Рыцарь 21 столетия Глава 33

Глава тридцать третья

Саша и любила, и не любила Москву. Любила за её движение, за круговерть, которой хочется подчиниться и получить массу новых впечатлений.
В Петербурге снег в декабре был редким гостем, а здесь мягкая русская зимушка припорошила скамейки и обволокла инеем ветки деревьев и не до конца облетевших кустов барбариса. Красота...
А не любила, потому что немного ревновала: ей было обидно сравнивать Москву с родным северным городом — и парков здесь больше, и метро красивей, и магазины разнообразней. Как же так получилось, что царственный Петербург стал теперь почти провинцией? Ещё сто лет назад всё было наоборот. Но... время вспять не повернёшь, — вздыхала Саша, сразу с поезда отправляясь в редакцию.
Милейший редактор Евгений Сергеевич, с неизменной причёской не до конца сдувшегося одуванчика, встретил её доброжелательно.
— А, Сашенька, привет! Как там поживает колыбель трёх революций? Четвёртой не ожидается?
— Боже упаси, Евгений Сергеевич, этого ещё не хватало, — она устало плюхнулась на старый стул, похоже ещё оставшийся с советских времён. — Да не сбудется на нас восточное проклятие.
— "Что б тебе жить в эпоху перемен"? — рассеянно спросил редактор, поглядывая в монитор новейшего компьютера яблочной фирмы.
— Точно.
— А вот во Франции молодые люди не боятся перемен, да будет тебе известно, а очень даже требуют.
— Ну и пусть они там требуют, — вздохнула Саша, — а нам нужно лет двадцать для... ну вы помните Столыпина, что он там хотел за двадцать лет сделать с Россией? Великой? Вот и нам нужно лет двадцать - тридцать.
— Ой, не знаю, дадут ли нам хотя бы двадцать лет, Сашка, — в ответ вздохнул редактор, и они оба засмеялись. — Мы с тобой как две бабки на лавочке сетуем.
— Как вам мой доклад по экологии, Евгений Сергеевич? Понравился?
— Очень, ты большая молодец. Я всё удивлялся, откуда ты столько про атомную энергетику узнала, да ещё наизусть выучила?
— У меня память хорошая. Я и стихов много знаю наизусть.
— Стихи подождут, Саша, а вот на баррикады тебе придётся отправиться.
— На какие баррикады? — она вытаращила глаза.
— Про закон, принятый Олландом, слышала? Нам нужен репортаж из гущи событий, с баррикад, так сказать. Я понимаю, что тема однополых браков тебе не очень нравится, но уж больно массовые там протесты. Видишь, оказывается и в Европе полно здравомыслящих людей. Чего хмуришься? Неужто не хочется в Париж съездить?
— Не знаю, — Саша теребила сумку в задумчивости, — у меня же дети, Евгений Сергеевич, согласится ли муженёк с ними посидеть? И что он потребует взамен?
Двери в кабинет открывались и закрывались. Кто-то видел, что редактор занят и махал рукой, решая зайти позже. А кто-то не выдерживал и подбегал показать, подписать и обсудить в срочном порядке "буквально горящие" документы. Пока Саша думала, Евгений Сергеевич успел уже забыть про неё.
— Александра, ты что зависла? — наконец, увидел он её. — Ты согласна или нет?
— Можно я подумаю?
— Завтра утром — последний срок, когда ты должна дать мне ответ. Ступай, видишь, сколько дел...
Она встала и попрощалась, но он уже её не слышал, отвечая на очередной срочный звонок.

Катерина, лучшая подруга, в удлинённом чёрном пальто по последней моде, с красным шарфом и с такой же сумкой, уже ждала её у редакции. Они обнялись, словно не виделись сто лет. Хотя за бурными событиями, которыми были наполнены их дни, иногда казалось, что они проживают не одну жизнь, а несколько.
— Ну рассказывай, куда опять посылают? — спросила Катя, приведя её в любимое кафе неподалёку от редакции.
— Сергеевич в Париж предлагает лететь.
— Слушай, он к тебе явно благоволит, — подмигнула Катерина, раздеваясь, — ты ещё не развелась?
Саша хотела возмутиться дурацкому намёку, но вспомнила финт Кирилла.
— Этот пройдоха полгода предоставляет через адвоката липовые справки и не является на суд. Я уже возмущаться устала. У него, видите ли, назначение в Москву намечается, а тут я со своим разводом.
— Ну а ты не хочешь подождать немного? Поставь ему условие — ты едешь во Францию, он сидит с детьми, а ты за это повременишь с разводом.
— Да не хочу я тянуть, как ты не понимаешь! — Саша в сердцах бросила ложку на стол, но та вдруг покатилась и со звоном упала. На них стали оглядываться, но ей было всё равно.
— Тише ты, сумасшедшая, — прошептала Катя, — что с тобой? Ты какая-то нервная стала. Похудела, глазищи ещё больше стали... Тебе, кстати, идёт. Это похоже на новую любовь. Я права?
Саша не знала — отвечать или нет. Да, она не просто похудела. Она сохла, она не могла есть. Но прикладывала все силы, чтобы тоска, поселившаяся в её сердце после отъезда Макса, не сделала из неё истеричку, потому что плакать хотелось каждую ночь, как только она ложилась в кровать.
— Да, я полюбила француза, его зовут Макс, — медленно ответила она.
— Тогда тем более надо договориться с Кириллом!
— Нет, — резко возразила Саша.
— Я не поняла, что тебе важнее — любовь или свобода?
— Пожалуй, свобода, потому что в любовь я не верю.
— Фу-у, как старомодно звучит. Людмила Прокофьевна, где вы набрались этой пошлости?
— Да отстань ты со своей Мымрой, — устало попросила Саша. — В моём представлении любящие люди должны делать ради любви какие-то поступки. Чем-то жертвовать, уступать, идти навстречу друг другу. Но мужчины только требуют верности, ласки, заботы. А сами даже не пытаются выполнить того, чего ждут от нас. Нет ни верности, ни ласки...
— Но Кирилл же о тебе заботился.
— Да, но после его измены, мне его забота не нужна.
— А этот француз Макс — он другой? Он любит тебя?
— Да, любит, наверное, но не настолько чтобы чем-то пожертвовать ради меня.
— А ты ради него?
— Это всё пустые разговоры, — заказывая ещё одну чашку кофе, вяло возразила Саша, — я не могу жить во Франции, он не переедет в Россию. Что толку встречаться и растравлять себя?
— Так ты поэтому не хочешь ехать в Париж?
— Да, я только начала успокаиваться. Не хочу снова увлечься несбыточными надеждами. Понимаешь, я ждала, что он по скайпу хоть намекнёт, что возможно всё-таки переедет. Но он молчит, как партизан, и только зовёт к себе.
— А я бы поехала. И будь что будет, — подмигнула Катерина.

Бабушка сразу поняла, что Саша не в духе. Но по прирождённой деликатности, не стала расспрашивать, в чём причина. Что может волновать молодую красивую женщину? Конечно, вопрос любви.
— Вот что, Сашенька, ты сейчас отдыхай, а позже мы пойдём на вечер поэзии.
— Ой, бабуля, неужели нельзя хоть один вечер провести дома? — зависнув над кроссовками в прихожей, спросила Саша. — Почему ты поставила цель обязательно меня куда-нибудь тащить, когда я приезжаю к тебе?
— Сашенька, я же знаю, что в Питере тебе с мальчишками, да ещё с твоей беспокойной работой, не выбраться никуда. Так можно и свихнуться от внутренних и внешних проблем. Нужно отвлекаться и... подпитываться чем-то вечным. Подниматься над землёй, понимаешь? — она присела рядом на кушетку в коридоре и взяла её за руку, — если мы этого не будем делать, то утонем в проблемах. Будет казаться, что выхода нет, а он есть, только надо увидеть свет в полынье и вынырнуть.
— Бабушка, ты фантазёрка, — возразила Саша, но задумалась, что в принципе сравнение похоже — она, действительно, словно барахтается подо льдом и не видит выхода. Отсюда и безнадёжная усталость, навалившаяся на неё в последнее время.
— Отдыхай, моя девочка, — бабушка ласково погладила её по голове. А Саше вдруг захотелось пожаловаться ей на всё-всё, но слова будто горький ком стояли в груди и в горле и не давали ни слова сказать, ни расплакаться.
Вечером бабушка оделась довольно просто — классический брючный костюм и шёлковый шарфик на шею. Саша вообще не стала наряжаться. Ей было всё равно, как она выглядит — для вечера поэзии в маленьком доме культуры и джинсы сойдут.
На скромной афише было указано, что из Америки приехал советский поэт-эмигрант. Автор, старенький Александр Шурухт, был почему-то изображён с гитарой.
"Неужели Высоцкому будет подражать или Окуджаве? — недовольно подумала Саша, — да ещё и старый какой... Будет ли слышно?"
Но слышно было прекрасно. Народу в зале, как и ожидалось, было совсем мало. Автор это предвидел, потому что, оглядев малочисленную публику, тепло улыбнулся и поблагодарил:
— Спасибо, дорогие соотечественники, что пришли. Мне так хотелось поделиться с вами вживую всем, что накопил за годы странствий и раздумий. Может, вам пригодится мой опыт...
И соотечественники слушали и хлопали с удовольствием приятному старичку, который задумчиво то ли пел, то ли читал под собственный нехитрый аккомпанемент. Саша слушала вполуха, почти задрёмывая под негромкое монотонное чтение.
— Вам было когда-нибудь плохо и муторно на душе? — вдруг спросил Шурухт. Саша вздрогнула, словно спросили лично у неё. — Вам посвящаю стихотворение "Лекарь".
Когда по лужам скачет весёлый воробей,
Когда кругом удачи и множество идей,
Ложится строчка к строчке и рифма — дважды два,
И сердце просит мотив к словам.
Тогда ложись у речки на травы с головой,
Где шустрые кузнечики трещат наперебой,
И, всматриваясь в воды сверкающей реки,
Пиши с природы свои стихи.

Но вот ты весь в печали и загнанный как вол...
Сплошные неудачи и никаких идей.
И рифма не годится, и тема не нова.
И не ложится мотив к словам.

В избушке отдалённой, вдали от всех дорог,
Живёт уединённо один волшебник йог,
Он может биополем влиять на всё вокруг,
Снимать без боли любой недуг...

А кто же этот лекарь, а кто же этот йог?
Кто может без аптеки вдали от всех дорог
Излечивать болезни, снимать тяжёлый стресс,
Кто йог-кудесник? Конечно, лес!

Саша внутренне рассмеялась. Сначала ей показалось, что поэт описывает отца Михаила, живущего в лесной глуши. Но представив дремучий лес, по которому она совсем недавно гуляла с Максом и с детьми, осознала, что его величественная тишина, действительно, исцеляла и от грустных мыслей, и от суеты, и от семейных проблем. Да... было хорошо и покойно. Правда, ей бы не пришло в голову сравнивать лес с йогом.

...Ах, не вернуть прошедших дней, ах, не вернуть.
Судьбу нельзя ни повернуть, ни обогнуть.
Что наша жизнь? — Мелькание лет
И лотерейной судьбы билет.

Сердце снова сдавило от какой-то безысходности. Какой-то несчастливый билет ей достался...

Перед Разумом Всевышним мы все отвечаем,
Какие же мысли в себя мы впускаем...
А суд перед совестью или же Богом
Готовит вердикт нам за дальним порогом...

Она стала вглядываться в автора. Счастлив ли он был за границей? Смог ли найти себя в чужой стране? Наверное, да — вон как глаза горят, да и в свои восемьдесят выглядит отлично. Неужели он не скучал?
Активные зрители начали задавать вопросы, и, словно подслушав её мысли, спросили и об этом.
Шурухт задумался.
— Я знал, что вы это спросите. Всякое было — и тосковал сильно, и радовался, что уехал. Тосковал по людям, по друзьям, которые здесь остались, а радовался рождению внуков и правнуков. Но, пожалуй, если бы не любовь, то привыкнуть к чужбине не смог бы. Да... любовь и творчество — вот что спасло меня там...

Летит Земля на всех порах вокруг огромного светила,
Как будто кто-то впопыхах швырнул её с огромной силой.
Пугают Землю всякий раз кометы и метеориты,
И астероиды подчас, что могут сбить её с орбиты.
Но верю, в безвоздушной мгле Земля не будет с курса сбита:
Пока Любовь есть на Земле,
Её не вышибить с орбиты...

Только лишь Любовь царствует над миром,
Остальное всё — суета сует.
Только лишь её воспевает лира,
Только на неё молится весь свет.

Саша посмотрела на бабулю — она плакала, и глаза её так горели, словно перед ней стоял живой дедушка.
После представления они в молчании шли домой. Бабушка, наверное, погрузилась в воспоминания, украдкой вытирая слёзы, а Саша вдруг приняла решение ехать к Максу. Внезапно, без лишних раздумий. И на сердце стало легко, как бывает только тогда, когда примешь хотя и нелогичное, но верное решение.