дАртаньян и Железная Маска часть 3 главы 3-7

III. Вечерняя аудиенция

Между тем, Король, утомившись от веселья на балу, направился в свою спальню, распорядившись вызвать туда на разговор господина Кольбера. Войдя в роскошные апартаменты, который приготовил для него господин Фуке, Людовик невольно сравнил их с той ветхой кроватью, покрытой протершимися до дыр простынями, на которой он провел свое неспокойное детство. И хотя от того тяжелого времени его отделяло уже достаточно много лет, в глубине души он время от времени удивлялся контрасту между нынешней роскошью и той экономией, в которой он должен был пребывать вплоть до своего совершеннолетия, или, точнее, до смерти кардинала Мазарини, который бессовестно обворовывал королевское семейство.
Людовик, конечно, не мог знать, что его разговор наедине в спальне, которую он считал собственной по праву суверена, может кто-то подслушивать. Подобная дерзость была бы расценена как государственное преступление, наказанием за которое могла быть смертная казнь. Ведь речь шла о незаконном подслушивании разговора между Королём и министром, между главой государства и главой его правительства, этот разговор мог быть секретным, а незаконное вторжение в государственные секреты – дело нешуточное.
Кольбер, между тем, осторожно постучал в двери спальни Короля, и услышав негромкое «Входите!», вошел той мягкой походкой, характерной для него, со сложенными на груди руками, которые равно можно было принять и за покорность, каковую демонстрировали священнослужители, так и за позу некоего таинственного насекомого, готовящегося нанести смертельный удар. Король в нарушение этикета предложил Кольберу присесть у кровати.
Интендант, низко поклонился в знак благодарности за оказанную честь, но воздержался от того, чтобы ей воспользоваться.
Между тем, два заговорщика – Арамис и Филипп – не только подслушивали его, но и подглядывали за ним через тайное отверстие в полу, выходившее в середину одной из розеток на потолке. Розетка была затянута тканью, в комнате наверху, где находились Арамис и Филипп, свет был погашен, так что через эту ткань они прекрасно видели то, что происходит в освещённой комнате снизу, тогда как Король и Кольбер не смогли бы их увидеть даже если бы внимательно присматривались ко всем деталям потолка, чего они, разумеется, не делали. Итак, Арамис предпринял все необходимые меры. Арамис настоял, чтобы Принц Филипп как можно более подробно изучил процедуру укладывания Короля в постель, но он и не предполагал, что станет свидетелем тайного разговора Короля с Кольбером. Филипп прильнул к отверстию и затаил дыхание.
Итак, когда в комнату вошёл Кольбер, заговорщики притаились, чтобы видеть всё, происходящее снизу, и слышать каждое слово, произнесённое Королём и Кольбером.
— Я не смею сидеть в вашем присутствии, Ваше Величество, — пролепетал Кольбер, вероятно, надеясь, что последует повторное приглашение и дал себе обещания воспользоваться им, однако Король лишь холодно ответил:
— Как угодно.
Кольбер ещё ниже склонился перед Королем, тогда как Король, напротив, подчеркнуто выпрямился.
— Господин Кольбер, вы уговаривали меня покинуть Во-ле-Виконт более настойчиво, чем это приличествует, — сказал он. —Уж не забываете ли вы, кто здесь – Король? Сегодня, как будто, вы решили во всем перечить мне? Это бунт?
— Лишь чрезвычайное уважение и забота о благе Вашего величества… — пролепетал Кольбер.
— Нет ничего тягостнее, чем назойливая забота о благе человека, когда вследствие такой показной заботы этому человеку противоречат и уговаривают его делать то, чего он делать не собирался, и мешают ему делать то, что именно он и хотел сделать, — сказал Король капризным тоном. — Подобную тиранию я терпел от августейшей матушки, пока она была правящей Королевой, из уважения к ней я старался не перечить ей, такую же назойливую опеку мне приходилось терпеть и от кардинала Мазарини. Но теперь я не обязан терпеть подобное ни от кого, а моё терпение не безгранично, Кольбер, и оно и без того подверглось слишком большому испытанию! Вы не принадлежите к моему семейству, вы не первый министр, а я уже не тот несовершеннолетний Король, над которым было установлена опека, называемая регентством. Я единовластный Король в моём королевстве. Я сам могу позаботиться о своём благе, и не позволю кому-либо опекать меня, словно малого ребёнка. Впрочем, ваша настойчивость делает вам честь, ведь для того, чтобы возражать Королю, надо обладать достаточным мужеством, или не иметь ума вовсе. Поскольку про вас не приходится предполагать второе, сойдёмся на первом. Вы мужественный человек и действуете согласно вашим убеждениям, ваше упорство будет вам на этот раз прощено, если для него имеются достаточные причины. Итак, я хочу услышать истинные причины вашего упорства.
— Я лишь беспокоился за вас, Ваше Величество! — тихо проговорил Кольбер.
— Какие могут быть причины для беспокойства, когда я в гостях у моего милейшего господина Фуке, который, мне кажется, довольно постарался для того, чтобы угодить мне? — спросил Король.
— Быть может даже он слишком постарался, — ответил Кольбер. — Излишнее не всегда хорошо, и порой вовсе не только потому, что всего лишь неоправданно дорого. Иногда излишество указывает на бунт или на заговор.
— Вы говорите о чрезмерной роскоши праздника, Кольбер? — удивился Король. — Разве может быть роскошь чрезмерной, когда подданный принимает своего Короля? И разве излишнее старание ради увеселения Короля – это бунт или заговор?
— Разумеется старательность не может быть квалифицирована как бунт, а излишняя роскошь ненаказуема, кроме тех случаев, когда эта роскошь оплачена из казны Короля без его ведома, Ваше Величество, — ответил Кольбер. — Это злоупотребление высоким служебным положением и доверием Вашего Величества. Это воровство.
— Что вы имеете в виду, Кольбер? — удивился Король. — Фуке меня обворовывает? Я слышу эти намёки с разных сторон регулярно, но не получил ещё ни одного доказательства этого утверждения. А обвинение без доказательства называется клеветой.
— Право пользоваться государственной казной принадлежит, разумеется, суперинтенданту финансов Вашего Величества, но право бесконтрольного пользования у него нет. — ответил Кольбер. — Ваше Величество назначили меня контролёром финансов, и исполнение этих обязанностей позволило мне узнать то, о чём я собираюсь доложить Вашему Величеству. Доказательства того, что Фуке расходует средства казны без должных оснований, имеются, и я вам их предоставлю.
— Итак, он меня обворовывает! — воскликнул Король. — Я требую подробностей и доказательств, Кольбер!
— Хорошо ли вам знаком почерк покойного кардинала, Ваше Величество?
— Безусловно, — ответил Король.
— Тогда прочтите вот это письмо, — сказал Кольбер, доставая из папки письмо, показать которое он стремился уже целый день и лишь ждал удобного случая.
Людовик XIV взял из рук Кольбера протянутое ему письмо.
— Да, это его почерк! — воскликнул Король.
— Я бы не посмел предлагать Вашему Величеству читать копию или подделку, — заметил с поклоном Кольбер.
Король прочел письмо Мазарини дважды.
— Я не вполне понимаю, о чем здесь идёт речь, — сказал Король, и перевернул его, словно ожидал, что на другой стороне также имеются какие-то записи. — Я лишь вижу, что речь идет о деньгах, выданных господину Фуке кардиналом. Тринадцать миллионов. Недурная сумма!
— Весьма значительная, Ваше Величество! — заметил Кольбер.
— На что же она потрачена? — живо поинтересовался Король.
— К сожалению, во всей финансовой отчетности сведений об этом нет никаких, — сказал Кольбер, но ему не удалось изобразить на лице сожаление, ведь он торжествовал, поскольку считал, что наступил час поражения Фуке.
— Это означает, что указанных тринадцати миллионов нет ни в каких счетах? — воскликнул Людовик. — Стало быть, эти деньги попросту украдены? Тринадцать миллионов?
— Этого я не могу утверждать этого наверняка, Ваше Величество, — сказал Кольбер. — Нельзя исключить, что господин Фуке попросту забыл поместить отчетные документы в деловой архив интендантства финансов. Я готов допустить, что это – простая забывчивость, и надеюсь, что отчетные документы будут незамедлительно переданы к учету, как только господину Фуке будет напомнено об этом досадном казусе. И всё же как контролёр финансов я обязан обратить на этот факт внимание.
— Спрашивали ли вы, господин Кольбер, у господина Фуке ответа на ваш вопрос? – осведомился Король.
— Как лицо подчиненное, Ваше Величество, я не смею справляться у господина Фуке о каких-либо отчетах, — произнёс Кольбер самоуничижительным тоном.
— Напомню вам, господин Кольбер, что во Франции есть лишь одно подчинение в отношении государственных финансов, это подчинение мне. И если я поручаю вам прояснить этот вопрос, значит, вы обязаны его прояснить, даже если придётся спрашивать об этих деньгах не только что господина Фуке, но даже если бы речь шла о вопросах королевским персонам, включая мою мать Королеву. Я уже не говорю о моем брате или моей супруге, в сравнении с которыми господин Фуке – всего лишь слуга королевского дома.
— Литота, — ответил Король.
— Простите? — переспросил Кольбер.
— Мейозис, — уточнил Король. — Багателизация, преуменьшение. Вы преуменьшаете данные вам мной полномочия. Я назначил вас контролёром финансов, вы не только имеете право задавать такие вопросы суперинтенданту финансов Фуке, вы обязаны задавать ему эти вопросы. Если вы не способны воспользоваться полномочиями, которые я вам делегировал, значит я делегировал эти полномочия не тому человеку.
— Благодарю Ваше Величество за разъяснения, — ответил Кольбер. — Я воспользуюсь данными Вашим Величеством полномочиями и испрошу у господина Фуке разъяснений.
— Вы, господин Кольбер, беспокоите меня на ночь глядя своими предположениями, которые вам следовало бы сначала проверить, и лишь в том случае, если ваше предположение о том, что деньги были украдены, подтвердится, сообщать об этом мне, — подытожил Людовик. — Вы же, не только не проверили этого факта, но также и сделали на основании своих подозрений вывод о том, что праздник устроен господином Фуке на украденные деньги, а также о том, что мне опасно оставаться на ночь в его великолепном замке Во-ле-Виконт.
— Скажу в своё оправдание, что я проверил отсутствие оправдательных документов всеми моими средствами, кроме того, чтобы спросить непосредственно господина суперинтенданта, — ответил Кольбер. — Учитывая, что подобные документы должны храниться в архиве, а также с учётом, что там их нет, я всё-таки весьма обоснованно предполагаю, что у господина Фуке не найдётся документа, подтверждающего расходы указанной суммы на государственные нужды. Я осмелился сделать свои утверждения по той причине, что я убеждён в своих выводах.
— Если Фуке не даст подробного отчета об этих деньгах, — на этот раз Король умышленно упустил слов «господин» перед именем Фуке, значит, эти деньги он присвоил, попросту украл у Франции, украл у меня, — сказал Король.
— Ваше Величество, такое преступление нельзя оставлять безнаказанным, — сказал Кольбер с радостной дрожью в голосе.
— Не будь я в гостях у Фуке, — разгорячился Король, — я немедленно приказал бы его арестовать!
— Ваше Величество везде у себя, пока вы находитесь во Франции, и особенно в тех домах, которые выстроены и содержатся на ваши деньги, — ответил Кольбер.
Людовик XIV поднял глаза на выжидающего Кольбера.
«Итак, один из них сокрушает другого и, по-видимому, хочет занять его место. Будет ли мне с ним легче? — подумал он. — Я не смогу этого узнать, пока не уберу Фуке и не поставлю на его место Кольбера. Что ж, Фуке уже давно пора убрать, а если Кольбер зарвётся, уберу и его. Это будет сделать уже намного легче».
— Господин Кольбер, — произнес Король, — уже поздно, я устал и хочу спать. Утром вы узнаете о моем решении. Распорядитесь, чтобы капитан королевских мушкетеров д’Артаньян завтра с утра пришёл ко мне, скажем, в девять часов. Впрочем, он и без того всегда поблизости, ему не нужны для этого особые указания. Скажите мне, ваше беспокойство относительно этих тринадцати миллионов – это единственное, что вы хотели мне сегодня сказать? Или есть что-то ещё?
— Есть кое-что ещё, но это дела не столь срочные, чтобы отрывать у Вашего Величества время, которое предназначено для отдыха и сна, — ответил Кольбер.
— В таком случае я вас больше не задерживаю, господин Кольбер, —ответил Король.
— Доброй ночи, Ваше Величество, — с поклоном ответил Кольбер, и пятясь задом, покинул королевскую спальню.
Лишь только Кольбер вышел из спальни, в неё вошли лакеи, чтобы подготовить Короля ко сну. Это зрелище было чрезвычайно любопытным для Филиппа, но совершенно неинтересным епископу ваннскому.
— Смотрите и запоминайте, мой Принц, — сказал Арамис Филиппу. — Учитесь тому, каким образом вас укладывают в постель, Ваше Величество. Запоминайте каждую мелочь. Через сутки это будет ваш ритуал до конца жизни. Вам не следует делать самому то, что за вас делают ваши слуги. И вам надлежит запомнить, у кого из них какая роль в этом ритуале. Люди, которые укладывают вас в постель, это те, кто будет приближаться к вам ближе всех остальных. Если они не заметят подмены, и если её не заметит Королева, а также фаворитка, за остальных можно не опасаться.
— Получается, что постель будет моим самым главным испытанием? — спросил Филипп.
— Именно так, Ваше Величество, — ответил Арамис. — И, между прочим, во всех смыслах.

Музыкальная пауза для утешения Его Величества

Назначен был на важный пост Фуке,
С учётом всесторонних компетенций
И тут же он зажал в своей руке
Доходов реки, сотни преференций.

Расставил он везде своих друзей,
Потоки всех финансов под контролем,
Построил дом, как римский Колизей,
Как храм! Лишь не хватает колоколен!

Себя считает ровней Королю,
Казну ограбил без стыда, без страха!
Но я с ним сообразно поступлю:
Воришка кончит жизнь свою на плахе.

Из власти негодяев изгоню,
Коррупции тлетворное дыханье
Я истреблю на самом на корню
Потомкам всем в пример и в назиданье!

Почти решился я, но не совсем.
И не напрасны ль все мои надежды?
Не будут ли пришедшие затем
Подлее тех, кого изгнал я прежде?

Как трудно государством управлять,
Где денег недостаток перманентный,
Где каждый хочет что-то своровать
Не вкладывая труд эквивалентный!

IV. Лавальер

На следующий день Людовик XIV твердо решил немедленно арестовать Фуке. «Он считает меня слабым и неспособным на это, — говорил он себе, — тем лучше! Я покажу ему, кто истинный государь в моем государстве! Я покажу это всем! И прежде всего, я покажу это ей. О, она оценит мою решительность по достоинству». Нужно ли говорить, что Король имел в виду её, Лавальер? Поэтому он нарочно громко в присутствии Луизы обратился к Кольберу.
— Господин, Кольбер, в продолжение нашего разговора, предупредите шевалье д’Артаньяна, что мне нужно отдать ему приказание, — сказал он и мягко улыбнулся Луизе.
Вопреки его ожиданию, мадемуазель Лавальер весьма обеспокоилась от его слов.
— Шевалье д’Артаньяна! — воскликнула она. — К чему предупреждать шевалье д’Артаньяна? Умоляю вас, Ваше Величество, зачем вам понадобился этот военачальник посреди такого беззаботного праздника? Мне кажется, что он не любит подобных увеселений.
— Зачем понадобился капитан моих мушкетеров? Разумеется, чтобы арестовать того, кого мне угодно заточить в Бастилию.
— Вы говорите о господине Фуке, — с замиранием сердца сказала Луиза.
— Почему вас это заботит? — резко спросил Король, почувствовав прилив чрезвычайной ревности.
— У него в доме? Неужели это возможно? — робко спросила Луиза.
— Это возможно везде, где я сочту это необходимым, или хотя бы желательным. — ответил Людовик. — Король у себя в любой точке Франции.
— Арестовать господина Фуке, пребывая у него в гостях, — продолжала Луиза, будто бы не услышав заявления Короля, что его ещё более взбесило, — того, кто идет на разорение, чтобы оказать честь своему Королю?
Если бы Луиза осталась равнодушна к этому решению, Фуке ещё мог бы, вероятно, спастись, но сама не понимая, что она делает, Луиза своим заступничеством утвердила Короля в его решении, которое, вероятно, до этого ещё можно было бы поколебать.
— Мне кажется, мадемуазель, что этот господин нашел в вас ревностную защитницу, и мне хотелось бы узнать причины столь странного заступничества, — произнес Король, воспаляя сам себя.
— Ваше величество, я защищаю не господина Фуке, а вас, — сказала Луиза.
Король, который и без того был на грани бешенства, что достаточно умело скрывал, пришел в этот раз в ещё большую ярость. Совсем недавно д’Артаньян давал ему советы, о которых Король его вовсе не просил, ещё вчера Кольбер уверял его, что перечит Королю во благо и заботясь о нем, он вспомнил, как часто слышал этот аргумент от Королевы-матери, от кардинала Мазарини, и в свой ответ Луизе он вложил всю ту ненависть, которая накапливалась в нём по капле всякий раз, когда он слышал, что кто-то имеет дерзость спорить с ним, с Королем, возражать ему, Королю, уговаривать или заставлять его поступать не так, как он хочет, а так, как это нужно всем тем несогласным с ним, кого он встречал в своей жизни. От кого угодно, но только не от Луизы ожидал он сопротивления. «И она смеет помыкать мной!» — гневно подумал он. В этот момент перед его глазами пронеслись те мгновения, когда он подозревал Луизу в корыстолюбии, а также он вспомнил и то, с какой живостью отрицала она всякую корысть с её стороны в их отношениях. Ведь именно это — отсутствие какой-либо корысти, способность увидеть в нем лишь любимого мужчину, тогда как все прочие видели в нем лишь Короля, владыку, то есть источник многих милостей, — это категорическое отличие Луизы от всех прочих вызвало в нем такой горячий отклик, который он так часто называл любовью, истинной, настоящей, единственной. В этот самый миг Король навсегда утратил веру в то, что его кто-то может любить бескорыстно. Луиза не требовала особого внимания, категорически отказывалась от подарков, не приняла бы никаких званий и льгот, она была бескорыстна во всём, но нет, увы, это была лишь личина, она претендовала на большее, ибо она претендовала на то, чтобы Людовик слушался её, не как дитя слушается своей матери, а как бесконечно влюбленный мужчина слушается своей любовницы, потакая самым безумным её капризам, становясь постепенно её рабом, марионеткой, игрушкой в её руках. Так Карл Первый слушался Бекингема, своего любовника, так же точно его отец, Людовик XIII, слушался шевалье де Люиня, а после – де Сен-Мара, затем кардинала де Ришельё. Почти точно так же его предок Франциск Первый слушался Диану де Пуатье. Но тут Людовик вспомнил своего славного деда, Генриха IV, который имел множество любовниц, и мог ради обладания ими отказаться от многого, но только не от личной свободы поступать так, как считал нужным. Почти с пеной на губах он, уже вовсе не скрывая своего бешенства, вскричал:
— Вы защищаете меня?! От меня же самого?! Так это вы меня защищаете, стало быть, а не этого изменника, предателя и вора?
— Ваше Величество, вы сейчас сердитесь, что указывает на то, что, возможно, вы слишком спешите, — ответила Луиза. — Вы не отдадите, разумеется, подобного приказания, поскольку оно уронило бы вашу честь.
— Я, разумеется, отдам этот приказ и нисколько не уроню своей чести! — проговорил Король, бледнея от гнева. — Мадемуазель, я слишком благосклонен был к вам и к вашему мнению, но этого более не повторится. Меня оскорбляет та страстность, с которой вы отстаиваете интересы государственного преступника.
— Послушайте, Ваше Величество… — проговорила Луиза, но Король не дал ей договорить.
— Это лишнее, — холодно возразил он и взглянул на Кольбера. — Вы ещё здесь?
— Сию минуту я позову шевалье д’Артаньяна! — ответил Кольбер и поспешил ретироваться.
— Сударь, — промолвила Луиза, — я знала, что когда-то наступит день, когда я пожалею о том, что вернулась из монастыря по вашему настоянию. Теперь я вижу, что я здесь лишняя. Позвольте же мне удалиться туда, откуда меня извлекли чуть ли не силой.
— Мадемуазель, — холодно возразил Король, — вы будете пребывать там, где я сочту нужным, и удалитесь туда, куда я сочту нужным вас удалить лишь тогда, когда я этого захочу.
— Слушаюсь, мой государь, — ответила Лавальер с поклоном тем тоном, по которому любой угадал бы, что отныне её сердце уже не в полной мере принадлежит Королю, и что влюбленная женщина уступила место почтительной подданной, которая решила удалиться в монастырь при первой же возможности.
При этих словах Луиза извлекла платок, чтобы утереть уголки глаз и скрыть своё лицо от Короля.
Людовик увидел, что мадемуазель Лавальер при этом выронила небольшой клочок бумаги, сложенный вчетверо.
Как только Луиза удалилась, Король быстро нагнулся и поднял письмо. Подойдя к фонарю, он развернул его и узнал почерк Фуке. В этом письме господин Фуке уверял мадемуазель Лавальер в самой искренней и преданной дружбе и обещал какую угодно помощь.
— Какие благородные слова о чести Короля! — воскликнул Людовик. — И какая низкая подоплёка этому всему! Если бы она всего лишь хотела сделать из меня своего послушного и мягкотелого поклонника, я бы, возможно, простил это преступление против государства. Но делать из меня шута, обзаводясь любовником в лице этого старого сатира, предпочесть старого вора молодому государю! Этого я не прощу никогда! Берегитесь, мадемуазель Лавальер! Ваши слёзы будут окрашены вашей кровью, потому что они, как и мои слезы, будут зарождаться не в глазах, а в сердце!

Музыкальная пауза для утешения Его Величества

Влюбляйтесь без сомнения, не трусьте!
Любовь всеподавляюще слепа!
Она не знает ревности и грусти,
Она на подозрения скупа.

Влюбиться без оглядки я не трушу,
Не прячет чувства страха скорлупа,
Но яд сомнений нам терзает душу,
И проникает в наши черепа.

Пока любовь несёт нас в облака,
Не знаем мы ни страхов, ни сомнений,
Свободны от малейших подозрений,
Но ценность этих чувств невысока.

Лишь стоит нам проведать об измене,
Нас в ад ведёт влюблённости тропа!
Душа горит, как в огненной Геене!
Любовь! Уж лучше будь всегда слепа!


V. Ревность

Итак, в этот день Король твердо решил арестовать Фуке. Однако, он подумал, что и в самом деле не слишком хорошо арестовывать хозяина дома, в котором находишься в гостях, и хотя Кольбер уверял его, что Король у себя дома где угодно во Франции, все же такой поступок был бы слишком некоролевским, а Король был в ту пору ещё настолько юн, что не желал бы поступать не по-королевски.
По этой причине он решил только предупредить д’Артаньяна о том, что ему предстоит арестовать Фуке, чтобы он был готов сделать это по малейшему знаку. Как мы знаем, Кольберу было поручено позвать капитана мушкетеров к Королю.
Лишь только Король увидел приближающегося к нему д’Артаньяна, он сам устремился к нему навстречу. Сделав знак часовому, который означал, что к Королю никого не следует допускать, он пригласил мушкетера в свои покои. Д’Артаньян вошел и остановился с небольшим, но достаточно вежливым поклоном в ожидании, когда Король сам обратится к нему.
— Капитан, сколько у вас сейчас людей? — бросил Король небрежным тоном.
— Как вы знаете, Ваше Величество, под моим началом состоит сто пятьдесят мушкетёров-кавалеристов. В настоящий момент на посту в Лувре непосредственно вблизи Вашего Величества имеется двадцать мушкетеров, Ваше Величество. Также тринадцать швейцарцев. Этого достаточно для охраны Вашего Величества в нынешних обстоятельствах, если же обстоятельства изменились, их количество будет соответствующим образом изменено.
— Этого мало. Сколько людей вы можете предложить мне к концу нынешнего дня? — спросил Король в нетерпении.
— Для какой цели, Ваше Величество?
— Сколько людей вам необходимо, чтобы арестовать господина Фуке?
Д’Артаньян едва скрыл изумление, но ответил совершенно бесстрастно.
— Для того, чтобы арестовать господина Фуке мне требуется лишь карета и Ваш письменный приказ, Ваше Величество, — ответил он совершенно бесстрастно.
— И, разумеется, ваша шпага? — усмехнулся Король.
— Моя шпага – неотъемлемая часть меня, но она мне не понадобится, вернее, она обязана быть на мне, когда я на службе Вашего Величества, — ответил д’Артаньян с достоинством, но без дерзости.
— Почему же вы просите именно письменного приказа, господин капитан? — произнес Король, с трудом сдерживая гнев. – С каких пор мои устные приказы перестали иметь силу?
— По вашему устному приказу я арестую хоть весь Париж, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян. – Но для того, чтобы арестовать суперинтенданта финансов, мне желателен письменный приказ.
— В таком случае вы его получите! — внешне бесстрастно ответил Король. — Но только вот что. Не сразу же в тот момент, как вы его получите от господина Кольбера…
— От господина Кольбера… — ответил д’Артаньян, как бы стараясь запомнить эту фамилию, как если бы он услышал её впервые в жизни.
— Вас что-то не устраивает, господин капитан?
— Я лишь повторяю, чтобы лучше запомнить.
— Итак, не в самый тот момент, как вы его получите от господина Кольбера, вы выполните этот приказ. Просто держите его при себе и будьте готовы выполнить его по моему знаку. Этим знаком будет моя фраза. Я скажу: «Праздник удался на славу». Если вы услышите эти слова, это будет означать, что вы должны немедленно арестовать господина Фуке, но только не на моих глазах, а лишь незамедлительно после того, как я с ним распрощаюсь. Если же я таких слов сегодня не произнесу…
— Тогда я должен буду вернуть этот приказ вам, Ваше Величество? — предположил д’Артаньян.
— Тогда вы должны будете ожидать этих слов не сегодня, а завтра. — возразил Король. — Или послезавтра, или в любой день, когда я эти слова произнесу.
— Означает ли это, что я должен присутствовать на всех аудиенциях Вашего Величества? – спросил д’Артаньян. — Я боюсь отсутствовать в момент, когда Ваше Величество произнесет эту фразу.
— Не беспокойтесь об этом. Когда я её произнесу, вы будете рядом, —ответил Людовик.
— Благодарю Ваше Величество за разъяснения, — ответил капитан без тени смущения.
— Можете идти, господин д’Артаньян, — произнёс Король милостивым тоном. — Приказ вам скоро принесут.
— Да, Ваше Величество. Я помню, господин Кольбер мне его вручит, — ответил д’Артаньян тоном, в котором невозможно было заподозрить ни иронию, ни недовольство.
— Ступайте, — сказал Людовик и едва заметно махнул рукой, подтверждая жестом, что отпускает своего капитана. — И позовите ко мне господина Кольбера.
Д’Артаньян поклонился, щелкнул каблуками и резко, по-военному, повернулся на каблуках и покинул приемный покой Короля.
Оставшись один, Король произнес самому себе: «Вот так. Это будет по-королевски. Сильнее всего ранят те удары, которых не ожидаешь. Как они поступают со мной, так и я буду поступать с ними».
Почти о том же самом подумал и наш гасконец. Он пробормотал себе: «Вот так королевский поступок! Арестовать того, кто ради гостеприимства разорился, но превзошел в этом всех, кто когда-либо раньше принимал Короля Франции, и я готов поставить сорок пистолей, что и в будущем ни одному Королю Франции такого гостеприимства никто не окажет! Такой прием мог бы устроить только Мазарини, но именно Мазарини никогда бы не потратил и сотой доли таких денег ради приема Короля!» — с этими словами д’Артаньян стал так яростно крутить правый ус, как если бы хотел его вырвать.

VI. Хитрость

Тем временем Арамис спешил найти господина Фуке.
— Добрый день, господин епископ! – воскликнул Фуке при встрече с Арамисом. – Надеюсь, вы хорошо проводите время?
— Я провожу его чрезвычайно полезно, господин Фуке, — ответил Арамис.
— Похвально, но немного обидно для гостеприимного хозяина. Я бы предпочел, чтобы вы отказались от полезных дел и предались праздности хотя бы на несколько часов, господин д’Эрбле.
— С этим позже, — отмахнулся Арамис. — Кстати, о гостеприимстве, господин Фуке, оно оставляет желать лучшего.
— Как? — воскликнул Фуке. — Неужели вы остались чем-то недовольны? Я уволю повара, прогоню прислугу, я накажу любого виновного в вашем недовольстве, господин епископ!
— Недовольство это проистекает не от меня, господин Фуке, и ваши слуги и повара здесь не при чем, — ответил Арамис с загадочной мягкой улыбкой.
— Кто же недоволен, господин д’Эрбле, и чем именно? — спросил Фуке чуть более спокойно, но по-прежнему с явным огорчением.
— Не думаете ли вы, господин Фуке, что Король Франции у себя дома в любом месте Франции? — спросил Арамис.
— С этим трудно спорить! — ответил Фуке с нетерпением. — Но ведь не скажите же вы, что я позволил себе…
— Однако, у меня есть основания для того, чтобы утверждать, что Король, который думает именно так, все-таки ощущает некоторую обиду от того, что его слуги живут в большей роскоши, чем он может себе позволить в самых радужных мечтах, — добавил Арамис.
— Боже мой! — воскликнул Фуке. — Я — осёл! Стремясь угодить Королю, я не подумал о том, что я могу вызвать его ревность!
— Именно так, господин Фуке! — подтвердил Арамис.
— В таком случае, что же мне делать? — спросил Фуке в надежде, что решение проблемы у Арамиса уже имеется.
— Немедленно подарить ваш замок Во-ле-Виконт со всеми землями и со всем имуществом Королю, — ответил Арамис.
— Но это всё, что у меня осталось! — в отчаянии воскликнул Фуке. — Я надеюсь, что ваше предложение не серьёзно?
— Разве такими вещами в такой ситуации шутят? — спросил Арамис. — Во всяком случае, я бы не позволил себе так шутить с вами.
— Да-да, понимаю, вы всерьёз считаете, что это необходимо, и, зная вас, должен предположить, что дело настолько серьёзно, что, вероятно, ваше предложение является наилучшим в данной ситуации, — ответил со вздохом Фуке. — Но где же я буду жить, господин д’Эрбле?
— Где угодно, только не здесь, — ответил Арамис. — Я понимаю, что это – ваш лучший замок, но у вас так много других домов, и даже крепость, и корабли.
— Вы меня убиваете! — проговорил Фуке с явным огорчением. — Я полагал, что этот замок будет моим до конца моих дней и обустроил его по своему вкусу!
— Если вы не сделаете сегодня же того, о чем я вам говорю, господин Фуке, то до конца ваших дней вашим домом будет одна из камер в Бастилии, — сказал Арамис с твёрдостью в голосе. — И это — далеко не худший вариант, поверьте мне.
— Неужели всё так серьёзно? — спросил Фуке и почувствовал весьма сильную тревогу.
— Вчера вечером Кольбер доложил Королю о той злополучной сумме в тринадцать миллионов, о которой вы не сможете отчитаться перед Королем, — сказал Арамис. — Добавьте к этому ревность к вашей роскоши.
— Я попрошу заступиться за меня мадемуазель де Лавальер, — возразил Фуке. — Кажется, Король готов сделать для неё всё, что она попросит.
— Если пребывание в Бастилии вас не устраивает настолько, что вы предпочитаете эшафот, то обращайтесь к этой мадемуазель, господин Фуке, — ответил Арамис.
— Вы меня пугаете, господин д’Эрбле! —воскликнул Фуке.
— Я вас спасаю и уже не в первый раз, господин Фуке, — возразил Арамис. — Король потому лишь так любит мадемуазель де Лавальер, что она любит его не как Короля, а как мужчину, и поэтому ничего не просит у него ни для себя, ни для своих родственников, ни тем паче для своих друзей. Если же она сделает исключение для вас и замолвит за вас словечко, это вызовет у Его Величества такое подозрение, которое грозит несчастьями и ей, и вам. В особенности вам! 
— Но куда же мне деваться с моей семьёй и моими слугами? — спросил Фуке в отчаянии.
— Думайте только о сегодняшнем дне, господин Фуке, — ответил Арамис. — Быть может, завтра Король возвратит вам ваш дом, и в придачу наградит вас какой-нибудь круглой суммой, или, что намного лучше, возвратит вам должность генерального прокурора, которую вы столь неосмотрительно продали.
— Сегодня мне грозит эшафот, а завтра Король вернет мне моё имущество и мою должность? — воскликнул Фуке с недоверием. — Вы говорите загадками, господин д’Эрбле!
— Пусть так, — согласился Арамис. — Верьте мне и слушайтесь меня. Завтра всё изменится, но необходимо, чтобы сегодня Король отошёл ко сну с лёгким сердцем и без тени недовольства вами, господин Фуке. Завтра будет завтра, сегодня же, говорю я вам, поспешите выполнить мой совет как можно скорее. Быть может, уже поздно. Скорей к Королю! И немедленно, слышите ли вы меня, сию же минуту подарите этот замок Королю. Сделайте это как можно более естественней. Сегодня. Сейчас. Не теряйте ни минуты.
— Я ничего не понимаю, но я верю вам, господин д’Эрбле, — пробормотал Фуке.
С этими словами суперинтендант финансов Фуке направился к Королю.

VII. Последний вечер с Королем

Подойдя к опочивальне Короля, Фуке попросил камердинера доложить Его Величеству о своем приходе. Правильнее было бы использовать слово велел, поскольку этому удивительному человеку удавалось повелевать всеми, кто был рядом с ним в силу необыкновенного магнетизма, и, конечно, не без влияния убежденности всех, кто его окружал, как в его несметном богатстве, так и в его неограниченной власти, уступающей, пожалуй, лишь власти Короля, да и то лишь с недавних пор. Тем не менее, камердинер легким движением бровей обозначил вопрос о цели визита, на что Фуке, ожидавший этого, мягко сказал, как бы продолжая начатую речь:
— По долгу гостеприимного хозяина я бы хотел пожелать Его Величеству спокойной ночи и осведомиться, не понадобится ли что-нибудь Его величеству перед сном или завтра утром.
Камердинер удалился для доклада, после чего вышел и поклонился господину Фуке, давая понять, что он может войти.
Король уже сидел в кровати. Его лицо выражало предельное радушие.
— Итак, господин Фуке, вам не хватило дня для общения со мной? — сказал Король с такой интонацией, которую можно было счесть и приветливой, и ироничной.
— Я лишь вспомнил, что не успел высказать Вашему Величеству одну свою просьбу. – ответил Фуке с поклоном.
— Вот как? — удивился Людовик. — Просьбы к Королю накануне сна? Вы вознамерились испортить мне сон, господин Фуке? Ведь это не может быть ничтожной просьбой, следовательно, либо мне будет трудно её исполнить, либо мне придётся вам отказать, что также будет трудно! Итак, вы намерены лишить меня сна!
— Моя просьба, действительно, очень дерзкая, Ваше Величество, я бы…
— Ещё и дерзкая! Вы решительно сошли с ума, господин Фуке? — перебил его Король.
— Я дерзнул умолять Ваше Величество принять в дар мой замок Во-ле-Виконт, и если вы удовлетворите мою просьбу, с этой самой минуты Вы у себя дома, а я — у вас в гостях, — поспешил закончить Фуке.
Наверное, если бы в эту минуту с небес сошел святой Илья для того, чтобы наполнить рукомойник Короля, то и в этом случае он удивился бы меньше. Около минуты Король просто молча смотрел на Фуке, после чего весело расхохотался.
— Вы, действительно, полагали, господин Фуке, что если вы не успеете уговорить меня принять ваш необычный подарок именно сегодня, пока я не заснул, то у вас не будет шансов поговорить со мной об этом завтра? — спросил он.
— Смею ли я истолковать Вашу улыбку как согласие? — осведомился Фуке с поклоном.
— Однако, это, действительно, очень странная просьба, — проговорил Король. — Прилично ли Королю брать подарки своих подданных? К тому же столь необычные?
— Я буду в отчаянии, если Вы откажете, — с трудом проговорил Фуке, думая совершенно противоположное.
— Сегодня я не дам вам определенного ответа, господин Фуке, — ответил Король. — Вы все-таки испортили мне ночь, поскольку вместо того, чтобы спать, я, по-видимому, буду размышлять об этом деле. Передайте камердинеру, чтобы он принес мне снотворное, иначе я, действительно, буду плохо спать.
— Прошу простить мою дерзость, Ваше Величество, — ещё тише проговорил Фуке и удалился с учтивым поклоном ровно такой глубины, какая соответствовала его высокому положению при дворе.
Король, оставшись один, не знал, что и подумать об этом последнем событии. Восторг от перспективы обладания великолепным замком Во уже не было необходимости скрывать, но Короля насторожило и время преподнесения этого дара, и способ, с которым это было сделано. Он почувствовал, что в этом кроется что-то необыкновенное, но пока ещё не мог понять, что именно. Поначалу он, действительно, хотел принять снотворное и отложить все размышления на следующий день, однако, он передумал. Оставив снотворное, принесенное камердинером и поставленное на прикроватный столик, без внимания, Король закрыл глаза и погрузился в мечты, не слишком сильно омрачаемые возникающими при этом вопросами. Даже в день, когда он впервые познал мадмуазель де Лавальер и его сердце зажглось до сей поры неведомой любовью, не вызвал у него и десятой доли того восторга, которым он наполнялся сейчас.
Ревность к богатству Фуке слегка поутихла, но в сердце Короля зародилось подозрение. Ведь просто так подданные не преподносят своим суверенам такие подарки! Либо Во-ле-Виконт построен на украденные из казны деньги, и Фуке стремится замять это дело, либо этим подарком он стремится усыпить бдительность своего Короля для того, чтобы совершить нечто чрезвычайно дерзкое. Или же, быть может, он каким-то чудом догадался, что над ним нависла угроза ареста, и желает откупиться. Всё это было чрезвычайно странно и страшно подозрительно!