Вырастить дом построить дерево

«Я бы назвал это молчанием пестрых глав»
                Юстас Земляникин

 
"Человек должен построить дом,
посадить виноградник,
а потом жениться»
Талмуд, "Сота"

                ***
            
Что-то удерживает меня от соблазна произнести вслух эту древнеиудейскую парадигму, положив руку на что-нибудь библиотечное.
Отчасти то, что иные, не разобравшись в сути вопроса, превращают её в тост.
Отчасти то, что ни один из пунктов этой максимы не был мною воплощён в нужной последовательности.
Меня следует отнести к тому нетерпеливому большинству, которые начинают с конца, а потом с энтузиазмом принимаются за работу над ошибками.

Посвящаю моему сыну.
               
                ***
Все персонажи этой истории
имеют право на счастье, бессмертие
и на защиту конституцией СССР
               

  ГОРОДОК  Л

Городок Л три века тому назад сочетался с речкой,
которая и дала ему своё название  - Л.
А позже присоединилась и вторая река.
Две реки имелись в городе Л.
Одна в самом деле была водяной рекой.
Через неё было переброшено два моста.
С мостов открывались кое-какие виды на
берега, обрамленные ивами и прочей ольхой;
а в тёмной водной глади сияли созвездия
водяных лилий - русских кузин лотосов Ганги,
а в укромной заводи колыхались
желторотые нимфеи - кувшинки.

Речка, нельзя оставить это без внимания,
местами разливалась чудными, как говаривала моя бабушка,
видами, которые, если бы не недостаток моего энтузиазма, можно бы живописать маслом на холст. Но влачить жаркою летнею порою этюдник со свинцовыми белилами и живичным скипидаром, в целом представлялось мне рабством идеи - как говаривал мой дедушка. Разве как повод поплавать стилем брасс против прохладного движения реки, отодвигая от голого живота змеиные стебли лилий.
В целом же река петляла по местности как заяц, удирающий от борзой. Как говаривал один классик.

Другая река была железнодорожная. Две реки омывали городок Л и обе сказывались на его характере. Водяная река давала имена сбегающим к ней улицам: Набережная улица, 6-я Заречная улица, 9-я Заречная, Болотная, Заболотная.
Железная дорога так же повлияла на топонимику города, вдохновив на название улицы – Железнодорожная, и совсем маленькой - Станционной. Главное, что привносила в атмосферу городка Л железнодорожная река, был запах просмоленных шпал, паровозные гудки утренней зарёю, когда мы с бабушкой, прыгая по липким, пахучим шпалам, неслись к платформе, где стоял под парами короткий состав до Большого Города. Где меня лечил от заикания профессор, Великий Магистр гипноза, похожий на того хитрого повара, который пеночку слизал, а на кошечку сказал - он всё время хитрил и заставлял меня разжимать его крупные белые пальцы, сжатые в кулак. Надо полагать, ради спрятанного в кулаке сюрприза. Оловянного солдата, например, каковых сокровищ у него имелся целый полк на полке под стеклом. Сюрпризного солдата в кулаке не обнаруживалось, заикаться я не перестал. Просто я стал пользоваться заиканием как талантом, который можно зарыть в землю, а можно и откопать, когда понадобится; можно включить, а можно и выключить.
 
Три с лишним часа неторопливой езды сквозь железнодорожные туманы, с хриплым испусканием пара, были памятью моего российского детства.

                ***
Вторично я имел честь смолоду населить этот благовоспитанный полувоенный городок уже с женой и только что народившимся сыном, поддержав, по мере сил, демографию города Л.
И устроился на работу господином оформителем в местный Дом офицеров для стабильного, хоть и весьма скромного  денежного довольствия. Сам будучи фигурой исключительно гражданского назначения, я постепенно изживал в себе пароксизмы  богемного стиля, составляющего основной смысл учения Института Благородных Театральных Искусств, из которого полгода как я был со свистом изгнан.

За что? - первое время спрашивал я сам себя.
Ну, вообразите:  у каждой отдельно взятой катастрофы
нет одной единственной причины, но цепь неотвратимых обстоятельств. Цепь на то она и цепь, чтобы замкнуться
и привести в действие шестерни судьбы в направлении  Большого Бада-Бума!

ДОМ С МЕЗОНИНОМ

В городке Л в частном  доме, на той стороне железнодорожной реки, проживали мои самые ближайшие родственники. Их дом с мезонином был окружен тремя соснами, двумя елями, клёном, липой, парой-тройкой берёз, яблонями, орешником и зарослями ягодного рая, в кущах которых я постигал школьную программу по литературе, таская из скрипучего шкафа томики Достоевского и Толстого того издания, в котором ять хоть и исчезла со страниц, однако запах её ещё не выветрился.

Бревенчатый  дом с мезонином представлялся мне дворянской усадьбой со своим неизменным укладом, сенями, пахучим шкафом, оббитым железным листом, крашенным в цвет топлёных сливок, где хранились некоторые колониальные припасы типа кофейных зёрен, пряников, сухарей, чая, лаврового листа и сухого, несъедобного ванильного киселя в квадратном брикете.


Кроме того, мы хаживали в леса, собирая в корзинки всё,
что в этих лесах росло ниже пояса. От мухоморов до ежевики и всё остальное по списку среднерусского ягодно-грибного изобилия. Лето кажется длинным, когда тучи мглою небо кроют и течёт с небес вода обыкновенная.
И коротким, как мини юбочка, когда оно хорошо.
Хорошо, да коротко.
Не было бы коротко,
не было так хорошо.

ДОМ ОФИЕРОВО

Мой трудовой коллектив (начнем сверху) состоял из товарища майора, товарища капитана, шофера Мишки, грузовичка ГАЗ-51, столяра Платоныча и киномеханика Зины. Столяр имел благообразный вид и почтенный возраст, соответствующий фельдмаршалу в отставке.
И у него был опереточный баритон.
И, в целом, он чувствовал себя главнокомандующим всего личного состава Дома Офиерово. Во всяком случае, намного главнее самого товарища майора, хоть товарищ майор официально обладал всей полнотой власти и значился начальником Дома офицеров. Товарищ майор в своё время был товарищем десантником, но не удачно приземлился
в тренировочном  прыжке с парашютом
и ударился о нашу Планету головой.
Поэтому самым умным считался товарищ капитан.
Он был моим непосредственным начальником и партнёром.
В его священные обязанности входила бдительность над политической, художественно-агитационной и прочей грамотностью нашего совместного продукта - щитов политагитации, стерегущих глаз солдата, офицера, девушки солдата, жёнушки офицера от неправильных, излишне кокетливых мыслей при посещении Дома Офицеров
в городке Л. Представим на секундочку наглядную политагитацию в Доме терпимости. Так, к примеру. И теперь выверните всё наизнанку. Это будет сфера моих интересов в Доме офицеров с 9.00 до 13.00.  Обеденный перерыв на шутки, курение и портвейн (на время перерыва выворачиваем политагитацию обратно в Дом терпимости, ради смеха и образа).
И добавочный, по обстоятельствам, отрезок рабочего
дня  с 15.00 - до первой звезды. Имеется в виду,
в основном, небосклон, а не майорские погоны.

ГАЗ-51

Художник-оформитель имеет ровно те же права и обязанности перед отечеством, что и полуторка  ГАЗ-51:  скрипит и работает, иногда нуждается в горючем.
Я работал плоскими скрипучими перьями, изобретёнными специально для целей политагитации; гуашевыми красками, цветной и чёрной тушью, валиком, бритвой и кисточкой. Грузовик тоже скрипел запчастями и всё время что-то возил. Разница только в том, что у меня была какая-никакая предыстория - я несколько лет в Большом городе слыл известным в подпольных кругах художником-авангардистом, а грузовик с самого рождения был горбоносым грузовичком на полторы тонны. Ещё у ГАЗа-51-го сидел в кабине шофёр Мишка, весёлый, пьющий, безбашенный и безотказный
в силу первых трёх обстоятельств. В голове оформителя, похоже, тоже сидел подобный мизерабль*.

* Мизерабль - miserable (фр.) — жалкий. В переносном смысле – негодяй.

Трудовой коллектив жил душа в душу. Первую половину рабочего дня мы старались не увязывать с волшебным летом, которое буквально кипело за сырой штукатуркой фасада Дома Офиерово, переливалось цветными витражами в двойных замшелых окнах, шелестело и гомонило переплетением света, теней, ароматов разогретой травы
и хвои, птичьего щебета, мелькания чешуекрылых, пулемётным стрёкотом кузнечиков - искушая наши души, уши, ноздри через раскрытые, согласно
армейскому уставу, форточки.

СТОЛЯР ПЛАТОНОВ

Фельдмаршал Платоныч в соседней комнатёнке кряхтел над изделием, которое отсутствует в перечне мира Платоновых идей, но является частью военного быта. Это дощато-гвоздевое сооружение оборонного значения имело несколько кладбищенский вид и крайне неясный функционал до той самой минуты, покуда младший лейтенант не поставит на него ногу, обутую в яловый сапог и не произведет над его голенищем известную операцию посредством щётки и ваксы.

Господин же оформитель трудился над щитом 1300 на 700 миллиметров, орудуя стальным пером как мечом, с которого на щит отечества ручьём текли параграфы военно-политических доктрин и росли показатели готовности вооруженных сил не только отразить коварные империалистические планы, но и доказать превосходство советского гуманизма перед стихийными силами зла капиталистического лагеря.  Цветовая гамма щитов подчинялась не столько теореме об охотнике и фазане, сколько уставу вооруженных сил и была отчаянно далека
от цветов природы Антильских островов, как и сдержанный камуфляж воробьиного тела далек от расцветки попугая Ара, как песни ВИА Верасы далеки от порочных нот зарубежной эстрады, к примеру, группы ARABESQUE.

ТОВАРИЩ КАПИТАН

Товарищ капитал зорко отслеживал ход армейских истин, стройными буквенными рядами марширующих на серо-зелёному полю щита; истины, которые накануне он сочинил в припадке политического вдохновенья и сам же отстучал на машинке товарища майора. Невзирая на высочайший  уровень бдительности, через стальное перо оформителя иногда прорывались не регламентные, неведомые Ожегову слова. Прорывались иные, чуждые военному уставу, смыслы. Как если бы в перловую кашу попал кусочек шоколадки Bounty или земляничного мыла, или того хуже, как если бы военный хор исполнил бы песню ABBA. Что, впрочем, влёгкую, но уже на следующем этапе развития, в следующем столетии и через труп СССР.

Вряд ли эти идеологические диверсии были умышленны, вряд ли они являлись следствием лёгкого поведения или душевного расстройства самого господина оформителя. Скорее всего, имело место свойство человеческой природы принимать желаемое за действительное, мешать в одну кучу мечты и реальность, смех и слёзы, селедку и варенье и так далее вплоть до портвейна 777 с  вдовой Клико.

Слово-шпион, сработанное тем же плакатным пером,
с виду ничем не отличалось от честного советского
слова-труженика. Стройная архитектура широких вертикальных штрихов и более тонких перемычек, искусно маскировала роковую ошибку и она, ошибка, ловко уходила из-под радара товарища капитана, становясь политически не предсказуемым, идейно вредным и морально не стойким элементом. Таких слов-шпионов на один абзац порой приходилось до пяти штук.

Строгость абзаца, идейная плотность его буквенного наполнения перемежающаяся вольностью пробелов, наталкивала на мысль о несокрушимой мощи советских вооруженных сил, а на деле могла таить в своих недрах угрозу святыням строя и призыв к мелкотравчатому компромиссу. А компромисс в военном деле хуже,
чем чистить толчёным кирпичом ствол винтовки Мосина. Блоку НАТО только того и надо, чтобы Советский солдат
не имел бы в руках должной политической твёрдости
и стрелял бы мимо врага в лазоревые небеса.

Во второй половине рабочего дня, уже после стакана портвейна 777, товарищ капитан всё-таки находил и разоблачал слова-шпионы. И в бой шло лезвие бритвы.
И буквы уплотнялись, давая в тесном строю место пропущенному брату-солдату (не приведи бог войны,
если пропущена литера «Ж», «М» или «Щ»,
где аж по три вертикальных штриха!)

Домой я шел от ели к ели, не евши, уставши, с честью выполнивши гражданский долг. Товарищ капитан вел домой уставшего товарища майора. ГАЗ-51 и его уставший водитель Мишка отказывались их подбросить, мотивируя тем, что в присутствии начальства он робел и не попадал ногой по педали. Портвейн в Мишке с коньяком товарища майора не совмещались в кабине грузовика. Да и честная полуторка на такой фортель не велась. Она не заводилась.
К тому же и ключ от грузовика товарищ капитан предварительно укрыл в сейфе, туда же, к пистолету Макарова.  Приравняв грузовик к летальному оружию
в татуированных Мишкиных руках.
На левой кисти водителя полуторки имелся сине-фиолетовый шрифт:       « МИША »
на правой:  « B (III) Rh+ » *
_________________________________
* группа крови третья положительная

БЕЛЫЕ МУХИ

Лето стремительно заканчивалось.
Фельдмаршал сказал:
- Не жди, - сказал он, - когда полетят белые мухи!
Фраза прозвучала вполне опереточно ввиду теплой, сухой погоды. Лето, несмотря на свою северную краткость, иногда кажется вечным. Как и жизнь. Разве на берёзе запылал желтый флажок, означающий, что уже не за тёмным лесом, не за горами суровая русская зимняя кампания.

Это значило, что если дом ты построить уже не сможешь ввиду сжатых сроков, то хотя бы снять ты его можешь попытаться. Арендовать полдома помогла тётка. Ёмкое русское слова. Оно имеет, порой, слишком много лишних смыслов. Но самый первый и самый главный, это сестра моего отца.
И она пошушукалась с соседями и вскоре мы с женой и сыном отселились в полдома на этой же стороне городка Л,
и ещё ближе к месту службы. Летом дом всем был хорош.
Он был подобен даче с небольшим участком и всеми удобствами неподалёку в лопухах у забора.

Белые мухи фельдмаршала, да и сам фельдмаршал, заставили сделать тестовую протопку печи. Печь не выдержала испытания огнём и лопнула по всем тем местам, где под кирпичами должно биться живительное пламя.
Из всех щелей повалил чад, едкий дым и прочие пиропластические признаки конца времён.

ПЕЧНИК

Наше семейство вернулись в дом с мезонином и тётка разыскала старичка печника. Старик был не прост. Он был
в своём роде знаменитость в городе Л. И он подошел к делу, как подобает настоящему селебрити, с райдера.
Первым делом он озвучил весь список.

Его райдер состоял из семи пунктов:

1. кирпич простой,
2. кирпич огнеупорный,
3. детская оцинкованная ванночка для замеса раствора,
4. лопата,
5. борщ,
6. рюмка водки,
7. раб.

По обыкновению, я взялся за райдер с конца.
Раб нашелся довольно быстро.
Так же не было вопросов с водкой.
За борщ отвечала бабушка.
Раб по ночам делался рецидивистом. Первым делом он угнал тачку. И принялся за ограбление завода абразивных изделий, на территории которого можно было разжиться кирпичом простым, а при известной сноровке и наглости, огнеупорным.

Создание печи из стадии «ломать» перешло в стадию «строить». На месте, зачищенном от старого позора, стал возникать кирпичик к кирпичику, контур нового домашнего очага. Я выучился многим новым профессиям: вора, водителя телеги,  растворомешальщика, кирпичеукладчика и прочее, по мелким поручениям. И без ропота, с должным усердием ворочая лопатой в детском корыте.

Настал день тестовой протопки. Тут уже без чудес. Согласно строгому  огневому режиму, печь просушивалась несколько суток на малой тяге, потом обороты добавлялись, потом взлетный режим – и бутылка водки пуста, работа выполнена!
Печных дел мастер отправился в следующую гастроль.
Следует добавить, что печь оказалась одной из тех не многих вещей, о которых я не жалею. И даже кого-то благодарю.
На проверку белыми мухами дом оказался  хижиной тети Томы с такими сифонами по всем щелям, с повисшими стенами, с волчьим воем по ночам, который издавали его бревенчатые антаблементы, что вся жизнь в доме жалась к этой печи и я вспоминаю Новый год, который я вынужден был задержать на двадцать минут, пока температура в доме не перевалит за отметку, когда станет возможным снять валенки и пальто и попробовать топором отколоть
кусочек студня.


МИШКА ШОФЁР

Короче, первые белые мухи предвещали мысли ни мало не весёлые. Мишка шофер завел полуторку и мы поехали на склад воинской части за дровами.
На склад мы зарулились в обеденный перерыв.
А к закату кузов сделался  наполовину полон, а Мишка багров до краёв особой сорокоградусной пустотой,
как и кладовщик, который был готов был делиться не только дровами и стратегическими новостями с привкусом военной тайны, но и широтой души, проистекающей от совместного
с Мишкой распивания бутылки водки, которую я прихватил для укрепления боевого духа.

Таким образом, утечка дров  – не кража, а доблесть, особенно если за кузов чурок дают два билета на Леонтьева во 2-й ряд!  Я кидал и кидал пиленые поленья в кузов полуторки,
а интендант воинской части и мой личный водитель всесторонне обсуждали мой подвиг, сравнивая
с игрой артиста Урбанского в фильме "Коммунист",
что Зина пророчески крутила в Доме Офицеров третий день подряд, так как не завезли ленту Дзеффирелли про беспощадную и бессмысленную войну кланов Монтекки
с Капулетти, из которой предыдущим киномехаником,
как гланды,  были вырезаны все кадрики, где юная Капулетти опрометчиво теряет  девственность с молодым Монтекки.
А я радовался, что больше полутора тонн в кузов не войдет.

Мишка же тем временем сделался чертовски весел.
Военная полуторка пятьдесят первая имела свои понятия о чести и достоинствах своего водилы. Часто её мнение о водителе расходилось с представлением шофёра о самом себе и о составе своего выхлопа.  Когда человек не вполне соответствовал её идеалам, машина не заводилась.

Она редко заводилась. Во всяком случае, сразу. Требовались клятвенные заверения о подобии стеклу, угрозы натолкать в цилиндры подорожника и аптечных ромашек, залить в бак свежей мочевины, прежде чем шевельнутся её честные клапана, шестерни и провернется коленвал.

Согласно теории антропогенеза, ГАЗ-51 вполне мог обладать зачатками искусственного интеллекта, иметь собственные взгляды на того, кто сидит у него в голове. Не исключено, что грузовик предпочёл бы весёлого Мишку другому, относительно более трезвому и морально устойчивому водителю как, например, артист Сергей Бондарчук в фильме «Судьба человека», который крутили в нашем Доме Офицеров по субботам на регулярной основе.
Мы все верили, что ГАЗ-51 был существом разумным.
А сам ГАЗ-51 твёрдо знал, что во всём нужно быть реалистом. Возможно, он и был единственным реалистом
в трудовом коллективе дома Офиерово.

- Давай ты, - пошутил весёлый Мишка.
И мы поехали. Я никогда не управлял грузовиком и вообще ничем, сложнее детской коляски. К тому же имел смутное представление о принципе относительности, благодаря которому осуществляется движение военного транспорта
по сельской местности, а не наоборот.
И местность была самая, что ни на есть пересечённая
и перенаселенная курицами, гусями, коровами.
Встречались и местные жители, партизаны или им сочувствующие. Мы летели на не пойми какой передаче
в не пойми котором направлении. Мишка был мне не помощник, как и не был хозяин своей голове.
Он прыгал на кожаном пружинном диване и кричал:
«дави их, дур!» (про куриц) - и требовал, чтобы я гнал целиком весь грузовик, с дровами, с Мишкой, к реке.
Хотел, значит, освежиться.
Но прежде намеревался заехать за киномехаником Зиной.
Видимо,  хотел посмотреть на киномеханика в купальнике.
Но он тоже забыл, где находится наш дом Офиерово.
Он исчез с карты местности.
Как град Китеж.   
               
БРАГА

Если вы обратили внимание на опечатки в тексте, то у вас есть задатки товарища капитана.  «Дом Офиерово» - стало  творческим псевдонимом, или позывным
Дома офицеров. Именно в такой орфографии  он и фигурировал на большом транспаранте, который провисел
на фасаде дома офицеров около недели, пока стакан портвейна и товарищ капитан не обнаружили подвох.

На самом деле подвох обнаружил муж киномеханика Зины, но поскольку он ревновал Зину к шофёру Мишке, то из чувства мести не сказал ничего. Никому не сказал, а стал шутить, мол, ну что, Зин, значит, опять идёшь
в Офиерово крутить свою шарманку?
Смысла в шутке никто не просекал, пока сам капитан не посмотрел на звезды - в смысле не на майорские погоны, а в ночные небеса. Но было поздно, за неделю название ушло в народ, там и укоренилось.

Ревность  мужа киномеханика Зины не была отелло-дездемоновой. Она была условно-досрочной,
смеху ради и куражу для.
Мишку он в серьёз не воспринимал.
Как, впрочем, и всю остальную кутерьму.
Кто ж её всерьез воспринимает, коль имеются
дела поважней?

Муж киномеханика Зины, бывший подводник, работал на гражданке во внутренних органах. И имел призвание и тайное влечение к самогоноварению.
При том, что страсть эта не могла быть санкционирована уголовным кодексом, он, как представитель закона, хранил свою страсть во глубине внутренних органов - сердца там или печени. А снаружи позволял себе лишь легкий блуд браговарения. Па-празникам исключительна! Будем!

Бражка напоминала не много ни мало - лёгкий квасной напиток. Располагала к непринужденной беседе
и принуждала к сардоническому веселию.
Дом киномеханика Зины и ее условно-дословного мужа прятался за социалистическим строем из голубых елей –
чете кремлёвским; а позади дома в легкомысленных кустиках рябины на перископной глубине таился видавший разное деревянный стол и две лавки –  в одном кабельтове
от самого Дома Офицеров.

Купаться было подано, когда мы  с грузовичком вывезли дрова, Мишку и знамя части к добрым людям, случись так, что ровно к заднему двору киномеханика Зины, где в неглубоком тылу, в овражке всегда можно найти белый гриб,
не разорвавшийся фугас или половинку купальника.
Тут честный ГАЗ-51 с облегчением заглох.
Знамя части - флажок победителя соц соревнования -
который Мишка-шофёр сознательно укрепил в замке капота,
всю дорогу победно трещал перед нашими глазами,
отвлекая от тяжелых дум и от сытых куриц.

Природа истерично расщебеталась, удовлетворенная тем обстоятельством, что мы прекратили наезжать на русский народ, на среднерусскую природу, давить  колёсами домашнюю скотину, птицу и остатки партизанских отрядов.

А расположившись за столом, мы принялись чинно пугать приближающуюся зиму ведром браги, где плавали, как лучшие наши годы, ягоды брусники.
Зима отошла в глухие леса, и там, за болотами,
молча куталась в маскхалат.

У свежей браги, как известно, имеется совершенно обратный обыкновенному алкоголю химический и когнитивный эффект. Брага нейтрализует действие других паров и алкоголей, и прячется под личиной умеренно трезвого разговора до той поры, как гость не решался пуститься впляс под унылую балладу про траву, траву у дома. Или просто вздумал бы покинуть компанию и отправиться домой,
к жене, к детям, к проигрывателю аккорд.
И то и другое заканчивалось тем, что траву у дома он находил здесь же, в так называемом палисаде, щекой нежно приложившись к малой родине, к траве, траве  у дома.

И вся компания опытных бражников смеялась и даже не делала попытки встать из-за стола. Такое вот действие. Возможно, этот напиток стоило бы включить в список лёгких боевых отравляющих веществ, предназначенных для  уничтожения вражеского личного состава. И для войска блока NATO наступил бы благоприятный, весёлый конец.
И они вступили бы в Варшавский Договор и в общество анонимных брюссельских алкоголиков. А там мы уж взялись бы за их морально-поэтический облик и военно-политическое просвещение. Мы с товарищем капитаном.

САРАЙ

Дрова теперь были. Но не было для дров дровяного сарая.
Вот почему я говорил вначале повествования о полумерах
в домостроительстве.
Я решил - нет я обязан как художник-оформитель, как отставной авангардист,  построить дом для дров.
Сам, один. Это было сродни африканской инициации.

Пилу с ржавыми зубьями и кривые гвозди дал мне фельдмаршал. Молоток я одолжил в мезонине. И ровнял молотком гвозди. Гвозди предмет одноразовый?
Как бы не так! Просто надо уметь думать головой! и стучать.
При Советах гвозди продавались в хозтоварах на вес, можно было гвозди и купить. Но фельдмаршал отдал приказ: бей!

А вот саморезы ещё не были изобретены. Не родился ещё тот
Супербилл Гейтс, кто изобретёт шуруповёрт, электролобзик и windows и соцсети. Такова была реальная полит-экономическая обстановка на данный момент.
А шнапспрюфер, кстати, уже был!
И в браге он не тонул, как и в кефире.


Я создал в уме проект. Фельдмаршал опереточным шепотом присоветовал, где и как можно украсть доски и четыре столбика. И я стал заколачивать во влажную, податливую,
как мне представлялось, землю столбы.
Земля мои столбы не приняла.
В неё и так уж порядочно всего вбито.
Да и сама она держится непонятно на чём.
Мощным ударом колуна я вгонял в планету дрын на глубину 1 см, от чего он снарядом выскакивал обратно и летел по баллистической кривой в Канаду, только успевай уворачиваться. Практически я был тем ещё Робинзоном Крузом, только что не выражался по староанглийски.
               
                ***
В воскресенье приходил товарищ капитан.
Предложил свою помощь.
Но какая с капитана помощь?
Массы в теле капитана, примерно как килограмме замороженных пельменей. А речь шла о том, чтобы противостоять ударам молотка с той стороны столба, чтобы пригвоздить доску ко врытому столбу. Просмоленный конец столба сидел в ямке, отороченной гравием, песком и залитый бетоном марки 200. Выполнено по понятиям фортификационной науки, преподанной по междугородному телефону отцом инженером-строителем.
Столб вибрирует от ударов молотка, капитан отскакивает вместе с колуном, шевелит угловатой челюстью.
Не капитаново это дело! Капитаново дело сражаться,
бить словом, как томагавком, противников Советской власти, чтобы всем недружественным индейским племенам, капиталистам и фашистам и блоку НАТО стало жарко по первое число.

Бледнолицый Капитан стал тренироваться на дровах.
Ставил полено  на пень. Называл его именем заклятого врага свободы Пиночетом. И носил вокруг него пудовый колун, крыл матом и протирал очки, наливаясь отвагой и кинетической энергией. Потом взмахивал колуном и  мазал по щеке генерала Пиночета.
- Живучий гад, - ворчал товарищ капитан, отыскивая в лопухах полено, - матёрый гад, - говорил он чилийскому диктатору Аугусто. И снова хороводил, воеводил. Иногда даже попадал по главе хунты. Иногда даже железякой,
а не древком. Бывало, лезвие увязало в торце полена. Товарищ капитан торжественно, как знамя полка воздымал над головой опрокинутое полено с плотно увязшем в нём топором и, шатаясь, наносил по пню сокрушительный удар.

Просил у меня сигарету и молоток, и миллиметр за миллиметром выколачивал топор из полена. Вдохновенно курил, присев на пень. Говорил про сложную международную обстановку. Снова ставил полено на пень, называл его Геббельсом и кружил вокруг него танец возмездия.

Я был очень благодарен товарищу капитану за комиссарскую поддержку. Жена угощала его хлебом-супом.
И он уходил довольный.
Нельзя хорошему человеку
мешать делать хорошие дела.

Через неделю сарай был готов. Я любовался его изысканными пропорциями. Он напоминал античный перистиль, и заполнять его дровами я не спешил.
Так как это было первое в моей жизни архитектурное сооружение. К тому же имеющее глубокое стратегическое значение. Кроме того, оно должно нести людям огонь.
И немного любви.

- Дурак, - сказал Фельдмаршал, - так дрова не просохнут. Срочно коли и складывай.
И он лично пришел и показал, как надо укладывать чурки
в поленницу, чтобы дрова интенсивнее сохли. Чтобы семейству нашему было чем встретить суровую зиму.

Фельдмаршал пришел не один.
Он принес десятка два окуней.
Принёс, но хотел унести обратно.
Потому что он их нес из магазина, чтобы дома закоптить.
Для своей старухи фельдмаршальши.
Но когда узнал, что я имею заблуждение относительно того факта, что копченой рыба не рождается, а становится, и что
я закоренелый девственник  в плане копченый  окуней, он смилостивился. Мы нашли два соседских гнилых ведра. Пробили гвоздём восемь сотен дополнительных дырок,
будто вёдра долго висели в городском тире.
И развели костер.
Но это уже другая книга. Кулинарная.
Всем Робинзонам Крузам на заметку.
Старухе он отнёс окуней копчёных на можжевельнике.
Можжевельник рос у сортира под забором.
Такова была жизнь во всей её полноте в городе Л.

                ***


КАРТИНКИ С ВЫСТАВКИ

Печь, колода, топор в колоде и деревенский дом придавали мне слегка дедо-Мазаевский статус. А внутри ты ощущаешь себя по-прежнему Дорианом Греем. В душе … (продолжая неуклюжую аналогию с ГАЗ-51) … как в кабине грузовичка, где сидел то самый  водила, который, хоть и завёз всех не туда, всё на свете спутал, чуть не опрокинул грузовик;
но ты всё ж вози его и выслушивай его жалобы вместо песен, и вези, вези, вези в ночь, в снег, в дождь, в пыль, в зной - всё-таки он твой водитель, господин и повелитель.

Не вспомню,  кто предложил  влиться в культурную жизнь  города Л.
Не товарищ же капитан!
И точно не товарищ майор!
Некто тайный доброжелатель,
пожелавший остаться анонимным пикселем на карте моей памяти.
Представим выставку досточтимых мастеров кисти и других,
на все руки умельцев в городке Л!
Вот они неспешной иноходью, хрустя валенками по свежему насту, везут на детских саночках  свои творческие поделки  из вдохновения и бересты на суд светлейшего жюри ДК им. большевика Цюрупы.

Это после столичных авангардных вернисажей в таинственных закромах коммуналок. Где ходили важные бородачи, говорили трансцендентальные слова, которых нет ни в одном справочнике по ИЗО. Носили вельветовые брюки. Курили трубки, и их сопровождали девушки-москвички с тоненькими фигурками, прямыми чёлками хриплыми голосами, умными очками, размером с глаза
андерсеновой собаки.

Вот ты висишь на стене. И авангард твоей кисти тихо обсуждается на полном лексическом серьёзе и девушки москвички готовы добровольно и милосердно войти в состав твоего гарема. Если у тебя есть что-то ещё,
кроме койки в общаге.

И вот выставка в городе Л.
Картины маслом в рамах и без; графика черная и белая и раскрашенная акварельными красками; виды реки, виды без реки, девушки полностью одетые, девушки чуть-чуть не одетые, невинные блондины с порочными губами, коричневая старуха с котом,  цветы в хрустальных вазах,
в бутылках, в горшках, горшки без цветов, коты без старух, коты карие, коты синие на подоконнике на фоне апельсинового заката.

Где ж оно, современное искусство?
Куда я засунул свой постмодерн, авангард,  полотна с изображением метафизических фигур, поедающих самоё себя
на фоне руин римского Колизея?
Часть коллекции я точно сжег при испытании новой печи. Парочка, возможно, оставалась, это я точно помню.
Помню, как печь без аппетита лизала авангард,
а непризнанное искусство плевалось струйками жидкого золота, как бы из самой преисподни. А потом полотно разом вспыхивало и исчезало в огне вечности, как будто возвращалось в состояние звёздного вещества, из которого оно и было соткано, впрочем, как и всё самое главное
в нашем трёхмерном мире. Всё, кроме Идей.
Идеи возвращались к эллину Платону.
Они, идеи, возможно, одалживались на определённый срок. Когда срок заканчивался, идеи столбиком возвращались
в Платоновский Банк Идей.
Все проценты заплачены?

Кое-что из авангарда, относительно сентиментальное, избежало геенны огненной.
И я повесил две картины в стиле раннего Дали на стене Дома Культуры. На центральной площади города Л.
И вернулся  к топору, щиту и мечу.

ДИМКА АВАНГАРДИСТ

Нил Армстронг, пролетев на Аполлоне 400 000 километров, сошел с лунного модуля Lunar Excursion Module на лунную поверхность, топнул ногой в лунном сапоге, чтобы всем пустить в глаза лунную пыль и обнаружил, что на Луне
он не первый!
Кто-то побывал тут до него! Более того - он и сейчас здесь!
и даже успел занять все престижные места в экспозиции и все местные лунные девушки смотрят на него с нескрываемым обожанием, на грани грудного вскармливания.

В дом  постучала миловидная корреспондентка местной газеты. Для приличия у неё были с собой приборы для взятия интервью: очки, папка с записями, блокнот, куда были занесены  полезные, умные чужие мысли, куплеты группы Земляне, ручка без чернил, карандаш и яблоко.
Я щедро раздавал интервью, не ограничивая себя горькой правдой. Юная корреспондентка грызла яблоко.
В избе беседы об искусстве казались излишне двусмысленными. И я откликнулся на предложение перспективной корреспондентки направиться в ДК Цюрупы, чтобы на экспозиции, как она выразилась, завершить интервью и сфотографироваться на фоне своих картин.

Завершающая фаза интервью на экспозиции вышла не столько завершающей, сколько смятой, скомканной.
Простыней, даже сдернутых с предмета искусства,
не было, как и брызг шампанского, вельветового бомонда, триумфальной ковровой дрожки, чего, возможно, опасался
и о чём, возможно, украдкой грезил столичный авангардист.

Но весь триумф собрал и забрал себе местный, обладающий  внешностью Мела Гибсона и Элвиса Пресли, если их взбить миксером, молодой авангардист.
Баловень баритонил, искрил замысловатой шуткой.
Вскоре и я услышал, как зовут молодого авангардиста:  Димка. Это имя я теперь должен слышать из свежих женских уст примерно 400  раз в одну минуту, произносимое с такой настойчивой нежностью, что сразу стало ясно-понятно – больше тут никому ничего не светит.  В плане славы.
Но если так уж случилось, что вы на Луне, но не первый,
так, по крайней мере, есть шанс задружиться с тем, кого тут считают номером один. Как впрочем и номером два и номером три. Без всякой натуги и усилий казаться не тем,
кто он есть, Дима занял сразу все призовые места.
Девушки меня пожалели, девушки нас подружили.
Сияние Димкиной славы вежливо кивнуло и мне.
Первопроходец отдувал аэрографом уютно-параноидальный авангард в серебристо-болотных тонах, паковал
в алюминиевые рамы и занимал центр вернисажа
имени большевика Цурюпы.

Я ничего не имел против жизнеутверждающего водопада Диминых эскапад. От них нежно алели щеки местных лунных дев. Дело было, конечно, не столько в эромагнетизме, проистекающем с авангардных полотен в дюралевых рамах. Сколько в пробуждении материнского инстинкта и жгучем желании немедленно усыновить этого шаловливого ребенка, каким Дима авангардист оставался, даже отмолотив два года в морской авиации. Особенно же возбуждало лунных дев то обстоятельство, что молодой человек, обладая незаурядной рок-н-рольной внешностью, абсолютно не придавал этому никакого значения.
А к девушкам относился отнюдь не метафорически, но вполне галантно, элегантно и даже с щелканьем каблуков.
Если же он их желал, то с такой военно-морской куртуазностью, что это скорее сближало конкуренток, чем заставляло их прибегать к серной кислоте или мышьяку
в отношениях друг с другом.
Была в нём ещё одна особенность в плане девушек. Особенность, которую подметила одна весьма опытная дама по прозвищу Нотр Дама. Подметила и сформулировала со свойственной ей прозекторской проницательностью:
"Среди всех девушек Дима безошибочно выберет самую жуткую стерву".
Нотр Дама была значительной фигурой в творческой биографии обоих энтузиастов авангарда, и я предположу, что она знала, о чём говорит. Но речь о ней пойдёт ниже.
Если я вообще доберусь до Нашей Дамы.
Если Ахиллес наконец догонит черепаху. *

_________________________________________________
* Резвый Ахиллес никогда не догонит медленную черепаху в силу того,
к реальности ни черепаха, ни Ахиллес имеют никакого отношения, а только к погрешностям математических расчётов
   
                ***

Авангардист Димка иногда навещал нас с женой.
Даже и часто. По-моему, она тоже была ему рада.
Это, смотрите, как если бы к вам на дом пришел весь состав команды КВН. После него болит лицо.
Мимические мышцы, в основном.

Однажды он прикатил санки для моего маленького сына.
Сын, хоть и был в ту пору неразумным дитятей, но возлюбил его всем сердцем, любит до сих пор. Подозреваю, Димка
по-прежнему его лучший друг. Подводная охота за карасями, например - общая забава. Искусственный интеллект, ну и много всего такого, мальчишеского, как например, установить над кроватью перископ от подводной лодки, чтобы было логичнее спать в одной квартире с неразорвавшейся торпедой, ещё не снятой с вооружения.
Это я про холостяцкое жилище авангардиста Димки В.

А то время было таким, что идеи вещей уже были, а сами вещи немного отставали. Не было, например, понятия памперс. Ну и не было памперсов. Было понятие: подгузник. Но что это такое, точно никто не знал и распространялись слухи. То же и с детскими санками. Имеется в виду лёгкие, алюминиевые, с цветными плашечками, ободком вокруг и, главное, высокой толкающей ручкой.
Сажаешь на саночки сына, завернутого во все тёплое,
и затемно везёшь в сад. Да ты поди устрой дорогое дитя в сад! При развитом социализме всё связанное
с деторождением, вызывало искреннее удивление политбюро и казалось полной, абсолютной неожиданностью. Попасть
в сад можно только если ты устроился тот же сад в качестве няни, или, там, сторожа. А дитя - ну, это просто выпало из качана. Пусть тут, рядышком порезвится.
А нет сада - нет работы, нет и корма. Впрочем, все вещи связаны. И члены политбюро в этой связи многое что потеряли, оттого что не было в достатке подгузников, садиков, колясок, жвачки, джинсов, машин, белья, парфюма, колбасы и книжек.

таким образом
ЧЛЕНЫ ПОЛИТБЮРО ПОТЕРЯЛИ ВСЁ
в том числе и само политбюро.

На той стороне города Л нашёлся для ребёнка шкафчик
с черешенками. Каждое утро, сверяя путь по Большой медведице, на санях вы выезжаете на большую дорогу и совершаете как бы на небольшую кругосветку; олень и седок - у обоих одна фамилия. Выезд затемно, подъезжаешь к саду уже при полном свете, можно сказать, дня.
И оборачиваешься, а дитя твоё покрыто инеем. Пальто, воротник, шарфик, шапка и все, что из-под шапки. Абсолютно всё! Потому что он всю дорогу он делал губами фрррррррррррррр-фрррррррррррррр, изображая мотор. Двигатель внутреннего сгорания. Предположу, что той японской машины, на которой он в нынешнем времени рассекает по дорогам страны. Назовём эту страну "С".

АРМИЯ

«- Того не надобно; пусть в армии послужит.
- Изрядно сказано! пускай его потужит…»
А.С.Пушкин. «Капитанская дочка», часть эпиграфа

Все люди проходят или через армию, или через тюрьму или через дурдом.  Я искал своё призвание в первом параграфе, но нашел себя в последнем. Есть и те, кто прошёл и то и другое и третье - через все три тернии.  Но тут нужен особый талант. Одними способностями тут не обойдешься.

В то время, как я подвергался призыву в первый раз, во мне было положенное количество лет, на месте все основные органы, и легкомысленно-абстрактное  представление о жизни – всё как надо для солдата. Но в первый раз меня отбраковали. Было обидно, но терпимо. Хотя с моим другом Ч и с моим другом В мы уже ходили строем - бери шинель, стригись под ноль - и в окопы. Из нас троих достойным служению в вооруженных силах оказался только наш друг Ч.
 
Мы с другом В как то раз навестили его в армии.
Выглядело это так.
Волосы у друга В были длинны, мягки, как у девушки. Нежный овал, лёгкая безбородость, голос духовно-сострадательный как у пастора, и длинное, сутанного вида,  пальто. Я имел более раскольнический, не менее сомнительный вид: был бородат и имел белые штаны.
На двоих у нас имелся один портфель. Портфель был заряжен тортом «сказка», бутылкой рома и апельсинами. Нам казалось, что такой изысканный набор подарит нашему другу воспоминания о золотых денёчках на гражданке и придаст ему большей уверенности и обороноспособности. Однако зимой, во чистом поле, приблизившись на расстояние ружейного выстрела к забору воинской части, мы внезапно поняли, первое: что мы замерзаем; второе, что вряд ли нам дадут в части распить с другом ром. Если сложить эти две мысли в одну, то в общем знаменателе будет: выпить рому прямо сейчас.

В степи очень удачно валялась труба. Огромная железная, гулкая, неопределённого назначения, труба. В трубу легко было войти практически не сгибаясь. Там, в трубе, мы выпили немного рому, воспользовавшись приятной акустикой, спели куплет песни БГ и пропитали ромом торт сказку. От этого он приобрёл ещё более сказочные свойства
и превратился в добрую корпулентную, эротически настроенную ром-бабу.
То, что произошло в этой части дальше, заставило нас усомниться в том, что армия такая уж интересная вещь.
И убедиться в том, в ней водятся иногда такие мерданты, которых боятся иные товарищи генералы.

«Мердант» это удачная опечатка, соответствующая воинскому званию «сержант» - того мерданта, что узурпировал власть той воинской части,
где служил наш друг Ч.
Где нас с другом В собирались расстрелять, по крайней мере посадить на губу, просто за то, что в ожидании друга, мы присели на краешек стола. Друга мы так и не дождались, но он получил приказ стрелять на поражение.
То есть, он должен был стрелять в мирных жителей, к тому
в друзей, которые принесли ему полный портфель радости.

Мы с другом В метались по чисто полю. За нами нёсся наш друг Ч с винтовкой. За другом Ч скакал на рысях мердантъ-сержант, размахивая пистолетом Стечкина.
Сержант орал:
- Стреляй, я приказываю, рядовой Ч! Стреляяяяяяяяяяяй!!!
Так пробежав расстояние до Большой трубы, мы упали
в снег, потому что рядовой Ч выстрелил.
Пуля просвистела, нет, она пропела, так как вращалась в полёте. Рядовой Ч при этом орал как раненый.
Он орал:
- бегите до дороги, там конец территории части!!!
Мы вскочили и мы побежали к дороге. Но успели сделать одно правильное, надеюсь, дело: закинули торт и апельсины в трубу так, чтобы этого не видел мердант, а видно другу Ч.

И потом услышали ещё один ружейный выстрел.
Но мы были уже на дороге.  И дальше пошли пешком.
Так как за пределами воинской части кончалась власть мердантов, наступал мир и стрелять и умирать никто не должен. По крайней мере те, кому жизнь мила.

Второй раз армия восстала уже пред отцом семейства, который пережил зиму в условиях, близких к боевым и теперь намерен был противопоставить вооруженным силам всю свою опытность.

Про армию я уже кое-что знал и не понаслышке, так как работал в доме офицеров, куда водили солдат на дневной сеанс. Я видел, как с первогодками салабонами обращаются второгодники старослужащие, и меня это не устраивало.
Я понял, что если у меня будет в руках оружие, я убью того, кто будет со мной так обращаться.

И ребром встал вопрос, кому дать на лапу. И как. И сколько.
Медкомиссию проходит все. И те, кто годен душой и телом, и никуда не годные негодяи, и очкарики, и те, у которых ласты вместо стоп и пацифисты и даже те, кому колет дрова сам товарищ капитан.

ПОДСОЛНЕЧНЫЕ ОЧКИ

Медкомиссия это последний рубеж. Это медицина наоборот.
Если ты здоров, то твоё здоровье тебе худший враг.
Если разок удалось сослаться на сшитую из детских болезней карту из поликлиники, тебя  отправляют в областное лечебное учреждение, чтобы поймать на малодушии и желании закосить от роты. Тем не менее, в детстве нас атакуют инфекции. Они добавляют остроты ощущений родителям призывника, пока он ещё плохо лопочущее по-русски существо. Ребенок становится не просто говорящей домашней скотинкой, а приблизительный гномик, напичканный вредными микроорганизмами.  И с ним надо ходить по кабинетам и давать ему такой яд, чтобы микробу убить наповал, а ребёнка слегка контузить.

Результат этих хождений – пухлая карточка. Чем толще карточка, тем больше шансов, что ты, по крайней мере, с весеннего призыва соскочишь на осенний. Только и всего. Болейте меньше, и не пропускайте школу. Особенно музыкальную. Если пропустить пару месяцев сольфеджио,
то нет вам гармонии в жизни!

В областной инфекционной было преподобно! Иначе не скажешь. Собственный выход в парк, в лето, ласковый персонал. И один в палате, которая в сумме обстоятельств давал впечатление твёрдых трёх звёзд по версии букинг.ком,
если б он тогда был. Я интенсивно готовился к новому поступлению в тот же Институт Благородных Театральный Дел, но с того хода, где было написано
«кафедра театра кукол».

Первые два слова мне были вполне понятны, хоть и имели древнегреческий корень. Последнее вызывало в душе бурю критики. Но попав в институт, ты можешь сделаться на время неуязвимым для военкомата.
А слово «куклы» наводило на мысль, что под этим детским словом, прикрывшись  ОБЭРИУ, которое стало почти разрешено, сможет спрятаться и Дориан Грей со своими сюрреалистическими наклонностями и закосом в чуждый мир постмодерна. Передо мной открылась роскошь двухнедельного публичного одиночества: в нём неустойчиво пошатывался стол, на столе том краски, альбом для рисования. Я принялся тренироваться иллюстрировать сказочные сюжеты которые помнил.
А там сюрреалистам самое место! Взять, к примеру, историю про рыбу-кита, на котором пахали православны христиане, и он сплёвывал корабли за кораблями, чтобы заслужить себе прощение перед братом Солнцем. И смеясь, смыться за Атлантиду.

Эти и другие истории я рассказывал мальчику Серёже из детдома. Мальчик был совершенно здоров. Ко мне его подселили даже с извинениями, потому что детей надо хоть на время куда-то забирать из детдома, чтобы они немного отдохнули от своего сурового детдомовского детства.
Даже и в больницу.

За счет Сережи мы оба получали усиленное питание, печенье и даже апельсины. И Серёжа умел слушать. Серёжа не знал ничего, абсолютно НИЧЕГО! При всех минусах для него, это было нереальным плюсом для меня. Я учился у него рисовать. Дети рисуют мир таким, каким его знают. А вовсе не ради красивой картинки. Красивой их картинки находят в двух случаях: когда взрослый диктует ребёнку свой вкус и даёт ему ему соответствующие целеуказания. Тогда ребёнок лукавит и продает своё честное детское имя за мармелад.
И когда взрослый не погодам развит и просто видит красоту в рисунке ребёнка. Сам же ребёнок красоты в своём рисунке, как правило, не видит, а верит нам, его художественным критикам и воспевателям.

Я подарил ему альбом, цветные карандаши, акварельные краски "Нева". И свои понтовые тёмные очки. Без них Серёжа теперь не выходил на прогулку. Он называл их "подсолнечные очки", что не лишено смысла - все мы, так или иначе, ходим под солнцем.

И я рассказывал юному детдомовцу Серёже про то, что сам более-менее знал. Когда мы дошли до слонов, Серёжа выслушал и нарисовал слона. Напомню, он не знал, что на белом свете существуют такие крупные экзотические животные. Он исходил только из того, что услышал от меня. Вряд ли я сильно врал. Я то слонов встречал и на картинке и в кино. Возможно и в других необычных местах. У Сережи было одно ценное свойство: он тебе не верил! Это было следствием выживания в детском доме. Но, в то же время он верил. Но не тебе, а в безгранично разнообразный мир, про который ты в силу возраста и обстоятельств знаешь чуть больше его самого. Это было как православие.
По сути, не по форме.

Мы всей заразкой полюбили этот рисунок. Все приходили смотреть на слона, и нянечки и врачи. Это был чудо зверь. Его не описать в обратном порядке, настолько он был диковинным и прекрасным.
Так стали Сережу называть - Серёжа Слоник.
Сережа дипломатично не спорил.
Мой диагноз не подтвердился.
И я попал в следующий кабинет.
Последним был кабинет психиатра.

ПСИХИАТР  МАЗИН

Психиатр Мазин не знал, что у меня в кармане была припрятана бомба в формате сложенного пополам почтового конверта.
В конверте лежали 25 рублей чистой взятки.
Я обливался потом, автоматически включилось детское заикание. Я обдумывал, как я подложу под пухлую карточку из поликлиники конверт, как буду сидеть против врача
и смотреть ему в очки.

Но психиатр Мазин сам посмотрел на меня.
- Я не могу идти служить, - сказал я психиатру.
- Я убью кого нибудь.
И я рассказал доктору Мазину,  как ведут себя деды по отношению к салагам.  Что работаю в Доме офицеров и вижу это каждый день.
- Если бы я был молодым, то может и стерпел бы. Но мне уже скоро 25. Я старый.  Я для них буду предметом особого интереса. Убью, как только у меня в руках окажется хоть какое-то оружие. Или даже без оружия.
Честно, я не помню, что я говорил товарищу Мазину, психиатру медкомиссии.
Может быть даже и ничего. Может быть, и это вероятнее всего, он просто спросил, не чувствую ли я за собой чего-нибудь такого, необычного.
Я ответил, что чувствую.
Он спросил, где работаете.
Я ответил.
И он сказал, принесите характеристику.
И я принес.
Деньги и конверт я вернул бабушке. Это были её деньги
и её конверт.
- Может, ты ему хоть конфет отнесешь?
Моя бабушка была рада, что обошлось без уголовщины. Пока. Но конфеты и психиатрия мне казалось, находятся на разных полюсах.

ТОВАРИЩ МАЙОР

Товарищ майор любил солдат. Но он не любил запах их сапог. Жестом князя Болконского, он набрасывал на нос платок и уже сквозь платок говорил, после того,
как  кинозал пустел:
- Опять навоняли сволочи, проветри, Зин.
Зина включала вытяжной насос и густая смесь горячей углекислоты и смолы  с воем утягивалась в атмосферу, приближая климатический коллапс.

Я испросил у начальника дозволения воспользоваться его штабной пишущей машинкой. Как посоветовал товарищ капитан. И добрый товарищ майор разрешил. Я положил перед собой заготовленную рукопись и принялся клацать указательным пальцем по вязким кнопкам. Иногда стальные литеры скрещивались в воздухе, как рапиры.
Их приходилось разлеплять вручную.
Смысл характеристики был чудовищен. По сути, я сам себе готовил вышку. Если попытаться вникнуть в суть, то получалось, что работник дома офицеров, по должности оформитель, регулярно бьет всех сотрудников дома офицеров, включая и самого товарища майора. Грозит отнять у него именное табельное оружие, вспылить (поскольку морально неустойчив, невоздержен, практически зверь)
и застрелить товарища майора, товарища капитана и застрелиться самому, потому что часто имеет дурное настроение.

С хрустом я вынул две копии из пишущей машинки и с удовлетворением перечитал. Закончился рабочий день.
Зина последний раз включила и выключила вытяжку. Товарищ майор давно закрыл сейф с табельным оружием и живой, невредимый ушел к себе домой.
Последним ко мне подошел товарищ капитан, тоже живой, невредимый и даже не раненый.  Его подпись, по ранжиру, тоже должна присутствовать на характеристике.
Он прочитал документ и мрачно произнёс:
- Я может, и подпишу, мне то все равно, меня в ГДР переводят. А вот товарища майора уже никуда не переведут, если он подпишет. Его только на пенсию.

Назавтра я инициировал банкет. Цель банкеты была незамысловата – подпоить товарища майора и дать подмахнуть характеристику, где в двух экземплярах было сказано, что я ему часто угрожаю его же оружием.
Размягченный товарищ майор подписал. Он подписал не читая, так как всегда всегда сначала рисовал свою красивую, сложную подпись, а потом уже читал документ в совокупности. На этом и строился весь план. Майор смотрел в текст, казённая кириллица расплывались в его глазах и никак не складывалась в единую картину мира. Медлить было нельзя, и товарищ капитан быстро выхватил из под носа товарища майора оба экземпляра, сам быстро подмахнул и протянул мне с сильным намёком, что мол беги, а я задержу. И он налил майору и себе ещё Арарата, пять звёзд.
      
                ***
Доктор Мазин прочёл характеристику и отодвинулся подальше от призывника и поближе к двери, чтобы в случае чего вызвать кого-нибудь или убежать самому.
И он сказал:
- Тут придётся подлечиться.
И спрятал характеристику в стол.
На следующий день с красками, альбомом и цветными карандашами я самостоятельно выдвинулся в направлении дурдома. Пассажиры электрички, а потом автобуса.
даже не подозревали, какую смертельную опасность я для них представляю.
Товарища майора, по слухам, отправили через год на заслуженную пенсию.
Но военные итак раньше гражданских выходят на пенсию.
Да и пенсия у них не сравнить с гражданской.
Товарищ капитан, как сам и предсказывал, уехал защищать нашу демократическую Германию, обзавелся там настоящей, дружной семьей. Родил ребёнка, назвал его Иваном.
Иван Капитанович. Хотя вру. Товарищ капитан вскоре сам превратился в товарища майора.
Ибо таков Капитанский Закон. Чтобы получить повышение и, как следствие, стать на одну ступень главнее, необходимо сменить дислокацию путём перевода в другую часть. Многие игнорируют этот простой закон и ходят в сержантах до скончания лет. И звереют. А сменил бы три-четыре в/части - был бы уже товарищем подполковником. И тебе бы строили дачу бесплатные солдаты. А ты был бы для них отец родной, кормил бы щами и угощал бы болгарскими сигаретами
с фильтром.

Я получил сертификат негодности в строевые войска
и звание рядового запаса, кучера в случае чего.
1 апреля - это мой день.
До того ещё следовало убедительно переиграть психиатрию,  но так, чтобы не схлопотать пожизненный диагноз.
Последнее оказалось наиболее трудным, практически ювелирным делом.
Для этого, в том числе и для этого, необходим в творческой биографии Дур-Дом.
И я поднялся на горку и вошел в него знойным летним днём.

ДРУЖНОЕ СЕЛО

Дом дурака располагался на горке. Поднимаясь в гору,
ты будто поднимаешься и в собственных глазах, становишься на одну доску, если дозволено так выразиться, с Бродским Иосифом, Бездомным Иваном, сочинённым Михаилом Булгаковым, да и самим Михаилом Афанасьевичем; Шемякиным Михаилом, Цой Виктором, Гагой Леди, Гибсоном Мелом ...  список можно и продолжить,
но кто ж тогда остаётся на том берегу?
- Это шутка?
- Согласен, так себе, не блеск.

Вокруг старых и новых корпусов тихо буйствовала русская природа. В чём-то она была сродни английскому парку,
но были и резкие отличия. Например, проволочный загон,
в котором, как дурные мысли, бродили стада серых халатов, пряча за собой гармонию. В смысле - гармониста.
Гармонь играла дерзко, бойко, на весь английский парк.
Но мелодия не угадывалась. Может быть, гармонист был эпигоном атональной музыки и перекладывал на гармонь произведение Арнольда Шёнберга? Или Алана Берга или Кшиштофа Пендерецкого? Сразу и не разобрать.
Но гармонический лад инструмента сопротивлялся модернистскому контексту щенячьим подвизгиванием мехов и клацаньем клапанов. Безымянный гармонист раздувал мехи, щекотал перепонки, но не трогал струны души.
С этим тут строго - понял я.

Один халат припадал на ногу в такт музыке но, поскольку в музыке не было такта, то его приседания попадали в вольную синкопу. Это было место, где господа Форма и Содержание сторонились друг друга, не спешили взойти на ложе любви.

Я вошел в здание где,  судя по вывеске,  всерьёз пеклись
о душе, и встал со своим узелком на пороге длинного,
как туннель в другое измерение, коридора.
Князь Мышкин прибыл из Швейцарии в Дружное Село.
В сумраках коридора сгустились хмурые серые халаты.
И все они были Рогожины.

Приглядевшись, я обнаружил среди Рогожиных и Мышкиных.
Вот они что-то задумали и выдвинулись
в мою сторону древнеримской черепахой.
И они смотрели на меня, и они чеканили шаркающий шаг
и не намерены были сворачивать с прямого маршрута или,
на крайняк, превратиться в полянку ромашек.
Я стремился слиться со стеной, горько раскаивался,
что посвятил юность чтению романов Достоевского,
а не кунг-фу, и подсчитывал последние свои сладкие секунды. Плотный строй Рогожиных и Мышкиных, обряженных в халаты, сшитые из ношеных мышиных шкурок, неумолимо приближался.

Вариантов  спасения не было: дверная ручка осталась у санитара. По всем корпусам на месте дверных и оконных ручек зияли квадратные дырки. Постыдно бежать было не куда, сдача в плен исключалось. Оставался только неравный бой. Мышиные халаты всё надвигались, в их поступи слышался отзвук трубного гласа, серая вселенная расширялась, но не в ту сторону, а я встал не её пути.
Не дойдя  примерно 22 см, они все разом превратились
в серые спины. И спины, так же строем стали удаляться.
Так же не торопясь и шаркая подошвами.

Я двинулся за ними и вскоре занял свою нишу в мире,
где победа над разумом восторжествовала и осталась за сарсапариллой.* Притворяться сумасшедшим,
как я планировал, похоже здесь не имело большого смысла. Достаточно было просто быть собой. Храни лицо - и тебе воздастся. Я бы даже записал это в Конституцию. В крайнем случае на заднюю сторону тетради по чистописанию, где сформулированы главные заповеди, те, что не поместилось
в спираль ДНК.

___________________________________________________
* Sarsaparilla или Smilax (лат) растение, из которого выделено вещество, свойства которого до сих пор не изучены, но на его основе создано универсальное лекарство против любых депрессивных состояний, молчаливости, хандры, а так же против таких необычных ощущений: «нимб вокруг головы», «посторонние голоса», «маленькие человечки бьют молотками вам в голову» и другие.


   Пункт первый и пункт единственный:
- Пионер, будь собой! И мир тебе улыбнётся!
Не исключено, что мир не просто улыбнётся - он рассмеётся над тобой, пионер!
Но ты считай, что это первый шаг к успеху.
Пожалуй, эта заповедь в полноте сгодилась бы только
в Доме Дурака. И то! И то! Только дураку.

Я присел на свою койку.
Справа была другая койка. На ней лежал гладко выбритый череп.
-  Развяжи меня,  - приказал череп.
-  Не развязывай его, - предупредил сосед слева. - Накличешь беду. Это мы его связали. Он проиграл.

В моей душе зародилось жесткие сомнения в том,
так ли уж несносна служба в рядах Вооруженных Сил.
Мне даже стала нравиться военная форма.
И я тихо спросил соседа слева:
-  С каким счётом?
-  Никакого счёта. Он проиграл алкашам.

Впоследствии прояснилось, что никакого безумства или безрассудной жестокости не было и в помине - один здравый смысл.
Издревле, находящиеся на излечении от алкогольной зависимости, играли в шахматы с душевно больными. Команда на команду. За доску садились парой:  один алкаш на одного дурака. Команда выигравшего торжественно журила проигравшего.
- Нет, - говорили они, - ты не дурак!
Или, если наоборот:
- Нет, ты не алкаш!
И игроки менялись.

Как правило, сеанс протекал довольно быстро.
Потасканные деревянные фигуры отстукивали маршевый ритм. Клац-клац! Клац-клац!
Иногда против дураков играли  врачи.
Обыграть дурака – это, несомненно, профессиональная честь для любого врача.
Но чаще случалось наоборот. С алкашами доктора не садились, не было смысла - алкаши играли азартно,
но бездумно.
Дураки играли как языческие боги:
непредсказуемо, немотивированно и беспринципно;
ферзь мог пойти за пешку на первой минуте боя,
мат поставить в самом разгаре игры, когда, казалось бы,
самое интересное только начинается.

Череп справа очень не любил проигрывать. Он видел в своём проигрыше заговор американских спецслужб, масонов и их прихвостней молдаван - такая была у этого человека логика. И он долго не мог успокоиться. Всё хотел прорваться к главврачу и к министру Гречко, заложить всех врагов, сдать всех шпионов, замаскировавшихся под видимостью простого советского алкаша. Обычная картина жизни в её естественных приделах.

                ***
Официально, алкаши научили дураков гнать чифирь.
Но, подозреваю, что всё обстояло строго наоборот.
Чифирь -  тюремный лайфхак.
А многие дураки были из мест заключений.
Чифирь изготавливался в коридоре, где зияла почерневшая от частых замыканий  розетка. Варился практически у всех на виду, под полою серого халата.
Халаты, бельё – всё казённое. И размер и половая дивергенция спецодежды
не имели ни малейшего значения.
В ход шли два лезвия бритвы, обмотанные нитками.
Провод от электробритвы.
И пол-пачки на стакан. Или пачка. Пили и те и другие.
Но алкаши ухитрялись ещё и доставать бухло.
Так как многие, находящиеся на излечении от зависимости,
оценивали своё пребывание здесь как временное и не связанное с их доброй волей, поэтому старались не растерять форму, не растренировывать организм.
А может и наоборот, дураки поставляли им бухло, потехи ради, вместо телевизора которого в этом заведении не было предусмотрено, даже в кабинетах врачей. Случись чего, здесь узнали бы об этом сразу после староверов в глухой тайге.

И чифирь у бухло были под строжайшим запретом.
В этом узком смысле это роднило с тем местом, где тоже можно всё, кроме того, что очень хочется. Так постепенно мне стал раскрываться мир Дураков в его экзистенциональном устройстве. Этот мир был ни плох,
ни хорош. Он был и разумен и логичен и материалистичен, как и тот, большой мир. Только это был антимир.

Материя дура, дух молодец - здесь эти интеллигентные штучки не покатили бы.
В этом мире Дома дураков не было конфликта личности и общества. В этом мире под большим вопросом был и факт грехопадения. Куда падать то? Праведников тоже не было. Так же сомневаюсь, что в этом мире был дьявол.
Скажете, а зверь санитар?
Минуточку, так с нами, дураками, иначе и нельзя.

Маршировать строем по коридору – это более чем нормально и естественно. Посудите сами,  движение – это жизнь.
Днём на койках может валяться только тот, кому врач предписал. А таких было совсем не много и, как правило, после электрошока, гипогликемической комы или там чего другого. А толкаться по коридорам вне строя – неразумно, неестественно, если цель жизни – жизнь
а жизнь в движении а другой цели нет и не было.
да и быть не могло

Потом наступает обеденный час и можно так же строем двигаться в сторону столовки. Из приборов только алюминиевые ложки и никаких, упаси главврач, вилок тем более ножей! И ложки строго пересчитывались.
И в этом был смысл. Отломанным черенком от ложки можно было открыть дверь в мир и натворить там бед.
Мир огромен - ты мал!
Такая дерзость не поощрялась и самими подзащитными. Алкаши, только они ломали ложки, после чего возвращались опухшими, почерневшими, но не раскаявшимися.

В столовой можно только есть. И с этим не поспоришь.
Еда в столовой не давала повод для фантазий.
Но и думать о еде глупо, особенно после того,
как она попала тебе в организм и всосалась.

После обеда не запрещено было курить. Для этого есть место: сортир. В сортире, как электрический стул в американской тюрьме, стоял толчок. На толчке всегда сидел какой-нибудь сумасшедший. На толчок все ставили ноги и сосредоточенно курили. Не обращая внимания на того, кто сидел. Имелось строгое предписание: тихий час.
Покуривши, ложились в койки. И вели себя тихо,
спали или делали вид, что спали.

КАМЕНЬ  НОЖНИЦЫ  БУМАГА

Привыкнуть можно ко всему. Кроме толчка в дурдоме.
Тема толчка в приличном обществе табуирована, дезодорирована и под благовидным предлогом изъята
из литературного обращения. Поступим так же и мы.
Разве так, для шутки, спросить: а какая, сэр,
у вас нога толчковая?

Позы курящих вокруг толчка были в точности такие,
как на рекламной картинке оператора сотовой связи GSM.
Эта поза, по мнению создателей бренда, должна стать знаком
успешного молодого дельца. Не станем разочаровывать GSM.

Мне помогли бумага и карандаш.
Камень просто пришелся к слову.

Алкаши мне не нравились. На их лицах читался добровольный остракизм от всего мыслительного. Чего не скажешь о дураках. В этой категории народ подобрался брутальный, биографичный, нарративный. После обеда чаще, чем  после ужина, я усаживал того, кто готов был принести свой сон в жертву искусству. И принимался за его профиль.
Или фас. Или, там, анфас.
 В основном я припоминал навыки академического рисования, но иногда позволял себе легкий модернизм, отдавая дань характеру учреждения. И академизм, и формализм  воспринимались в среде психов одинаково толерантно. Широта взглядов была абсолютной - никакой художественной критики ни в глаза, ни за глаза.
Ножа или гадюку никто за пазухой не держит.
Каждый делает, что он хочет и как он хочет.
Или ничего не делает. Мечтает о сковороде жареной картошки. Или искусно плетёт чертей из капельниц.

Ремесло плетения чертей передавалось в закрытых медучреждениях из рук в руки, как столетиями передавался тайный устав ордена тамплиеров.
В дело шли прозрачные трубки, по которым в организм поступал какой-нибудь интересный химический состав. Трубки были одноразовыми. Их полагалось утилизовать через отчетность. Но можно выпросить, выменять на товар -  расплатиться чертями.
Чертоплетение была, скорее, забава алкашей.
Дураки подходили к вопросу плетения чертей
без осуждения, но и за добродетель не почитали.
Позже я встречал «капельных» чёртей и на гражданке.
Они украшали ветровые стекла автобусов, создавая для водителя неформальную атмосферу внутри кабины и являя собой оберег от будничности.
Потом чертей сменили иконки.

Первым согласился «дать лицо» Параноик.
Потом Поэт, побочный сын Евы Браун и Адольфа Гитлера. Потом Грибник. Грибник был фанатом гриба и ягоды.
Он страдал, единственный, кто мучился в дурдоме от несвободы и все понимали отчего. Его мучения носили сезонный характер. Шла пора лесных ягод.
А вслед за ягодами должен начаться сезон грибов. И это приносило Грибнику череду  неисчислимых страданий.
Захлёбываясь восторженными словами, он воспевал чащи как зрелый Пришвин,  воспроизводя с едкими подробностями все ягодные места и грибные закоулки.
Расставив граблями дрожащие руки, он мысленно собирал ведрами, кузовами грибищи и ягодищи.
Грибищи, ягодищи – терминология истинного лесного брата, фаната щедрых лесных даров. Сплетничают, возможно, не без основания, что он убил кого-то в лесу. То ли перепутал
с кабаном и застрелил бедолагу грибника, то ли специально завел в чащу и там … кто знает!
Так-то добряк и добряк.

- Рисуешь? – спросил зав отделением, - покажи.
И зав псих больницей внимательно просмотрев галерею героев аффекта и аменции, сразу смекнул, что в моём лице он приобрел золотую рыбку отряда осетровых.
Без труда вынул рыбку из пруда.
Рыбку не простую, рыбку премиальную.
Два с лишним месяца я посещал кабинет зав отделением, ходил как на работу в другой корпус через всю территорию больницы, больше напоминающую заповедник или заброшенный ЦПКиО в городе, покинутом всеми людьми, кроме людей в белых застиранных халатах.
За это время я создал годовую подписку стенной газеты "Весёлый Медик" или "Сон Гиппократа" - сейчас не вспомню, превратив на это время кабинет зав врача в офис редакции стенной печати.

Моё счастье заключалось в том, что я получил возможность легально перемещаться по территории. Сначала при содействии санитаров, а потом и самостоятельно.
В кабинете заведующего я нашел то, что давало безграничную власть над дверями медучреждения.
Это были медицинские ножницы. Они подходили ко всем дверям. До сих пор я не мыслю свою жизнь без ножниц.
Тема толчка растворилась сама собой в лесной чаще.
Куда вело тайное отверстие в больничном заборе.

А так же я получил доступ к справочнику Н.К.Боголепова по разным невиданным психическим болезням, на почетном месте в книжном шкафу заведующего. Я сверял некоторые свои догадки с Боголеповым. И планировал выстроить особую стратегию поведения, чтобы врачи психиатры не наделали бы глупостей в моём особом случае.
И чтобы освободить их совесть в случае чего.
Я подбирал себе диагноз и анамнез.

Со временем я перестал удивляться тому, что совершенно
не чувствовал себя лишним в этом лишенном ума мире.
И я не чувствовал себя симулянтом, во всяком случае, сознательным. Так сильно на меня подействовал Н.К.Боголепов. И беседы с зав глав врачом. Сам Зав дураками даже привык обсуждать со мной кое-какие медицинские проблемы почти как с коллегой.

Галерея психов остались у него. Мне они были без особой надобности. А он ими богато иллюстрировал свою докторскую диссертацию. И много рассказывал о случаях портретируемых. Кого я хотел провести на мякине?
Самого Главного по психам? А ведь поначалу я старательно рисовал "Весёлые картинки".
То есть, припоминал авангардистские сюжеты своих живописных и графических творений и старался, по постижения мной тонкостей психиатрии, направлять
их в сторону конкретного диагноза.

Это было очень рискованно, но скорее, наивно.
Веселые картинки, как зав их охарактеризовал, оставляли его, в целом, равнодушным. Внимание привлекли только бело-розовые девушки, в пикантном виде танцующие вокруг неприятного одноглазого господина, с намёком на циклопа, который сладострастно пуча единственный глаз, хватал девушек за ноги и пожирал их, начиная с головы.
Картина акварелью так и называлась:
"вкусные, как конфетки".

Он только сказал: молочная железа вот у этой не на месте. Конечно, не на месте! Эта же была третья грудь на отдельно взятом девичьем туловище, что должно было подсказать знающим толк в Боголепове мой правильный диагноз.
Сам циклоп таращился на непоправимо патологическую девицу своим плотоядным оком, закусывая в это же время другой, правильной, розовобёдрой девушкой.
Концепция прекрасного и безобразного воссоединились
на листе из детского альбома.

- Ты покажи это нашему психологу.
- Какому психологу?
- Как? Ты не был еще у нашего психолого?
Зря! Это я упустил. Он тебя отучит от  розовых девушек,
а заодно и от циклопов.

И выписал мне официальное направление к психологу.
И показал дом на окраине, где был кабинет психолога.
- Веселые картинки не забудь, он как раз такие любит.
И осторожнее там! - в напутствии зав псих отд мне послышалось скрытое влечение к патологиям или иная врачебная тайна.

ВЕСЁЛЫЕ КАРТИНКИ

Не так всё просто с весёлыми картинками. Одно время, когда я был совсем юным юным художником, отчасти романтиком, отчасти циником, нигде толком не учился и имел обо всём своё особое мнение. Гением себя не провозглашал, но в глубине души и не сомневался. Часто менял род занятий, бросаясь от импрессионистических пейзажей и фигуративной живописи к фовистическим и сюрреалистическим полотнам, а от них к неуклюжим литературным опусам.

Как то раз, желая добра, меня познакомили с настоящим писателем. Он выпустил книжку или две рассказов.
Он же был и художник. Писал акварели. Снимал фильмы.
Но настоящая его профессия была архитектор.

Звали его Давид Генрихович. Рассказы его мне не сильно нравились. Я не считал, что небо может растечься расплавленным воском. Небо и воск текут совсем
разными теченьями. Но это не важно. Всё равно мы подружились. Он делился новинками. Я сиживал в глубоких креслах архитектора и листал альбомы. И слушал пластинки.

Вышел двойник Ллойда Уэббера "Иисус Христос супер звезда". Задержав дыхание, Архитектор опустил иглу на пластинку и мы слушали. Глаза Давида Генриховича сияли как у молодого Гёте. Я жалел Архитектора. Многие знали, что он умирает. Знал и я. Но должен был это скрывать. Однако, похоже, он сам чувствовал через особую остроту восприятия всего прекрасного, что дни его сочтены.

Тот день не стал портить своим высокомерием.
Я-то с детства слушал Кшиштофа Пендерецкого
"Страсти по Луке" и посчитал рок оперу
Ллойда Уэббера модной однодневкой.
На прощание Давид Генрихович сказал:
- Я хочу подарить тебе свою мечту. Сам я уже не успею это сделать. А ты сделай!
И умирающий архитектор, писатель и акварелист раскрыл свой замысел «Страсти по Дону Кихоту».
 
- Понимаешь, что если он не был сумасшедшим, как про него все думали. Чудовища, понимаешь, ведь могли быть настоящими. Даже если они и были мельницами для всех, для Дон Кихота они были реальными чудовищами.
И он сражался с монстрами, людоедами, драконами! Жуть! Ты понимаешь меня, мой друг?
И мы, как священную книгу оборотня,
перелистывали  Сальвадора Дали.

Я должен был восхититься этой идеей. И творчеством Дали. Идея, в самом деле, показалось недурна. Но не слишком.
Я вежливо восхитился. Дали мне не нравился. Мне нравились поляки сюрреалисты. Конечно, поляки вторичны, но они нравились. я им подражал как мог. И Поль Гоген.
А Дали нет. И сейчас без восторга.
Хотя он и был выдумщик и хулиган.

Мир с точки зрения Дона Кихота  всерьёз открылся мне только в кабинете заведующего психиатрией и наркологией. Может это и символично. Может просто эта идея была самой простой из всех, что могли придти в голову, чтобы создать себе некоторое творческое алиби. И рецепты Дали для дурдома были самое оно.
 
Пачку Весёлых картинок я обернул газетой и понёс
к Психологу. Там они и остались.
Собственно, там им самое место.

ПСИХОЛОГ

Психолог занимал одноэтажный оштукатуренный флигель
на самом краю обширного Дружного Села. Внешне флигель напоминал маленькую дворянскую усадьбу. Даже не столько усадьбу, сколько домик станционного смотрителя.

На мой стук никто не ответил. Тёмная прихожая, заставленная горками журналов.
Следующая дверь отворилась как будто сама.
И я с некоторым трудом протиснулся мимо колонн
из книг и проник в кабинет Психолога.

Кто мне открыл дверь, было не понятно.
Сквозняк? Потайная верёвка?
У стены стол, заваленный книгами, стул. Книги заполняли полки, книжные и медицинские шкафы, всюду были навалены, разложены, расставлены столбиками и
сталактитами свисали с потолка. Одна из книжных колонн качнулась. Я скорее догадался, чем увидел за колонной человека на коленях, в очках и сером халате.
Безусловно, раньше халат числился как белый.
Но отбеливатели не были еще изобретены, а стирался он, скорее всего, с черными носками.
Это и был Психолог.
Дверь, как я потом я догадался, он просто толкнул собственной тростью, с которой не расставался.

- Вот! – сказал психолог и выдернул снизу из колонны, книгу. Колонна, пошатнулась но, как ни странно, не рухнула, так как психолог сделал всё быстро, умело, как фокусник
в бродячем цирке и тут же поднялся с колен.
- Ко мне? - спросил психолог и упал на диван, где был продавленный пятачок, свободный от макулатуры
и с благоговением раскрыл книгу.
- К вам.
Психолог глазами указал на стул возле стола.
Я переложил со стула на пол стопку журналов и сел.

«Тайная доктрина, синтез науки, религии и философии» - прочитал я на обложке, книги, которую изучал психолог,
 Е. Блаватская. Издание было основательным, пропитанным тьмой подполья, дореволюционным.

- А что вы думает об Атлантиде? - спросил меня Психолог, листая томик Блаватской.
Тестирует, - понял я, - пошел на провокацию.
- А что? – равнодушно переспросил я Психолога, – есть свежие новости? Об Атлантиде?
- Что вы! Всё по-старому. Просто интересно, что думают
об Атлантиде современные молодые люди.

И я рассказал, что я думаю об Атлантиде и о самих атлантах и их атлантихах. Дело было в том, что я в самом деле прочитал одну левую английскую книжицу про загадки Атлантиды, любезно одолженную на одну ночь моим другом В. Напомню, что на дворе была крепкая Советская власть. Атлантиды, секса, виски, Levis Strauss в СССР, как мы знаем, не было. Но они были. Как альтернативная  реальность, данная нам в фантазиях и ночных страхах.

Так вышло, что во мне, в самом деле, скопились кое-какие слова по поводу затонувшей Атлантиды.   
С другой стороны, я боялся слишком жесткого диагноза и, как следствие, излишних медицинских мер.
Психолог слушал и чесал в ухе дужкой от очков.
- Чаю? - спросил он, отложив очки.
- Спасибо.
- Спасибо да, или спасибо нет?
- Спасибо, да.
- С малиной и с сахаром вас устроит?

После перекипевшей баланды на отделении? Шутите!
Или психологическая уловка или вербует в шпионскую сеть..

Так я познакомился с сумасшедшим психологом, милейшим чудаком, тайным членом тайных обществ, однобоким эрудитом, даосом, фанатом эзотериком, экзархом герметизма и толкователем Изумрудной Скрижали.

Он знал всё, что скрывала официальная наука, всё, что прячется под приставкой «лже…», что утаивают академики, консервативное правительство и его ленивый и не любопытный народ.
То, о чём сейчас шумит после 23.00 РенТВ, шутит НТВ, клянется GOOGLE. Или, там, ожелтелая печать.
Хотя телевизор в доме, с некоторых пор, я не держу.
Так, держу, но не включаю. Хорошо, включаю, только раз в году. И только для новогоднего выпуска "Что, где, когда?".
 
На стуле, где, по моим расчетам должен был сидеть врач
и беседовать с пациентом, сидел я. Психолог сидел на диванчике, где мог разместиться пациент. И через некоторое непродолжительное время меня стало смущать и смешить то, что наши роли перемешались между собой и, в конце концов, они поменялись местами. Благодаря знаниям, почерпнутым у Боголепова, я сделал предварительный диагноз, который впоследствии Зав Отделением полностью подтвердил.
Так же я сделал вывод, что душевные болезни и особые свойства души, не имеют строгого разграничения.
Напротив, они тесно соприкасаются.
Так, всё душевное, неопознанное, левитирующее, проходящее сквозь стены и века – крайне привлекательно с точки зрения стареющего доктора Фаустуса,
но чревато анафемой и латинскими терминами
со стороны минздрава.
 
- А чо ты хочешь? Все врачи чем-то больны. Особенно психиатры. Они больны тем же, чем болеют и их пациенты. только это скрывается. От скажи, куда он пойдет?
Он ведь прямо тут и живёт. Уже который год. Мы его не выпускаем. Мало ли что ТАМ с ним может случится.
Как будто речь шла о космонавте Леонове на далёкой околоземной орбите, которому противопоказано выходить
в открытый космос без сопровождения ЦУПа,
без шлема и без поводка.

И он увидел мою новогоднюю газету "Сны Гиппократа",
где на лапах ели, среди цветных новогодних шаров и гирлянд были развешены пузырьки с надписями "Озверин", "Веселиновая кислота", "Пургамидон", "Витамин Поли", "Мотоциклиновая мазь", «Кама с утра» тд и заржал.

А тогда, при посещении Психолога я сделал ещё одно маленькое, но важное открытие - калитка в лес!

- Вот, берите, почитаете, - само добро склонило голову,
и Психолог доверчиво всучил дореволюционный том
"Из пещер и дебрей Индостана" той же госпожи Блаватской.
- Только вот что, не выносите книгу на отделение.
Читайте прямо здесь. Я специально для вас оставлю
книгу в прихожей. Или идите почитать в лес,
на полянку. Вон, за моим домом есть калитка.
Для вас я повешу ключик. Только, пожалуйста,
не говорите никому.

Так одним ключом я открыл для себя Лес и Блаватскую.
Первое мне очень понравилось.
Второе - так себе.

ПАРАНОИКИ ИГАРАЮТ В НОЛИКИ

Черепа в тот, первый день, ближе к ночи освободили от пут. И больше не трогали. А сам он сделался спокоен и даже весел. Позже, когда я рисовал его профиль, он,  шевеля хрящеватым римским носом, сознался, что придуривался. Прекрасно знал, что его свяжут и ни к какому Гречко,
тем более к главврачу, не поведут.
Против жидов, масонов и молдован он вообще ничего не имел. Он и сам наполовину молдаванин.
Просто его готовили к выписке.
А он выписки категорически не хотел.
А теперь напридуривался ещё минимум на полгода.

Череп всегда говорил быстро, будто прорвало мешок
с зерном, как теперь торопятся выговорить в сто секунд
свою программу некоторые политики. В отличии от политиков, Черепу было что сказать. Череп знал как устроен этот мир, он ведал о всех его скрытых сторонах и подводных камнях. И он был Добровольным Идеологом Дурдома.

- Тут всё честно. Все просчитано на три столетия вперёд.
Это идеальное устройство мира. Никто ещё не додумался до лучшего устройства. Ты - дурак, к тебе ноль претензий.
Тот мир, - говорил он, с ненавистью кивая на окно, - это плохой дурдом. Бездарный дурдом. В нем жить себе дороже – пропадешь, погибнешь ни за грош. А если не погибнешь,
то рано и поздно все равно окажешься здесь.
Не важно как. От армии ты косишь или крышей шуршишь. Подлечат, и отправят обратно. А мне не надо лечиться,
я здоров. Абсолютно здоров и весел. Это там все больны.

Дурдом, по его апперцепции* - это самое правильное, наиболее сбалансированное состояние общества. Это социализм, капитализм и биоценоз,** слитые
в единой, гедонисткой*** гармонии. Закон прибавочной стоимости и плановая социалистическая экономика - тут всё в самых правильных и нужных пропорциях.


_____________________________________________
* Апперцепция - восприятие, требующее напряжения воли
** Биоценоз -  совокупность животных, растений, грибов и микроорганизмов
*** Гедонизм - направление, рассматривающее удовольствие, наслаждение как мотив и цель жизни

                ***

- Ниже опускаться некуда. Это плоскость! Понимаешь, надо жить на плоскости, а не рваться вверх! Успех, там, высокое положение, сумасшедшая зарплата. Зачем? Чтобы завидовали? Всё равно упадешь! Всю колбасу не съешь,
всех баб не переимеешь. Так уж лучше прямо сюда, - жарко убеждал себя и меня Параноик, постепенно ускоряя темп речи. Он всегда начинал медленно, степенно, как профессор политэкономии после рюмки коньяка и сигары, потом невольно ускорял бег своей мысли, будто видел в первом ряду волоокую третьекурсницу, которая смотрела на него влажно и мечтательно. Мысль его делалась молодой, резвой, звонкой и принималась бить чечетку внутри его плешивого черепа.

Без труда можно было заметить, что в Дружноселье он действительно чувствовал себя на своём месте.
Превосходно разбираясь в теории глупости и мудрости, мнил себя на вершине иерархии, предводителем интеллектуальной элиты. Там, в миру, ему делалось тревожно. Там у него имелась кое-какая жена, возможно дети. Но он уже вошел
в категорию киников, когда семья располагалась в самом низу шкалы ценностей. Его собственная теория мироздания была связанна с математикой, как основой всего сущего.
И собственная метафизика, строящаяся на том, что мира,
как такового, не существует. А существует невидимые, математически формулы, которые и есть Главное Вещество Вселенной, а оно обманывает нас мнимой предметностью.

Параноик часами мог исповедовать свою теорию любому, имеющему уши. Но таких было не много. В том смысле, что у каждого было свое небольшое учение, либо полный, бесповоротный дзен.

Я рисовал двойника императора Октавиана Августа
с бритой головой и слушал его достойные удивления речи.
И не удивлялся.
Это не был Дом Удивления или дом, где разбиваются сердца.
Это был дом, где умы и сердца из области возвышенного, трансцендентального
сходят на уровень белковый, химический, жалкий.
Это был, по сути, антимир.

Такой же мир, как тот, другой мир, с которым этот антимир не желал иметь ничего общего, поскольку результатом их соприкосновения была бы вспышка сверхновой,
Большой Бада-Бум.
На языке науки – аннигиляция, Вселенский Взрыв, превращающий оба мира в смердящий пепел сгоревших элементарных частиц.   
 
                ***
Особенно мне удался новогодний "Гиппократ".
Им я даже гордился. И готов был приблизиться к главной цели – к заключению врачей, которое позволило бы мне с одной стороны не идти прямо сейчас на плац под подзатыльники дедов, с другой - благополучно пополнить ряды студентов Института Театральных Искусств.

Зав Отделения моими успехами был доволен и даже духоподъёмен, так как мой труд обеспечивал ему первые места на конкурсах стенных медгазет.
В каком-то идеологическом смысле, он заменял мне товарища Капитана.
Единственно, звание его скорее  соответствовало
гофмаршальскому.
Как-то генералиссимус от психиатрии мне сказал:
- Оставайся, чего тебе дёргаться. Полгодика, не меньше,
тебе следует у нас полечиться. Тебе будет хорошо, - сказал заведующий. И он улыбался улыбкой Лысого Черепа.

ТАМ ХОРОШО, ГДЕ НАС НЕТ

Мне в самом деле не так уж плохо жилось.
Каждый день было лето. Что-то кололи в верхнюю долю большой ягодичной мышцы. Я смотрел на окружающий мир как на любовный акт всего со всем и находил, что мир прекрасен во всех его конфессиях и концессиях.
Позже, когда колоть перестали, мир любви и согласия продержался ещё с недельку, после чего бесследно испарился, уступив место страстям, суете и ловле ветра.
А химическую формулу этого душеполезного вещества, никто и не записал на манжетке.
 
                ***

Я стал позволять себе прогулки по лесу. Никогда я не встречал такого прекрасного, тонко устроенного леса!
Лес был как живой, вечно юный Кришна!
Только одно незыблемое правило: я должен быть на вечерней поверке, то есть в 21.00  в палате, на койке, с серо-зелёным лицом, со средней расширенности зрачком.
И это правило было неукоснительно к исполнению.
Иначе тебя, как нарушителя режима, вышвырнут сразу
и по всем статьям. Дурдом всё-таки закрытое режимное учреждение. Не тюрьма, нет, но и не воля.

Однажды я устроил себе большую экспедицию в лес.
До этого случая просто бродил в ближайшем леске, набирая полные карманы ягод, которым в тех лесах было несть числа - сумасшедший урожай!  Черники -  гектары. Голубик, земляник - поляны! Кое-что перепадало и моим дуракам. Грибник за горсть черники был готов круглосуточно бредить про грибищи и ягодищи. Поэт исписал мне целую тетрадь стихами про то, как он осуждает своих родителей Адольфа Гитлера и Еву Браун. Параноик поделился самыми сокровенными математическими выкладками на тему вечного  пребывание в нирване, не покидая стен дурдома.

А я всё шёл и шёл. Пахучая прохлада леса сменилась жарким полем, небом и Высшим смыслом. Жизнь прожить - не одно поле перейти - и я нова очутился в лесу, следующим за этим полем, земную жизнь не дойдя до середины. Руки были черны от черники, глаза голубы от голубики, жизнь красна от брусники.

Стараясь удержать в памяти порядок чередования лесов, полей и рек, примерное направление движения, я беспечно шёл большую часть дня, пока не сбился со счета. Во второй половине дня, повалявшись на тёплом мху, я решил, что можно двигать в обратном направлении. Часов не было, компас, разумеется, там же, где часы. Из амуниции только серый больничный халат, больничная рубашка
с расплывшимся синим штампом, тапки и Блаватская.

Лес - поле - лес - поле - лес.
Вопрос о направлении остро не стоял.
Туда солнце грело затылок, значит обратно должно светить
в глаз. Вероятно, нужно было сделать небольшую поправку на то, что Земля круглая и Солнце тоже не стоит на месте. Или как там в астролябии, у астрономов и мореплавателей.
Поначалу всё шло в обратном порядке:
поле-лес-поле-лес. Но выбравшись из очередного леса,
я не увидел вдали, как рассчитывал, знакомой архитектуры корпусов для душевнобольных.
 
Я пережил и это, пересёк еще одно поле и углубился в ещё один лес. На следующей поляне я так же не обнаружил следов дурдома, только солнце с признаками заката.
Направление мне казалось, было правильным.

Я метался по долинам, по взгорьям необъятной России, как сбежавший из плена немецкий  капрал в поисках Германии, которую он потерял. Германии  Шиллера, Гёте, Бетховена.  Ан, нет её, той Германии!  Леса-поля,  ай-люли древней Руси мелькали, как кадры кинохроники. С каждой секундой теряя цвета, плёнка превращалась  в чёрно-белую. Только солнце,  багрово жгло  целлулоид небес, неотвратимо скатываясь  к чёрной  кромке леса.

Я перешел на драматическую рысь и, теряя тапки, пересекал закрома родины в хаотично выбранных направлениях.  Местность была полностью необитаемой.
На долгие гектары вокруг - ничего, кроме лесов и полей
и туч. Ни людей, ни тракторов, ни дураков,  ни их домов,
ни алкашей,  ни даже их духу. Только в ноздрях трепетал  пряный аромат полевых вечерних трав, цветов и мхов.
На мои отчаянные мольбы Светило призадумалось, растерялось и повисло,  неловко  зацепившись  золотым протуберанцем за кончик ели.

И снова лес и опять поле. Дурдома след простыл.
К горлу подступал конец творческой биографии.
Синева сгущалась неотвратимо.
Пожалуй, торопиться уже не имело особого смысла.
В принципе, можно было просто лечь в муравейник и подождать, когда эти организованные насекомые обглодают тебя до состояния наглядного пособия для симпатичных первокурсниц мединститута.

Как вдруг!
На очередной поляне, с самого краю, ближе к лесу, природа родила сказочный домишко с трубой, коровой и окошком.
В окошке зажегся свет, корова махнула хвостом, отгоняя слепня. Я встал у изгороди и закричал что есть мочи то,
что обычно кричат люди, когда уже ни на что не надеются, кроме чуда:
 «Люди! Помогите! Хелп ми! Мэйдэй!» - при этом не переходя условную красную черту ограды, чтобы минимизировать исходящую  от меня угрозу.
И в случае чего, успеть удалиться самому.

Мой вид, пожалуй, ни у кого бы не оставил бы никакого сомнения:  беглый, опасный для общества рецидивист. Может быть даже маньяк, спасённый адвокатами от электрического стула или виселицы.
На моё удивление, из избы (назовем эту архитектуру малых форм избой) вышла тётка в платке. Обычная тётка.
С обычным лицом, без особых признаков фольклора. Она вышла и стала на крылечке. Нас, по сути, отделял только плетень из тонких жердей. Женщина посмотрела на меня
без признаков страхи и без упрёка.

- Дурак, что ли? Чего орешь, корову пугаешь, - спокойно сказала женщина, всегда готовая остановить лошадь на бегу и вынести телевизор из горящей избы. Без тени иронии, или там сарказма или других городских штучек, просто и доходчиво растолковала, где находится ближайший дурдом.

Он в самом деле был совсем близко.
Я успел на вечернюю проверку. Сделал зрачки стандартных размеров и серо-зелёное лицо. Дурак был рад, что вернулся в свой дом. И друзья дурака, тоже дураки, достали из тумбочки холодную осклизлую котлету на горке синего картофельного пюре. И из тайного места смердящий стакан водки.

И он ел.
И пил.
И наступила ночь.
И сквозь прутья решетки смеялись дураки на других планетах. И они поднимали стаканы и говорили на всех межпланетных языках:
- За возвращение домой! за тебя, дурак!
         
                ***
Дальше логика развития сюжета требует, чтобы персонаж навсегда стал бы одним из полушутов, полу-гениев, полу-юродивых - дружных обитателей  Дружного Села.

Наш герой поступил проще.
Он просто сел в автобус, потом на электричку и вернулся домой. Одиссей тоже в конце одиссеи вернулся домой,
к Пенелопе, к Телемаху, к секвойе посреди дворца.
Остановимся пока на этом. Если верить Гомеру,
это лучший из финалов.

Останется сущий пустяк: взять на плечо весло и топать
до тех пор, пока неожиданно на дороге ты не повстречаешь гражданина, и он не спросит тебя:
- Эй, что за чушь ты несёшь?
Тут ты можешь вручить прохожему весло или просто прислонить его к секвойе,  оттереть пот, развернуться
и пуститься  в обратный путь.
Но это будет уже другая история.

2022-2025
© Copyright: Андрей Севбо




___________________________________________


Здравствуйте, Андрей!

Собираясь с всяческими силами, чтобы оформить свой отклик, который я Вам давно задолжала, я поймала себя на мысли о том, что параллельно снова захотелось перечитать статью Баткина
о постмодернизме. Это мое признание вполне можно считать началом отклика.
Главным героем для меня по-прежнему остаётся Ваше умение формулировать и вообще Ваши прекрасные отношения с русским языком, который на страницах ваших произведений волшебным образом стряхивает с себя налёт все чаще навязываемой ему примитивности и однозначности и расправляет крылья, доставляя эстетическое удовольствие читателям.
Покачиваясь на волнах вашей памяти, я оживляла и свою.
И – знаете – тут моя память переиграла Вашу, потому что, оказалось, что параллельно возникающие в голове события не были вымышленными, а персонажи высосанными из пальца. И в том была их большая привлекательность и сила. Если б мы с вами не совпадали по возрасту, и я была бы на лет –дцать моложе, то, наверняка зацепки были бы другими и акценты тоже.
Мне показалось, что главным героем в новеллах без героев всегда был сам автор и его виртуозное владение письменной речью. За автором по степени главности следуют приемы, уловки, повороты, развороты и прочие движения беспечной мысли, наслаждающейся данной ей свободой. Это дает ощущение легкости бытия: Бада Бум – и понеслось. Действительно так. Читать было легко. Перечитывать некоторые главы или избранные места – в радость. Процесс был совершенно не обременительным. Мне даже показалось, что именно это воздействие и было Вашей целью. Если так, то все удалось на отлично. Я искренне жму зеленую кнопку.

С уважением Лидия Курчина