03. И вот после этого его понесло

Начало...http://proza.ru/2022/09/27/1043

03. И вот после этого его понесло.

- Заграницу собралась бежать! – зло подумал он о Вере. -  Но, как моя бабка говорит, хорошо там, где нас нету.

Помнится, хватал он гитару, и чёртом нёсся догуливать свою юность. Пропивать по дворам и подъездам с чувихами и корешами своими то, что в армии на свадьбу насобирал. Бабка переживала за него страшно.

- Хватит, хватит уж, окаянный! — говорила она. — Женись, пока я жива, а то, ить, исхороводишься ты здесь без меня-т, напрочь.

А он как оглох ко всем этим причитаниям. Приходя домой за полночь, — а то и утром, — пьяный, не раздеваясь, бормоча "гуляй рванина от рубля и выше", валился он на тахту и, укрывшись гитарой с оборванными струнами, лежал после тихо, как убитый, окружённый мыслями о Вере и причитаниями бабки своей.

А журналиста этого он как-то видел… Точнее, — да и важнее — слышал он его как-то. У Веры в доме!..  Поначалу он его принял даже за некоего, за кем или за чем пойти можно, но после, когда перестал слушать весь этот его высокоумный трёп об искусстве и политике государства нашего и стал внимательно разглядывать его, то увидел в нем нечто такое! ...

Веру-то для себя он тогда уже из сердца как бы вычеркнул, а пришёл к ним, чтоб передать что-то там Марине Александровне от Димыча. И дверь ему открыла Марина Александровна. Открыла и тут же со всем своим вниманием к нему и с вопросами "ну-ка, ну-ка, покажись!" —  повела его на кухню. И там с разговорами о службе в армии и его делах уселись они с ней за вечно неприбранным столом.

А в это время из другой комнаты был слышен разговор Веры с каким-то мужчиной. Мужской голос говорил с Верой тихо, ласково, вкрадчиво и с каким-то интимно-многозначительным оттенком в интонациях, а Вера отвечала ему голосом польщённой, но несогласной с ним девчонки. Судя по тем репликам и фразам, которые нет-нет да долетали до него, листали они там альбом с репродукциями Огюста Ренуара и разговор у них шёл о живописи этого самого Огюста.

И вдруг после каких-то там Вериных слов, мужской голос этот, как бы сбросив с себя маску нежности и ласковости, взорвался хохотом. Хохотом как бы исходящим из утробы смеющегося Дьявола. Внутри у нашего героя все сжалось тогда от страха. А все, что было у него в душе светлого, связанного с Верой, все залил тогда этот дьявольский хохот!..

И помнил он ещё, как Марина Александровна вдруг замолчала и - чего он никогда за ней раньше не замечал, - перекрестилась зачем-то. А потом пробормотала себе под нос как заклятье: «О своём я уже не заплачу, но не видеть бы мне на земле золотое клеймо неудачи на ещё безмятежном челе».

И долго ещё потом он помнил всё это, помнил это внутренней дрожью своей, душевной оторопью, заставившей его тогда запомнить сам хохот этот навсегда. Нет, но не чувствовать, не понимать таких!.. Ну не тянул этот журналист на Евгения Борисыча.  Еблон Борисыч он был. Как в шутку называл его Димыч.

Посетовал он после Димычу на то, что ввёл он этого журналюгу в дом  Марины Александровны, а тот ему: 

- Да брось!.. Борисыч ничего мужик-то!..  Да и для Мары он приятное с полезным. Кушать поэтессам тоже надо.

И вот как-то увидел он мать Веры на улице. Погода в тот день была ужасная — сырая и ветряная, как на Балтике, — но он помогал бабке. Нёс на себе тяжеленнейший рюкзак с капустой ну и прочими необходимейшими для здоровья витаминами. Был трезв и даже в какой-то степени горд собой и хорошо думал о себе. Шёл погруженный во все эти мысли и по сторонам не смотрел. Зато бабка его, довольная и счастливая за внука своего, шла рядом и все распиналась по каждому поводу, что вон он, мол, такой-то пошёл, а вон она такая-то, и так далее. И вдруг: "Ты, глянь-ка, глянь-ка!.. Вон она твоя тёща-то!", — добродушно посмеиваясь, проговорила она. 
       
Он посмотрел в ту сторону, куда бабка его озорно показывала глазами. Там, прижимая к груди своей ну прямо-таки детский какой-то портфельчик, пыталась двигаться Марина Александровна. Она, словно это было делом всей её жизни, напряжённо и очень серьёзно перебирая ногами, пыталась двигаться вперёд, преодолевая холодный северный ветер, но ветер...
       
А бабка между тем распространялась, как клоун: "И-и, — говорила она, — сердешная!.. И все-то она против ветру, все-то против ветру. А вот, женисся ты на Верки-т её и будешь потом вместе с ними вот так же кувыркаться".
       
Нет, но он на неё удивлялся! Таких, как мать Веры, она в упор за людей не считала. Да и Веру, что была при матери своей все одно, что Санчо Пансо оруженосец, она тоже ни во что не ставила.  А над трупами вьетнамцев и кампучийцев, например, всяких там, фото которых газета "Правда" для нас печатала, могла она, крестясь и приговаривая при этом "спаси и помилуй нас Господи!", причитать и плакать, как над чем-то родным ей и близким! Откуда в ней это было?! Из телевизора? Тоже мне, "новая русская бабка" эпохи построения коммунизма. "Я хату оставил, ушёл воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать», да?!".
       
— А ты знаешь, что без тебя здесь Веркиного отца посадили? — спросила вдруг у него бабка. — Марину эту тоже чуть было ни загребли, да потом что-то, видать, передумали, отпустили.
       
И голосом, не похожим на самую себя, добавила к сказанному.

— А в 37-м брата моего... Был парторгом... Грозился кого-то там из коммунистов на чистую воду вывести...  Пристрелили во время майских праздников. Револьвер в руку сунули, да и оформили как самоубийство.
       
На нашего героя как столбняк напал. Он молчал. Чувствовал только, как сердце у него заныло. Никогда раньше она не рассказывала ему этого… А ветер в это время!.. Казалось, он рвал Веркину мать на части! Заставляя её топтаться на месте, ветер, похоже, хотел изо всего её рвения в деле страхования населения от несчастных случаев, сделать цирк и посмешище. И ветру это удавалось.

Потом у Димыча попытался он узнать, что же здесь произошло с отцом Веры.

— Марго говорит, что за анекдот о Брежневе загребли. И говорят, что все это наша «правильная Антонида» устроила, — сказал ему Димыч. — Хотя, едва ли, я думаю. На мужа своей сестры чтоб. Не знаю. Хотя, она ведь не сама по себе, а член партии. Ей промолчать, если что, — дороже обойдётся, - объяснил ему Димыч.

И наш герой вдруг вспомнил историю, рассказанную ему Димычем ещё до его службы в армии. Муж лифтёрши из дома, где жила Антонида Александровна эта, вдруг сильно запил, и Антонида Александровна застала его как-то пьющим в «Красном уголке» со Сталиным.   То есть наливал он стакан себе и стакан бюсту Вождя, выпивал, а после долгих уговоров, так и не дождавшись ответа на «ты, меня уважаешь?", выпивал и стакан, предназначенный Вождю. Антонида Александровна заставила эту лифтёршу “пойти, куда следует" и “рассказать, кому следует", что вытворяет её муж, а та пошла, да и рассказала. Лифтёрше хотелось попугать мужа, чтоб тот пить бросил, а мужику пять лет дали…

- Нет, но вы посмотрите! – диву дался он тогда на рассказ Димыча. - Ото всего этого распития с бюстом Вождя можно со смеху уссаться! И только! А мужику пять лет дали! Да кто нами правит-то, в конце концов?! Дебилы и параноики или… коммунисты всё же?!

- Да я думаю, что это одно и то же, - ответил ему тогда Димыч, но так как Димыч у них числился за антисоветчика, то он не придал его словам серьёзного значения.

– Ну, ты уж как-то очень о них! – несогласный с ним ответил тогда он Димычу. – Ведь как там у Ленина: “Коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество” – гордо процитировал он ему.

– Ага, – отвечал Димыч. - Но одно дело коммунист и совсем другое – член только, – ухмыляясь, ответил он ему тогда и тут же перевёл разговор на какую-то другую тему.

Продолжение следует... http://proza.ru/2022/09/30/454