Дневник беженца. Мне страшно

Несколько дней назад у меня разболелся зуб. Утром, прополоскав солью, я даже не нашла в себе храбрости поесть – справа все ныло. Ну, и к чертям…
Мы целый день бегали с сыном по кабинетам, по службам, по управлениям. Стояли в очередях, теряли бумажки, стояли в очередях повторно, бежали по улицам в поисках ксерокса. И ничего, совсем ничего не складывалось и не получалось.
И новости… Хватая в руки телефон, я читала что-то, что взрывалось в голове ядерными бомбами. Мир сошел с ума. Мы сошли с ума. Этого просто не может, никогда не может быть.
Но есть. И это происходит с нами.
Вечером, уложив спать окончательно измотанного приболевшего сына, я с изумлением изучала в зеркале перекошенное, опухшее лицо, кровящую десну и свою совсем поседевшую голову. Кто это?
И, странное дело, мне уже не было больно. Даже этот зуб. Уже вообще ничего меня не беспокоило. Кроме нового. Очень глубокого, очень огромного чувства, поглотившего, пожравшего все остальное.
Мне было страшно. Так страшно, как никогда.
Да, когда-то я думала, что мне было страшно, когда над моим родным домом были слышны взрывы. Да, я думала, что мне страшно проехать целый мир в поисках спокойного места, где я с сыном смогу переждать этот ужас. Я даже думала, что мне страшно остаться одной в чужой стране. Но теперь ничего этого нет. Есть что-то большее. Просто – страх.
Некоторое время назад физиологи пытались придумать некую шкалу боли. Даже единицу придумали, в которой боль можно было бы измерить – «del». И даже пытались разные виды боли этой единицей измерять, чтоб составить таблицу. Мол, перелом руки – 3 del, удар мизинчиком ноги об угол тумбочки – 8 del, роды – 50 del, при допустимых, не смертельных 35-ти, что ли... Потом, правда, и физиологи, и психологи дружно плюнули на это дело, так как боль по всем признакам оказалась вещью довольно субъективной. Кому-то сильно болит, кому-то – не сильно, а раны одинаковые. Раны одинаковые, а вот в людях есть что-то неуловимо разное.
А еще было установлено, что повторное травмирование невероятным образом снижает болевой порог. Хотя мизинчик, который умудряется снова зацепить угол тумбочки, почему-то этого не знает. Болит как в первый раз.
И вот для боли они придумали какую-то шкалу. Или, хотя бы, попытались.
А для страха – нет.
А у меня она есть. Страх, который был когда-то маленьким-маленьким, как маковое зернышко. Иногда досаждал, как соринка в ботинке, покалывал где-то в подреберье, а теперь, сытым, накормленным драконом, разросся и стал больше всего мира.
Мне очень, очень страшно.
 
1 единица страха
Когда я училась в младших классах, был у нас один хулиган. Ленька. Не благородный разбойник, который дерется только с мальчишками и иногда тырит чужие бутерброды, а совсем беспринципный дурак – дрался со всеми, подворовывал все, что могло приглянуться, приносил в класс и неокрепшие умы соседей по парте новые звонкие словечки, постоянно страдал от вшей.
Я его боялась. И его, и вшей, и даже звонких словечек, которые вылетали из его рта.
Точного рецепта борьбы с этим страхом я не знала – или нужно быть всегда в большой компании, тогда толпой отобьемся, или завести каким-то образом сильного старшего брата, а может, выпросить у родителей абонемент в секцию карате, да прийти однажды и на глазах у всех как всыпать этому противному Леньке… Когда-то тогда, кстати, я и укрепилась в мысли, что добро должно быть с кулаками. Тогда и длинные дружелюбные речи будут звучать убедительнее.
Ленька растаял в моих глазах как олицетворение страха во время одного из уроков, когда наша учительница куда-то должна была убежать по важным делам, а вместо себя оставила группку старшеклассников – последить, поставить нам пластинку с «Радионяней», почитать что-то.
Старшаки решили провести урок на свой лад. Они стали выспрашивать:
– Кто у вас лучше всего учится?
– Ленка! – ответили мы.
– Молодец, Ленка, – стали хвалить старшаки. – Все берите с Ленки пример! А кто у вас в спортивную секцию ходит?
– Артем! – ответили мы хором.
– На футбол! – с гордостью уточнил Артем. И Артема тоже похвалили.
– А хуже всех кто учится?
– Ленька! – стали кричать мы. – Ленька на диктантах всегда «два» получает!
– А кто дерется у вас?
– Ленька! – опять стали кричать мы.
– И девочек обижает?
– И девочек! – закричали девочки.
– Где этот Ленька? – сказал самый здоровенный из старшаков, воинственно встал и свернул трубочкой какую-то тетрадь, лежавшую перед ним.
– Вот! – закричали все и стали тыкать в нашего хулигана.
Старшак в два шага пересек класс, горой встал над Ленькой и грозно сказал:
– Не смей больше драться! А то я приду и проучу тебя!
И стукнул Леньку по голове свернутой тетрадью.
Ленька сидел пунцовый, вжавший голову в плечи и такой… ничтожный.
Я больше никогда не боялась его.
 
5 единиц страха
Кесарево сечение было назначено по медицинским показаниям. Рожать самой никак нельзя, так решил целый консилиум. Причем главврач роддома, разговаривая со мной так, как будто я одновременно и глухая, и полоумная, объясняла мне, что при самых пессимистических прогнозах мне могут удалить практически все, откуда берутся дети, еще и от кровопотери не спасти.
– Вы понимаете, о чем я говорю? – орала она на меня, в красках описывая операцию по удалению матки. – Понимаете?
– Да, конечно, – сказала я и вышла, так как больше не могла сдерживать слезы.
Соседка, с которой мы делили палату в отделении патологии беременности, смотрела на меня так, как будто я горящий говорящий куст.
– Что, что случилось?
А я сидела, хватала ртом воздух и тихо ревела, ничего не могла объяснить.
Мне было страшно. За себя, за маленького, еще не родившегося мальчишку, за родителей, которые, наверное, из-за нас двоих тоже сильно будут переживать и расстраиваться.
В девять утра, во вторник, меня, в одной сорочке и эластичных бинтах на ногах, провели по пятому этажу, спустили на лифте на третий и завели в операционную. Перед красной линией велели снять одежду и очки, накинули специальную медицинскую сорочку и ввели в зал, посреди которого стоял операционный стол, похожий на крест.
– У вас есть аллергия на спиртовые салфетки? – спросил анестезиолог. Он пытался балагурить, чтоб хоть немного отвлечь меня от паники.
– Да, нет, не знаю… – бездумно ответила я, даже не понимая смысла его вопроса.
– А как вы их раньше принимали? – засмеялся анестезиолог. – Вовнутрь? А СПИДом раньше болели? А ждете мальчика или девочку? Хорошо, что мальчика, а то у меня все дети рождаются на меня похожими, такие же усатые…
Странно, но я не помню первого крика своего сына. Помню только, что в какой-то момент я почувствовала, что моя поясница уже не придавлена к столу и как будто все тело стало легче.
Мне подсунули пухлую щеку для поцелуя и гордо продемонстрировали все, что имелось у сына между ног:
– У вас мальчик!
И, слегка повернув голову, насколько это было возможно, я следила, как моего малыша обтирали и взвешивали.
Я больше не боялась. С того дня я только любила.
 
100 единиц страха
Когда началась война, я впервые в жизни поняла, что можно сидеть в своем доме, как в спичечном коробке, осознавая всю беспомощность, бессилье этих родных стен. Все крепости, которые долгие годы выстраивала моя душа, как будто рухнули. Никто не знал ответов и правильных путей. И я – не знала. Я пряталась под одеяло от грохочущего неба и воющих сирен, бесконечно читала новости с надеждой то на переговоры, то на политиков разных стран, то еще на какие-то чудесные знаки. Много плакала. Мало спала.
Мы выехали в апреле. Когда началась такая трогательная, такая нежная весна, когда особенно не хочется покидать родной город. И дорога, которая лежала перед нами, была такой страшной, такой сложной.
Мне хочется верить в судьбу. Что она проволокла меня через все ухабы, не дав провалиться в пропасть. Мне всегда попадались на пути люди, которые протягивали руки – перехватывали тяжелый чемодан, подставляли плечо, слушали мои ночные истерики.
Тогда мой страх победила не я. Его победили волонтеры. Множество и множество людей по всему миру, которые появлялись в самую трудную минуту, как Ангелы.
И свет был в них.
Свет, который был сильнее любой тьмы.
 
Бесконечный страх
Все выгорают.
Мне кажется, что мир стал похож на громадный дом, тонущий в ночной темноте, где постепенно, одно за другим, гаснут все окна.
Кто-то устал, кто-то и сам стал беженцем, кто-то исчерпал душевный ресурс, кто-то просто сломался под потоком новостей и взаимных обвинений, оскорблений, под потоком человеческой и нечеловеческой грязи.
Я, стоя тут, в темной прихожей перед мутным стареньким зеркалом, смотрю на свою опухшую и перекошенную от зубной боли рожу и прядь за прядью стряхиваю осыпающиеся волосы. Говорят, это стресс, плохая еда, усталость.
Но мне не больно. Мне страшно. Тьма и бесконечное одиночество пожирает все вокруг.
Все, кто знает мой адрес, пожалуйста… Если однажды я не выйду на связь, сообщите куда-нибудь, что тут, в этой маленькой, тесной, чужой квартире, возможно, совсем один остался один маленький мальчик.
Я боюсь за него.
За него. И за весь наш мир.
Мир, ты прекрасен. Не дай себя разрушить.

Поддержать автора
2202 2023 3930 9985