Неизменность, обусловленная выбором Добрыни

                Великому князю Киевскому Владимиру
     Зияющая высота Зиновьева, который Пешков, служивший, как известно, под началом капитана Менжу, потерявшего руку при штурме Камерона, оскалилась слюнявым рылом забившегося в бункер Шпеера, саботирующего сам здравый смысл. Да и было бы странно ожидать чего - то иного от лысого мужика, после Шпеера изобразившего отчаянного домохозяина, мстящего онкологией детей всей Великонеметчине, включая Остерейх. А Остерейх - он не просто так.
     - Остерейха везут, - сумрачно проговорил какой - то плотный дядя в прикащиковой поддевке и залихватски скошенном на светлые кудри цилиндре, - эвон карета - ту стеклянна, быдто штоф.
     - Остерман его кличут, - вмешался горбатый подьячий, протягивая шкалик зелена вина оборванному матросу слева, - не Остерейх. Ты, милок, его с Зинаидой Райх спутал.
     - Ни хрена я не путал, - сжал кулачище прикащик, козыряя старомосковским выговором и небрежно топая правой ногой, аккуратно упакованной в зеленоватых оттенков китайскую кроссовку  " Найк ", - горбатый. Ты кто таков есть, чтобы меня в путаньи обвинять ?
     - Вдарь ему, Ермил, - сморкнулся на асфальт площади матрос, бросая опустевшую посудину в пробегавшую почти за краем зрения собаку, - от всей народной души в...би по рогам.
     - На, сука !
     Масква. Кутафья. Князь Шуйскай и Воротынскай.
     - Лукавай царедворец ! Мы ставлены блюсти,
     Но бьет народ друг дружке морды,
     Как Гитлеров стреляя военкомов,
     Бегя тудой, пия вино, шагая фронту вопреки ...
     - Послушай, князь. А ну - ка глохни !
     Ты зае...л тереть и мять,
     Ответь мне на загадку :
     Стоит, шатается и никаких.
     Пушкин швырнул знатно очиненное гусиное перо в еле теплящийся камин и, обхватив свою взъерошенную голову руками, тихонько завыл. Из соседней комнаты вбежал растрепанный Давыдов, бросился к приятелю, но лукавый попутал, глянул вполглаза на лежащий перед скорбящим пиитом листок, прочел быстро, ехидно посверкивая выпуклыми глазами, и сразу же передумал утешать и благовествовать. Уселся на стол и заскрипел, укоряя :
    - Вовсе ведь пропился, Сандро, все таланты псу под хвост пустил, пишешь, пишешь, а все х...ня выходит.
    - И не говори, - рыдал в ладони Пушкин, иешиботнически потихоньку начиная раскачиваться на гнутом по - венски стуле. - Вот только утром начал, понимаешь, новую главу Истуар пур амур, там как раз время Остерману подошло, так выскакивает непотребство и снова русский бунт. Ну, думаю, пройдет, выпил, не без того, да за Годунова и засел.
    Давыдов, закуривая трубку с вишневым чубуком и кокетливой фарфоровой чашечкой, отхаркнулся и посоветовал :
    - А за Годунова надо лежа.
    Пушкин вскочил и подбежал к кушетке, на которой кемарил Пашка Вяземский. Сбросил вскрикнувшего во сне на пол, улегся, по - мертвому сложив руки на груди. Приоткрыл один глаз, озирая ухмыляющегося маленького гусара, и забормотал, дрыгая ногой :
    - То стража пограничья, отец Варлам Шалам,
    Почти Шолом Алечем, так сказать,
    Безвидны и пусты, черны щетиной и опасны.
    Подспорье - горы, ствол в матраце,
    Сама история борьбы встает за их спинами,
    Ерошит бороду Шамиль, мюриды едут,
    Сменив коня на  "Мицубиши ".
    - Ништяк, - прохрипел с пола Вяземский, заставляя себя подняться складными метром. Отряхнул штаны, крякнул, отпивая пенной романеи из предупредительно поднесенной Давыдовым чарочки, и улегся на кушетку, небрежно подвинув Пушкина к стене.
    - Подвинься, брат, мое тут место, - завопил Пушкин, закрывая глаз, - царю опричник говорит, ступая медленно, но верно, на эшафот и в каземат. Старик и Яков, рыбы в море, " Аквариум " и ГПУ, смешалось все и вся в конце времен, когда крушит армада Жукова Берлин, и стонут чайки перед бурей, и на хапок берут Царьград, и Царь Горох внушает уваженье, и ахуй, и п...дец.
    - И мальчики кровавые в глазах, - добавил для убедительности Давыдов, присоединяясь к приятелям на кушетке.
    Таким образом, их стало трое.
    Утром в залу вошел мимоезжий изюмец. Позвякивая серебряной шпорой, горделиво неся прямую по струнке спину, подкрался на хромовом ходу к поставцу, налил вина. Покосившись на спавших, выпил, густо прикрякнув, утирая пушистые усы ладонью. Подумал немного и укатил воевать Польшу, как раз чего - то там снова опять взбунтовавшуюся.