Дети Военного Сталинграда Ч4

Ч3 по ссылке: http://proza.ru/2022/09/28/1005   

       *Эвакуация
    Кто-то пробежал по мосту, который лежал, соединяя склоны оврага. Немцы. Бегают по оврагу, забегая в каждую пещеру. Весь город, оказывается, прятался в оврагах. Дошли и до нас. Форма зелёная, я себе думаю - это немец. Заглянул в пещеру, зашёл, и сразу к мешку, что лежал на земляной постели вместо подушки. Стал вытаскивать содержимое. Тряпки всякие. Нашёл! Солдатские кальсоны! Ага, солдат!
    – «Прячете «зольдата»!» – выкрикнул немец, указывая взглядом на отца. Мама к нему: - «Нет, не солдат! Он слепой почти, его в армию не взяли. А кальсоны купила на базаре».

    Тут немец обратил внимание на маму: - «А... Юда!» Хватает пистолет, тащит маму из пещеры. Бабушка кричит: - «Она русская, посмотри на детей, на нас, разве мы похожи на евреев? Это моя дочь». А он свое: - «Юда!» Бабушка говорит: - «Забери всё, что найдешь, только не стреляй. Она русская, оставь нас». Немец бросил маму, спрятал пистолет, порылся в мешке, забрал тёплые вещи и ушёл. А у входа его ждали другие немцы. Пошли дальше мародёрничать. Меня возмутило, что они расстреляли ни в чём не повинную кошку. Так чесались руки.

    Потом пришёл офицер, приказал собираться в дорогу. Куда??? Не собрались. Утром пришли за нами. Лежим с бабушкой больные. Но как я пойду, если ноги еще не окрепли! Снова с подозрением посмотрели на маму, наверное, тоже показалась еврейкой. Бабушка и говорит потом: - «Тося, помой как-нибудь голову. На голове у тебя ведь пакля». И действительно, голова её не мыта со времени первой бомбёжки. Вся пыль осталась на волосах. Они торчком все стоят. Вид бабы-яги. Да ещё и фурункул вскочил на шее, что повернуться не может. Вот немцам и кажется, что это «Юда».

    Увели одну колонну жителей. Не очень настаивали первый раз. Пока только предлагали уйти. Бои у Волги продолжались. Нас продолжали обстреливать и бомбить оттуда, с Волги. По ночам наблюдали воздушные бои. Днём тоже. Но было тоже страшно и за наших летчиков. Сколько их было сбито…!

    Совсем где-то рядом сбивают наш самолет. Летит, за ним шлейф дыма. Вываливается летчик, раскрывается парашют. Вот уже недалеко земля. Но это конец. Немцы открывают с земли огонь по парашюту. И летчик камнем летит вниз. Ребята сбегали на место падения летчика - он разбился.

    Ребята, Гена и Слава - наши разведчики, приносили нам разные сообщения. Далеко они убегали. Их ругали за беготню, но ребята - их не удержишь. Вот и принесли новость, что тот тоннель, в который нас приглашали спрятаться, когда мы бежали с мамой (то есть мама бежала, а я у неё на спине), тот тоннель, как только мы ушли, был уничтожен вместе с людьми. А мы отлежались на дороге.

    Но вот наступил день, когда пришли и за нами. Увидели, что мы все на ногах, и я тоже. Велено было выходить из норы и строиться в колонну. Бабушка болела, встать не могла и лежала в постели. Все тут в слезы: - «Не пойдем! Оставьте нас, ведь бабушка болеет». Они решили оставить бабушку и с ней тётю Нату (маму Славы).

    Бабушка, оказывается, ещё до бомбежки сушила сухари и тут уж раскрыла секрет. Велела забрать их с собой в дорогу. Нагрузили мне мешочек с сухарями. Остальным пришлось нести пшеницу и сахар. И всего этого было – «кот наплакал». Одежда в основном на нас. Наша вся осталась в разрушенном и потом сгоревшем от зажигалки доме. Кое-что дала тётя Ната. Долго прощались и не выходили из пещеры. Надеялись, что о нас забудут. Но нет. Пришли солдаты и шумно вывели нас из укрытия. Тётя Ната умоляет беречь себя всем и, главное, сына. Ведь Славу вывели с нами. Единственного сына моей дорогой тёти Наты.

    Построили нас на дорогой мне улице моего детства Енисейской. Теперь там нет её. Её уже и забыли, а я помню, она как человек мне дорога. Я её нахожу, когда бываю в Волгограде. Раньше находила кусочек дороги, мощёной камнем. Она уходила куда-то вниз, в песок. Оставалось только начало дороги. А дальше всё скрылось под песком. Наш овраг засыпан песком. Очень тщательно затрамбовали овраг. Спрятали всю историю под песок. Даже речку Царицу пустили по трубам. Но я в шестидесятые годы находила кусок забора деревянного, почерневшего от времени, а на нём табличку с названием улицы «Енисейская». Теперь и её уже нет, а кусочек забора ещё торчит. Но я нахожу всё равно место, где была улица, и, приезжая в Волгоград, хожу по ней. Хожу по песку, зная, что улица под ним. Нахожу остатки дома бабушки. Но всё это заросло травой. А на той стороне бывшего оврага построили большие дома.

    Построили нас в колонну по шесть человек. Наша семья заняла ряд. Нас пятеро: я, Слава, Гена и мама с отчимом. Повели. Тётя Ната близко не подходила – издалека провожала нас.

    День хороший, светлый. Осеннее уже солнце пригревает. Тепло, а мы в зимней одежде, как и во время первой бомбежки. Ведут, куда не знаем. Ведут, и всё тут. Колонна большая, но я никого не замечаю. Всё моё внимание на моих ногах. Болят они. Трудно идти.

    Вышли к госпиталю, где мы уже побывали как раненые. Здание стоит. Одни стены без рам, без крыши, без полов между этажами. Проходили мимо бывших улиц, домов. Удивляет то, что я впервые увидела страшную картину. Где были дома, теперь стоят одни печи с длинными трубами - дымоходами. Похоже на кладбище, где памятники из печей. Вокруг одни руины и ни одной живой души. Только мы шуршим по дороге. Идем молча. Никто не стреляет пока.

    Слышу где-то рядом скрип колёс телеги. Оказывается, в нашей колонне бредет кляча, везущая телегу, гружённую разным скарбом. На телеге сидят двое детей. Маленькие ещё. Я удивленно смотрю на маму. Откуда у людей столько вещей? Как эти люди смогли сохранить свои вещи? Чудом уцелела лошадка с тележкой. Вот и едут детки.

    Ещё кто-то тащит тележку, гружёную чем-то. Но тащили недолго, стали выбиваться из сил. Бросили тележку. Говорят: – «В дороге и иголка тяжела». Да, стали уставать. Идём уже весь день. Пить хочется, есть тоже. Достаём сухарики из моего мешка. Грызём на ходу. Я жалуюсь маме: - «Устала я».
    -«Терпи! – говорит мама – когда-то будет же привал».

    Ноги болят. Мне тяжелее, чем другим, но я не падаю. Ведут меня под руки. Идём мимо полей, на которых много всякой разбитой техники, осколков. Встречаются иногда трупы наших солдат. У дороги нашли мы флягу с водой. Лежала она около мертвого солдата. Вскрыли в надежде напиться. Но - ужас! Вода гнилая, вылили её, а флягу сохранили. Потом она нам служила долго. Таким же образом добыли и котелок, но уже немецкий, плоский, удобный для ношения на боку. Он просто валялся на обочине дороги.

    Наконец, дождались привала у речушки с прозрачной водичкой. Кинулись пить. А в воде, оказывается, квакают лягушки, плавают головастики, а выше по ручью лежит мертвая, разлагающаяся лошадь. Ничего, пьём, с собой набираем. Подняли нас, повели снова. Ночуем в поле, на земле, наблюдаем ночные воздушные бои с красивейшими полетами, дорожками трассирующих пуль между враждующими самолетами. А днём, когда мы шли по дороге, иногда с самолета стреляли очередями по колонне (может быть, нас принимали за солдат?). В этот момент колонна разбегалась в разные стороны.

    Ночами начинались заморозки. Была вторая половина октября. Конвоиры решили однажды передвигаться по ночам, а днём отдыхать. Не вышел номер. Продолжили ночной отдых. Утром просыпаешься, ноги в инее, голова тоже. Иногда удавалось найти снайперскую круглую яму. Вот это был дом! Тепло, бережёт от пуль, взрывов. Каждый старался первым присвоить такой дом. Конечно, мне пришлось разок (или два) только спокойно поспать в такой яме.

    Вот уже пошли ковыльные степи. Красота! Море ковыля переливается волнами. Видели и горящее поле с неубранным хлебом. Нам казалось, что огонь идёт нам навстречу, и мы не пройдём. Пахнет дымом, хлебом. Есть хочется. Проходим песчаной дорогой. Трудно идти. Дошли до окраины какого-то села. Остановились на дневной отдых, и причина главная - смена конвоиров.

    Видим - колодец у дороги. Все кинулись к нему. Бегут немецкие солдаты, кричат, размахивают оружием: - «Век раус русиш швайне!» - грозят прикладами. Мы, конечно, убегаем. Швайне есть свинья. Направляют нас, соответственно, к свиному болоту с мутной, рыжей водой, где немцы купают лошадей. Мы рады и этому. Пьем грязную прохладную воду. Кто-то сообщает: - «За дамбой бойня, немцы разрешили покопаться в ямах для отходов». Мы - туда. Хватаем палки, да подлинее, чтобы ими удалось что-нибудь выловить. Ковыряемся в вонючей яме, а палка не ложка, ничего не цепляется. Ура! Мама ловко выкидывает на землю деликатес! Требуха! Бежим, разжигаем костёр, варим в котелке. Долго ли дали поблаженствовать? Собирают снова всех. Идём, жуем как подмётку недоваренную требуху. Долго потом вспоминали и превратили в поговорку – «как требухи наелся».

    Наше котомочное продовольствие давно уже кончилось, не надолго его хватило. Но, наконец, все освободились от непосильной ноши. Все страдали этим. Остались две маленькие котомочки у мамы да у отца. Ребята уже давно, ноя, отдали свои котомки нести маме. Она терпела, брала, выручала.

    Люди так изголодались, что стали идти всё медленнее, что раздражало конвоиров. Наконец, они отняли несчастную лошадь, единственную в колонне. Она так обессилела. От ремней натёрты бока, по обеим сторонам гноятся огромные раны. Стала отставать от обессиленных людей. Немцы вызвали походную кухню. Зарезали эту лошадь, сварили суп, чтобы покормить нас. Одна мама брезговала, ни ложки сама не съела, ни мне не дала.

    Все повеселели. Идут шустрее. А мы тащимся еле-еле. В каком-то селе, в крайнем доме увидели уже убранный огород во дворе. Вышла хозяйка (смелая), смотрит на нас со слезами на глазах. Мама и обратилась к ней: - «Разрешите покопаться в огороде, подобрать оставшуюся не доросшую свёклу». Разрешила с удовольствием. Мы налетели на огород. Выкопали руками что смогли. А свекла оказалась сахарная, размером в среднюю морковку. Повезло. Какое это было спасение! Успели проделать это, пока шла колонна. Пристроились в конце. Немцы и не заметили. А может быть, и видели, да закрыли на это глаза.

    Целый день ждем отдыха. И каждый раз, когда объявляют привал, падаем на землю и засыпаем. Только я не сразу засыпаю. Сначала я наблюдаю за военным небом, где идут бои и как взлетают с земли сигнальные ракеты, или как скрещенные полосы прожекторов ловят самолёты. Потом я мысленно (невольно) пою себе колыбельную, вернее, слышу голос Марка Бернеса – «Любимый город может спать спокойно» и засыпаю. Это моя любимая песня. Я ее услышала впервые ещё в конце учебного года, когда учились по домам, по радио. Да, именно «Любимый город» и, тронувшие меня, теперь уже горькие слова «может спать спокойно».
 
    Ещё в начале пути подошли к Дону. Шли ночью. Наступило утро. Окраина Калача. Запомнился мне Калач. Тут было крещение. Я улеглась спать под забором, все рядом. А у мамы заботы. Побежала в одну из хат, понесла нашу пшеницу, обменяла на муку. В другом доме топилась печь. Ей позволили хозяйки испечь хлеб. Это вроде булки что-то.

    Но тут налетели наши самолеты-бомбардировщики. А мы находились рядом с перевалом через Дон. Помню, была дамба, по которой нам предстояло перейти. Так вот, нам и досталось от наших бомб. Я проснулась от специфического гула. Поняла - летят самолеты, нагруженные бомбами. И начали бомбить. Да как! Вдоль реки, стараясь разбить колонну немецких машин, идущих по мосту с берега на берег. Где-то, совсем рядом упала бомба. Но мы живы. Где же мама? Долго её нет. А прошли всего минуты. Бежит, наконец. В руках сверток. Бомбёжка кончилась. В свертке горячий хлеб. Недопечённый, правда. Схватила булки, завязала в платок и под бомбами побежала к нам. Ведь бомба рванула около нас. Испугалась за нас.

    Вскоре нас подняли, повели к дамбе. А там не пройти измученным людям по такому сухому, глубокому сыпучему песку. Пошли. Но сколько бы не передвигали ногами, топчемся почти на месте. Силы покидают. Вернули нас обратно. Договариваются наши «няньки» с водителями перевезти нас на ту сторону. Удалось. Перевезли. Выгрузились, построились. И опять пеший ход. И опять ночью морозец, а днем жарко под солнцем. И снова мечта поесть, поспать, отдохнуть.

    Дошли до какого-то лесочка. Привал. Провизии у нас нет. Сидим, смотрим, как люди что-то жуют. Подходит к маме мужчина и просит испечь лепёшки. Обещает выделить и нам. Мигом разгорелся костёр. Слава притащил огрызок от крыла самолета - где-то рядом валялся самолет. И на этом крыле мама испекла лепёшки. Мы их назвали клёцками. Ну что может получиться из одной муки и воды? Даже без соли. Не успели поесть, как клич: - «Стройся!» Стоим. Ходят немцы и командуют всем мужчинам выйти из строя в отдельную колонну. В мужчины попали и братья. Слава 17 лет и Гена 14 лет. Остались в лесочке мы вдвоем с мамой. И, конечно же, вся колонна женщин и детей. Куда повели наших мужчин, никто не знал. Но чувствовали, что мы их больше не увидим.

    Вдруг бежит Слава.
    - «Собирайтесь, - шепчет маме, - побежали на станцию».
    Там оказалось много женщин, пробравшихся к вагонам, куда уже сажают всех мужчин. Вот мы в сутолоке и пролезли в вагон незамеченными. Лишь бы быть вместе. Везли медленно и долго. А куда везут? Говорят, в Германию. Вот те на!

    Пить и есть, как всегда, на уме. Самим тут есть хочется, а вшам ещё больше. Едят нас. Да так жестоко. Бей, ни бей - их ещё больше становится. Вагоны называли «телячьими» в них возили скот. А мы чем хуже скота? Комфорт. Хоть пол деревянный. Правда, ветром продуваемый. Но нас много, можно только сидеть бок о бок. Вот и греемся своими тощими телами, простите, - кожей и костями.

    Кто-то рядом ест что-то. Слава шепчет маме: - «Есть хочу, так бы и вырвал у них то, что едят, из рук». Мама успокаивает: - «Потерпи, думай о чем-нибудь другом». Слава вынимает из кармана что-то. Мама с испугом отпрянула от него: - «Выкинь, говорю!» Заглядываю в его руку и спокойно говорю: - «Что ты, мама, это же запонки, их подарила Славина подруга. Когда уходили, я видела, как они прощались, и она дала ему на память». Всё бы ничего, да изображение на запонках было символичное - человеческий череп. Он и напугал маму.

    Не помню, сколько дней ехали. На станциях стояли подолгу. Разжигали на линии костры, варили что-то.

    Потом снова был пеший переход. И тут я чуть не осталась одна. Переходили какое-то болото. Перед этим нас разделили. Всех детей вывели из общей колонны, оставили в стороне, а взрослых повели через дамбу. Перед дамбой стоят конвоиры, просматривают каждый ряд (а построили всех в ряд по шесть человек). Строгий контроль, если видели ребенка - выдёргивали из колонны.

    Осталась я с детьми, но долго не думала. Меня подогрели мысли, и что-то внутри подсказало - беги! Стало страшно потерять родных. И когда колонна пошла по длинной дамбе, я соскользнула в заросли под дамбу, в болото. Оказалась я в камышах, но я их не замечаю. Очередной шаг - вода. Нет страха, есть желание пробраться к своим. Какая была у меня скорость по болоту, не знаю, но я опередила колонну где-то на середине дамбы и вылезла наверх по крутому склону. Лежу в траве, жду, когда подойдут мои. Стоят в конце дамбы немцы на мотоциклах, болтают. А люди всё идут. Мои! Рванулась, вбежала незамеченной к своим. Встала в ряд, между отцом и мамой, иду шаг в шаг. Прошла.

    Только тогда, когда миновали пост, я поняла, что совершила. Я же могла утонуть в болоте. Дошло и до мамы. Тут и страх, и радость, и слёзы, и удивление. Они ведь распрощались со мной навсегда и не ожидали от тихони такого решительного шага.

    Снова станция. Снова такие же вагоны. Едем. Говорят, уже Украина.

    На одной из станций решили немцы подкрепить немного детей. Нас было в вагонах мало, не то, что вначале. Но оставались дети при родителях. Как сумели - их секреты. Только заметила я ещё на дамбе, как впереди нас шла женщина с мешочком на спине. Я видела её раньше, с ней был четырехлетий мальчик. А тут одна, с котомкой. Говорю маме: - «Что за мешок странный у нее?»
    - «Молчи, - говорит тихо мама, - там мальчик».

    Сижу, свесив ноги в проёме двери вагона. Грызу грязную свеклу. Ну не совсем грязную, я её обтёрла об не первой свежести платье. Смотрю, к нашему вагону приближается группа солдат и что-то несут. Среди них молодой офицер. Подошли ко мне. Офицер, достал из сапетки (большая корзина) полбулки (сайка), намазанной тонким слоем сливочного масла и подает её мне.
    - «Брось, - говорит, - эту грязь, живот будет болеть. На, поешь».
    И ждёт, когда я брошу свою спасительницу-свёклу. А она такая вкусная, сладкая, жалко бросать. Отдала её маме. Офицер протягивает булку. – «Ешь», - говорит и ждёт, когда я начну есть. Я поднесла её ко рту, и он пошёл дальше. Больше детей в нашем вагоне не было.

    Группа отошла на несколько шагов. Я отдала маме булку и снова ем свеклу. А офицер оглянулся, видит старую картину - меня со свеклой. Вернулся, неся новую полбулки. Заругался на меня: - «Брось эту гадость!» И показывает на землю. Хитрый какой! Я бросила. Он протянул мне снова булку и приказал не есть больше свёклу. Я снова сделала вид, что кусаю булку. Немец пошёл. А за спиной у меня голодные братья и мама с отцом. Мама тут же разделила всем поровну эти полбулки. И вмиг их не стало.

    Проследила я за немцами. Ушли к следующим вагонам, угощая других детей. Разве я брошу свою свеклу! Я спрыгнула, схватила её и снова на своем месте догрызла. Были среди немцев и добрые люди. Возможно, у этого молодого офицера в Германии есть дети. Очень уж он ласково смотрел на меня. Я запомнила его красивое лицо. Надо отметить, что меня тогда удивляла подтянутость, аккуратность, культура обращения офицеров. И ещё я отметила тогда: какие все они красивые! Было мне девять лет, а уже разбиралась в красоте, несмотря на наше тяжелое положение.
    Больше нас не кормили.

Ч5 по ссылке: http://proza.ru/2022/09/28/1049