Диоген Ташкентский

В летнем всем ветрам открытом кафе, расположенным в самом центре города Т, было многолюдно, а основную массу посетителей составляла молодежь. За одним из столиков сидели двое парней и две девушки, с пылом и жаром обсуждая, видимо, какую-то для них очень злободневную тему. Едва ли можно было их расслышать в этой кафешной какофонии, порождаемой эффектом крешендо и шлягерной музыкой.
И вдруг, как из-под земли, перед молодыми людьми выросла фигура существа лет шестидесяти, плохо одетое, в пыльных сандалиях на босу ногу и, как видно, подшофе.   
— Вы меня извините, молодые люди, — начал старик на ломанном русском с восточным акцентом, — но я, грешным делом, подслушал вашу ученую беседу. Вы не против, если я присоединюсь к вам и поделюсь своей точкой зрения по данному вопросу?
— А почему бы и нет, ака? — живо откликнулся молодой человек атлетического сложения. — Присаживайтесь, ака.
— Обещаю, долго распространяться не буду, — сказал низким скрипучим голосом старик, присаживаясь. Оглядев своих визави, он представился: — Джурабай.

— Очень приятно, Джурабай-ака. Я — Тиму… — начал было атлет, но осекся, и моментально выйдя из положения, сказал: — А меня зовут Джахангир. А это — Маша. Рядом с ней — Лена, — парень указал рукой на брюнетку и блондинку. — А это — Аркадий. 
— Очень-очень приятно познакомиться, молодые люди… Особенно с вами, Джахангир-бек, — почтительно произнёс новоиспеченный гость. — Вы очень благовоспитанны. Хвала вашим родителям. Да всегда светит над вашей дорогой свет мудрости и знания. Видно, что у вас ученая степень. Да и редко нынче увидишь такого палавана , как вы, да еще такого эрудита, да еще так искусно декламирующего стихи. Мое вам почтение, ийгит-ака!  Вы меня порадовали сегодня.
— Благодарю за добрые и учтивые слова, Джурабай-ака. Думаю, лёд сломан. Но, не пора ли нам, уважаемый, услышать вашу истину? Мы с огромным удовольствием вас послушаем.
— Бемалол, йигит-ака, — сказал старик по-узбекски, а затем продолжал на русском: — Так вот, само понятие «смысл», будучи рациональным понятием, содержит в себе лишь рациональное, и если жизнь рассматривать через призму смысла, то становится очевидным, что в самой жизни смысла как такового нет, но есть лишь оценочное суждение человека как разумной твари о смысле жизни. Подчёркиваю, есть лишь оценочное суждение человека о смысле жизни. Человек пытается оправдать свое бессмысленное существование посредством им же найденного смысла. Я надеюсь, я ясно излагаю свою мысль? — спросил Джурабай, глядя на всех. Все кивнули головами, что означало, что вопросов пока нет.
—Вот, почему обыватели, мало-мальски смыслящие, — продолжал свою речь Джурабай, — приходят к выводу, что смысл жизни — в самой жизни: «Мол, вот я живу и как хорошо, что я живу». На самом же деле, это есть следствие того, что многие так и не разобрались в этой проблеме и в очередной раз попали в тупик своего бараньего невежества. Вы меня, милые девушки простите, если я неучтиво говорю, — обратился Джурабай к Маше и Лене. —Это я так, образно, чтобы было очень понятно.
—Ну, так вот, — продолжал мужчина, — если принять на веру суждение, что «смысл жизни — в самой жизни», то недолго скатиться до уровня барана. Судите сами, и безмозглый баран живет, ест, размножается. Значит, он своим существованием оправдывает вышеупомянутое суждение? Хотя, надо признать, с точки зрения человека, баран оправдывает свое существование и несет определённый смысл своей жизни, ибо человек его кушает, наслаждаясь его плотью. Но знает ли сам баран о том, что он несет определённый смысл своего существования? Вряд ли. Для этого есть человек, поедающий барана. Ведь, с точки зрения человека, миссия барана — кормить и насыщать хищника, то есть, человека.
Таким образом, с такой позицией, что «смысл жизни — в самой жизни» приводит лишь к оскотиниванию человека. Хотя надо признать тот факт, что не всех людей можно назвать людьми, скорее, это скоты во плоти людей. Ну, не совсем уж скоты, так как они пользуются газом, электричеством, горячей и холодной водой, подтирают свои попы салфетками после дефекации и т. п. И все же, как и бараны, они не обладают критическим мышлением, скорее, клиповым или крысиным, то есть, практическим. Кстати, с тех пор, когда меня погнали из Совета министров, лишили всех званий, регалий, орденов, это еще при нашем уважаемом Горбачеве было, я наблюдаю за тем, как из людей дальше делают баранов.
—А за что вас погнали из Совета министров, — спросил Аркадий.
—А за что оттуда гонят, как ты думаешь, ийгит? — ответил вопросом на вопрос мужчина в пыльных сандалиях. —Хорошо, еще не посалили в тюрьму.
—Проштрафились?
—А! проштрафился! — улыбнулся мужчина. —За то, что правду-матку люблю и не держу язык за зубами — вот за что, молодой человек!..
—Ладно, бог со мной, — продолжал Джурабай. —Вернемся к нашим «баранам». Вы думаете, эти «бараны»… Посмотрите вокруг себя! Эти «бараны» даже не знают, что они бараны… Я имею в виду не их внешность, а их сущность! Неужели вы думаете, что этих скотов мучает вопрос о смысле жизни? О, нет, как бы не так! Они могут лишь делиться информацией, какая травка посвежее, посочнее и повкуснее, не более. Их интересуют лишь, какие автомобили лучше, какие дешевле. Тоже самое и с одеждой, едой и отдыхом. Как раз для таких «баранов» и печатают развлекательные книжки, снимают тупые сериалы и ток-шоу, чтобы не дай бог они не задумались о смысле жизни! Думать о смысле жизни стало сегодня крамолой! И «бараны» в силу своей интеллектуальной и духовной ограниченности смеются или злорадствуют над теми, кто в поисках истины. Кругом «бараны»… И я, увидев вас… этот островка духовности, даже прослезился! Верите мне, нет… Для «баранов» смысл жизни — лишь в сытости и удовольствиях.
Но, на этом не все! — наяривал Джурабай дальше. — Над «баранами» стоит пастух, а над пастухом стоит хозяин — это их президент, а чтобы «бараны» правильно себя вели, у президента есть охраняющие «баранов» алабаи — волкодавы. Это — армия, милиция, тюрьма. Но и этого мало! Нужно всех «баранов» напугать Богом. Так и появляется религия. Это очень большой контроль над «баранами». Религия хороша, особенно в те поры, когда философия и наука переживает очередной кризис. И это является причиной того, что «барану» трудно стать человеком, так как он не может освободиться от контроля над собой со стороны сверхъестественных сил, в сравнении с которыми он просто жалкая тля.
Истинно свободный человеку, который видит смысл не в удовольствиях, за которые он, в конце концов, должен расплачиваться — как говорится, любишь кататься, люби и санка возить, — а в том, чтобы быть на одном уровне с Богом, нашим Творцом. А для этого надо трудиться в поте лица и творить, чего как раз бараны не могут. Животные живут только инстинктами, но не человек. Чело-век! Это звучит… гордо! Ба-ран… Это звучит оскорбительно. Когда я пьян… мне море по колено. Я могу говорить правду. Н-да… Человек… «Всё — в человеке, всё для человека!», — как сказал Сатин-ака из пьесы Горького «На дне». Дальше он говорит: «Существует только человек, все же остальное — дело его рук и его мозга! Чело-век! Это — великолепно! Это звучит… гордо! Че-ло-век! Надо уважать человека! Не жалеть… не унижать его жалостью… уважать надо!»
—Так выпьем за человека, а? — предложил разговорившийся Джурабай слушателям.
—Да… Джурабай-ака, — с неподдельным изумлением сказал джигит, —не ожидал я от вас такой прыти! Как же вы вдарили! Не выпить за человека — это будет свинством с нашей стороны, оскорблением человека и, прежде всего, человека внутри нас. Выпьем, Джурабай-ака!
—А, маладес, ийгит-ака! Балли! Яшанг! — воскликнул оратор, чокнулся со всеми и опрокинул свой спиртной коктейль в себя. Другие же выпили, кто квасу, кто лимонаду, а кто колу.
—Хорошо это… чувствовать себя человеком, а не «бараном», — продолжал доморощенный философ. —Когда я иду по улице, «пастухи», «алабаи», а также самые борзые «бараны» смотрят на меня, как на неправильного «барана», отбившегося от стада… и сторонятся и оглядываются… «Алабаи» лают на меня: «Алькаш!», а «бараны» блеют мне вслед: «Шарлатан! Иди работай!». То есть, травку вме-е-е-есте с ним жевать. Это и есть у них, у «баранов» работа. Зачем мне такая работа? Я же не «баран»! Работать!.. Для чего? Чтобы быть сытым? — мужчина засмеялся. —Я всегда презирал «баранов», которые слишком заботятся о том, чтобы быть сытыми… Не в этом дело, молодые люди! Не в этом дело! «Человек — выше! Человек — выше сытости!» — как сказал Сатин-ака. Ну, а если вы посмотрите на «баранов», то это — всего лишь паства, не более. И не важно, во что они веруют… Они не самодостаточны и трепещут всю жизнь, думая о загробной жизни, также выдуманной гением человека.
Джурабай замолчал. Наступила долгая пауза. Никто из молодых людей не рисковал вступать в разговор с «оратором», кроме джигита. Для всех остальных Джурабай был неприкасаемым, и он это прекрасно понимал и, пожелав хорошего дня молодым людям, встал и ушел, не забыв прихватить с собой стакан.
Джигит еще долго смотрел вслед неряшливо одетому «философу» и даже было видно по нему, что он хотел побежать и остановить того, что-то спросить, сказать… но продолжал малодушно сидеть, не порываясь встать и сделать то, что у него промелькнуло как молния в мыслях. В другой бы ситуации он, возможно, подчинился бы своему порыву, но, почему-то не в этой. Он сам не понимал, почему он упустил такого интересного человека. Вот так всегда бывает: принимаем людей по одежке и не провожаем потом по уму, если одежка не угодила — пусть даже у человека семь пядей во лбу! Какими бы мы ни были развитыми, а обывательщина и мещанство мы всасываем с молоком наших матерей. Об этом и думал наш герой…

Авторецензия

"О Диогене Ташкентском"


Думать — самая трудная работа; вот, вероятно, почему этим занимаются столь немногие, — Генри Форд.


Кто же такой Джурабай, с точки зрения, литературной архетипологии?
Лишний человек? Вряд ли. А может, скептик, он же трикстер? С натяжкой…. Задача трикстера (скептика) состоит в том, чтобы ставить всё под сомнение и бунтовать против обычного порядка вещей.
А может, Джурабай резонёр? Скорее всего. Напомню, что резонёр (Резонер — с фр. raisonneur от фр. raisonner «рассуждать») — это персонаж пьесы (или театральное амплуа), который НЕ ПРИНИМАЕТ АКТИВНОГО УЧАСТИЯ В РАЗВИТИИ ДЕЙСТВИЯ и призван увещевать или обличать других героев, высказывая длинные нравоучительные суждения С АВТОРСКИХ ПОЗИЦИЙ. Представленная сценка «Диоген Ташкентский» — часть более крупного произведения под названием «Был летний день» (рассказ-пьеса). Эта сценка может быть также частью пьесы. Для того, чтобы понять характеристику Джурабая, его можно сравнить и с таким горьковским персонажем как Сатин из пьесы «На дне» — люмпен, человек социального дна. Неслучайно в уста Джурабая автор вложил слова Сатина: 
«Существует только человек, все же остальное — дело его рук и его мозга! Чело-век! Это — великолепно! Это звучит… гордо! Че-ло-век! Надо уважать человека! Не жалеть… не унижать его жалостью… уважать надо!»
Может, осуждение людей Джурабаем, его мизантропия, привели его, в конце концов, на самое социальное дно, в какое он попал? Фактически, Джурабай — это пьянчуга-неудачник по меркам обывателя, такой же люмпен-аутсайдер, изгнанный или исключённый из общества, равно «неприкасаемый», как и Сатин из пьесы Максима Горького «На дне». Неслучайно, Джурабай цитирует слова Сатина, апеллируя к понятию «человек».
В недавнем прошлом, лет сто тому назад, таких как Джурабай называли босяками, бродягами, а сейчас бездомными или бомжами. Это люди, не нашедшие в себе сил, а может, желания бороться за лучшую жизнь в этом мире жесткой конкуренции, но при этом еще не утратившие способности мыслить, размышлять о смысле жизни, да и не только на эту тему. Как правило, эти люди имеют образование, возможно, занимали хорошие должности, у них — советское прошлое, где не было безграмотных. Но, при новых, жестоких реалиях они скатывались на самое социальное дно, так как новые условия никому не дают поблажек, даже тем, кто способен думать. Вот такие и спиваются. И Джурабай — это спившийся советский аристократ, превратившийся в забулдыгу, в какой-то степени озлобленный, но под маской юродивого, который сам себе на уме.
«…«Алабаи» лают на меня: «Алькаш!», а «бараны» блеют мне вслед: «Шарлатан! Иди работай!». То есть, травку вме-е-е-есте с ним жевать».
Джурабай осуждает все общество, но при этом он сам ничего не делает, чтобы исправить что-то, он лишь, как говорится, треплется, резонерствует. А чтобы легче было трепаться он закидывает за воротник. По сути, Джурабай — трепло и алкоголик. И не известно еще, за что его подвергли остракизму во времена Горбачёвского правления.
«Кистати, с тех пор, когда мина погнали из Совета министров, лишили всех званий, регалий, орденов, это ешо при нашем уважаемом Горбачеве било, я наблюдаю за тем, как из лудей далше делают баранов».
Однако надо заметить, что Джурабай, осуждая людей, прибегает к языку Эзопа — использует части животных, ставших уже архетипическими, как характеристику людей. Например, обывателей он сравнивает с баранами — они же овцы, тех, кто управляет «баранами» он определяет как «пастухов». У пастухов есть «алабаи», то есть, собаки-волкодавы, стерегущие стадо баранов или «стадо обывателей».
«Хота нада признат тот факт, чито не всех лудей можно назвать лудми, скорее, это скоти во плоти лудей».
«…как и барани, они не обладают критическим мишлением, скорее, клиповым или кирисиным (крысиным), то ест, практическим».

Но Джурабай идет еще дальше в выявлении бараньей сущности:
 
«Вернемся к нашим «баранам». Вы думаете, эти «бараны»… Посмотрите вокруг себя! Эти «бараны» даже не знают, чито они «бараны»… Я имею в виду не их внешност, а их сушност! Неужели ви думаете, чито этих скотов мучает вопрос о смисле жизни? О, нет, как би не так! Они могут лиш делится информасией, какая травка посвежее, посочнее и повкуснее, не более».
Под «травкой» Джурабай подразумевает материальные блага, которые для обывателя, то есть, «барана», согласно ему, стоят выше, нежели вопроса о смысле жизни:
«Их интересуют лиш, какие автомобили лучче, какие дешевле. Тоже самое и с одеждой, едой и отдихом. Как раз для таких «баранов» и печатают развлекателние кинижки, снимают тупие сериали и ток-шоу, читоби не дай бог они не задумалис о смисле жизни! Думать о смисле жизни стало сегодня крамолой!»

Не мог также Джурабай не упомянуть об иерархии контроля над «баранами»:

Над «баранами» стоит пастух, а над пастухом стоит хозяин — это их прзидент, а читобы «барани» правильно себя вели, у прзидента ест охраняющие «баранов» алабаи — волкодави. Это — армия, милисия, турма (тюрьма).

И о самом высоком контроле над «баранами»:


«Но и этого мало! Нужно всех «баранов» напугать Богом. Так и появляется религия. Это очень болшой контрол над «баранами».

Бога Джурабай связывает также с религией и значения религии во времена кризиса в философии:

«Религия хороша, особно в те пори, когда фалсафа (философия) и наука переживает очередной кризис. И это является причиной того, чито «барану» трудно стать чаловеком, так как он не может освободится от контрола над собой со сторони сверхъестественних сил, в сравнении с которими он просто жалкая тля».

Джурабай, сравнивая людей с архетипическими животными, далеко не оригинален, так как подобное сравнение было задолго до него. Но это сравнение помогает ему объяснить молодым людям то состояние в обществе, в котором оно находится.

***

Представленный мною персонаж, которого я сам условно обозвал Диогеном Ташкентским (аналогия с Диогеном Синопским), а по факту Джурабай, как он представился молодым людям, сидевшим в кафе, — это мною воссозданный образ из десятка так называемых «уличных философов», которые попадались мне на моем жизненном пути, а значит, Джурабай — образ воссозданный — собирательный, и едва ли можно сказать всецело придуманный, скорее, срисованный с натур, некогда реально существовавших людей. Аутентичность образа Джурабая проявляется в его акценте, манере говорить, вести философскую беседу о смысле жизни, и во фразах и крылатых выражениях, которые популярны в народе. Джурабай не лишен умения мыслить: оригинально, аллегорически, художественными средствами, мыслить на уровне убеждений, не говоря уже о том, что он способен мыслить критически, концептуально, гипотетически и даже абстрактно. А вот пример его умения мыслить гипотетически:
«…само понятие «смысл», будучи рациональным понятием, содержит в себе лишь рациональное, и если жизнь рассматривать через призму смысла, то становится очевидным, что в самой жизни смысла как такового нет, но есть лишь оценочное суждение человека как разумной твари о смысле жизни. Человек пытается оправдать свое бессмысленное существование посредством им же найденного смысла».
Ключевая мысль Джурабая — последняя фраза из приведённого:
«Человек пытается оправдать свое бессмысленное существование посредством им же найденного смысла».
Из этого вытекают следующие выводы:
1) Сама жизнь человека не имеет смысла или же жизнь человека имеет такой же смысл, как и жизнь любой живой твари, например, того же барана, что Джурабай и разовьет дальше в ходе своей речи. 
2) Человек на то и человек, что вне смысла он не воспринимает свое существование. Человек понимает, что он отличается от барана, хотя бы тем, что не баран ест человека, а человек — барана. Однако, если человек не находит, в чем-либо смысла, он его находит в самой жизни, утверждая, что «смысл жизни в самой жизни», ибо без самой жизни, какой может быть смысл вообще?
Вообще-то, наличие жизни надо рассматривать как факт, а не как смысл! Поэтому мнение «смысл жизни в самой жизни» бессмысленно, разумеется, если жизнь, конечно, не чей-то замысел, например, замысел Высшего Разума (Бог), к чему как раз и апеллируют верующие, но так и не зная до конца всего замысла.
3) Люди, пытаясь определить, в чем смысл жизни, подменяют понятие «смысл» оценочным суждением, например: «Без детей, без любви, без бога нет смысла жизни». Так и рождается религия, подменяющая собой не только смысл, но и саму суть жизни. Так может роиться постулат: Смысла у жизни нет, но есть жизнь, не лишенная смысла.
4) Джурабай и говорит, что понятие «смысл» рациональное понятие, благодаря которому, сама жизнь становится бессмысленной. Поэтому большинство людей, если и находят какой-то смысл, то в частном, например, то, что приносит человеку пользу и комфорт, даже салфетка для подтирания задницы, что как раз так цениться обывателями больше всего. Помните, как в советские времена был дефицит туалетной бумаги и как советские обыватели жаловались?!
И все же Джурабай глаголет истину!
Так, какую истину или идею о смысле жизни несет нам Джурабай?
А вот, какую, цитата:
«Истинно свободному чаловеку, которий видит смисл не в удовольствиях, за которие он, в конце концов, должен расплачиватся — как говорится, лубиш кататся, луби и санка (санки) возит, — а в том, читоби бит на одном уровне с Богом, нашим Творцом. А для этого надо трудится в поте лиса (лица) и тварит (творить), чего каки раз «барани» не могут. Животные живут только инстинктами, но не человек».
Расшифруем: смысл жизни проявляется тогда, когда вся деятельность человека сознательна и целенаправленна, а не хаотична, когда человек посредством своего разума, интеллекта и труда достигает уровня свободы и Идеала (под Идеалом подразумевается уровень Бога).
Джурабай критикует рассуждение обывателей на вопрос о смысле жизни, называя также их «баранами».
«Вот, почему обыватели, мало-мальски смыслящие, приходят к выводу, что смысл жизни — в самой жизни: «Мол, вот я живу и как хорошо, что я живу». На самом же деле, это есть следствие того, что многие так и не разобрались в этой проблеме и в очередной раз попали в тупик своего бараньего невежества».
Дальше Джурабай объясняет «баранье невежество».

«…если принять на веру суждение, что «смысл жизни — в самой жизни», то недолго скатиться до уровня барана. Судите сами, и безмозглый баран живет, ест, размножается. Значит, он своим существованием оправдывает вышеупомянутое суждение? Хотя, надо признать, с точки зрения человека, баран оправдывает свое существование и несет определённый смысл своею жизнью, ибо человек его кушает, наслаждаясь его плотью. Но знает ли сам баран о том, что он несет определённый смысл своему существованию? Вряд ли. Для этого есть человек, поедающий барана. Ведь, с точки зрения человека, миссия барана — кормить и насыщать хищника, то есть, человека».
Джурабай делает заключение:
«Таким образом, с такой позицией, что «смысл жизни — в самой жизни» приводит лишь к оскотиниванию человека».

Из речи Джурабая явствуют разные уровни развития жизни: уровень человека и уровень барана: «с точки зрения человека, миссия барана — кормить и насыщать хищника, то есть, человека». Общим для обоих уровней является то, что и человек, и баран реализуют своим существованием чей-то замысел, если исходить из положения, что «смысл жизни в самой жизни». Ведь, во-первых, кто-то создал эту жизнь, а, во-вторых, согласно замыслу, баран поедает травку, чтобы жить, а человек, будучи выше по своей организации и развитию, поедает барана, чтобы жить. Так определяется пищевая цепочка в животном мире. Значит, человек не тождественен барану, а будучи не тождественен ему, должен приобрести ценности гораздо выше ценностей чем просто жизнь. То есть, не просто жить инстинктивно ради самой жизни, а жить во имя чего-то, например, какой-то высшей идеи или сверхзадачи, что ставит человека на один уровень с Творцом всего сущего. Вот, почему есть идея того, что Господь Бог создал человека по своему образу и подобию, но не барана, тогда как обывательское начало в человеке, склонно упрощать все до уровня животных инстинктов. Из этого также может вытекать вывод, что люди, идущие по пути самоусовершенствования — это люди-боги, а люди, идущие по пути лишь удовлетворения своих потребностей и удовольствий, что соответствует уровню животных, идут по пути баранов. И если ставить вопрос о смысле жизни, то ответ будет не в том, что смысл жизни в самой жизни, ибо это может быть лишь первым уровнем в развитии, а в том, что человек стремится стать на один уровень с Идеалом, став абсолютно свободным.
Я еще раз повторю мысль Джурабая:
«Истинно свободный человеку, который видит смысл не в удовольствиях, за которые он, в конце концов, должен расплачиваться — как говорится, любишь кататься, люби и санки возить, — а в том, чтобы быть на одном уровне с Богом, нашим Творцом. А для этого надо трудиться в поте лица и творить, чего как раз бараны не могут. Животные живут только инстинктами, но не человек».

«Бараны», то есть, обыватели, согласно Джурабаю, на самом деле, не любят трудиться; вся их работа: 
«…а «бараны» блеют мне вслед: «Шарлатан! Иди работай!». То есть, травку вме-е-е-есте с ним жевать. Это и есть у них, у «баранов» работа».

Здесь выражается у Джурабая идея о потребительском обществе, подкрепляемая следующими фразами:

«Зачем мне такая работа?! Я же не «баран»! Работать!.. Для чего? Чтобы быть сытым? … Я всегда презирал «баранов», которые слишком заботятся о том, чтобы быть сытыми… Не в этом дело, молодые люди! Не в этом дело! «Человек – выше! Человек – выше сытости!» — как сказал Сатин-ака. Ну, а если вы посмотрите на «баранов», то это — всего лишь паства, не более».

В потребительском обществе люди веруют в идею успеха и это тоже высмеивается Джурабаем:

«И не важно, во что они веруют… Они не самодостаточны и трепещут всю жизнь, думая о загробной жизни, также выдуманной гением человека».

Выходит, Джурабай, не отрицает труд, видимо, понимая, что, именно, труд сделал из обезьяны, то есть, из житного, человека. 
Если расшифровать слова Джурабая, то станет ясно, что «бараны» — это люди, создающие впечатление, что они активно работают, а вся их работа заключается в том, чтобы щипать травку. По сути, это современные потребители.   
Джурабай, на самом деле, выражается, как мудрец не прямо, хотя и создает впечатление прямолинейного человека, а аллегорически, деля людей на персонажей.   

В своём учении Диоген Синопский пропагандировал аскетизм — отказ от земных благ, независимость и самодостаточность. Однако аскетизм Диогена не предполагал самоистязания и отказа от всех житейских благ, он отрёкся от тех потребностей, удовлетворение которых требовало компромисса, отказа от свободной жизни. как рассказывают очевидцы, он мог посещать богатых людей и участвовать в их пирах, сохраняя своё оскорблявшее хозяина внешне непристойное поведение. Диоген утверждал, что мудрецам «можно всё то же, что и остальным людям».
Я, как автор, решил окрестить Джурабая «Диогеном Ташкентским» потому, что этот философствующий тип имеет сходные черты с древнегреческим Диогеном Синопским, жившим еще во времена Александра Македонского. И все же Диоген Ташкентский — это не Диоген Синопский!
Да, речь Джурабая обличительна, оттого и создается неприятное впечатление у молодых людей и даже ввергающая их в шок, отчего они проявляют и определённую степень малодушия. Нет, такая обличительная речь этого незадачливого правдолюбца не очищает человеческие души от скверны, она не воспитывает человека в человеке, она звучит как оправдание собственным неудачам, как оправдание собственному бегству из социума.
Сам образ жизни Джурабая — это скорее имитация свободы. Да, он нигде не занят, никому не должен, он люмпен, маргинал, пьянчужка, живущий, либо случайными заработками, либо попрошайничеством.
И ведь Джурабай ценит свою мнимую свободу, в отличие от тех, кого он называет «баранами», «алабаями», «пастухами», не вписываясь в иерархию. Он человек, некогда подвергнутый остракизму:      
«…с тех пор, когда меня погнали из Совета министров, лишили всех званий, регалий, орденов, это еще при нашем уважаемом Горбачеве было, я наблюдаю за тем, как из людей дальше делают баранов.
—А за что вас погнали из Совета министров, — спросил Аркадий.
—А за что оттуда гонят, как ты думаешь, ийгит? — ответил вопросом на вопрос мужчина в пыльных сандалиях. —Хорошо, еще не посалили в тюрьму.
—Проштрафились?
—А?! Проштрафился?! — улыбнулся мужчина. —За то, что правду-матку люблю и не держу язык за зубами — вот за что, молодой человек!..»

Народная мудрость гласит: от тюрьмы и от сумы никто не застрахован. Джурабай нищий, но свободный. А какой-нибудь богач Джулкунбай богатый, но сидит в местах не столь отдаленных, а значит, не свободный. Для Джурабая не так страшна нищета, как несвобода. Вот он и говорит: «Хорошо, еще не посалили в турму (тюрьму)». Это он про себя говорит.
Ну, а за какую правду его подвергли остракизму?
Мы можем только предполагать.
Правда, говорят, у каждого своя. Вполне вероятно, в Совете Министров его джурабаевская правда расходилась с той правдой, которую исповедовало большинство. Фактически, если Джурабай стал дальше бы распространяться, то он обязательно упомянул бы и о том, что в той организации, в которой он занимал не хилую должность, также делилась на «пастухов», «волков», «волкодавов» и, разумеется, «баранов».
«Так кто же любит правду в этом мире?» — я задаю риторический вопрос и сам же отвечаю: «Вот такие Диогены, кому вино развязывает языки». Неслучайно наш Диоген даже с собой носит фляжку со спиртом. Да, он плохо одет, но у него всегда есть спирт под рукой, чтобы не просто выпить и опохмелиться, а быть до конца правдивым.
Да, Диоген Ташкентский знает, что за правду его никто по головке не погладит, даже вот эти молодые люди, рассуждающие о смысле жизни, но которые малодушно смолчат, не согласившись с одной из сторон правды, что и среди людей есть «бараны», «волкодавы», «пастухи» и «сверхъестественные силы» — небожители, перед которыми все трепещут из-за своего малодушия лишиться жизненного комфорта.
Надо отметить, что Джурабай говорит по-русски с акцентом, но при этом речь его выстроена не только грамотно, но хорошо структурирована и последовательна, имеет место специфическая терминология, говорящая нам о том, что он человек образованный. А его аллегорический язык — это маска, за которой он скрывает собственную образованность, ибо понимает, что там, где он обитает за излишнюю образованность можно и по голове схлопотать. А ему, Джурабаю, человеку, много получавшему по голове, не хочется лишний раз получить лишнюю оплеуху. Скорее, Джурабай напоминает дурака, балбеса, юродивого, чем мудреца. И все же что-то воинствующее в нем есть. Балбес в моем авторском понимании есть воинствующий мудрец, каким и был в свое время Диоген Синопский.
И все же, Джурабая можно и пожалеть:
«Кругом «барани»… И я, увидев вас… этот островка (островок) духовности, даже прослезился! Верите мне, нет?!..»   
 


***

Выше мы говорили, каким мышлением обладал Джурабай. Также не лишне сказать и о том, что мыслить можно и на уровне таких форм как: воспоминания, фантазии, ассоциации, чувства, что и делается большинством людей, не обязательно с философским или научным складом ума, как у того же Джурабая. Также мысли бывают ясные и смутные, мелкие и глубокие, путаные и четкие, рождающиеся в процессе говорения (т.е., живые) и зафиксированные в тексте или рисунке (т.е., застывшие). Перед вами застывшая мысль на бумаге. И если я вам скажу, что автор написал эту сценку без каких-либо редакций, то вы, как читатель, обладающий критическим мышлением, воспримите сказанное как ложь или полуправду. Я не гений, но раскрою секрет. Эта сценка действительно мною написана сходу и без каких-либо редакций. Более того, эту сценку я сразу вписал в более крупное мною написанное произведение — рассказ «Был летний день…» размером в девяносто печатных страниц. На уровне рассказа Джурабай получился проходным персонажем. Однако в сценке он — главный герой, тогда как все остальные, Джахангир, Аркадий, Маша и Лена — проходные персонажи. Если Джурабая рассматривать как протагониста, то все им нарисованные аллегорические персонажи — бараны, пастухи, алабаи, сверхъестественные силы рассматриваются в качестве его антагониста.
Повлияют ли рассуждения Джурабая на дальнейшее поведение главных и второстепенных героев рассказа, такой задачи я перед собой, как автором, не ставил, ибо у меня была задача иного плана — воздействовать на читателя, не просто заставляя его вновь задуматься над смыслом жизни, а сделать шаг к тому, чтобы сломать в себе прежние, возможно, ложные стереотипы, навязанные кем-то когда-то по данному вопросу.
Также мне хотелось, чтобы Джурабай озвучил мысль главных героев рассказа, но в своей интерпретации. На самом деле, Джурабай озвучил и подтвердил своими словами мысли Джахангира, он же Тимур, а также Аркадия, также противопоставив свои мысли Маше и ее сестре Даше, покинувшей наших героев незадолго до того, как к ним навязался Джурабай. 
Ну, а то, что сценка является вырванным куском из более крупного произведения, на это указывает авторская мысль:
 «Он (Джахангир) сам не понимал, почему упустил такого интересного человека (Джурабая). Вот так всегда бывает: принимаем людей по одежке и не провожаем потом по уму, если одежка не угодила — пусть даже у человека семь пядей во лбу! Какими бы мы ни были развитыми, а обывательщина и мещанство мы всасываем с молоком наших матерей. Об этом и думал наш герой…».
Если прочитать сценку, но не весь рассказ, то возникнет вопрос: «Что за герой?»