Роман Сашка

                ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

                Скользкая дорога

Новые необыкновенные злоключения Саши Ерёмина, проклятого матерью и непомнящего отца, неожиданные взлёты и болезненные падения.


                1 

   Сашка жил терпимо. Почти все ночи проводил в кампании мальчишек. Бесшабашная толпа уходила в лесок, где пареньки рассаживались на пни и пили водку под Сашкину гитару. Кстати, он уже имел собственный инструмент.
  Случайно присоединилась к их кампании девчонка лет пятнадцати. Была она как бы без имени, потому что откликалась на кличку «Седая». Красотка, тонкая, волосы – натуральный лён, за который её и  прозвали «Седой». Сашка не отводил от неё глаз.
  И вот что вскоре случилось. Была ночь, была водка. «Седая» пила, как все. Опьянели мальчишки и обступили её, стали приставать. Она захихикала, не сопротивлялась, и вдруг сунула руку одному из пареньков в штаны. Это сразу раззадорило компанию. Блеснула белизной кем-то нагло оголённая девичья грудь, а кто-то уже потянул и трусики с неё. Сашка окаменел,  тараща глаза на девичье обнажённое тело. А возбуждённая кампания совсем одурела. «Седую» положили на ловко постеленный кем-то пиджак. Она, перестав хихикать, вдруг потянула на себя рослого паренька, а когда он лёг, обхватила его плотно ногами. Сашка видел её бледное лицо, по которому пошли красные пятна. А паренёк уже задвигался на ней, шумно выдыхая воздух. Сашка понимал, что происходит, и воспринял это как что-то ужасное. Когда верзила, пьяно пошатываясь, встал, она продолжила лежать. Это понято было как приглашение следующему мальчишке. И белобрысый увалень, туманно соображая, что он делает, стал спускать с себя штаны.
  Сашка, схватив гитару, вскочил и, не помня себя, подался прочь, вдогонку услышав насмешливый  окрик.    

                2

           После такого происшествия, он оставался пару вечеров дома. Дружки Сашкины уже заскучали без гитары. И он заскучал. И, ожидаемо, не выдержав, отправился в лесок. «Седая» была там. Боясь глянуть на неё, он присел на пень и забренчал на гитаре. Мальчишки заорали песни, зазвякали стаканы. «Седая», поглядывая на Сашку, не пила. Но её трезвость мальчишек не смутила. Без лишней суеты белобрысый увалень бросил на траву пиджак и кивнул «Седой» на него. Она глянула на Сашку. Он подумал: «Не пойдёт…» «Седая», и правда, не двинулась с места. Но белобрысый подошёл к ней, в руке держа бутылку вина. «Выпей, а то киснешь» - скривив улыбку, он сунул ей в руку откупоренную бутылку. «Седая» опустила глаза, но потом, вдруг закинув голову, приложилась к горлышку. Паренёк стоял рядом, улыбаясь. И тут произошло такое, что мальчишки никак не ожидали. Сашка подошёл к «Седой» и, выхватив из её руки бутылку, отбросил её, а потом схватил "Седую" за руку, и потянул к себе. Она, поднявшись, поневоле, обняла его, чтобы не упасть.  На мгновение они прижались друг к другу. Он даже растерялся, но потом  оттолкнул её и выдохнул:
  - Ух, падла! Подстилка подзаборная!
  Мальчишки застыли. Тот, кто стоял рядом, отступил. Но скоро и он, и остальные опомнились и подошли к парочке, но не слишком решительно, помня, откуда гитарист прибыл, и потому наверняка ходит с ножиком.
  - Вот что, - бесстрашно  возвестил Сашка. - Мы  уходим. Возражения будут?
  - Как уходим?  – чей-то голос.
  - Вот так. И мешать не советую, - Сашка поволок «Седую» в сторону, попутно прихватив гитару, при этом, удивляясь, что уйти дали.
 Но он чувствовал спиной злые взгляды. « Если бы были пьяней, накинулись бы  толпой» - подумал.  Они отошли шагов на триста; он высказался: 
  - Наверно, тащатся сзади. Если нападут, тебя не пожалеют тоже.
Она в ответ вложила хрупкую ладошку в его руку, и они побежали в сторону огней города. Наконец показались фонари окраинной улицы. Сашке, при свете фонаря, бросилась в глаза красота спутницы: на плечи скатывались волнами белые волосы, тонкие  черты лица были совершенны. Вдруг залаяла собака. Они перешли на шаг, тем более, что Сашка стал задыхаться – результат  курения.
 Мальчишки их не преследовали. Беглецы теперь стояли лицом друг к другу, обмениваясь взглядами, точно встретились впервые. Молчали. Сашке показалось, что он может так стоять долго: ему было хорошо! Но «Седая» протянула к нему руки, обняла и крепко прижала к себе. Маленькие, твёрдые груди пронзили его зноем;  детская ручка погладила ему плечо.
 - Можно поцелую? – задохнувшись от волнения, прошептал Сашка.
Она покачала головой и шепнула в ответ:
 - Нет, я стесняюсь. – Сашка не уловил насмешки.
 - Дура! – брякнул.
Она хихикнула и, обняв рукой его затылок, впилась губами в его рот. При этом, другая её рука, пока длился поцелуй,  нырнула вниз, под ремень его брюк.
 - Ты что… – освободив рот, дёрнулся Сашка.
Но её ручка была дерзкой и оказалась уже под резинкой трусов. Пламя поползло к ногам и животу его.   
 - О-о-о, ты  хочешь… - зашептала она.
Отстранившись, она потянула его за собой, на лавочку, на которую клонились ветки малины: лавочка касалась палисадника дома. Они сели, обнявшись. Сашка почувствовал рядом с собой женщину, которая манила его в неизвестность.
 - Сашенька, - зашептала она, - у меня ни с кем  такого не было, с ума схожу. Зачем только тебя встретила…
Он посмотрел ей в глаза – они были правдивы, в слезах. Он притянул к груди её голову и заговорил жарко:
 - Давай здесь, на скамейке, дадим клятву: не бросать друг друга до могилы. Я клянусь!
 - Милый Саша, - зашептала она с грустью, опустив глаза. - Ты не знаешь меня,  ты даже не знаешь имя… Давай знакомимся - я Зося.
 - Зосенька, родная…
 - Да погоди, Саша. Я заметила ещё там, что тебе жаль меня. Вот и жалей. Тебе всего четырнадцать, а я  «Седая» в пятнадцать. И меня никто не жалел… Только у нас с тобой ничего не получится.
Она зарыдала и отстранилась. В эту минуту она Сашке показалась ребёнком – беззащитным и обиженным. Но «Седая» вдруг выпрямилась, вытерла слёзы и встала:
 - Пошли ко мне.
               
                3

Подошли к её халупе, похожей на бедную крестьянскую избу. Дверь была приоткрыта. Из узких сеней пахнуло нехорошим запахом.
 - Не дом, а помойка, - сказала, будто оправдываясь, Зося.
В кухне, на полу, валялись осколки стакана; рядом со столом лежала на боку табуретка; к печи приткнулся диван под покрывалом, с помятой подушкой.
 - Мне, Саша, получить бы свидетельство за семь классов, -  сказала Зося.- Тогда я уехала бы на Север.
Он поставил на ножки табуретку и сел. Зося налила в стаканы тёплый чай из чайника, сняв его с плиты, высыпала из кастрюли в тарелку варёную картошку, поставила на стол банку с капустой.
 - А давай лучше покрепче чего, голова трещит, - поморщившись, сказала она и вытащила из шкафа начатую бутылку водки.
Вылив обратно чай, она налила по полстакана. Выпили и закусили картошкой с капустой. 
 - Мать моя – дрянь, - сказала она, опуская голову. - Всё из-за неё началось.  Ещё выпьем?
Выпили; пустая бутылка покатилась по полу.
 - А где мать? – спросил Сашка; голова его кружилась.
 - На работе. Она в будке на переезде дежурит. Притащится утром. – В глазах её блеснули искорки.
Она пересела на Сашкин табурет и склонила голову на его плечо.
 - Это из-за мамаши сделалось так, что у меня не будет никогда детей. Врач мне сказала. – Зося ласково глянула на него. – Ах, Сашок, был бы ты ребёнком, я бы увезла тебя на Север, как сына. Я очень ждала тебя с гитарой в лесу. Одного тебя  ждала.
 - И я спешил, чтоб только на тебя глянуть! – воскликнул Сашка. Он себя стукнул в грудь. – Ты здесь, понимаешь!
Он пылко потянулся к её губам. Зося откликнулась и стала целовать ему лоб, уши, щёки, повторяя: «Прости, прости…»
 - Зосенька, за что простить?
Поднявшись, она повлекла Сашку в комнату и подвела к кровати.
 - Прости меня, что я, такая,  буду у тебя первой…
Она присела на постель, за собой потянув Сашку.
 - На этой кровати валялись мужики пьяные, и с ними мать; по двое, по трое. Они и меня целовали, а потом лезли к ней... – Она прижала Сашкину руку к губам и поцеловала. - Мне было ещё тринадцать, когда один напоил меня и заставил расслабиться. Я была  пьяной, плохо всё помню...  После этого стали мужики и ко мне ложиться. Здесь я не хочу с тобой. Пошли на диван.
Они возвратились в кухню. Зося села на диван. Дальнейшее Сашка потом вспоминал, как сон. Она, поглядывая на него пьяными глазами, освободилась от блузки, юбки, лифчика, трусиков. Оголившись, потянулась к нему и помогла раздеться. Он не отрывал глаз от её тела. Когда он остался в трусах, она его отстранила от себя и стала ладонью водить по его животу. И вдруг опрокинула на спину и, изогнувшись,  сняла  с него трусы. От стыда он закрыл глаза и попытался прикрыться ладонями, но она, откинув руки его, села на него сверху. Дальнейшее он туманно воспринимал, только ощущал удивительное блаженство, даже крепко сжал зубы, чтобы не заорать. А она восторженно смотрела на него, понимая, что видит первое удовольствие мальчика. Потом она опрокинулась на спину и вытянулась. Он лежал, потрясённый случившимся.
 - Понравилось, вижу, – прошептала она. – Вот и ты  начал…
 
Он проснулся от шума шагов. Было утро. Приоткрыв глаза, он увидел мужика, который, не обращая внимания на парочку, раскрывал бутылку водки. Выпив полный стакан, он аппетитно захрустел капустой. Зося проснулась и протёрла глаза. Мужик с недобрым прищуром посмотрел на неё. Сашка перетрусил, глядя на огромного роста пришельца. Верзила не удостоил его вниманием и, когда он выбрался из-под одеяла и оделся, то подошёл к дивану и завалился на освободившееся место. Зося обняла его бычью шею. В дверях Сашка услышал, как заскрипел диван, и как она стала стонать. Поняв, что девонька  неисправима, он вышел на свежий воздух и почувствовал, как вместе с запахом вонючим кухни исчезла и его любовь, зато осталось разочарование, хоть и подслащённое приятными минутами ночи.

                4
   
Сашка прижался лицом к окну, поезд подъехал к Москве. Столица встретила Сашку шумом. Он сразу отправился в Третьяковку, и стоял там перед белыми сугробами картины, вспоминая детство. Даже почувствовал дрожь, как будто очутился средь снегов.
Дольше оставаться в Ногинске он уже не мог: порвав с кампанией собутыльников, он почувствовал одиночество. Жить стало нечем. Забрав трудовую книжку, он отправился в Омск. Прибыв на место, узнал, что Аня и бабка Агафья перебрались в соседний барак. Об этом поведала ему их бывшая соседка;  она же послала  дочь Нинку показать место их нового жилья. Нинка -  подросток с зелёными глазами. Сашка всю дорогу в её сторону косил глаза, мечтая в дальнейшем сдружиться. Чувствуя его внимание, она, подойдя к старому бараку и кивнув на  дверь, сказала, смело ему глядя в глаза:
- Заходи в гости,  ждать буду.
Сашка радостно кивнул и вступил в барак. Обычный для таких зданий длинный коридор. С левой стороны одна дверь была чуть открыта. Сашка увидел просторную комнату,  где висела боксёрская груша, а у стены стояли гоночные велосипеды. Услышав в конце коридора детский плач, он направился туда. Мало он испытал в непутёвой жизни своей подобных минут. Бабушка Агафья зарыдала навзрыд, а тётя Аня засморкалась в подол, покачивая колыбельку с розовощёким младенцем.
- И чё плачете, как будто хороните? – волнуясь, проговорил Сашка, поглаживая плечо бабушки.
- Лучше бы ты и не родился, внучек, чем так мыкаться, - добрым голосом проворковала бабушка и смахнула очередную слезу со щеки.
- Молодец, что приехал, – вздохнула Анна. – Но мы не сможем тебя прокормить.
- Ты чего, тётя! Не видишь, я не ребёнок! Буду работать. Ни на чьей шее я сидеть не хочу. Может, вам помогу.
- Ладно, помощник, - улыбнулась Анна. - Видно будет.
Запыхавшись, в комнату вбежала девочка; худая, болезненная, но серые глаза её были любознательны. Сашка узнал в ней двоюродную сестрёнку.
- И чего кривляешься? – усмехнулась  бабушка. - Видишь, братик приехал.
У девчонки округлились глаза, она окинула взглядом Сашку с головы до ног и поморщилась. Родственник ей, видимо, не понравился.

Барак имел для Анны большое преимущество: ей, родившей ещё одного ребёнка, удалось устроиться одновременно уборщицей и сторожем при спортзале, что располагался  в бараке; и младенец и работа были под боком.
Старые друзья Сашку встретили радостно, встречу отметили шумно, за бутылкой водки. Вспомнив о приглашении, на следующий день он направился к Нинке. Но её дома не было. Нинкина мать, – тётя Дуся, - худощавая и бойкая женщина, захлопотала, посадила его за стол и стала его расспрашивать. Пока  разговаривали, у дома собралась молодёжь – Сашка это увидел в окно. Там была и Нинка. И она  увидела его через стекло и показала на него друзьям. С облегчением вздохнув, Сашка вышел к ним. До ночи компания распивала трёхлитровую банку браги и пела песни.
 
На днях он повстречал Вадика. Тот подарил ему перочинный ножик и сразу повёл к себе. В ярко освещённой комнате стоял стол, за ним в одиночестве сидел подвыпивший отец дружка. Мутно глянув на сына и Сашку, он пригласил их за стол, на котором стояли  бутылка с зельем и стакан, но не было закуски. Лицо его было красным, щёки отвисли, на плечах болтался старый китель. Уже через час оба подростка стояли, покачиваясь, в огороде, надрывно опоражнивая желудки. Утром за столом собралась уже вся семья Вадика – отец, мать и младшие братишка и сестрёнка. Еды было много – вареная целиком картошка, нарезанная колбаса, хлеб, огурцы и, в центре, две бутылки водки. Стол праздничный. Детишки, быстро поев, вылезли из-за стола. А остальные превратили завтрак в удовольствие, то есть, выпивали, закусывали.   
          - Как тебе моя семейка? – спросил Вадик, когда провожал Сашку домой.
          - Кажется,  дружная.
          - Когда с выпивкой придёшь, отец  будет  ещё  приветливей.
          - На выпивку  денег нет.

          Бабка Агафья встретила внука плачем:
          - Где запропастился? Что же ты – только  приехал, и уже так пропадаешь.
          Сашка обнял бабушку и поцеловал.
          - Господи, да ты и пьяный… И голодный? А мне покормить тебя нечем.
          - Я, бабуля, сытый.
          Сашка вышел в коридор. Вадик был ещё там – стоял у двери спортзала и смотрел, как атлет  безжалостно лупит по боксёрской  груше. Кивнул на велосипеды, сказал:
         - Один стырим, можно неделю пить.
         - Нельзя, - отрезал Сашка. - Здесь тётка сторожихой работает.
          - Я понял, - вздохнул Вадик. - Найдём другие места. А сейчас куда? Пойдём к Петухову?
          - Такого не знаю. Лучше к знакомым пацанам. Ещё к Нинке заглянем.
          - У Кольки всегда есть что курнуть… Только если тебе не охота, пойдём  к другим,  может, там  угостят.
          - Зайдём к Нинке.         
          Нинкина мать и сама Нинка долго отчитывали Сашку по поводу его знакомства с Вадиком, который остался ждать его на улице. Особенно возмущалась мать, старалась открыть Сашке глаза на достоинства дружка – пьянство и хулиганские выходки. Долго слушать жужжанье  в оба уха Сашке надоело - хлопнув дверью,  он выбежал в коридор.

                5

          Дружба с Вадиком продолжалась. В жаркую погоду купались на Иртыше, вечерами делали визит к дружкам, где убивали время за пьянством и шатанием по улицам. Сашка, как будто забыв об обещании устроиться на работу и помочь родне, шёл по дороге, как конь, которому сбоку зашторили глаза. В самом деле, как будто не видел другую молодёжь, которая училась, работала, стремилась к каким-то целям, он жил будто бы по другую сторону забора от них. Зато каким-то собачьим нюхом он находил дружков, похожих на себя. Недавно познакомился с двумя братьями. Старший из них, Вовка, где-то работал, однако вечерами вливался в сборище подростков - безработных хулиганов и пьяниц. Как человек обеспеченный, он подарил  Сашке  куртку. Неплохим оказался и брат его, Колька. Этот отдал Сашке крепкие туфли. Приодели. Но подъедаться у дружков или у нищей родни становилось всё стыдней. И он пошёл искать работу. Помыкавшись по предприятиям, пристроился учеником слесаря на автобазу. До обеденного перерыва  крутил  гайки,  в обед  голодал, так как горбушка хлеба с куском дешёвой  колбасы – пайка из дома – не насыщали его молодой организм. Иногда, из жалости, его подкармливал старый слесарь – шеф. Работа на голодный желудок после перерыва у Сашки не клеилась, за что и получал он маты от мастера. А однажды умудрился сорвать живот, и едва дождался конца смены. У ворот его ждали Вадик с Колькой Фоминым.
         - Чё вцепился в живот? - спросил Вадик.
         - Надорвал, когда мотор снимали.
         - И на хрен тебе эти моторы! - воскликнул Колька. - Бросай работу.
        Не вовремя, видно, встретились ему дружки: корчась от боли, он решил не ходить больше на работу. Даже месяца не проработал. Переночевал три  ночи  у Вадика. Домой не ходил: пусть пока думают, что он ещё работает, иначе будут нудные причитания Анны и бесконечные вздохи бабушки.
 
        Он не мог, конечно, помнить, какой Анна была в военные годы - был ещё мал, поэтому не увидел перемены, которая случилась с ней, окунувшейся в трясину передряг. Теперь это была слабовольная женщина, мать – одиночка. А ведь в юности о высокой любви мечтала. Сашка ещё не знал, хотя догадывался, что суровые судьбы – далеко не  исключение.

        Только на четвёртый день решился придти он домой: питаться у Вадика стало совсем неудобно.  Когда проходил мимо спортзала, то остолбенел: Вовка, его брат, бил по груше. Всё такой же франт: на брючках  стрелки,  алая шёлковая рубашечка на выпуск.
         - Где пропадаешь, братишка? - спросил он, продолжая бить по груше.
         - Шатался с пацанами. А ты зачем приехал?
         - Я?... Да так. – И снова хлёсткие удары.
        На этом разговор закончился: как будто и не братья. Дома Сашка ни с кем не объяснялся;  будто  не видя вопросительный  взгляд бабушки, в шкафу взял  кусок хлеба и вышел за дверь. Минуя спортзал, даже не взглянул туда. Отправился к Нинке. Она  его встретила радушно. Налив супу, усадила за стол.  Старая  бабка её была на месте, то есть, лежала на кровати, матери не было.
         - Уехала к сестре. Две ночи не будет, - объяснила Нинка. - Так что, если хочешь, можешь переночевать.
         - Хочу! - чуть не подпрыгнул Сашка, предчувствуя чудную ночь.
        Легли на одну кровать. Сашка знал, что делать. Но Нинка оттолкнула его:
         - Не для этого оставила. Хочешь дружить – давай, а нет, убирайся!      
        Неожиданный  отпор. Сашка, откинувшись на спину, полежал молча. 
         - Пойду, покурю. – Встал, поплёлся к двери.
         - Возвращайся, обнимемся и уснём.
        Когда он закурил, из темноты к нему подошёл Витька Лыков. Сел рядом. Ему уже шестнадцать лет, но выглядел он моложе Сашки. Улыбнувшись загадочно, прошептал:
         - Послушай, Машка Скорожилова в лес вечером придёт. Её родители в отлучке. Пойдём: её нам обоим хватит.
         - Не хочу: она толстая.
         - Что тебе, на ней жениться? Всё равно от Нинки не отломиться: к ней уже подбирались – бесполезно.
         - Я только что её объездил, - соврал  Сашка,  задумав  хитрость,  чтоб  отомстить Нинке за  отказ. – Так что, Витёк, - наклонился он к пацану, -  теперь она даст тебе. Иди и скажи: давай, покувыркаемся.
        Только проговорил, выходит во двор Нинка – посмотреть, ушёл ли Сашка. А Сашка Витьку подталкивает: «Иди – даст». Витька встал, подошёл к девушке. Сашка стал наблюдать. Дружок его, наклонившись, зашептал на ухо что-то Нинке. Но Нинка, недолго слушая, ткнула кулачком паренька по носу и, повернувшись, ушла. Витька ладонью ухватился за нос, вытирая кровь. Подойдя к Сашке, что-то хотел сказать, но Сашка встал и пошёл за Нинкой. Она за столом сидела и плакала.
         - Ну и подлый ты, что наболтал? - Спросила.
        Шутка не получилась. Сашка резко встал и вышел на улицу. И к Витьке подступился:   
         - Чего брякнул ей?
         - Сказал, что раз она дала тебе, то нечего ломаться…
         - Ух, придурок! - махнул рукой Сашка и подался восвояси.
 
                6

         Близились осенние холодные дни, но одежды тёплой у Сашки не было. Анне с бабушкой покупать ему было не на что, итак кормили, последние гроши тратя. Понимал Сашка, что плохо живёт, и старался как можно реже объедать родню. Дружки подкармливали, но и это было унизительно. И стал он подворовывать. Как-то катился на стыренном велосипеде – не успел сбыть, и тут почувствовал удар. От неожиданности он свалился на землю, поцарапав бедро. Воришку, вместе с велосипедом, погрузили в машину и отвезли в отделение милиции. Там допрос учинили. Он своё: взял покататься и собирался отвезти. «Врёшь», - качнул головой сержант. «А к чему он мне? Я хотел поучиться. Он валялся у забора. Рухлядь». «Врёшь,  воришка; знаю тебя: не работаешь, не учишься. Ладно, проваливай! Попадёшься всё равно» - брезгливо махнул рукой сержант.
        Сашка присмирел. От нечего делать заходил в спортзал. А брат его здесь бывал постоянно. Однажды сюда пришёл грузин, Алик, У него на днях закончилась отсидка. Заметив интерес Вовки к кожаной груше, он предложил себя, как партнёра. И только когда расквасил Вовке  нос,  признался,  что имеет первый разряд, и был даже в шаге от  мастера, но помешала тюрьма. Самолюбивый Вовка стал упорней тренироваться и через несколько дней грузину предложил ещё раз постукаться. Закончилась потасовка печальней прежней: на Вовку несколько минут прыскали водой, с трудом приводя в сознание. И ещё пару раз досталось ему от Алика. Несмотря на избиения, Вовка стал другом  грузина. Их постоянно  стали видеть  вместе  гуляющих по городу. Что привязало их друг к другу, никто не знал.
        Как-то пришёл Сашка домой, а Вовка у Анны на койке, сидит, весёлый, пьяный. Анна вышла из комнаты, смущённая. Сашке показалось, что Вовка чем-то её обидел. Неужели к тётке приставал? Сашка глянул в стол – ни корки хлеба. Подошёл к Вовке, попросил у него взаймы. Брат с небрежностью достал из кармана кошелёк, раскрыл и вытащил  несколько сотенных. Но, помахав ими перед носом Сашки, засунул их обратно, с усмешкой сказав:
         - Работать надо.
        Со злостью  глянул на него Сашка и отправился вон. Но куда?  Дорог осталось не много, а в общем, одна – к Вадику. Там ужинали, и водочка присутствовала. Налили немного и Сашке, но закуски было мало. Вышли с Вадиком из дома, и направились к речке. У крайнего дома стоял грузовой автомобиль. Обошли его. Навстречу им шёл парень.
         - Опять к Нинке, - прошептал Вадик. - Я его видел у неё. Хочешь, разберёмся?
        Сашку не нужно было уговаривать: хмель и голод, да ещё злость на брата искали выхода. Правда, он засомневался: парень был высоким, широким в плечах, не в пример худому дружку. Но после того, как Вадик, остановившись, крикнул: «Разворачивай оглобли, паскуда! Нинку есть кому…», раздумывать было поздно. Парень, остановившись, наклонился; в его руке оказался кирпич. 
         - Брось, падла, половинку! - заорал Сашка и едва успел наклонить голову. – Ну, и гад, чуть голову не пробил! - Прохрипел он и вынул из кармана складник.
        Вадик, растерявшись, отключился от боевых действий. Но парень продолжил баталию: шагнул к Сашке и выбросил навстречу ему кулак. Но недаром Сашка заглядывал  в  спортзал: он пригнулся, кулачище скользнул лишь по макушке. И в тот же миг он ткнул парня ножичком в грудь. Ткнул неумело: лезвие пошло на закрытие, прихватив Сашке  палец. Морщась от боли, он отступил на пару шагов. Вадик стоял в стороне, показывая рукой на парня, который прижал ладонь к груди и стоял, бледный. «Не может быть, - мелькнуло в Сашкиной голове. - Ведь нож закрылся».
         - Сашка, бежим! - опомнился Владик. – Зарезал…
        В отрезвевшей Сашкиной голове мелькнула мысль: « Убегать, убегать!» Грузовик стоял на прежнем месте. Не думая долго, Вадик открыл кабину, тронул ключ зажигания, включил скорость. Сашка вскочил на подножку. Отъехали не далеко, сзади грохнул  ружейный выстрел: за ними бежал мужик, видимо, хозяин машины, с ружьём в руке. Сашка успел заметить, что парень стоит в той же позе, придерживаясь за грудь; около него люди. Вадик продолжал давить на газ, хозяин машины отстал, больше не стрелял. Доехали до переезда, где пришлось остановиться, пропуская поезд. Сашка спрыгнул с подножки  и побежал к леску.
         - Стой! - Вадик не побежал за ним.
         - Чего? Прячемся!
         - Я же не резал. Я – домой. Ну, и наделал дел ты. Надо обоим говорить, что он начал драку первым, обоим. Ну, я пошёл.

                7

        Сашка в лесочке просидел долго, уже в  сумерках стукнул в окно к Анне. Тётя открыла дверь, свет выключила. Наклонившись, зашептала:
         - Саша, тебя милиция караулила, с машиной… Только уехали. Я сказала, что приведу тебя утром. И что же ты наделал – порезал парня! Хорошо, не убил. - Она зашептала ещё тише: - Приходила Любка,  мы  договорились; вот чемоданчик, я всё собрала, и вот ещё  сто  рублей. У Любки переночуешь, а утром уезжай.
        Взяв чемоданчик и гитару, Сашка отправился к тёткиной подруге. Вот и её окна. Светятся ярко. Он вошёл в палисадник и заглянул в окно. В комнате увидел он мужчину. Знал, что это местный инженер, и что с ним Любка дружит давно, только  до Загса  у них не доходит. Но, видимо, Любка не потеряла надежду, поэтому держит ухажёра на расстоянии. Сашка  продолжал наблюдать. Инженер держал в одной руке кепку, а другой обнимал девушку. Но Любка была на чеку – отталкивала его. Она несла в себе черты  восточной красавицы, была на лицо необыкновенно хороша! Но было ей уже двадцать три года, критический возраст, пора замуж. Долго длилась возня их; Сашке ничего не оставалось, как сидеть под окном. Наконец хлопнула дверь, Сашка увидел удаляющуюся  фигуру.  Постучал в стекло. Любка открыла дверь:
         - Заходи.
        На столе, в небольшой кухне, стояла закуска, тут же - два стакана. Любка была навеселе.
         - Присаживайся; голодный, думаю? – голос  пьяненький, ласкающий. - Перекуси,  и  на боковую, утром Анюта разбудит.               
        Она сполоснула торопливо стаканы и налила вина, достав из шкафа бутылку.  Выпили. То ли от голода, то ли от бурного дня хмель ударила Сашке в голову. Положив на хлеб кусок колбасы, он жадно съел. Любка, видя это, придвинула к нему тарелку с нарезанной селёдкой и чашку с кислой капустой. И налила ещё по полстакана. Сама не закусывала. Молчала, поглядывая на Сашку и покусывая губы. Когда он, поев, поднялся  из-за стола, она подошла, пошатываясь, и спросила:
         - У меня, дружок, одна кровать,  не боишься спать вдвоём?
         - Я не маленький.
         - Посмотрим...
         Как только он лёг, она погасила свет и оказалась рядом, под одеялом. Сашка, дрожа, почувствовал голое тело; сразу вспомнилась «Седая». А когда вспомнилась, то сразу осмелел и ладонью погладил ей грудь. «О-о-о…» - прошептала она.  И, повернувшись на бок и дохнув на Сашку вином, жадно впилась в его губы. Не отрывалась долго, застыв и прижавшись к Сашкиному боку грудью. Сашка прервал поцелуй, опрокинув её на спину, погладил упругий живот.
         - Ловко укладываешь. Когда научился? Я  думала – ты желторотик, – прошептала. – Он почувствовал в интонации нотку разочарования.
        Ещё за окном было темно, когда стукнули в дверь. Любка вскочила, накинула на себя нижнюю рубашку и побежала открывать. «Где он? Пусть собирается!» -  голос  Анны.  Попрощались у края барака. Анна порывисто прижалась к Сашке, поцеловала его несколько раз и  прошептала,  подав листок.
         - Мне эту записочку Фая дала, знаешь её – приходила к нам.  Фая  написала  брату,  чтобы он тебя  приютил. Здесь адрес. Живёт в глухомани; там одни татары. Татары не выдадут, если будешь дружный с ними. Побудь там, Саша, подольше, прошу, не то тюрьма. – Она ещё раз поцеловала его и оттолкнула от себя.
        Любка, покосившись на Анну, тоже прижалась к Сашке и чмокнула его в щёку.

                8

        Теплоход прорезал носом воды Иртыша. Кампания черноглазых цыган заполнила всю палубу. Ярко одетые цыганки болтали между собой, их голопузые дети, с писком, ползали рядом, а мужчины стояли в стороне, опираясь на перила. Черноволосые подростки толпой окружили Сашку, который наигрывал на гитаре разные мелодии,  наслаждаясь  вниманием. 
        Душа его успокоилась, когда он добрался до речного вокзала и взял билет. Согласно адресу в записке, он должен был прибыть в совхоз «Слава», который располагался в десяти километрах от реки. Цыгане сели в кружок. стали завтракать. Сашка продолжал играть, поглядывая на говорливую кампанию, которая болтала по-цыгански. Одна цыганка встала, подошла к Сашке и с улыбкой протянула ему краюху хлеба, намазанную маслом.
    
        Кроме Сашки на безлюдном причале никто не сошёл. Пароход уплыл, а перед Сашкой открылось село. Оно казалось безлюдным: крестьяне, видимо, трудились на  огородах и полях. У деревянного магазина стоял пегий конь, запряжённый в телегу. На крыльцо вышел мужик с самодельной  сумкой  в руке,  из сумки  выглядывали батон колбасы, две бутылки водки и кульки. Сашка обратился к нему с вопросом, как добраться до совхоза «Славы». Тот с любопытством взглянув на подростка, спросил:
        - А ты к кому?   
        - К Мурату.
        - А-а, к бригадиру. Тогда лезь в телегу – еду туда, подвезу.
        Весь путь мужик молчал, только объяснил, что он из «Славы» и что приходиться  ездить в Котельниково, потому что у них в магазине кроме сахара, крупы и бочковой селёдки ничего нет. Село, куда  привёз их мерин, понукаемый неразговорчивым возчиком, поразило Сашку убогостью. Изб было мало, не больше тридцати, плетни косые, окна крохотные, дорога разбитая. Но жильё Мурата оказалось приличным. Симпатичная татарка, с ребёночком  на  руках,  гостеприимно встретила Сашку и попросила подождать мужа. Записку читать отказалась, зато поставила на стол тарелку с картошкой, чашку молока и краюху хлеба. Сашка поел, благословляя гостеприимный дом, а после  сидел,  полный  доброго  предчувствия относительно дальнейшего его пребывания здесь.
        Хозяин появился к вечеру. Сашка увидел в окно, как он въехал во двор на справной кобыле. Это был низенький и щуплый, но энергичный мужчина средних лет. Бегло глянув в записку и улыбнувшись, он похлопал гостя по плечу:
        - Да живи, сколь надо.   
        Сказав так, он пошёл во двор покормить скотину; закончив работать во дворе, он, уже в избе, принялся чинить сбрую, не обращая на гостя внимания. Подступала ночь. Сашка поглядывал на хозяина и клевал носом: его разморило от усталости и горячего воздуха, который плыл от раскалённой печи. Увидев это, хозяин встал и позвал жену, вышивающую в соседней комнате:
        - Собирай ужинать.
        Через несколько минут на кухонный стол перекочевали из-за заслонки печи тушёная  капуста с солидными кусками баранины и пшённая каша, а из шкафа – нарезанный большими кусками ржаной хлеб и банка с  молоком.  Сашка  почувствовал себя неловко. Оказывается, не утратил ещё совесть, когда подъедался у дружков и тётки. Не отказываясь от ужина, спросил:
        - Мне бы какую работу… Чем-нибудь помогу....
        Мурат, посмотрев одобрительно на подростка, ответил:
        - Денька три отдохни, и поможешь;  работы здесь много.  А рассуждаешь, парень, правильно: кто не работает – тот не ест.

        Послонявшись несколько дней по рощам и полям, Сашка впрягся в деревенскую  работу. Мурат, как бригадир, поставил его на сенозаготовку. Работа трудная, в первое время едва хватало у Сашки сил дождаться обеда. Но, в конце концов, он втянулся, окреп, научился вершить копна и ловко подавать вилами сено стоящему на стогу мужику.  Но однажды, спрыгнув с копны, он сильно потянул ступню. Пришлось неделю проваляться дома. Мурат и хозяйка ухаживали за  ним, как за сыном.
        Когда нога зажила, Мурат отправил Сашку убирать зерновые. Работал теперь на соломокопнителе.  Работа хлопотная и пыльная.

                9

        Вскоре Сашка познакомился с сельскими парнями. Вечерами холостая молодёжь собиралась возле клуба. Девушки пели песни, и их голоса, казалось, слышали небеса и приграничный лес. Потом раздавались звуки патефона, поставленного на подоконник клуба. Мужская половина покуривала, сидя на брёвнах, и снисходительно разрешала дамам пригласить себя на танец. Не выпуская папироски изо рта, парни тёрлись в такт  музыки о тела деревенских красавиц. Бывал здесь и Рашид, восемнадцатилетний бугай, отличающийся необыкновенной силой: поднимал плечами коня. Он сыграл нехорошую службу в судьбе Сашкиной. Однажды  подошёл к Сашке и спросил:
        - Люську Потенкину знаешь?   
        - Конечно, у её матери злой самогон.
        - Вот он,- Рашид откинул полу телогрейки и показал Сашке бутыль самогона.
        - Ну и что?
        - Люська намерения на тебя имеет. Говорит, что замуж за тебя хочет.
        - Смеёшься? Мне шестнадцати нет. Да и на фига мне рожа её? Сам не хочешь вместо меня? Кстати,  тебе какая  печаль заботиться обо мне?
        - Есть печаль. Она говорила, что если приведу тебя, то месяц бесплатно самогон буду пить. Я тебя жениться не заставляю. Ты приди и скажи, что думаешь о ней. Ну, прошу, сходи. А самогонку вместе попьём. Прямо сейчас и иди. Давай для храбрости. –  Он извлёк из  кармана надколотый стакан и налил в него. 
        Только ради приятелей Сашка, осушив стакан, поплёлся на задание. Шёл и представлял себе её физиономию. Ещё и мать у неё, он слышал, колдунья. Не доходя до  Люськиного дома, он трусливо свернул в проулок. Но тут же услышал свист. Оказывается, что он шёл под конвоем парней. Тогда, плюнув с досады, он направился к большому дому: Потенькины были самые богатые крестьяне в деревне. Открыв калитку, он со страхом отпрянул: подобно злобному сторожевому псу, к нему приблизился хряк.  Хорошая причина отступить. Но тут дверь избы открылась, и к калитке засеменила  Люська. У неё глазки, как у борова - напрочь заплыли. Вывалившись за калитку, она взяла Сашку за руку, улыбаясь:
        - Щас свинью загоню и пойдём поговорим.      
        - И тут поговорить можно.
        - Ну, уж нет, входи, гостем будешь. 
        В комнате,  куда  Люська  втолкнула  Сашку,  сидела  старуха – её мать.  С виду, и правда, как ведьма.
        - Спасибо тебе, что пришёл, Саша, - начала разговор Люська, посадив на диванчик его.
        - Я давно прийти хотел, - смущённо проговорил он, напряжённо думая: « О чём с ней говорить?»
        Вдруг послышался голос гармошки, стукнула  калитка  и в дверь ввалилась толпа Сашкиных друзей.
        - Встречайте, встречайте гостей! - весело заголосил Рашид, возглавляющий кампанию.
        - Заходите, угощение будет, - без восторга встретила их Люська.
        Был накрыт стол – огурцы в рассоле, капуста квашенная, картошка варенная и, главное, Потенькинский знаменитый самогон. Началась пьянка. Рашид успел шепнуть Сашке: «Тебя выручать пришли, да и за должком – ведь обещала поить, если ты появишься».
        Не мог припомнить Сашка, нахлеставшись самогоном, как оказался в доме Мурата.  Проснулся утром на своей лежанке. В голове гудело. Вышел во двор. Мелкий сыпал дождь. Взглянул Сашка по  сторонам, и замутила его печаль. Ему что, судьбой написано пропасть в этой глуши? А ведь к этому всё и  идёт. За территорией деревни его никто, конечно, не ждёт, но здесь, рано или  поздно, его женят на какой-нибудь Люське, Райке – здесь полно перезрелых татарок.  Может, вернуться в Омск? Три месяца прошло, милиция о нём, наверное, забыла. На крыльцо вышел Мурат:
        - Голова болит? Иди, рассолу попей.
        - Голова болит, только рассолом не вылечусь. Не могу я, Мурат, оставаться у вас, потянуло домой. Сейчас и отправлюсь. Дойду до большака, и на попутках доберусь до Омска.
        - Ну, дело твоё. Я знал, что уйдёшь. Пойдём,  позавтракаешь.
        Его сытно накормили на дорогу. А ещё дал ему Мурат новые резиновые сапоги  -  дорога раскисла, и сунул в ладонь пятьдесят рублей, а кроме того, собрал немного харчей. И Сашка отправился в сторону большака, что проходил в нескольких километрах от глухого татарского села.

                10
   
        Ранним утром  город Омск спал – на улицах было совсем пусто, окна сливались темнотой со стенами. Дорога, что вела к баракам, оказалась прихвачена морозцем.  Сашка  постучал в занавешенное окно. Через минуту в окне появилось Нинкино лицо и, просияв улыбкой, скрылось. Открыв дверь, она завела его в кухню.
        - Мам, смотри – Саша приехал! - не удержалась, чтобы не разбудить мать.
        - Здравствуй, беглец. Боже, в резиновых сапогах! Наверно, ноги замёрзли!  Скорее  разувайся! - заахала мать Нинки.
        - Нет, пойду к своим. Заглянул на минутку. Нина, не проводишь?
        Не спеша они шли, обнявшись.
        - Я поняла, почему ты зашёл, - сказала  Нинка.-  Узнать  хочешь, ищет ли тебя милиция?
        - Ну, скажи. Но и тебя хотел увидеть.
        - Ты в розыске... Этот больше не приходил. Да ничего у него  – ты только поцарапал его.
        Прощаясь, она крепко поцеловала его в губы:
        - Если сможешь, приходи, буду ждать.
        Пройдя мимо спортзала и толкнув знакомую дверь, он услышал голоса бабушки  и  Анны. Старая Агафья, увидев Сашку, заохала:
        - Горемычный, родненький, кровинка моя! - обняла внука и заплакала.
        Сашка стал кашлять. Анна, всхлипывая, заставила его сесть на табуретку и стянула с ног его резиновые сапоги. Вскоре он пил чай, сунув промёрзшие ноги в тазик с  горячей водой. Но не успел его допить, как открылась дверь, и через порог перешагнул участковый:
        - Явился! Давно тебя ждём. Обувайся, тварь, а не то босиком поведу!
        И, портянки даже не дав Сашке накрутить, вытолкнул за дверь:
        - Двигай! А вы тут не охайте, - повернулся к Анне с бабкой. – Уже три месяца  санкция есть на его арест. Ещё и вас потащу за укрывательство.
        Уже в коридоре он щёлкнул наручником, прицепив свою руку к Сашкиной. Было безлюдно. Шли медленно. Участковый чему-то улыбался.
        - Чему, Шилкин, радуешься? - не выдержал молчания Сашка. - Рад,  что  невинного  человека сцапал? Все вы одинаковые.
        - Невиновный? А нож? Ты человека чуть не зарезал, - шикнул участковый.
        - Так я защищался. И ножик детский, пугал я.
        Шилкин, покосившись по сторонам, прекратил разговор увесистой оплеухой, у Сашки свалилась с головы кепка.
        - Изверг! – крикнула какая-то бабка. - Ты  чего это, сукин сын, бьёшь пацана. Сегодня пожалуюсь прокурору!
        Участковый негромко выругался и, пнув кепку, потащил Сашку быстрей. А Сашку начал бить озноб: ноги в резиновых сапогах окоченели. «Поганый  мент  - даже не дал портянки одеть», - зло подумал.
        - Слышишь, дядя Серёга, жалею, что дочь твою не отжарил в сарае, она сама укладывалась, - сказал он. - Не отжарил потому, что уважал тебя. А теперь вижу, что надо было.
        Шилкин надулся и дёрнул за наручник, но на большее не решился: они проходили мимо трамвайной остановки, где стояла толпа.
        - Надо, было, - продолжил издеваться Сашка. - Хотя чёрт с ней, и без меня её по четверо драли в теплушке, на стройке. Проститутка.
        Шилкин побагровел и едва не оторвал Сашке руку, дёрнув за наручник. Они  подходили к отделению милиции.               

                11

        Тюрьма ждала Сашку, так как путь, который выбрал он, не мог не привести его в неё. Он упорно сворачивал с другой дороги, по которой шли его сверстники – кто в техническое училище, кто в школу. Он их видел. Неужели издевательство мамочки с ранних лет оглушило так его душу?  Как же ему очнуться?
 
        В карантинной камере находилось тридцать пять человек. Нары в два яруса, слабый  свет от лампочки над дверью, злые взгляды присутствующих. Каждый занят собой - предстоящим следствием, судом Никто ни с кем не сходился, опасаясь «наседки». В душу никто ни к кому не лез, но если нужно было выговориться кому, слушали внимательно, старались дать совет.
        Сашкино внимание привлёк сокамерник, который играл постоянно на гитаре, причём, бесподобно, хрипловатым голосом напевая. Его слушали, грустя и почёсываясь, иные вытирали слёзы. Одна его песня особенно нравилась всем, и он её часто исполнял, отвечая на просьбу. Эта песня была о китайском болванчике. Сашка услышал её впервые. «О китайском болванчике, что качает своей головой, на протёртом диванчике я пою, омываясь слезой…» Печальная мелодия и хриплый голос завораживали Сашку, да и остальных. Песня эта на время уводила от действительности, как бы разрушая  тюремные  стены.
        Простуда дала о себе знать. Кашель и боль в груди привели Сашку в тюремную больницу. Разболелся он серьёзно, таблетки не могли сбить температуру. Тюремный пожилой врач был к нему добр, и, уже выздоравливая, Сашка, попросил листок бумаги, на котором выразил своё чувство стихом. Это был  первый его стихотворный опыт.

                Его прозвали Колечка.
                В больничке врачевал.
                А я лежал на коечке,
                Страдал и умирал.

                Но он совал таблеточки,
                И в зад иглу вгонял,
                Обычно малолеточкой
                Меня он называл.

                И вот, как сына балуя,
                Он излечил меня.
                «Лепило» Колю старого
                Не позабуду я.
   
Выздоровевшего Сашку отвели в камеру для малолеток. Девять подростков враждебно взглянули на него. Один из них, долговязый, видимо, вожак, взял бесцеремонно  Сашку за подбородок и спросил:
        - Кто, откуда и за что?
        Сашка  отдёрнул голову, в руках держа  подушку, матрац, полотенце и кружку. Подростку его движение явно не понравилось. Он убрал руку, но хмыкнул. Сашка прошёл и  кинул матрац на свободные нары. Потом сел и, глянув  на долговязого, сказал:
        - Легавые надоели с допросами, и ты мозги клепаешь.
        Долговязый опешил. Остальные прекратили игру в карты и посмотрели на Сашку. Один, черноволосый и коренастый, спросил:
        - Что сказал?
- Что слышал.
        Сашка заметил, что в сторонке от сплочённой шайки сидят четверо; их лица в процессе разговора как будто светлели. Сашкин матрац развернулся, и сокамерники  увидели кое-какие продукты, которые передала ему тётушка Анна.
        - Чего с ним разговаривать! - встал коренастый  и подошёл к новенькому.
        Но он миновал Сашку и протянул руку к передаче.
- Клешню не тяни, паскуда! - заорал Сашка на всю камеру, коренастый даже отпрянул. - Только притронься… - А дальше послышался  такой  отменный  мат,  который  присутствующие вряд ли когда-нибудь слышали. -  Домашняк  долбанный, -  заключил  Сашка трёхэтажную брань. - Башку каблуком расшибу!
        И тут четверо подростков подошли к Сашке, дав понять, что будут на его стороне.
        - Я вроде пошутить хотел, - буркнул коренастый, с презрением глянув на притихнувшего долговязого.
        В атмосфере камеры витала большая новость: смена власти.  Один  из примкнувших к Сашке – далеко не хилый пацан – ухватил долговязого за шиворот и, придавив его локтем к стене, заорал:
        - Скидай сапоги мои, падла! 
        И тот, не говоря ни слова, снял с ног хромовые  сапоги.  Четверо  пацанов присели вокруг Сашки.
        - За что сел? - один из сокамерников спросил его.
        - Подрезал такого, как вон тот, - громко сказал Сашка, кивнув на долговязого.
        - Чего ты на меня киваешь? - голос прорезался у скинутого с трона главаря. - На вора в законе замахнулся,  поплатишься.
        - Кому гонишь! - расхохотался Сашка. - Кто это узаконил малолетку? Воровские  сходки обходятся пока без сопливых.
        Так как бывшие шестёрки долговязого предпочли продолжить игру в карты,  не  прореагировав на выпад новичка, то диалог на этом завершился. А Сашка затеял пиршество, пригласив союзников и бывших врагов. И долговязому он протянул кусок колбасы с хлебом. Скорчив непонятную гримасу, тот еду принял.
               
                12

        Страшно медленно тянется тюремное время. Через десять дней баня, но уже на второй день все чешутся, раскатывая грязь по коже. Долговязый усмирился. В маленьком тюремном государстве настала демократия: полы мыли по очереди, передачи не конфисковались, отменились  подленькие игры, где проигравшего все унижали. И так было три месяца.
        Но вот и дождался Сашка дня суда. Кроме ножа, ему предъявили ограбление школьного буфета. Сашка его не  грабил, это дело Вадика с дружками, но колбасу и конфеты из буфета ел. Поэтому не упирался и не заложил Вадика, а написал признание, подумав, что за нож впаяют, а за буфет лишь попугают. Перед судом он свиделся с Анной. Плача, она сообщила ужасную вещь: арестовали Вовку за убийство. «И он покатился», -  подумал  Сашка. И заныла душа у него, ведь  убийство – это страшно, могут расстрелять.
        Буфет, оказалось, вылез Сашке боком: прокурор запросил три года за нож и четыре - за буфет. Суд дал по совокупности шесть лет. Вадик присутствовал на суде; сидел туманный, видно, накурился «плану». Когда прокурор обвинял Сашку в ограблении  буфета, он съёжился и опустил голову.
        Сашку перевели в другую камеру, к долгосрочникам, где ему предстояло ждать, пока не соберут этап малолеток. Звякнул засов, распахнулась железная дверь, за которой располагалась другая дверь из стальных прутьев. На Сашку густо пахнула табачная вонь. Слева от входа располагались нары, справа, где был метровый проход, стоял деревянный  стол. Всего на пятнадцати квадратах разместилось десять человек. Окно пугало решёткой.
        Увидев вокруг себя взрослых, Сашка приободрился. С нар встал коренастый мужик, обладающий чёрной, как уголь, бородой. Поглаживая под неаккуратными лохмами короткую шею и взирая  на  Сашку насмешливо, он проговорил:
        - Проходи, дорогой гость. Сколько  гостить?
- Шесть лет… за нож и за кражу в школьном буфете.
- За нож,  как? – за хранение?
- Подрезал одного.
- Подрезал, а ещё государственная кража.  Шустрый  - везде успел. Лет-то сколь?
- Шестнадцать скоро.
- Пацан. Ничего, не переживай. Эй, тебе сколь дали? - спросил он заключённого,  которому было не больше двадцати лет.
- Мне? Пятнадцать.
- А тебе сколь? - обратился он к немолодому мужичку, чёрный свитер у  которого складками свисал на шее.
        - Мне? - раззявил тот рот в широкой улыбке. – Всего двенадцать.
- Слыхал? – бородач похлопал  Сашку по  плечу. -  И я с третьей ходкой, двадцать уже отбыл. Ты малолетка –  и половину не просидишь. А пока проходи, там, на серёдке, место есть.
Сашка уложил матрац на дощатые нары, не зная ещё, сколько ему придётся пребывать здесь. «Борода» был вором «в законе». Означало это то, что все ему должны безоговорочно подчиняться. Он улаживал  разгорающиеся конфликты, и житьё зэков было относительно спокойным. А ещё он был балагуром, и, никогда  не падая  духом, любил  послушать кого-нибудь и сам потрепаться.
Но однажды покой в камере был нарушен. Это случилось, когда втолкнули в  камеру блатного мужика – тоже «вора в законе». Кличка у  него была «Пончик», хотя на пирожок он похож не был: коренаст, жилист. Ступив в помещение, он разразился отборной бранью, и все поняли: начнёт права качать. Такую  рожу встретить можно редко; разговаривая с кем-нибудь, он глядел на собеседника так, что тот  опасался за свой нос –как бы не укусил тот его. И шутки у него были злые. Здесь, в камере, многие его знали, как и он сразу узнал иных. Войдя, он присел на нары к тому зэку, у которого свитер свисал на шее, и сказал:
          - Молодчина, худой, что не сдох.
- Да и ты живой, Пончик, как ни странно.
Приветствия на этом завершились. «Пончик» продолжал трепаться, косясь на «Бороду». Зэки его слушали  –  кто  кивал, кто  хихикал. Только немой и очкарик, бывший бухгалтер, подрёмывали, равнодушно отвернувшись к стене. «Пончик» внимательно глянул на них.

В первое воскресенье, когда по коридору надзирателей ходило мало, «Пончик» предложил сокамерникам поразвлечься игрой в «лису». Игра эта проста: в матрац закладывали сапоги и жёсткую подушку, а зэку полотенцем завязывали глаза, и он хлестал матрацем направо и налево, норовя попасть в кого-нибудь. Это делали по очереди. «Пончик» первым взялся «голить». Он завязал себе глаза и стал наносить болезненные удары «лисой», причём,  попадало только немому и бухгалтеру. Но вскоре к «Пончику» подошёл «Борода» и, стянув с него полотенце, сказал: «Хватит!»  «Пончик», метнув на него стрелы глаз, махнул рукой и отошёл в сторону.   
          Вскоре отправили «Бороду» по этапу. Вместо него привели немого. Он был атлетом. Не зная о его глухоте, ему стали задавать вопросы. Он не реагировал. И лишь когда к глухому подошли несколько человек с обидой и окружили вплотную, он показал на уши; зэки хмыкнули и отошли.
 
Время в тюрьме тянется, действительно, медленно, и жизнь в ней зэки обустраивают, как могут. В камере, где обитал Сашка, делились пайками честно. Если водились у кого-нибудь деньжата, в ларьке прикупали конскую колбасу и серый хлеб, который  был лучше сырого тюремного; там же брали и махорку. Когда  возможность  была, «подогревали» соседние камеры, забрасывая к ним «коня» - сплетали искусно из  ниток от носок верёвку. При её помощи вели также переговоры. Переговаривались и с помощью кружки, приставленной к стене или потолку. Администрация, конечно, старалась пресечь подобную связь: подельники могли перед судом договориться. Пойманных с «конём» отправляли  в карцер. Среди  надзирателей один тип с помощью кружечки стал выманивать у зэков продукты, умоляя «подогреть» сотоварищей. Это он делал, когда камеры уводили на прогулку. Но его уловку быстро раскрыли, и много воров  поклялось закопать его на свободе.
          Заметно сдал бывший бухгалтер. Бесконечный кашель по ночам изводил его. Он мешал всем спать, особенно Сашке, который лежал рядом. Но больному  не выговаривали, жалея и понимая, что это может случиться с каждым. Иногда зэки жаловались  надзирателям, мол, погибает человек, надо полечить, но те посмеивались: таких в больничку не кладут.  Приносили, правда, какие-то таблетки, но они не помогали. И как-то увидели зэки на потолке паука. «К покойнику»,- сказал кто-то. Этой же ночью Сашка проснулся от хрипа; глянул на соседа, а он весь дёргается, пытаясь вздохнуть. Сашка  разбудил  сокамерников.  «Пончик» стал стучать в  дверь,  крича:  «Эй, пришлите врача – человек умирает!» Ответ был кратким: «Придёт утречком медсестра… Человека нашёл…» Так и просидели все до самого утра возле трупа. А паук болтался на потолке, пока не вынесли покойного. Вместе с покойным и паук исчез. Перед обедом  заместитель  начальника тюрьмы зашёл.
          - Посмотреть хочешь, сколько нас осталось? - сквозь зубы сказал «Пончик».
          Ответом ему был карцер. Вечером по кружке передали, что утром в туалете Сашку будет ждать записка. Когда Сашка взял бумажку и прочёл, то в  глазах  его потемнело. Писал Вовка: « Брат, здравствуй и прощай. Меня расстреляют». Плохо стало Сашке. Вспомнил отчаянные крики по ночам, душу леденящие, - крики заключённых, уводимых на расстрел: « Прощайте! Пацаны, про-о-щайте! Повели уже…» Залитый слезами, он возвратился в камеру. Даже надзиратель, глянув на него, покачал головой. Но в камере его  попытались утешить: «Суда ещё не было».
          Когда возвратился «Пончик», зэки обступили его: теперь он был главным. «Пончик» сказал, что прощать тюремщикам смерть сокамерника не стоит: так всех уморят. Нужен бунт. Но к вечеру он был опять посажен в карцер. Стало  понятно: в  камере  «наседка».  Кто? Похоже, новенький – спортсмен, мастер спорта по штанге. Ещё раньше настораживало  то, что он часто  получал  передачи.  Спортсмен пытался объяснить,  что  это от матери. Но было всем видно, что хлеб и конская колбаса из тюремного ларька. Когда возвратился из карцера «Пончик», здоровяка поставили на колени и, держа крепко за ступни и руки, бить  стали  крышкой от параши по шее. Видимо, спортсмену стало уж очень больно: он принялся орать, клянясь,  что никому, ничего и никогда. Тогда «Пончик» швырнул братве шнурок. Петлю накинули на багровую от побоев  шею, и принялись душить. Понял здоровяк, что сейчас задушат, и прохрипел:
          - Я скажу…
          И рассказал, что уже год, как он хозяином завербован и по тюряге гуляет «наседкой».
          - Спускайте штаны! -  заорал  «Пончик»,  вращая  бешено  глазами. – Чего стоите?
Сашка стал свидетелем жуткого зрелища. Зэки по очереди подстраивались сзади к штангисту и  бесстыдно насиловали его огромную тушу. И это продолжалось до тех  пор,  пока от туши не понесло зловонием. Тогда на спортсмена стали мочиться. Бедолага взревел звериным голосом и на четвереньках ринулся к двери. На его крик дверь  открыли, и «наседка» выполз наружу, волоча за собой обгаженные штаны. Это зрелище потрясло Сашку так, что очень долго он не мог без отвращения смотреть на участвовавших в наказании зэков.

                13

          Часто травили анекдоты, которые отвлекали от тоскливых мыслей. Каждый заключённый вспоминал что-нибудь. Но один зэк, тот самый, свитер которого свисал у шеи, не принимал никогда участие в байках. И лишь однажды вечером, когда все лежали на нарах в полном молчании, не в силах что-то припомнить, он  присел и сказал:
          - Знаю я одну байку, но она не простая – про воровскую сущность.
          - Давай про сущность, тоска загрызла, - отозвался «Пончик».
- Но байка длинная...
- Не тяни бобра за хвост, может, слушать нечего, - нетерпеливо прикрикнул «Пончик».
Рассказчик удобней сел и начал рассказ:
- Значит, вышел на волю вор. Топает по пыльной дороге, радуется. Уже и города не видно, и две деревни позади. И захотел пожрать, а жрать нечего. Всем известно, вор не станет просить милостыню, скорее украдёт. Вошёл он в следующее село, но оно бедное,  украсть нечего.  Подумал: « Придётся ложиться спать голодным». Вдруг видит: что-то белеется вдалеке. Поспешив, вор догнал седого старика. Похлопал его по плечу: «Здорово, пахан! Я день не хавал, а у тебя, вижу, торба; может, сядем поужинаем?». «Здравствуй, отрок», - с улыбкой отвечает старец, продолжая шагать. «Что же ты? У меня  брюхо подвело, а ты, как чурка, скачешь. Сядем, пожрём!  Или  хочешь, чтобы торбочку я один схавал?» Остановился старик, посмотрел не старческими глазами на вора и говорит: «Послушай, отрок, жара не спала, давай, дойдём до следующей деревни, там и съедим торбочку, а сами в соломке заночуем». Вор согласился. Идут дальше, темнеть стало.  «Куда ты, болван, чешешь, -  стал  возмущаться вор, - уже ноги не идут, сядем, что ли, поедим». Старец молчит. Вдалеке показалось село. Но старец направляется мимо.  «Козёл  ты, а не пахан, - вцепился ему в  руку вор. - Чего мозги сосёшь?» Старец руку высвободил и отвечает: «Как до копёшки дойдём, там и съедим». Скрипнул вор зубами, но согласился. 
А старец  идёт да посмеивается в бороду. Вору невдомёк, что не простой это старик, а Бог. А нарядился он в  нищего, чтобы  понять воровскую сущность. Но вот и копна сена. Подошёл к ней старик, подгрёб под себя сенца и улёгся, зевая. «Ты торбочку под головку не клади, - возмутился вор. – Давай её сюда, а сам  дрыхни». «Мы её утречком съедим, раб божий, - ответил ему старик. - Путь далёкий прошли, так что едой утром подкрепимся. А спать лучше натощак». Выругался вор, но вроде согласился. Прилёг рядом. Только ему не спится: голодное брюхо мучает. – Тут рассказчик потянулся и  ноги спустил с нар:
          -Ну, хватит, завтра продолжу.
          - Нет, трави дальше, - упёрся «Пончик» и приказал шестёрке: - Забей ему «косяка».
          Свернули рассказчику козью ножку, набили махоркой. Рассказчик потянул пяток раз и продолжил:
          Уснул старец, храпит. А вор к нему подполз  и торбочку вытянул из-под головы его, да так ловко, что старик и не шевельнулся. Сожрал всё до крошки вор, и вином запил, а пустую бутылку обратно сунул в торбочку. Потом лёг на прежнее место и уснул праведным сном.
          На рассвете старик его будит и спрашивает: «Признавайся, отрок, ты ведь съел торбочку?». Вор закричал: « Нахалку шьёшь! Не брал я, спал крепко!» «Не брал, так не брал, понял я», - согласился старик.   
          Отправились они дальше. Прошло несколько дней. Старик собирал по пути милостыню, хлебом и прочим съестным делился с вором, и, улыбаясь, постоянно спрашивал: «Ну, сознайся, ты же торбочку съел?» Бесполезно: вор постучит себя по груди и своё: «Не брал».
          Достигли они богатого царства. А там колокола бьют, люди бегают, горят костры, и в домах голосят бабы. «Какая беда случилась?» - спросил вор. «Большая беда, - ответил человек. - Дочка царская  умерла.  А вы не знаете ничего? Указ царь издал – кто сможет оживить дочь, тому он подарит полцарства». «Слушай, - толкнул локтем вор старика, - как видно, царь спятил от горя: кто оживит дохлую?» Старик же вдруг выходит вперёд и возвещает: « Я царевну оживлю!»  Вор на  него зашипел: «Зачем врёшь? Жить надоело?» Но старик сотворил молитву и принялся за дело: попросил принести глубокое корыто, наполненное водой ключевой, и топор. Положил на землю царевну и стал её топором рубить – рубит, и кидает кровавые куски  в  воду. Толпа заахала, царь упал в обморок. Вор же поглядывает, куда смыться. Но старик спокойно продолжил своё - кинул щепотку порошка в воду  и помешал.  И части царевны начали срастаться, и она открывает  глаза  и  смотрит на толпу  и на  себя  с удивлением. Батюшка-царь очнулся и прижал дочь к груди.
          И стал он старику предлагать полцарства. Вор этому обороту дела обрадовался, сотоварища обнял и шепчет ему: «Даёшь, пахан, бери полцарства, попьём и пожрём от пуза». Но старик гордо ответил царю-батюшке: « Не нужно нам полцарства, дай лучше лопату». Вор, как бешенный закричал: «Государь, он  шутит. Забираем полцарства!» Да где там - старик упёрся и стоит на своём. Получили они лопату, и пошли дальше. Вор идёт и кричит, чтобы лопатой этой старик могилу вырыл себе, что лучше бы коня с телегой попросил, не били бы ноги.
          И дошли до другого государства. А там такая же история – у царя дочь умерла. Верно, пошёл мор на царевен. Царь, конечно, в слезах и тоже обещает за оживление дочери полцарства. И старик так же повторил всё, как с предыдущей царевной. «Забирай полцарства!» - толкает его вор. Но старик кланяется царю и опять своё: «Мне не нужно полцарства, а дай мне одну лопату». Взял он вторую лопату.  Идут,  вор, конечно, из себя  вышел: «Такого дурака свет не видал! Воровать не даёшь, один сухой хлебушек грызём. Вина попить, сала пожрать не хочешь». А старик отвечает: «Не бранись, раб  божий – это  грех. Помоги лучше тащить лопаты, они  пригодятся нам». «На хрена, скажи,  мне твои лопаты? Я на каторге ими накопался. Если только могилу тебе выкопать, ползучий змей!» Покачал старик головой и потащил лопаты сам.
          И добрались они до следующего  царства.  Так и там такое же горе. Только не успел старик вперёд выйти, как вор его хвать за руку:  « Хватит дуру гнать! - я буду воскрешать, давай порошок! А не дашь – грохну по  дороге». Дал старик порошок ему, и вор вызвался поднять царевну. Делал  всё  так  же:  на  куски тело рубил, морщась и плюясь, затем в воду их бросал, мешая, насыпал в месиво порошок. Только толку никакого...   «Поднимайся,  сестрёнка, - стал умолять вор кровавое мясо. - Встань, и делу конец: я  полцарства отхвачу, а ты жениха выбирай». Никакого толку. Забеспокоился  вор, зло шипит в корыто: -  «Вставай, сучара, мне конец приходит!» Затряслись ноги и руки у него. Толпа зашумела. Разгневанный царь приказал привязать вора к столбу и под ним огонь разжечь. Потянули его к столбу, сучьев принесли. Вор озирается, старца ищет. Но того и след простыл. Сучья уже затрещали, огонь к ногам вора подобрался. И тут видит он старика, и кричит ему: «Бать, подними суку, век не забуду!» А старик ему говорит ехидно: «Ладно, спасу тебя, только если признаешься, что торбочку мою съел». «Какую торбочку?  Скорей  освобождай  –  уже пятки трещат!». «Сознаешься, освобожу». «Всё, конец… Не ел я, падла, торбочку твою, чтоб ты сдох…» Завоняло  жареным.  Вор  поник  головой,  приготовился  смерть принять. «Погасите огонь! - закричал старик. - Я  царевну  оживлю». Залили огонь. Старик что-то пошептал над  корытом,  рукой  помахал,  и встала  царевна, к отцу затрусила, как ни в чём не бывало. Понятно, вора отвязали, на землю положили. Вор от боли корчится. А старику снова предлагают полцарства. Глянул он на вора, а тот даже корчиться перестал, слушает, что тот ответит. «Не нужно нам полцарства, а вели мою торбу наполнить доброй закуской и сладким вином» - сказал старик. С облегчением вор вздохнул, верно, подумал: « Ну, хоть так».
          Помог встать ему старик, пошли дальше. Вор от дикой боли зубами скрипит. Сделали они у чащи  привал. Царскую снедь вор за обе щеки уплёл и вином запил. Старик же не пьёт, не ест, а  прохаживается невдалеке, да ощупывает лопатой землю. «Сядь, не мельтеши, - не выдержал  вор. -  Не то  по башке второй лопатой долбану!» «Да ты бы, раб  божий,  лучше  мне  копать  землю помог». « Ну, ты озверел! - ответил вор. – Рой могилу,  я тебя в неё закопаю!»  Вдруг что-то звякнуло по железу. Вор, хоть и пьян был, а заинтересовался. Смотрит, вытаскивает старик из ямы горшочек, а из него деньги золотые посыпались на землю. «Молодец, батя! - вскричал вор. - Не напрасно, выходит, связался я с  тобой.  Давай делить!» И стал старик деньги делить. Разложил  монеты  на  три  кучи.  «А кому третью кучу?» - спросил удивлённый вор. Старик  хитро ему ответил:  «Тому, кто торбочку мою съел». «Батя, так это я же схавал её!» Сказал и  вторую кучу золота пригрёб к себе.

                14

          Сашка, с испугом, услышал:
          - Ерёмин, с вещами на выход!
          Его ждала неизвестность. А пока что он попал в камеру для малолеток, которым предстоял этап. Здесь  увидел и тех, с  кем сидел до суда. И  долговязого. Тот зло взглянул в сторону Сашки и о чём-то зашушукался с соседями.  «Нужно быть на чеку» - подумал Сашка. В десять утра открылась дверь камеры. Приказали построиться в коридоре. Пересчитали. Тридцать человек. Автомобиль, вокзал. Перед поездом заключённым приказали сесть на корточки, предупредив: «Шаг влево, шаг вправо, прыжок вверх –  побег, стреляем без предупреждения». У каждого с собой в котомке булка чёрного хлеба  и  три  селёдки.
          Состав ехал долго, с частыми остановками. Охранники – вооружённые молодые солдаты, все из Средней Азии. До чего злые! Кружки воды не выпросить. А  от солёной селёдки пить хотелось жутко. Да и вагон не проветривался. Жара, духота. Долговязый слабаком  оказался: ныл.
          Наконец куда-то приехали. Это была Свердловская тюрьма. Завели в полутёмную камеру, свод которой поддерживали колоны. Но, как следует, оглядеться не успели:  через  три дня вновь застучали колёса по стыкам, тюрьмы замелькали – одна за другой. Сашка даже стишок сочинил: «Как птицы, полетели километры. О, что же там, в неведомом краю? Судьба моя… Как злобно воют ветры. Куда несут они судьбу мою?».
          Тюрьмы, где пришлось побыть Сашке, были не похожи одна на другую. Например, в Омске тюрьма хмурая, в Вологде – голодная, в Кирове – сытая. До зоны плыли на пароме, пересекли Северную Двину. Когда подвели вымученных за дорогу малолеток к вахте, обратил Сашка внимание на хлопчика примерно его лет, который с охранником  разговаривал как-то задушевно. Сашке  картина понравилась. Спросил у хлопчика: «Как вам тут?» Тот ответил: « Учись, спортом занимайся, ходи на  работу,  распорядок дневной выполняй – тогда жить можно».

          Выкупали, одели, накормили и раскидали по отрядам, которые располагались в старых рубленных двухэтажных бараках. По восемь спален в каждом. Один барак на два отряда. Командовал отрядом бригадир. В отряде, куда поместили Сашку,  бригадиром был  Зуев Боря, кликуха - Борюля. Рост средний, лицо деревенское - простодушное и конопатое. Он косил под дурака, но был хитёр, как бес. По  морде мог дать, не разбираясь. А разберётся – похлопает по плечу и с поклоном, как шут, извинится. Смотришь – другого колотит. Но ни разу не замахнулся он на дружка – пацана лет шестнадцати, хоть тот постоянно подсмеивался над ним. Этого пацана за близость к бригадиру малолетки уважали и называли Сан – Санычем. Ещё он был хозяином старенькой гитары, на которой  вечерами  играл, но дёргая лишь за одну струну, пытаясь вымучить мелодию из какого-нибудь репертуара. Когда Сашка спросил его, почему он обходится одной струной, тот ответил, что другие струны не звучат. Сашка взял гитару, подтянул струны, и запела она так, как, видимо, не пела никогда. «Ух ты!» - вытаращив глаза, только и произнёс Сан–Саныч. И тут же  приклеилась  к Сашке  кличка  «Гитарист». 
          Долгими вечерами бегал Сашка пальцами по струнам в окружении отряда слушателей. Через несколько дней в спальню зашёл молодой человек; он, молча, послушал Сашкины мелодии и, схватив его за руку, повёл в музыкальную комнату. Она, кстати, соблазняла Сашку давно текущими из неё гитарными и балалаечными звуками. Руководителем оркестра был парень, играющий на гитаре и носящий солидную кличку «Полковник». Молодой же человек, который привёл Сашку в музыкалку, был пианист  Вова Зверев – душа музыкантов, а ещё председатель Совета колонии. Стройный, высокий, сероглазый, носил он кличку  «Хося». 

          В те дни готовился концерт. Второй месяц неотлучно репетировал  оркестр. Несмотря на то, что и Сашка оказался в нём, дневную норму распиловки дров ему не сократили. Подумал «Хося» и сказал: « Подыщем работу полегче». И послал Сашку к Лавреньтичу – мастеру. Мастер, седовласый, мордастый, к Сашке подкатившись,  загнусил:
          - Зверев прислал? Что это он задницу за тебя дерёт? Зверев… Кто он такой?  Подумаешь,  отец в министерстве. Дудки тебе, - он поднёс фигу Сашке к носу. - Вон пошёл!
          Сашка отшатнулся, но услышал:
- Утром завтра  заходи.
Низко понурив голову, пришёл Сашка к Звереву, владеющего крохотной, но отдельной комнатой. Тот сидел за столом и строчил письмо.
          - Сашок, ходил к мастеру? – спросил он, продолжая писать.
          - Был, - махнул Сашка рукой.
- Вижу, не понравился он тебе. Орал?
- Орал.
- Про министерство что-нибудь говорил?
- Говорил.
- А что мне двадцать и пора гнать во взрослую командировку?
- Про это нет.
- Скажет ещё. Ты плохо в людях разбираешься. Лаврентич – милый  человек. Сам убедишься завтра.
Утром, на другой день, вошёл Сашка в кабинет мастера уже со Зверевым.  Мастер  встретил их улыбкой и обратился к Звереву:
- Володя, я твою просьбу помню. Будет твой в конторке щёлкать на счётах.
Выйдя за двери, Зверев криво улыбнулся:
- По-другому и не могло быть: я дочь его в Москве на литфак устроил; конечно, не я, а отец, но это всё равно. Артачиться начнёт, можно обратный ход сделать. Но я и сам тут в авторитете. Посидишь, увидишь.

                15

          Стучать костяшками непоседливому Сашке быстро надоело; тогда Лаврентич поставил его вторым напарником - возить с помощью конской тяги чугун, дрова и  продукты.  Но и это продолжалось недолго: Зверев добился ему месячного отпуска, так как подходило время концертов. Сначала провели их внутри колонии, потом вне зоны, для шефов, в клубе Лесозавода. После каждого концерта вне зоны организовывались танцы с местными девушками. Сашке, после выступления, хлопали особенно долго. Вскоре, по инициативе заместителя начальника зоны, Сашке поручили организовать струнный оркестр. Шефы обеспечили инструментами. Сашка настроил балалайки, мандолины, гитары и выбрал несколько музыкантов из большого числа желающих. Начал обучение с песни «Светит месяц». Через две недели увеличил репертуар до пяти песен. Как-то послушал их исполнение заместитель начальника зоны, ему понравилось. И со следующего дня оркестру назначили поощрительный  паёк – по пирожку с рисом к чаю.
          В оркестре числился высокорослый, горбоносый паренёк - санитар Сева. Он как-то позвал Сашку зайти к нему в тюремную больницу, где угостил спиртом. Но Сашка опьянел не от спирта, а от тёмных глаз медсестры, Аллы. Впрочем, она давно остановила свой выбор на эрудите Севе, который имел много свободного времени, чтобы перечитать тюремную библиотеку. Вблизи Аллы он вёл умные речи, и Сашка, заходя к дружку, но, в самом деле, к ней, напрасно пытался его болтовню поддержать. При этом отмечал насмешливые искорки в её глазах. А когда вконец обнаглевший Сева начал цитировать Гегеля, Сашке ничего не оставалось, как стать в зоне самым читающим зэком. Но подходить к Алле, как  оказалось,  нужно  было с другой  стороны. 
          Как-то зашёл он в больницу, держа в руке  гитару, чтобы дать поиграть Севе, который пропустил репетицию. Но Севы не было. Ожидая его, Сашка побренчал на гитаре, стараясь перед медсестрой, мелодии из кинофильмов. Ура! – он увидел её восторг. Теперь приходил он в больницу только с  гитарой через  плечо; и она всегда встречала его  улыбкой. Однажды Севы на месте опять не оказалось. И Сашка, по её просьбе, проиграл знакомую мелодию, под которую она покрутилась в танце, и вдруг, подлетев к нему, чмокнула его в губы. Он прижал её к себе, но вдруг услышал шаги. Она отскочила в сторону. Вошёл Сева. Вошёл и кинул на обоих выразительный взгляд. Не сумев скрыть смущение, Сашка поторопился уйти. За дверью услышал её:  «Что  ты,  он  мальчишка…». «Но, вижу, стоит шишка…»  - зло бросил Сева. Хотелось Сашка возвратиться, чтобы гитару о его голову  разбить. Он же ни о чём плохом не помышлял. Просто ему доставляло удовольствие видеть её глаза, чтобы, потом, долго представлять их. Привычным маршрутом он пошёл в библиотеку и попросил у Розы – миловидной, невысокой женщины лет тридцати - книгу о любви. Библиотекарша, улыбнувшись, принесла ему тонкую книжонку, на обложке которой красовалась женщина, похожая на  Розу. Под  портретом прочёл он название – «Пышка».
          - Что, Сашенька, не клеится с Аллой? – вдруг спросила его Роза.
Она незамужняя женщина, которую приручил к  себе  молодой  надзиратель, часто заглядывающий к ней в библиотеку не ради книжек. К Сашке относилась она с внимательностью, по-матерински выспрашивая о его настроении, здоровье. На  концертах садилась у сцены и громче всех хлопала Сашке. Он, став посещать библиотеку, с  некоторых пор почувствовал непонятное желанье ей всё рассказывать. Вот и теперь рассказал о поцелуе Аллы и неожиданном приходе Севы.
- Это у девушки был порыв, - объяснила  Роза. – Но они давно живут по- настоящему, тебе, дружок, там не светит ничего.
- Ты, Роза, туда же. Мне от неё и не нужно ничего. Я  говорю  тебе, что она в душу запала! - он постучал кулаком по груди.
- Понимаю, Саша, - улыбнулась она. – Не хочу разочаровывать тебя и что-то  втолковывать, но  без близости телесной мечты улетучиваются.
      
В больницу он перестал ходить. Книжку прочёл быстро и пришёл в библиотеку – сдать. Роза улыбнулась, когда он вошёл, и завела его за перегородку и усадила на стул, сама же села напротив,  легонько прижав его ноги коленями:
- Не ходил больше к Алле? - как-то особенно спросила, приблизившись к нему.
- Зачем? Я тебя послушал.
- Я, выходит, хорошая учительница? Ну, а книжка как? – голос с придыханием.
- Интересная, я бы перечитал её, но к «петушкам»  потянет. - Он впился  взглядом  в  щелку меж пышными  грудями, которая расширилась, когда она наклонилась к нему.
В библиотеку вошли два подростка.
- Посиди, я  вернусь, - шепнула она.
Он встал у окна, ощущая в груди сладостное предчувствие, ведь был он не таким зелёным мальчиком, каким, вероятно, представляла его Роза. Вскоре она вернулась, дыша учащённо, как будто пробежала немалое расстояние. Он стоял у окна. Она подошла, стала  рядом, прислонившись к стене спиной; и вдруг потянулась к нему. Он обнял её. Поцелуй  их длился долго, необыкновенно долго. Она стала отнимать губы, зато его руку просунула себе под платье. Он с волнением почувствовал бархат и тепло её кожи.
          - Посматривай в окно, не пришёл бы кто, - выдохнув,  шепнула она.
В окно был виден вход в здание. Ручка Аллы вдруг скользнула по его брюкам и расслабила ремень. Сашка не успел опомниться, как брюки оказались спущенными, трусы тоже...  «Ого!» - воскликнула  она, опустив широко расширившиеся глаза. Ну, а затем он услышал её стон, скрежет зубов; опомнился, когда она оттолкнула его от себя, прошептав: «О-о-о, какой жеребчик… Надевай  штаны…»

                16

          К Сашке подбирался восемнадцатый год. Недолго и до взрослой зоны. А менять место жительства ему не хотелось, потому что жилось здесь пока неплохо: вместо тяжёлой работы – репетиции, концерты, еда вовремя. Татарчонок из оркестра, Вахрутдинов, обучил его мастерству сапожника, и Сашка преуспел в нём так, что к концу второго года отсидки получать стал и он заказы. Словом, завелись деньги, а это курево и  еда из ларька. А ещё купил, послушав того же Вахрутдинова, у вольнонаёмного хороший костюм и рубашку. Сам бы до этого не додумался -  тратить деньги на тряпьё, помня, что сидеть очень долго. Но татарчонок сказал о возможной амнистии, мол, прибудет комиссия, которая может освободить досрочно. Сашка, узнав  об этом, не без основания поверил в благоприятный исход, потому что в зоне был на хорошем счету. Боясь что-то напортить, он даже стал избегать привычной после концерта пьянки. Прекратил и посещение библиотеки,  помня, с кем  погуливает Роза.
И правда, прибыла комиссия. В списках претендентов на освобождение Сашка отыскал и свою фамилию. Толпящиеся вблизи двери пацаны мелко дрожали: «О чём спросят? Как отвечать?» Вызвали Сашку. Вошёл он, не чувствуя ни ног, ни рук. На колени готов был упасть, только бы выпустили из этой сытой жизни. Перед глазами вихрем пролетели бессонные ночи с мыслями о покатившейся вниз судьбе, о том, что есть другая  жизнь, где люди имеют семьи, работают, воспитывают детей, сочиняют и печатают стихи. И ведь это ни на  другой  планете,  а  на этой.
          - Ну, и что? - воззрился на Сашку толстый, с залысиной  мужчина. - Когда  бросишь  людей резать и обчищать буфеты?
У Сашки из памяти выбилось всё, что он хотел сказать. Впрочем, его и не собирались слушать: лысый брезгливо поморщился и рукой махнул. Вызвали другого. Вышел за дверь Сашка, расстроенный до потери сознания, спустился с крыльца. Истукан истуканом. И не  сразу  понял  молодого  лейтенанта, который откуда-то подошёл и пожал ему руку.

                17
 
С такими, как он, счастливчиками, Сашка собрался на свободу. Приодел новый костюм, не забыл гитару, подаренную ему руководством зоны. Колонна бывших подростковых заключённых направила шаги к машине за территорией зоны. Туда  же шли и пятеро из взрослой зоны, что была недалеко. В их группе увидел Сашка тёзку, с которым познакомился, будучи на концертах. Ещё не до конца осознав, что он теперь на свободе, почувствовал беспокойство, так как подросток, который шёл с ним рядом, рассказал ему о разговоре между двумя пацанами. Смысл разговора в том, что Сашка вышел на волю не без денег, и ещё костюм у него хороший – не то, что их роба, поэтому нужно его поставить на «гоп - стоп». Начинать жизнь на свободе с  таких проблем Сашке не хотелось.  Поэтому, когда сели в машину, он не случайно оказался рядом с тёзкой. Тот ему обрадовался, по плечу похлопал, но, увидев тень заботы в глазах его, спросил:
         - Жаль зону? Чего такой?
Наклонившись, Сашка прошептал тёзке о «гоп-стопе», глазами показав на сидевших в углу автомобиля пацанов.
- Вон те, что ль? – презрительно улыбнулся и громко спросил взрослый друг, глянув в упор на подростков, которые тут же съёжились. – Ты же в Омск едешь, - обнял он  Сашку, – а я дальше, так что  доставлю целым.
Прибыли на вокзал. Заместитель начальника зоны вручил освобождённым купленные билеты,  поздравил с началом новой жизни, представил группу дежурному милиционеру и, попросив освобождённых вести себя тихо, укатил в машине. Разделившись на группы, подростки и взрослые разбрелись, кто куда. «Гоп – стопники» исчезли. Всё же он не отходил от тёзки, думая только о том, чтобы скорей доехать до Омска и начать новую жизнь: работать, обзавестись семьёй, взять к себе бабушку. Тёзка купил бутылку водки. Как же легко на свободе пьётся! Присев на лавочку перрона, они стали петь песни под звуки Сашкиной гитары. Пассажиры от них шарахались, старались спрятаться в вокзал.
- Прошвырнёмся? – предложил тёзка.
Гитару и чемоданчики оставили под охрану мальчишки, который Сашке рассказал про «гоп-стопников», и вошли в вокзал. Зал ожидания забит был битком. И у буфета людей  было много.
- Не отставай, - приказал тёзка, вливаясь в массу, обступившую буфет.
Сашка успел увидеть, что на тёзку внимательно глянул толстый милиционер. Подвыпивший мужчина, кряхтя, тянул к прилавку сотенную бумагу. Тёзка тоже потянул свою купюру, но вторая рука его, Сашка это заметил,  вытащила  из  внутреннего кармана пьяного пухлый портмоне. «Исчезаем!»  - прохрипел тёзка Сашке, резко подавшись назад. Удаляясь за ним вслед, Сашка покосился на милиционера. Нет, не заметил. Уже на  лавочке, тёзка открыл портмоне – денег куча! А Сашка продолжал дрожать, думая: «Только что могли отправить его снова за решётку, как сообщника. И оборвалась бы надежда  на  другую  жизнь».
Пили всю  ночь. А утром  ввалились  в вагон  и  вырубились  почти  на сутки, лёжа на полках под стук колёс. Когда проснулись, тёзка сходил в ресторан и принёс оттуда столько снеди и бутылок, что всему этому не хватало места на вагонном столике. И весь путь столик не пустовал. Пили и пели; и проводникам с их стола перепало кое-что, поэтому они не слышали брюзжанье порядочных пассажиров. Особенно возмущалась старушка, грозила дойти до начальника поезда, но тёзка умудрился напоить и её. Когда уже подъезжали  к Омску, тёзка открыл портмоне  и,  вынув  кучу купюр, отдал их Сашке:
- Не забывай. Ты пацан хороший, но, боюсь, ещё встретимся. Выпьем же, друг, на прощанье за то, чтобы не встретиться нам больше никогда.
         
                18
       
          Наконец-то, и город Омск. Сашку понесло ветром к знакомому бараку – захотелось скорей увидеть ту, которую  вспоминал, находясь в зоне: оказывается, запала Нинка в душу. Мать Нинкина встретила Сашку радушно и многое за чаем поведала. Сначала объяснила отсутствие дочери: проживает у тетки и готовится к свадьбе. Вот так! И сказала, что умерла Агафья Кирилловна. Вот о ком думать надо было внуку, к кому торопиться. Весть о смерти её оглушила Сашку, вытеснила из головы его всё остальное. Ушёл последний человек, который любил его. Он представил её доброе, морщинистое лицо, грустные глаза. Она бы жизнь отдала за него. И теперь её нет.
 
          Милая старая Агафья. Чувствуя, что уходят силы, она не жаловалась, не срывала  настроение на других, как бывает со стариками, а честно выполнила назначенное ей судьбой: жила интересами детей, внуков, радовалась за них, огорчалась, болела душой за дочь, себя обвиняя, что во время не увидела, как та превращалась в настоящую ведьму.

          Тётка Анна перебралась на Новостройку, жила в новом кирпичном бараке, и работала диспетчером в Водоканале. Сашка, потрясённый вестью о смерти бабушки, уже не мог вдаваться в подробности разговора с Нинкиной матерью, и не жалел об отсутствии Нинки. Поблагодарив за чай, он отправился разыскивать место жительства тётки. Анна, увидев племянника, всплеснула руками:
- Ты, что ли? Какой нарядный! Не подумаешь, что оттуда прибыл. 
- Люди везде живут, - обняв её, ответил Сашка,  в душе  чувствуя  удовлетворение от тёткиных слов. И, не дав охладиться её восторгу, вытащил несколько сотенных и  швырнул на  стол. -  Это тебе на расходы.
Анна ещё раз взмахнула руками и побежала в магазин за продуктами. К Сашке подошла девочка – дочь Анны. Заметно  выросла. Глаза тёткины, только брови не её – чёрные и широкие. Сашка знал, чьи они: водилась тётка с армяшкой – тот тренировал команду велосипедистов с Нефтезавода. Анна с ним надеялась связать судьбу, но тот хитро исчез. Тётка скоро возвратилась. Выпили.
- И как жить думаешь? - спросила Анна.
- Буду жить по-другому. - Сашка немного захмелел, и ему захотелось открыть тётке созревший в душе план жизни, в которую он сам поверил, но взглянув на неё, осунувшуюся, измученную, лишь спросил: - Писала, что брату большой дали срок. Как он?
- Сидит. Два месяца не была у него.
- Съезжу завтра.

Утром Сашка отправился на свидание с братом, вначале заехав в посёлок с интересным названием  «Вим», где жил Вадик. Тот оказался дома. Он встретил Сашку с распростёртыми объятиями, за стол усадил, налил водки. Когда выпили и поболтали, Вадик, глядя на дружка добрым взглядом, сказал:
- Ты, Саша, настоящий друг: кражу гашу взял на себя. Только зря.
- Зря?
- Понимаешь, мне тоже клеили поножовщину –  как соучастнику. Ни черта: я в психушку закосил. И отстали. И от кражи бы отстали. Вот так… Но всё равно мне надо поить тебя до конца жизни, или пока алкоголиком не станешь. - Последнее сказал,  улыбаясь и разливая остатки бутылки.
Сашка болтовню дружка выслушал хмуро, смекнув, что, если бы не амнистия,  сидеть бы ему ещё долго за чужое дело. Холодно попрощавшись  с «психом»,  он сел в автобус, направляющийся в сторону тюрьмы.
Пока ожидал свидания, отрезвел. Внимание его привлекла приятной внешности женщина - молоденькая, стройная, белокурая с печальными синими глазами. Он от нечего делать поглядывал на неё, но вскоре задал вопрос, в котором предположил, что она приехала к мужу. Она охотно поддержала разговор, и сказала, что приехала на свидание к мужу подруги, которая в больнице, и попросила её навестить узника, чтобы что-нибудь ему передать. Так и разговорились. Ожидали свидание долго, так долго, что успели почувствовать друг в друге состояние внутреннего одиночества. Поэтому было не удивительно, что обоим им показалась удачей их встреча. И стало естественным то, что он подсел к ней, обнял и поцеловал в губы. Договорились в город возвращаться вместе.
Привели Вовку. Долго в глаза друг другу смотрели братья. Обоим пережить пришлось многое за  годы. И теперь они искали в глазах родного человека  сочувствие.  Потом Вовка перевёл взгляд  на сумку, где лежали продукты - печенье, колбаса, сало и папиросы.
- Что надо, принёс? - спросил тихо, пока надзиратель вытряхивал это всё.
Сашка, тайно от надзирателя, сунул Вовке кусочек «плану», позаимствованного у Вадика, и деньги. «Дурь» Вовка спрятал, а деньги зашуршали,  и надзиратель из Вовкиной руки выдернул купюру. Свидание было прервано. Вера, – так звали его новую знакомую, - тоже не задержалась.
Когда отошли от забора, увенчанного проволокой, Вера оглянулась и перекрестилась.  Поехали в город на  такси.  Сашка повёз её к тётке, чувствуя, что новая знакомая  ему понравилась. «А что, если  жениться, - подумал он. - Ведь хотел же с этого начать. А она, похоже,  женщина стоящая. И плевать, что старше».
Зашли в магазин. Сашка взял сыру, колбасы и вина. Тётки дома не было: работала во вторую смену. Старшая двоюродная сестрёнка, которой исполнилось только что девять лет, нянчилась с – младшей. Сашка накормил девочек и отослал спать. После этого с новой подругой они сели за стол и, выпивая, он рассказал ей о мытарствах. Рассказал подробно, как на исповеди, видя её сочувствие, даже слёзы. А она  рассказала, что у неё маленькая дочка, и живёт она с ней у родителей, сама же работает. Пока разговаривали, с улицы в окно посмотрела тьма; он предложил ей остаться ночевать у него. Она не ломалась.
Утро началось с громкого говора Анны, которая, явившись с работы, расспрашивала старшую дочь. Сашка прислушался:
- Тома, что за сука у Саши?
- Привёл вечером.
Тётка вошла в комнату. Вера проснулась. Глаза женщин  впились друг в друга.
- И что за новости? - прикрикнула  тётка. – Приехал  только что,  а  уже  водить шалав начал. Чего, племянник, молчишь?
Поведение тётки возмутило Сашку. Пока соображал над ответом, Вера поднялась и стала одеваться.
- Зря ты так, тётя Аня, - наконец выдавил из себя Сашка. - Вы лучше  познакомьтесь. У нас серьёзно – мы поженимся. Будем жить у её родителей, не беспокойся.
Тётка опешила – заметно было по выражению лица её. Наконец в голове её что-то уложилось, и она сказала миролюбиво:
- Что-то ты быстро, племянник… Ну, это твоё дело. Что же, давай знакомиться, - она подала ладонь успевшей одеться Вере. - Зови меня просто Аня, мы с тобой возраста, вроде бы, одного. - Последнее было сказано не без ехидства.
- Вера, - просто ответила невеста. - А я и не скрываю, что мне тридцать.          
- Ну, ладно, Саша и Вера, давай чаю попьём,- стала гостеприимней  Анна.
- Я опаздываю на работу, - ответила холодно Вера,  как  видно,  не  освободившись от обиды. - Саша, проводи до остановки.
Шли в молчании: на пустые слова время тратить не хотелось, а на более важные – ещё не дозрело короткое знакомство. Возле автобусной остановки  Вера приостановилась и подставила ему губы. И сказала, облизав их после поцелуя:
- Надеюсь, у нас серьёзно? Запомни – улица Матросова, дом пять. Вечерами я дома. Буду ждать. Иди, сейчас тётка отговаривать тебя будет.
Она не ошиблась. Тётка завелась, едва ступил он на порог:
- Вот что, Сашенька, тебе жениться надо, это решение правильное, но и правильно будет осмотреться. Куда голову суёшь? На двенадцать лет старше. Какая  бы она для тебя не была хорошая, но через десять лет ей будет сорок, а тебе сколько? И как ты жить с ней будешь?
Сашка, когда домой шёл, настроен был поспорить с тёткой,  отстоять законное право на личную жизнь. Но арифметика, которую представила ему хитрая тётка, смутила  его, и он задумался, чем обрадовал Анну.
      
                19
             
Женитьбу отложить пареньку, которому нет и двадцати лет, просто. А вот деньги заработать на пропитанье для лоботряса, поселившегося у нищей тётки – дело  неотложное, тем более, что быть лодырем не укладывалось в планы Сашкины. Анна посоветовала съездить ему к директору учебного строительного комбината. Объяснила, что он был поклонником мамаши его.
Директору шёл шестой десяток, но был он молодцеват, выбрит и одет с иголочки. Сашка приметил, как он улыбчиво разговаривал с молоденькой секретаршей. Так вот с кем мать его изменяла Александру Ивановичу. Слушал он Сашку, с ленцой, позёвывая, но сразу оживился, изобразив мечтательность на холёном лице,  когда стал говорить о его матери:
- О, Ксения Семёновна удивительная женщина!
          Сашка молчал, пока директор сидел напротив него, мечтая. Но вот директор потёр лоб и спросил:
- Значит, друг, за ум берёшься?
Сашку зачислили в группу плотников - столяров. И отправился он слушать теорию плотницкого дела и аккуратно вести конспект. Получил небольшую стипендию. С этой стороны жизнь как бы налаживалась. Но вопрос о женитьбе на Вере повис в воздухе – заслуга  Анны.  Впрочем, женитьба – это одно дело, а есть и другое, когда тянет молодца к женскому телу. Поэтому пришёл он к ней и остался.
А директор продолжал щедроты: выделил Сашке комнатку в бараке, куда, впервые в жизни, он на правах хозяина привёл возлюбленную.
Началась самостоятельная жизнь! Чтобы ему почувствовать её обыденную радость, видимо, нужно было вынести столько мытарств. Молодые побелили комнатку, плотно забили сарайчик углём и дровами. Деньги зарабатывали оба: она водила трамвай, а Сашка сдал экзамены и работал в бригаде, строящей Омский нефтеперерабатывающий завод. Продукты у них не переводились, кушали вкусно, сытно. Определённо, налаживалась Сашкина жизнь! Даже трудности, связанные со сложностью близкого общения, когда молодым хотелось быть рядом, но посменная работа разделяла их иногда на сутки, - даже  это не отравляло приподнятого настроения, прежде всего у Сашки. А сочетание опыта зрелой женщины и расцвета его молодости давало потрясающий эффект: их любовные  утехи были сладостны! Она всегда умела быть разной, не было ещё случая, чтобы он возбуждённо не накидывался на неё, как в первый раз. Ну, а она восхищалась его молодым телом и необыкновенной неистощимостью.

Дочь Веры жила у стариков. Молодые планировали забрать её на время  отпуска.  И вдруг… Ох, это вдруг. Всё, что они лепили, как ласточки гнездо, обрушилось. Сашка  вечером решил встретить Веру и зашёл к ней на работу перед концом смены. Вагоновожатые все уже разошлись по домам. Веры нигде не было. Да вон её трамвайчик. Сашка подошёл ближе. Но что это? Её стройные ножки  просматривались в окне кабины, где они плотно обхватывали спину и лунообразный голый зад мужчины. «Нужно стремиться к качеству и  количеству», - почему-то вспомнил Сашка выдержку из доклада бригадира на собрании коллектива. Больно стало ему! «Какие подлые!» - скрипнув зубами, подумал он о женщинах, обобщив их в образе матери и этой…

                20

Румын Маршан, звеньевой, рабочим давал хорошо заработать. Дело он поставил так: в дневную смену трудилось полное звено, а ночью, когда бетона было меньше, только четыре человека. Бетон, который подвозили самосвалы, сливался в котлован. Рабочие стояли внизу в резиновых сапогах и вибраторами утрамбовывали кубометры его. Фундамент для газонаполнительной станции Маршан взялся заливать, отняв заказ у бригады расконвойников, чем обидел зэковского бригадира. Залили фундамент быстро. И тогда Маршан добился наряда на кладку кирпичных стен, умолчав, что в его звене нет  каменщика.  Но хитрец знал, что делает. Кстати, его за расторопность и инициативность повысили вскоре в должности, доверив бригаду.
И вот в бригаде, как лучик в чёрном царстве, объявился специалист – каменщик. Это была миловидная женщина. Она и начала кладку. К ней подручным определил Маршан расторопного и смышлёного Сашку. И уже через пару смен Сашка не хуже её выкладывал углы, чередовал швы и пользовался шпагатом. Тогда Маршан вызвал такси и отвёз красавицу обратно: оказывается, он одолжил её для обучения на соседней стройке. Теперь у Сашки появились подручные, подтаскивающие кирпичи на носилках и готовый  раствор. Сашка горел на работе, орудуя мастерком и постоянно торопя подручных. Быстро прошли  первый этаж, повели второй.
Однажды на стройку заехал Степанов – начальник строительства. Сашка был на лесах, когда увидел начальника и услышал его бас:
- Молодчина - до двенадцати кубов кладки за смену! Поверни-ка личико!
Сашка глянул вниз; рядом с начальником стоял пожилой фотограф, который  готовил  к  работе  агрегат. И попал Сашка на первую полосу городской газеты.
 
Работу по укладке всех стен закончили вовремя, бригаду перевели на укладку перегородок в управление. Работали на верхнем этаже; этажом ниже трудились штукатуры  бригады  Акимовой.  Женщины  в  бригаде  её были молодые, да и начальница не старше их. Сашка постоянно слышал внизу хохот,  визг. Однажды искал он что-то на полу, и вдруг видит, поднимается группа девчат с бригадиршей во главе. Он видел её и раньше, но только мимоходом, а теперь разглядел с близкого расстояния её изящную фигурку и умные глаза.
- Это и есть лучший каменщик в Омскстрое? - зазвенел её голосок, пальчик, при этом,  направился в его сторону. - Только зачем-то он ползает на карачках.
Сашка поднялся и, украсив  щёки алой краской, сказал резко:
- Вам делать нечего, шляетесь.
- Люба, уходим, - обратилась одна из девушек к начальнице. - Нам не рады.
Люба захохотала и, подмигнув Сашке, сказала с тёплою ноткою в голосе:
- Он просто застеснялся нас – видишь, покраснел. А зачем нас стесняться? – мы свои. - Она опять захохотала.
Они ушли; а на Сашку свалилась досада за свою неловкость, и, одновременно, проснулось желанье познакомиться с бригадиршей. Не похоже, что замужем. О близком знакомстве, оказывается, подумывал не он один. В  конце недели, за обедом, бригадир при всех проговорил, не пряча улыбку:
- Ты, дружок, успеваешь везде: тебя Акимова приглашает на Д.Н.Д., понял? Сегодня вечерком. Меня просила передать. Не пойму, когда ты успел ей мозги закрутить?

                21

Народные дружинники, с красными повязками, бродили по людным улицам. Сашка держался близко от Любы, млея. Они отстали от других. И когда очутились одни на безлюдной улице,  Люба просунула  ему в ладонь свою ладошку. 
- Бедная Любочка, - шепнул он.
- Почему бедная? – поинтересовалась она.
- Потому что чувствую у тебя мозоли.
- Куда  же от них деваться. Только в отпуске бываю без них.
Побродив по улицам, они вернулись в пункт сбора. Сашка начал смешить дружинников анекдотами, но вскоре появился капитан милиции, который дежурил и, поэтому шефствовал над дружинниками. Капитан предложил двум добровольцам проехаться с ним на П.М.Г. для проверки заявления жильцов барака. В заявлении жаловались на скандального соседа. Поездка недолгая, сказал капитан, после которой он отпустит обоих домой. Люба подняла руку, как в школе, и взяла за рукав Сашку. По  дороге капитан рассказал, что на вдовца, не поддерживающего хороших отношений с  соседями после того, как он похоронил жену, милиция устала разбирать жалобы. Серьёзного ничего нет, обыкновенные житейские дрязги, но жалобы надоели. Нужно поговорить посерьёзней с ним. Молодых такое поведение овдовевшего мужчины если как-то и тронуло, то поверхностно: они тесно прижались друг к другу.
Строгая кампания вошла в дверь. Вдовец ужинал; на столе шипела в сковороде приготовленная  яичница с салом, рядом стояла бутылка водки.
- Что скажешь, товарищ дебошир? Ещё долго нервы будешь мотать соседям и нам? - не здороваясь, рявкнул капитан. - Встань и ответь.
- Вставать перед тобой, ваше благородие, я не обязан, - наполнив  рюмку и поддев вилкой большой кусок сала, отвечал мужчина. - Не кричи, я спокойно сижу у себя дома.
Поведение жильца заметно выигрывало перед наскоком представителя власти, Сашка даже ухмыльнулся. Эта ухмылка окончательно вывела из себя капитана.
- Вижу, что за фрукт. И не тычь мне! - заорал он. - Собирайся, поедешь в отделение.
Мужчина, метнув презрительный взглянув на капитана, встал.
   - Ты первый мне тыкал. За что же в отделение? 

В отделении милиции мужчину заперли в комнатке, с решёткой. Капитан сел писать протокол. Писал, сжав зубы, со злостью. Внеся фамилии свидетелей, он положил перед ними бумагу на подпись. Люба взяла у капитана ручку с пером и ткнула в чернильницу.
- Ребята, прочтите, что он написал! –   крикнул  из-за решётки мужчина.
Сашка склонился над листком, по щекам его поползли пятна.
- Товарищ капитан, вы написали, что материл вас.- Сказал тихо, однако, вдовец услышал его и двумя руками вцепился в решётку. Сашка отобрал ручку у Любы и положил на стол. – Мы подписывать это не станем, этого не было.
- Голубчик… Я знаю всё о тебе, – прошипел  капитан. -  Подожди, ударник труда, как бы опять не оказаться там, где был. – Он показал пальцем на решётку.
      
Небо шелушилось сумерками, прохожих на улицах стало немного. Обнявшись, пара подошла к кинотеатру. Успели на последний сеанс. Прошли в полный зал, сели на последний ряд. В какой-то момент герои в фильме начали целоваться. Но Сашка сидел, как истукан, ощущая тяжесть в душе: по голове били недавние слова капитана. «Такие фрукты, как он, помешают мне выплыть, - подумал он. - Что я ни делай, они всё равно напомнят мне, кто я…» Люба сжала его руку и стала гладить её: на экране воспроизводился новый поцелуй, и это возбудило её. О его состоянии она, понятно, не догадывалась, сейчас она была чужой ему. 
После сеанса Люба повела его к себе. У неё была небольшая комната в общежитии, уютно обставленная. Нашлась бутылка вина. Выпивая, они сидели рядом до середины ночи, не заботясь об отдыхе, так как впереди был выходной. Люба льнула к нему, непрестанно поглаживала руку, плечо. А Сашка скромничал, как мальчик, пришедший впервые на свидание. Может быть, оттого, что очень она понравилась ему.  Вероятно, об этом и она подумала, потому что улыбалась, поглядывая на него. С улыбкой же стала разбирать постель. Опустив голову, предложила лечь.
- Саша, - сказала вполголоса, когда он снимал с себя рубашку. -  Ты  прости,  но у нас ничего не будет.
Решив, что у Любы женская проблема, он хоть и заволновался, когда её бок прижался к нему, но, сумев сдержаться, продолжал лежать, руки сунув под голову. Она   вздохнула и нежно прошептала:
- Ты не обижайся, я сразу не могу: я  ведь девушка.
«Вот в чём дело, - подумал Сашка. – Конечно, не девушка. Ломается. Это другое дело». Он положил ладонь на горячую грудь её. О, упругая! И без лифчика. Она тихо простонала раз, другой, а он продолжал сжимать её горячие чашечки.
- Не надо… Я долго не смогу… Сашенька, милый,  что ты делаешь?
Её шёпот окончательно вскружил ему голову, он впился в её губы и, с суетливой  поспешностью, стянул с неё трусики. Она слабо мешала, а вскоре и совсем обмякла и, освободив  губы, задышала  бурно, при этом дрожа. Он  опрокинулся на  неё.      
- Зачем обманула, что девочка? - отдышавшись после случившегося, вопрошал Сашка.
- Не хотелось сегодня, - обняла она его. – Думала, удержусь, если приставать не будешь. - Нотка  досады. - Саша, я за тебя без вопросов пошла бы. Ну, а теперь…
- Думаешь, добился и в сторону? Хоть завтра пойдём в Загс, только завтра  там выходной.
- Нет завтра выходного в Загсе, милый. - Она руку его положила на грудь себе и опрокинулась  навзничь.
    
                22

- Достойная парочка! - воскликнул начальник строительства Степанов. – Ударник труда и передовая бригадирша. А какие красивые!
Штамп в паспортах молодых был поставлен без задержки. Любина комнатка с большим трудом вместила её подруг и троих мужчин, которых пригласил Сашка из бригады. Вадика он не пригласил, ведь он был из  другой  жизни, о которой хотелось  забыть. Свадьба – начало его новой дороги,  прошлое  должно  уйти в сторону!
На следующий день отправился Сашка к родителям Веры за вещами. Вера была дома. Дрогнуло сердце у Сашки, когда она упала ему в ноги, умоляя простить.  Но он  за руки её взял, поднял с пола и сказал тихо:
- Поздно исправлять: я женат, и штамп есть в паспорте.

Жить стали у Любы, в общежитие. Но вскоре вызвал их в контору Степанов и, усадив в служебный автомобиль, повёз показывать новую двухкомнатную квартиру.
- На свадьбу меня не пригласили, а я всё равно приготовил подарок вам, - произнёс он тепло, по-отечески. – Только помните – это не за красивые глаза, работайте так же, а может, лучше.
Обоим пожав руки, он уехал. Новая жизнь смотрела на Сашку белыми стенами, подмигивала широкими прозрачными окнами.
- Тебе нравиться? – спросила Люба.
Ответом ей было объятие, которое возбудило обоих. В голой комнате легли на пыльный пол, но это было и не важно. 
- Сашенька, - обратилась она, когда они стояли у окна, отдышавшись и отряхнувшись от пыли. – Спасибо начальству, но я не собираюсь отступать от прежнего плана, – я ведь записалась на постройку квартиры хозяйственным способом. Теперь будем строить вдвоём. Ты  понимаешь – у нас будет своя квартира, не служебная.
Жена – красавица, бригадир, сейчас у них казённая квартира, а в перспективе, будет своя собственная. - Сашке показалось, что это сон. Впрочем, почему? - он же старается. И нужно продолжить в этом духе. Закончив смену, он не щадил сил на постройке собственного жилья, трудясь до темноты с такими же будущими собственниками.
 
Несмотря на заботы, не забывал Сашка  Леонтия  с  Антонидой. Приезжали к ним с Любой по выходным; старики как будто ждали их: на печке прела в чугунке мясистая кость, пахло кислыми щами. Обязательно на столе оказывалась бутылка водки, потому что так принято встречать хороших гостей. А Сашка дорогим был гостем, как человек серьёзный,  правильный. Дед не переставал удивляться его успехам, тому, что он вылез из болота беспутной жизни, был рад за него и говорил, что ещё пацаном в Сашке он видел душевность, а мать его паскуда, и ему не понятно, зачем она нарожала детей.
Проездом на курорт заехала в Омск тётка –  Полина.  Побывав  у  Анны, она  узнала  адрес Сашки и вечером ввалилась к ним, улыбаясь, как прежде:
- Ты ль это? Красавец! Не забыл, как за дровами ходил?
Тётка гостила один день, но замутить души молодожёнов успела, расхваливая заработки в городе, где жила – то есть в Норильске. Но пока и здесь молодожёны жили хорошо: Люба – бригадир молодёжной бригады, а Сашку на каждом собрании стали ставить в пример другим рабочим, и уже стали величать по отчеству. Полина, когда прощалась, обняла крепко его и сказала:
- Я рада, что ты стал на ноги! Только, Саша, смотри, держись, если скатишься ещё, не встанешь. Тебе здесь, говоришь, хорошо, ну, тогда гляди сам…
Сашка и не собирался никуда скатываться. Стал привыкать к всеобщему уважению рабочих и начальства. Даже походка у него стала степенной  – сам заметил.
Встретил однажды Вадика, тот пригласил его с бывшими дружками посидеть, за бутылочкой – отказался.  И это  было не зазнайство, как, верно, подумал Вадик, просто  не  о  чем  было ему с  дружками говорить:  жить так, как живёт Вадик, а недавно жил сам, ему не хотелось.

                23

          К рабочему из бригады пришла повестка в военкомат. Начинался призыв в  армию. Кстати, стали призывать и бывших осуждённых. Это обстоятельство вылетело из головы у молодожёнов.  Армия - это неожиданная ломка их планов! Впрочем, Сашка всегда мечтал о морском флоте: посмотрел бы страны. А почему нет? Он - уважаемый  строитель  на известной стройке, значит, имеет право попросить в военкомате о направлении его на военный флот. Пусть позвонят начальнику строительства и спросят о нём. Нарядившись в новый костюм, Сашка пришёл в военкомат. Принял его подполковник. Выслушал и стал смотреть документы.
- Значит, паспорт выдан по справке об освобождении?  - презрительно глянул он на Сашку.
- Да…
- Так что ты хочешь? Такие субчики морскому флоту противопоказаны. Впрочем, можешь рассчитывать на стройбат. Иди, время не отнимай!   
И потопал Сашка из военкомата в своём новом костюме, неся в душе желание втоптать его в грязь, чтобы не обманывал людей да и его нарядностью. Прошлое не прикрыть ему никакой дорогой материей. А ведь только час назад казалось, что он всеми уважаем… Нет, не  вырвать из души ему глубокую занозу, вокруг которой  гной, который будет постоянно заражать его. 
Не хотелось идти домой. Может, к Вадику, попросить травки, без которой тот не живёт? Нужно забыться, или, наоборот, вспомнить, кто есть он. Бывший зэк, проклятый матерью, не помнящий отца. А ещё вообразил что-то, о чём-то размечтался. Вдруг вздохнул Сашка легко, и глянул весело. «Эй, Сашка,  твой  путь  другой – угарный, твои друзья – преступники!» Он  бодро пошёл навстречу знакомому очертанию – страшному и манящему.
- Саша, куда бежишь? - откуда-то её голос.      
Идёт жена, улыбкой сияет, обнимает, в глаза смотрит:
- Чего пасмурный? Или не пообещали от меня отослать на целых три года?
Он прижался к ней, и они стояли долго в молчании, слёзы блеснули у него на глазах.
- Да что с тобой ?  - улыбка пропала у неё, голос тревожный. - Не из-за морфлота же так расстроился?
- Ты помнишь, - голос его задрожал, - как меня майор облаял, заключение припомнил? И сегодня, в военкомате, на меня смотрели, как на преступника. Морфлот мне заказан, и я не знаю, что мне ещё заказано, но понял одно, что от прошлой грязи мне не отмыться…  Никогда! – Последнее слово он выкрикнул.
Некоторое время они шли, молча,  и у него  возникла  мысль, что ей ответить ему нечем, значит, всё так и есть, даже любимый человек не найдёт слов, опровергающих его  думы.
Но Люба заговорила:
- Саша, ты делаешь почему-то выводы после встреч с нехорошими людьми и забываешь делать их, встречаясь с другими. Молчи, меня послушай. Кто на стройке считает тебя таким, как ты сказал? А? Степанов? Да он ещё больше тебя уважает за то, что ты стал человеком вопреки прошлому. Разве не так? - Люба остановилась.
Она нашла правильные слова. Сашка  почувствовал, что они смывают с него что-то липкое, тёмное. Махнув рукой, он повеселевшим голосом предложил:
- Пошли, купим бутылку вина, нет, лучше водки, напиться хочу.
Вечер провели они вдвоём, обставив стол выпивкой и закусками. По-новому он посмотрел на жену, думая, что если  бы не она, сорвался бы.

Пустыми оказались волненья супругов по поводу армии: медкомиссия его забраковала. Бесследным не осталось падение в детстве с лестницы  – сломанная  нога всё-таки срослась не идеально. Кроме того, обнаружилась болячка в сердце: не прошли, видно, даром мытарства.
Жизнь семьи вошла в колею: работа на стройке днём, строительство своей квартиры по вечерам. А ночью … О, ночью молодым хватало сил на жаркие ласки. И, когда он ещё раз затронул тему переезда на Север, хотя бы временно, для заработков, Люба   возмутилась:
- Чем плохо тебе тут? Мы с тобой – уважаемые люди  на  стройке. Неплохо  зарабатываем. А на Севере – ещё неизвестно. Я – кандидат в члены партии. Ты поступишь  в  вечернюю  школу. Закончишь – пойдёшь в техникум. Ещё начальником будешь. Так что выкинь из головы  эти мысли.
Убедила. И правда, зачем дёргаться?  – ведь всё отлично. Только одно крутилось: хотелось покинуть город, откуда ушёл за решётку, забыть всё. Понимал, что ничего нет хорошего, когда под боком старые приятели, с которыми, нет-нет, да и приходилось  встречаться  по дороге в новую жизнь.
И как-то они уговорили его посидеть с ними в хате. В пьяной компании вспомнили молодость, и впервые он не ночевал дома, чем довёл Любу до расстройства, и, что совсем  плохо, совершил прогул на работе. Прогул замяли, портить не стали честно заработанный авторитет, но по настроению Любы проехал дорожный каток,  она  двое  суток молчала, а на третьи сказала:
- Саша, ты прав: чего сидеть на копейках, а давай поедем на твой Север.

                24

Самолёт приземлился в Туруханске. Поёживаясь в летнем пальто, продуваемом ветром, Сашка отправился в привокзальный буфет: хотелось перекусить. Любу он попросил побыть на месте – нужно было остаться одному, так как последние события  перед их отлётом, располагали к этому. События касались его и Любы. А случилось вот что. Он поехал в тюрьму, попрощаться с Вовкой и подкормить его. Но Вовку, оказывается, отправили в Свердловскую область. Это первая новость. Ну а вторая – возвращаясь, он столкнулся с девушкой, работавшей в Любиной бригаде и, как уже примечал, ему симпатизировавшей: то нежно шепнёт, то внимательно глянет. Она остановила Сашку и, потупившись, сказала:
- Жаль, что уезжаешь. Но, как раз, поэтому не могу я не сказать тебе: не верь Любке. Ты не знаешь, что до тебя она была той ещё звёздочкой, перебрала пол воинской части. Вся бригада знает. Молчали, когда она окручивала тебя, потому что работу терять не хотели. Так что знай: она долго не продержится, покажет себя. А я бы тебя дождалась, только бы глаза открыл. Помни, - она на плечо ему положила ладонь, - я тебя жду. -  Приблизившись, она чмокнула его в губы. Потом оттолкнула и, резко повернувшись,  удалилась.
Об этом и хотел подумать Сашка в одиночестве: последние хлопотные дни не давали на это ни минуты. «О Вовке-то что думать? Жаль, конечно, брата – даже передачи  некому  будет принести, но тут ничего уж не поделать. А вот насчёт Любы... Но ведь и у него до неё были….  Каркает её  подруга, ревнует, потому и облила грязью. Он ничего пока не замечал. Когда-то было много? Так молодая и горячая. Искала. Вот такого, как я». Последнюю мысль он сопроводил усмешкой. Прокрутив, таким образом, то, что нужно было, чтобы обрести покой, он купил продукты и вернулся к Любе. Но осадок в душе всё же остался.
      
Последнее приземление, и вот он, Север. Снег и холодный ветер. Закоченели оба, пока добрались до электрички. В кармане у Сашки адрес тётки  Полины. Интересное название – Каларгон. Дом, где проживала Полина, располагался на краю улицы. Тётка жила с новым мужем, которого звали Иван. Но она была в отъезде. Высокий, худой, горбоносый, Иван встретил прибывших радушно – недавно, оказывается, получил от жены письмо, где она предупредила его о возможном приезде дорогих гостей. Познакомились. За столом, с неизменной выпивкой, гости узнали многое. Главное – заработать можно, только денежную работу найти трудно, поэтому люди приедут ненадолго и уезжают обратно.
Отдохнув на правах гостей пару дней, они отправились в отдел кадров  комбината – единственного предприятия, где можно было устроиться, надеясь хорошо заработать. Начальник отдела кадров - немолодой мужчина по фамилии Брагин. Он не задержал Сашку, сказав кратко: «Некуда взять»,  но с Любой составил долгую беседу на тему, как ей нравится Север, украдкой, при этом, серыми глазками поглядывая на её фигурку; но тоже отказал.
- Вот влипли! - сквозь зубы процедил Сашка, когда вышли в коридор. - Эх, тётя  Поля,  знала же, что здесь не устроиться. Какого чёрта трепала!         
- Едем завтра в горком, - сказала Люба. – На него у меня ещё есть надежда. Всё равно мне на учёт надо вставать.

Второй секретарь горкома - плотный мужик среднего роста, быстрыми глазами оглядев их, усадил в кресла; потом внимательно прочёл их бумаги и подробно  расспросил  о предыдущей  работе. Ему, видимо, в них всё понравилось, особенно трудовая книжка Любы, где записано её бригадирство в молодёжной бригаде. Он потёр руки и сказал:
- Молодожёны! Таким мы рады. Правильно сделали, что приехали: на то и молодые, чтобы  дерзать!
Он взял из пачки бумаг бланк и быстро что-то написал:
- С этим в отдел кадров. Устраивайтесь.
По дороге к вокзалу они не удержались, прочли. «Товарищу Брагину. Прими,  трудоустрой. Помоги с жильём». Внизу витиеватая подпись и дата. В отделе кадров, им предстояло увидеть преображение товарища Брагина. Он прочёл бумагу и расплылся в улыбке:
- Присаживайтесь, молодожёны. В прошлый раз поговорить не довелось, в этом я виноват – торопился. Расскажите же, как на материке живут?
- Хорошо на материке, - ответила с улыбкой Люба. – Но мало платят.
- Понятно, приехали, чтобы заработать. Такой молодой семье это надо. Что ж, помочь, конечно, нужно, нельзя молодёжи не помочь, - говоря так, он покосился на бумагу от секретаря.

                25

Молодые вышли из отдела кадров с направлениями – ему в механический цех,  Любе  в бригаду штукатуров. И уже через два дня их прописали в комнату небольшого барака, старого и холодного. Соседи посоветовали пространство между двойными стёклами засыпать опилками. Так и сделали в ущерб дневному свету.
В механическом цехе Сашку поставили к старому станку. Токарничать он как-то умел, простые детали давались ему без труда, но при изготовлении уловителей для вагонеток дело не пошло. Покачал головой мастер и, пожалев станок и Сашку, предложил поработать ему зольщиком в котельной. Пришлось согласиться на простую работу, где заработок был совсем уж низким. Стоило ли ехать на Север? Когда Люба принесла домой зарплату, то оказалась, что она в три раза больше, чем у Сашки. Обидно и совестно стало молодому супругу. И он перешёл на освободившееся место на известковом руднике, став откатчиком. Простая работа: выдвигаемую из шахты тросом вагонетку нужно было с помощью крюка сцепить с другим тросом, который оттаскивал вагонетку к вагону для разгрузки. Но и эта работа не решала главной задачи, из-за  которой они приехали на  Север: только Люба зарабатывала сносно. Она и здесь проявила себя, став вскоре помощницей бригадира. Недолго думая, решил Сашка записаться на курсы горнорабочих очистного забоя.
Работа, курсы – времени не хватало даже наведаться к Полине, давно вернувшейся  с  курорта. Но как – то, в  выходной, они в гости к ней выбрались. Там он познакомился с другом Ивана, Костей и его супругой, Шурой. Даже сдружились. Однажды приехали в гости именно к нему. Интересным человеком оказался Костя. Он часовой  мастер, и что-то знал о сложной системе ЭВМ, ещё только внедрявшейся в городе. Часами мог говорить о перспективе её и нужности для народного хозяйства. А Шура – умная, но некрасивая женщина, была заведующей городской библиотеки. Сидели в гостях долго. Сашка поиграл на баяне, валяющемся у Ивана под кроватью; пили, пели. И вышли покурить. Оглянувшись на дверь, Костя сказал:
- Красивая у тебя жёнушка. Не страшно жить с ней? Извини, но у неё глаза ****и.
- Пока за ней не замечал, - хмуро ответил Сашка.
- Не обижайся, это я тебе как мужик мужику.
- А как Шура твоя? Давно живёте?
- Кто же на неё позарится? - хохотнул Костя. - Всегда говорил и говорю: жениться нужно на некрасивой.

Жизнь продолжала бить ключом. Сашка и Люба не часто бывали дома: у него  курсы, у неё срочные работы, так что супы и каши варили оба – кто оказывался свободным.  С  трудностями мирились легко, молодость не располагала к нытью. Но  однажды у него снова возникли сомнения в безоблачности их житья. Вернувшись с курсов вечером и обнаружив, что её нет дома, он потушил картофель со свининой и прилёг отдохнуть. Хотелось сильно есть, и уже  подошла ночь. Наконец пришла жена. С порога объяснила: сверхурочная работа. Он промолчал, но что-то  непривычное  увидел, а скорее почувствовал,  у неё в поведении. Хотя  конкретно  ничего не мог сказать. То ли  чересчур  пылко поцеловала, то ли суетливость какая-то... Может, показалось? Однако  устрашающая мысль мелькнула в голове: « Неужели и здесь предательство?».      
               
                26

Весна и припозднившаяся - всё равно весна! Особенно ждёт её Север. Кажется, что тундра молодеет, опушившись зеленью мха, кустарников. И у людей светлеет настроение. Но не у всех…. Как-то в комнату, где после смены отдыхал Сашка, заглянул сосед, который работал каменщиком и общался с Любой на работе. Он только что вернулся со смены –  ещё не переоделся. Вошёл он как-то необычно, как незнакомый.  Сашка сидел на кровати. Глянул на соседа удивлённо:
- Борис, чего такой?
- Займи деньжат, промочить надо в горле, - сосед продолжал переминаться, улыбаясь криво. - Только вначале послушай, что скажу. Не хотел, правда, но жаль тебя.
- Говори, - Сашка интуитивно почувствовал тему.
- Скажу. Любка твоя... И  раньше я догадывался, а сегодня бабы из бригады увидели, как она в туалет с ним пряталась. Это не сплетни – полбригады видело. Обнаглели или так сильно  приспичило... Понял, с кем? Ты извини, но я считаю, что лучше, если узнаешь.
Ушёл  сосед.  Сашка  потом и не вспомнил, как оделся и как шёл по дороге. Вот и Люба – штукатурит оконный проём. Когда увидела его, бледного, поняла, задрожала,  побледнела.               
- Сука! – выдохнул Сашка и, более не управляя собой, повернулся резко и подался прочь.
«Предала и эта… Сломала жизнь нашу махом. Столько усилий, такие планы были – и всё рухнуло. Что же вы, бабы, ломаете самое дорогое...» С такими мыслями Сашка направился не к Ивану, а к Косте: не хотел слушать тёткиных советов. Попутно купил в магазине бутылку водки. Объяснил ему приход кратко:
- Ты был прав по поводу её. С бригадиром закрутила…
Когда выпили, он рассказал подробней о случившемся и о своих прежних сомнениях. Костя, поставив на стол вторую бутылку, запинаясь не особо работающим языком, начал философствовать на тему морали:
- Пока ты, Сашка, молод и детей нет, плюнь... Ищи жену, как я: с мордой крокодила. А надо будет порезвиться – только моргни, ты видный. Ну, а приспичит, и на своей  порадуешься: ночью лица не видно, а остальное у них одинаково... Вот так…
- Трудно будет расстаться, нравиться она ещё, - глухо ответил Сашка.
- Придётся. Если сорвалась – не удержать, хоть на кресте будет молиться, клясться. Бросай, это не обсуждается.
- А где жить? Был бы мальчишкой, запрыгнул бы на крышу вагона и умчался, куда судьба вывезет.
- Помогу: у меня знакомый отправляется на материк. Жена его туда уехала. У него двухкомнатная в центре. Комнатки, правда, небольшие. Ну, это неважно. Он ищет прописать кого-нибудь. Понимаешь? Не бесплатно. Выписывайся – и к нему. Он просит две с половиной тысячи рублей. Вот и выход.
- Никакой не выход: откуда у меня такая сумма?
- Нет, выход: я займу, а в забой пойдёшь – рассчитаешься. Утром пойдём договариваться, посмотришь квартиру.
В кухню вошла Шура; покачала головой:   
- Спать не думаете?
Опохмелившись, утром друзья пошли к Костиному знакомому. Хозяин  засуетился,  показал комнатки, усадил за круглый стол, налил чаю.
- Стол, вон – крепкий, - стал он тараторить. -  Оставляю, тебе на всю жизнь хватит.  Семейную кровать оставляю – пружины, что надо, и посуду  оставляю.  Вселяйся, живи, и покупать ничего не надо. Я пропишу, но переедешь позже – когда  буду съезжать. Пойдёт?
Выписка из своей квартиры и прописка в центр города  заняли  немного  времени.  Ночевал все эти дни он в общежитии у знакомых, иногда у Кости. Возвратилась привычка частой выпивки, так как в общежитии пили все, а к Косте без бутылки являться было неловко. Засиживался  у  него  допоздна.  Костя  за  выпивкой становился разговорчивым, темы затрагивал разные, однажды затронул такую:
- Противно, Саша, читать в газетах, как кукурузник долбит вождя. Он же этим обрушил в народе веру в нашу власть. Понимаешь? Это предательства страшней! Вера в Сталина войну помогла выиграть, а потом разруху одолеть. А он, знаешь, чем бьёт его? Невинно осуждёнными. Всех ему приклеил. Невинные, конечно, были, например, моя жена… Но ведь не все. Сталин новую страну выстроил, могучей сделал. Помешала война. Но под его руководством коричневую чуму победили. Иначе бы Русь пропала. Навеки. За это Сталина будут помнить, как Петра. -  Костя глянул на Сашку, как будто тот возражал. – Подумай, если нет хорошего вожака в стае волков – погибнет стая, если плох тренер – не добьются ничего спортсмены. Кукурузник не вожак, а предатель, я так считаю. Раз разрушил веру во власть, то полезет из щелей дрянь, и начнёт ломать страну. Я так думаю...   Надеюсь, не побежишь на меня капать?
По правде, не задумывался о подобных вещах Сашка, хватало собственных забот. Но он чувствовал  правоту  друга.

Настало утро переселения. Пришёл Сашка вдвоём с Костей, ткнул ключом, но  дверь им открыл пожилой, тощий мужчина. Оказалось, и он прописан в этой квартире. Мужчина проинформировал гостей о сложившейся ситуации. Показал Сашке его комнату, которая имела деревянную дверь с замком и ключом. И передал ему ключ. В комнате, на  столе, лежала записка от убывшего на материк хозяина, в которой тот с ним прощался. Познакомившись с соседом по жилью, оказавшимся врачом, друзья пошли, по настоянию Кости, на третий этаж – к ещё одному его другу. Это был пожилой мужик, бывший военный лётчик. Встретил Костю он радостно. Владимир Байда, звали его, он имел награды и наградной пистолет. Посидели, обмыли вселение. Байда ударился в воспоминания, обмяк и заговорил о погибших товарищах.

                27

Простил Сашка жену, не в силах был остаться надменным, когда явилась она на его квартиру и бухнулась в ноги в присутствие врача. Не искушённая в женских тонких штучках, Сашкина молодость, хоть и с сомнениями, склонилась в сторону прощения.
Продолжая ходить на курсы, он всё чаще забегал к Косте, отдыхая у него душой. Костя рассказал, как его Шура попала на Север по чужой воле –  оказывается, была в плену, за это и осудили. Сашка заходил и к ней, в библиотеку, пристрастившись к чтению. Теперь, как и прежде, он не мог не почитать на сон грядущий, и отрывался от книги лишь под напором ласк неуёмной Любы. Чтенье книг, беседы с Костей, точнее, его  откровения за стаканом водки, учили Сашку хоть временами отнимать у бегущей галопом жизни  минуты для размышления,  сопоставлять события.
Наконец курсы закончились, он получил удостоверение горнорабочего очистного забоя. Но надежда попасть в лаву, где рабочие как надо зарабатывают, не оправдалась. Его направили восстанавливать забой, разрушенный взрывом метана. Спустившись в шахту, Сашка увидел глыбы камня с прожилками угля и льда. Лёд подтаивал, тонны кровли готовы были в любой момент свалиться на рабочих. Особенно опасны были трещины – чуть тронешь, и – бух,  вывалится  с полтонны породы, успевай отбегать. На планёрке начальник участка как то сказал:
- Вы, ребята, не столько за труд получаете, столько за страх.
Откаточный штрек с двумя колеями рельс после взрыва был завален. Бригада нагружала вагонетки и отправляла на-гора мокрую породу, всё глубже вгрызаясь в завал.  Сооружали клеть из брёвен, которые  раскрепляли, поглядывая вверх. Брёвна, всегда влажные, скользили. Укладывали горбыль. Начальство, что иногда наведывалось, метров за двадцать пять останавливалось и спрашивало:
- Как там вы, ещё живы?
Платили неплохо, но не так, как в лаве. Сашка продолжал проситься перевести его туда, но ответ был  один: «Когда сдадим главный откаточный, тогда переведём». 
Люба давно перебралась к нему, на новую квартиру, в центр города. Отношение в семье внешне выглядело пристойно, но ночи их стали иными: он чувствовал искусственность в её ласках, и зачастую его мучило воображение, рисующее, как она отдавалась бригадиру. А хотелось забыться, вернуть прежние ощущения, когда они сливались в объятиях, когда он думал лишь о ней, любимой. « Не смогу я с ней  дольше жить» - теперь всё чаще  сверлила его мысль.

Наконец Сашку перевели в добычной участок. Бригадир – весёлый крепыш лет сорока. Первая смена оказалась ночной. Бригадир оглядел Сашку и улыбнулся:
- Надеюсь, не малосильный? Посмотрим.
Загрохотали цепи скребковые, началась работа. Сашка стоял «на лопате». Луч фонарика от его каски едва прошивал волны угольной пыли. Вот тут понятно стало Сашке, как приличные деньги зарабатываются. Он кидал уголь, согнувшись, чтобы не ударять голову о кровлю. Но силы при этой позе уходили слишком быстро. Не оглядываясь, он чувствовал на себе взгляды  бригадира, который тоже грёб уголь позади него, раздевшись до пояса. Сашка тоже разделся; стало легче. Сплюнув чёрную слюну, он стал на колени. Однако колени вскоре заболели; тогда начал кидать лёжа, желая лишь одного – чтобы цепь порвалась или заклинило мотор. Но ничего не происходило, только сзади пыхтел бригадир и лязгал скребок.
В душевой, когда завершилась смена, Сашку качало, как от ветра. Зато бригадир дружески похлопал его по плечу и сказал:
- Молодец. Так держать. Скоро вработаешься - будет легче.
И в самом деле, к концу месяца Сашка выполнил норму и стал равноправным членом  бригады.  Ребята в бригаде были все весёлые, что заметнее всего проявлялось в мойке, которая  сотрясалась от хохота и неуёмных шуток.

Тётка Полина передала новый адрес местопребывания брата Вовки, и Сашка начал посылать ему в месяц тридцать рублей. Хотелось бы повидаться: видимо, заговорила родная кровь. Но им встретиться предстояло не скоро.
На работе произошли перемены: только Сашка втянулся в работу, как послали его в  разведывательную проходку напарником к молчаливому литовцу. Сверло – тридцать килограмм, штанга – около восемнадцати; орудовать такой тяжестью было трудно. Бурение,  отдых,  пока  взрывники  работают,  снова бурение.
В это же время произошло событие, ожидаемое на фоне его душевного состояния: он познакомился с телефонисткой  Аней.  Случилось это за десять дней до назначенного суда, который должен был рассмотреть дело её мужа Стаса, избившего её на работе. Этот Стас спьяну едва не врезал главному инженеру, который пытался заступиться за телефонистку.
Сашка, услышав однажды её голос в трубке, – она искала бригадира, - захотел посмотреть на её лицо. И только увидел, сразу же стал искать возможность нырнуть в её служебную комнату. Курносенькая маленькая блондинка, трудно было представить её матерью, у  которой дочь подросток . Пока дочь живёт у матери её, в Рязани. Влюбчивое Сашкино сердце было завоёвано. Теперь он каждую минуту думал о ней, и  стал избегать  Любиных ласк. При этом, он уверял себя, что не будь измены жены, вряд ли бы  допустил в сердце это чувство. Думая так, он решил развестись с Любой и уехать с Аней  на материк. Она подавала ему подобную надежду, глядя на него с долгой, нежной внимательностью. Если её мужика  осудят, повод для  развода будет хороший.
Он пришёл на суд и сел рядом с Аней. Судьёй была моложавая женщина. Она вела речь долго, поглядывая на опустившего голову Стаса. Речь её, в конце концов, сводилась к тому, что в случае  примирения супругов и согласия жены взять мужа на поруки, подсудимого она его освободит в зале суда. Анна, закусив губу, посмотрела на Сашку, потом тихо спросила:
- Подскажи, что делать?
- Мирись: спасай мужика. Ну а там видно будет… - не мог по-другому он сказать.
Анна  встала, лицо её заливал румянец:
- Я не хочу его на поруки брать, изверг он! Товарищ судья, я боюсь его… - она заплакала.
Стаса  увели, а она продолжала плакать, сидя в зале. Сашка оставался сидеть рядом с ней, бормоча что-то  утешительное; потом, взяв её за руку, и повел из зала.

Она жила вблизи шахты, на втором этаже трёхэтажного дома. На первом этаже жил её отец. К нему и зашли. Отец был дома. Расспросив, что было на суде, он предложил отметить освобождение дочери от мук.
- Разводись, Анька: думаю, из тюрьмы он ещё злей придёт. Такого дурака не исправить, - сказал,  ставя на стол графин с вином.
Она не пригласила его домой. Когда вышли за дверь, потупив  голову, сказала:
- Иди домой, Саша, я не приглашаю тебя, понимаешь, устала, и нельзя сегодня.
Дома произошёл разговор с Любой. Разговор подобный назревал давно и откладывался лишь на время. Она начала первой:
- Саша, я знаю всё. Но она замужняя, правда, мужа её посадили, но ведь это ненадолго. Скажи прямо, с её помощью ты мстишь мне?
- Ладно, скажу: она мне  нравится.
- А я? Ты же простил меня, - в глазах у Любы заблестели слёзы.
- Мне это казалось…
- Что ты сказать этим хочешь?
- Да только то, что передо мной не исчезает картина, как бригадир трусики с тебя стягивал.
- Что ж это такое, Саша? - с рыданием ответила она. – Хорошо… Я всё поняла. Я не могу больше такое терпеть. Вернусь к себе. Одумаешься – позови.
Она сложила тряпьё в чемоданчик, постоянно  всхлипывая, и ушла, оглянувшись у двери. Когда она ушла, он достал из чехла аккордеон, который купил недавно, и стал наигрывать, заполняя тишину одиночества грустью, облечённую в звуки.
На другой день Аня снова не пригласила его к  себе – посидели у отца, выпили  вина. Разговорившись, отец стал расхваливать дочь и пообещал, что в случае, если найдётся порядочный муж, то он подкинет деньжат и перепишет на неё дом с садом в Ярославле. Сам он в этом случае отправится в Рязань заключать мировую с супругой.

                28

Аня пригласила его на третий день. Сашке её квартира показалась похожей на храм, где Аня как будто излучала свет. Они сидели за чаем, он тыкал ложечку в вазу с  вареньем и, не отрываясь, смотрел, смотрел на неё. Она, кажется, говорила про варенье, про работу, но он не слушал. Иногда она задерживала взгляд на нём, и тогда темнели глаза её. Шло время, а он продолжал сидеть, витая в атмосфере рая. Вздрогнул, когда она взяла его руку.
- Ты на меня глядишь, как будто не видишь, - шепнула она, озарив Сашку синим огнём.
Он сжал её тонкие руки не сильно, трепетно и сказал:
- Аня, я в тебя влюбился, никогда со мной такого не было. Смотрю, а ты словно и не женщина, а  воображение, да, ты - моё воображение, которое  передо мной сидит.
- Милый Сашенька, - на глазах у Ани появились слёзы. - Ты моё счастье! Я никогда не думала услышать это... За такие слова умереть не жалко. Спасибо, спасибо тебе…
Полетели ночные часы, а они сидели у стола, на котором стояли чашки чая, и держались за руки.
- Сашенька, давай приляжем, - она тихо шепнула, осторожно разжав его пальцы. – Тебе на  работу с утра. Поспи, а я караулить сон буду твой.
Он лежал на спине, она около - на боку, положив руку на грудь ему, слегка шевеля по ней прохладными пальчиками. Он чувствовал себя плывущим в небе. В этот момент он был, казалось, не мужчиной, лежащим с женщиной, готовой его ласкать, желающей ему отдаться, а облаком. И даже не почувствовал, как она сунула между ног его свою ножку; его блаженное состояние непроизвольно и плавно переплыло в сон. Перед утром он проснулся от дыхания её губ, которые нежно бродили по его лицу.
- Проснулся? - нежный шёпот. - А я сон твой караулю, не спала.
Губы её приблизились к его губам. И внезапно увидел он женщину, желаемую, и руки  потянулись к ней.
- Отдыхай, мой любимый, я сама, - буднично шепнула она.
Прижав горячую ладонь к его губам, она другой ладонью нежно погладила ему грудь, живот, и пальчиком оттянула резинку трусов. Он смотрел в упор на неё, желая вернуть ощущение светлого облика,  но её ласки мешали ему, и уже привели к состоянию, когда мужчина перестаёт владеть собой. Но она не отдавала ему инициативу, ловко и изящно сев на его живот, Он, блаженствуя, почувствовал её. А она принялось покачиваться, ускоряясь и сопровождая движения  стонами и шёпотом.
Рассвело. Они лежали. Она наклонилась над ним, улыбнулась. Он на неё смотрел широко открытыми глазами. Увы, прежнего ощущения не было, а вместо него он видел  довольно уставшее от бессонной ночи лицо, и небольшой прыщик у носа. «Что я  навыдумывал, - невольно подумал. – Женщина обыкновенная, и не такая красивая, как Люба». Уходил он с неприятным ощущением раскрывшегося обмана. «Этого не должно быть, всё вернётся, не бывает так» - успокаивал он себя. Но весь день, когда представлял он её, почему-то навязчиво появлялся перед  глазами его этот  прыщик.
Вечером он снова пришёл. Она ждала. Стол ломился от угощения - бутылка вина, множество закусок. Но он ничего не видел, а только то, что боялся  - её прыщик; былого неземного ощущения не было. Зато что-то зажглось где-то внизу живота, и тут же захотелось опрокинуть эту женщину навзничь и овладеть ей, упиваясь податливым телом.

                29
               
Из Москвы приехал инженер путеец, Забаев. По его методу сразу же начали прокладку рельс на откаточном штреке. Сашка с напарником сидел в курилке; курили и, молча, слушали болтовню присутствующих горняков. Выкурили по одной, Сашка встал, чтобы направиться к выходу. Но задержал напарник:
- Подожди, Саша, посидим, ещё давай курнём.
Выкурили. Но напарник просит ещё хоть пару минут посидеть. Уже потом он рассказал, как голос внутренний его к месту пригвоздил. И как после этого не верить в предчувствие, оно спасло им жизнь. Едва они встали, чтобы пойти по штреку вниз, как услышали грохот. Когда подбежали к зеву откаточного штрека, там уже толпились горняки, к которым вскоре присоединился директор шахты, бледный, как мел. У барабана лебёдки  трясся такой же бледный лебёдчик и повторял лишь одно:
- Позабыли сцепить, позабыли сцепить…
Оказалось: вагонетку с инструментами сцепили с тросом лебёдки, а две другие, с цементом и песком - не сцепили. А они стояли на прямой линии. Столкнуть их было трудно, и лебёдчик попросил рабочих подтолкнуть их. Толкнули, а они, не сцепленные,  покатились, ускоряясь, под уклон по линии, туда, где в это время находилась работающая смена.
Рабочие спустились с директором во главе. Замелькали фонарики внизу. «Несут…» - кто-то выдохнул. Это несли мёртвого Забаева и покалеченных горняков. Сашка увидел ребро, торчащее из тела одного горняка. Он умер потом в медпункте. Глядя на окровавленные тела, Сашка представил на их месте себя - он был в одном шаге от смерти.
Решили всем участком после похорон собраться в Доме профсоюзов, помянуть товарища и Забаева. Начальник участка попросил Сашку позаниматься подвозом спиртного и закуски, сунув ему пачку двадцатипятирублёвых купюр и листок бумаги - записку в центральный ресторан. Сашка взял с собой  помощника и, наняв такси, поехал выполнять поручение. Записка адресована была шеф-повару. Им оказалась миловидная женщина. Улыбаясь Сашке, она отпустила всё необходимое, и сказала, что он может к ней и без записки обращаться. Её улыбка согрела Сашкино сердце и заслонила облик Ани вместе с её прыщиком. « Что такое любовь? Я не читал в романах, чтобы она бывает вот такой быстротечной. Может, я такой – влюбчивый и непостоянный?» - подумал Сашка, когда сидел на поминках. Эти размышления его прервал начальник участка, подсевший к нему:
- Александр, как тебе моя племянница?
- Какая племянница?
- Да Нелька, в ресторане. Приятная, правда? И не замужняя, - он хитро мигнул Сашке. –  У неё, правда,  недостаток: к ней заглядывает наш директор. Но я этого тебе не говорил.            

Странно – к Анне перестало тянуть. Стал её избегать. Что с ним было? Ведь серьёзно влюбился, чудное было состояние. Но всё прошло. Начинать роман с Нелей было лень. Плюнул на всё он и сел за книги. Теперь  читал, -  сам обратил на это внимание, - не так, как прежде: вглядывался в строки, стараясь понять, на каких опорах они держатся, почему одними книгами зачитываются, а другие не дочитывают до конца. Вероятно, нужен стиль. А как найти его? Он написал бы большую повесть о мытарствах, рассказал бы благополучным молодым людям, как тяжело выкарабкиваться со дна жизни и как там остаются  такие, как он. 
Чтение книг всё же прерывало воспоминание о Любе. Они не встречались, обходили друг друга на работе, хотя он знал, что вряд ли она не думает о нём. И он не ошибся: она незвано пришла тёмным вечером,  и  он, не ломаясь, согласился на мировую, и ночь их была обворожительной.
Итак, с Любой у него снова настал медовый месяц. Оба были счастливы. Он как будто вновь обрёл семью. А Люба, для спокойствия его, добровольно перешла на строительный участок местного ТЭЦ, подальше от бывшего бригадира. И чтобы вообще убрать все причины для ревности, договорилась с начальником отдела кадров ТЭЦ, чтобы мужа поставили в турбинный цех дежурным слесарем. После той аварии Сашка и сам  подумывал выбираться на поверхность. Теперь он подтягивал сальники задвижек, сметал пыль с приборов или спал в ночную смену, подложив под голову фуфайку; днём же, кроме своей работы, помогал ремонтникам ремонтировать турбину, освоив вальцовку трубок бойлеров.

Бригадиром, а по совмещению и сварщиком, был Гриша Болгов, атлетически сложенный мужик, не  умевший сидеть без дела даже в обеденный перерыв. Для бригады он был - родной  отец: интересовался, кто, чем живёт, без совета или без помощи, если кому нужно было, не оставлял. Исподволь узнал он всё и о Сашке, и сам привёл его в самодеятельный кружок, где занимались певцы и музыканты. Руководитель оркестра была женщина средних лет, Вера Павловна. Проверив Сашку на разных музыкальных инструментах, она посадила его на место гитариста. Сама же прекрасно играла на пианино. Сашке даже показалось, что он впервые услышал этот инструмент, влюбился в него, и скоро уговорил руководительницу научить его игре на клавишах. Она согласилась заниматься с ним два раза в неделю, за что Сашка должен был платить ей по двадцать пять  рублей. 
Начались концерты. Первый, уже с участием Сашки, был седьмого ноября, а второй,  где он исполнил сольный номер, - перед Новым годом. От  ТЭЦ вскоре получили молодые однокомнатную квартиру. Любу ценили на работе, а Сашку – больше за музыкальные способности. Ну и что, Сашка, жизнь снова наладилась?

Нет, спокойной жизни, видно, не увидеть больше бедному парню. Как-то  подошёл он к вахте  после  смены,  а  на  пропуске  вахтёрша ему шепнула:
- У тебя не болит ничего? Всё равно, сходи в медпункт, там Любку твою лечат.
Вернулся на территорию Сашка: намёк понял. Медпункт был закрыт. Стал он стучать в дверь, но внутри тихо. С полчаса походил он вблизи и направился домой, пожав плечами в ответ на взгляд вахтёрши. Но Любы дома не было. Вернулся на ТЭЦ. Вахтёрша затараторила:
- Зачем ушёл? Они выскочили, когда ты убрался. Любка твоя красная, помятая – видно её рыжебородый хорошо лечил. 
Через проходную в это время проходил знакомый Сашке слесарь. Услышав вахтёршу, он остановился, отозвал Сашку в сторонку и сказал:
- Послушай, она правду говорит. Ребята хотели тебе рассказать, да не мужское это дело, но раз уж узнал, то не сомневайся. ****ь она, не доктор, так другой бы: перед всеми  задом крутит. Мало ей тебя. Такие бывают...
Слушать такое про жену – не дай бог никому. Не говоря Любе ни слова, перебрался Сашка в общежитие. Она не удерживала: видно, поняла, что вновь выплыл наружу её «левак». Недавно ещё обретшая относительный покой, вновь смутилась Сашкина душа от осознания бесполезности его стремлений жить как иные порядочные люди, строить семью. Ему на роду написано другое. И всё чаще стал он думать о том, что стоит ли  обременяться браком. Не лучше ли самому, живя холостяком, навешивать рога на лоб муженьков, чем носить их на своём. А пока что -  чтение книг? А может, пьянка? Сашка выбрал чтение. Однако, теперь он, читая про романтическую любовь, подвергал её критике. Врёте вы, господа писатели! Мечтаете, а, оторвавшись от рукописи, бредёте сами по истоптанной тропе банальных бытовых измен; а после прячете себя в свои глупые сказки. Жизнь проста: у здорового мужчины бывает в жизни до сотни женщин; и откуда же они берутся? Да благоверные это наши, они самые. Любовь - мираж, как его чувство к Анне. Даже самую большую любовь нет-нет, да и разбавляют посторонние симпатии к другим женщинам. И никуда от них не деться: милых женщин на свете слишком много…

                30
 
Разочарование в женщинах вообще присуще людям пожилого возраста, а молодые мужчины если и подвержены ему, то ненадолго. И синие глаза стройной девушки, которая работала в строительной бригаде на изоляции стальных труб, Сашку возбудили сразу после того, как он один остался. Не затягивая в долгий ящик знакомство, он к ней подошёл и пригласил в кино. И увидел по её искоркам радости в больших глазах, что начался новый роман. Но произошла неувязка: лаборантка,  навязывающая ему себя без успеха, задержала его и предупредила:
- Не в ту тебя сторону, друг, потянуло. Я о Кларке. Ведь ей восемнадцати нет, а папа у неё о-го-го… Влипнешь в историю. - Хихикнув, она добавила. - А со мной не будет у тебя проблем. Не пойму, чего теряешься: я тебя жениться не зову, я так зову.
Было о чём задуматься молодцу. Голубые глаза – это красиво, но большой риск. А Клара после похода в кино стала подбегать к нему на работе в обеденный перерыв, принося булочки с кефиром и готовая кормить его с ложечки. Что было делать? Он не отказывался от продуктов, и только дивился способности женщин быстро узнавать о свободном статусе мужчины. В конце концов, решил не связываться с младенцем. Спасаясь от ненужного соблазна, вечерами, взяв запасной ключ от  музыкальной комнаты, он закрывался и до  полночи  извлекал звуки  на гитаре или пианино.
Клара быстренько испарилась из его жизни, а вот Люба - нет. Её долгий взгляд, сопровождающий его во время случайных встреч на станции, не был ему безразличным. «Зачем испортила всё, - думал он. - Ведь нравлюсь ей. И чего ей у меня не хватало? Хорошая семья была бы…» Однажды он перекусывал в столовой общежития, и там услышал, как какая-то девушка крикнула:
- Любовь Фёдоровна, подойдите.
Откуда тут взяться Любе? Но подошла к стойке миловидная женщина, которую он часто видел на кухне. Не знал, что она тоже Любовь Фёдоровна. Посмотрел на неё. Она, почувствовала его взгляд, и сама глянула внимательно. С этой улыбки и завязалось их знакомство. На второй день он, сидя за столиком, кивнул ей. Она подошла, и он спросил, не Акимова ли фамилия её. Вопросительный взгляд её стал весёлым, когда он сказал, как звать его бывшую жену, у которой девичья фамилия Акимова. Добавил, что жена ушла от него. И в этот же вечер знакомая привела его домой – маленькую комнатку в бараке. И едва оказались они одни, как она стала снимать с себя платье, шепча: «Можешь представить - я год уже не обнималась с мужчиной…»  Когда он замешкался, раздеваясь, она  помогла ему. И сразу потянула его к себе. Насчёт продолжительного отсутствия у неё мужчины не соврала: застонала от боли. Следующим вечером он поспешил к ней, хоть чувствовал, что близости духовной здесь не получится: какая-то она грубая. Но большое удовольствие, испытанное с молодой женщиной, обладающей физически конструкцией юной девушки, потянуло его повторить то, о чём мужчины обычно говорят: «неповторимо!». Но его ждало разочарование: «неповторимое» в Любе обрело обыкновенность, которая присутствует у женщин, постоянно общающихся с мужчиной. «Быстро приходит у них всё в  норму», -  подумал он, а ещё подумал о том, что здесь чувствами не пахнет, просто он получил урок по анатомии. Зачем ему это? Хотелось бы  привязаться  к  женщине, которая воспринимала бы его грусть, радость, понимала бы его.
Возвращаясь от неё утром, он был  остановлен  милицией,  проезжающей мимо на дежурной машине. Из машины вышел плюгавый сотрудник; он в упор глянул снизу вверх на Сашку и проскрипел:
- К Любе ходить напрасно наладился… Жены  мало?
Сашке бы ответить ему, мол, не пойдёт больше к ней. Но нет же...
- Тебе-то какая забота? - грубо бросил ему Сашка. - Не даёт?  Так  правильно  делает, посмотри на себя. Ей это надо?
Больно ударил Сашка низкорослого мужичка,  который без успеха  осаждал Любу. Кстати, знал Сашка, что мент этот женат и имеет двух детей, и поэтому с ним связываться у Любы резона не было. Плохо глянул сержант на Сашку и прошипел:
- Ну, ладно, молокосос. Будет у нас встреча.
Сашка только улыбнулся, не подозревая, насколько этот случай изменит его жизнь.

                31

Вновь отправился Сашка к другу Косте. Выпили. Побеседовали. Когда допили вторую бутылку, Костя посоветовал другу поспать у него. Надо было остаться. Но не послушался Сашка и, попрощавшись, потопал в общежитие. Было темно. Он плёлся,  пошатываясь, вдруг оступился, упал и потянул внизу ногу. То ли вывихнул, то ли растянул. Стал подниматься и, не смог удержать равновесие, снова упал.
- Кто здесь ползает? - грубый голос.
Увидел Сашка, что это два дружинника с повязками и сотрудник милиции.  Сотрудник - старый знакомый.
- Я говорил, что встреча будет, -  его узнал плюгавый  сержант. -  Поднимайте, получит путёвку  в вытрезвитель!
«Гадёныш!» -  подумал Сашка. А его уже взяли под руки и поставили на ноги.
- Ой-ой,- закричал Сашка, когда ступил  на повреждённую ногу. – Я ногу, кажется, вывихнул, отстаньте!
- Придуривается, - хмыкнул милиционер. - Тащите к машине.
- Послушай, мент, - сдержав стон, обратился к нему Сашка. - Я ведь не вру, правда, сильно потянул. Подвези до общаги. А Любке я скажу, чтобы тебе разок дала.
Дружинники захихикали. А милиционер, зубами заскрежетав, подошёл к согнувшемуся, как ветка ивы, Сашке и, упираясь пятернёй ему в лицо, толкнул его с  силой. Дружинники не успели его подхватить, и он рухнул на землю. С трудом  встал;  но сержант повторил тычок. Только на этот раз Сашка, немного  отрезвевший, так упал, что наотмашь ладошкой врезал милиционеру по лицу. Крепко врезал, и как бы случайно. Милиционер упал, брызгая кровью из повреждённого носа.
- Попал на отсидку… -  просипел он.
Дружинники очнулись и схватили Сашку под руки. Его завели в дежурную часть; сержант ещё держал платочек у разбитого носа. Составили протокол, дружинники расписались и ушли. И началось избиение. Бил плюгавый, бил дежурный лейтенант и, особенно больно, - рядовой амбал. Сашка напряг мышцы, боясь за почки. Но потом потерял сознание. Когда очнулся в изоляторе, тело и лицо – одна сплошная опухоль, в голове шум. Шум  продолжался с неделю, но боль в теле прекратилась позже. Прислали следователя. Ей оказалась щуплая женщина. Она своё отношение к Сашке обозначила сразу:
-Такого  выпускать на свободу нельзя. Я бы тебя не выпустила.
- Бодливой корове рога бог не дал, - ответил Сашка, которого в последнее время посещало отчаянье и ощущение полного обрушения всего, так что теперь бояться этой  бабы было бы просто смешно.
По её кратким вопросам Сашка понял, что ему хотят повесить серьёзное дело – нанесенье увечья сотруднику, находящегося при исполнении. Свидание ему дали лишь через месяц. Пришла Люба. Оказалось, что все сбережения она направила на налаживание контакта со следователем и судьёй, и на адвоката.
Вскоре отправили Сашку в Уфимскую тюрьму, на экспертизу по вменяемости. В просторной камере было человек сорок. На середине стол и лавки. Накурено так, что надзиратель ничего не видел в дверной глазок. Здесь сблизился Сашка с сокамерником, лет  тридцати. Звали его Володя. В тюрьме он не первый раз. Парень не глупый, но чем-то пуганный: когда камера открывалась, он вздрагивал. В этот раз закрыт был за подложное удостоверение члена КПСС, которое он сделал с помощью дядьки, который работал в обкоме. За что прошлые отсидки - собирался рассказать. Но не до историй было Сашке: комок горечи торчал у него в душе. « На роду у меня, что ли, написано просидеть всю жизнь в неволе?» - задавал вопрос он себе, в ожидании суда. Столько сделал усилий, и всё прахом, как будто и не было свободы. Ведь почти выбрался. Если бы не Люба. От неё трещина. Конечно, она началась раньше, в детстве, но ведь почти залепил…
Володя, видя настроение знакомого и, видимо, догадываясь о причине его, сказал:
- Нос не опускай, я в первый раз одиннадцать годов отсидел, и ничего, не подох.
- По малолетке, что ли, сел? - удивлённо спросил Сашка.
- Ну да Хочешь, расскажу. Подсаживайся ближе.
Сашка сел на его нары; и тот стал рассказывать:
- С малолетства я с ворами якшался. Сам тоже подворовывал. И вот один раз знакомые мои собрались на дело большое. Я стал умолять, чтобы меня взяли. Сначала они упирались – дело не простое, из Ленинграда надо было ехать во Владивосток, такая  прогулка. У них там кореш выбился в люди – на какой-то базе заместителем директора работал. С этого-то и возникло дело. Пожилой вор, в конце концов, решил и меня взять, сказал: «Может, пригодится». Мне тогда пятнадцать стукнуло. Приехали, короче, во Владивосток. Встретил нас кореш. Затеял он ограбить склад по его наводке. У нас была схема, где обозначены были пост сторожа и месторасположение нужного нам контейнера, который мы должны вскрыть. Сторож вооружён, но предполагалось его оглушить и связать. Товар же нам предстояло вывезти на ведомственном грузовике, сбив замок гаража, на побережье, где нас должен был ждать катер с покупателями, которые сразу  рассчитаются. Всё пошло сразу гладко до сторожа: оглушить не сумели и он, весь в крови, одному врезал и добрался до ружья. Финка его успокоила. Мне жалко было его. Да и страшно стало. Но остальное прошло по плану. Контейнер оказался набитым женскими шубками. Отвезли их на берег. Катер нас ждал. Встретили нас китайцы или японцы – узкоглазые. Отдали им товар, денежки получили – два чемодана сотенных. Возвращались в разных поездах; у каждого потрёпанный чемодан: заранее приготовил кореш. Но  вычислили  нас быстро. Правда, успел я тётке, которая пригрела меня, на новый дом денег подкинуть, и малость погулял. Короче, повязали всех. Убийство сторожа взял я на себя – но всё равно вора старого от пули не отмазал: он шёл организатором. Возили меня во Владивосток, там я ломал комедию – показывал, как убивал. Корешу прокурор просил расстрел, но дали максимальный срок. – Володя потянулся и продолжил. - Когда вышел, мне исполнилось двадцать шесть. Слушай, заодно расскажу,  что  дальше было.
- Лучше в другой раз, ладно? – Сашке стало тоскливо: «Неужели до конца жизни буду слушать подобное?»
Признали Сашку нормальным и отправили обратно – В Стерлитамак. Время катилось в ожиданье суда. С адвокатом, которого наняла Люба, увиделся  он  перед  судом. Это  был  гладенький  мужичок, на дорогом пиджачке которого прикручен был ромбик высшего образования. Очень удивила Сашку позиция его:
- Вот что, дорогуша, на суде сделай вид  раскаявшегося человека. Не лепечи, что ударил случайно. Для  судьи это повод подумать, что юлишь, не раскаиваешься. Да, ударил, потому что был пьян и не управлял собой. Но об этом жалеешь и приносишь извинения сотруднику. Запомнил?
- Он и добивается, чтобы я сознался, что специально ударил.
- Да так и выходит, как не понимаешь! - вскрикнул адвокат. - Влип ты по уши, парень,  и,  чтобы ты не говорил, это слова, а разбитый нос – факт. Говори, как учу, не то пяток получишь.
Скользким показался адвокат Сашке. Но хорошую Сашке характеристику с работы на суд представил, и показал судье вырезку из Омской  городской  газеты,  где изображён был Сашкин портрет, а под ним написана статья о лучшем на строительстве каменщике. Газету, конечно, дала ему Люба. Всё-таки, она молодчина! Вот только не сможет, вертихвостка, ждать его, если осудят, закрутит... 

Сашка на суде  упёрся и говорил только то, что было. Дружинники врали дружно, но всем присутствующим было понятно, что они смущаются и путаются в показаниях. Даже судья головою покачала. А вот рабочие с ТЭЦ говорили о нём только хорошее, и, их слушая, Сашка низко опустил голову и вытер слёзы. И это не ускользнуло от внимания судьи, пожилой женщины со строгими, но печальными глазами. И уж как не пытался милиционер представить дело так, что напившийся хулиган сознательно избил его, сотрудника при исполнении служебной обязанности, и как не резвился молодой прокурор, припомнивший прошлый Сашкин срок и запросивший пять лет, судья дала ему всего год и четыре месяца заключения. Значит, отсидеть осталось год. Когда уводили его из зала суда, Люба  сказала громко:
- Держись, Сашенька, буду ждать.

                32

В зону прибыл он с гитарой  – её передала ему Люба. Там он увидел Вовкиного дружка, грузина Алика. Тот как будто Сашке обрадовался, усадил за столик и накормил ломтями жёлтого сала, окороком и консервами, поставил даже бутылку водки. Сашка  понял, что Алик здесь в авторитете. Оказалось, у него немалый срок, несмотря на то, что мать его в Грузии работала прокурором и связь с Москвой, конечно, поддерживала. Знакомство с Аликом, да и музыкальные способности помогли Сашке безболезненно вжиться в порядок зоны. Сразу же нашлось место в небольшом оркестре, в  котором  Алик спасался от скуки, посадив себя за барабан. И работу Сашке дали нетрудную: катать вагонетку со стружкой из мебельного цеха к котельной. Командовал котельной сутулый, с глазами навыкате, зэк, которому сидеть оставалось три года. Оглядев цех и покричав недолго, он шёл наверх, в свою каморку, неся напряжённо плечи, как будто на них навалили камень. Издалека он казался стариком, хотя было ему тридцать лет. Иногда в котельную приходил теплотехник, накинув на форму лёгкую куртку. Помня о случае, когда до него придирчивого теплотехника сожгли в топке, он поддерживал дружеские отношения с заключёнными, передавал им с воли чай и курево. Близко к котельной располагался сушильный цех, где сохранялось тепло и приятно пахло досками. Здесь шестнадцатый год правил худой и сморщенный от постоянного чефира зэк, отзывающийся на имя Лёха. Густой чефир он заваривал в кочегарке, в жестяной, высокой банке. Чефир - всем был здесь другом: развеселит и кровь погоняет. Называли его  «купеческим чаем».
 
Итак, вжился в лагерную жизнь Сашка, но…  Недавняя воля, где он какие-то строил планы и свободное время отдавал любимой музыке, чтению книг и влечению молодости,- эта оставалось в душе. По совету Алика он поступил учиться на кочегара, чтобы зимой оказаться в тепле. Вечерами читал, чувствуя, что книги,  не  как  другим,  заменяют ему и чефир, и картёжные игры, и слушанье тупых пересказов чьих-то историй. Одновременно ему пришло в голову излагать мысли с помощью дневниковых записей. Эту мысль подогревала мечта когда-нибудь описать о долгих своих мытарствах. Вскоре привычка вести дневниковую запись укрепилась в нём и превратилась в необременительную необходимость.
 
                33
               
                Дневниковые записи Сашки Ерёмина.


                10 Сентября

Подошла осень. На репетиции только мешал оркестру: одолевали мысли. Снова подкинула судьба мне испытание, через которое, думал, уже прошёл. Нет писем от Любы. Понятно. Болят руки: накануне пришлось таскать носилки с песком. Записаться нужно бы в школу – меньше будет времени на раздумья.

                15 Сентября.

Мог проспать на работу. Во сне видел Вовку - как будто я маленький, а он принёс мне конфеты. Алика посетила мать. Люба не пишет. Скорее всего, скрутилась... Попрошусь о переводе меня из котельной в станочный цех – в нём больше заработок. В последние дни стали плохо кормить – сегодня на обед принесли кусок ржаного хлеба и чашку баланды. И в ларьке ничего нет, даже хлеба. Зато приятно пройтись по воздуху: обдувает ветерок, приходит ощущенье свободы. Я её легко потерял... Здесь, впрочем, как и я, многие сели совершенно случайно. Правду говорят: не зарекайся от тюрьмы. А чаще попадает сюда тот, кто по течению плыл. Таких пловцов тащит на пороги. Плыть нужно по всякому - и против течения. Такая у меня появилась диалектика. Набрался словечек, грамотей с начальным образованием. Напишу Любаше ещё письмо. Алик сегодня сорвал репетицию: ключи от инструментов были у него, но он ушёл на свидание с матерью. Я близко подошёл к забору, где вахта, чтобы вызвать дежурного и попросить его забрать ключи, но вдруг взяла такая меня тоска от мысли, что вряд ли ко мне кто-нибудь приедет. И тогда я, плюнув на репетицию, пошёл отдыхать. Когда пришёл со свидания Алик, повеселевший, то угостил дешёвыми конфетами. Не зря они мне снились.

                20 Сентября

На завтрак, наконец, дали нормальную пшённую кашу. Но я был под впечатлением сна. Мне снилось, что я на аэродроме, но нет денег на билет. Вдруг вижу Алика - он даёт мне пачку купюр. А я ему - яблоко, и прошу откусить хотя бы один кусочек. Он отказывается. Я умоляю. Тогда он откусывает и начинает хохотать. А голос  как у Любаши.
Простудился на работе, начался кашель: в обед прожёг в сушилке телогрейку, и, видимо, надуло. Надо зашить. О такой чепухе пишу. Нужно начать думать над рукописью, чувствую, что я могу писать, у меня получится, и тогда буду меньше думать о Любаше и об этой зоне.

                26 Сентября

Ура, получил письмо от неё! Наконец-то! Сразу повеселел. В обед мне было мало баланды – такая вкусная. Большое дело – настроение! Пишет, что честно ждёт. Хочется верить. Увидеться бы. На работе и во время репетиции думал о ней. И, как дураку, смеяться хотелось.

                30 Сентября

Сегодня было очень много работы – носил кирпичи. К вечеру заныло сердце. Недаром забраковали на медкомиссии в военкомате. В барак зашёл бригадир расконвойников и заявил, что у него из бригады четверо освобождается и ему надо подобрать других вместо отбывающих. Записал в претенденты и меня. Скорее бы! Не понимал раньше, как здорово трудиться без охраны. Взяв книгу и тетрадь, я ушёл за баню. Здесь никто не мешал, и я попытался начать рукопись. Тема невесёлая: моя жизнь. Образов и картин много, но словесного материала не хватает. А ведь  перечитал столько книг, куда же ивсё делось? Леплю фразу, а она корявая, сам вижу. Как собака – понимаю, а высказаться не могу. Верно, не правильно читал книги: увлекался сюжетом, а нужно было учиться построению фраз. Сидя за баней, почувствовал на себе взгляд часового, стоящего на вышке. Закурил и плюнул в его сторону. На внутренней крышке портсигара фото – голая женщина у деревенского колодца. У Любаши фигура лучше. Эх, на волю бы... Наверное, пошёл бы сразу в лес, опрокинулся бы в тишину! Потянуло на стихи. Сочинил это:

                Росла травинка - солнцем рождена,
                Росла, тепло почувствовав рассвета.
                Пока мала, но ярко зелена,
                И думает, конечно, уж про лето.
                Придёт оно, огнём небес блестя!
                Её  понежит,
                И её подружек.
                А дальше? Муть сентябрьского дождя
                И белая губительная стужа.
                И кто тогда в морозной долгой мгле
                Травинку пожалеет на земле?

Когда дописывал, почувствовал себя травинкой, до которой никому дела нет.

                2 Октября

Хорошо бы поработать без конвоя. А пока вожу вагонетку с опилками в котельную, в которой затопили два котла. Отработал ночную смену. Отдохнул, сходил на собрание, где решался вопрос о подготовке концерта к 7 Ноября. Будем веселить своих. Кто-то тырит продукты и курево, у меня тоже пропала целая пачка сахара. К вечеру дунул холодный ветер, замелькали белые пушинки. Скоро зима. Вспоминается милая душе картина, что видел в Третьяковке. Лучше я о ней буду вспоминать, чем о детстве, когда, избитый мамочкой, убегал из дома и лазил по сугробам, обмороженный и полуголодный, проклиная зиму.

                12 Октября

Продуло на работе; опять кашляю. Вчера вечером перед сном анекдоты травили. А один зэк рассказывал о войне – он бывший сержант и дошёл до Берлина. Говорил, что солдаты уважали Сталина. А пока рвались к Берлину, большинство кипело злостью за убитых родных. И вот их рота ворвалась в столицу к ним. И там заскочил он в разрушенный дом, а в пустоте его молодая женщина с ребёнком на руках стоит, стоит среди развалин, прямо перед ним. Худая, но лицом красавица. Он приблизился к ней, она затряслась. Жалкая.... И он вспомнил свою сестру и мать. И ненависть исчезла. А ведь думал, что убивать будет всех подряд немцев, даже детей. Но не смог. Даже пожалел её -  дал банку тушёнки, зная, что жители голодают. Я тогда подумал, что он сделал правильно: разве можно вымещать злость на невинных.
    
                15 Октября

Совсем разболелся. Поднялась температура; чувствую слабость, ноет поясница. Врач предложил лечь в больницу, но нельзя, приехать должна Люба. На работу, в ночь, вышел с температурой. Не сдохнуть бы. Утром не ел ничего, в обед – тоже. Если умирать стану, хотел бы в последний миг увидеть её. Кажется,  люблю. Даже думаю, что мог бы стать ей верным мужем, если бы не «леваки» её...

                20 Октября

Она не приехала. Получил телеграмму, что приедет позже. Не объяснила причину. Вот оттого, что не объяснила, стало погано на душе. Болезнь переборол. Начал посещать репетиции.
 

                6 Ноября

С утра все на ногах. Концерт провели нормально. Кроме зэков и охраны, присутствовала комиссия, которая проводит конкурс самодеятельности меж лагерями. После концерта Алик пригласил меня выпить – спиртное у него никогда не выводится.  Когда выпили, он приступил упрашивать меня дать показания, что я видел его в спортзале в часы убийства сторожа, за которое он сидит. Это его прокурорша мать научила - вроде, нашёлся важный свидетель. Если соглашусь, он подаст заявление на пересуд. Но тогда всё обвинение ляжет на брата Вовку. Ну и Алик! За кого меня принимает?

                25 Ноября

Уже трое суток, как не курю. Большое событие! А то и писать уже не о чем – унылые будни. Курить надо бросать: по ночам ноет сердце. На свободе было бы легче бросить, но надо закалять волю. Алик на меня зол. Чёрт с ним. Скоро должна прибыть ещё какая-то комиссия; дневальные отдраили пол до блеска. Сидеть мне осталось девять месяцев и три дня. Наверное, скоро буду считать часы. Чем ближе дата освобождения, тем мозги всё больше забиты думами о свободе. 

                7 Декабря

Погода скверная: ледяной ветер сдувает с ног. В вагонетке заклинило колёса, и я с Пашей, моим напарником, таскал опилки на носилках. Паша сидит десять лет. Неразговорчивый. Всю ночь таскали. Пришедший на смену кочегар сказал, что скоро Сессия Верховного Совета, и тогда стоит ждать амнистию. Но я насчёт амнистии засомневался, и кочегар раскипятился, видно, надеется, и предложил поспорить по бутылке. Может, и правда будет амнистия. Но если надеяться, то не пришлось бы потом разочаровываться. О, свобода! Теперь всё буду делать, чтоб больше не оказаться за решёткой. Уж лучше петля. После смены спать не смог. Растравил душу кочегар. Сел писать письмо Любе. Но из-за плохого настроения накарябал ей много всего обидного. К обеду подремал. Приснилось, что иду вдоль товарного состава, вытаскиваю из кармана картофелины и кидаю их в людей, а они к ним не долетают, только самая последняя долетела. Смотрю, попал в Любу. Обрадовался, что хоть во сне увидел . 

                11 Декабря

Снова ночная смена. Вагонетка работает. Ночь тихая – тихая. На небе много звёзд, а вдали огни города Салавата. Опять стал думать о воле. А когда я о ней не думал? Всё-таки, страшное дело – зона. В бане это видно: все как скелеты с тазиками. Ходячие трупы. Не люди мы – зэки. И у меня синие круги под глазами, слегка позеленевшие. Тяжело смотреть, когда дрожащие от холода зэки, которых привозят с работы на открытой машине, макают ломтями хлеба в дно миски, доедая зоновскую баланду. Никто не учитывает, что в зимнее время людей надо сытней кормить.
 
                17 Декабря

Любаша прислала письмо. Не обиделась – понимает как мне здесь. Подготовил четыре стиха для лагерной газеты « Передовик труда ». Напарник мой Паша вчера перешёл на другую работу. Дадут  другого. Это худо – в последнее время схожусь плохо с людьми. Здесь серьёзно не с кем поговорить. Пробовал делиться мыслями, мечтами, стали смотреть как на идиота. Чем ближе освобождение, тем больше смятение. Устал  думать, с кем моя Люба там кувыркается. Этот стих написал для себя, не для печати.

                Разлука милых -  ой, тяжёлый груз.
                И с каждым днём он больше, тяжелее.
                Уж отдавил мне душу, я боюсь,
                Желание терпеть он одолеет.

                Разлука милых – жуткий мрак судьбы...
                Тоскует сердце, ничему не радо.
                Так одиноко, даже средь толпы.
                Мне кажется, я нищий средь богатых.

                И нету, нету воздуха душе...
                И кажется, мне некуда податься.
                Я словно на высоком этаже,
                Куда веселью в жизни не подняться.

                5 Января

Тетрадь беру с собой на работу: здесь возможно писать. Уже и Новый год пролетел. Концерт не организовали, кстати, я в праздник работал. Письмо написал брату. Вспомнил в письме о мамочке. Плохо вспомнил, думаю, из-за неё и брат и я пошли по такой дороге. А ещё думаю, что хоть и дрянь моя жёнушка, но кроме неё никого нет у меня за зоной.  Как страшно чувствовать одиночество. Анна и Полина живут сами по себе. Им не до меня, как и мне не до них. У меня одно богатство -  ****овитая жена.            

                12 Января

В столовой  обсудили случай. На днях проводили корешка. Он при себе имел двести  рублей; собирался поехать в родной посёлок, где его ждала дряхлая мать, писавшая, что болеет и боится, что умрёт, не увидев сына. Так вот, этот хмырь вместо того, чтобы спешить к ней, здесь, в городе Салавате, совершил кражу и возвратился обратно. Жаль мать его. Теперь не увидит. Но зэки ему находят оправдание: здесь, мол, его дом. И в этом есть правда: многие хотят на волю и, одновременно, боятся её. А я не боюсь, хоть и думаю о том, что «бывших» свобода не жалеет. Может так встретить, что покажется страшней зоны. Но я в неё вцеплюсь – не оторвать. Наелся унижений за два срока. Время медленно, но ведёт меня к свободе. А как быстро юность прошла. Была ли? Всё-таки была. Только и она была у меня как срок. Вот именно, срок юности, срок детства… Когда же настанет срок свободы? Эх, свобода! Родились стихи:

                Зачем богатство и любовь,
                Коль нет свободы, нет,
                И коль душа в тисках оков,
                Не радует рассвет?

                Неволя до земли согнёт,
                Свобода распрямит,
                Любовь большую принесёт,
                И все грехи простит.

                Мне б выпить сладкое вино
                За ветер, что поёт
                Свободе гимн, лишь ей одной,
                Летя под небосвод!

               

                19 Января

Соорудили воздухопровод, гоним опилки по трубе. Но гнать можно только сухие опилки, мокрые таскаем, как раньше, на носилках. Напарник мой – с долгим сроком Яша, лодырь: насыпает половину носилок. Давненько не снилась Люба. Вспоминаю о ней перед сном, а не снится. Надоели репетиции; уже стал пропускать. Печаль мучает. Снова закурил, здесь бросить нельзя. После первых затяжек закружилась голова – вот оно, истощение!

                28 Января

Ночью прошедшей, в курилке, разговорился с мужичком одним. Его закрыли в сорок седьмом за кражу, дали пятнадцать лет. Из них десять лет тюрьмы. Пора бы освободиться, но он сидит. Пояснил, что добавили за два побега. Я спросил, о чём он думает сейчас. Ответил, что думает о свободе и о том, чтобы его оставили в покое с проповедями. А ведь, правда, зачем ему россказни на политзанятиях и собраниях, которые заряжают злобой на неделю? У него отнято всё – здоровье, сила, молодость, а взамен что?            

                30 Января

Сегодня, под утро, я пробудился от собственного крика. Увидел во сне тюремную камеру, в которую вошла Любаша, горько всхлипывая, будто она виновна в чём-то. Смотрю ей прямо в глаза и всё понимаю: в них истома, как бывало после того, как отжарю. Я как заору: «С кем вошкалась!» И проснулся от этого крика.               
Остановили один котёл. Стало легче: таскаем меньше топлива. Снова активно участвую в репетициях. Решил стать активным – скоро должна приехать Любаша, а здесь бывает так, что в наказание отменить могут свидание. Меняю махорку на папиросы – всё-таки легче для лёгких.

                7 Февраля         

Написал в лагерную газету статью о том, как слабое питание отражается на производительности труда рабочих. Прочёл напарнику, тот засмеялся и сказал, что не напечатают, а эта писанина боком ещё мне выйдет. Прав он, отправлять статью не буду. Много думал о стихах. Мне кажется, что и стихи, и проза – это гармония, только в стихах она гуще, звуки в ней сильней. А без гармонии нет ни прозы, ни стихов, лишь болтовня.

                10 Февраля

Приехала Любаша! Рано утром. Я умылся, переоделся. Всё-таки любит, я увидел это сразу. Чуть пополнела, но от этого выглядит даже лучше. Передала мне деньги, но охрана обнаружила и отобрала. Запишут «нарушение». А, пропади всё пропадом, всё равно досрочно не выпустят. Я никогда не думал, что так долго можно глядеть друг другу в глаза. Хотелось сказать многое. Но я смотрел на неё и думал о том, что вернусь  из зоны и узнаю, с кем она крутила. Ведь брошу её – эту женщину, которую я здесь так жду. Она, конечно, увидела мою худобу, но промолчала. Ох, как тяжело было расставаться и возвращаться обратно. А может, и не крутила?

                17 Февраля

Настроение скотское. Старший кочегар, Войнов Николай, уже отсидевший семь лет, сегодня снова злой. Недаром, прозвище его - «идол». На работе изменения: возим вагонетку по одному, отчего стало тяжелей работать, но нужно крепиться. Здесь весна – не то, что на Севере. Ночью закапал дождик. На репетиции сел за аккордеон. И разучил танго «Маленький цветок». Теперь мелодия эта у меня из головы не выходит. По радио передавали речь Хрущёва в ответ на обращение к нему трудящихся Калининского района Москвы. Голос неприятный. Представил его свинячьи глазки. Сбивчивые фразы, но это не важно: аплодисменты не умолкали. Вспомнил Костю. Прав был, что Хрущёв мстит Сталину. Я почему-то убеждён, что сам он ногтя вождя не стоит. И авторитета у него нет, даже здесь над ним смеются.

                4 Марта

Пришла весна. Долго не писал – не писалось. Вольнонаёмный, у которого обучаюсь  на кочегара, попросил меня поиграть на аккордеоне. Я принёс аккордеон и поиграл в кабинете у начальника котельной. Он слушал и о чём-то думал, подперев голову ладонью. Что-то не идёт рукопись: ощущение, что мало в голове слов. Чтение книг, конечно, что-то дало, я слышу убогость речи зэков и начальства, да что толку. Не думаю, что они убоги душой, не могут мечтать, вспоминать и думать. Но мысль облечь в слова – всё равно, что написать картину, это нужно уметь. Пока  попробовал себя на очерке. Отослал его Любе, чтобы отправила в «Комсомолку»

                19 Марта

Прочёл две книги – это «Наша кровь» и «Голубка в клетке». Неожиданно почувствовал ревность к писателям, способным выражать на бумаге мысли. В хорошей книге не только всё очень зримо и всё понятно, из неё бьёт источник определённого настроения, которое течёт к читателю.
Двоих зэков положили в стационар -  туберкулёз. Нужно и мне провериться.

                30 Марта

Люба написала письмо. Получила ответ из «Комсомолки»; ничего хорошего для меня. Вот так… Не хватает  грамоты. Но ведь и Горький не учился. Не отступлю. Буду продолжать учёбу с помощью книг. Почему упёрся? Пережито столько, тянет поделиться. Случилась неприятность с баянистом, работающим в заготовительном цехе: станком отрезало ему два пальца. Отыгрался парень. А, знаю, мечтал на свободе заняться музыкой. Чем теперь ему жить?      

                14 Апреля

Володька Бородин, который недавно освободился, прислал письмо с нотами известных мелодий. Когда я узнал, что письмо не от Любы, стало тоскливо. Но настроение подняло солнце – ясное, можно загорать. Через бухгалтерию отправил перевод Любе. Васька, который, как я,  возит вагонетку, но в другую смену, умудрился напиться в стельку. Я долго уговаривал его лечь спать, но он пошёл по территории. Теперь сидит в изоляторе. Он болен язвой желудка, а его посадят на триста грамм ржаного хлеба.

                25 Апреля

Была ночная смена. Но спать не дали: заставили белить котельную. Пришло письмо от Любы. Ответ писать не стал – очень  устал.

                2 Мая
 
За окном дождит. Не вечер, а все спят – в честь праздника. Радость у зэков одна -  до мая дожили. Мне ещё пять месяцев сидеть... И пять дней. Не дай бог, если раскручусь ещё на пару-другую лет. А это легко случиться может: кого-то зарежут, и кто-то ляпнет, что меня рядом видел. И ничего не докажешь. Поэтому к плохому настроению подмешивается тревога. Опять стал курить. Здесь не бросить. В праздник в зоне не бреют. Щёки щетинятся. Помню, Люба говорила в таком случае: колючий, как цветочек.

                9 Мая

Приплёлся с ночной смены. Днём загорал у ограды. Здесь растёт маленькое деревцо, на нём уже выросли листочки. Репетировали прямо на территории; я играл на гитаре. Начальство о празднике Дня Победы молчит. Но мы всё равно проиграли много военных мелодий.

                17 Мая

Ни читать, ни писать не могу: вызывали на комиссию, что решала вопрос о досрочном освобождении, мне отказали… Постарался заместитель начальника зоны. У него вроде бы довольно убедительный аргумент: сижу второй раз и статья у меня не подходящая для снисхождения. Его бы в мою шкуру!

                23 Мая

Один зэк спёр пиджак у меня – проиграл  в карты. Кто-то накапал начальству,  меня попросили написать на него бумагу. А ему сидеть мало осталось. Продлят  отсидку. Этот грех на себя не возьму. Что-то произошло с характером: не спешу туда, где галдят, смеются, а  прячу тоску в одиночество. Толпа стала угнетать меня. На выскочек смотрю с неприязнью.


                29 Мая

Весь день хожу полоумным: вызвали фотографироваться на досрочное освобождение. Оказывается, попал всё ж в список претендентов. Суд в июне, а претендентов готовят раньше. Боже мой, боже мой…            

                5 Июня

Издевательство… Только что ходил в штаб, там люди ожидают оглашение списка перед судом. Вышел начальник, мне говорит, что из списка к представлению меня убрали. Я глянул в глаза его, вижу, не понимает, что  играть с людьми так нельзя.

                !4 Июня

Сдал экзамен на кочегара. Сразу поставили на котёл. Сейчас не зима, работает один  котёл. Но в котельной душно. Отработал напряжённо. Понятно – первая смена. Пришёл с работы и упал на постель, как будто сноп. В окно било лучами солнце, а об стекло колотилась муха. Тоже на волю хочет. Встал и открыл ей форточку. На репетицию ходить не буду – не то настроение.

                4 Июля

Говорят, что скоро ещё будет один суд. Боюсь мечтать. Но в концерте, что проходил недавно, участвовал – уговорили ребята.

                12 Августа

Меня подали на пересуд! Меня освободили! Вы слышите, люди планеты, меня освободили! Да поймите же вы: освободили! Прощай, зона! Прощай, хороший город Салават!