое влечение к тайному самогоноварению. Впрочем, эта страсть не была поощряема уголовным кодексом, и он, как представитель кодекса, хранил свою страсть в глубине своих внутренних органов, сердца там или печени. А снаружи позволял себе легкий блуд браговарения.
Па-празникам исключительна!

Бражка напоминала не много ни мало - лёгкий квасной напиток.
Располагала к непринужденной беседе и к принуждённому веселью. Дом киномеханика Зины и ее условно-ревнивый муж прятались в ёлках и в аккуратных кустиках рябины, совсем недалеко от Дома Офицеров.

Купаться было поздно, когда мы вдвоем с грузовичком вывезли дрова, Мишку и знамя части к людям, получилось, прямо к дому киномеханика Зины. Тут ГАЗ-51 торжественно заглох. Знамя части - это флажок победителя соц соревнования, который Мишка-шофёр укрепил перед нашей поездкой на замке капота. Всю дорогу флажок победно трещал перед нашими глазами, отвлекая от куриц.

Природа истерично расщебеталась, удовлетворенная тем обстоятельством,
что мы прекратили наезжать на русский народ, на среднерусскую природу, давить  колёсами домашнюю скотину, птицу и остатки партизан.

А расположившись за столом, мы принялись чинно пугать приближающуюся зиму ведром браги, где плавали, как лучшие наши годы, ягоды брусники.
Зима молча отошла в глухие леса за болота и там затаилась.

У свежей браги, как известно, имеется совершенно обратный, не свойственный обыкновенному алкоголю химический эффект. Брага нейтрализует действие других почтенных алкоголей, и таится под личиной умеренно трезвого поведения до той поры, как гость не решался пуститься впляс под унылую балладу про траву, траву у дома. Или просто вздумал бы покинуть компанию и отправиться домой, к жене и к детям. И то и другое заканчивалось тем, что траву у дома он находил здесь же, в так называемом палисаде, фейсом to the грин грасс форевер тугезер и никак не иначе.

И вся компания опытных бражников смеялась и даже не делала попытки встать из-за стола. Такое вот действие. Возможно, этот напиток стоило бы включить в список лёгких боевых отравляющих веществ с полной блокадой вражеского личного состава. И для НАТО наступил бы приятный, весёлый конец.
И они вступили бы в СЭВ. И в общество анонимных алкоголиков.
А там мы бы уж взялись за их морально-политический облик.

САРАЙ

Дрова теперь были. Но не было для дров дровяного сарая.
Вот почему я говорил вначале повествования о полумерах в домостроительстве.
Я решил - нет я обязан был как художник-оформитель, как отставной авангардист,  построить дом для дров. Сам, один. Это было сродни африканской инициации.

Пилу с кривыми зубьями и кривые гвозди дал мне фельдмаршал. Молоток я взял в мезонине. И выравнивал молотком гвозди. Гвозди предмет одноразовый? Просто надо уметь их обстукивать правильно. Думать головой!
При Советах гвозди были, можно было гвозди и купить.
Но фельдмаршал отдал приказ: бей!

А вот саморезы ещё не были изобретены. Не родился тот,
Гейтц, кто изобретёт шуруповёрт, электролобзик и windows
и соцсети.  Такова была реальная обстановка на данный момент. 
А шнапспрюфер, кстати, уже был!

Я создал в уме проект. Фельдмаршал опереточным шепотом присоветовал,
где и как можно украсть доски и четыре столбика.
И я стал заколачивать во влажную, податливую,
как мне представлялось, землю столбы.
И земля мои столбы не приняла.
В неё уже и так порядочно было всего вбито.
Да и сама она держалась неизвестно на чём.
После того как я загонял в планету дрын на 11 см,
он выскакивал и летел по баллистической кривой.
Практически я был Робинзоном Крузо,
только что не выражался по староанглийски.
               
                ***

В воскресенье приходил товарищ капитан.
Предложил свою помощь.
Но какая с капитана помощь?
Массы в теле капитана, примерно как пакете замороженных пельменей.
А речь шла о том, чтобы противостоять ударам молотка с той стороны столба, чтобы вонзить гвоздь с доской в капитально врытый столб. Просмоленный конец столба, сидел в ямке, укомплектованный гравием, песком и залитый бетоном марки 200. Выполненный по всем правилам фортификационной науки, преподанной по междугородной связи отцом, столб вибрирует от ударов молотка, и капитан отскакивает вместе с обухом и шевелит челюстью.
Не капитаново дело держать топор! Капитаново сражаться топором, как Чингачгук томагавком. И бить врагов советской власти и чтобы все врагам, недружественным индейцам, фашистам и блоку НАТО досталось по первое число.

Бледнолицый Капитан стал тренироваться на дровах.
Ставил на пень. Называл его именем заклятого врага свободы Пиночетом. И носил вокруг него топор, протирал очки, набирался отваги и свободной кинетической энергии. Потом взмахивал топором и не попадал по башке пиночету, а только слегка контузил его по фуражке.
- Живучий гад, - ворчал товарищ капитан полену, - матёрый, - говорил он генералу Пиночету. И снова хороводил, воеводил. Иногда он попадал и по полену. Иногда даже топором, а не топорищем. Тогда, бывало, лезвие увязало в торце полена. Товарищ капитан торжественно, как знамя полка воздымал над головой опрокинутое полено с плотно увязшем в нём топоре и, шатаясь наносил по пню сокрушительный удар. Просил у меня молоток, и миллиметр за миллиметром выколачивал топор из полена. Вдохновенно курил, присев на пень. Говорил про сложную международную обстановку. Снова ставил полено на пень, называл его Геббельсом и кружил вокруг него танец возмездия.

Я был очень благодарен товарищу капитану за комиссарскую поддержку. Жена кормила его едой. И он уходил довольный. Нельзя мешать человеку делать добрые дела.

Через неделю сарай был готов. Я любовался его изысканными пропорциями. Он напоминал античный перистиль, и заполнять его поленницей я не спешил. Так как это было первое в моей жизни архитектурное сооружение. К тому же имеющее глубокое стратегическое значение. Оно должно нести людям огонь.

- Дурак, - сказал Фельдмаршал. Дрова не высохнут. Срочно коли и складывай.  И он лично пришел и показал, как надо складывать поленницу, чтобы дрова интенсивнее просыхали. Чтобы семейству нашему было чем встретить суровую зиму.

Фельдмаршал пришел не один. 
Он принес десяток окуней. 
Принёс, но хотел унести обратно.
Потому что он их нес из магазина, чтобы дома закоптить. Для своей старухи фельдмаршалши.
Но когда узнал, что я имею заблуждение относительно того факта, что копченой рыба не рождается, а становится, и что я закоренелый девственник  в плане копченый  окуней, он смилостивился. Мы нашли два соседских гнилых ведра. Пробили гвоздём восемь сотен дополнительных дырок, будто вёдра долго висели в городском тире. И развели костер.
Но это уже другая книга. Кулинарная.
Всем Робинзонам Крузам на заметку.
Старухе он отнёс окуней копчёных на можжевельнике.
Можжевельник рос у сортира под забором.
Такова была жизнь во всей её полноте в городе Л.

                ***

КАРТИНКИ С ВЫСТАВКИ

Печь, колода, топор в колоде и деревенский дом придавали мне слегка дед-Мазаевский статус. А внутри ты ощущал себя по-прежнему Дорианом Греем. В душе … (продолжая неуклюжую аналогию с ГАЗ-51) … в кабине грузовичка, где сидел то самый  шофер, который, хоть и завёз всех не туда, всё на свете спутал, чуть не опрокинул грузовик;  но ты всё ж вози его и выслушивай его сумбур вместо музыки, и вези, вези, вези в ночь, в снег, в дождь, в пыль, в зной - всё-таки он твой водитель, господин и повелитель.

Не вспомню,  кто предложил  влиться в культурное пространство города Л.
Не товарищ же капитан! Ну и не товарищ майор, точно! 
А некто третий, тайный доброжелатель, пожелавший остаться анонимным пикселем на карте моей памяти. Представим выставку досточтимых живописцев и других, на все руки умельцев, в городке Л!
Вот они неспешной  поступью, хрустя валенками по свежему насту, везут на детских саночках  свои творческие поделки  из вдохновения и бересты на суд светлейшего жюри ДК им. большевика Цюрупы.

Это после столичных авангардных вернисажей в таинственных закромах коммуналок. Где ходили важные бородачи, говорили трансцендентально умные слова, которых нет ни в одном справочнике по ИЗО. Носили вельветовые брюки. Курили трубки, и их сопровождали девушки-москвички с тоненькими фигурками, прямыми чёлками хриплыми голосами, умными очками, размером с глаза андерсоновской собаки.

И ты висишь на стене. И авангард твоей кисти тихо обсуждается
на полном лексическом серьёзе и девушки москвички готовы добровольно и милосердно войти в состав твоего гарема. Если у тебя есть что-то ещё, кроме койки в общаге.

И вот выставка в городе Л.
Картины маслом, графика черно-белая и раскрашенная акварельными красками, и так далее, виды с рекой, виды без реки, девушки полностью одетые, девушки чуть-чуть не одетые, невинные блондины с порочными губами, коричневая старуха, цветы в вазе, цветы в горшках, горшки без цветов, коты серые, коты рыжие, коты синие на подоконнике на фоне апельсинового заката.

Где современное искусство? Куда я засунул свой постмодерн, авангард и полотна сюрреалистических фигур, поедающих самоё себя на фоне римского колизея? Часть я точно сжег в печи.  Парочка, возможно и оставалась, это я тоже помню. Помню, как печь сначала без аппетита лизала авангард,  а страдая, непризнанное искусство плевалось струйками жидкого пламени, как бы из самой преисподней. А потом полотно ярко, весело вспыхивало и исчезало в вечности, как будто возвращалось в состояние звёздного вещества, из которого оно и было сделано,  впрочем, как и все остальное в этом трёхмерном мире. Кроме идей. Идеи возвращались к Платону. Они, возможно, просто одалживались на какое-то время. Как беспроцентные кредиты. И они возвращаются в банк. Или все проценты заплачены?

Но кое-что, относительно сентиментальное, нашлось.
И я повесил свои две картины на стену дома культуры
в центре города Л. И вернулся  к топору, щиту и мечу.

ДИМКА АВАНГАРДИСТ

Нил Армстронг, пролетев на Аполлоне 400 000 километров, сошел с лунного модуля Lunar Excursion Module на лунную поверхность, топнул ногой в лунном сапоге, чтобы всем пустить в глаза лунную пыль и обнаружил, что на Луне он не первый!

Кто-то побывал тут до него! Более того, тот и сейчас здесь и успел занять все лучшие места и все местные лунные девушки любят только его и смотрят на него с нескрываемым почтением, на грани вылизывания.

В дом  постучала миловидная корреспондентка местной газеты.
Для приличия у неё с собой были с собой приборы для взятия интервью: очки, папка с записями, блокнот, куда были занесены  полезные, умные, чужие мысли, куплеты группы Земляне, ручка без чернил, карандаш  и яблоко. Я щедро раздавал интервью, не ограничивая себя горькой правдой.
Юная корреспондентка грызла яблоко.

В избе беседы об искусстве казались излишне абсурдными и даже двусмысленными. И я откликнулся на предложение перспективной корреспондентки отправиться в дом культуры, чтобы на экспозиции, как она выразилась, завершить интервью и сфотографироваться на фоне своих картин.

Завершающая фаза интервью на экспозиции вышла из-под контроля. Она оказалась не столько завершающей, сколько смятой. Не подумайте, никаких простыней. Не было и торжественной обстановки, шампанского, бомонда, триумфальной ковровой дрожки, как рассчитывал столичный авангардист в тайниках своей наивной дед-Мазаевой души.

Весь триумф собрал и забрал себе местный, обладающий  внешностью Мела Гибсона и Элвиса Пресли, если их породнить миксером, молодой нахальный авангардист. И я услышал, как зовут молодого авангардиста:  Димка. Это имя я теперь должен слышать из свежих женских уст примерно 400  раз в одну минуту, произносимое с такой настойчивой нежностью, что сразу было ясно-понятно – больше тут никому ничего не светит.  В плане славы.

Но если так уж случилось, что вы на Луне, но не первый, так, по крайней мере, есть шанс задружиться с тем, кого тут считают номером один. Как впрочем и номером два и номером три. Без всякой натуги и усилий казаться не тем, кто он есть, Дима занял сразу все призовые места.
Девушки меня пожалели, девушки нас подружили.
Отраженное сияние Диминой славы коснулось и меня.
Первопроходец отдувал аэрографом уютный, умеренно параноидальный бред в сине-зелёных тонах и в алюминиевых рамах и занимал середину стены ДК.

Я ничего не имел против жизнеутверждающей дружбы и каскада шуток Димы В, от которых нежно алели щеки местных лунных дев. По сути, Дима готов был уступить, полностью, даром и навсегда доставшуюся ему без особого труда, только по факту рождения,  славу среди поклонниц. Но дело было, конечно не в нём.
То есть, и в нём, конечно. 

Девы не просто видели в нем перспективного молодого человека (и это тоже), сколько пылали желанием  срочно его усыновить, так как он оставался шаловливым ребенком, даже "отмолотив два года в морской авиации" * - по его собственным словам. Иными словами, полный формидабль!** И есть особый случай, когда молодой человек, обладая незаурядной, яркой внешностью, абсолютно не придавал этому никакого значения. То есть знал, что производит такой эффект, мог им воспользоваться для каких-то смешных целей, но никогда не превращался в нарцисса или, там, звёздного мальчика. Этого точно не было. Да и к девушкам он относился скорее по-флотски и даже галантно. Если он их и желал, то с таким очевидным военно-морским джентльменством, что это никого не обижало, а наоборот сближало, в том числе между собой. Но была в нём ещё одна особенность в плане девушек. Особенность, которую подметила одна весьма опытная дама по прозвищу "Дама". Подметила и сформулировала со свойственной ей прозекторской проницательностью: "Среди всех девушек В(асильев) безошибочно выберет самую жуткую стерву" **.
Нотр Дама была значимой фигурой в творческой биографии обоих энтузиастов авангарда, и предположу, что она знала, о чём говорит. Но речь о ней пойдёт позже, ниже и глубже. Если вообще доберусь до Нашей Дамы. Если Ахиллес наконец догонит черепаху. ***

_________________________________
*  прислал сам Дима В., так как для него, как для любого служившего, важен не только факт службы, но и род войск.
** Formidable (фр) прекрасный, замечательный, внушительный, грозный,
*** я просто закавычил и вставил. Получилось достоевнее.
**** одна из апорий Зенона. Очевидно резвый Ахиллес никогда не догонит очевидно медленную черепаху в силу того, что мы переводим этот несложный житейский процесс на язык науки математики. На старте между А и Ч была фора, предположим, в 1000 шагов. Ахиллес пробегает 100 шагов, черепаха за это же время 10. Дальше включается калькулятор и процесс превращается в бесконечное дробление чисел.
К реальности это не имеет никакого отношения, кроме сомнения, был ли Ахиллес.
А черепаха всё ползёт и ползёт, отметив уже 2000 лет одиночества.
   
                ***

Димка В иногда навещал нас с женой. Даже и часто. По-моему, она тоже была ему рада. Это, смотрите, как если бы к вам на дом пришел весь состав команды КВН. После него болит лицо. Мимические мышцы, в основном.

Однажды он прикатил санки для моего маленького сына.
Сын, хоть и был в ту пору неразумным дитятей, но полюбил его всем сердцем, любит до сих пор, подозреваю, Димка В по-прежнему его лучший друг. Подводная охота за карасями, например, это их общая забава. Ну и много всего такого, мальчишеского, как например, установить в квартире перископ от подводной лодки, чтобы было логичнее спать в одной комнате с торпедой.
Это я про жилище авангардиста Димки В.

А то время было таким, что идеи вещей уже были, а сами вещи немного отставали. Во всяком случае, нужно было подождать. Иногда вещь появлялась, а она уже не нужна -  проехали. Не было, например, понятия памперс. Ну и не было памперсов.
Было понятие: подгузник. Но что это такое, точно никто не знал
и распространялись всякие слухи. Так же и с детскими санками. Имеется в виду лёгкие, алюминиевые, с цветными плашечками, ободком вокруг и, главное, высокой толкающей ручкой.

Сажаешь на саночки сына, завернутого во все тёплое, и затемно везёшь в сад. В сад! Да ты поди устрой дорогое дитя в сад! При развитом социализме всё связанное с деторождением, вызывало искреннее удивление политбюро и казалось полной, абсолютной неожиданностью. Попасть в сад можно только если ты устроился тот же сад в качестве няни, или, там, директора. А дитя - ну, это просто выпало из качана. Пусть тут полежит.
В сад, все в сад. А нет сада - нет и корма. Впрочем, все вещи вообще связаны. И члены политбюро в этой связи много потеряли, оттого, что было мало подгузников, садиков, колясок, жвачки, джинсов, пластинок с нормальной музыкой, духов, колбасы.

ЧЛЕНЫ ПОЛИТБЮРО ПОТЕРЯЛИ ВСЁ!
В том числе и политбюро.

На той стороне города Л нашёлся для ребёнка шкафчик с черешенками.
Каждое утро, сверяя путь по Большой медведице, на санях вы выезжаете на большую дорогу и совершаете как бы на небольшую кругосветку; олень и седок - у обоих одна фамилия. Выезд затемно, подъезжаешь к саду уже при полном свете, можно сказать, дня.  И оборачиваешься, а дитя твоё покрыто инеем. Пальто, воротник, шарфик, шапка и все, что из-под шапки. Абсолютно всё! Потому что он всю дорогу он делал губами фрррррррррррррр-фрррррррррррррр, изображая мотор. Двигатель внутреннего сгорания той японской машины, на которой он теперь, в нынешнем времени, рассекает по дорогам страны.
Назовём эту страну "С". 

Хороши санки к зиме, а тойоты к обеду.
Спорная шутка, но примерно в духе Димки-авангардиста.

АРМИЯ

- Того не надобно; пусть в армии послужит.
- Изрядно сказано! пускай его потужит…
(А.С.Пушкин. «Капитанская дочка», часть эпиграфа)

Все люди проходят или через армию, или через тюрьму или через дурдом.  Я искал своё призвание в первом параграфе, но нашел себя в последнем. Есть и те, кто прошёл и то и другое и третье - через все три тернии.  Но тут нужен особый талант. Просто способностями тут не обойдешься.

В то время, как я подвергался призыву в первый раз, во мне было положенное количество лет, на месте все основные органы, и легкомысленно-абстрактное  представление о жизни в голове – всё как надо для солдата. Но в первый раз меня отбраковали. Было обидно, но терпимо. Хотя с моим другом Ч и с моим другом В мы уже ходили строем - бери шинель, и иди в ВЧ. Из нас троих взял и пошел в часть только наш друг Ч.
 
Мы с другом В навестили его в его армии. 
Выглядело это так.

Волосы у друга В были длинны, мягки, как у девушки. Нежный овал, лёгкая безбородость, голос духовно-сострадательный как у пастора, и длинное, сутанного вида,  пальто.
Я имел чуть более старообрядческий, но не менее сомнительный вид: был бородат и имел белые штаны.
На двоих у нас имелся один портфель. Портфель был заряжен тортом «сказка», ромом и апельсинами. Нам казалось, что такой изысканный набор подарит нашему другу воспоминания о золотых денёчках на гражданке и придаст ему большей уверенности и обороноспособности. Однако зимой, во чистом поле, приблизившись на расстояние ружейного выстрела к забору воинской части, мы внезапно поняли, первое: что мы замерзаем; второе, что вряд ли нам дадут в части распить с другом ром. Если сложить эти две мысли в одну, то в общем знаменателе будет: выпить рому прямо сейчас.

В степи очень удачно валялась труба. Огромная бетонная, неопределённого назначения, труба. В трубу легко было войти практически не сгибаясь. Там, в трубе, мы выпили немного рому, воспользовавшись приятной акустикой, спели куплет песни БГ и пропитали ромом торт сказку. От этого он приобрёл ещё более сказочные свойства и превратился в добрую корпулентную, эротически настроенную ром-бабу.
То, что произошло в этой части дальше, заставило нас усомниться в том, что армия такая уж интересная вещь. И убедиться в том, в ней водятся иногда такие мерданты, которых боятся даже товарищи генералы.

Мердант Г нас чуть не посадили на губу, просто за то, что в ожидании друга, мы присели на краешек стола. Друга мы дождались, но он получил приказ стрелять на поражение. То есть, он должен был стрелять в мирных жителей, к тому в друзей, которые принесли ему полный портфель радости.

Мы с другом В метались по чисту полю. За нами нёсся наш друг Ч с винтовкой. За другом Ч скакал на рысях мердант-сержант Г с пистолетом Стечкина.
Сержант орал:
- Стреляй, я приказываю, рядовой Ч! Стреляяяяяяяяяяяй!!!
Так пробежав расстояние до Большой трубы, мы упали в снег, потому что рядовой Ч выстрелил. Пуля просвистела, нет, она пропела, так как вращалась в полёте.
Рядовой Ч при этом орал как раненый. Он орал: 
-бегите, до дороги, там не территория части!!!
Мы вскочили и мы побежали к дороге. Но успели сделать одно правильное, надеюсь, дело: закинули торт и апельсины в трубу так, что это было не видно сержанту.

И потом услышали ещё один ружейный выстрел. Но мы были уже на дороге.  И дальше пошли пешком. Так как за пределами воинской части стрелять никто не должен. Вот так.

Про армию я уже кое-что знал и не понаслышке, так как работал в доме офицеров, куда водили солдат на сеанс. Я видел, как с салабонами обращаются старики- старослужащие, и меня это не устраивало. Я понял, что если у меня будет в руках оружие, я убью того, кто будет со мной так обращаться.
И ребром встал вопрос, кому дать на лапу. И как. И сколько.
Медкомиссию проходит все. И те кто годен душой и телом, и никуда не годные негодяи, и очкарики, и те, у которых ласты вместо стоп и пацифисты и даже те, кому колет дрова сам товарищ капитан.

ПОДСОЛНЕЧНЫЕ ОЧКИ

Медкомиссия это последний рубеж. Это медицина наоборот.
Если ты здоров,  то твоё здоровье тебе худший враг.
Если разок удалось сослаться на сшитую из детских болезней пухлую карту из поликлиники, тебя  отправляют в областное лечебное учреждение, чтобы поймать на малодушии и желании закосить от роты. Тем не менее, в детстве нас атакуют инфекции. Они добавляют остроты ощущений родителям призывника, пока он ещё просто плохо лопочущее по-русски существо. Ребенок становится не просто говорящей домашней скотинкой, а приблизительный гномик, напичканный вредными микроорганизмами.  И с ним надо ходить по кабинетам и давать ему такой яд, чтобы микробу убить наповал, а ребёнка слегка.

Результат этих хождений – пухлая карточка. Чем толще карточка, тем больше шансов, что ты, по крайней мере, с весеннего призыва соскочишь на осенний. Только и всего. Болейте меньше, и не пропускайте школу. Особенно музыкальную. Если пропустить пару месяцев сольфеджио, то нет вам гармонии в жизни, вот так!

В областной инфекционной  было преподобно! Иначе не скажешь. Собственный выход в парк, в лето, ласковый персонал.
И один в палате, которая в сумме обстоятельств давал впечатление твёрдых трёх звёзд по версии букинг.ком, если б он тогда был. Я интенсивно готовился к новому поступлению в тот же Институт Благородных Театральный Дел, но с того хода, где было написано «кафедра театра кукол».

Первые два слова мне были вполне понятны, хоть и имели древнегреческий корень. Последнее вызывало в душе бурю критики. Но попав в институт, ты можешь сделаться на время неуязвимым для военкомата.
А слово «куклы» наводило на мысль, что под этим детским словом, прикрывшись  ОБЭРИУ, которое стало почти разрешено, сможет спрятаться и Дориан Грей со своими сюрреалистическими наклонностями и закосом в чуждый мир постмодерна. Передо мной открылась роскошь двухнедельного публичного одиночества: в нём неустойчиво пошатывался стол, на столе том краски, альбом для рисования. Я принялся тренироваться иллюстрировать сказочные сюжеты которые помнил.
А там сюрреалистам самое место! Взять, к примеру, историю про рыбу-кита, на котором пахали православны христиане, и он сплёвывал корабли за кораблями, чтобы заслужить себе прощение перед братом Солнцем. И смеясь, смыться за Атлантиду.

Эти и другие истории я рассказывал мальчику Серёже из детдома. Мальчик был совершенно здоров. Ко мне его подселили даже с извинениями, потому что детей надо хоть на время куда-то забирать из детдома, чтобы они немного отдохнули от своего сурового детдомовского детства. Даже и в больницу.

За счет Сережи мы оба получали усиленное питание, яблоки и даже апельсины.
И Серёжа умел слушать. Серёжа не знал ничего, абсолютно НИЧЕГО! При всех минусах для него, это было нереальным плюсом для меня. Я учился у него рисовать. Дети рисуют мир таким, каким его знают. А вовсе не ради красивой картинки. Красивой их картинки находят в двух случаях: когда взрослый диктует ребёнку свой вкус и даёт ему ему соответствующие целеуказания. Тогда ребёнок лукавит и продает своё честное детское имя за мармелад. И когда взрослый не погодам развит и просто видит красоту в рисунке ребёнка. Сам же ребёнок красоты в своём рисунке, как правило, не видит, а верит нам, его художественным критикам и воспевателям.

Я подарил ему альбом, цветные карандаши, акварельные краски "Нева". И свои понтовые тёмные очки. Без них Серёжа теперь не выходил на прогулку. Он называл их "подсолнечные очки", что не лишено смысла - все мы, так или иначе, ходим под солнцем.

И я рассказывал юному детдомовцу Серёже про то, что сам более-менее знал. Когда мы дошли до слонов, Серёжа выслушал и нарисовал слона. Напомню, он не знал, что на белом свете существуют такие крупные экзотические животные. Он исходил только из того, что услышал от меня. Вряд ли я сильно врал. Я то слонов встречал и на картинке и в кино. Возможно и в других необычных местах. У Сережи было одно ценное свойство: он тебе не верил! Это было следствием выживания в детском доме. Но, в то же время он верил. Но не тебе, а в безгранично разнообразный мир, про который ты в силу возраста и обстоятельств знаешь чуть больше его самого. Это было как православие. По сути, не по форме.

Мы всей заразкой полюбили этот рисунок. Все приходили смотреть на слона, и нянечки и врачи. Это был чудо зверь. Его не описать в обратном порядке, настолько он был диковинным и прекрасным.
Так стали Сережу называть - Серёжа Слон. Сережа дипломатично не спорил.
Мой диагноз не подтвердился.
И я попал в следующий кабинет.
Последним был кабинет психиатра.

ПСИХИАТР МАЗИН

Психиатр Мазин не знал, что у меня в кармане была припрятана бомба в формате сложенного пополам почтового конверта.
В конверте лежали 25 рублей чистой взятки.
Я обливался потом, автоматически включилось детское заикание.
Я обдумывал, как я подложу под пухлую карточку из поликлиники конверт, как буду сидеть против врача и смотреть ему в очки.

Но психиатр Мазин сам посмотрел на меня.
- Я не могу идти служить, - сказал я психиатру. - Я убью кого нибудь.
И я рассказал доктору Мазину,  как ведут себя деды по отношению к салагам.  Что работаю в Доме офицеров и вижу это каждый день.
- Если бы я был молодым, то может и стерпел бы. Но мне уже скоро 25. Я старый.  Я для них буду предметом особого интереса. Убью, как только у меня в руках окажется хоть какое-то оружие. Или даже без оружия.
Честно, я не помню, что я говорил товарищу Мазину, психиатру медкомиссии.
Может быть даже и ничего. Может быть, и это вероятнее всего, он просто спросил, не чувствую ли я за собой чего-нибудь такого, необычного.
Я ответил, что чувствую.
Он спросил, где работаете.
Я ответил.
И он сказал, принесите характеристику.
И я принес.
Деньги и конверт я вернул бабушке. Это были её деньги и её конверт.
- Может, ты ему хоть конфет отнесешь?
Моя бабушка была рада, что обошлось без уголовщины. Пока. Но конфеты и психиатрия мне казалось, находятся на разных полюсах.

ТОВАРИЩ МАЙОР

Товарищ майор любил солдат. Но он не любил запах их сапог.
Жестом князя Болконского, он набрасывал на нос платок и уже сквозь платок говорил, после того, как  кинозал пустел:
- Опять навоняли сволочи, проветри, Зин.
Зина включала вытяжной насос и густая смесь горячей углекислоты и смолы  с воем утягивалась в атмосферу.

Я испросил у начальника дозволения воспользоваться его штабной пишущей машинкой. Как посоветовал товарищ капитан. И добрый товарищ майор разрешил. Я положил перед собой заготовленную рукопись и принялся клацать указательным пальцем по вязким кнопкам. Иногда стальные литеры скрещивались в воздухе, как рапиры.
Их приходилось разлеплять вручную.

Смысл характеристики был чудовищен. По сути, я сам себе готовил вышку.
Если попытаться вникнуть в суть, то получалось, что работник дома офицеров, по должности оформитель, регулярно бьет всех сотрудников дома офицеров, включая и самого товарища майора. Грозит отнять у него именное табельное оружие, вспылить (поскольку морально неустойчив, невоздержен, практически зверь) и застрелить товарища майора, товарища капитана и застрелиться самому, потому что часто имеет дурное настроение.

С хрустом я вынул две копии из пишущей машинки и с удовлетворением перечитал. Закончился рабочий день. Зина последний раз включила и выключила вытяжку. Товарищ майор давно закрыл сейф с табельным оружием и живой, невредимый ушел к себе домой.
Последним ко мне подошел товарищ капитан, тоже живой, невредимый и даже не раненый.  Его подпись, по ранжиру, тоже должна присутствовать на характеристике.
Он прочитал документ и мрачно произнёс: 
- Я может, и подпишу, мне то все равно, меня в ГДР переводят. А вот товарища майора уже никуда не переведут, если он подпишет. Его только на пенсию. 

Назавтра я инициировал банкет. Цель банкеты была незамысловата – подпоить товарища майора и дать подмахнуть характеристику, где в двух экземплярах было сказано, что я ему часто угрожаю его же оружием.
Размягченный товарищ майор подписал. Он подписал не читая, так как всегда всегда сначала рисовал свою красивую, сложную подпись, а потом уже читал документ в совокупности. На этом и строился весь план. Майор смотрел в текст, казённая кириллица расплывались в его глазах и никак не складывалась в единую картину мира. Медлить было нельзя, и товарищ капитан быстро выхватил из под носа товарища майора оба экземпляра, сам быстро подмахнул и протянул мне с сильным намёком, что мол беги, а я задержу. И он налил майору и себе ещё Арарата.
      
                ***

Доктор Мазин прочёл характеристику и отодвинулся подальше от призывника и поближе к двери, чтобы в случае чего вызвать кого-нибудь или убежать самому.
И он сказал:
- Тут придётся подлечиться.
И спрятал характеристику в стол.
На следующий день с красками, альбомом и цветными карандашами я самостоятельно выдвинулся в направлении дурдома. Пассажиры электрички, а потом автобуса.
даже не подозревали, какую смертельную опасность я для них представляю.
Товарища майора, по слухам, отправили через год на заслуженную пенсию.
Но военные итак раньше гражданских выходят на пенсию.
Да и пенсия у них не сравнить с гражданской.

Товарищ капитан, как сам и предсказывал, уехал защищать нашу демократическую Германию, обзавелся там настоящей, дружной семьей. Родил ребёнка, назвал его Иваном. Иван Капитанович. Хотя вру. Товарищ капитан вскоре сам превратился
в товарища майора.
Ибо таков Капитанский Закон. Чтобы получить повышение и, как следствие, стать на одну ступень главнее, необходимо сменить дислокацию путём перевода в другую часть. Многие игнорируют этот простой закон и ходят в сержантах до скончания лет. И звереют. А сменил бы три-четыре в/части - был бы уже товарищем подполковником. И тебе бы строили дачу бесплатные солдаты. А ты был бы для них отец родной, кормил бы щами и угощал бы болгарскими сигаретами с фильтром.

Я получил сертификат негодности в строевые войска и звание рядового запаса.
1 апреля - это мой день.  До того ещё следовало убедительно переиграть психиатрию,  но так, чтобы не схлопотать пожизненный диагноз. 
Последнее оказалось наиболее трудным, практически ювелирным делом.
Для этого, в том числе и для этого необходим в творческой биографии Дур-Дом.
И я поднялся на горку и вошел в него знойным летним днём.

ДРУЖНОЕ СЕЛО

Дом дурака располагался на горке. Поднимаясь в гору, ты будто поднимаешься
и в собственных глазах, становишься на одну доску, если дозволено так выразиться, с Бродским Иосифом, Бездомным Иваном, сочинённым Михаилом Булгаковым, да и самим Михаилом Афанасьевичем; Шемякиным Михаилом, Цой Виктором, Гагой Леди, Гибсоном Мелом ...  список можно и продолжить, но кто ж тогда остаётся на этом берегу?
- Это шутка?
- Согласен, так себе, не блеск.

Вокруг старых и новых корпусов тихо буйствовала русская природа. В чём-то она была сродни английскому парку, но были и резкие отличия. Например, проволочный загон, в котором, как дурные мысли, бродили стада серых халатов, пряча за собой гармонию. В смысле - гармониста.

Гармонь играла дерзко, бойко, на весь английский парк. Но мелодия не угадывалась. Может быть, гармонист был эпигоном атональной музыки и перекладывал на гармонь произведение Арнольда Шёнберга? Или Алана Берга или Кшиштофа Пендерецкого? Сразу и не понять. Но гармонический лад инструмента сопротивлялся модернистскому контексту щенячьим подвизгиванием мехов и клацаньем клапанов. Безымянный гармонист раздувал мехи, щекотал перепонки, но не трогал струны души. С этим тут строго - понял я.

Один халат припадал на ногу в такт музыке но, поскольку в музыке не было такта, то его приседания попадали в вольную синкопу. Это было место, где господа Форма и Содержание сторонились друг друга, не спешили взойти на ложе любви.

Я вошел в здание где,  судя по вывеске,  всерьёз пеклись о душе, и встал со своим узелком на пороге длинного, как туннель в другое измерение, коридора.
Князь Мышкин прибыл из Швейцарии в Дружное Село.
В сумраках коридора сгустились хмурые серые халаты.
И все они были Рогожины.

Приглядевшись, я обнаружил среди Рогожиных и Мышкиных.
Вот они что-то задумали и выдвинулись в мою сторону древнеримской черепахой.
И они смотрели на меня, и они чеканили шаркающий шаг и не намерены были сворачивать с маршрута или, на крайняк, превратиться в полянку ромашек.

Я стремился слиться со стеной, горько раскаивался, что посвятил юность чтению романов Достоевского а не кунг-фу, и подсчитывал последние свои сладкие секунды.
Плотный строй Рогожиных и Мышкиных, обряженных в халаты, сшитые из мышиных шкурок, неумолимо приближался.

Вариантов  спасения не было: дверная ручка осталась у санитара.
По всем корпусам на месте дверных и оконных ручек зияли квадратные дырки.
Постыдно бежать было не куда, сдача в плен исключалось. Оставался только неравный бой. Мышиные халаты всё надвигались, в их поступи слышался отзвук трубного гласа, серая вселенная расширялась, но не в ту сторону, а я встал не её пути.

Не дойдя  примерно 22 см, они все разом превратились в серые спины.
И спины, так же строем стали удаляться. Так же не торопясь и шаркая подошвами.

Я двинулся за ними и вскоре занял свою нишу в мире, где победа над разумом восторжествовала и осталась за сарсапариллой.* Притворяться сумасшедшим,
как я планировал, похоже здесь не имело большого смысла. Достаточно было просто быть собой. Храни лицо - и тебе воздастся.
Я бы даже записал это в Конституцию. В крайнем случае на заднюю сторону тетради по чистописанию, где сформулированы главные заповеди, те, что не поместилось в спираль ДНК.
Пункт первый и пункт единственный:
- Пионер, будь собой! И мир тебе улыбнётся!
Не исключено, что мир не просто улыбнётся - он рассмеётся над тобой, пионер!
Но ты считай, что это первый шаг к успеху.
Пожалуй, эта заповедь в полноте сгодилась бы только в Доме Дурака. И то! И то! Только дураку.

* Sarsaparilla или Smilax (лат) растение, из которого выделено вещество, свойства которого до сих пор не изучены, но на его основе создано универсальное лекарство против любых депрессивных состояний, молчаливости, хандры, а так же против таких необычных ощущений: «нимб вокруг головы», «посторонние голоса», «маленькие человечки бьют молотками вам в голову» и другие.


Я лёг на свою койку.
Справа была другая койка. На ней лежал гладко выбритый череп.
-  Развяжи меня,  - приказал череп.
-  Не развязывай его, - предупредил сосед слева. - Накличешь беду. Это мы его связали. Он проиграл.

В моей душе зародилось жесткие сомнения в том,
так ли уж несносна служба в рядах Вооруженных Сил.
Мне даже стала нравится военная форма.
И я тихо спросил соседа слева:
-  С каким счётом?
-  Никакого счёта. Он проиграл алкашам.

Впоследствии прояснилось, что никакого безумства или безрассудной жестокости не было и в помине - один здравый смысл.
Издревле, находящиеся на излечении от алкогольной зависимости, играли в шахматы с душевно больными. Команда на команду. За доску садились парой:  один алкаш на одного дурака. Команда выигравшего торжественно журила проигравшего.
- Нет, - говорили они, - ты не дурак!
Или, если наоборот:
- Нет, ты не алкаш!
И игроки менялись.

Как правило, сеанс протекал довольно быстро.
Потасканные деревянные фигуры отстукивали маршевый ритм.
Клац-клац! Клац-клац! Иногда против дураков играли  врачи.
Обыграть дурака – это, несомненно, профессиональная честь для любого врача.
Но чаще случалось наоборот. С алкашами доктора не садились, не было смысла - алкаши играли азартно, но бездумно.
Дураки играли как языческие боги:
непредсказуемо, немотивированно и беспринципно;
ферзь мог пойти за пешку на первой минуте боя,
мат поставить в самом разгаре игры, когда, казалось бы,
самое интересное только начинается.

Череп справа очень не любил проигрывать. Он видел в своём проигрыше заговор американских спецслужб, масонов и их прихвостней молдаван - такая была у этого человека логика. И он долго не мог успокоиться. Всё хотел прорваться к главврачу и к министру Гречко, заложить всех врагов, сдать всех шпионов, замаскировавшихся под видимостью простого советского алкаша. Обычная картина жизни в её естественных приделах.

                ***
Официально, алкаши научили дураков гнать чифирь.
Но, подозреваю, что всё обстояло строго наоборот.
Чифирь -  тюремный лайфхак.
А многие дураки были из мест заключений.
Чифирь изготавливался в коридоре, где зияла почерневшая от частых замыканий  розетка. Варился практически у всех на виду, под полою серого халата.
Халаты, бельё – всё казённое. И размер и половая дивергенция спецодежды
не имели ни малейшего значения.
В ход шли два лезвия бритвы, обмотанные нитками.
Провод от электробритвы.
И пол-пачки на стакан. Или пачка. Пили и те и другие.
Но алкаши ухитрялись ещё и доставать бухло.
Так как многие, находящиеся на излечении от зависимости, 
оценивали своё пребывание здесь как временное и не связанное с их доброй волей, поэтому старались не растерять форму, не растренировывать организм.
А может и наоборот, дураки поставляли им бухло, потехи ради, вместо телевизора которого в этом заведении не было предусмотрено, даже в кабинетах врачей. Случись чего, здесь узнали бы об этом сразу после староверов в глухой тайге.

И чифирь у бухло были под строжайшим запретом.
В этом узком смысле это роднило с тем местом, где тоже можно всё, кроме того, что очень хочется. Так постепенно мне стал раскрываться мир Дураков в его  экзистенциональном устройстве. Этот мир был ни плох, ни хорош. Он был и разумен и логичен и материалистичен, как и тот, большой мир. Только это был антимир.
Материя дура, дух молодец - здесь бы эти интеллигентные штучки не покатили. 
В этом мире Дома дураков не было конфликта личности и общества. В этом мире под большим вопросом был и факт грехопадения. Куда падать то? Праведников тоже не было. Так же сомневаюсь, что в этом мире был дьявол.
Скажете, а зверь санитар?
Минуточку, так с нами, дураками, иначе и нельзя.

Маршировать строем по коридору – это более чем нормально и естественно. Посудите сами,  движение – это жизнь. Днём на койках может валяться только тот, кому врач предписал. А таких было совсем не много и, как правило, после электрошока, гипогликемической комы или там чего другого. А толкаться по коридорам вне строя – неразумно, неестественно, если цель - жизнь и ходьба. Другой цели и не было.

Потом наступает обеденный час и можно так же строем двигаться в сторону столовки. Из приборов только алюминиевые ложки и никаких, упаси главврач, вилок и ножей! И ложки строго пересчитывались. И в этом был смысл. Отломанным черенком от ложки можно было открыть дверь, уйти и натворить бед.

В столовой можно только есть. И с этим не поспоришь. Еда в столовой не давала повод для фантазий. Но и думать о еде глупо, особенно после того, как она попала тебе в организм и всосалась.

После обеда не запрещено было курить. Для этого есть место: сортир. В сортире, как электрический стул в американской тюрьме, стоял толчок. На толчке всегда кто-то сидел. На толчок все ставили ноги и все курили. Не обращая внимания на того, кто сидел. Имелось строгое предписание: тихий час.
Все шли и ложились в койки. И вели себя тихо, спали или делали вид, что спали.

КАМЕНЬ  НОЖНИЦЫ  БУМАГА

Привыкнуть можно ко всему. Кроме шуток. И кроме толчка.
Тема толчка в приличном обществе табуирована, дезодорирована и под благовидным предлогом изъята из литературного обращения. Поступим так же и мы.
Разве так, для шутки, спросить:  какая у тебя нога толчковая?

Позы курящих вокруг толчка были в точности такие,
как на рекламной картинке оператора сотовой связи GSM.
Эта поза, по мнению создателей бренда, должна стать знаком
успешного молодого дельца. Не станем разочаровывать GSM.

Мне помогли бумага и карандаш. Камень просто пришелся к слову.

Алкаши мне не нравились. На их лицах читался добровольный остракизм всего мыслительного. Чего не скажешь о дураках. В этой категории народ подобрался брутальный, биографичный, нарративный. После обеда чаще, чем  после ужина, я усаживал того, кто готов был принести сон в жертву искусству.
И принимался за его профиль. Или за фас. Или, там, анфас.
 
В основном я припоминал навыки академического рисования, но иногда позволял себе легкий модернизм, отдавая дань характеру учреждения. И академизм и формализм  воспринимались в среде психов одинаково толерантно.
Широта взглядов была абсолютной, и никакой художественной критики за спиной. Каждый делает, что он хочет и как он хочет. Или ничего не делает. Или искусно плетёт чертей из капельниц.

Это ремесло передавалось в медучреждении из рук в руки. 
В ход шли прозрачные трубки, по которым в организм поступала какая-нибудь особо интересная химическая жидкость. Трубки были одноразовыми. Их должны выбрасывать.
Но можно было выпросить, как бы выменять на товар – расплатиться чертями.
Это была, скорее, забава алкашей. Дураки относились к плетению чертей без энтузиазма. Позже я встречал таких чёртей и «на гражданке».
Ими любили украшать кабину водители автобусов.
Видимо, как оберег от них же самих.
Иконки, чётки, крестики в кабинах маршруток – всё это уже признаки новой Руси.

Первым согласился «дать лицо» Параноик.
Потом Поэт, побочный сын Евы Браун и Адольфа Гитлера. Потом опять Параноик. Потом опять Браун.
Потом Грибник. Грибник был фанатом гриба и ягоды.
Он страдал, единственный, кто мучился в дурдоме и понимал отчего.
От того, что шла пора лесных ягод.
А вслед за ягодами должна начаться эра грибов.
И он захлёбываясь восторженными словами, воспевал  лес как зрелый Пришвин,  воспроизводя с едкими подробностями все лесные закоулки,
где он собирал свои грибищи и ягодищи.
Грибищи, ягодищи – это был фанат леса.
Он был повёрнут на его щедрых дарах.
Сплетничают, что убил кого-то в лесу.
Перепутал с кабаном, что ли. 
Так то добряк.

- Рисуешь? – спросил зав отделением, - покажи.

И зав псих больницей  просмотрел галерею героев аффекта и аменции и сразу смекнул, что в моём лице он без труда вынул рыбку из пруда.
Рыбку не простую, рыбку премиальную.
Два с лишним месяца я ходил в его кабинет, как на работу, в другой корпус, через всю территории больницы. В кабинете зав псих я создал годовую подписку стенной газеты "Весёлый Медик" или "Сны Гиппократа" - сейчас не вспомню.

Моё счастье было в том, что я получил возможность легально перемещаться по территории. Сначала при содействии санитаров, а потом и самостоятельно.
В кабинете заведующего я нашел то что безусловно давало безлимитную власть над всеми дверями медучреждения. Это были медицинские ножницы.
Они подходили ко всем дверям. До сих пор я не мыслю свою жизнь без ножниц.
Тема толчка растворилась сама собой в лесной чаще.
Назовём её Гантенбайном. И забудем.
Мы теперь хотим что и делаем.

А так же я получил доступ к справочнику Н.К.Боголепова по разным невидимым болезням в книжном шкафу заведующего. Я сверял некоторые свои догадки с Боголеповым. И планировал выстроить особую стратегию поведения, чтобы врачи психиатры не наделали бы глупостей в моём особом случае. И чтобы освободить их совесть в случае чего.

Сам же я даже перестал удивляться тому, что совершенно не чувствовал себя лишним героем в этом лишенном ума мире. И я не чувствовал себя симулянтом, во всяком случае, сознательным. Так сильно на меня подействовал Н.К.Боголепов. И беседы с зав глав врача. Сам Зав дураками даже привык обсуждать кое-каки проблемы медицины со мной, почти как с коллегой.

Мои рисунки психов остались у него. Мне они были без особой надобности. А он ими богато иллюстрировал свою докторскую диссертацию. И много рассказывал о случаях портретируемых. Кого я хотел провести на мякине? Главного по психам? А ведь поначалу я старательно рисовал "сумасшедшие картинки".
То есть, припоминал свои авангардистские сюжеты и старался, в меру постижения мной тонкостей психиатрии, развить их в сторону большей непредсказуемости и болезненности.

Это было очень наивно. Веселые картинки, как он их охарактеризовал, оставляли его, в целом, равнодушным. Внимание привлекли только бело-розовые девушки, в пикантном виде танцующие вокруг неприятного одноглазого господина, с намёком на циклопа, который сладострастно пуча единственный глаз, хватал девушек за ноги и пожирал их, начиная с головы. Картина акварелью так и называлась:
"вкусные, как конфетки".

Он только сказал: молочная железа вот у этой не на месте. Конечно, не на месте! Эта же была третья грудь на отдельно взятом девичьем туловище, что должно было подсказать знающим толк в Боголепове мой правильный диагноз.
Сам циклоп таращился на непоправимо патологическую девицу своим плотоядным оком, закусывая в это же время другой, правильной, розовобёдрой девушкой.
Концепция прекрасного и безобразного воссоединились на листе из детского альбома.

- Ты покажи это нашему психологу.
- Какому психологу?
- Как? Ты не был еще у нашего психолого? Зря! Это я упустил.
Он тебя полечит от  розовых девушек. И циклопов.
И выписал мне официальное направление к психологу.
И показал дом на окраине, где был кабинет психолога.
- Веселые картинки не забудь, он как раз такие любит.
И осторожнее там! - в напутствии зав псих отд мне послышалось скрытое влечение к патологиям или иная врачебная тайна.

ВЕСЁЛЫЕ КАРТИНКИ

Не так всё просто с весёлыми картинками. В ту пору я был ещё совсем юным юным художником, отчасти романтиком, отчасти циником. Речь идет, в самом деле, о первых шагах. То есть, нигде не учился и имел обо всём своё мнение. Гением правда, себя не считал, но в глубине души и не сомневался. Меня познакомили с настоящим писателем. Он выпустил книжку или две рассказов. Он же был и художник. Писал акварели. Но настоящая его профессия была архитектор.

Звали его Давид Генрихович. Рассказы его мне не сильно нравились. Я не считал, что небо может растечься расплавленным воском. Небо и воск текут совсем по-разному. Ну не важно. Всё равно мы подружились. И он делился новинками.

Вышел альбом Ллойда Уэббера "Иисус Христос супер стар". Он поставил пластинку и мы слушали. Глаза Давида Генриховича сияли как у молодого Гёте. Хотя я знал, что он умирает. И, похоже, он сам это чувствовал.

Я не стал портить ему день своим высокомерием. Я-то с детства слушал Кшиштофа Пендерецкого "Страсти по Луке" и посчитал Уэббера модной однодневкой.
На прощание Давид Генрихович сказал:
- Я хочу подарить тебе мою мечту. Сам я уже не успею это сделать. А ты сделай!

И умирающий архитектор, писатель и акварелист рассказал про своего Дона Кихота.
 
- Понимаешь, что если он не был сумасшедшим, как про него все думали.
Чудовища, понимаешь, ведь могли быть настоящими. Даже если они и были мельницами для всех, для Дон Кихота они были реальными чудовищами.  И он сражался с монстрами, людоедами, драконами! Жуткими! И жутко красивыми. Ты понимаешь меня, мой друг? И показал мне альбом Сальвадора Дали.

Я должен был восхититься этой идеей. И Дали. Идея в самом деле была недурна.
Я восхитился. Дали мне не нравился. Мне нравились поляки сюрреалисты. Конечно, поляки вторичны, но они нравились. я им подражал порой. А Дали нет. И сейчас не нравится.

За мир с точки зрения Дон Кихота  я всерьёз принялся только в кабинете заведующего психиатрией и наркологией. Может это и символично. Может просто эта идея была самой простой из всех, что могли придти в голову, чтобы создать себе некоторое творческое алиби. И не забывал про Дали. Для дурдома самое оно.
 
Я взял картинки с собой к Психологу. Похоже, что они так и остались в доме умалишенных, потому что больше я их не видел. Собственно там им и место.

ПСИХОЛОГ

Психолог занимал одноэтажный оштукатуренный флигель на самом краю обширного Дружного Села. Внешне флигель напоминал маленькую дворянскую усадьбу. Даже не столько усадьбу, сколько домик станционного смотрителя.

На мой стук никто не ответил. Тёмная прихожая, заставленная горками журналов.
Следующая дверь отворилась как будто сама. И я с некоторым трудом протиснулся мимо колонн из книг и проник в кабинет Психолога.

Кто мне открыл дверь, было не понятно. Сквозняк? Потайная верёвка?
У стены стол, заваленный книгами, стул. Книги заполняли полки, книжные и медицинские шкафы, всюду были навалены, разложены, расставлены столбиками и
сталактитами свисали с потолка. Одна из книжных колонн качнулась. Я скорее догадался, чем увидел за колонной человека на коленях, в очках и сером халате.
Безусловно, раньше халат числился как белый. Но отбеливатели были еще не изобретены, а стирался он, скорее всего, с черными носками.
Это и был Психолог.
Дверь, как я потом я догадался, он просто толкнул собственной тростью, с которой не расставался.

- Вот! – сказал психолог и выдернул снизу из колонны, книгу.
Колонна, пошатнулась но, как ни странно, не упала, так как психолог сделал всё быстро, умело, как фокусник и тут же поднялся с колен.
- Ко мне? - спросил психолог и упал на диван, где был продавленный пятачок, свободный от макулатуры и с благоговением раскрыл книгу.
- К вам.
Психолог глазами указал на стул возле стола. Я переложил со стула на пол стопку журналов и сел.

«Тайная доктрина, синтез науки, религии и философии» - прочитал я на обложке, книги, которую изучал психолог, - Е. Блаватская. Издание было основательным, пыльным и дореволюционным.

- А что вы думает об Атлантиде? - спросил меня Психолог, листая томик Блаватской.
- Тестирует, - понял я, - пошел на провокацию.
- А что? – равнодушно переспросил я Психолога, – есть свежие новости?
- Что вы! Всё по-старому. Просто интересно что думают об Атлантиде современные молодые люди.

И я рассказал, что я думаю об Атлантиде и о самих атлантах.
Дело было в том, что я в самом деле просчитал одну левую английскую книжицу про загадки Атлантиды. Напомню, что на дворе была крепкая Советская власть. Атлантиды, секса, виски и Levi Strauss в СССР, как мы знаем, не было.
Но они были. Как альтернативная  реальность.

Так вышло, что во мне, в самом деле, скопилось кое-что по поводу Атлантиды.   
С другой стороны, я боялся слишком жесткого диагноза и, как следствие, излишних медицинских мер. Психолог слушал и чесал в ухе дужкой от очков.
- Чаю? - спросил он, отложив очки.
- Спасибо.
- Да, или нет?
- Спасибо, да.

Так я познакомился с сумасшедшим психологом, милейший чудаком и очень однобоким эрудитом, даосом и эзотериком до фанатизма.
Он знал всё, что каким-то боком можно было отнести к тайным знаниям.
То, чем сейчас занимается РенТВ.
Хотя телевизор в доме, с некоторых пор, я не держу.
Нет, держу, но не включаю.
Хорошо, включаю раз в год.
И только для "Что, где, когда?".
 
Сидя на стуле, где, по моим расчетам должен был сидеть врач и беседовать с пациентом, сидел я.  Психолог сидел на диванчике, где мог разместиться пациент. И через некоторое непродолжительное время меня стало смущать то, что наши роли сами собой поменялись местами. Потом, благодаря знаниям, почерпнутым у Боголепова, я сделал предварительный диагноз, который впоследствии Зав Психами полностью подтвердил. Так же я сделал вывод, что душевная болезнь и особые свойства души не имеют строгого разграничения. Напротив, они тесно соприкасаются. Так это всё душевное и опасно и привлекательно.
И  чревато перспективами.
 
- А чо ты хочешь? Все врачи чем-то больны. Особенно психиатры. Они больны тем же, чем болеют и их пациенты. только это скрывается. От, куда он пойдет?
Он ведь прямо тут и живёт. Уже пятый год. Мы его не выпускаем. Мало ли что ТАМ с ним может случится. Как будто речь шла о космонавте Леонове на далёкой околоземной орбите.

И он увидел мою новогоднюю газету "Сны Гиппократа", где на лапах ели, среди цветных новогодних шаров и гирлянд были развешены пузырьки с надписями "Озверин", "Веселиновая кислота", "Пургамидон", "Витамин Поли", "Мотоциклиновая мазь" и тд и заржал.

А тогда, при посещении Психолога я сделал ещё одно маленькое, но важное открытие - дыру в лес!

- Вот, берите, почитаете, - само добро склонило голову, и психолог всучил мне не менее дореволюционный том "Из пещер и дебрей Индостана" той же госпожи Блаватской.
- Только вот что, не выносите книгу на отделение. Читайте прямо здесь. Я специально для вас оставлю в прихожей. Или идите почитать в лес. Вон, за моим домом есть дыра. Только не говорите никому.
А, впрочем, кому надо и так знают.

Так я открыл для себя лес и Блаватскую.
Первое мне очень понравилось.
Второе - так себе.

ПАРАНОИКИ ИГАРАЮТ В НОЛИКИ

Черепа в тот, первый день, ближе к ночи освободили от пут. И больше не трогали. А сам он сделался спокоен и даже весел. Я рисовал его профиль. Он гордился своим профилем римского императора Октавиана Августа. Тру а кар тоже производил впечатление экспрессивное. Шевеля хрящеватым римским носом, он сознался, что  придуривался. Прекрасно знал, что его свяжут и ни к какому Гречко, тем более к главврачу, не поведут. Против жидов, масонов и молдован он ничего  не имел.
Он и сам по матери молдаванин.
Просто его готовили к выписке. А он выписки категорически не хотел.
А теперь напридуривал себе еще минимум полгода.
Череп всегда говорит быстро, как теперь некоторые политики, череп обладал сокровенными знаниями о тайных мира.

- Тут всё честно. Все понятно, всё точно просчитано на три столетия вперёд. Это идеальное устройство мира. Никто еще не догадался до лучшего устройства. Ты - дурак, к тебе ноль претензий. Тот мир, - говорил он, кивая на окно, - это плохой дурдом. Перепутанный, поломанный, стопроцентный дурдом. В нем жить нельзя - погибнешь. А если не погибнешь, то рано и поздно все равно окажешься здесь.
Не важно как. От армии ты косишь или крышей пошуршал. Подлечат, и отправят обратно. А я не хочу лечиться, я здоров. Это они больны.

Дурдом, по его хитроумной концепции - это самое правильное, наиболее перспективное состояние мира и покой общества. Это и социализм и капитализм соединенные в прекрасной гармонии. Закон прибавочной стоимости и социалистическая экономика - тут всё в самых правильных и нужных пропорциях.

                ***

- Ниже уже опускаться некуда. Это плоскость. Понимаешь, надо жить на плоскости, а не рваться вверх. Успех, там, высокая зарплата. Зачем? Всё равно падать. Всё равно всю колбасу не съешь, всех баб не перетрахаешь. Так уж лучше прямо сюда, - говорил Параноик, постепенно ускоряя темп своей речи. Он всегда начинал медленно, как профессор политэкономии, потом невольно ускорял бег своей мысли, будто видел в первом ряду очаровательную третьекурсницу, которая смотрела на него влажно и приветливо. Мысль его делалась молодой, элегантной, звонкой и отбивала бешенную чечетку внутри его плешивого черепа.

Здесь он чувствовал себя на своём месте. Превосходно, в нюансах, разбирался в теории относительности глупости и мудрости, мнил себя на вершине иерархии. Там, в миру, ему было неуютно, тревожно. Там ему быть совсем не хотелось. Там у него была и жена и кое-какая семья. Но он уже вошел в категорию киников, когда семья далеко не главное. Его собственная теория мироздания была связанна с математикой, как основой всего материального. И собственная метафизика, строящаяся на том, что мира, как такового, вовсе не существует. А существует невидимые, но математически выверенные формулы, которые и есть Главное Вещество Вселенной.

Параноик часами мог исповедовать свою теорию любому, имеющему уши. Но таких было не много. В том смысле, что у каждого было свое небольшое учение, либо полный, бесповоротный, медикаментозный дзен.
Я рисовал двойника императора Октавиана Августа с бритой головой и слушал. И не удивлялся. Это не был дом удивления. Это не был дом, где разбиваются сердца. Это был, по сути, антимир. Такой же как тот, другой, мир за забором, с которым этот антимир не желал иметь ничего общего, потому что результатом их взаимодействия была бы вспышка сверхновой, Большой Бада-Бум.
Это было бы явление аннигиляции – адский взрыв, превратившее оба мира в смердящий пепел.   
 
                ***

Особенно мне удался новогодний "Гиппократ". Им я даже гордился. И готов был приступить к самой главной цели - заключению врачей, которое позволило бы мне с одной стороны не идти прямо сейчас на плац под подзатыльники дедов, с другой - благополучно быть зачисленным в Институт Благородных Театральных Искусств.
Зав тоже был рад моим успехам и был духоподъёмен.
Он практически заменил товарища капитана.
Единственно, звание его скорее  соответствовало генеральскому.
Ну, зам генерала.
Как-то зам генерала от психиатрии сказал:
- Оставайся, не дёргайся. Полгодика, не меньше, тебе точно следует полечиться.
У нас тебе будет хорошо, - сказал заведующий. 

ХОРОШО ТАМ, ГДЕ НАС НЕТ

Мне и в самом деле было не так уж плохо. Каждый день было лето. Что-то кололи в верхнюю долю ягодичной мышцы. Я смотрел на окружающий мир в значении "мир" - как на любовный акт всего со всем. Потом, когда колоть перестали, мир любви и согласия продержался совсем немного, неделю, и испарился, уступив место суете, ловле ветра и страстям. А химическое название этого душеполезного вещества, слава минздраву, никто и не записал.

Я стал позволять себе прогулки по лесу. Никогда я не встречал такого прекрасного, тонко устроенного леса!
Лес был живой, как вечно юный Кришна!
Но только одно правило: я должен быть на вечерней поверке,
то есть в 21.00  в палате, на койке, с серо-зелёным лицом,
со средней расширенности зрачком.  И это правило было неукоснительно к исполнению. Иначе тебя, как нарушителя, вышвырнут сразу по всем статьям.
Дурдом всё-таки закрытое режимное учреждение.
Не тюрьма, нет, но и не воля.

Однажды я устроил себе экспедицию в лес. До этого случая просто бродил в ближайшем лесу, набирая полные карманы ягод, которым в тех лесах было несть числа - сумасшедший урожай!  Черники -  гектары. Голубик, земляник - поляны! Кое-что перепадало и дуракам. Грибник за горсть черники был готов круглосуточно бредить про грибищи и ягодищи. Поэт исписал мне целую тетрадь стихами про то, как он осуждает своих родителей Адольфа Гитлера и Еву Браун. Параноик поделился самыми сокровенными математическими выкладками на тему, как рационально и возвышенно построить свою жизнь, если идеал  жизни - это вечное  пребывание в нирване дурдома.

А я всё шёл и шёл. Пахучая прохлада леса сменилась жарким полем, небом и счастьем. Жизнь прожить - не одно поле перейти - и я нова очутился в лесу, следующим за этим полем, земную жизнь не дойдя до середины. Руки были черны от черники, глаза голубы от голубики, жизнь красна от брусники.

Лес - поле - лес - поле - лес.
Стараясь удержать в памяти порядок чередования лесов и полей и рек и примерное направление движения, я беспечно шёл большую часть дня, пока не сбился со счета. Во второй половине дня, повалявшись на тёплом мху, я решил, что можно двигать в обратном направлении. Часов не было, компас, разумеется, там же, где часы. Из амуниции только серый больничный халат, больничная рубашка с расплывшимся синим штампом, тапки и Блаватская.

И поле-лес, поле-лес. Вопрос о направлении остро не стоял.
Туда солнце грело затылок, значит обратно должно светить в лоб. Вероятно, нужно было сделать небольшую поправку на то, что Земля круглая и Солнце тоже не стоит на месте. Или как там, у астрономов и мореплавателей.
Поначалу всё шло по плану, в обратном порядке:
поле-лес-поле-лес. Но выбравшись из очередного леса,
я не увидел, как рассчитывал,  больницы для душевнобольных.
 
Я пережил и это, пересёк еще одно поле и углубился в ещё один лес. На следующей поляне я так же не обнаружил следов дурдома, только солнце с признаками заката.
Направление мне казалось, было правильным.

Я метался по долинам и по взгорьям необъятной России, как сбежавший из плена немецкий  капрал в поисках Германии, которую он потерял. Германии  Шиллера, Гёте, Бетховена.  Ан, нет её, той Германии!  Леса-поля,  ай-люли древней Руси мелькали, как кадры кинохроники. С каждой секундой теряя цвета, плёнка превращалась  в чёрно-белую. Только солнце,  багрово жгло  целлулоид небес, неотвратимо скатываясь  к чёрной  кромке леса.

Я перешел на драматическую рысь и, теряя тапки, пересекал закрома родины в хаотично выбранных направлениях.  Местность была полностью необитаемой,  на долгие гектары вокруг - ничего, кроме лесов и полей и туч. Ни людей, ни тракторов, ни дураков,  ни их домов,  ни алкашей,  ни даже их духу. Только в ноздрях трепетал  пряный аромат полевых вечерних трав, цветов и мхов. На мои отчаянные мольбы Светило призадумалось, растерялось и повисло,  неловко  зацепившись  золотым протуберанцем за кончик ели.

И снова лес и опять поле. Дурдома след простыл.
К горлу подступал конец творческой биографии.
Синева сгущалась неотвратимо.
Пожалуй, торопиться уже не имело особого смысла.
В принципе, можно было просто лечь в муравейник и подождать, когда эти организованные насекомые обглодают тебя до состояния наглядного пособия для симпатичных первокурсниц мединститута.

Как вдруг!
На очередной поляне, с самого краю, ближе к лесу, природа родила сказочный домишко с трубой, коровой и окошком. В окошке зажегся свет, корова махнула хвостом, отгоняя слепня. Я встал у изгороди и закричал что есть мочи то, что обычно кричат люди,
когда уже ни на что не надеются, кроме чуда:
 «Люди! Помогите! Хелп ми! Мэйдэй!» - при этом не переходя условную красную черту ограды, чтобы минимизировать исходящую  от меня угрозу. И в случае чего, удрать самому.

Мой вид, пожалуй, ни у кого бы не оставил бы никакого сомнения:  беглый, опасный для общества рецидивист. Может быть даже маньяк, спасённый адвокатами от пожизненного.

На моё удивление, из избы (назовем эту архитектуру малых форм избой) вышла тётка в платке. Обычная тётка. С обычным лицом, без особых признаков фольклора. Она вышла и стала на крылечке. Нас, по сути, отделял только плетень из тонких жердей. Женщина посмотрела на меня без страхи, но и без упрёка.

- Дурак, что ли? Чего орешь, корову пугаешь, - спокойно сказала женщина, всегда готовая остановить лошадь на бегу и вынести телевизор из горящей избы. Без тени иронии, или там сарказма или других городских штучек, просто и доходчиво растолковала, где находится ближайший дурдом.

Он в самом деле был совсем близко.
Я успел на вечернюю проверку. Сделал зрачки стандартных размеров и серо-зелёное лицо. Дурак был рад, что вернулся в свой дом. И друзья дурака, тоже дураки, достали из тумбочки холодную осклизлую котлету на горке синего картофельного пюре. И из тайного места смердящий стакан водки.

И он ел.
И пил.
И наступила ночь.
И сквозь прутья решетки смеялись дураки на других планетах.
И они поднимали стакан и говорили на всех межпланетных языках:

- За возвращение домой, друг дурак!
          
                ***

Дальше логика развития сюжета требует, чтобы персонаж вернулся в мир, обновлённый и обогащенный новым опытом. Или нашел себя среди обитателей Дома Дурака, если не навечно,  то надолго, поверив врачам и приятелю Параноику. И стал бы одним из отряда полушутов, полугениев, полуневежд, полуюродивых - дружных обитателей  Дружного Села.

Наш герой поступил проще.
Он просто сел в автобус, потом на электричку и вернулся домой.
Одиссей тоже в конце-концов вернулся домой.
К Пенелопе и к Телемаху.
Остановимся и мы на этом.
Это, если верить Гомеру, лучший из финалов.

Останется сущий пустяк: взять на плечо весло и топать до тех пор, пока неожиданно на дороге ты не повстречаешь гражданина, и он не спросит тебя:
- Эй, что за чушь ты несёшь?
Тут ты можешь вручить прохожему весло или просто прислонить его к секвойе,  оттереть пот, развернуться и пуститься  в обратный путь.
Но это будет уже другая история.
Назовём её: "Гантенбайн с веслом и без".


2022